ЛИ СУНСИН
ВОЕННЫЙ ДНЕВНИК
НАНЧЖУН ИЛЬГИ
ЛИ СУНСИН И ЕГО ВРЕМЯ
Историческое сознание каждого народа хранит память о грозных временах войн и смут, когда само его выживание вставало в зависимость от напряжения всех физических и духовных сил, и эта тяжелейшая борьба за будущее для потомков, обнажая все сильные и слабые стороны национального характера и человеческой природы, рождала героев, к примеру которых жители той или иной страны будут обращаться столетия спустя. Нет сомнения, что для Кореи одним из таких событий стала Имчжинская война 1592-1598 гг., а героем, с чьим именем неразрывно была и будет связана победа в том страшном испытании, - командующий корейским флотом Ли Сунсин. Мало известный до начала войны, получивший возможность влиять на ее ход во многом по воле случая, этот человек, обладавший уникальным военно-организаторским талантом, несмотря на тяжелые удары судьбы, внес колоссальный вклад в победу над иноземными захватчиками и погиб в последнем крупном сражении с уже обращенным в бегство врагом.
Ли Сунсин занимает одно из центральных мест в корейской исторической памяти и входит в число наиболее известных за рубежом героев этой страны. Многое говорит о значении, которое придается личности флотоводца в современной Республике Корея: в его честь назван центральный проспект Сеула, где стоит знаменитый памятник Ли Сунсину, знакомый каждому, кто когда-либо посещал столицу Южной Кореи. Посвященные деятельности Ли Сунсина музеи и монументы расположены в Ёсу, где находилась база флотилии, которую он возглавлял на момент начала японского вторжения, и по всему южному побережью страны. Государственный мемориальный комплекс был построен в Асане, на родине семьи Ли Сунсина, где покоится его прах. О судьбе флотоводца и его роли в Имчжинской войне рассказывает множество книг, художественных и телевизионных фильмов, научно-популярных передач.
По данным опроса общественного мнения, проводившегося в Южной Корее в 2005 г., граждане этой страны считают именно Ли Сунсина личностью, символизирующей национальную историю, - такое мнение о флотоводце выразили 43,8% опрошенных. При этом 66,7% респондентов посещали исторические достопримечательности, связанные с личностью флотоводца, а 19% - лично побывали в комплексе в Асане для участия в посвященных Ли Сунсину мемориальных мероприятиях 1. [13]
В КНДР победам Ли Сунсина над японскими захватчиками также посвящены литературные произведения и телепередачи, флотоводец является одним из наиболее известных исторических героев страны.
Автору Дневника пришлось выйти на сцену мировой истории в то время, когда в силу внутренних причин корейское государство переживало период экономической и внутриполитической нестабильности, его вооруженные силы были ослаблены и дезорганизованы. По роковому стечению обстоятельств именно тогда стране пришлось столкнуться с агрессором, обладавшим многочисленной, отлично вооруженной и подготовленной армией. Деятельность флотоводца, корабли которого в самый тяжелый период войны оставили армию противника без подкреплений и провианта, сковали ее мобильность, внесла неоценимый вклад в сплоченные усилия корейского народа, благодаря которым страна смогла выстоять в этом испытании.
Сборник записей Ли Сунсина, изданных под названием Нанчжун ильги (Военный дневник») в 1795 г., не только является ценнейшим источником для знакомства с его жизнью и деятельностью. В этом тексте, как в зеркале, нашли отражение все черты социально-экономической, политической и культурной жизни Кореи той эпохи, он предоставляет уникальную возможность изучения истории страны через погружение в мельчайшие бытовые детали. Перед читателем предстает внутренний мир военачальника, представителя служилого сословия, дела и мысли которого были неотделимы от окружавшей его реальности.
* * *
Государственная система Кореи периода Чосон (династия Ли, 1392-1910) была основана на традиционной для Восточной Азии социально-экономической модели, тесно связанной с конфуцианским мировоззрением. Экономическим базисом государства, представлявшего собой неограниченную монархию, была власть над земельным фондом и система ренты-налога, натуральных податей и трудовых повинностей, обеспечивавшая поступление средств в бюджет центрального правительства. Доступ к земельным ресурсам и перераспределению прибавочного продукта обеспечивался посредством замещения должностей на государственной службе, право на которое имели представители замкнутого наследственного класса служилой бюрократии 2.
Правящее сословие по профессиональному признаку делилось на две категории, что было отражено и в его самоназвании янбан - «две группы», соответственно гражданские (мунбан) и военные (ыубан) чиновники. Для юридического сохранения принадлежности семьи к сословию янбанов представитель хотя бы одного из трех ее поколений должен был служить на государственной должности 3. Бюрократия иерархически делилась на девять ранговых групп. Каждый ранг, в свою очередь, имел два класса: «основной» и «сопровождающий».
Комплектование государственной гражданской и военной службы осуществлялось через систему экзаменов на чин (кваго). Экзамены делились на [14] регулярные и нерегулярные (приуроченные к государственным праздникам или вводившиеся в связи с экстренной необходимостью кадрового пополнения), подразделялись на несколько ступеней по сложности и уровню должности, которую мог занять успешно выдержавший испытание кандидат. Притом что в стране допускалось замещение государственных должностей детьми высших сановников без экзаменов, система испытаний кваго оставалась основным средством социальной мобильности для представителей янбанского класса, одновременно закрепляя его гегемонию в распределении дававших доступ к экономическим ресурсам страны государственных должностей 4.
Основную массу простонародья составляли крестьяне-общинники (янъины) и неполноправные, лично зависимые семьи, «подлое» сословие (чхонъины), значительная часть которых являлась казенными и частными крепостными (ноби). К промежуточным прослойкам относились ремесленники и торговцы, в соответствии с традиционной для конфуцианства установкой на «поощрение земледелия» стоявшие несколько ниже свободных крестьян, но выше чхонъинов в социальной иерархии. Часто упоминается в дневнике Ли Сунсина «среднее сословие» (чунъины) - мелкие служащие, занимавшие исполнительные должности в провинциальном аппарате или позиции, требовавшие специальных знаний (переводчики, лекари, правоведы) 5.
Страна была поделена на восемь провинций (то), которые для повышения эффективности управления могли делиться на «левые» и «правые» полупровинции (чвадо, удо). Следующей ступенью территориально-административной системы были уезды. Губернаторы провинций и полупровинций, а также начальники уездов назначались из центра и формально утверждались монархом. Имела место градация уездов по количеству дворов и роли, которую территория играла в экономике или обороне страны, но при этом все уездные начальники были подчинены соответствующим губернаторам 6.
Вооруженные силы делились на центральные и гарнизонные части. Первые к началу описываемых в дневнике событий были организованы по системе Пяти корпусов (ови). В ведении командующих таких соединений находились и столичные, и провинциальные части и подразделения, которые комплектовались по территориальному и сословному принципам. Так, в каждом из корпусов элитные ударные части латников (капса) состояли из янбанов, получавших за службу земельные наделы или жалованье. Отбор в эти подразделения осуществлялся через военную экзаменационную систему. Во вспомогательные части, придававшиеся для поддержки, обслуживания и снабжения подразделений капса, призывались чхонъины.
В провинциях размещались региональные войска (чибангун), разделенные на гарнизоны, основу которых составляли рекруты из сословия свободных крестьян. [15] Наибольшая плотность таких подразделений имела место в приграничных и прибрежных уездах, горных районах, где действовали относительно многочисленные разбойничьи шайки, или округах, где наблюдалась грозившая беспорядками социальная напряженность.
В каждой провинции или полупровинции гарнизонные части сводились в армии и возглавлялись командующими (пёнмачжольтоса, сокр. пёнса). Исходя из тактической целесообразности в провинции могло быть от одного до трех армейских округов, при этом гражданский глава провинциальной администрации в обязательном порядке командовал одним из них. В подчинении ставки пёнса (чучжин) находилось несколько головных гарнизонов (кочжин), командующим которых, в свою очередь, подчинялись более мелкие военные гарнизоны и заставы, размещенные на территории отдельных административных округов (чин и чинбо). Гражданский правитель уезда чаще всего совмещал эту должность с командованием военным гарнизоном.
В военно-морских силах существовала аналогичная система: от одной до трех флотилий (сугун) в провинции, одну из которых возглавлял губернатор, крупные военно-морские базы - головные морские гарнизоны (пхочжин), и местные базы флота - морские гарнизоны и заставы (пхо).
Высшие командные должности в центральном аппарате главного государственного оборонного ведомства, Военной палаты (Пёнчжо), были монополизированы гражданскими чиновниками. Если командный состав подчиненных Палате Пяти корпусов и морских гарнизонов состоял из профессиональных военных, то сухопутные армии и гарнизоны находились под оперативным управлением местных губернаторов и уездных начальников. При этом на практике возглавляемая губернатором «флотилия» чаще всего представляла собой лишь расположенный в столице провинции штаб, призванный демонстрировать его контроль также и над морскими силами провинции.
Комплектование армии было основано на системе всеобщей воинской повинности: военнообязанными были лично свободные подданные от 16 до 60 лет. Мужчины крестьянского сословия делились на проходивших действительную военную службу и тех, кто был обязан материально обеспечивать солдат, призванных от соответствующей административной единицы. Подлежащее призыву крестьянское население делилось на группы из 2-5 соседних дворов, чаще всего связанных родственными отношениями, каждая из которых должна была выставлять одного рекрута, снабжать бойца всем необходимым и содержать его семью во время службы. Сами солдаты из простолюдинов, находясь на службе, совмещали ее с крестьянским трудом, посменно посвящая военному делу не более 2-3 месяцев в году. Для выполнения тяжелых физических работ в армию и флот призывались рекруты из «подлого» сословия.
Практическое воплощение этой системы даже во времена, наиболее благоприятные для социально-экономической ситуации в стране, оставляло желать лучшего. Пять корпусов представляли собой реформированное наследие военной организации предыдущей династии Коре (918-1392), для которой были характерны частные феодальные армии. Профессиональные подразделения латников формировались из представителей аристократии, происходивших из [16] определенной местности или клана. К моменту начала японского вторжения система их комплектования и боевой подготовки морально устарела.
По сложившейся практике, основанной на сочетании административных установок и неписаных правил, представители правящего сословия янбанов, а также их крепостные не подлежали призыву в регулярные армейские и гарнизонные части общего назначения 7. Рекрутов же из крестьян власти на местах задействовали на общественных работах, нередко бесплатная рабочая сила использовалась местными чиновниками в частных интересах. Таким образом, армия превращалась в организацию по несению дополнительных трудовых повинностей.
Эксплуатация военнообязанных, не имеющая отношения к обороноспособности страны, вызывала социальное напряжение, достаточное для того, чтобы уже к концу XV столетия по всей стране получила широкое распространение практика замены воинской повинности выкупом, который взимался полотном. В 1537 г. был принят закон о «воинском полотне» (кунпхо), предписывающий подданным, подлежащим мобилизации, но не призванным на действительную военную службу, выплачивать по два мотка 8 хлопчатобумажных тканей 9.
Санкционирование такой практики означало де-факто признание неэффективности системы всеобщей воинской повинности. Предполагалось, что на вырученные средства местные администрации смогут нанимать добровольцев, качество военной подготовки которых будет на порядок выше призывников. Однако на практике комплектование профессионалами эффективно работало лишь для элитных столичных частей. В провинции большая часть собираемого с военнообязанных полотна расхищалась и средств на военную подготовку и содержание соответствующих по численности штатному составу гарнизонов хронически не хватало.
Отношение к сфере обороны как к одной из второстепенных складывалось у правящего класса Кореи периода Чосон под влиянием ставшего основой государственной идеологии конфуцианства, отдававшего приоритет гражданской бюрократии. Дополнительным фактором, усиливавшим эту тенденцию в Корее, была конфуцианская внешнеполитическая доктрина «служения старшему» (садэчжуый), которая предполагала установление вассальных отношений с минским Китаем и пренебрежительное отношение ко всем остальным народам как к племенам варваров. В элите, существовавшей в атмосфере фактической самоизоляции от окружающего мира, сформировались настроение самоуспокоенности и комплекс превосходства по отношению ко всем соседям, кроме Китая. Такие взгляды подкреплялись длительной историей относительно мирного существования - начиная с основания династии в течение двухсот лет Корея подвергалась лишь локальным нападениям со стороны кочевников на севере и атакам японских пиратов, которые, будучи достаточно крупными и организованными группировками для обычных морских разбойников, тем не менее не представляли угрозы на государственном уровне. [17]
Военной подготовке, которая, как известно, была обязательным элементом в образовании и социализации отпрысков благородных семей Японии или Европы того времени, в Корее уделялось неизмеримо меньшее внимание. Обучение боевым искусствам и верховой езде с детства было принято лишь в семьях, где традиционно выбирали службу в вооруженных силах.
Однако военный разряд корейского дворянства (мубан) исторически подвергался дискриминации гражданскими чиновниками. В лучших янбанских семьях всячески поощряли обучение детей классической науке и литературе и, наоборот, на увлечения боевыми искусствами или верховой ездой смотрели как на занятие, недостойное благородного отпрыска, в лучшем случае допуская их как свойственную юному возрасту забаву. Престиж элиты поддерживался за счет владения классическим китайским языком и знания конфуцианских канонов. С этим связана одна из примечательных особенностей корейской истории - правящему классу этой страны в тот период был практически чужд дух милитаризма, свойственный абсолютному большинству социальных систем той эпохи. В армию стремились либо отдельные энтузиасты, либо, в большинстве случаев, слабее подготовленные к государственным экзаменам представители менее влиятельных семей. Этим факторам суждено было сыграть немаловажную роль, когда страна впервые за 200 лет относительного мира столкнулась с крупномасштабной внешней агрессией.
К концу XVI столетия, когда автору Дневника пришлось взять на себя командование корейским флотом, проблема низкой эффективности вооруженных сил значительно осложнялась общими тенденциями развития страны. Уже с начала XVI в. проявлялись признаки упадка, выражавшиеся в ослаблении центрального правительства, обострении межфракционной борьбы внутри правящей элиты, дезорганизации государственного управления экономикой.
Эти тенденции были связаны прежде всего с постепенным увеличением удельного веса частного землевладения, ослаблявшим контроль государства над земельным фондом страны 10. К концу XV в. этот процесс усилился в связи с заметным ростом урожайности в сельском хозяйстве, происходившим как вследствие общего развития производительных сил, так и благодаря государственным мерам поощрения земледелия. Централизованное государство во время правления ванов Тхэчжона (1400-1418) и Сечжона (1418-1450) смогло значительно усовершенствовать систему орошения, обеспечить внедрение передовых методов возделывания земли, новых сортов риса и технических культур. Распространение получило снятие двух урожаев в течение года.
Повышение производительности труда способствовало росту сравнительной ценности земельных площадей. Вследствие этого общая для всех традиционных бюрократических обществ Дальнего Востока тенденция к постепенной [18] приватизации земли, формально находящейся в собственности государства, получила в Корее XVI столетия новый мощный толчок. Естественно, владельцы крупных частных хозяйств, сосредоточивавшие в своих руках все большие площади, были заинтересованы в максимальном снижении налоговой нагрузки, добиваясь его как легальными, так и коррупционными методами 11.
Одновременно с этим происходило сравнительное удорожание рабочей силы и переход крестьян в уделы частных землевладельцев, где их незаконно укрывали от государственных повинностей 12. Сокращение государственного податного населения также подрывало экономические возможности центрального правительства, оставляя его не только без трудовых ресурсов, но и без мобилизационных резервов, необходимых для несения военной повинности и выполнения крупных общественных работ.
В итоге с начала XVI в. государству с трудом удавалось поддерживать баланс между поступлениями и расходами казны. В силу сокращения земельного фонда уменьшались и периодически приостанавливались земельные и натуральные пожалования. Правящий дом оказывался все менее способным обеспечить приемлемый уровень жизни чиновникам, и присвоение, а также прямой силовой захват земли с выводом из-под государственного контроля необходимых для ее обработки крестьян превратились в основной путь их обогащения.
Развитие политической истории Кореи этого периода характеризовалось прежде всего жестокой борьбой за власть между группировками правящего класса с целью обеспечить наиболее комфортные условия для подобных махинаций 13.
