(Продолжение. См. “Календарь Вятской губ.” на 1893 г.)

Из “Описания языческих народов, в Казанской губернии обитающих”, Г. Ф. Миллера

(Спб. 1791 г.).

Известный историограф, Гер. Фр. Миллер, 58 л. служивший в России (†1783 г.), был (вместе с Гмелиным, Фишером, Крашенинниковым и др.) членом ученой академической экспедиции, отправленной из Петербурга чрез Казань и Сибирь в Камчатку, начавшей оное путешествие в 1733 г. (9 авг.) и окончившей в 1743 г. По южным уездам Вятской губ. (принадлежавшим тогда Казанской) Миллер проезжал в 1733 г., потому что в начале 1734 г. экспедиция была уже в Тобольске. “Описание трех народов (чуваш, черемис, вотяков), в Казанской губ. обитающих” было плодом личного знакомства Миллера с инородцами, тогда еще остававшимися в язычестве. Оно в первый раз напечатано в изданных Миллером “Ежемесячных Сочинениях” 1756 г. (июль, август), потом, с поправками отдельно в 1791 году.

* * *

Черемисы, чуваши и вотяки суть особые три языческие народа в Казанской губернии, которые жилищами своими простираются до 200 верст выше и ниже города Казани, по обе стороны реки Волги так, что черемисы по большей части жительство свое имеют на левом берегу помянутые реки и к востоку по разным местам до Кунгурского уезда, а чуваши наибольше по правому берегу реки Волги; вотяки же имеют жилища свои от Волги в сторону, а именно в половине северной части Казанской губернии, т. е. около реки Вятки (К Казанской губ. принадлежала (1733-1735 г.) и Вятская провинция.).

Множество находящихся в сих местах лесов есть тому причиною, что все вышепомянутые народы жилища имеют или в лесах, или между лесами, и к поселению своему выбрали такие места, что каждая деревня построена при нарочитой реке, или речке, или озере, а при том по близости и к пашням.

Между Волгою и Камою, на казанской дороге в весе Соликамской и далее, поставлены верстовые столбы, токмо не такие, какие обыкновенно в России бывают. Там считают [2] везде по чумкасам, а в чумкасе считается пять верст; но они гораздо больше российских мерных верст, разве одну чумкасу положить с немецкую милю, которых в градусе по 15 считается, ежели они еще больше не будут; а как прежде государствования императора Петра I вышепоказанные большие версты и в России также бывали, то довольно явствует, для чего у прежних писателей о российской империи по 5 верст в одной немецкой миле положено. Татары чумкас называют на их языке “алечуг”, черемисы “кешмаш”, а вотяки так же, как и русские, чумкас.

Черемисы, чуваши и вотяки по городам или по слободам вместе с русскими не живут, но в особливых деревнях, и тем разнятся от татар, которые и в русских селениях своими живут слободами. Черемисы ныне живут также и с татарами, и с мордвою, и в Кузьмодемьянском дистрикте. Черемисы и чуваши живут без разбору, так что их по всем обстоятельствам почти за одни народ почесть можно; одни вотяки так дики и грубы, что ни с каким народом дружеского обхождения иметь не хотят, или жить вместе в одной деревне.

О вотяках еще и то примечать надлежит, что они некоторые из своих деревень называют именем пилги, а других не называют, и сему никакой причины показать не знают. Да и того сказать не умеют, что значит слово “пилги”, а токмо объявляют, что их предки сии места так называли.

У сих народов дворы построены так, как и у татарских мужиков, и тем разнятся от деревенского строения русских мужиков; ибо у них нет черных изб, но над печами и очагами сделаны дымовые окошки и комли. В избах везде делаются у них, как и у татар, широкие лавки или полки так, что поперек оных протянувшись человеку лежать можно; токмо оные лавки не по всей избе шириною одинаковы. Оконницы по большей части паюсные, от чего зимою у них весьма тепло бывает, или из тонких берест.

Помянутые народы из давних лет состоят беспосредственно под российскою державою; однако каждый народ имеет вольность, по своему рассуждению, из своих выбирать в сотники, в выборные, в старосты и в десятники, яко судей в их деревнях. В каждой деревне есть свой выборной, староста, и несколько десятников, и некоторое число деревень состоят в ведомстве у одного сотника. Иногда же бывает в деревне и свой сотник, как то обыкновенно у чуваш, у которых деревни велики; тако ж и у черемис, которые живут в дистрикте Алатском. Помянутые люди, яко старшие и главнейшие, чинят расправу всяким небольшим делам и ссорам; а буде кто явится по уголовным делам, таковые за караулом отсылаются в городы.

Кроме подушных денег не платят они никаких податей, которые собираются с них по примеру российских государевых крестьян, а именно по рублю по десяти копеек с каждой души мужеского полу наличными деньгами. Оные деньги каждой деревни выборной собирая отдает в полковую канцелярию того города, к которому такая деревня приписана. В одном только Кунгурском уезде есть несколько черемисских деревень, которые вместо подушных денег платят подати куницами. Здоровой и бодрой человек дает по две куницы, а немощные и старые только по одной. Ежели же [4] им оных куниц натурою дать не можно, то берутся с них в казну по тамошней цене деньги, а именно по 40 копеек за каждую куницу. Помянутым деревням из давных лет позволено платить куницами, которую вольность и тамошние татары имеют со времени завоевания оных земель, и потому просто прозваны куничными татарами.

По душевным дарованиями, народов сих також мало хвалить можно. У них разум весьма туп, и потому крайние невежи и к пороками, весьма склонны. Они не знают ничего о честности и добродетели, також и о внутреннем естественном законе, кроме того, чему с принуждения научены будут. Ежели один другого или кого из соседственных народов обмануть захочет, тот ни одного не упускает случая; и притом весьма склонны к воровству, однако ж не с довольною осторожностью, ибо почти всегда в том явно попадаются. Некоторые из них ходят на разбой, которым несколько во оправдание служит то, что нищета их к тому, как зима голодных волков, принуждает.

Они почти все, как мущины, так и женщины, к пьянству склонны. Вотяки наипаче имеют к тому хороший случай, потому что, при завоевании их земли, от великого царя Иоанна Васильевича получили вольность сидеть в своих деревнях вино, что у черемис и у чуваш весьма редко бывает, но вместо того умеют они варить пива и меды толь крепкие, что с сего питья так же могут быть пьяны, как и с вина.

