В середине XVII в. Восточную Европу охватил военно-политический кризис, который привел к значительному изменению границ и соотношения сил между Россией и Речью Посполитой. Очагом этих трансформаций стало запорожское казачество, чье мощное, поддержанное селянством восстание, до основания потрясло государственные устои польско-литовской республики.

Одним из важнейших результатов упомянутых перемен стало появление на международной арене нового политического субъекта — Войска Запорожского (Гетманщины). Именно через посредство «войсковых» институтов на землях современной Центральной и Левобережной Украины формировался политический организм, в котором многие исследователи видят исторического «предшественника» современного украинского государства. Заметное место в изучении истории украинской государственности раннего Нового времени играет исследование трансформаций общественного сознания. При этом особенно важно получить представление об историко-политическом мировоззрении казацкой старшины, поскольку именно эта социальная группа возглавила процесс политических перемен. В первую очередь речь идет о концепциях, связанных с древней историей тех земель, которые оказались охвачены казацким восстанием. И в этом смысле [20] нас интересует не просто констатация знания тех или иных фрагментов прошлого Древней Руси, а их интерпретация в соответствии с политическими требованиями момента.

Проведенные на настоящий момент исследования доказывают, что в 1648 г., на начальном этапе восстания историко-политические представления казачества и его лидеров были весьма ограничены. Как показал Б. Н. Флоря, идеология, направленная на поиск оптимальной возможности социально-политического обустройства казачества в рамках Речи Посполитой, не содержала каких-либо обращений к истории, целиком сводясь к осмыслению текущей ситуации. «Переломные изменения в политическом мышлении казацкой элиты», по выражению Б. Н. Флори произошли зимой 1648-1649 гг. Казаки, поняв всю иллюзорность возможности преобразования Речи Посполитой таким образом, чтобы роль «русского народа» в ней стала ведущей, стали мыслить о создании собственного государства либо о переходе в подданство иного правителя. В последнем случае наиболее удобным для казачества партнером выступал русский государь, и именно в 1649 г., по наблюдению Б. Н. Флори меняется смысл обращений Б. Хмельницкого к царю: если сначала гетман предлагал Алексею Михайловичу утвердиться на польском престоле, то теперь призывал взять польскую Русь под свою власть и «оборону» [l. C. 36-51] ¹.

Подобная радикализация политической программы требовала и более развернутой аргументации, в том числе и ссылок на историю. В том же 1649 г. Богдан Хмельницкий заявил царскому посланнику Григорию Унковскому, что «мы царского величества милости ищем и желаем потому, что от Владимерова святаго крещения одна наша благочестивая християнская вера с Московским государством и имели едину власть. А отлучили нас неправдами своими и насилием лукавые ляхи» [2. С. 152]. Обосновывая свою политическую программу ссылками на древнерусскую историю, гетман подчеркивал, что не считает себя обладающим достаточной знатностью («природой»), чтобы «на государстве быть» в отличие от русского царя, «потомка» князя Владимира Мономаха [3. С. 32]. Если еще в 1649 г. Хмельницкий желал, чтобы поляки уступили ему «всей Белой Руси по тем границам, как владели» древнерусские князья [2. С. 154], то в канун русско-польских переговоров в 1656 г. он трактовал примерно те же границы («по Вислу реку») уже как «искони вечный» рубеж «княжества Росийского», которым владели предки царя, древние князья [3. С. 32-33]. С историко-политической точки зрения концепцию Хмельницкого, базировавшуюся на идее исторического единства всех восточнославянских земель, исконности прав на них русских царей можно назвать «воссоединением Руси».

Если для Б. Хмельницкого подобное обращение к истории было чем-то новым, то сформулированные им идеи отнюдь не были открытием для украинского общества в целом. Значительным интеллектуальным потенциалом, который мог обогатить познания казацких вождей о древнерусской эпохе, обладало киевское духовенство. В 1620-х годах в «Протестации» киевского митрополита Иова Борецкого, «Паллинодии» киево-печерского келаря Захарии Копыстенского обосновывалась преемственность истории казачества со славными подвигами дружин древнерусских князей. Начиная с 1630-х годов в «Тератургиме» печерского инока А. Кальнофойского, редакциях киево-печерского патерика и других трудах появлялись обширные экскурсы в историю Древней Руси. Поиски собственных корней, вызванные необходимостью ведения идеологической борьбы с униатами и католиками наталкивали православных полемистов и на осмысление связи древнерусской истории и соседнего Московского государства. Видя в единоверной России естественного союзника в борьбе за отстаивание своих сословных и конфессиональных прав, они признавали за царем роль наследника политических традиций княжения св. Владимира и его потомков. Эта идея была сформулирована [21] еще в конце XVI в., в послании львовских братчиков царю Федору Ивановичу [4. С. 191-226, 229-230] (см. также [5. С. 364-369]).

Киевский митрополит Петр Могила, несмотря на сдержанное отношение к казачеству и готовность сотрудничать с польскими властями, обращался в 1641 г. к русскому царю Михаилу Федоровичу с просьбой о выделении средств на реставрацию киевских храмов как к преемнику киевских князей Владимира и Ярослава [6. Т. 3. С. 27-29]. Этому примеру следовали и другие. Игумен киевского Выдубецкого монастыря Игнатий Старушич просил в 1646 г. милостыню на нужды обители, именуя царя «исщадием» (потомком) «великодержавного единовладетеля руского святаго Владимера» [6. Т. 3. С. 76].