Кланы корейской элиты, сражающиеся за доступ к административным рычагам, чаще всего формировались по семейному и региональному признаку или были основаны на системе неформальных патронажно-клиентских отношений, складывавшихся в период длительной учебной подготовки к государственным экзаменам на чин и вертикально организованных от учителей к старшим, а затем младшим ученикам. Нередко такая борьба выливалась в государственные перевороты и кровавые чистки в столице, в ходе которых победители не только ликвидировали своих соперников, но иногда даже смещали верховных правителей, помогая взойти на престол покровительствующим им претендентам. [19]
Важнейшей тенденцией того периода стало также обострение противоречий между высшей столичной знатью, так называемыми «заслуженными сановниками» (хунгупха), и «конфуцианскими учеными» (саримами). Последние представляли интересы мелкого и среднего служилого сословия, провинциальных янбанов, заинтересованных в укреплении централизованного государства, способного остановить захват земельных и трудовых ресурсов влиятельными кланами и материально обеспечить функционирование государственного аппарата, в рамках которого они видели свое карьерное и экономическое будущее.
Основой идеологии саримов стало неоконфуцианство. Это учение, обобщенное китайским мыслителем Чжу Си (1130-1200), путь к созданию идеального общества без злоупотреблений и насилия видело в духовном самосовершенствовании правителей и подданных на базе социальной модели, предложенной некогда Конфуцием. Такая модель предполагала строгое следование нормам конфуцианской персональной этики, неукоснительное соблюдение правил этикета и стандартов иерархических взаимоотношений. Основываясь на этой философии, саримы в первую очередь требовали реформы системы кадрового комплектования государственной службы. Это позволило бы, по мнению их идеологов, обеспечить выдвижение наиболее достойных государственных мужей и избавить страну от монополии на власть влиятельных кланов.
С конца XV столетия ваны династии Ли приближали к себе саримов, видя в этой части правящего класса возможную опору своей власти перед лицом бесчинствующих в столице придворных клик, которые к тому же стремились ограничить власть монархов в своих интересах. Это встретило сопротивление со стороны столичной знати. Столкновение двух основных групп корейского правящего класса вылилось в серию кровавых чисток, получивших название «убийства ученых» (1498, 1504, 1519, 1545 гг.), в ходе которых кланы центра пытались уничтожить региональную конфуцианскую оппозицию.
Однако с ослаблением централизованной власти и государственной собственности на землю в провинции также росло частное землевладение. Опираясь на оказавшиеся в их руках ресурсы, местные элиты под флагом неоконфуцианства продолжали наступление на позиции в центральном правительстве, которые открывали и более широкие возможности для обогащения.
Штабами этого наступления стали провинциальные Ассамблеи местных обычаев (юхянсо) - центры, в которых базировались организованные по предложенным в сочинениях Чжу Си моделям «деревенские союзы» (хянъяк). В теории юхянсо были призваны защищать население от возможных злоупотреблений со стороны местных чиновников и аристократии в соответствии с конфуцианскими представлениями о добродетельном управлении. Эти сельские организации взаимопомощи, имевшие как экономические (поддержка голодающих в неурожайные годы), так и идеологические (изучение конфуцианской классики, совместное отправление конфуцианских обрядов) рычаги, превратились в ячейки политического влияния местных янбанских семей. Постепенно Ассамблеи стали выполнять функции представительства провинциальных землевладельцев в отношениях с центральной властью. [20]
Сообществам правящего сословия на местах 14 в период Имчжинской войны суждено было сыграть достаточно важную роль. В условиях разгрома сухопутной армии и дезорганизации государственного управления экономические резервы и моральный авторитет союзов провинциальной аристократии позволили им установить контроль над значительной частью местного населения. Эти возможности были использованы для создания партизанских отрядов, организации разведывательной и диверсионной деятельности в тылу врага, обеспечения связи между разрозненными частями регулярной армии и оборонявшимися гарнизонами крепостей.
С воцарением вана Сончжо (1567-1608), которому предстояло столкнуться с нашествием японских армий в 1592 г., в правительстве после практически столетней борьбы со столичной знатью установилось преобладание саримов, неоконфуцианство восторжествовало в качестве основной государственной идеологии.
После прихода к власти саримы, разделившись на кланы, начали не менее активную, чем их предшественники, борьбу за власть и собственность. Однако в середине - второй половине XVI столетия, в период, когда шло формирование личности Ли Сунсина, его политических и философских взглядов, конфуцианские ученые выступали как здоровая социально-политическая сила, настроенная на то, чтобы остановить разложение государства и общества.
* * *
Ли Сунсин родился в Сеуле в 8-й день 3-го месяца года Ыльса (28 апреля 1545 г.) 15. Его отец Ли Чжон был конфуцианским ученым, человеком образованным и происходившим из семьи с достойными традициями государственной службы (прадед Ли Сунсина - Ли Го дослужился до должности, соответствовавшей 3-му рангу основного класса). Но ему не удалось сдать государственные экзамены на чин, открывавшие путь к чиновной карьере.
Это было связано с тем, что отец Ли Чжона и дед Ли Сунсина - Ли Бэннок считался членом группировки известного сарима Чо Гванчжо. В 1519 г. эта партия выступила с проектом реформ, в ходе которых предполагалось на три четверти сократить число «заслуженных сановников» и изъять в пользу государства пожалованные им поля и крепостных. Попытка нанести столь серьезный удар по столичной знати закончилась разгромом группы Чо Гванчжо в ходе чистки, получившей название «убийства ученых года кимё (1519)», погиб и сам лидер конфуцианских оппозиционеров 16. В записях этой группировки были найдены [21] документы, в которых Ли Бэннока называли «преуспевшим в науках и скромным ученым» и предлагали включить в число 120 претендентов, рекомендуемых к сдаче внеочередных государственных экзаменов 17. В итоге Ли Бэннок избежал более суровой судьбы своих соратников, однако был вынужден оставить службу, позднее прозябал на мелких должностях. Не мог претендовать на карьеру и его сын. С положением семьи, жившей весьма небогато, был связан и брак Ли Чжона - мать Ли Сунсина также происходила из семейства, глава которого не смог выдержать экзамены на уровне, достаточном для занятия государственной должности.
В раннем детстве состоялось знакомство Ли Сунсина с Ю Соннёном, мальчиком на три года старше из влиятельной семьи, жившей по соседству. Их завязавшейся на почве детских игр в войну дружбе было суждено сыграть важную роль в жизни корейского флотоводца. В дальнейшем Ю Соннён сделает блестящую карьеру, к началу Имчжинской войны дослужится до должности министра левой руки в Государственном совете, затем - первого министра, и поддержка с его стороны поможет Ли Сунсину, человеку принципиальному, обладавшему бескомпромиссным характером, но неискушенному в придворных интригах, не затеряться на вторых ролях в военно-бюрократическом аппарате.
Когда Ли Сунсину было 8 лет, его семья переехала в деревню в уезде Асан провинции Южная Чхунчхон, где жили родители его матери. Переезд мог быть связан с недостатком средств для проживания в столице, а также, возможно, с тем, что консервативно настроенный отец семейства хотел уберечь сыновей от разлагающего влияния столичной жизни. Ли Чжон по традиции не одобрял военных забав, настаивая на получении сыном классического конфуцианского образования. В частной школе в уезде Асан юный Ли Сунсин прилежно изучает каллиграфию и китайскую литературу.
Сословное происхождение и среда, в которой был воспитан Ли Сунсин, политические взгляды и образ жизни той группы корейской элиты, к которой принадлежала его семья, оказали ключевое влияние на формирование мировоззрения флотоводца, определившего его нелегкую судьбу и отраженного в предлагаемом читателю Дневнике. В подходе автора к службе, повседневной жизни, в оценках, даваемых им тем или иным событиям и современникам, в полной мере выражены настроения мелких и средних служилых землевладельческих слоев, заинтересованных в укреплении государственности, нерушимости установленных законов и конфуцианских традиций, что могло, по их мнению, положить конец хаосу, материально выраженному прежде всего в захвате земельного фонда крупными землевладениями.
Воспитанный на китайской конфуцианской классике и, видимо, семейных рассказах о «мучениках года кимё», проникшийся пафосом чжусианской идеологии саримов, Ли Сунсин в течение всей своей жизни старался соответствовать идеалу, основанному на наборе морально-этических качеств, которыми должен был обладать достойный государственный муж.
К их числу относится прежде всего добродетель вассальной преданности, верности монарху и государству. Текст Дневника демонстрирует внутренний [22] мир человека, который превыше всех интересов человеческого существования ставит идею службы отечеству, в соответствии со взглядами эпохи персонифицированному в лице монарха. Это впечатление подтверждается и предшествовавшей Имчжинской войне биографией флотоводца, который, исходя из своего понимания государственных интересов, не раз проявлял непреклонность в отношениях с вышестоящими сослуживцами, но безропотно принимал все решения, исходившие из столицы, и был готов продолжать службу на любом посту и в любой должности. На практически сакральном отношении к этому идеалу основано и резкое неприятие Ли Сунсином любых проявлений трусости или нерадивости среди подчиненных или сослуживцев, а также неповиновения - среди простонародья. Он неизменно жестко реагирует на дезертирство и любые другие формы уклонения от службы, проявления массовых беспорядков, которыми сопровождался хаос военного времени, карая виновных в этих преступлениях или их укрывателей смертной казнью.
В дневнике Ли Сунсин не раз сетует на то, что преданность патриотическому долгу часто встает на пути другого конфуцианского принципа - добродетели сыновней почтительности. Отношение флотоводца к семейным ценностям находит яркое выражение в записях, где отражена тоска по матери, заботу о которой Ли Сунсин был готов приравнять к служению отечеству. Отношение флотоводца к семейным идеалам проявлялось не только в этом - известно, что после смерти своих братьев он взял на воспитание их детей и много сделал для будущего племянников. Один из них в дальнейшем станет автором биографии Ли Сунсина, важнейшего из дошедших до нас источников по изучению жизни и деятельности великого флотоводца.
Не может не привлекать внимание читателя отношение Ли Сунсина к еще одной конфуцианской добродетели - соблюдению ритуала и этикета. В жизни скрупулезно следуя всем предписанным средневековому корейскому служащему правилам, он даже в своих личных записях стремится как можно точнее указывать должности своих сослуживцев, используя соответствующие уважительные титулы. Негодование флотоводца вызывает неспособность отдельных современников чтить дух и букву конфуцианского этикета.
К философским ценностям, определяемым социальной средой и образованием Ли Сунсина, добавились черты характера, видимо, воспринятые им от семьи 18 и ближайшего окружения, которые, с одной стороны, заставляли его, в отличие от многих современников, неуклонно следовать абстрактным конфуцианским идеалам в быту, а с другой - позволяли добиваться столь впечатляющих успехов в служебной деятельности.
Речь идет о силе воли, целеустремленности и принципиальности, подчас переходивших в удивительное для окружающих упрямство. Биография флотоводца и воспоминания о нем изобилуют примерами, когда тот проявлял эти качества, отказываясь уступать давлению обстоятельств, если считал это не [23] соответствующим своим этическим установкам. В тексте Дневника читатель может видеть, с какой настойчивостью этот немолодой человек с далеко не самым крепким здоровьем, при этом не чуждый земным радостям, любящий приятельское общение и застолье, изо дня в день готов посвящать время и силы рутинным обязанностям, соблюдению необходимых служебных формальностей, личному контролю за выполнением подчиненными мельчайших поручений или тренировкам в стрельбе из лука.
На заре жизни эти качества позволили будущему герою войны не свернуть с выбранного пути и двигаться к армейской карьере. Следуя указаниям отца, как того требовал долг сыновней почтительности, он прилежно изучал китайскую классику, что в дальнейшем также пойдет ему на пользу, однако об увлечении военным делом молодой конфуцианец не забывал никогда. С особым усердием он начал тренироваться по достижении 21-летнего возраста (к тому времени будущий флотоводец уже был женат). С утра до вечера Ли Сунсин посвящал себя упражнениям в верховой езде и стрельбе из лука, готовясь к государственным экзаменам для военных чиновников.
Первая попытка, предпринятая, когда автору Дневника было 27 лет, закончилась неудачей. Во время испытаний по верховой езде Ли Сунсин упал с лошади и сломал ногу. Он поразил экзаменаторов и зрителей, наложив на месте шину из ивняка, росшего неподалеку, и закончив упражнение, однако выдержать экзамен ему не удалось. Ждать следующей возможности Ли Сунсину пришлось четыре года. На этот раз он с отличием сдал экзамены по военной науке и боевым искусствам, получил младший офицерский чин и несколько месяцев спустя был направлен в пограничный гарнизон на реке Туманная (кор. Туманган) в провинции Хамгён на северо-востоке страны.
Вооруженные силы, в которых начал службу будущий герой Имчжинской войны, к концу XVI в., когда государству Чосон пришлось столкнуться со вторжением 300-тысячной профессиональной, отлично подготовленной армии, все более утрачивали боеспособность.
Сопровождавшее упадок централизованного государства разрастание бюрократии, обусловленное стремлением каждого из кланов внутри правящего класса выгодно разместить максимальное число своих представителей, в полной мере касалось и военной сферы. Государство было уже не в состоянии обеспечить массу служащих надлежащим содержанием, что создавало благодатную почву для присвоения чиновниками продукта, производимого военнообязанным населением, и расхищения казенного имущества.
Замена воинской повинности выкупом к моменту начала Имчжинской войны практически привела к параличу призывной системы. С одной стороны, с целью увеличения объемов поступлений откупного полотна чиновники военного ведомства прилагали всяческие усилия для расширения списка военнообязанных. Однако средства не шли на материальное обеспечение армии и флота, а разворовывались, и делать это было тем легче, чем больше подлежащих призыву вносили в счет своей службы полотно и чем меньше фактически находящихся на службе военных необходимо было снабжать. Складывалось положение, при котором значительная часть регионального военного аппарата была лично [24] материально заинтересована в том, чтобы как можно меньше рекрутов попадали бы на действительную военную службу.
Содержание вооруженных сил, способных по своему численному составу и уровню боевой подготовки отразить организованную внешнюю агрессию, становилось фактически невозможным. Что касается регулярной армии, которая по воинскому реестру 1575 г. должна была насчитывать до 300 тыс. человек в строевых частях и резерве, то она существовала только на бумаге.
Боеготовность удавалось поддерживать лишь в столичной гвардии, отвечавшей за безопасность двора, а также усилиями командиров-энтузиастов в отдельных частях, там, где от ее уровня зависело само выживание гарнизона: в прибрежных крепостях на юге, рисковавших стать мишенью для атаки японских пиратов, а также на приграничных заставах на северо-востоке страны, на одну из которых и получил назначение Ли Сунсин.
Поселения в этом регионе регулярно подвергались набегам кочевников-чжурчжэней, заставы по р. Туманная считались одним из наименее престижных мест службы, однако молодой амбициозный офицер видел в таком назначении прекрасную возможность проявить себя. Выполняя возложенные на него рутинные обязанности, Ли Сунсин по собственной инициативе реализовывал дополнительные проекты по обучению нижних чинов военному делу и усовершенствованию гарнизонных укреплений.
В возрасте 34 лет (1579 г.) Ли Сунсин был переведен в столицу, где получил назначение в Академию военных упражнений (кор. Хуллёнвон) - государственный орган, отвечавший за боевую подготовку и организацию государственных экзаменов для военных чиновников. С этим назначением пришло и первое продвижение в системе государственной табели о рангах - Ли Сунсин получил повышение с начального 9-го до 8-го ранга.
Молодой принципиальный офицер оказался в подразделении, отвечавшем за кадровую работу и карьерное продвижение военных. Служба будущего флотоводца на новом месте складывалась не столь удачно.
К тому времени борьба между кланами внутри корейской элиты приобрела новую своеобразную форму и выражалась в противоборстве конфуцианских партий, причем старая столичная знать, сменив вывеску и присоединившись к саримам, также принимала в ней самое активное участие. Формальным обоснованием межпартийных конфликтов теперь были вопросы толкования конфуцианских текстов, практической целью - захват наиболее выгодных мест в государственном аппарате, теперь уже в интересах новых кланов, среди которых было немало выходцев из провинциальных служилых слоев.
К содержательному наполнению своих идеологических и философских разногласий сражающиеся за посты чиновники подходили достаточно поверхностно. Примечательна история появления названий двух партий, сложившихся после первого раскола саримов: Ким Хёвон, лидер одной группировки, вошедшей в историю как «восточные» (тонъин), жил в восточных кварталах Сеула, а вождь «западных» (соин) - на противоположной стороне города.
При этом конфликт между двумя группировками возник из-за важной должности заведующего кадрами (чоллан) в Палате чинов, в функции которого [25] входило рекомендовать чиновников на новые должности 19. Это произошло в 1575 г., за 4 года за назначения Ли Сунсина в столицу. В дальнейшем противоборство обострялось, «западная» и «восточная» группировки распадались на новые кланы, которые, нередко доводя дело до кровопролития, вели борьбу за ограниченное число административных должностей 20.