В вотяках приметил я еще и тот порок, что они пред прочими народами весьма упрямы, в чем паки с финскими мужиками, как и по внешнему виду, очень много сходствуют.

В том помянутые народы хвалы достойны, что они неистовому му...ложству не касаются, да и звания сему пороку у [5] них нет; а прочие восточные народы в помянутой нечистоте весьма охотно валяются.

Во всех помянутых трех народах мужеской пол носит платье почти одинаковое, на подобие того, какое у русских мужиков бывает; одни токмо черемисы в том разнствуют, что празнишные их кафтаны вверху около шеи бывают с воротником, который назади на четверть аршина вниз висит, и что кафтаны снизу по обеим сторонам до поясницы прорезные. В женском платье есть большая разница. Старухи и вдовы весьма редко в уборном платье ходят, а девки убору носят больше, более же всех замужные жены; притом же примечать надлежит разность между повседневным и праздничным платьем. Замужные женщины носят платье различное по местам жительства их: те, которые живут между Вяткою и Камою, також и в Кунгурском уезде, носят особое платье; а которые жилища свои имеют на запад от Вятки к Волге, в оном по большей части сходствуют с чувашами; живущие же в Кузмодемьянском дистрикте от чуваши ничем ни разнятся.

У черемисок примечания достойнейший есть безмерно высокой головной убор, о котором упоминает и Олеарий. Голову сперва повязывают они двумя повязками, из которых одну завязывают под горлом, а другую с волосами: на затылке; обе бывают украшены набором из серебряных копеек и мелких корольков. Сверх сего накладывается у них бересто на подобие стакана, которое покрывается холстиною или кожею, и спереди укладывается шелехами, серебреными копейками, и висячими корольками, а сзади украшается копейками и шелковою или нитяною бахрамою. С сего головного убору вниз висит широкой лопость по спине, который также выкладен бывает копейками и корольками. К сему лопостю прививаются волосы, которые связываются одною из вышеупомянутых на затылке повязкою. Такой головной убор называется у них шурк. Некоторые привешивают еще раковины; а убогие женки вместо серебряных копеек носят оловянные бляшки, величиною и видом похожие на серебряные копейки. В ушах носят они кольца с висячими корольками. [6]

Те, которые таких высоких шапок не имеют, носят повязки или начолыши, с пришитыми поперег их также серебряными копейками, шелехами, корольками мелкими, фарфоровыми штучками и проч. Помянутою повязкою на затылке завязываются вместе и волосы; а притом висят вниз по спине лопости с таким же набором, что у них все ошлу называется. На половине головы до затылка, кроме вышепоказанного убора, носят они еще повязки холстинные, вышитые разноцветными нитками, а сверх оных повязок почти до затылка покрываются платком и завязывают оной под горлом, и оный вышит таким же образом и называется по их шерлан. В ушах носят они сквозь продетые медные проволоки, не так как кольца, по наподобие полукружия ободом с хороший палец. Я видел такой убор у черемиских женок в Казани.

При празднишном и повседневном уборе носят рубахи из самого толстого холста, которые по подолу также вышиты, а на вороту против грудей застегиваются большою медною запонкою. На сей запонке у некоторых привешивается широкой ремень, с висячими на нитках большими корольками, длиною на палец, и притом внизу украшен бывает фарфоровыми кусочками. Такие ремни с корольками называются ширкама. Под рубашкою носят они порты. По рубашке подпоясываются поясом, к которому назади прививаются заплетенные головные волосы. Между Вяткою и Волгою живущие черемисские жены носят на поясах также и крупные разноцветные корольки, с привешенными по разным местам круглыми медными бляхами, а притом и с кистями нитяными, которые висят до колена. Сей убор называют они иленем. Також носят они на поясу по левую сторону нож в ножнах, а притом в продолговатом небольшом мешочке и деньги свои, или нечто по их обыкновению драгоценное, что им беречь хочется. Когда они куда выходят, то сверх своего женского платья надевают еще мужской кафтан, а зимой шубу; обувь же носят, по обыкновению русских крестьян, онучи и лапти.

У вотяцких баб в платье разность наипаче есть в том, что некоторые к повязкам берестяным, которые какою нибудь истканью обложены и часто упоминаемыми [7] мелочьми убраны, привешивают над глазами еще корольки; в прочем же все носят на голове от одного уха к другому бересто, какою нибудь истканью покрытое, вышиною в четверть аршина. Сверх сего покрываются платком четвероугольным, которого один конец висит спереди, другой сзади, а прочие два по плечам. Сей платок не только по краям разноцветными нитками выстрочен бывает, но еще и с бахромою. Такой головной убор называется у них айшон. Удивления достойно, когда случится ночью поздно проезжему к вотякам заехать; ибо, как их жены пробудившись от сна с печи долой полезут, то они в своем уборе весьма странны покажутся, что мне неоднократно случалось видеть. Они весьма скоро умеют убирать свои головы. Волосы заплетают в косу, которую с косником, убранным копейками и корольками, к поясу привязывают. На руках многие носят зарукавья корольковые, как татарки. Рубашки бывают у них такие же, какие у черемисок (и у чувашек). Сверх оных носят они еще особливое платье, которое с низу до верху прорезано, а рукава по польскому обыкновению с плеч висячие, в которые рук не вдевают. Вообще, говоря, платье вотяцких баб не таково хорошо, чисто и дорого, как у прочих у тамошних народов.

У всех трех вышепоказанных народов девки от баб в платье разнятся тем, что они на головах носят особливой убор, також не смеют надевать черемиские шурк и ошпу, а вотяцкие айшон; но вместо того носят на головах чепцы, серебряными копейками, или таковыми ж оловянными бляшками укладенные, как то обыкновенно у черемис и у вотяков бывает, или покрываются токмо выстрочеными платками.

Все вышепоказанные народы питаются дома вскормленным скотом и дикими зверьми, рыбами, полевыми и огородными овощами. Они великие охотники до лошадиного мяса, а напротив того, по татарскому обыкновению, свиней у себя не держат; однако большая часть из них у русских в городах свиное мясо есть не отрекаются; напротив того вотяки кажется охоту до свиней имеют, ибо их сотники и другие зажиточные люди свиней иногда у себя водят. [8]

Они все любят кровь всякого скота и зверей, и убивши сцеживают оную весьма бережно.