Идея этнического родства великороссов и малороссов, родственных уз Рюриковичей и Романовых, а, следовательно династических прав последних на всю территорию Древней Руси, неуклонно развивалась в различных высказываниях, публицистических трудах, обращениях на царское имя, исходивших от лица киевского духовенства и после 1654 г. Свое законченное выражение она получила в известном «Киевском синопсисе» первой половины 1670-х годов, связанном с именем киево-печерского архимандрита Иннокентия Гизеля [7. С. 76-79] (см. также [8. С. 49-52]) ². Идеей этой, как заметил украинский исследователь А. С. Кузьмук, были пропитаны даже такие далекие от политической жизни источники, как синодики киевских монастырей. Историк отмечает, что «видение исторического процесса Древняя Русь — Великое княжество Литовское — украинские православные княжата — Московское царство (изложенное в ”Синопсисе”) четко прослеживается в синодиках XVII в.». По наблюдениям автора, в поминальных книгах киевских Печерского, Михайловского Златоверхого, Николо-Пустынского монастырей «практически целиком игнорируются украинские гетманы: духовенство не нашло им ”места” в историческом процессе», в списках политической элиты, помещавшихся в начале синодика, после перечня имен духовенства, упоминания о них нет [9. С. 156-157, 173].

Эти исторические взгляды украинского духовенства и стали основой формирования соответствующих подходов казацкой старшины, а в некоторых случаях представители киевского православия напрямую формулировали соответствующие историко-политические постулаты.

Отмеченный выше поворот в политике казацкой верхушки, совпавший с ответным стремлением русских правящих кругов к более активной поддержке казачества нашел свое логическое завершение в событиях Переяславской рады 1654 г., закрепившей переход украинского казачества в подданство русского царя. Это еще острее актуализировало необходимость обращения украинских политиков к древнерусскому прошлому.

Примеры этого за 1654 г. проанализировал в небольшой заметке Б. Н. Флоря. Встретившиеся накануне рады в Переяславле с русским послом В. В. Бутурлиным гетман Б. Хмельницкий и генеральный писарь И. Выговский выразили удовлетворение тем, что царь Алексей Михайлович «призрил на свою государеву отчину Киев и на всю Малую Русь милостью своею» так, как это было при его «сроднике», князе Владимире Святославиче. Это оказалось созвучно и взглядам русской [22] стороны. В своей речи на раде 8 января Бутурлин также заявил о «воссоединении» восточнославянских земель, разделенных политическими границами, как при князе Владимире. Об обновлении «наследия» древнерусских князей через соединение Великой и Малой Руси под скипетром московского монарха говорили, обращаясь к образу крестителя Руси, представители высшего киевского духовенства — киевский митрополит Сильвестр Косов и игумен Михайловского Златоверхого монастыря, а позднее митрополичий наместник в Великом княжестве Литовском, Феодосий Василевич. Не одобрявшие решений Переяславской рады, они, по мнению Б. Н. Флори, публично вынуждены были «следовать мнению, господствовавшему в [...] украинском обществе того времени» [10. С. 4-10] (Ср.: [5. С. 405-408]).

Тот же исследователь отметил, что «наиболее развернутая оценка решений, принятых в Москве и Переяславе», была дана нежинским протопопом Максимом Филимоновичем [10. С. 8]. Действительно, с точки зрения обращения к древнерусской истории речь протопопа Максима, произнесенная им в русской столице в сентябре 1654 г., является наиболее обстоятельной и глубокой. В связи с этим стоит остановиться на ней подробней.

Протопоп заявлял, что русский царь «расточенных сынов русских злохитрием лятцким, воедино собрал, разделенных составов воедино тело русского великого княжения совокупил, разсеянных яко кокош птенца своя под крыла вашего царского величества восприял». Царь, полагал Филимонович, «законом Божиим и естественным ближайший есть нами господствовати» как «сродное присвоение к нам имеющи [...] како к нам по прародителях вашего царского величества, великих князей и самодержцех русских, праведное и дедичное и отеческое жребие и наследие имеющи». Максим именовал Алексея Михайловича «отец природный сынов русских», а князей Древней Руси его «прародителями», вспоминал о расцвете древних Киева и Чернигова, «о Львовской земли, Подолской, Покутцкой, Подгородской, Полеской, Белоруской и о их широких княжствах, славных городах, в них же при державе великих князей русских не токмо многое множество людей русских, но и благочестия яко крин (устар. лилия. — К. К.) процветаше, и храмы Господни, яко звезды небо, тако землю Рускую украшаху». Протопоп Максим констатировал, что ныне все это величие уничтожено под натиском «супостатов иноверных», т.е. католиков и униатов, в связи с чем вопрошал: «Малая Русь [...] ради освобождения все упование свое по Господе Бозе возлагает, аще не на ваше царское велиество яко детича, отчича и наследника своего?» Восточно-славянские земли под властью Речи Посполитой, Филимонович называл «Малой Русью», «истинной землей Русской», наконец «восточным дедичством» царя, которое ему необходимо «взыскати, яко заблудшее овча от зубов жестоких зверей вырвати» [6. Т. 14. Стб. 175-178].

Полнота исторического экскурса протопопа Максима по сравнению с высказываниями светских представителей Гетманщины подчеркивает несомненную ведущую роль интеллектуалов из кругов киевского духовенства в историко-идеологическом обосновании объединения Украины и России под верховенством русского царя.