Отвлекая все силы правящей элиты на местничество и кадровую чехарду, эта борьба приводила к неуправляемости правительственного аппарата и неспособности государства к решению стратегических задач, одной из которых, безусловно, должна была стать подготовка к отражению японской агрессии. Именно так была упущена последняя возможность подготовиться к нашествию армии Хидэёси. В 1590 г., после настоятельных требований японского диктатора, начавшего дипломатическую подготовку к вторжению, в Киото было направлено корейское посольство. Возглавлял его Хван Юнгиль, представитель «западной» партии, а его заместителем был назначен Ким Сонъиль, один из видных «восточников». Посольство пробыло в Японии около года, но по его возвращении ни Государственный совет, ни сам монарх не могли составить для себя однозначной картины, так как Хван Юнгиль и все дипломаты-«западники» говорили об опасности крупномасштабного нашествия, а Ким Сонъиль и его коллеги-«восточники», стремясь подорвать позиции соперников и обвинить их в паникерстве, в один голос утверждали, что реальной угрозы не увидели. Характеризуя личность Хидэёси, Хван Юнгиль говорил, что это «честолюбивый человек с пронзительным, ярким взглядом», а Ким Сонъиль утверждал, что бояться нечего, так как он встретил ничтожество «с крысиными глазами» 21. «Восточная» группировка к тому времени была более влиятельной, и под ее давлением угроза нападения долгое время фактически игнорировалась, а чиновники, твердившие о необходимости готовиться к войне, подвергались репрессиям.
Свидетельства того, как межфракционная борьба подрывала обороноспособность государства Чосон, мы находим и в дневнике Ли Сунсина. В записях флотоводец сетует на действия тайного ревизора, в которых проявляется, на взгляд автора Дневника, не поддающаяся рациональному объяснению тенденциозность. Впрочем, комментируя эти решения, Ли Сунсин указывает на некие «сиюминутные цели», которые тот может преследовать, донося до нас отголоски отчаянного подковерного противоборства, которое шло в 1594 г. между чиновничьими партиями за награды и посты, после того как первый натиск врага был отражен и обстановка несколько стабилизировалась: «Привезли выдержки из секретного донесения государю от тайного ревизора Ю Монъина. В нем он предлагает освободить от занимаемых должностей [уездного начальника] Имсиля Ли Монсана, [уездного начальника] Мунчжана Ли Чхунгиля, [уездного начальника] Ёнама Ким Сонхона и [уездного начальника] Нагана Син Хо. [Уездный начальник] Сунчхона упоминался как первый из чиновников по алчности и разврату, а злодеяния других уездных начальников - в Тамяне, Чинвоне, Начжу, Чансоне и [26] Чханпхёне - покрывались, и их предлагалось наградить. Если государя так бесстыдно обманывают, разве могут дела в стране обстоять иначе? И сможем ли мы достичь умиротворения и через десять тысяч лет? Осталось лишь смотреть в потолок. <...> Тайный ревизор Ю Монъин не думает о том, в какой опасности наше отечество, его интересуют лишь способы достижения своих сиюминутных целей, это очень опасно для государства» 22.
Позднее, во время повторного японского нашествия, разворачивавшегося с лета 1597 г., флотоводец уже прямо указывает на то, какие факторы становятся основанием для принятия важных кадровых решений. Примечательно, что здесь автор комментирует назначение протеже одного из наиболее влиятельных деятелей придворного клана «западных», ответственного за его собственный арест: «...командующий флотилией правой полупровинции Ким Окчху так бездарен, что и на должность начальника морского гарнизона не годится, но он - близкий друг министра левой руки Ким Ыннама, поэтому его назначили и прислали сюда. Достойно сожаления...» 23.
В 1579 г., за 13 лет до начала японской агрессии, попав на службу в столичное учреждение, Ли Сунсин, возможно, впервые стал свидетелем непотизма, который пронизывал центральный аппарат, оказался в клубке интриг и борьбы влиятельных кланов за продвижение своих кандидатур на необходимые посты. Уже тогда он стал известен своей бескомпромиссностью, отказываясь идти на уступки вышестоящим, желавшим составить неформальную протекцию тем или иным претендентам, что стало причиной его конфликта с руководством своего подразделения. Через 8 месяцев после назначения неудобный служащий был переведен в провинцию Чхунчхон в качестве помощника командующего армией.
Через девять месяцев службы на новом месте Ли Сунсин получает значительное повышение - с присвоением сразу 4-го ранга он назначен командующим гарнизоном (кор. манхо) военно-морской базы Пальпхо на территории современной провинции Южная Чолла. Здесь Ли Сунсин со свойственной ему энергией поддерживал необходимый уровень дисциплины и боеготовности. Однако неуступчивый в отношениях с вышестоящими командир достаточно быстро нажил новых врагов, притом что за ним тянулся и шлейф сложных отношений с недоброжелателями в столице.
Так, по рассказу биографа флотоводца, губернатор Сон Сик, наслушавшись наветов в отношении Ли Сунсина и составив исключительно неблагоприятное впечатление о недавно назначенном начальнике гарнизона, отправился с проверкой в Пальпхо с твердым намерением найти в его деятельности нарушения. Прибыв на место, губернатор приказал Ли Сунсину цитировать наизусть выдержки из классических китайских произведений по военной науке в произвольном порядке. Манхо без запинки справился с задачей, а затем, также по требованию придирчивого губернатора, по памяти составил точную карту вверенного ему участка со всеми военными укреплениями, складами, казармами и прочими подотчетными объектами. Губернатор, впечатленный ответами Ли Сунсина и [27] порядком, в котором он содержал гарнизон, принес молодому офицеру извинения и оставил его на своем посту.
В 1580-1581 гг. профессионализм Ли Сунсина выручает его еще в нескольких случаях, когда ему приходилось оправдываться перед губернатором или командующим армией провинции, защищаясь от клеветнических наветов. То, что такие атаки на Ли Сунсина были делом частым, не подлежит сомнению, так как, несмотря на смекалку и дальновидность, проявлявшиеся в служебных делах, в сфере личных отношений с сослуживцами, не исключая вышестоящих, будущий герой Имчжинской войны продолжал проявлять, возможно, беспрецедентные по тем временам принципиальность и упрямство.
В качестве примера, характеризующего личность Ли Сунсина с этой стороны, биограф приводит ответ на письмо его непосредственного начальника, командующего флотилией левой полупровинции Чолла Сон Бэка, который после одного из своих визитов в Пальпхо захотел, чтобы Ли Сунсин спилил и отправил ему павловнию - дерево ценной породы, росшее во дворе перед служебным зданием, намереваясь изготовить из него комунго - корейскую цитру. Вот что написал Ли Сунсин своему командиру по этому поводу: «Для меня совсем не трудно срубить дерево. Но оно растет на дворе государственного учреждения и потому является государственным имуществом. И Вам должно быть, конечно, хорошо известно, что для любого чиновника было бы злоупотреблением использовать государственное имущество в частных целях...» 24.
Недоброжелатели Ли Сунсина получили прекрасную возможность избавиться от офицера, когда с инспекцией в их округ приехал Со Ик, его прежний начальник по службе в столице. Проверяющий был готов припомнить бывшему подчиненному эпизод, в котором тот отказался оказать ему личную услугу кадрового характера. В 12-м месяце 1581 г. Ли Сунсин был снят со своего поста за «нерадивость, проявленную в содержании военного снаряжения», и вернулся в имение в родном Асане. Как и подобало добродетельному государственному мужу, он без возражений принял опалу и ждал дальнейшей возможности вернуться на службу.
Такая возможность появилась через полгода, когда Ли Сунсин был восстановлен в своей прежней должности в Академии военных упражнений. Будущий флотоводец принял назначение, означавшее понижение по сравнению с прежней должностью начальника морского гарнизона, и с удвоенным рвением приступил к выполнению своих обязанностей в новом качестве. Но, недолго прослужив в столице, в 7-м месяце 1583 г. по настоянию Ли Ёна, своего бывшего начальника в провинции Чолла, он был переведен в один из пограничных гарнизонов в провинции Хамгён на северо-востоке.
Оказавшись на участке, часто подвергавшемся набегам кочевников, Ли Сунсин обустроил новые укрепления на заставе, особое внимание уделяя подготовке вверенного ему отряда, не жалея ни себя, ни нижних чинов в том, что касалось боевой учебы. [28]
Немного позднее он провел успешную операцию, заманив чжурчжэней в засаду на своей территории. Бой окончился полным разгромом кочевников. Весть об этой победе дошла до столицы, предложили даже наградить Ли Сунсина, но командующий вооруженными силами северной полупровинции Хамгён, Ким Ынсо потребовал наказать командира гарнизона за самоуправство, так как операция не была согласована с его штабом.
В итоге Ли Сунсин был оставлен на своем посту, но награды не получил, а в 1584 г., когда умер отец офицера, он по конфуцианской традиции оставил службу и отправился домой, где в течение трех лет соблюдал траур. По окончании его Ли Сунсин получил назначение в Ведомство государственного услужения (кор. Сабокси), в сферу ответственности которого входило обеспечение двора транспортом.
Но, прослужив здесь всего 16 дней, по рекомендации друга детства Ю Соннёна, к тому времени значительно продвинувшегося по службе, он был направлен на заставу на острове Ноктундо в 24 км от устья р. Туманной, в один из самых отдаленных и сложных гарнизонов, в районе постоянных набегов кочевников. Здесь он также приступил к сооружению новых и починке имевшихся укреплений, изнурял солдат тренировками и без какого-либо успеха требовал от командующего Ли Иля подкреплений для малочисленного гарнизона.
Солдаты военного поселения также обеспечивали себя продовольствием, обрабатывая приписанные к нему поля. Осенью 1587 г., когда большая часть личного состава работала на сборе урожая, заставу атаковал многократно превосходивший защитников по численности отряд чжурчжэней. В плен попали около 160 человек, военных и гражданских. Ли Сунсину удалось вывести из окружения лишь 50 подчиненных.
Ли Иль, стремясь избежать ответственности за тяжелое поражение на своем участке, возложил всю вину на командира заставы и спешно организовал военный трибунал, намереваясь, видимо, казнить офицера, тем самым сокрыв следы своей собственной халатности. Признание из Ли Сунсина пытались выбить пытками, но офицер защищался с присущей ему твердостью, напоминая о рапортах о необходимости усиления, которыми он засыпал командование в преддверии гибели заставы. В итоге по решению, на которое повлияла и позиция столицы, смертная казнь была заменена на разжалование в рядовые. Ли Сунсин в возрасте 42 лет был отправлен в район постоянных стычек с чжурчжэнями, где, сражаясь бок о бок с нижними чинами, отличился и был восстановлен в офицерском звании.
После этого, в 4-м месяце 1588 г., Ли Сунсин подал в отставку. Положение в столице также не благоприятствовало карьерному росту будущего флотоводца. В 1589 г. в связи с обвинениями в подготовке мятежа в адрес Чон Ёрипа, близкого к «восточному» клану, видную роль в котором играл друг Ли Сунсина Ю Соннён, «западная» партия смогла добиться от монарха разрешения на массовую чистку среди своих соперников - в течение трех лет к смертной казни было приговорено до тысячи чиновников из этой группировки. Но самому Ю Соннёну удалось устоять, и в 1590 г. он был назначен министром правой руки, заняв одну из трех ключевых должностей в Государственном совете. [29]
Вышедший в отставку Ли Сунсин, возможно, намеревался вернуться на родину и оставаться в семейном имении. Но надеждам не суждено было сбыться, а в судьбе офицера наметился коренной поворот. Корея столкнулась с растущей опасностью со стороны Японии, игнорировать которую становилось невозможно. В условиях раздиравшей столицу межфракционной борьбы здоровые силы внутри правящей элиты, включая ряд членов «восточной» партии, прилагали усилия по повышению обороноспособности страны, шел поиск квалифицированных командиров для отправки в южные районы.
Эта задача усложнялась тем, что в условиях разложения военной системы офицерский корпус государства Чосон не имел и не мог иметь кадрового резерва, достаточного для эффективного руководства крупной армией, даже если бы таковую удалось собрать перед лицом опасного внешнего врага.
Следует добавить, что совмещение гражданских и военных командных функций, призванное усиливать контроль центра над регионами, оказывало неизбежное негативное воздействие на управляемость и боевую подготовку провинциальных частей. Конфуцианские чиновники, традиционно пренебрежительно относившиеся к военному делу, не только были некомпетентны, но чаще всего не имели интереса и воли к укреплению обороноспособности вверенных им территорий.
В этих условиях в Сеуле вспомнили о Ли Сунсине. В его карьере вновь важную роль сыграл друг детства, который с момента отставки не оставлял попыток убедить товарища вернуться на военную службу. В 1591 г., после очередного витка межклановой борьбы, партия, к которой принадлежал Ю Соннён, сумела воспользоваться ошибкой соперников при определении наследника, добиться смещения со своих постов видных деятелей «западных» и вернуть себе ключевые позиции в столичном аппарате. По настоятельным рекомендациям Ю Соннёна, в том же году занявшего пост министра левой руки, Ли Сунсин был назначен помощником губернатора провинции Чолла, Ли Гвана, затем - руководителем нескольких уездных гарнизонов и, наконец, несмотря на сопротивление влиятельных противников при дворе, командующим флотилии левой полупровинции Чолла. Этот головокружительный взлет в течение трех лет открыл Ли Сунсину путь к бессмертной славе великого флотоводца, которую он получил в годы одного из тяжелейших испытаний в истории своего народа.
* * *
В 1591 г. автор «Военного дневника» возглавил одну из флотилий военно-морских сил государства, система управления которого находилась в состоянии полной дезорганизации. Эта ситуация вызывает его острое беспокойство, периодически Ли Сунсин эмоционально пишет о положении накануне войны: «Офицеры военного флота и уездные чиновники из Пандана не занимались ремонтом военных кораблей, за это велел наказать их палками. Просто немыслимо, что заместитель командующего флотилией и временно замещающий должность начальника головного морского гарнизона не пресекли это безобразие и дело зашло так далеко. Когда люди заботятся только о том, чтобы за счет других набить свое брюхо, и больше ни о чем, легко предугадать, что ждет [нас] вперёди...» 25. [30]
С первых строк Дневника мы видим, что неизбежность вторжения не вызывает сомнения у Ли Сунсина. Однако, возможно, даже этот опытный военачальник не до конца осознавал, с каким опасным врагом придется столкнуться Корее в самом ближайшем будущем. Япония, прошедшая через 130-летний период гражданских войн, для своего времени обладала, возможно, лучшим в мире кадровым резервом для формирования армии вторжения. В распоряжении объединившего страну Тоётоми Хидэёси было до полумиллиона самураев - профессионалов, посвятивших жизнь военному делу. К отличительным чертам этой касты относилась не только уникальная подготовка для рукопашной схватки, известная любому современному читателю и зрителю благодаря многочисленным литературным и кинематографическим сюжетам. Японские военные того времени были также обучены передовым европейским методам ведения огневого боя и вооружены современным огнестрельным оружием. Опытнейший командный состав владел отточенными в сотнях больших и малых сражений приемами наступательной и оборонительной тактики. Японская армия могла опираться на достаточно развитую военную промышленность, способную обеспечить изготовление необходимого количества вооружения, в том числе огнестрельного, боеприпасов и прочего боевого снаряжения 26. Во главе этой армии стоял человек, поставивший на последнем этапе своей жизни амбициозную задачу покорения Китая, на пути к которому лежала Корея.
Тоётоми Хидэёси родился в 1536 г., его отец крестьянин скончался, когда будущему правителю страны было восемь лет. Шестнадцати лет от роду Тоётоми Хидэёси оставил родной дом в надежде обрести славу на военной службе. В возрасте 23 лет молодого бойца заметил будущий лидер страны Ода Нобунага, сделав его своим ближайшим помощником 27. После того как Ода Нобунага погиб в результате заговора политических противников в 1582 г., Тоётоми Хидэёси, который к тому времени стал правой рукой своего сюзерена, сумел унаследовать его политическое влияние. К 1587 г., когда перед ним капитулировали последние даймё 28 на о. Кюсю, Хидэёси, получившему от императора титулы регента (кампаку) и великого министра (дайдзё-дайдзин), удалось объединить более 60 феодальных княжеств.