Разве то в прежние лета была правда, что Олеарий написал о черемисах, якобы они ни сеют, ни жнут, но питаются токмо дичиною и медом, которой в лесах собирают; но ныне производят они и земледельство, так, как чуваши и вотяки, из которых не так сами как их жены, пашни пашут, да и во все зимнее время всякую домашнюю работу они же делают. Они имеют у себя огороды, в которых садят капусту, репу, огурцы, чеснок, лук, редьку и проч. овощ, которого большую часть, яко излишний, в городы на продажу возят.

Хотя они мед собирают в лесах, однако из имеющихся там своих ульев. Скотоводство у них везде в обыкновении. Живущие при речках питаются и рыбой.

На промысл звериной ходят они все весьма часто. Больших зверей ловят по большей части ямами, а мелких сетьми. Черемисы умеют из луков стрелять весьма метко и проворно, а чуваши из винтовок, которые заряжают пулями величиною меньше горошины, и стреляют наипаче из оных белок, глухих и полевых тетеревов на деревах. Между вотяками стреляют некоторые из луков, а другие из ружья. Они во всю зиму иного ничего не делают, как токмо за промыслом звериным ходят; ловят же и стреляют дичину в толиком множестве, что сами всей съесть не могут, но почти еженедельно в окрестные города для продажи отвозят.

Ремесленных людей у них столько нет, сколько к убранству их платья требуется, и что они на платье употребляют, то покупают у русских: ножи, ножницы, мелкие фарфоровые куски, шелехи, крупные и мелкие корольки, рульной табак, красные и синие исткани и прочие, у всех у них весьма похожие, товары, и на оные меняют меха, а паче лисьи, черевьи, бельи, волчьи и сим подобные. В северной стороне на Вятке есть также и соболи, но добротою не таковы, как сибирские.

На Вятке делаются изрядные чашки точеные, и ежели оные велики и притом тонко и чисто выточены, також и олифою хорошо наведены, продаются не дешево. Помянутая [9] посуда делается из нарослей на березах, которые раждаются на корке помянутых дерев от действия соку с внешней стороны, и от воздуха столь крепки становятся, что оные весьма способно точить можно. Чем больше оные наросли и чем лучше жилы в оных бывают, тем и чашки делаются больше и лучше, и продаются дороже. Иногда точат помянутые чашки так тонко, что оные прозрачны бывают. Прежде наведения олифою чашки бывают беловаты в проверь, с черноватыми в пробель жилками; от олифы же прочее дерево становится желто, а жилки темноваты в прочернь. При покупке таких чашек надлежит того смотреть, чтоб олифа была хороша и запаху противного от оной не было. Чашки иногда бывают не целые, но складываются из двух штук, и ежели в оные нальется горячая вода, то разваливаются. В прочем же производить над ними опыт надлежит так: положивши оные в горячую воду, не вынимать до тех пор, пока там разведутся и будут плоски, как тарелка, а потом, как простудятся, по прежнему опять станут. Равным же образом примечать надлежит, чтобы олифа, которую не всяк хорошо умеет делать, от горячей воды не попортилась, а влитая в чашки вода олифного бы запаху или вкусу не приняла.

О сем можно читать в Стралемберге, что он под именем кап пишет о помянутой посуде. Что же наросль на березах называется кап, то подлинно так, ибо и посуда обыкновено называется каповыми чашками, а когда он же, Стралемберг, пишет, будто жилы белы, то не правда. Что же кажется до червей, якобы они причиною были наросли, о том я никакого подтверждения получить не мог, хотя сему статься и можно, потому что в произведении естеством таких вещей более еще примеров находится.

Помянутые три народа в языках между собою много разнятся. Черемисской язык имеет некоторое сходство с финским, а по жительству их близ татар и русских, есть в нем много татарских и небольшое число русских слов. Чувашской больше сходствует с татарским языком, а вотяцкой много с черемисским, а по большей части с пермским языком. Каждый язык [10] разделяется еще на два особливые диалекта или наречия. Черемисы, которые живут по правую сторону Волги и Кузмодемьянска, говорят иным наречием, нежели те, которые жилища свои имеют по левую сторону, так что одни других в речах и разуметь не могут. Можно бы было думать, что в черемисском языке разность произошла, может быть, по близости от чувашского и мордовского языков; токмо то не правда, ибо оный язык есть особливое наречие.

Все помянутые народы пребывают в крайней слепоте своего невежества. У них нет ни писем, ни книг, и ежели кто о том их спросит, то в шутках говорят, что книги у них “корова поела”. Стралемберг, принимая сию пословицу якобы за правду, пишет, что есть у них о том повесть; но как я спрашивал их о том в разные времена неоднократно, “почитают ли они то за правду”, то получил от них ответ, что хотя у них такая пословица и есть, токмо оная употребляется в шутках.

У всех вышепомянутых народов нет никаких повестей, кроме что которые надлежит до их закона, и один от другого по преданию содержат. Они не стараются ни о каких науках, да и не желают ни мало оными себя поисправить. Трудно сыскать такой народ, который бы не имел какого нибудь годового счисления; но сии народы не знают ничего, когда год начинается, кроме что лето и зиму считая вместе годом называют. Равным же образом не имеют они никакого понятия о месяцах; однако недели они знают, считая в каждой по семи дней, и каждой день называют собственным именем, что они по большей части от татар приняли.

Сперва надеялся я получить у сих народов о древних их временах, о их происхождении, о прежних жилищах, о бывших войнах и о прочем, некоторое, хотя не ясное и с баснословными обстоятельствами соединенное, известие, но тщетно. На таковые вопросы они нималого ответа дать не умеют, а извиняются своею простотою, которая им о таких делах размышлять не позволяет. Все то, что я к приращению истории и географии по сказанию их собрать мог, состоит токмо в малом числе названия народов, городов и рек, на разных языках сих народов. [11]

Черемисы не называют себя черемисами, но “Мори”, которое имя у Стралемберга “Море” или “Мере” неправо написано. Помянутый же Стралемберг пишет еще о вотяках, что они себя называют “Арр”, а землю свою “Арима”, и потому рассуждает, что у Плиния упоминаемый народ Арамеи есть тож, что и вотяки. Но я сего подтвердить не могу, ибо вотяки, в которых местах я был, не называют себя “Арр”, но именем “Уд-Мурт”. Слово “Уд” по черемиски именуется “Ода” и есть имя собственное, а “Мурт” имя нарицательное, потому что русских называют они на своем языке “Дюч-Мурт”. Сверх же того земля не называется по их “ма” (как у Стралемберга на разных языках в его словаре объявляется), но “музьем”; а у татар уведомился я, что вотяков “Ар” называют.