С. Плохий, анализируя идеологию казацкой старшины времен Переяславской рады, отмечает, что она не готова была принять «идею династических прав московских царей на Малую Россию», а в «политико-правовом аспекте центром всех устремлений казачества по-прежнему оставалось ”Войско Запорожское” и его вольности» [5. С. 415-416]. Солидаризируясь с последним тезисом, следует, однако, признать, что идея династических прав русских царей на Киев и Малую Россию была не чуждой казачеству и использовалась в политических целях. Согласно ряду свидетельств, эта концепция получила достаточное распространение, не ограничиваясь лишь гетманом или генеральной старшиной. [23]

Так, речь Филимоновича прямо перекликается со словами прибывшего в 1657 г. в Москву переяславского полковника Павла Тетери, который во время торжественной аудиенции у царя славил Алексея Михайловича «яко втораго великого во царех и равного во апостолех Владимера» за то, что он «отторженную многими леты, нестроения ради и междоусобия промежду князи российскими, ветвь приличную и свойственную, глаголю Малую Росию, под долговремянным игом работы ляцкой и литовской обремененую, убо вещи народ наш приобрете под высокую и крепкою рукою вашего царского величества, многия воистинну приобрете род наш славу» [6. Т. 11. Стб. 710].

В 1658 г. миргородский полковник Степан Довгаль обратился к царю Алексею Михайловичу с просьбой лично посетить Малую Россию, «вотчин своих отведать благоверных прежде бывших владетелей, святоросийских царей, князей» [6. Т. 15. Стб. 85]. Ему вторил полтавский полковник Мартын Пушкарь, призывавший государя «отчин святой Росии благоверных царей и князей, мощей святых и мест и церквей Божиих посетить». И далее: «Изволь, ваша царская милость, в вотчине своей Малой Росии в столном городе Киеве счасливым своим царским приходом посетить [...], и места благоверных святоруских царей и мощей святых и церквей Божиих посетить». Пушкарь называл Алексея Михайловича «дедичным государем», то есть имеющим наследственные права на Малую Россию [6. Т. 15. Стб. 93-94]. Эти высказывания полковников, за которыми стояло осознание древнего политического единства Великой и Малой России, контрастировали с заявлением их противника — гетмана Выговского, который годом ранее говорил о своих претензиях на «стародавнюю Украину или Роксоланию» в границах до Вислы [3. С. 33]. Связь его с древнерусской историей скорее косвенная, когда традиционные уже даже для казацкой старшины ссылки на «благочестивых князей» и «Росийское княжество» заменялись историческими топонимами, характерным для историко-политической мысли Речи Посполитой.

С началом русско-польских переговоров о мире интерпретация украинской элитой древнерусского прошлого получила новое политическое применение. Если раньше ссылками на «золотой век» Киевской Руси обосновывались события «воссоединения», то теперь обращения к истории пришлись кстати в дипломатических спорах с польской стороной, продемонстрировав весомую роль казацких представителей в формулировании исторических аргументов.

В марте 1660 г. послы Войска Запорожского нежинский полковник Василий Золотаренко с товарищами, направленные на русско-польские переговоры получили от гетмана Юрия Хмельницкого специальную «Информацыю». Согласно ей, они должны были настаивать, «чтоб Малая Росия как издавно при князех святоруских границею определенна была, так и ныне, ничего не имеючи, при его пресветлом царском величестве и при Войске Запорожском пребывала, паче же не заступаючи Волыни и Подоля, понеже его царское пресветлое величество Волынским и подолским написоватис титлом в грамотах своих и на печати государской изволяет» [11. Ф. 79. Оп. 1. 1660 г. Д. 3. Л. 40-41]. То есть казацкие представители, выдвигая от имени царя претензии на все земли Малой России — Гетманщины, указывали, что на самом деле русский царь, как наследник древнерусских князей имеет право и на большее — Волынь и Подолию, тем более, что названия этих земель включены в его титул. Династические права в данном случае использовались как предмет дипломатического торга, но само выдвижение украинской стороной подобных предложений и внимание к реальному наполнению царского титула весьма показательно.

В ходе самих переговоров украинские представители вступили в переписку с польскими комиссарами. В послании от 25 мая 1660 г. Василий Золотаренко, Федор Коробка и Константин Матюта заявляли, что гетман, «все войско запорожское и вес малоросийской народ добре себе разсудили, что под высокодержавное его царского пресветлого величества как единоверного монархи рукою [24] на веки оставатис имеет, так же и нам с под одной головы одного тела составом неподобно иной разсудок иметь, понеж мы не иноверцы, но православные восточные церкви сыны, запасные души не носим и совести нашей порученое дело против старшего и всего войска науки не портить, но цело сохранити хочем». Они подчеркивали, что царь «за Малую и за Белую Русь и за Войско запорожское по их челобитью вступился, до которого монархи християнского слушно и надежно Малая и Белая Рус привратилас с княжствы и з городами своими, а то для ради единой правоверной веры и для ради того, что и преж сего Малая и Белая Русь при Великой Росии под самодержацы рускими пребывали». Далее аргументы от древнерусской истории излагались более детально: «А что о належащем государе Войска Запорожского сами ваша милость разсудите, кто перед несколко сот лет Росиею владел, ежели не он, самодержец росийский Владимер Блаженный, которой всю Великую, Малую, Белую, Черную, Красную Русь к вере христианской привел и над ними владел, а потом по смерти его несогласие осталых 12 сынов его, брати родных, руские край в розные руки розных государей роздав. Изволте ваша милость разсудит, что так самое поколения росийского прироженыя, паче ж едина вера и един крест нас к правоверному государю, царю нашему, приобщает и его над нами належащим государем чинит» [11. Ф. 79. Оп. 1. 1660 г. Д. 4. Л. 226-227, 230-231] (см. также [12. С. 16-17]). Это свидетельство впервые было введено в оборот на основе польских источников о переговорах Т. Г. Таировой-Яковлевой [13. С. 536]. Русский вариант документа обнародовал Б. Н. Флоря, подчеркивавший его «несомненный интерес для изучения историко-политической мысли украинского общества в середине XVII в.». Он аргументировано обосновал, что историческая часть письма казацких представителей была подготовлена при участии Максима Филимоновича [14. С. 545-546].