Стремясь укрепить свою власть, новый правитель Японии провел перепись населения и обновление реестров пахотной земли, направленные на повышение доходов казны и расширение фонда сельскохозяйственных ресурсов. Предпринимались активные попытки монополизировать внешнюю торговлю. К таким же мерам следует отнести «охоту за мечами» - кампанию по разоружению всех лиц несамурайских сословий, которые за долгие годы беззакония привыкли в меру сил обеспечивать свою безопасность самостоятельно. [31]
Однако в стране оставался мощнейший фактор нестабильности, нейтрализовать который не удавалось несмотря на все усилия. Сотни тысяч самураев, не признававшие никакой деятельности, кроме войны, рассчитывали на сохранение выплат содержания за службу. За десятилетия смуты они привыкли к безнаказанности грабежей и насилия в отношении простолюдинов, что представляло для новой централизованной власти значительно более серьезный вызов, чем крестьянские отряды самообороны.
Среди этой массы оставшихся без работы головорезов было немало таких, кто ранее служил политическим противникам Хидэёси и был настроен по отношению к новому правителю враждебно. По мнению многих исследователей, именно желание избавиться от потенциальной внутренней оппозиции стало одним из важнейших мотивов, подтолкнувших японского диктатора к корейской авантюре 29. Исходя из этой логики, победа заморской экспедиции позволила бы наделить землей и крестьянами всех, кто мог быть недоволен своим положением. В случае же поражения «лишние» самураи были бы физически уничтожены, а силы недоброжелателей Хидэёси из числа крупных феодалов - ослаблены.
Говоря об экономических предпосылках японского вторжения, стоит упомянуть предоставленную в обмен на монопольные права поддержку торговых кланов, протекцию которым оказывали такие крупные даймё с о. Кюсю, как Като Киёмаса и Камеи Каренори (один из главных апологетов похода в Корею и Китай). Эти связи сыграли заметную роль в укреплении режима Хидэёси 30.
Феодальные войны требовали все новых и новых средств, что способствовало развитию торговых обменов с европейцами, тем более в условиях, когда на торговлю с японцами в Корее и Китае были наложены строгие ограничения. Результатом этих контактов, как известно, стало широкое использование в военной тактике Японии аркебуз европейского производства и передовых по тем временам методов огневого поражения противника 31.
В то же время японские купцы, в ходе общения с португальскими партнерами расширившие свой деловой кругозор и осознавшие все выгоды, которые могла приносить им внешняя торговля, не могли не быть заинтересованы в использовании западного опыта в собственных интересах. Не имея возможностей конкурировать с португальцами в Юго-Восточной Азии, они вели борьбу за право расширить торговлю с ближайшими соседями на западе, объемы которой строго ограничивались Сеулом и Пекином.
Экономическое взаимодействие с Японией настораживало корейское правительство как по причине традиционного для централизованных конфуцианских монархий пренебрежительного отношения к торговле, основу которой составлял вывоз зерна из страны, так и из-за того, что японские торговцы и рыбаки были тесно связаны с пиратскими сообществами. Часто одни и те же корабли заходили в корейские порты с целью товарного обмена, одновременно занимаясь [32] лицензированным или браконьерским рыболовством в корейских водах, а то и участвуя в грабительских набегах на прибрежные районы. Проживание японских купцов с Цусимы в корейских портах также использовалось пиратскими кланами в разведывательных и диверсионных целях.
В соответствии с договором между Сеулом и цусимскими князьями, заключенным еще в 1443 г., корейское правительство разрешало постоянное пребывание в трех своих портах (Чепхо, Пусан и Ульсан) не более чем 60 японцам. Этим же соглашением предусматривался заход в корейские порты в год не более чем 50 торговых кораблей с Цусимы, получившей исключительное право на торговлю с японской стороны, а также вывоз не более 200 сок 32 риса при обязательном условии, что княжеский дом Цусимы остановит набеги пиратов, базирующихся на островах 33.
Несмотря на этот договор, число японцев, находившихся в корейских портах, неуклонно росло, к 1446 г. оно достигло 1600 человек. Более того, в 1510 г. в Пусане и Чепхо вспыхнуло восстание японских мигрантов против местных властей, на помощь которому с Цусимы прибыл отряд из 300 бойцов. Японцы убили уездного начальника Пусана, Ли Ухве, взяли в плен уездного начальника Чепхо, Ким Сегёна, захватили Унчхон и осадили крепость Тоннэ. После того как эта вылазка была нейтрализована, корейский двор разорвал отношения с Цусимой, однако в 1512 г. в Сеул по приказу сёгуна были присланы головы казненных зачинщиков, и торговлю возобновили. При этом цусимские князья были лишены эксклюзивного статуса, а ограничения были еще более ужесточены, ежегодные торговые операции были сведены к 25 кораблям и 100 сок риса 34.
Ода Нобунага, установив власть над большей частью Японии, пытался активизировать торговлю с Кореей, а также добиться возможности направлять через полуостров миссии с данью в минский Китай. С этой целью он дважды, в 1570 и 1577 гг., командировал в Сеул свои посольства, однако в 1581 г., незадолго до гибели японского правителя, корейский двор ответил отказом на его предложения. Военная победа над заморскими соседями, очевидно, решила бы проблемы, связанные с ограничением торгового обмена, и укрепила бы экономическую основу режима Тоётоми Хидэёси.
Несмотря на выдающиеся способности царедворца и военного организатора, кругозор Тоётоми Хидэёси был ограничен опытом феодальных войн на Японском архипелаге. Многим его военачальникам было очевидно, что японский правитель недооценивает сложности экспедиции в Корею и тем более военно-экономический потенциал Китая. Известно, что план завоевания Кореи и Китая встретил молчаливое неодобрение большинства военных специалистов, однако японский правитель был настолько одержим этой идеей, что открыто перечить ему не посмели 35. [33]
Свою роль сыграли и особенности личности Тоётоми Хидэёси, безгранично верившего в свою счастливую звезду. Ряд историков отмечают, что именно подобная самоуверенность стала одним из конкурентных преимуществ, позволивших ему сделать столь головокружительную карьеру 36. Во всяком случае, как отмечает британский исследователь С. Тернбулл, убежденность в том, что, используя Корею, он сможет покорить минский Китай, родилась у честолюбивого соратника Ода Нобунага задолго до того, как он стал полновластным хозяином страны. Еще в 1578 г. в беседе со своим господином Тоётоми Хидэёси утверждал, что сможет осуществить это грандиозное предприятие с той же легкостью, с какой «сворачивают циновку и уносят ее домой» 37.
Следует учитывать и психологическое состояние Тоётоми Хидэёси, который незадолго до начала вторжения потерял единственного малолетнего сына, тяжело переживал его кончину и, возможно, принимая окончательное решение, был не готов здраво оценить все тактические, экономические и логистические сложности похода.
Итак, в силу всех этих причин решение о военной экспедиции в Китай, для которой японской армии было необходимо прежде всего обеспечить надежный плацдарм на Корейском полуострове, было принято. Мобилизация войск, кораблей и подготовка провианта сочетались с дипломатическими усилиями, которые должны были обеспечить бескровное подчинение Кореи и безопасный транзит армии вторжения.
В 1587 г. князю Цусимы Со Ёсицуки было приказано добиться того, чтобы корейский ван прибыл в Японию и принес присягу на верность императору. Понимая, что поручение это невыполнимо, и опасаясь наказания со стороны Хидэёси, цусимский князь тянул время, докладывая японскому правителю, что поездка корейского вана откладывается, и одновременно убеждая Сеул направить в Киото представительную дипломатическую миссию, так как Япония якобы стремится к восстановлению дружеских отношений.
Наконец, в 1590 г. корейское посольство прибыло в Японию, где Хидэёси в ультимативной форме потребовал свободного прохода для своей армии, а также выступления Кореи в союзе с ним против государства Мин 38. Как упоминалось выше, корейский ван не смог получить однозначного ответа на вопрос о степени надвигающейся опасности. Хидэёси ответили отказом, но в Пекин направились корейские послы, чтобы проинформировать о планах Киото.
Позднее, когда по требованию Хидэёси цусимский князь Со Ёситомо лично прибыл в Пусан в 1591 г. с надеждой повлиять на корейское правительство, ему было отказано в приеме, и он уехал назад, прождав 10 дней на своем корабле. Вернувшись к Хидэёси, он привез не только сообщение о провале своей миссии, но и подготовленную с помощью жителей японских анклавов Кореи подробную карту страны. [34]
В Японии уже шла мобилизация, самураи со всей страны съезжались в южные порты. Хидэёси, возможно надеясь, что в Сеуле одумаются и покорятся подобно сломленным им ранее даймё, направил еще одно посольство в Корею с требованием обеспечить проход японской армии в Китай. Однако возглавившие миссию Со Ёситомо и Кониси Юкинага затягивали выполнение поручения, видимо осознавая, что не смогут принести сюзерену хороших вестей, и опасаясь наказания за недостаточное усердие.
В одной из записей дневника Ли Сунсина, в целом хорошо отражающего напряженную атмосферу предвоенного периода, содержится и резко негативный комментарий дипломатической деятельности цусимского князя, который показывает, что у корейского командования не было иллюзий относительно намерений японской стороны и неизбежности вторжения: «В послании уполномоченного командующего говорилось следующее: "Правитель Ённама [Ким Су] извещает о том, как цусимский князь пишет, что ранее посылал один корабль, и если он не добрался до нашего государства, то это, без сомнения, из-за того, что погиб от сильного ветра. Подлые, низкие речи! Такого просто не может быть, эти острова на востоке видно с берега. Трудно представить, до чего в своем коварстве может дойти человек, способный на такую ложь"» 39.
К этому времени основные приготовления японской стороны были завершены. Вторжение 300-тысячной армии должно было разворачиваться в два эшелона, первому из которых предписывалось подавить сопротивление Кореи и обеспечить ее участие в завоевании Китая, а второму - наступать непосредственно на Минскую империю при поддержке уже расквартированных на полуострове японских войск и, как надеялось японское командование, «корейских союзников». Каждый из японских даймё по разнарядке обязан был выставить определенное количество бойцов с необходимым снаряжением и провиантом 40.
Последний предвоенный контакт между двумя странами состоялся в 11-й день четвертого месяца года имчжин (1592), когда Со Ёситомо передал письмо, которое фактически стало ультиматумом Хидэёси перед началом боевых действий, последовавшим спустя двое суток.
Военные приготовления в Корее начались после возвращения из Киото посольства Хван Юнгиля и Ким Сонъиля. Были заменены командующие в ряде регионов 41, предпринимались попытки обновить вооружение. Однако в условиях отсутствия внятного отношения двора к угрозе войны работа эта велась пассивно и фактически ложилась на плечи каждого отдельного командующего. Захватчикам противостояли отряды значительно меньше официальной списочной численности, боевая подготовка которых не шла ни в какое сравнение с японскими частями. В области огнестрельного вооружения самурайская армия превосходила корейскую как минимум на поколение. [35]
Из Дневника Ли Сунсина мы узнаем об усилиях автора по обновлению и усовершенствованию укреплений, проверке боевого снаряжения и заготовке провианта. В этом деле он проявляет энергию и непреклонный характер, пытаясь личным контролем компенсировать общую неготовность к войне: «Осмотрели оружие. Из больших и малых стрел ни одна не годится в дело, это вызывает большое беспокойство, но, к моей радости, сооружение боевых кораблей в целом завершено...» 42; «Проследил, как за Западными воротами идут работы по надстройке крепостной стены и вала перед рвом. Монахи не проявляли усердия в сборе камней, поэтому распорядился схватить и наказать палками их старшего...» 43.
Записи говорят о том, что одной из главных проблем как предвоенного периода, так и во время борьбы с японскими захватчиками был недостаток живой силы вследствие уклонения призывников и дезертирства, неспособности местных администраций выставить предписанное число рекрутов. В особенности остро этот вопрос стоял в подразделениях гребцов, служба в которых была наиболее тяжелой.
Число крестьян, которых местные кланы выводили из-под государственного контроля, было особенно высоко в плодородных районах страны с наибольшей сравнительной стоимостью рабочих рук. Как раз к таким регионам относилась провинция Чолла, где была расположена база Ли Сунсина. С переходом значительной части крестьян, приписанных к военным учреждениям, в слой частновладельческих зависимых, их повинности переносились на оставшихся в армейском и флотском реестрах на основе принципа круговой поруки, что только усиливало общую тенденцию. Флотоводец применяет самые жесткие методы для того, чтобы побороть дезертирство, подвергая смертной казни и самих беглецов, и чиновников, которые, по его мнению, потворствуют этому явлению, однако недостаток людей будет преследовать корейские вооруженные силы до конца войны.
В этом контексте в записях всплывает неоднозначная роль самоуправления сельских общин на базе деревенских союзов, находившихся под контролем местных янбанов, как уже отмечалось, сыгравшего весомую роль при организации отпора захватчикам. С учетом складывавшейся обстановки можно предположить, что деревенские союзы на определенном этапе саботировали работу по передаче центру экономических и людских ресурсов, что и отражено в Дневнике флотоводца: «Люди из Ассамблеи местных обычаев в Окква с прошлого года не проявляли рвения в деле набора рекрутов в армию, в итоге число уклоняющихся от службы едва не достигло сотни. Но все это время они лгали нам в своих отчетах. Поэтому сегодня приказал отрубить [преступникам] головы и вывесить на всеобщее обозрение...» 44. [36]
* * *
В таких условиях страна встретила начало японского вторжения. Первым на корейскую землю ступил корпус Кониси Юкинага (18,7 тыс.), который захватил Пусан и устремился на север к Сеулу через Тэгу и перевал Чорён. Второй корпус под командованием Като Киёмаса (22 тыс.) высадился через шесть дней в уже захваченном Пусане и двинулся к корейской столице по другой дороге, через Кёнчжу. Одновременно со вторым корпусом начал развивать наступление корпус Курода Нагамаса (11 тыс.), который, высадившись в Кимхэ, двигался на Чхончжу несколько северо-западнее двух других военачальников.
В первые дни вторжения японцы были вынуждены вступить в бой с гарнизонами Пусана и Тоннэ, которые, практически не уступая захватчикам по численности, были значительно слабее вооружены и подготовлены. Подавив в течение нескольких дней их героическое, но неорганизованное сопротивление, в дальнейшем японские войска продвигались практически беспрепятственно, совершая рекордные по дальности для армий того времени ежедневные переходы. В тот период японские командующие могли позволить себе наступать чуть ли не наперегонки, фактически не координируя действия и соревнуясь за право первым оказаться в корейской столице 45.
В полной мере проявился еще один негативный фактор, значительно понижавший управляемость корейской армии того времени и напрочь лишавший ее оперативное командование гибкости, - система управления провинциальными частями из центра с соответствующим жестким вертикальным подчинением гарнизонов провинциальным штабам. Эта практика, направленная на усиление контроля столичной бюрократии над местными вооруженными силами, сыграла роковую роль на начальном этапе Имчжинской войны. Каждый командующий был обязан получить санкцию на любые действия непосредственно из Сеула, что делало координацию операций между соседними соединениями или проявление полевой инициативы практически невозможными.
Еще более пагубным на начальном этапе войны оказался порядок, в соответствии с которым сведенные в армии провинциальные войска могли не иметь постоянных командиров и при необходимости вести боевые действия должны были дожидаться направляемого из центра военачальника. В условиях стремительно развивавшегося весной 1592 г. японского наступления такие командующие зачастую продвигались к месту назначения гораздо медленнее, чем рвавшиеся к Сеулу самураи, и по прибытии находили свои части и соединения уже уничтоженными врагом.
В открытых столкновениях с японцами корейские вооруженные силы терпели поражения, уступая врагу в боевой выучке, вооружении и организации. В полной мере проявилась неспособность корейского командования организовать оборону. Часто командующие, назначенные из центра, прибыв на место сбора своих войск, обнаруживали вместо числившихся в списках многотысячных корпусов всего несколько сотен неподготовленных новобранцев. Остро встала проблема некомпетентности командного состава: нередки были случаи, когда войска, все же [37] собравшиеся в условленных пунктах, оказывались фактически без руководства и снабжения, не имели сведений о перемещениях противника и положении смежных частей и либо разбегались, либо становились легкой добычей самураев 46.