Черемисы русских называют “Руш”, а татар “Сюеш”. Вотяки называют татар “Бигер”; но почему, то мне не известно. Имя Казань также употребительно, токмо испорченным произношением: черемисы говорят “Озанг”, чуваши “Хозан”, а вотяки “Кузон”. Есть еще и другие имена городов, которые непрямо выговариваются, например: у черемисов “Свие” т. е. Свияжск, “Вюрсум” т. е. Уржум, “Ипе” т. е. Уфа. У чуваш произносятся: “Свия” (Свияжск), “Чобашкар” (Чебоксар), “Кокшан” (Кокшайск), “Шозма” (Шезминск) и пр.

Город Хлынов называется у чуваш особым именем, а именно “Вятка”, по которому имени прозвана и вся провинция. Татары и черемисы называют помянутой город “Наукрат” и “Науград”. Река Вятка по вышепоказанным же причинам так же называется разными именами: вотяки именуют оную “Вятка-Кам”, черемисы “Науград-Вич”, а татары “Наукрат-Идель”. Кам, вичь или виц и идель на вышепомянутых языках значат вообще реку.

По вышепоказанным обстоятельствам река Кама называется разными именами: вотяки называют оную с придачею “Буджим-Кам”, т. е. большою рекою, черемисы “Чолман-Виц”, а татары “Чолман-Идель”; почему же так называют, тому причины я выведать не мог. А именем Идель у татар называется також и Волга, яко знатнейшая в тех местах река. [12]

Понятием естественным о Боге и о Божией твари вышеозначенные народы ни мало не просвещены и не достаточны. Все члены их закона, без всякого одного народа пред другим изъятия, вкратце состоят в следующем.

Во первых они верят, что есть Бог, который хотя на небе пребывает, токмо на все человеческие дела на земли смотрит. Он им не токмо ниспосылает всякое добро, но еще и отвращает всякое зло; и того ради достойно есть ему поклоняться. Второе: верят, что есть диавол, который жилище свое имеет в воде, и делает им всякое зло и оскорбление, и чтоб избавиться от его наветов, причину они имеют также молиться Богу. Третие: что они Бога грехами своими прогневляют и за то долженствуют ожидать себе наказания, ежели они его не умолят. Четвертое и последнее: что Бог тех, которые его с молением просят, в грехах прощает, и которых любит, всяким изобилием в сем житии награждает.

Кроме вышеписанного они более ничего не знают, так что и будущей вечной муке и воздаянию быть нимало не верят. То, что Олеарий с некоторым черемисом о сем предмете разговаривал, кажется мне весьма основательно. О сем же предмете говорил и я с черемисским стариком, и по многих разговорах напоследок получил нарочито разумной следующий ответ: они, яко простые, низкие и грешные люди, почитают себя недостойными к наследованию от высочайшего их Юма иной жизни; нам же сопричастниками быть оного блаженства не возбраняется, потому что Бог ведает, что мы во всем пред ними преимущество имеем.

Они вечного ничего не надеются, ни боятся. Приносимые ими Богу молитвы касаются только до временного состояния их самих, их сродников и их имения; а наказания, которые ниспосылает на них Бог, по их мнению, состоят в болезнях, в бесплодии супружества, в недороде плодов, в несчастий скотоводства, в худых удачах на промыслу зверином и в рыбной ловле, и во временной смерти; а наипаче боятся они, чтобы Бог не убил их громом. А понеже по всем вышепоказанным обстоятельствам бедное состояние сего народа и крайняя слепота их невежества довольно явствуют, того ради тамошнее российское духовенство не упускало с своей стороны старания языческой сей народ многократно [13] повторенными представлениями и увещаниями склонять к восприятию православного христианского закона; токмо все такие старания и поныне были бесплодны, а которые, и то малое число из них, в разных местах православную веру греческого исповедания и восприяли, то все таковые большею частью с младенчества в воспитании взросли у русских. Старики о том совсем не хотят слышать. Ежели нынешние учреждения в Силантовом монастыре Казанской епархии, где по указу святейшего синода, для обучения малолетних отроков из оного языческого народа первым основаниям христианского закона и российскому языку, заведена семинария, во время свое к желаемому концу обратить сей народ не сильны будут, то за подлинно можно сказать, что впредь мало надежды к тому останется.

По сему одному путешествующие взяли повод рассуждать, якобы во обращении начало уже действительно учинено, что оные три народа большие праздники, которым христианская церковь пред прочими отменно празднует, яко Рождеству Христову, Пасхе и Пятьдесятнице, також некоторым образом, а именно упокоением чрез несколько дней от дел своих, празднественно препровождают. Они в городах спрашивают прилежно, когда оные праздники случаются, и хотя в счете иногда несколькими днями ошибаются, однако ж обыкновению их то не препятствует нимало. Стралембергу может быть сие подало повод сказать, что чуваши несколько о Христе знают: токмо я могу уверить, что то не имеет никакого основания, и что вышепомянутое обыкновение произошло от светского русских обыкновения. Равным образом и по тому заключать не должно, что живущие близ Казани черемисы отдают некоторое почтение стоящей на Спасских воротах Казанской крепости в большом кивоте местной иконе Нерукотворенного Спасителева Образа, которому они приезжая в город свечи ставят; ибо известно есть, что они делают сие опять последуя русским, и по моему мнению, может быть смотря на величину образа, отдают оному почтение; но татары им в том весьма смеются, и не без основания можно думать, что татары по большей части чинят препятствие, что из них столь мало в христианской закон обращаются. Объявление же Гвагниново, которое и [14] Олеарий в своем сочинении приводит, очень основательно, якобы некоторые из черемис держат магометанской закон, и по рождении вскоре обрезываются: и сие может быть от того произошло, что как черемисы, так и прочие языческие народы, равно с магометанами празднуют пятницу, яко великой день в неделе, в которой они и никакой работы не отправляют. В сей день не служат у них никакой службы, по не знают показать причины, для чего они пятницу паче прочих дней в неделе празднуют: и сие кажется мне паки мирское обыкновение, которое вошло к ним от их соседов татар.