В этой декларации казацких представителей события «воссоединения» обосновывались уже не только общей верой и общей историей, но и принадлежностью всех частей Руси к «поколению российскому». Речь таким образом шла и о восприятии казацкой старшиной идеи киевского духовенства об этническом родстве великороссов и малороссов.

Протопоп Максим, не был, впрочем, единственным представителем среднего духовенства, обладавшим систематическими познаниями в древнерусской истории. Глуховский протопоп Иван Шматковский, выступая с речью перед царем в мае 1664 г., говорил: «Да даст ти Господь достояние твое и одержания конца земли, земля Росийския наследия Владимера, отца твоего, Ярослава, Изяслава, Лва, Михаила Мономаха (так! — К. К.), Данигила Граброго, предков твоих» [6. Т. 5. С. 194] (см. также [15. С. 58-59]).

Так, при несомненном участии представителей украинского духовенства в гетманской канцелярии появились документы, обосновавшие претензии России на земли Украины и Белоруссии аргументами от истории.

Приехавшие в Москву в начале 1665 г. зиньковский полковник Василий Шиман и писарь Степан Шуба подали в приказ «информацию» от гетмана И. М. Брюховецкого, в которой получили продолжение идеи, столь обстоятельно высказанные казацкими дипломатами в письме польским комиссарам: «Не по правде дедичство себе над Русью Полша приписывает, понеже своего дедичного монарха Русь имела; а как через лживую помочь князем руским подданую, ляхи Малою Росиею овладели, так ныне через меч из ляцкие неволи Русь выбилась и природному монархе своему поддалась и добила челом» [6. Т. 5. С. 237-238]. Здесь проглядывает еще одна важная черта историко-политических воззрений казачества. Теперь, не «дедичный» монарх вступился за свою отчину, освободив ее из «неволи», а Русь, сама себя вызволив, возвратилась под его власть. В этом нельзя не видеть намек казацкой верхушки на то, что добровольное признание власти наследника ее. Владимира дает им право на сохранение своих прав и «вольностей». [25]

В 1666 г. в Москве шла подготовка к очередным мирным переговорам с Речью Посполитой. К тому времени у России не было сил продолжать вооруженную борьбу за правобережные земли Днепра, где было частично восстановлено польское влияние, а частично усилились позиции Османской империи и Крыма. Главные территориальные споры должны были развернуться за Киев с округой, в связи с чем глава русской делегации А. Л. Ордин-Нащокин запросил из Посольского приказа дополнительных инструкций. В ответ ему 2 мая 1666 г. были высланы, во-первых, материалы касательно возможного территориального размежевания на Киевщине, а во-вторых «Истинные примеры из Кроник Гвагвина о русской земли и о границах ея от начала монархии Рускои словенского народа» [16. С. 140] (о дате отправки документа см.: [11. Ф. 79. Оп. 1.1666 г. Д. 3. Л. 357]). В документах, посвященных переговорам, сохранились лишь материалы, касающиеся киевского разграничения, тогда как выписка из сочинения А. Гваньини отсутствует.

Между тем ее украинский вариант сохранился. В известный рукописный сборник, принадлежавший семье киевского полковника В. Ф. Дворецкого, включен текст под названием «Истенные доводы с кройник Кгвагвина о руской земли и о границах ея и о початку монархеи руской сармацкого народа». К нему тесно примыкает идущее следом краткое описание Киевской и Черниговской земель, сделанное также на основе Гваньини [17. Л. 59-61] (см. приложения, документ № 1). Составитель обоих текстов, сосредоточившись на обосновании единства древнерусских земель под главенством потомков Владимира Святого завершил их важной констатацией: «Огулом кладучи, того докладаю, же великий царь московский до тых мест господарем ея тых мест звал» [17. Л. 60 об. — 61]. Появление данного источника датируется таким образом не позднее первых месяцев 1666 г. Затем он был вписан в основное содержание сборника Дворецкого, составленного, по предположению исследователей в начале 1670-х годов [18. С. 166].

И сама рукописная книга, и ее владелец — В. Ф. Дворецкий — заслуживают особого внимания. Помимо «Истинных доводов», в состав рукописи входит «Пересторога Украины» — первый светский украинский историко-политический трактат, написанный в 1669 г. По мнению его публикатора Ю. А. Мыцыка, он был написан близкой к Дворецким духовной особой. Важно, что трактат обращен не к царскому правительству, а к широким казацко-старшинским кругам. Автор произведения, выступая последовательным сторонником власти над Малой Россией московского царя, считал, что если бы вся Украина принадлежала ему «не за длугый бы час во всемъ обфитовала и вшеляким народом, яко за св(я)того Владымера страшна была и користы и славы велыкой бы мевала». Здесь же констатировалось, что именно царь казачеству «волности дает», не требуя ни дани, ни «панщины». Признание царской власти автор трактата понимал именно как «зъедноченя Руси», в результате которого «русы жаденъ ея народъ губыть не покусить, овшем примыря кождый просить буде, яко было за Володымера с(вя)того, [яко ц(а)ря московского] монархи руского и потужного». В соответствии с этим автор «Перестороги» считал что именно русский царь «суксессор» «тых панств» (как следует из текста, Украины, а также Волыни и «Литвы», т.е. Белоруссии), «бо то его продок власный был с(вя)тый Влодимеръ и другие ксенжства ³, которые в той же веры, яко он был, ц(е)ркви и розные фунъдацые в рускых землях своих фундовали и вных тела свои зложили» [19. С. 134-136].