В 29-й день 4-го месяца было принято решение об эвакуации вана и правительства на север. Официально провозгласив принца Кванхэгуна наследником, на рассвете 30-го числа ван в сопровождении сотни придворных покинул столицу, что спровоцировало бунт и погромы в Сеуле. Японские войска вошли в Сеул, не встретив сопротивления, в 3-й день 5-го месяца, менее чем через три недели после начала войны. После краткой передышки и перегруппировки самураи продолжили наступление, разгромили 50-тысячную корейскую армию под Ёнином и затем в последних числах 5-го месяца подошли к реке Имчжинган, где впервые столкнулись с организованным сопротивлением - оборонявшие переправу корейские войска продержались десять дней. Но недостаток опыта у корейских командующих вновь сыграл роковую роль: попавшись в ловушку имитировавших отступление японцев, они, несмотря на протесты отдельных более рассудительных командиров среднего звена, дали приказ переправиться на тот берег, чтобы развить мнимый успех, и были разбиты. Японская армия прорвалась к Кэсону, откуда корпус Кониси Юкинага начал движение на Пхеньян, а войска Като Киёмаса повели наступление на северо-восток, в провинцию Хамгён.
11-го числа 6-го месяца корейский двор покинул Пхеньян, через три дня город был захвачен японцами. К концу того же месяца корпус Като Киёмаса ворвался в провинцию Хамгён и совершил рейд до крепости Хверён на границе, в результате которого в плен попали два корейских принца, руководившие здесь сбором подкреплений. К этому времени в Корею уже вступили войска минского Китая, к которому корейский двор обратился за помощью после эвакуации правительства из столицы. Однако усиленный разрозненными корейскими частями китайский экспедиционный корпус, попытавшийся в 17-й день 7-го месяца отбить Пхеньян, также потерпел поражение.
Тем не менее к концу лета 1592 г. тактическая обстановка изменилась. Несмотря на то что за первыми тремя корпусами последовал второй эшелон вторжения, численностью до 80 тыс. человек, наступление японских войск остановилось, а затем они были вынуждены перейти к обороне.
Перелом в ходе боевых действий был связан со вспыхнувшим во всех оккупированных районах партизанским движением - явлением, к которому японская армия не была готова. В условиях феодальных войн, в ходе которых самураи получали боевой опыт, крестьянское население чаще всего с равнодушием относилось к поражению одних феодальных кланов и замене их другими, и высадившиеся в Корее отряды захватчиков никогда не действовали на территории, население которой оказывало бы им организованное вооруженное сопротивление. [38] В Корее такое сопротивление оказалось ожесточенным и массовым. Сражались разрозненные части регулярной армии, командиры которых сумели уберечь своих солдат от истребления и плена, отряды крестьян, чаще всего возглавляемые местными чиновниками, конфуцианскими учеными или отставшими от своих частей офицерами, группы вооруженных буддийских монахов. В итоге общенародная война поставила оккупационные силы в тяжелейшее положение - личный состав нес в стычках с партизанами потери, коммуникации оказались перерезанными, сбор провианта и фуража превратился в опасную боевую задачу.
С учетом того, что на полуострове также появились китайские союзники, ключевым фактором стало снабжение армии вторжения подкреплениями и всем необходимым из Японии, и именно на этом участке активные действия корейского флота под командованием Ли Сунсина привели к тому, что оккупанты оказались в состоянии, близком к блокаде.
* * *
Флотоводец вступил в бой не сразу. Это было связано как с необходимостью завершить подготовку флотилии, так и с ожиданием санкции верховного командования на начало действий в районе ответственности других флотилий. При этом флотилии левой и правой полупровинций Кёнсан под командованием Пак Хона и Вон Гюна оказались не готовы принять бой внезапно атаковавших превосходящих сил противника и были практически полностью уничтожены 47.
В первые недели автор Дневника в условиях хаоса, в котором оказалось командование корейских частей, пытается поддерживать в войсках боеготовность и дисциплину, ожидает указаний и собирает информацию о том, как разворачиваются боевые действия: «Пришло послание от правителя Ённама. Он пишет: "Вражеские полчища свирепо атакуют, и никто не может их остановить. Неприятель окрылен успехом, и [наша земля] превращается в пустыню". Он умоляет испросить дозволения государя снарядить боевые корабли и отправиться к нему на помощь» 48.
Очевидно, что у Ли Сунсина еще нет готового решения относительно дальнейших маневров, в частности, он ведет активные приготовления к обороне базы своей флотилии от штурма с моря и суши: «Стараюсь увеличить количество солдат, которых можно расположить на крепостных стенах, для этого прибыл на стрельбище и отдавал приказы. Вечером примчался [уездный начальник] Сунчхона [Квон Чжун]; услышав [мои] обещания [в поддержке], вернулся назад... На рассвете отправил офицеров на разведку, заодно приказал им выслеживать изменников. Пэ Ыннок пошел на остров Чольгапдо, Сон Ильсон - на остров Кымодо. Еще распорядился, чтобы Ли Гёнбок, Сон Ханнён и Ким Инмун разгрузили дерево [39] для укрепления крепостных ворот, доставленное с острова Тусандо. Каждому из них выделил под команду по 50 солдат, остальных отправил рыть [волчьи] ямы» 49.
Лишь через несколько недель, уже после того как Сеул был захвачен японцами, Ли Сунсину удалось установить рабочий контакт с командующими другими флотилиями и создать относительно целостную картину оперативной обстановки. В начале 5-го месяца года имчжин корейский флот выступает в поход и начинает активные боевые действия, успех которых стал одним из важнейших факторов, обеспечивших срыв планов японских захватчиков.
За четыре месяца корабли Ли Сунсина провели четыре рейда на восток вдоль южного побережья Кореи, одержав полную победу в 10 крупных морских сражениях, в которых были уничтожены или выведены из строя 320 японских кораблей 50. Потери корейского флота по сравнению с противником были весьма незначительны. Так, в самом тяжелом с этой точки зрения для флотилии Ли Сунсина сражении при Ангольпхо, в котором были уничтожены 20 вражеских кораблей, корейцы не потеряли ни одного судна, а Ли Сунсин отчитался о 16 погибших и 116 раненых 51.
Итогом действий корейского флота к концу лета 1592 г. стал фактический запрет японского командования своим кораблям вступать в открытый морской бой. Захватчики перешли к обороне, пытаясь сохранить корабли с помощью береговых укреплений. Успехи корейцев в морских сражениях не только значительно затруднили снабжение оккупантов. Были сорваны планы перемещения второго эшелона армии вторжения, которая должна была двигаться морем вдоль побережья к границе с Китаем. Кроме того, оставшись без поддержки с моря, японцы не смогли оккупировать житницу Кореи - провинцию Чолла, которая оставалась источником снабжения корейской и китайской армии, партизанских отрядов, стала базой подготовки ополченцев.
В связи с успешными действиями флотилии Ли Сунсина следует сказать несколько слов об одной из отличительных черт Имчжинской войны, неизбежно привлекающей внимание военных историков. Этой особенностью является контраст между возможностями воюющих сторон в морских и наземных операциях.
На начальном этапе вторжения в 1592 г. самурайская армия обладала подавляющим преимуществом на суше. Оказавшись в тяжелом тактическом положении, с перерезанными коммуникациями, в условиях холодной зимы, к которой войско Хидэёси подготовлено не было, испытывая на себе постоянное давление мощного партизанского движения, японские войска достаточно успешно действовали против корейско-китайской союзной армии в арьергардных боях и при обороне линии созданных на юге Корейского полуострова укреплений. Позднее, в 1597 г., несмотря на то, что корейская армия была значительно лучше готова к войне, японцам также сопутствовал успех до момента, когда активные действия корейского флота сорвали планы комбинированной наземноморской операции. [40]
На море ситуация разворачивалась противоположным образом. Известно, что почти половина боевых кораблей была потеряна корейцами в первые несколько дней войны. Однако следует учитывать, что из-за неорганизованности и некомпетентности командования эти победы были одержаны японским флотом практически без боя, корейские эскадры были застигнуты врасплох и не смогли оказать организованного сопротивления.
Далее же морская война разворачивалась с подавляющим преимуществом корейского флота. В течение почти 5 лет от начала операций до катастрофического для корейцев сражения при Чхильчхолляне (7-й месяц 1597 г.) японскому флоту не удалось одержать ни одной заметной победы, соотношение потерь в морских сражениях, признаваемое и японскими историками, выглядит поистине разительным. Учитывая, что судьба войны была решена во многом на море, представляется немаловажным рассмотреть предпосылки этих побед, которые помимо деятельности Ли Сунсина, в большинстве случаев руководившего кораблями лично, были также связаны с состоянием корейского и японского флотов.
Военно-морские части на южном побережье страны и до начала войны обладали достаточно высокой боеспособностью, что было обусловлено необходимостью противостоять нападениям пиратов-вако. Эти организованные сообщества, базировавшиеся на Цусиме и южных островах Японского архипелага, столетиями 52 терроризировали жителей прибрежных районов Кореи и Китая, а также самой Японии. Большое количество островов с укромными бухтами на торговых путях из Японии на материк создавали условия для возникновения самоуправляемых пиратских общин, основу которых первоначально составляли японские рыбаки. Постепенно к ним стали присоединяться беглые преступники, бродяги и самураи-ронины 53. Позднее пиратские ватаги даже стали приобретать интернациональный характер из-за примыкавших к ним искателей приключений из Китая, Кореи и представителей других народностей Восточной Азии.
К концу XVI в. влиятельные пиратские кланы за счет постоянного участия в феодальных войнах и притока обнищавших самураев в свои ряды практически полностью переняли обычаи поведения самурайского сословия. Вожаки пиратских сообществ действовали подобно крупным даймё, имея под контролем достаточно организованную и обученную вооруженную силу. Кроме морского разбоя и сбора дани с купцов, проходивших невдалеке от их баз, пиратские «даймё» контролировали самые разные сферы приморской экономической жизни: легальную торговлю и контрабанду, кораблестроение, рыболовство, солеварение и т. д.
С XIII в. в источниках в массовом порядке начинают появляться сведения о пиратских набегах на Корею. Наибольшая активность вако наблюдалась во второй половине XIV в. 54. Их основной целью становились транспорты, [41] доставлявшие налоговый рис из южных районов страны в столицу, промышляли они и работорговлей. Когда в связи с активностью морских разбойников корейское правительство перешло к доставке риса по рекам внутри страны, вако стали совершать глубокие рейды на территорию Корейского полуострова, доходя даже до окрестностей Пхеньяна 55.
Чтобы избавиться от перманентной угрозы с моря, корейский двор предпринял две крупномасштабные экспедиции на Цусиму в 1389 (флотом командовал будущий основатель династии Ли Сонге) и 1419 гг., в результате которых удалось нанести значительный урон морским разбойникам. Контролировавший большую часть пиратской вольницы цусимский князь Со Садамори был вынужден снизить активность на полуострове, переключившись позднее на китайское побережье. В обмен на это в 1443 г. был заключен договор, в соответствии с которым клану Со было официально разрешено торговать в корейских гаванях.
Как раз по этому договору подконтрольные цусимскому клану японцы получили возможность селиться в открытых для торговли портах, где сеттльменты выходцев из-за моря быстро превратились в крупные контрабандно-криминальные анклавы. При этом деятельность пиратов из других кланов активизировалась в связи с погружением самой Японии в хаос эпохи Сёнгоку (Период враждующих государств, 1467-1615). В XVI в. Корея, не считая мелких налетов, пережила целый ряд крупных пиратских набегов, в которых участвовали десятки кораблей с многочисленными десантами: в 1544 г. под ударом оказался порт Сарян в провинции Южная Кёнсан, в 1555 г. - побережье провинции Южная Чолла, в 1587 г. - порты Нокто, Карипхо и Хынъян в той же провинции.
Однако сил для крупной экспедиции против пиратских баз у страны уже не было, двор предпочитал договариваться с кланом Со, одновременно усиливая оборону побережья и военный флот. Этой работе в Корее придавалось большое значение с первых лет деятельности новой династии 56. Сам основатель правящего дома Ли Сонге был во многом обязан популярностью, позволившей ему захватить верховную власть, успешной борьбе с японскими пиратами. Тогда же с привлечением мастеров из Китая началась работа по усовершенствованию мореходных качеств корейских кораблей.
Активно развивалось не только кораблестроение, но и передовые методы морского боя. При этом корейские стратеги исходили из того, что основным тактическим приемом пиратов в морском сражении был абордаж, в наземном же - стремительные десантные операции, когда разбойники «нападали, подобно набежавшей стае волков, и исчезали, как вспорхнувшая стая птиц» 57. Богатая японская воинская традиция обеспечивала пиратам преимущество в рукопашном бою. Поэтому корейское командование приняло решение сосредоточиться на дистанционном поражении противника, и этот выбор, сделанный на рубеже XIV-XV вв., возможно, спас страну от еще более тяжелых испытаний в годы Имчжинской войны. [42]
Известно, что к 1410 г. артиллерией разного калибра было снабжено до 160 кораблей корейского флота 58. Активную работу по его усилению вел ван Сечжон Великий (1418-1450), по данным источников, количество боевых кораблей в то время превышало 700 единиц. И если этот период с точки зрения противостояния пиратам-вако отличался определенным затишьем, то с начала XVI в., когда атаки морских разбойников вновь активизировались, укрепление корейского флота получает новый импульс. После крупномасштабного нападения на южные районы провинции Чолла в 1555 г. в стране начинается изготовление сравнительно новых орудий для перевооружения флота, а также строительство пханоксонов - мощных боевых кораблей, конструкция которых максимально затрудняла абордаж и была специально рассчитана на борьбу с пиратскими флотилиями 59.
Командование военно-морских баз, расположенных вдоль побережья, было вынуждено поддерживать постоянную боевую готовность, а служба на них означала достаточно высокие шансы поучаствовать в реальных боевых действиях. И несмотря на то, что люди стремились всячески откупиться или уклониться от зачисления в эти части, Ли Сунсин мог опираться на матросов и командиров, имевших либо реальный боевой опыт, либо хотя бы общее представление о противнике, с которым им предстояло столкнуться 60. Кроме того, в отличие от существовавшей в сухопутных войсках практики, военно-морские базы управлялись военными чиновниками-профессионалами.
Таким образом, по сравнению с сухопутной армией корейский флот представлял собой организованную военную силу со значительными для своего времени и театра военных действий техническими возможностями. Он имел почти 200-летнюю историю регулярных действий и достаточно опытный кадровый состав.
В то же время флот являлся слабейшим звеном японских вооруженных сил. В феодальных войнах на территории Японии флот использовался главным образом для транспортировки самураев, а тактика морских сражений была основана на абордажном бое. При подготовке экспедиции японский правитель недооценил важность контроля над морскими коммуникациями и силу корейского флота, полагая, что численное превосходство в сосредоточенной на кораблях живой силе обеспечит ему победу так же, как это происходило на суше. Японское командование стремилось сформировать армаду из максимально возможного количества кораблей, мало заботясь об их техническом оснащении и мореходной подготовке команд.
На подконтрольных Хидэёси территориях опытом действий на море обладали только пираты из кланов вако, по которым как раз перед самым нашествием в Корею был нанесен мощнейший удар. Был издан специальный эдикт, [43] запрещавший пиратство. Яркую антипиратскую направленность, в частности, имела и известная «охота за мечами» (1588).
Такая политика была связана как с общей линией Тоётоми Хидэёси на стабилизацию объединенного государства, так и с местью политическим противникам. Наиболее влиятельным кланом, контролировавшим тысячи бойцов-вако, была семья Мураками, отряды которой занимали острова в проливе между островами Хонсю и Сикоку. Этот клан в силу политико-экономической конъюнктуры в союзе с другой мощной семьей, Мори, выступал в феодальной войне против коалиции Ода Нобунага, потерпел ряд поражений и был окончательно разгромлен Тоётоми Хидэёси в ходе экспедиций на Сикоку (1585) и Кюсю (1587) 61.
Однако, готовя вторжение в Корею, не имевший ни регулярного флота, ни опыта организованной морской войны японский диктатор был вынужден опираться на силы бывших вако, уничтожению которых он до этого посвятил несколько лет. Известно, что еще в 1586 г. Хидэёси контактировал с португальскими иезуитами, пытаясь заручиться их поддержкой и добиться их помощи в приобретении двух современных европейских боевых кораблей и найме команды для экспедиции в Китай и Корею. Европейцы отказали японскому полководцу, возможно, опасаясь, что вторжение в Китай нанесет ущерб интересам ордена в этой стране 62.
Таким образом, основная нагрузка по транспортировке войск и их поддержке с моря ложилась на прибрежных даймё, большая часть которых происходила из династий влиятельных морских разбойников. Так, известно, что в Имчжинской войне погибли двое братьев Курусима из клана Мураками.