Все три народа Содержат одинакой языческой закон и в принадлежащих к тому обрядах почти никакой разности не имеют. Кажется, что можно заключить и по именам, которыми и черемисы и чуваши называют поклоняемого ими бога, якобы у черемис Юма есть тот же, что в древние времена у финнов Юмала, а чувашской Тора тож, что у старинных готов Тор. Кроме сего бога почитают чуваши еще несколько малых божков, яко защитников и хранителей некоторых деревень и мест, и сравнивают оных с нашими святыми.

У них у всех нет никакого особливого дня, в который бы они паче прочих к отправлению Божией службы сходились; ибо хотя они, как выше показано, пятнишной день некоторым образом свято содержат, токмо сего обыкновения не льзя нимало утвердить по их закону. Время их благоговения основание свое имеет на тех обстоятельствах, в которых они находятся, или на тех причинах, по которым они нужду имеют просить о помощи их бога.

Равным же образом по обыкновению других народов нет у них никаких молитвенных домов. Они отправляют свои молитвенные приношения в своих домах или на непокрытом месте, а по большей части в отдаленных лесах, где они для такого Действия какое нибудь место вкруг забором обгораживают и посреди оного поставляют несколько столбов, покрывая оные деревянною кровлею, а под оною столб и несколько скамей. Такие места на всех трех языках называются одним именем керемет.

Между Вяткою и Камою в вотяцких деревнях [15] случилось мне приметить, что вотяки свои керемети имеют також на непокрытом месте, что может быть делается для того, что они там от прочих народов живут отдельно, и в отправлении своих молитв никакого опасения не имеют.

Иногда же у каждой семьи есть по одной собственной керемети, а у иной и более; да сверх того в каждой деревне находится по общей большой керемети, где они ежегодно в некоторый день, которого число переходит и определяется от стариков в той деревне, съобща молитвы свои отправляют. Да есть же у черемисов во всяком дистрихте по особой керемети, в которую из 10-20 деревень и более жители в одно время в годовые большие праздники собираются.

Такая же кереметь находится при небольшой реке Усемде (Очевидная описка в рукописи вм. “Немде”.) на высокой горе, о которой упоминает и Олеарий, но в том погрешает, что он Усемду называет небольшим озером. На Вятке, верст около 80 повыше Уржума, есть большая слобода называемая Кукурск (Вместо “Кукарск”.), которая прежде сего была городом, как по званию видеть можно, по тому, что оное слагается из двух слов ку и кар, из которых последнее на вотяцком языке значит город. Под оною слободою с правой стороны впала в Вятку река Пышма, а в двух верстах повыше устья впала в Пышму Усемда.

Когда Стралемберг о язычниках вотяках пишет, будто они помянутую речку весьма свято почитают, и приносят при оной жертву и служат свою суеверную службу, то не правда; ибо в тех местах нет ни одного вотяка, но жительство имеют токмо черемисы; притом же я, будучи в Казани, говорил с разными черемисами, которые при помянутой реке живут, и от них о том получил потребное известие.

Малая речка называемая Шокшем, о которой и Олеарий упоминает, находится в тех же местах. Она впала в речку Ониу, Ониу в Лаш, а сия в Усемду. О объявленном особом жилище дьявола, по сказанию Олеария, тамошние жители ничего не знают, кроме что, как прежде показано, думают, что дьявол в воде живет. [16]

На сих местах у них отправляема бывает языческая их служба так, как и в дому, и в общих собраниях, в большие годовые праздники, и как при особливом случае, в рассуждении главных обрядов у всех трех народов одинако; токмо в нынешние времена в некоторых небольших неважных обстоятельствах, смотря по случаю, между ими в том есть некоторая разность.

В каждом народе есть некоторые особливые люди, которые у русских ворожеями называются, и им по соединенному с тем суеверию подобны. Такие люди все бывают седобородые старики, которые между прочими, по мнимому их о будущих случаях предсказанию, или по некоторому с Богом тайному обязательству, состоят в великом почтении. Черемисы называют их мушан или мушангече, чуваши юммас или юммазе, а вотяки тона или туно. Иногда бывают такие колдуны и бабы ворожеи. Не во всех же деревнях случается иметь по мушану, юммасу, или тоне, но временем четыре деревни и более довольствуются одним колдуном. Оных колдунов по справедливости можно почесть за начальников их суетной и самовольно вымышленной жертвы; ибо все зависит от их повеления, где, когда, каким образом службу служить, а паче какую животину и при каком случае в жертву приносить надлежит, потому что их служба наипаче состоит в жертвоприношении зверей, которых они сами после в снедь употребляют. Жертвоприношение их к Богу происходит по от естественного просвещения и внутреннего побуждения, но паче от случайного намерения о приключившемся временном несчастий. Ежели бы не так, то бы они всеконечно некоторой один день пред прочими всевышнему Богу посвятили; но того у них нет; ибо не один о Боге не думает, пока кто из семьи не занеможет, или не заразится их скот какою язвою, или будет им несчастие в промыслу зверином и рыбном, или недород в хлебе, и проч. Ежели случится несчастие токмо одной семье, то кроме оной другие никакого покаяния не приносят; ежели же какое зло постигнет всех, то вся деревня, или и окрестные места обращаются на покаяние. Что бы ни было, о том о всем предлагается сперва мушанам, юммасам, или тонам.

Колдуны у чуваш, у черемис и у вотяков ворожат [17] бобами, а именно: взявши числом 41 боб, при всех на столе их раскладывают и передвигают несколько раз по разным местам, пока усмотрят, что требующим по их желанию или в противность сделалось. Во время сей ворожбы смотрит колдун не спуская глаз на бобы и притом приказывает, на каком месте, в которой день, в которой час, и с какими людьми, и приношением какой животины умилостивлять им должно прогневавшегося бога.

Черемисские мушаны и чувашские иоммасы, взявши свой пояс, меряют оным свой локоть с пястью руки. Чувашские иоммасы, положивши на стол небольшие два куска хлеба и два угля на четыре угла, да в средину еще один кусок хлеба, в последний втыкают иглу, и подняв руку вверх держат и смотрят, куда игла с хлебом поворотится, к хлебу ли, или к углю; но при сем действии не сказывают они ничего, а токмо приказывают, что требующему делать надлежит.