В сборнике Дворецкого помещена и так называемая «Память, якого от ляхов обворования на розговорах Комысиях потреба», содержавшая предложения киевского духовенства по защите Россией православия в польско-литовском государстве. [26] Написанная в 1670 г., «Память» был подробно исследована Б. Н. Флорей. В документе отмечается, что царь, как «правдивый князей руских потомок [...] и до руских земель все право мает и слушне может упоминатися кривды церковное в руских землях» [20. С. 190-191].

Интересна и сама личность В. Ф. Дворецкого, которого исследователи считают одним из лидеров прорусской «партии» на Украине. Он активно сотрудничал с царским правительством, достигнув в указанное время, по выражению Ю. А. Мыцыка, пика политической карьеры. Взгляды, изложенные в «Истинных доводах» и других включенных в сборник произведениях («Пересторога» и «Память») вполне соответствовали известным фактам биографии Дворецкого, который до последнего сражался вместе с русской армией под Чудновым (1660 г.), был арестован, как не вызывавший доверия гетмана П. Д. Дорошенко, в ходе антироссийского восстания казачества 1668 г. Дворецкий вполне мог быть автором «Летописца», в основу которого легла одна из частей хроники выдающегося публициста, игумена Киевского Златоверхого монастыря Феодосия Софоновича [21. С. 220-221; 18. С. 165-168], что дополнительно свидетельствует о его склонности к интеллектуальным занятиям и изучению истории.

Ю. А. Мыцык допускает, что В. Ф. Дворецкий и Феодосий Софонович были тесно знакомы. Вместе с тем, при написании своего труда, последний в основном использовал хронику М. Стрыйковского, а тексты Гваньини — в значительно меньших объемах и лишь при создании отдельных хроник по истории Литвы и Польши [22. С. 21, 23-27, 34-35].

Вполне вероятно, поэтому, что «Истинные доводы» могли быть написаны по непосредственному указанию В. Ф. Дворецкого кем-то из близких к нему представителей духовенства, либо даже им самим, как специально для предстоявших дипломатических споров с комиссарами Речи Посполитой, так и по другому поводу.

Наличие в сборнике киевского полковника как минимум трех произведений, в которых четко видны основные краеугольные камни исследуемой историко-политической концепции (общая история восточнославянских земель, наследственные права царя на Украину и Белоруссию, идея единого народа «русов», неотъемлемое право населения польской и литовской Руси на сохранение под властью наследственного монарха прав и «вольностей») уже не может быть объяснено случайностью или сиюминутными политическими реверансами. Перед нами, несомненно, проявления определенной позиции части казацкой верхушки, которая связывала с Россией свои долговременные интересы, рассчитывая на сохранение и укрепление своего материального и социального положения под властью русского царя (анализ идеологии сборника Дворецкого см.: [18]).

Как уже отмечалось, вместе с «Истинными доводами» А. Л. Ордину-Нащокину были высланы три варианта прохождения русско-польской границы в районе Киева под не совсем точным названием «Описание воеводств Киевского, Браславского, Черниговского» [11. Ф. 79. Оп. 1. 1666 г. Д. 3. Л. 351-357]. Документ этот перекликается с описанием на основе Гваньини трех воеводств, помещенном в сборнике Дворецкого [17. Л. 60об.].

Первый вариант (или «пример») предлагал царю добиваться передачи России Киевского воеводства, включая на юге Запорожскую Сечь и земли до Очакова. Констатировалось, что в трех воеводствах — Киевском, Брацлавском и Черниговском «вся Украина и все Войско Запорожское со(единя)етца». Второй вариант предусматривал границы со стороны Полесья — по реку Тетерев, с юго-запада — по реку Рось. Наконец, третий «пример», допускал «от великие нужды» согласится на северо-западную границу по правому притоку Тетерева р. Здвиж, южную — по небольшой речке Стугне, впадавшей в Днепр [11. Ф. 79. Оп. 1. 1666 г. Д. 3. Л. 351-357]. [27]

Андрусовское перемирие 1667 г. не принесло удовлетворения даже минимальных чаяний казацкой старшины. Киев остался за Россией без уездов, с ограничением в одну милю и лишь на два года (в конечном итоге так и не был возвращен Польше). Это, вкупе с попытками московского правительства расширить систему воеводского управления на Украине и ввести сбор налогов в царскую казну, спровоцировало в русско-украинских отношениях масштабный кризис. В результате казацкого восстания Левобережная Украина на некоторое время признала гетманом П. Д. Дорошенко, стремившегося к объединению под своей властью обеих берегов Днепра при поддержке Османской империи.

Ведя после 1667 г. переговоры с царскими представителями, Дорошенко выказывал готовность признать власть царя, но на условиях самой широкой автономии, фактически лишь формально. Нередко подобные заявления были вообще дипломатическим маневром. Однако и в этих условиях Дорошенко и его окружение считали возможным апеллировать к былому восточнославянскому единству. В декабре 1667 г. правобережный гетман говорил посланцу киевского воеводы П. В. Шереметева о своем стремлении привести под царскую власть не только Правобережную Украину, но и «все належачее поки панство, то есть княжество Руское, ограниченное было: Перемышль, Ярославль, Лвов, Галич, Володимер, тые головные городы княжества Руского» [6. Т. 6. С. 241]. То, что в данном случае имело место обращение именно к историческим границам Древней Руси, подтвердил в беседе с гонцом воеводы киевский митрополит Иосиф Нелюбович-Тукальский (подробнее о его взаимоотношениях с русским правительством см.: [23. С. 123-147]), заявивший, что царю должны принадлежать территории в границах, «як все пред тым належачое Руское панство, что бывало по самый Перемышль» [6. Т. 6. С. 242]. А в 1669 г., в расчете на возможность посетить Киев, митрополит обращался к царю, как к «православного царства скипетра держащу над всем православно-росийским народом, его же долгота от Путивля за Перемышль и Самбор, аж до Санока, широта же от Днестра до Двины и за Двину простреся». Он желал государю царствовать над указанными территориями «равно с равноапостольным князем великим самодержцем росийским Владимером святым», сохранив их населению все «стародавние» права и «вольности». В этом случае, полагал он, царь и его наследники по праву бы владели «всеа Росии титлою и державою Великия и Малыя и Белыя Росии» [6. Т. 8. С. 133-134].