Разгром, которому подверглись пиратские кланы за несколько лет до вторжения, не мог не оказать влияния на кадровый состав этого флота, а переподчинение многих отрядов верным Хидэёси сухопутным даймё - на его управляемость. Кроме того, бойцы, из которых были составлены команды японских кораблей, привыкли не столько сражаться с корейским флотом, сколько уклоняться от открытого боя и действовать, рассчитывая на внезапные атаки 63.
Эти факты частично объясняют подавляющее преимущество, которое имел корейский флот под командованием Ли Сунсина, однако не умаляют роли флотоводца в одержанных победах. Не стоит забывать, что две флотилии, которые должны были первыми принять на себя удар захватчиков и помешать их высадке, были потеряны вследствие некомпетентности командования. С точки зрения снабжения и комплектования флот к началу войны находился в не менее сложном положении, чем сухопутные силы. В этом контексте требовались титанические усилия и организационный талант для того, чтобы обеспечить материальную и психологическую базу, которая позволила бы корейскому флоту воспользоваться имеющимися преимуществами.
К этому следует добавить талант Ли Сунсина как флотоводца. Тщательная предварительная рекогносцировка местности, фарватеров и течений, разведка [44] действий противника была одной из основных причин неизменных побед Ли Сунсина в морских сражениях. Важность такой подготовки невозможно переоценить при действиях в прибрежных водах на юго-востоке Корейского полуострова, изобилующих островами и подводными рифами.
Из Дневника мы узнаем, какое внимание автор уделял мельчайшим деталям снабжения, лично контролируя доставку и распределение продовольствия, постройку кораблей и необходимых сооружений. Легендарной стала практика, в соответствии с которой Ли Сунсин принимал любого из своих подчиненных и готов был лично выслушивать их отчеты и соображения относительно ведения боевых действий или других организационных вопросов. Все эти визиты, обсуждения, порой противоречащие друг другу донесения флотоводец фиксирует в Дневнике. Готовность и способность получать и обрабатывать такое количество информации, не упуская ни одной важной детали, ставит Ли Сунсина в один ряд с величайшими военными гениями мировой истории.
Благодаря действиям корейского флота и партизан осенью 1592 г. японские войска, потеряв инициативу, застряли на своих позициях. С появлением в Корее в 12-м месяце 43-тысячной китайской армии, которой командовал Ли Жусун, союзники смогли перейти в контрнаступление. В 6-й день первого месяца 1593 г. китайско-корейская армия начала штурм Пхеньяна, через три дня японские войска под командованием Кониси Юкинага были вынуждены оставить город. Объединившись с корпусом Курода Нагамаса, отряд Кониси отошел к Кэсону, который японцы также сдали под давлением наступавших союзников и крупных соединений партизан и народного ополчения.
Отступив в Сеул, японские корпуса, к которым позднее присоединились отходившие из провинции Хамгён части Като Киёмаса, устроили резню мирного населения. 27-го числа 1-го месяца самураи сумели нанести наступавшей корейско-китайской армии тяжелое поражение у Пэкчегвана. Союзная армия отошла в Пхеньян, и китайские командующие вступили в переговоры с японцами, надеясь прийти к соглашению и избежать необходимости проливать кровь на корейской земле. Во 2-м и 3-м месяцах 1593 г. китайские командующие неоднократно приказывали прекратить боевые действия против оккупантов.
Тем не менее японские войска оставались в тяжелом положении, так как в их тылу, в крепости Токсан, было сосредоточено 10-тысячное соединение партизан и ополченцев под командованием Квон Юля. Во втором месяце под контроль корейских отрядов переходят все окрестности Сеула. 18-го числа 4-го месяца 1593 г. японские войска оставили столицу и отступили на юго-восток страны, создав 18 укрепленных пунктов на побережье.
Китайские силы не проявляли активности в преследовании противника, разбив лагеря на расстоянии нескольких переходов от японских позиций. Между сторонами начались затяжные мирные переговоры. Последним трагическим эпизодом того этапа войны стал штурм крепости Чинчжу, до этого бывшей неприступной преградой на пути японцев в провинцию Чолла. Сумев сосредоточить на этом направлении мощную группировку из отступивших с севера войск, японцы начали наступление на крепость, которую защищали сводные отряды регулярной армии и партизан, и в 29-й день 6-го месяца, сломив героическое сопротивление [45] защитников, ворвались в город. Битва за Чинчжу стала одним из самых кровопролитных эпизодов в истории Имчжинской войны, в бою погибли почти все защитники и жители города, страна потеряла целый ряд наиболее популярных и опытных военачальников.
Из текста Дневника мы узнаем, какое тяжелое впечатление произвело на Ли Сунсина падение Чинчжу. Сначала он даже отказывается верить в эти новости: «На закате пришел Ким Дыннён и рассказал о плачевных событиях в Чинчжу. Погибли все: и Хван Мёнбо, и Чхве Гёнхве, и Со Евон, и Ким Чхониль, и Ли Чжонъин, и Ким Чжунмин. Меня охватили смятение и скорбь. Но ведь этого просто не может быть! Не иначе какой-то сумасшедший распространяет панические слухи!..» 64; «...все россказни про несчастья в Чинчжу - пустые сплетни. Не могло такого произойти с крепостью Чинчжу» 65.
Важность позиции Чинчжу для действий Ли Сунсина трудно переоценить. Крепость прикрывала провинцию Чолла, в которой располагалась главная база его флотилии - Ёсу. Тот факт, что японские части не могли прорваться на юго-запад страны из-за стойкости защитников Чинчжу, давал флоту Ли Сунсина возможность действовать, опираясь на безопасные тылы. Записи флотоводца, сделанные в период временного затишья, указывают на то, что жизнь лагеря в Ёсу мало отличалась от предвоенного периода, в то время как остальная часть страны была практически полностью разорена. Это также давало Ли Сунсину возможность сосредоточить ресурсы, необходимые для успешных действий против японского флота. Беспокойство автора Дневника было связано, среди прочего, с тем, что падение Чинчжу могло поставить под удар операции корейского флота.
Однако сил на продолжение кампании у японской армии уже не хватало, и с 6-го месяца 1593 г. начинается этап мирных переговоров, продолжавшийся до начала второго вторжения в 3-м месяце 1597 г. В это время, несмотря на бои местного значения, значительная часть японских войск была эвакуирована с полуострова, в 1594 г. китайские войска также оставили страну и отошли на Ляодунский полуостров.
* * *
Стороны конфликта были вынуждены вступить в переговоры под давлением сложившейся тактической обстановки, которая делала продолжение активных боевых действий невозможным для каждой из них. Войска Тоётоми Хидэёси после провала «блицкрига» 1592 г. оказались в ситуации хронического недостатка подкреплений, провианта и военного снаряжения. В тылу и на коммуникациях самурайских корпусов действовали партизаны и ополченцы, на регулярные части оказывали давление союзные войска, морское сообщение с Японией было затруднено, а временами практически блокировано успешными действиями корейского флота. [46]
К этому следует добавить необычайно холодную зиму, а также эпидемии, охватившие территорию Кореи и перекинувшиеся на японские базы. В целом в течение года, который прошел с начала вторжения, безвозвратные потери японских войск составили 46% личного состава 66. В таких условиях японский правитель предпочел вступить в диалог с китайской стороной, пытаясь, с одной стороны, хоть как-то закрепить свои первоначальные военные успехи, а с другой - выиграть время для подготовки продолжения наступления.
Китайское командование предпочло не тратить сил на полное изгнание японцев, сосредоточившихся на юго-востоке Корейского полуострова. Штурм японских позиций сулил тяжелые потери, которые, видимо, не казались китайцам необходимыми в условиях, когда задача обеспечения неприкосновенности собственных границ была решена.
Корейский двор был фактически исключен из процесса мирных переговоров, которые велись с начала 1593 до конца 1596 г., и Сеул не имел реальных рычагов влияния на принятие решений. Несмотря на неоднократные запреты со стороны китайских командующих, локальные бои имели место и в период перемирия. Однако и корейское правительство, которое, в отличие от минского Китая, сложившееся положение устроить не могло, оказалось в ситуации, когда самостоятельное изгнание японских захватчиков для него было невозможным.
В 1592 - начале 1593 г., когда японская армия прошла практически всю Корею с юга на север и обратно, страна понесла огромные людские потери. Большинство экономически развитых районов были разорены, земледелие заброшено, управление на местах утеряно. Правительство оказалось не в состоянии не только обеспечить население продовольствием, но и провести санитарные мероприятия, такие как захоронение трупов людей и животных, очистка колодцев и оросительных каналов. В итоге к весне 1593 г. Корею поразили голод и эпидемии. Принимавшиеся экстренные меры не могли дать быстрых результатов в условиях царившей на местах анархии, и вооруженные силы страны, которым удалось остановить самурайскую армию, несли от болезней и дезертирства тяжелейшие потери 67. По многочисленным свидетельствам, дороги страны были переполнены голодающими, в горных районах дефицитом стала даже древесная кора, распространение получило людоедство. В столь тяжелых условиях корейский двор был вынужден снабжать провиантом также китайскую армию, что было предусмотрено соглашением о вступлении минских союзников в войну 68. [47]
Голод и эпидемии не обошли стороной и лагерь Ли Сунсина. Скупые упоминания о тяжелом положении базы, как и о принимаемых санитарных мерах, мы находим и в тексте Дневника: «Вечером пришел начальник морского гарнизона Нокто и доложил, что похоронены двести четырнадцать тел скончавшихся от болезней» 69. Подробнее о сложившейся ситуации флотоводец пишет в своих донесениях ко двору. Так, в 4-м месяце 1593 г., докладывая о неудачной попытке разбить японский отряд в Унчхоне, флотоводец отмечает, что в стране почти не осталось крестьян, которые обрабатывали бы поля, люди вымирают от голода и болезней и некому будет остановить новое вторжение японцев 70.
В 8-м месяце 1593 г. потери от голода, болезней и дезертирства достигли критической точки, и Ли Сунсин пишет донесение о том, насколько тяжелая ситуация сложилась в лагере его флотилии. Флотоводец указывает, что за время боевых действий его флотилия потеряла более 600 чел. из 6200 71. При этом, по подсчетам корейских историков, основанным на донесениях Ли Сунсина, боевые потери флотилии левой полупровинции не превышали 150 человек. Таким образом, голод и эпидемии стали причиной более чем 3/4 потерь в его лагере 72.
Еще одной опасной проблемой являлись действия вооруженных банд, движимых местным криминальным элементом и столичными авантюристами, которые подпитывались дезертирами, беглыми крепостными и обнищавшими крестьянами. Основу этому явлению положила тенденция сопротивления простого народа усиливающейся эксплуатации в условиях социально-экономического кризиса, в котором страна оказалась накануне нашествия. Сопротивление это выражалось в форме бегства с насиженных мест с целью уклонения от несения военных и трудовых повинностей, а также в формировании вооруженных отрядов, которые скрывались в горах и промышляли разбоем, грабя государственные кладовые и своих обеспеченных соотечественников.
В условиях хаоса, в который погрузилась страна с лета 1592 г., такие отряды получили гораздо большую свободу действий, в поисках продовольствия и других материальных ценностей они нападали на уездные центры, усугубляя анархию и деморализуя население и солдат, о чем Ли Сунсин пишет в Дневнике с нескрываемым возмущением и тревогой: «Матушка пишет, что находится в добром здравии... Но она также сообщает, что [в места] за восточными воротами со стороны Хэундэ приходили разбойники с факелами, что такие же шайки преступников с факелами видели в Мипхёне - тревожные, страшные вести...» 73; «Прибыл [уездный начальник] Намхэ и тоже рассказал, что Кванъян и Сунчхон уже объяты огнем. Поэтому отправил туда [уездного начальника] Кванъяна, [уездного начальника] Сунчхона, Сон Хирипа, Ким Дыннёна, Чон Сарипа, Ли Соля. Слышать эти новости было горько до слез, и сказать здесь больше нечего... Во время третьей стражи из ставки флотилии пришел курьерский корабль, привез известия о [действиях] неприятеля. Оказывается [48] [бесчинствовали] не японцы, а гулящий люд и беженцы из Ённама, которые, переодевшись в японское платье, ворвались в Кванъян и дотла пожгли дома зажиточных людей...» 74.
В середине 1593 г. база эскадры Ли Сунсина была перенесена на о. Хансандо, который находился ближе к Пусану, всего в 27 морских милях от крупной японской базы в Ангольпхо, что давало возможность более эффективно контролировать перемещения японского флота. Это было связано с тем, что японское командование приняло решение уходить от столкновений в море и сосредоточить свои корабли в портах под прикрытием наземных укреплений и вооруженных аркебузами сухопутных войск. При приближении корейских флотилий команды японских судов сходили на берег, а десантные операции корейские войска вели с меньшим успехом.
Строительство новой базы начинается в 15-й день 7-го месяца 1593 г., а через месяц Ли Сунсин был назначен командующим объединенным флотом трех южных провинций Кореи. Корейский флот успешно действовал на вражеских морских коммуникациях. Ли Сунсин организовал круглосуточное дежурство сторожевых отрядов кораблей в проливе у о. Кочжедо, что позволяло оперативно реагировать на перемещения японских судов, пытавшихся доставить подкрепления или провиант частям, расположенным в прибрежных крепостях, пресекать их попытки сбора продовольствия и фуража среди местных жителей.
В тексте Дневника в этот период мы встречаем многочисленные записи о том, как с помощью таких сторожевых отрядов контролируется обстановка у побережья: «Во время первой ночной стражи... с нарочным доставлено донесение: японский корабль пришел со стороны Тынсана и вошел в Сонмипхо. Во время второй ночной стражи появились сведения, что этот корабль перешел в Ачжапхо и там встал на якорь. Пока снаряжали корабль для отправки [в указанном направлении], пришло еще одно сообщение о том, что японцы прошли Кённэрян. На поиск этого корабля отправился командир засадного отряда» 75; «...из сторожевого отряда, расположенного под Кённэряном, доставлено с нарочным донесение: один японский корабль подошел к Хэпхёнчжану со стороны Кённэряна, но ему не позволили встать на якорь...» 76.
Эффективность действий кораблей Ли Сунсина против японских транспортов, доставлявших оккупационным силам продовольствие и боевое снаряжение, косвенно подтверждают воспоминания испанского священника Грегорио де Сеспедеса (1551-1611), в 12-м месяце 1593 г. посетившего расположенную в Унчхоне базу Кониси Юкинага, который командовал японцами, принявшими, как и он, христианство. Де Сеспедес отмечал, что провиант, направлявшийся Хидэёси, не доходит до самураев в этой крепости и они не видят кораблей месяцами. По его словам, эти «бедные христиане страдают от голода, холода, болезней и других напастей» 77. [49]
В самурайских войсках, оказавшихся в столь тяжелой ситуации, получила распространение добровольная сдача в плен. В этих условиях постоянно беспокоившие базы оккупантов засады и боевые охранения, выставляемые Ли Сунсином, также становились важным инструментом сбора разведывательной информации, так как к ним стекались японские дезертиры, привыкшие к тому, что они находятся под постоянным наблюдением корейских кораблей: «...от командира засадного отряда из Кённэряна, начальника заставы Самчхонпхо, нарочным доставлено донесение: из Пусана пришли и сдались пятеро японцев» 78; «Вечером... доставлено донесение: сдавшийся в плен засадному отряду у Кённэряна японец по имени Симанэ на допросе показал, что его отряд стоял в Ёндынпхо и их начальник Симацу Ёсихиро оставляет вместо себя сына и в ближайшее время возвращается на родину» 79.
Несмотря на затишье в боевых действиях на суше, Ли Сунсин, убежденный в неизбежности повторного столкновения с японцами, на новой базе старается повысить боеготовность флота. Эта задача осложнялась необходимостью борьбы с дезертирством, которое в корейских войсках также стало приобретать угрожающие масштабы. В Дневнике мы находим ряд записей о жестких мерах, которые принимал флотоводец для того, чтобы поддерживать дисциплину: «В этот день отрубили и вывесили на всеобщее обозрение голову частного крепостного по имени Отпок, родом из Синпхёна. Он был гребцом от Хончжу провинции Чхунчхон и пытался бежать» 80.