Вотяцкие ворожеи больше ворожат нюхательным табаком, которой в руках держат, или наливши в чарку вина мешают оное мешалкою или ножом скоро, и смотрят несколько времени в налитую вином чарку весьма прилежно.

В некоторой вотяцкой деревне имел я случай видеть вотяцкого тону и сделать опыты над их колдовством. Хотя я у вотяков и у прочих народов часто спрашивал про таких колдунов, токмо всегда сказывали мне, что таких людей в той деревне или нет или куда нибудь отбыли; однако принужден я был приказать вотяцкого тону сыскать силою. Сии люди весьма боятся, чтобы мнимая святость их тонов ни чем не была опорочена.

Помянутой тона был мужик в большой деревне, называемой Самаран-Пилги (В “Списке населенных мест Вятской губ”. значится (№ 3663) д. Сарамак-Пелги, на рч. Сарамачке, в 52 вер. от Елабуги, недалеко от черемисского Сарамака.), которая почитается первою вотяцкою деревнею, и чрез оную из Казани в Кунгур ездят, чумкасов с 4 на восток от реки Вятки. Он сказывал, что ему от роду лет с 60. Борода у него темно-рыжая, и на взгляд пред своею братьею гораздо лукавее. При сем случае показал я себя весьма важным, сколько мне возможно было, [18] дабы ему не приметить, что я его велел привести токмо для разговора, или для выведания его мудрости; а призвать я его велел для следующей причины: на проезде от прежнего до тутошнего стану пропала у меня некоторая вещь; и хотя думал я, что конечно оную из саней украли у меня ямщики, однако ж желал, чтоб он указал мне того вора, дабы мне возвратить свою пропажу. По сем попросил он у меня несколько нюхательного табаку и взявши оной в левую руку пальцами кругом тер, а притом несколько пособлял к растиранию оного пальцами и правой рукой. Как казалось, во время сего действия, оной колдун не спуская глаз смотрел на табак весьма пристально; потом, как можно думать, дабы ямщиков вывесть из подозрения объявленной покражи, сказал, что та вещь забыта в прежней деревне, где мы новые подводы брали, и хозяин-де, у которого мы ночлег имели, о том весьма сожалеет и желеет, чтоб эта вещь опять взята была.

Тем я был доволен, однако над искуством сего угадчика хотел я учинить еще опыт и сказал, будто я чувствую в себе жестокое колотье, и желаю, чтоб от той болезни чем вылечиться. Сей колдун или тона может быть подумал, что я, яко неверный, недостоин его пользования, или может быть боялся лечить меня своим лекарством, чтобы за недействительную оного силу не попасть ему в наказание; того ради искал он случая уйти, говоря, что мы скоро приедем в татарскую деревню, и там надлежит мне требовать помощи у абыза или татарского попа, который прочтет во утоление болезни статью из алкорана, и от того-де ты придешь опять в прежнее здоровье. Чтением из алкорана татары магометанского закона от болезней своих обыкновенно пользуются; да и в соседстве живущие народы иногда тому же последуют. На сие не взирая, старался я всякими мерами пользоваться от него и принуждал его ласкою и силою, уверяя его совершенною своею на него надеждою, пока он не попросил с вином чарки. Как ему чарку с вином дали, то спросил он о моем имени. Я ему сказал не прямое имя, но какое тогда мне вздумалось. Он всему тому поверя, взял нож и мешал в чарке вино нарочитое время, смотря в оную пристально шептал нечто неразумительное. По сем давал мне из помянутой чарки вино, будто какое лекарство, выпить; [19] токмо я не мог себя принудить, чтобы выпить оное вино, но просил, дабы он сам вместо меня выпил, что он охотно и учинил, обнадеживая, что то все равно, и болезнь чрез несколько часов утолится.

О сем тем известнее можно было ему наперед угадать, поелику он заподлинно знал, что мы чрез четверть часа в путь отправиться намерены были. Притом я его еще спросил, - какие он мешая в чарке вино слова шептал? и в ответ получил, что сказать ему сего не можно, ибо де от того все действие будет бесплодно, и несколько поговоря вдруг ушел так, что и найти его не можно было. По всему вышеписанному явствует не что иное, как крайнее невежество или, вероятнее сказать, обманство сего народа.

У черемис, кроме мушанов, есть еще другие духовные люди, которые у них юктюч называются; а должность их состоит в том, чтобы при отправлении их служб учреждать порядки и читать молитвы. У чуваш же и у вотяков таких людей не бывает, потому что у них каждой хозяин должность черемисского юктюча отправляет.

Служба их состоит в приношении в жертву некоторых животных, которых они колют и варят, и по отправлении над оными молитв от служащих по обещанию службу людей, оных в снедь употребляют. В числе приносимых в жертву животных наипаче бывают лошади, быки, коровы и овцы; а иногда гуси, утки, куры, тетеревы, полевые зайцы и проч. Свиньи из того числа выключаются, потому что большая часть из черемисов свиным мясом гнушаются. Диких птиц и зверей мелких приносят они в жертву при отправлении, домашних своих служб, а крупной скот в кереметях; вотяки же диких птиц и зверей в духовных своих обрядах не употребляют. У всех тех народов приносятся в жертву более лошади, и в большие годовые праздники на жертву приводят по большей части белых лошадей; а из черемис никто кроме тех, которые прежде мылися в бане и надели на себя белые рубахи, сих есть не дерзают. Что надлежит до бань, то кажется, что сие обыкновение с другими многими вошло к ним от татар. Такому обыкновению больше последуют те черемисы, которые при всяком случае, по примеру татар, моются и в банях [20] парятся, притом же и по совокуплении с женою омытие за законную причину почитают.

По приводе скота на жертвенное место, черемисской юктюч приказывает особливому человеку оной скот бить; а у чуваш и у вотяков отправляет то кто хочет. Притом же наипаче примечать надлежит, что убитой скотины крови ни капли напрасно не теряют; а кожу сдирают, пока убитая скотина еще совершенно не утомилась, и в знак своего благоговения вешают такие кожи в керемете противу востока на деревах, а именно на дубу или на березе, которые они паче прочих дерев в чести имеют.