Нетрудно заметить, что в рассуждениях Дорошенко и Тукальского наиболее явственно обозначалась условность династических прав царя на украинские и белорусские земли, которые неизменно должны были сохранить свои «вольности», трактовавшиеся весьма широко. Кроме того, митрополит вымерял «широту» и «долготу» православных «российских земель» без учета Северо-Восточной Руси, намеренно или нет подчеркивая обособленность территорий Украины и Белоруссии. Это, впрочем, не смущало российскую дипломатию, использовавшую в своих целях письмо владыки Иосифа, конъюнктурность исторических экскурсов которого была очевидной. Составляя в 1671 г. приказную выписку для переговоров с польской стороной, русские дипломаты ссылались на упомянутое письмо, отмечая, что митрополит указал «в державе его царского величества Малыя России границы, как было во владении великаго князя Владимира киевского, которого места широта и долгота до которого места в урочищах» [24. С. 1028. Примечание 897].

Канадский историк З. Когут, признавая, в отличие от С. Плохия, формирование у казацкой элиты в первые годы после 1654 г. представления об украинских землях как о «наследственном царском владении», полагал, тем не менее, что концепт этот довольно скоро приказал долго жить, а после Андрусовского договора 1667 г. родилась уже идея «украинской отчизны», не связанная ни с Москвой ни с Варшавой [25. С. 228-239]. Между тем, дело обстояло далеко не так схематично. Пока территориальный вопрос между Польшей и Россией не был окончательно [28] разрешен, документы, подготовленные при активном участии В. Ф. Дворецкого для Посольского приказа, и сформулированные в них идеи, не теряли своей актуальности. Отложившись в архиве гетманской канцелярии, они были вновь использованы чуть менее двадцати лет спустя гетманом И. С. Самойловичем.

Как сын священника, Самойлович был вполне образованным человеком для своего времени, имел собственную библиотеку (о библиотеке И. Самойловича см.: [26. С. 80-84]), и в том числе исторические труды — хронику М. Стрыйковского, «Киевский синопсис», некую книгу «истории лацинской» и т.д. [27. Стб. 1060]. Он не только интересовался историей, но и охотно обращался к ней в связи с политической необходимостью.

В 1675 г. древнерусское прошлое стало предметом полемики Самойловича и Дорошенко. На факт этот обратил внимание еще Н. И. Костомаров [28. С. 492-493], а вслед за ним другие исследователи [29. С. 561-563]. Правобережный гетман, отвечая на обвинения в союзе с турками и татарами, замечал, что «некогда князи рустии в своем утеснении против своих неприятелей татарские силы употребляли» [6. Т. 12. Стб. 120]. «Нам тем не надобно уводитись, — отвечал Самойлович, — что мы имели к природным князем, яко времянные, а паче казацкая старшина, ровнятись, понеж равным всегда с равными может все случитесь, а как сказывают за вымысл, а нам не всегда, обаче яко в то время росийстии князи, завоевався не по делу меж собою, яко кроники действ их свидетелствуют, не много что помощию бусурманскою восприяли, понеж державы их от того на многие части разорвався, впрям все ни во что обратились, что и ныне впрям видим кое-где разорение, нежели украшение каково» [11. Ф. 124. Оп. 1. 1675 г. Д. 4. Л. 15 об. — 16] ⁴ (Ср. [С. 28. С. 493]). В другом месте Самойлович отмечал, что «пестует» Войско Запорожское по милости Бога и великого государя. Он заявлял, что доволен и этим, поскольку «не дедичные мы господа, не для чого вдаль гонятис, но о том стало, что еже час за грехи наши упадаем в роде своем» [11. Ф. 124. Оп. 1. 1675 г. Д. 4. Л. 13 об. — 14].

К историческим аргументам гетман Самойлович прибегал и в полемике с политиками Речи Посполитой. В 1682 г., пользуясь смертью царя Федора и стрелецкими бунтами в Москве, польский двор выслал на Левобережную Украину агентов с инструкциями, в которых содержались призывы к казачеству вернуться под власть исконного («дедичного») монарха — польского короля [30. С. 105-123]. В ответ Самойлович составил собственный памфлет, который был переправлен за польский рубеж. В нем было немало ссылок на права и вольности Войска Запорожского, историю казачества и его взаимоотношений с польскими властями. Однако по поводу притязаний Речи Посполитой на «дедичность» власти своих королей над Украиной в нем говорилось: «Чи то Войско Запорозкое Речи Посполитой полской Адамовым есть обликовано (предназначено. — К. К.) цырокграфом⁵? И чи Киевская земля и Заднепре и Север увес з початков своих росл в державе королей полских, иж их таким горячим умыслом взывают до прошлой полской (дедичною ее именуючи) поворочатися области? Вшак той земле и народови старовечнейшая есть дедизна Росийская монархия! Час был тое учинил, же по Батыю татарин ею владнул, час и тое учинил же и полская ею владнула корона. Часом знову и тое ся стало, яко теперь стоит, а стается все не людским але Божим делом» [11. Ф. 124. Оп. 3. Д. 418. Л. 9]. Характерно, что украинский гетман сравнивал польского короля с ханами, владевшими Русью как завоеватели, а не как наследственные правители, воспоминания об эпохе которых были в восточнославянской письменной традиции однозначно негативными. [29]