В условиях недостатка людских ресурсов Ли Сунсин также старался сосредоточить под своим контролем и защитой максимальное количество беженцев, рассеянных по окрестностям, которых он задействовал на работе в полях и на строительстве новых кораблей. Со времени службы на о. Ноктундо Ли Сунсин имел опыт организации военных поселений и самообеспечения продовольствием, который он активно применял в период руководства военно-морской базой на Хансандо. Ответственным за обработку сельскохозяйственных площадей Ли Сунсин назначил Чон Гёндаля, в течение нескольких лет крестьяне под его руководством возделывали поля на о-вах Тольсандо, Хваидо, в Тояне. Для снабжения базы продовольствием Ли Сунсин также активно использовал рыболовство, направлял в горы партии для охоты на местную дичь. На Хансандо были обустроены солеварни, продукцию которых он обменивал на зерно у имевших его излишки семей с материка. В регионы направлялись чиновники с приказами о реквизициях зерна.
Не менее активная работа велась по изготовлению оружия, боеприпасов и военного снаряжения. Судя по записям Дневника и свидетельствам источников, флотоводцу удалось даже наладить производство отвечавших необходимым стандартам того времени аркебуз, используя в качестве заготовок поврежденное трофейное оружие. Для этого, по воспоминаниям племянника Ли Сунсина, Ли Пуна, проводились реквизиции всех металлических предметов в [50] окрестных домохозяйствах, а на базе флота наспех соорудили примитивные доменные печи.
В итоге в момент передачи дел Вон Гюну перед самым арестом Ли Сунсин мог отчитаться о наличии на складах 9914 сок зерна, 4 тыс. кын 81 пороха, 300 аркебуз (не считая тех, что были на руках у солдат) 82.
Предпринимались усилия для увеличения численности вверенного Ли Сунсину флота. Еще до своего назначения командующим объединенным корейским флотом в донесении ко двору он отмечал, что для контроля над побережьем необходимо иметь 250 боевых кораблей, большинство из которых предстояло построить. Этим проектам не суждено было сбыться: как показывают донесения флотоводца, ко 2-му месяцу 1594 г. планы строительства кораблей во всех провинциях были сорваны. В 3-м месяце того же года в распоряжении флотоводца оказалось 140 боевых кораблей, однако из-за потерь, которые нес корейский флот, он был неспособен снабдить их достаточно подготовленными командами 83.
Дневник содержит упоминания об усилиях по обеспечению строительства необходимыми материалами: «Несколько судов, на которых отправляли лес для строительства кораблей, доставили груз и вернулись назад» 84; «На рассвете отправил несколько кораблей доставить лес для строительства нового флота. ...На нескольких судах привезли доски от разбившихся кораблей» 85.
В период с середины 1593 г. до ареста Ли Сунсин провел всего несколько боевых операций, большую часть времени посвящая административно-организаторской работе, обеспечению надлежащего снабжения и боевой учебы.
Затяжные мирные переговоры продолжались. Тоётоми Хидэёси не хотел прекращать военную кампанию без солидных трофеев. К тому же продолжение войны позволяло использовать разрушительную энергию самурайского сословия как можно дальше от собственной страны, ситуацию в которой он пытался стабилизировать.
В этом контексте стоит также упомянуть экономическое «ноу-хау», известное издревле, но получившее в Японии более широкое распространение благодаря контактам с португальцами. Речь идет о работорговле, которая велась японскими пиратами и ранее, но с появлением европейцев в этой части света стала гораздо более выгодным предприятием. Японские крестьяне, доведенные до крайней степени нищеты десятилетиями хаоса, были вынуждены сами продавать в рабство своих детей португальским купцам. С приходом к власти Хидэёси продажа рабов-японцев за границу была строго запрещена 86. [51]
Со своей стороны, купцы и предприимчивые самураи, осознав, что за живой товар европейцы готовы хорошо платить, старались извлечь максимальную прибыль из семилетней войны на материке: в окрестностях Нагасаки шла активная торговля вывезенными из Кореи пленными, снаряжались даже специальные экспедиции в Корею для захвата рабов с целью последующей перепродажи португальцам 87. В дневниковых записях не раз встречаются упоминания об освобожденных бойцами Ли Сунсина или бежавших и сумевших добраться до его базы корейских пленниках.
Значительное влияние на ход переговоров оказывала личная заинтересованность военачальников, которым было доверено представлять интересы своих дворов. Важнейшую роль в этом процессе играли китайский авантюрист Чэнь Вэйцзин и Кониси Юкинага, ради собственной выгоды нередко создававшие у своих сюзеренов ложные представления о намерениях партнеров по переговорам. Так, Хидэёси, отказавшись от идеи завоевания Китая, сделал условием заключения мира выдачу минской принцессы замуж за японского диктатора, передачу в состав Японии четырех корейских провинций и корейского принца в качестве почетного заложника. Однако китайский и японский переговорщики довели до сведения Пекина, что все, о чем просит Киото, - это наделение Хидэёси титулом вана и право направлять ежегодные посольства «с поклоном и подношениями», которые играли бы роль торговых миссий 88.
В 1595 г. послом династии Мин в Японию был назначен Ли Цзунчэн, однако под влиянием опасавшегося разоблачения Чэнь Вэйцзина Ли Цзунчэн скрылся, едва прибыв в Пусан. Этот эпизод в своем Дневнике с недоумением упоминает и Ли Сунсин: «Пришел человек из Пусана, говорит, что императорский посол бежал. Не понять, что за дело» 89.
Новым послом был назначен заместитель Ли Цзунчэна, Ян Фанхэн, а его заместителем стал Чэнь Вэйцзин. Китайских послов в Японию сопровождали корейские сановники Хван Син и Пак Хончжан, которых в Киото демонстративно игнорировали. Императорские послы привезли золотую печать и грамоту, символизирующую пожалование Хидэёси титула вана японского государства. Приказание обеспечить транспортировку посольства получает Ли Сунсин: «Снарядили три корабля для чиновников, которые будут сопровождать посольство государства Мин в Японию, они отправились в путь в полном порядке» 90.
Однако переговоры закончились провалом, так как реальные претензии японской стороны удовлетворены не были, а китайские послы к тому же передали требование срыть все укрепления и вывести оставшихся самураев из Кореи, которое привело Хидэёси в бешенство. И хотя Чэнь Вэйцзин продолжал попытки вести свою игру, докладывая о якобы испытываемой «ваном» Хидэёси благодарности, неизбежность возобновления военных действий стала очевидной. [52]
В это время в Дневнике Ли Сунсина мы находим свидетельства острого беспокойства, которое флотоводец ощущал, не имея возможности, как и корейское военное командование в целом, повлиять на ход мирных переговоров: «В одиночестве думал о положении в государстве, облокотившись [на перила верхнего яруса] павильона. Опасности видны так же ясно, как утренняя роса, блестящая на траве. Нет государственного мужа, который стал бы столпом Отечества и принимал нужные меры в наших пределах. Нет твердого, как скала, человека, который вел бы страну прямой дорогой во внешних сношениях, и никто не сможет предугадать, какая судьба постигнет могилы наших предков, наши храмы и наше государство. На душе муторно, целый день не находил себе места» 91.
Возможно, на эти настроения оказывает влияние также и тот факт, что без поддержки сухопутных сил Ли Сунсин не мог очистить корейское побережье от присутствия японского флота, что, по его мнению, положило бы конец войне. В донесениях к верховному командованию он активно настаивал на необходимости проведения совместных операций армии и флота, для того чтобы окончательно разгромить портовые базы японцев и сделать блокаду полной. При этом между сухопутным и морским командованием также возникла конкуренция за людские и материальные ресурсы. Имели место случаи, когда подчиненные губернаторов и армейских командующих вели призыв рекрутов и сбор продовольствия в прибрежных уездах, приписанных к флоту. Время от времени подчиненные Ли Сунсина по приказу губернатора были вынуждены отправляться со своими отрядами в расположение сухопутных частей. Об этом флотоводец не раз жаловался верховному командованию в своих донесениях, настаивая на четком разграничении полномочий между сухопутными и морскими силами 92.
В итоге двор принял решение не в пользу Ли Сунсина, и его флот был формально подчинен командованию на суше. Косвенное подтверждение борьбы за влияние на оперативное командование и доступ к ресурсам мы находим и в записях Дневника: «Когда стемнело, от уполномоченного командующего пришел циркуляр следующего содержания: "Ревизор-распорядитель Пак Хонно в своем донесении государю предлагает расположить засады и дозорные отряды в Сунчхоне, Кванъяне и Тучхи, но в ответ последовало высочайшее указание на то, что не следует объединять вместе военный флот и местных начальников"» 93.
Характерно, что вопрос разграничения полномочий между сухопутными войсками и флотом вышел на самый высокий уровень, эта тема упоминается в связи с действиями государственных ревизоров, направлявшихся по личному распоряжению монарха: «Посмотрел проекты двух донесений на высочайшее имя, составленные ревизором-распорядителем Юн Гённипом. В первом предлагается разжаловать уездного начальника Чиндо, во втором - запретить [53] армии и флоту вмешиваться в дела друг друга и еще запретить отправлять уездных начальников на фронт. Цель этих бумаг - добиться своих личных целей...» 94.
Однако противоречия с командующими сухопутными частями были далеко не единственной угрозой, с которой флотоводцу пришлось столкнуться в собственном лагере. С самого начала периода затишья на фронтах Имчжинской войны Ли Сунсин оказывается в центре интриг, которые в итоге приводят к его смещению со всех постов и аресту.
* * *
В это время внутри корейской элиты с новой силой разгорелась межфракционная борьба, прерванная эвакуацией начала-середины 1592 г. Пришло время для наград за успешное контрнаступление, наказания виновных в неудачах, а также распределения ключевых должностей в столице и провинции для сбора провианта, восстановления контроля центра на местах. Вне контекста противоборства, которое в то время вели между собой две основные группировки корейской бюрократии - «западная» и «восточная» партии, невозможно понять ход конфликта между Ли Сунсином и его соперником Вон Гюном, к началу войны командующим флотилией правой полупровинции Кёнсан.
Несомненно, личная неприязнь между двумя военачальниками возникла в связи с различиями в характерах и мировоззрении. В своем Дневнике флотоводец многократно выражает самое негативное отношение к личным и профессиональным качествам соперника: «...явился хмельной командующий флотилией Ённама, Вон Пхёнчжун и устроил такое буйство, что не передать словами. Все матросы на корабле были вне себя от изумления и гнева. Постыдно даже говорить о тех выходках, которые позволил себе этот человек» 95.
Особое возмущение Ли Сунсина, человека консервативного, твердого приверженца конфуцианских идеалов, вызывает не только личная несдержанность Вон Гюна, но и его неразборчивость в средствах достижения карьерного успеха, готовность поставить собственные интересы выше государственных задач, недопустимая в системе моральных координат, в которой был воспитан автор Дневника: «Юн Донгу привез выписки из проекта доклада его начальника [Вон Гюна] на имя государя. Ни с чем не сравнимая ложь» 96; «Командующий флотилией Вон [Гюн] отправил лживую депешу и вовлек в движение значительное число войск. Этот человек обманывает даже собственную армию, и не передать словами его жестокость и безнравственность...» 97.
В записях флотоводца Вон Гюн предстает классическим типом алчного и продажного чиновника, неизменного отрицательного образа конфуцианской классики. Эти качества дополняются недостаточно уважительным отношением [54] Вон Гюна к государственным ритуалам, которое автор видит в некоторых его действиях, вызывающих у верного последователя учения Чжу Си чувства пренебрежения и насмешки: «Вон Гюн прибыл сюда, чтобы сменить стоящего в бухте командующего флотилией Пэ Соля. Совершил церемонию поклона высочайшему эдикту, но с очень недовольным видом. Рассказал, что его уже заставляли выполнять этот обряд. Его неучтивость и невежество ко всему прочему еще и забавны...» 98.
По свидетельству Ю Соннёна, впервые конфликт между Ли Сунсином и Вон Гюном вспыхнул во время военного совета, который командующие флотилиями держали перед сражением при о. Хансандо (8-й день 7-го месяца года имчжин, 1592), когда Ли Сунсин предложил выманить противника в открытое море, а Вон Гюн ратовал за лобовую атаку 99. Тогда же Ли Сунсин впервые пишет донесение с жалобой на действия Вон Гюна, который, по словам автора Дневника, во время морского сражения у о. Хансандо, поверив ложным слухам о приближении большой японской эскадры, бежал со своим отрядом и оставил флотилию Ли Сунсина один на один с врагом 100. После этого практически любые совместные действия двух флотоводцев приводили к конфликтам, многочисленные свидетельства которых мы можем найти в Дневнике Ли Сунсина.
Впервые противоречия внутри командования военно-морскими силами страны обсуждались при дворе 12-го числа 11-го месяца года кабо (1594), когда министр правой руки Ким Ыннам, представитель «западной» фракции, объяснил конфликт тем, что Ли Сунсин, якобы не имевший особых заслуг, поднялся по служебной лестнице выше Вон Гюна, который был старше годами, и был назначен командующим объединенным флотом трех провинций 101.
После того как смертельная опасность миновала и двор смог вернуться в Сеул, ван Сончжо начал требовать от своих военачальников более активных действий в борьбе с неприятелем. Осторожность Ли Сунсина, его стремление выверенными действиями избежать потерь среди личного состава вызывали при дворе раздражение, и в обсуждениях конфликта двух флотоводцев ван Сончжо не раз выражал свое сочувствие Вон Гюну, по воспоминаниям современников, всегда готовому действовать не считаясь с потерями 102.
Примечательно, что с дискуссиями о характере дальнейшей борьбы с врагом связана единственная запись в Дневнике, в которой Ли Сунсин позволяет себе хотя бы косвенную критику в адрес позиции монарха: «Утром доставили высочайший указ, который гласил: "Некоторые военачальники на суше и на море лишь сидят сложа руки и наблюдают друг за другом, не совершая маневров и не нанося урон неприятелю ". Я в море уже три года, но такого еще не было. Решимость моя и моих военачальников положить жизнь на то, чтобы отомстить врагу, крепнет день ото дня, но прогнать злодеев, что засели в своем [55] логове, опираясь на преимущества местности, далеко не так просто. И разве не сказано: "знай себя и знай противника и будешь непобедим в сотне сражений"? В сумерках сидел один при свете факела, размышлял о том, что государство в беспорядке, но не знал, как помочь делу» 103.
В итоге в конце 1594 г. Вон Гюн был переведен на должность командующего армией провинции Чхунчхон, а Ли Сунсин продолжал работать над преодолением последствий голода и эпидемий, поддержанием флота в боевой готовности и снабжением собственной базы. В свою очередь, Вон Гюн чуть было не лишился нового поста за злоупотребления и жестокость по представлению Управления надзора за соблюдением законов (ахонбу), но был оставлен в должности лично ваном, который выразил доверие сопернику Ли Сунсина несмотря на имевшиеся «перегибы». Позднее Вон Гюн получил назначение командующим армией в провинцию Чолла, где руководил подавлением беспорядков среди местного населения.
Однако личный конфликт между двумя военачальниками, как и интриги вокруг позиции командующего военно-морскими силами, на этом не закончился. Ли Сунсин, всю жизнь старавшийся держаться в стороне от межклановой борьбы, тем не менее был многим обязан первому министру Ю Соннёну, видному деятелю «восточного» клана, в частности, рекомендовавшему его на должность командующего флотилией левой полупровинции Чолла. В свою очередь, Вон Гюн был близок к представителям группировки «западных» Ким Ыннаму, Юн Дусу и Ли Санхэ, которые к 1597 г. смогли сосредоточить под своим контролем большинство высших постов и поддержали своего протеже в борьбе за столь важную должность 104.
При этом один из наиболее авторитетных деятелей этого клана, министр левой руки Юн Дусу, имел с Ли Сунсином личные счеты. Одной из немногих крупных операций в этот период стала попытка освобождения о. Кочжедо, предпринятая войсками под командованием Юн Дусу, назначенного военным наместником провинции Чолла, во взаимодействии с силами объединенного корейского флота и партизан в конце 9-го - начале 10-го месяца года кабо (1594). В ходе боев флоту Ли Сунсина так и не удалось выманить противника для боя в открытое море, а лобовая атака пришвартованных японских кораблей и высадка под огнем вражеских укреплений успеха не принесли. Юн Дусу был заменен, однако пытался возложить ответственность за неудачу на Ли Сунсина. Впоследствии этот влиятельный противник неоднократно ставил вопрос о [56] несправедливости его возвышения и необходимости возвращения Вон Гюна к командованию флотом 105.