Хотя черемисы обыкновенно вешают токмо кожи лошадиные, а коровьих и овечьих не вешают; токмо оные, яко вещь святую, держат у себя в дому в сохранности и не продают, но берегут для своих потреб, чтоб оным не попасться в чужие руки и тем бы не быть оскверненным. Чуваши же и вотяки вешают всякие кожи; токмо вышепомянутые обряды не так точно наблюдают, как черемисы, потому что многие из них такие кожи и в городы на продажу отвозят. На тех местах, где близко русские или татары живут, вешать кожи весьма опасно бывает, ибо оные из кереметей часто крадут.

Вынявши и выполоскавши кишки, мясо режут без дальнего рассекания в средние куски, которое они вместе с кишками в одном котле варят; токмо жир с кишок наперед обдирают, и смешавши с кровью и с крупою, начиняют оным сычуги или пузыри, и зашивши горло их нитками или укрепивши спицами, в том, же котле варят.

Черемисы и вотяки варят и поедают всю убитую тогда скотину вдруг. У них почитается за грех, ежели хотя малое что останется; и того ради в приношении жертвы толикое число и людей определяется, чтобы все съесть можно было.

Вареное мясо кладется посреди керемети на стол. Прежде ядения у черемис юктюч, а у прочих народов хозяин, или который между ими познатнее, обратившися лицем на восток, читает приличные ко учрежденной их жертве краткие молитвы. Он становится яко главнейший напереди, приклоняет свою голову даже до земли, а прочие стоящие позади его тоже делают. [21]

У черемис главнейшая молитва состоит в словах: “Юма сирлага”, т. е. Господи, помилуй нас!

К сей их священной службе хлеб пекут из муки пшеничной, ржаной, или овсяной, по возможности каждого, нарочно пресной, большими короваями, и с жертвенным скотом вместе в кереметь относят.

Оставшиеся кости собирают, они все до одной, и принесши с собою в дом, пережигают в печах в пепел, дабы оные не попалися собакам или другому какому зверю. Помянутые кости почитаются у них за вещь святую, яко такого животного, которое посвящено всевышнему Богу. А что Стралемберг пишет, что будто они кости с кожами на деревах вешают вместе, то несправедливо.

По примеру татар, не имеют они у себя ни писаных красками, ни резных идолов, и тем разнствуют от прочих языческих и идолопоклоннических народов, которые литым и деревянным, или и красками писанным, молятся и покланяются. Токмо между черемисами находятся некоторые, что на ободранных липовых корках вырезывают некоторые фигуры, которые ничего не значат, и оные корки в знак своего благоговения в лесах вешают. Помянутые липовые корки с вырезанными на них фигурами называют они “кудаводаш”.

Между светскими поведениями и обыкновениями сих народов полагаю во первых их послушание и обязательство, которые они друг другу, тако ж и их старшинам, при всяких [22] случаях оказывают; потом следуют их обряды и обычаи, которые происходят на родинах, на свадьбах и на похоронах; напоследок их забавы в пляске и в играх.

Ежели один другому что обещает или с кем в договор вступает, то оное обязательство для большого утверждения и уверения бывает при некоторых поруках или свидетелях. При заимодавстве заимодавец и должник берут две палочки, которые между собой складываются, и на оных палочках вырезывают столько крестов (xxx) или зарубок (lll), сколько будет гривен или копеек, и каждый вырезывает на своей палочке, на конце под крестами или под зарубками, какой нибудь вместо рукописания знак, какой кому на ум придет для себя выбрать, которой они во всех случаях, где требуется подписка, обыкновенно употребляют. Потом палочками оными между собою размениваются, которые у них такую же силу имеют, как у нас наикрепчайшие обязательные письма. Но сие поведение служит у них в такой токмо сумме денег, в которой не свыше десяти рублей; ежели же будет более десяти рублей, то берут они в таких долгах в городе записи.

Когда случится генеральная присяга или кто взят будет в солдатскую службу, то обязательство делается у них следующим образом: старшина, или который в деревне познатнее, нарезывает хлеба четвероугольными кусками величиною такою, чтобы в рот положить можно было, и посыпавши солью дает по куску в рот присягающему с конца ножевого, говоря притом такие слова: “ты обещаешься теперь, напр. по преставлении такого-то Монарха, наследнику его во всем, не щадя живота своего, верным подданным быть; и как ты подлинно желаешь впредь хлебом и солью насыщаться, то так же совестно старайся о сохранении клятвенного твоего обещания”. При взятье в солдатскую службу, пред присягающим держат два палаша концами вверх, крест на крест, и чрез оные палаши, так, как и прежде объявлено было, от кого нибудь из них дается в рот хлеб с солью.

При случае родин не бывает у них никаких дальных обрядов, так что родители по большей части дают имена новорожденным детям по имени того, кто вскоре после родов первый в дом их придет. Ежели же никого [23] скоро не будет, то родители дают имена детям по своему благоизобретению; или напр. буде родится сын, а придет сперва в дом женщина, то, поелику оному мальчику по званию той женщины женского имени дать не можно, в сем случае пришедшая женщина должна новорожденному назначить другое имя, какое ей вздумается. Они почитают себе за счастье или за доброе предзнаменование, когда во время родов или вскоре потом люди к ним приходят, которых они в показание своей радости пивом и медом, а буде есть достаток, то и вином подчивают. Ежели же никто не придет, то вменяют они себе за несчастье и за худые знаки.

Напрасно их в том порочат, будто бы они своим детям давали имена по званию тех животных, которые сперва вскоре по рождении младенца на двор к ним войдут. Между чувашами и вотяками находятся многие, которые, оставя прежнее свое обыкновение, по примеру русских просят иногда русских же к себе в кумовья, почему некоторые из сего народа и русскими именами называются.

У сих народов природные их собственные имена суть следующие. У черемис мужские имена: Аксюн, Кундуган, Тойдерек, Тилмемек, Игашках, Тойбатир, Токсовай и пр.; женские звания: Асилдик, Кюстелет, Ксилбиках, и пр. У вотяков мужские звания: Дузмеке, Ишкеика, Камаш, Аишучен, Эшмурза, Батырь, Кашерка и пр.; женские имена: Туйбике, Байбике, Нюлка и др.