В 1680-е годы одним из основных вопросов русско-польских отношений оставалось урегулирование территориальных противоречий, теперь уже не на условиях перемирия, как в 1667 г., а в форме постоянного, «вечного» договора о мире. Стороны вели интенсивные дипломатические переговоры, обменивались посольствами. Русское правительство стремилось учесть позицию казацкой старшины и гетмана, которые не желали заключения между Россией и шляхетской республикой мирного договора на условиях границы 1667 г. Из Батурина всячески давали понять Москве, что надеются на расширение территорий Гетманщины за счет хотя бы части земель Правобережной Украины (см. подробней [30]).

В декабре 1682 г. — январе 1683 г. Москва и Батурин обсуждали подготовку русского посольства на варшавский сейм. Подробности этих консультаций нам известны лишь фрагментарно. Царский двор особенно тревожил вопрос, как воспримут поляки восхождение на престол двух малолетних царей, Ивана и Петра Алексеевичей, произошедшее в ходе масштабных стрелецких выступлений в столице [31. S. 62]. В январе 1683 г. царский посланец Л. Р. Неплюев, отвечая на ранее поставленный И. Самойловичем вопрос, сообщил гетману, что «о великих государях» русским послам «ис Посолского приказу ответы даны, и естьли поляки о том зачнут, знатно у послов слово готово, понеже убо свидетелства имеем многие и ответовати в том не трудно». Примечательно, что интересовавшийся историей гетман выразил готовность подключиться к обоснованию прецедента восхождения на престол сразу двух монархов: «О великих государех и у него гетмана историчные свидетелства есть, и выправяс накрепко, о том им великим государем впред учинит ведамо» [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 171. Л. 418, 420].

Осенью 1684 г. казаки Стародубского полка по распоряжению И. Самойловича «заехали» земли Великого княжества Литовского, располагавшиеся между русско-польской границей и рекой Сож. В Речи Посполитой восприняли это как нарушение мирных договоренностей. В Москву зачастили польские гонцы с требованиями очистить занятые территории. В свою очередь И. Самойлович недвусмысленно намекал, что в преддверии заключения русско-польского «вечного мира» неплохо бы передвинуть границу Войска Запорожского в районе Сожи на запад, закрепив свершившийся факт новым договором. Московские политики, вынужденные давать за действия гетмана объяснения польскому двору, требовали от гетмана «подлинных свидетельств» принадлежности Засожья Войску Запорожскому. В ответ из Батурина слали в Москву различные документы, подтверждавшие, по мнению Самойловича, его правоту [30. С. 206-214]. В ход пошли и традиционные уже исторические аргументы. В январе 1685 г. в столицу прибыл старший канцелярист В. Л. Кочубей. В доставленной им инструкции отмечалось, что Подолия, Волынь, Подгорье, Подляшье, Червонная Русь принадлежали «монархии росийской от початку бытыя здешних народов» и лишь «тылко сто лет з невеликим лишком тому времени якого Полское королевство оными завладело». Гетман советовал русским царям «отыскивать» бывшую территорию Древней Руси как свое «искони вечное» [32. С. 19-20].

Кроме того, Кочубей подал в Приказ выписки из сочинения Гваньини и предложения по разграничению киевских земель (было озаглавлено как «Древнее еще прежде перемирья предложение»), составленные для руководства русской дипломатии в 1666 г. В Москве они сохранились по крайней мере в двух рукописных вариантах — в составе архива Малороссийского приказа [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 14-29] и среди польских дел архива Посольского приказа [11. Ф. 79. Оп. 1. Д. 219. Л. 308 об. — 316]. На основе последнего выписки из Гваньини были введены мной в научный оборот в 2010 г. [33. С. 63-67], а на основе «малороссийского» списка рассмотрены Т. Г. Таировой-Яковлевой два года спустя [34. С. 67-73] (подробней об обстоятельствах этого см. ниже). Документы из фондов Малороссийского приказа, как более аутентичные, были взяты за основу дальнейшего исследования, [30] хотя сколько-нибудь значительных различий между обоими вариантами нет.

Примечательно то, что материалы 1666 г. были не просто заново переписаны в гетманской канцелярии, а существенно дополнены. Так, теперь после изложения первого «способа» русско-польского разграничения (согласно ему под власть царя отходило все Киевское воеводство), после уже известной констатации, что Украина заключается в «трех воеводствах», следовал следующий комментарий: «Которых воеводств надобно великому государю всеми силами, яко своей подлинной искони вечной отчины доходити, а сам Господь Бог поможет, токмо сами восхотели б мы, а радение о том приложити, наше есть хотети, Божие ж действовати» [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 21].

Существенные дополнения имелись и ко второму варианту прохождения границы. Во-первых, в нем констатировалось, что «при Киеве как ныне Запорожье все даже под Очаков до Черного моря под высокою рукою великого государя нашего, его царского пресветлого величества пребывает, так и далей, Бога ради не надобно рознить и делить, ибо при ком Киев и Запорожье пребывати будет, при том и все Войско Запорожское оставатца непоколебимо будет». Во-вторых, чтобы добиться этого, в документе предлагалось оказать на Польшу военное давление, сосредоточив в районе Киева и белорусской границы русские войска, «чтоб неприятелю на шею наступили», который бы «сам рад и не рад совсем теми тремя воеводствы поступился, прося милосердия». «А не видя на себя никакова принуждения, — отмечалось далее, — токмо смеетца неприятель и манит всячески, чтоб тем времянем, собрався в силу, чтобы мог тем отлагати время от времяни, к своей корысти приитти и отискати ту страну; война зачинаетца» [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 23-24].