Определенную роль в трагедии Ли Сунсина сыграло и японское командование, которому стараниями своего агента удалось помочь интриговавшим против флотоводца соперникам. Служивший переводчиком под началом Кониси Юкинага цусимский самурай по имени Ёдзиро приехал в лагерь командующего армией левой полупровинции Кёнсан Ким Ынсо и передал ему якобы секретное сообщение от своего сюзерена, в котором содержались сведения о дате и маршруте прибытия в Корею армии личного врага Кониси, Като Киёмаса. Японский агент уверял, что конфликт между двумя военачальниками, один из которых (Като) к тому же якобы был главным виновником возобновления боевых действий, достиг такого накала, что Кониси готов помочь корейцам уничтожить отряд своего врага. Корейский двор, поверив японской дезинформации, отдал приказ Ли Сунсину выйти в поход и атаковать японский конвой 106.
Учитывая репутацию и профессионализм Ли Сунсина, легко предположить, что военное командование в провинции и столице надеялось за его счет записать себе в актив очередную громкую победу, не вникая в такие тонкости, как достоверность полученных сведений, состояние и численные масштабы надвигавшегося японского флота. Однако именно таким «мелочам» Ли Сунсин привык придавать первостепенное значение - флотоводец не выполнил приказ, а после повторного контакта между Ким Ынсо и Ёдзиро, который сообщил, что из-за бездействия корейского флота армия Като смогла высадиться в Корее, положение Ли Сунсина в придворной подковерной борьбе стало безнадежным 107.
В 27-й день 1-го месяца 1597 г. Юн Дусу на совещании при дворе обвинил Ли Сунсина в попустительстве высадке японских подкреплений и потребовал возвращения Вон Гюна к командованию флотом. В итоге было принято промежуточное решение - оба военачальника были назначены командующими объединенным флотом трех провинций с равными правами в этой должности.
Однако позднее по указанию вана расследование в отношении Ли Сунсина было продолжено, и 6-го числа 2-го месяца, несмотря на протесты многих военных чиновников, было принято решение о снятии его со всех военных постов и аресте. По обвинению в трусости и невыполнении военного приказа в 3-м месяце года чонъю (1597) флотоводец был приговорен к смерти. Под давлением ряда высших сановников, общественного мнения в армии и флоте, а также в условиях успешно развивавшегося японского наступления Ли Сунсина помиловали. Смертный приговор был заменен уже не первым для флотоводца [57] разжалованием с приказом немедленно отправиться в расположение действующей армии, где навыки и опыт новоиспеченного «рядового» становились все нужнее.
* * *
Записи Дневника Ли Сунсина прерываются за несколько месяцев до ареста, в 10-м месяце года пёнсин (1596), и возобновляются в первый день 4-го месяца следующего года фразой «Вышел за ворота тюрьмы». В дальнейшем значительная часть текста посвящена путешествию к новому месту службы. Читатели Дневника становятся свидетелями поддержки, которую масса офицеров, чиновников и рядовых подданных стараются оказать оклеветанному флотоводцу. С другой стороны, записи отражают тяжелое физическое и психоэмоциональное состояние автора, усугубленное еще одной личной трагедией - смертью матери. Ли Сунсин не мог соблюсти все предполагавшиеся конфуцианской традицией поминальные обряды, так как резкое изменение тактической обстановки потребовало его немедленного отбытия на фронт, причем снова в качестве командующего корейским флотом.
Готовясь к новому вторжению, японское командование уделило особое внимание и операциям на море. Было построено большое количество новых тяжелых боевых кораблей, лучше приспособленных к противостоянию с корейским флотом, японцы также пытались скопировать корейскую технологию изготовления кораблей-черепах 108. Активно внедрялась практика ночных атак, которые позволяли японцам быстрее сблизиться с противником и перейти к абордажу, в котором у них было заметное преимущество. Отрабатывалась тактика окружения корейских кораблей несколькими быстроходными японскими кораблями с последующим захватом 109.
К лету 1597 г. на корейскую территорию была переброшена новая армия вторжения, численность которой достигала 147,5 тыс. человек в ударных и гарнизонных подразделениях 110. Наученное горьким опытом предыдущей кампании, японское командование приняло решение сначала нейтрализовать корейский флот, а затем - развивать наземное наступление. Используя своего агента Ёдзиро, Кониси Юкинага продолжил дезинформацию корейского штаба, убеждая противника в том, что из Японии вот-вот прибудет огромный транспорт с подкреплениями, который может стать легкой добычей. Военный наместник Ли Воник и главнокомандующий Квон Юль, поверив японскому источнику, добились от верховного командования приказа о начале боевой операции флота Вон Гюна.
К этому моменту боеспособность корейского флота значительно снизилась. Стремясь избавиться от сторонников своего врага, Вон Гюн понизил в должности или заставил перевестись в другие места многих офицеров, входивших в [58] костяк среднего командного звена. Снабжению, разведке и боевой подготовке уделялось меньше внимания, на базе царил волюнтаризм, деморализовавший не только офицерский состав, но и нижних чинов 111.
В тексте Дневника мы находим эпизод, демонстрирующий результаты руководства Вон Гюна, который за время отсутствия Ли Сунсина довел дело до того, что некому было подготовить карту местности для действий корейского флота. В итоге просьбу помочь с обеспечением флота, возглавляемого его недругом, самым необходимым материалом получает недавно освободившийся из заключения автор Дневника. Здесь примечательна также квалификация Ли Сунсина, пожилого человека, который готовит карту по памяти: «Утром приходил Ко Онсон из Кванъяна, много рассказывал о том, что творится на Хансандо. Уполномоченный военный наместник прислал офицера Ли Чжигака справиться о моем самочувствии. Еще тот передал, что наместнику нужна карта побережья правой полупровинции Кёнсан, но нарисовать ее не могут, и он просит меня ее подготовить и отправить ему. Отказать было нельзя, и я набросал общую карту и отправил [наместнику]» 112.
Получив приказ о самостоятельном выступлении в поход со всем флотом, Вон Гюн, видимо, не только пытаясь избежать ответственности, но и понимая, что одним из средств борьбы с корейским флотом японцы избрали активные действия на берегу, требовал, чтобы сухопутная армия начала наступление. Однако, опираясь на высокие стандарты, установленные для флота благодаря действиям Ли Сунсина, командование приказало Вон Гюну выступить в поход самостоятельно и предотвратить дальнейшую высадку японских подкреплений. Двинув корабли в 5-й день 7-го месяца года чонъю (1597) без необходимой рекогносцировки и запасов воды, Вон Гюн достиг острова Чорёндо, где шторм нанес его флоту значительный урон.
Берега, вдоль которых действовал корейский флот, были заняты японцами, и команды не могли ни отдохнуть, ни набрать пресной воды. В 16-й день месяца в условиях плохой погоды и пониженной видимости японскому флоту удалось застать врасплох корейскую эскадру, моряки которой находились в крайней степени истощения. В итоге битвы при Чхильчхолляне корейский флот был практически полностью уничтожен, потеряв более 200 кораблей. Сам Вон Гюн погиб, спастись удалось лишь группе из 12 кораблей под командованием Пэ Соля.
Уничтожение корейского флота под Чхильчхолляном и падение его базы на о. Хансандо открыло перед японской сухопутной армией новые возможности для наступления. Главной целью захватчиков стала провинция Чолла, основной сельскохозяйственный центр страны. При поддержке продвигавшегося на запад вдоль побережья флота японский корпус под командованием Укида Хидэё, насчитывавший порядка 50 тыс. человек, занял Намвон. 50-тысячный корпус под командованием Като Киёмаса, Курода Нагамаса и других генералов наступал на северо-запад через Кёнчжу и Тэгу с целью блокировать подход китайских союзников. Еще один 8-тысячный отряд двигался на г. Чончжу. [59]
Наступление японских войск сопровождалось небывалыми жестокостями. Это спровоцировало массовую панику среди мирного населения, тем более что воспоминания об ужасах первого вторжения были еще достаточно свежими. Свидетелем состояния, в котором в эти месяцы оказались попавшие под удар провинции, становится путешествовавший автор Дневника: «...добрались до уезда Куре, места эти разорены и обезлюдели. Мы заночевали в доме за пределами городских стен у северных ворот, где останавливались ранее, но хозяина не было. Рассказали, что он уже бежал в горы» 113.
Примечательна радость, с которой население разоренных районов встречает прославленного флотоводца, запомнившегося гуманным отношением к беженцам и способностью обеспечить их защиту: «Выехали рано, добрались до Нагана, многие вышли встретить нас за пять ли от города. Когда я спросил, по какой причине разбежался народ, мне отвечали, что командующий армией [Ли Боннам] поднял крик о том, что приближается неприятель, поджег кладовые и бежал, и поэтому простой люд тоже рассеялся кто куда. Приехали в уездный город, от населения не осталось и следа. Государственные учреждения и кладовые сожжены. Стали собираться, заливаясь слезами, местные чиновники и жители окрестных деревень. После полудня отправились дальше, проехали около десяти ли, здесь вдоль обочины дороги в ряд выстроились местные старики и, отталкивая друг друга, протягивали мне сосуды с вином. Если я отказывался, они начинали плакать и настаивали, чтобы я взял угощение...» 114.
На этот раз корейская сухопутная армия была подготовлена к отражению вторжения гораздо лучше. Для обучения и боевого слаживания войск в период перемирия в центре был создан специальный учебный корпус (Хуллён догам). Отказавшись от устаревшей сословной системы формирования подразделений, корейское командование приняло распространенный в передовых армиях того времени принцип разделения бойцов по видам оружия на отряды дистанционного поражения (лучники и аркебузиры) и подразделения рукопашного боя, прикрывавшие их в полевых условиях.
Важнейшую роль в этих преобразованиях играл друг Ли Сунсина, Ю Соннён. Характерно, что еще до начала войны он, видимо, делился с товарищем своими идеями относительно усовершенствования вооруженных сил страны: «Министр левой руки [Ю Соннён] прислал письмо и трактат "Тактика оборонительного боя, позволяющая умножить урон, [наносимый неприятелю]". В этом труде поочередно объясняются премудрости морского, сухопутного и огненного боя - поистине превосходная доктрина, которая никогда не утратит своего значения...» 115.
В условиях наступления японских войск на север объединенное корейско-китайское командование сосредоточило свои войска, обладавшие куда большим опытом по сравнению с 1592 г., у Чиксана. Японцы столкнулись с ожесточенным сопротивлением и были вынуждены отступить. В то же время было [60] принято решение о переназначении Ли Сунсина на должность командующего корейским флотом, который теперь состоял из 12 боевых кораблей и не более чем 100 матросов - профессионалов в своем деле. Далее последовало то, что корейские историки называют «чудом в проливе Мённян», - небольшой эскадре корейского флотоводца, который с присущей ему скрупулезностью учел и сумел блестяще воспользоваться особенностями фарватера, переменой течений и техническими преимуществами корейских кораблей, удалось отразить атаку 330 японских кораблей, потопив 30 из них. Эта победа шокировала японское командование и сорвала планы дальнейшего продвижения вдоль корейского побережья.
Одной из важных причин достигнутого успеха был непререкаемый авторитет Ли Сунсина среди матросов и местного населения. В полном драматизма сражении ему удается где личным примером, а где угрозами остановить отступление запаниковавших капитанов нескольких кораблей и обеспечить нерушимость строя, в котором он использовал испытанную тактику - дистанционное поражение противника. В Дневнике флотоводец оставил эмоциональное описание боя, в котором интерес представляет момент, когда он пытается поднять боевой дух своей команды, разъясняя тактические преимущества выбранной им позиции: «Нас окружали со всех сторон двойным [кольцом], и было невозможно предугадать результат сражения. Люди на палубе [в страхе] смотрели друг на друга, [лица их] побелели. И я принялся подбадривать, уговаривать их, говоря о том, что вражеских кораблей может быть целая тысяча, но они не смогут подойти к нам прямым курсом, и ни в коем случае нельзя падать духом, надо собраться с силами и продолжать стрелять» 116.
С другой стороны, такая победа стала возможна в связи с тем, что японские капитаны неверно оценили численный состав корейского флота и начали отступление, когда их первый натиск был отражен. На горизонте они могли видеть множество словно находившихся в резерве малых судов, которые они приняли за вновь прибывшие корейские военные корабли. На самом деле это были лодки гражданских беженцев, которые, узнав о возвращении легендарного флотоводца, устремились под его защиту, а Ли Сунсин, не вводя их в бой, использовал для психологического воздействия на противника.
Японские сухопутные войска к этому времени занимали лишь несколько городов на юге (Сунчхон, Ульсан, Сачхон) и после прибытия в район боевых действий 140-тысячной китайской армии и активизации действий отрядов ополчения уже не могли помышлять о возобновлении наступления. Противоборство на суше перешло в фазу позиционной войны, а японский флот не решался атаковать корейцев в море.
Ли Сунсин, со своей стороны, провел свой флот вдоль юго-западного побережья страны, собирая беженцев, корабли и провиант, пытаясь оценить обстановку. Далее, основав базу на о. Кохадо, он, следуя привычной схеме, восстанавливает возможности корейского флота. Записи в это время становятся все [61] менее регулярными, здоровье флотоводца подорвано пережитыми испытаниями, а в конце 1597 г. его постигла еще одна тяжкая утрата - в бою был убит его сын Ли Мён.
Позднее на соединение с флотоводцем подошел китайский флот, а база была перенесена на о. Когымдо, откуда корейские корабли с успехом действовали в прибрежных водах. В итоге блокированные в укрепленных районах на побережье самураи вновь начали страдать от недостатка продовольствия и боевого снаряжения, и в начале 1598 г. им пришлось оставить Ульсан.
В 8-м месяце года мусуль (1598) стало известно о смерти Тоётоми Хидэёси, политическая воля которого была практически единственной причиной продолжения этой войны. Началась эвакуация японских частей из Кореи. В этих условиях разыгралась последняя драма Имчжинской войны, которая была связана с попыткой союзников уничтожить блокированный в Сунчхоне корпус Кониси Юкинага.
Здесь интерес представляют записи флотоводца, посвященные совместным действиям с китайским командующим Чэн Линем. Ли Сунсин фиксирует отчаянные попытки запертых на берегу японцев добиться перемирия с китайцами, богатыми дарами выторговав себе право на безопасное возвращение домой. Японскому военачальнику удалось подкупить командующего китайскими сухопутными силами Лю Тина, однако с Чэн Линем, который конфликтовал с Лю Тином, договориться не удалось.
На помощь Кониси двинулась группировка из 500 кораблей, собравшихся из Сачхона, Намхэ и Косона. В 18-й день 11-го месяца года мусуль (1598) состоялось последнее и одно из самых ожесточенных сражений Имчжинской войны: объединенный корейско-китайский флот разгромил японские эскадры (потери самураев в живой силе достигали 10 тыс. человек). Уцелевшим японцам все же удалось ускользнуть и вернуться домой, среди них были и отряды Кониси Юкинага. В этом бою автор Дневника был смертельно ранен вражеской пулей, последняя запись в нем датирована 17-м днем 11-го месяца.
* * *
Победа в Имчжинской войне, точку в которой поставило это сражение, стоила корейскому народу страшных жертв. Колоссальными были людские потери вследствие зверств японских захватчиков, голода, эпидемий. Десятки тысяч человек, среди которых было множество опытных ремесленников и умельцев, были вывезены в Японию, вернуться откуда удалось немногим. Площадь засеянных земель в стране сократилась втрое. Несмотря на то что война стала источником социальной мобильности, позволив выдвинуться многим талантливым деятелям из низов, которые за военные заслуги могли получить право пополнить янбанское сословие или хотя бы освободиться от личной зависимости, экономические потери государства также способствовали обнищанию крестьянства. По мнению ряда историков, на восстановление народного хозяйства после японского нашествия в Корее ушло около 100 лет. Ужасы японского вторжения давали лишние [62] аргументы консервативным сторонникам усиления самоизоляции страны 117, тем более что помощь со стороны Китая еще более укрепила имидж династии Мин как старшего и единственного надежного соседа.
Тем не менее титаническое напряжение народных сил, мощнейший патриотический подъем, массовый героизм, проявленный представителями всех слоев общества в борьбе с иноземным нашествием, оказали глубокое влияние на процесс формирования национального самосознания корейцев. Помимо того что победа в войне, в которой на кону стояло, возможно, само независимое существование нации, имеет самостоятельную, ни с чем не сравнимую ценность, подвиг предков современных корейцев и деяния Ли Сунсина навсегда останутся примером для потомков и одной из основ духовного развития корейского народа.
Текст воспроизведен по изданию: Ли Сунсин. Военный дневник (Нанчжун ильги). М. Наука. 2013
© текст - Пироженко О. С. 2013© сетевая версия - Strori. 2024
© OCR - Иванов А. 2024
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Наука. 2013