Притом же законы сродства наблюдают они так [24] точно, что оных ни мало не нарушают. На сестрах и на сестриных детях они не женятся; братьям не можно брать за себя двух сестер; один не берет в одно время двух сестер; токмо есть у них в обыкновении, что оставшуюся по смерти большого брата во вдовстве жену берет за себя меньшой брат, но большому брату в таком же случае того делать не позволяется. Они особливо любят жениться на двух или на трех сестрах по одиночке. В Казанском уезде вотяцкой сотник, именем Катерка, хотя не по правилам, однако в одно время женился на двух сестрах, которые и по ныне живут с ним. При сговоре и женитьбе на вдове, которая сама в себе вольна, никаких больших околичностей не бывает. Тот, кто хочет ее за себя взять, засылает свата, и как он с нею о том согласится, то в назначенной с обеих сторон день, в провожании множества веселых свадебных гостей, отводится в дом к жениху, где свадьба без в сяких дальностей совершается; ежели же женится на деве, то много отмены бывает.

Во первых родители, или вместо их ближние сродники, девок даром за муж не выдают, но по татарскому обыкновению за вывод ее платит жених несколько денег, что у татар “калым”, у черемисов “олон”, у чуваш “голон-окси”, а у вотяков “калюм” называется. Таких выводных денег дается много или мало, смотря по красоте, богатству и знати невесты, или у жениха много жен есть или было; а больше смотрят на богатство, сколько отцы или сродники за невестою дают приданого. Вотяки, которые прочих народов убожее, дают за девку по 5, по 10, по 15 рублей; черемисы и чуваши неубогие платят по 10, по 20, по 30 рублей; а черемисы в Кунгурском уезде, которые всех богатее, дают по 100 и более рублей. Ежели кто сверх первой жены похочет взять другую, то отцы, опасаяся будущего между женами ревнования, дочерей своих выдают неохотно, и того ради просят за них дороже. Равным же образом, когда у кого несколько жен умерло, то не меньше же имеют опасения в случае смерти о наследниках. Которые находятся не в состоянии высокой калым заплатить или не хотят денег истерять, те ищут способа, чтобы силою достать любезную свою невесту; и так подговаривают они себе на вспоможение несколько человек [25] из своих приятелей и в тот дом, где живет невеста, врываются силою и девку уводят: при чем вотяки для большей безопасности, и дабы полученная добыча тем была надежнее, тотчас на дороге при некоторых свидетелях с увезенною девкою совокупляются. Тоже делается, когда кто по смерти первой жены пожелает жениться на сестре ее, а отцы выдать за него не похотят.

При сговоре назначается срок к игранию свадьбы по 4 или по 6 неделях, а иногда и по прошествии нескольких месяцев, и в то время варят они пиво и мед, и заготовляют съестные припасы как у отцов невестиных, так и в дому жениховом. На свадьбу зовут всех обывателей той деревни, а временем и из других деревень, когда новосговоренные живут не в одной деревне. Однако черемисы зовут в гости только черемис, а вотяки токмо вотяков, а прочих приятелей и знакомцев, которых кто из другого народа имеет, тако ж ежели в соседстве живут русские, татары или другие какие, с которыми жених особливо знается, просят вскоре после свадьбы, поелику забавы у них продолжаются дни по 3 и по 4, а иногда и целую неделю.

С жениховой и с невестиной стороны сперва пирушки бывают порознь. Гости приносят с собою кушанье и питье, и каждой подчивает всех своим. Свадебные обряды у вотяков короче всех бывают. Они едят, пьют, играют и пляшут до тех пор, пока пивом и вином допьяна упьются, [26] и после того отходит жених с невестою спать. У черемис свадебных обрядов бывает более.

И сия есть токмо одна церемония, которую юктюч, кроме публичной жертвы, отправляет. У других народов таких обрядов в обычае нет, и как свадьбы, так родины и похороны, почитаются у них за светские обряды, до чего духовные люди никакого дела не имеют.

Вообще говоря, народы сии на сохранность девства не очень смотрят; да и будучи уже женаты, за непозволенное обхождение жен своих наказав, живут с ними опять в совете; [27] к тому же нет у них того поведения, чтобы для таких причин с женою разводиться; ибо, ежели муж своею женою не будет доволен, то вместо разводной и того довольно бывает, что он лишает ее своего ложа, и вместо того женится на другой, а первую содержит у себя яко работницу.

Ежели умрет кто из знатных, то черемисы и чуваши в честь умершему празднуют неделю, месяц, или и целый год, как они заблагорассудят. На дворе вколачивают они две палки, и между оными протягивают толстую нить, и вздевают на оную кольцо. Потом все молодые люди из сродников или из гостей, не доходя до помянутого места шагов на десять, в кольцо стрелами стреляют, и кто первой во оное кольцо попадет, тот берет лошадь, на которой покойник езжал; ежели же будет женщина, то берет иную какую нибудь лошадь со всем убором, и ездит на ней вскачь до трех раз на могилу и оттуда назад. Потом оную лошадь у черемис на дому, а у чуваш на кладбище, в память умершего заколовши варят и едят, при чем бывает много плача, игры, пляски и питья. В знак памяти у черемис на кладбищах обыкновенно раскидываются на жердях платки.

Их игры и пляски на свадьбах и при прочих увеселениях состоят в том, что старшие и знатнейшие из гостей сидят по лавкам или на столе, и забавляются питьем, [28] а молодые мужеского и женского полу на полу, при игре на разных инструментах, без всякого порядка кругом скачут и пляшучи бьют в ладоши. Из игральных инструментов первой у них есть на подобие лежачей гарфы, видом полумесяца, об 18 струнах. Такие инструменты употребительны и у русских, которые называются гуслями, и кажется, что как употребление сего инструмента, так и звание оного, по примеру других вещей и слов, взято у татар, ибо татары называют так же гусли, черемисы “кюселе”, чуваши “гюссле”, а вотяки “кресс”. Второй инструмент татарская волынка, которая по татарски называется “сурнай”, по черемиски “шюббер”, по чувашски “шилюр”; третий - варган, по черемиски называемый “кобаш”, по чувашски “кобас”, а по вотяцки “умкрес”.

Текст воспроизведен по изданию: Отрывки из сочинений путешественников XVI-XV о Вятке и ее обитателях // Календарь Вятской губернии на 1897 год. Вятка. 1897

© текст - ??. 1897
© сетевая версия - Тhietmar. 2025
© OCR - Иванов А. 2025
© дизайн - Войтехович А. 2001

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info