Но самое интересное, что Кочубей подал в приказ две редакции «Истинных доводов», которые можно назвать краткой и пространной (см. приложения, документы № 2 и 3). Если первая является практически дословным переложением текста, помещенного в сборнике В. Ф. Дворецкого, то вторая — ее расширенным вариантом. Наличие значительных дополнений в тексте о разграничениях позволяет с высокой долей вероятности предположить, что пространная редакция была создана именно накануне поездки Кочубея в Москву. Наиболее значительные добавления были сделаны за счет привлечения из труда Гваньини новых сведений по истории Древней Руси, в то время как текст «грамоты» Александра Македонского был исключен.

Перейдем теперь к анализу «Истинных доводов», в первую очередь пространной редакции и ее связи с первоосновой — хроники натурализовавшегося в Польше итальянца Александра Гваньини (см. о нем подробней [35. С. 169-196]). Составитель документа выписал из данного труда утверждения, обосновавшие по его мнению древность русского народа и право московского царя на земли, принадлежавшие когда-то древнерусским князьям. При подготовке документа использовались предисловие, «хроники» Польши, Великого княжества Литовского и «русской земли». Выписки, оформленные тезисно, со ссылками на соответствующие страницы, подбирались не хронологически, а, по-видимому, по мере прочтения автором соответствующих разделов книги.

При составлении документа использовалось польскоязычное издание 1611 г. «Хроники Европейской Сарматии» А. Гваньини, разделы которого по истории Руси, Литвы и др. были значительно дополнены по сравнению с предыдущими, латинскими изданиями [35. С. 173, 177, 179]. Это издание также было наиболее популярной версией труда Гваньини в России и на Украине в XVII в. [36. С. 113]. Листы, указанные в «Истинных доводах», почти всегда совпадают с изданием 1611 года [37], полностью расходясь с предыдущей латинской версией (ср.: [38]).

Весьма часто автор «Истинных доводов» достаточно вольно интерпретирует текст хроники итальянца, что особенно видно при сравнении отдельных тезисов документа с указанными при них страницами труда А. Гваньини. [31]

Представление легендарной истории восточных славян в целом соответствует помещенным в предисловии («Wywod i poczatek starozytnego i walecznego narodu Sarmackiego, z ktorego Polacy i wszyscy Slowianie poczatek i rodzaj swoj wioda») рассуждениям Гваньини, который действительно связывал происхождение руси-роксолан с сарматами и вандалами, писал об их храбрости и воинственности, происхождении от сына Ноя, Иафета. Но если у итальянца присутствовали в предисловии и поляки, как часть славянского/сарматского племени, пусть и несколько на заднем плане ([37], предисловие не имеет пагинации), то украинский автор их легендарную историю обходил молчанием.

Рассуждая о начале государственности восточных славян, автор «Истинных доводов» подчеркивал, что они ранее поляков появились в Европе, где «еще лета от сотворения света 6370 (862. — К. К.) году державу имеша». Этому известию вторило другое, что русским князем был знаменитый Одоакр, низложивший последнего правителя Западной Римской империи [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 15,17]. В своих рассуждениях украинский автор отталкивался от констатации Гваньини, что «Rus dobrze jest starsza anizeli Lech, przodek nasz tu przyszedl» («Русь есть значительно старше, нежели Лех, предок наш, сюда пришел»), которую итальянец подкреплял рядом «исторических» аргументов. Что касается Одоакра, то помимо взятия Рима, он писал о его разгроме готами, предлагая не только славяно-русскую версию его происхождения: «Acz niektorzy go pisza Rugianskim a nie Ruskim xiazeciem» («Хотя некоторые пишут его Ругианским, а не Русским князем»). Причем легендарная «Ругия» располагалась там, где ныне располагается Поморская земля, между Одером и Вислой [37. Ksiega III. S. 1-2], однако это не учитывалось украинским автором.

Русь, как декларировалось в украинском трактате, не только издревле имела собственную державу, но и в свое время получила грамоту от самого Александра Македонского, который отдал русам в вечное владение четвертую часть Европы. В краткой редакции трактата текст легендарной грамоты приводился со ссылкой на хронику Мартина Бельского, в пространной — пересказывался с опорой на предисловие к труду А. Гваньини.

Фальсификат грамоты Александра Македонского славянам возник, по-видимому, в Чехии и впервые был напечатан чешским историком Вацлавом Гайком в 1541 г. в «Чешской хронике». За пределами Чехии грамота была впервые напечатана в «Хронике всего света» Мартина Бельского в 1551 г. [39. С. 46-63].

Исследователь легенды о «даре» Александра Македонского А. С. Мыльников обратил внимание на разночтение в тексте грамоты посмертного издания хроники Бельского 1597 г. и остальных [39. С. 58-59]. Благодаря его наблюдению ясно, что текст «грамоты», включенный в краткую редакцию «Истинных доводов», соответствует изданию 1597 г. Это подтверждается и совпадением данной украинским компилятором ссылки [40. S. 15]. Хотя у Гваньини грамота также присутствует, составитель краткой редакции «Истинных доводов» посчитал необходимым сослаться на М. Бельского как на первоисточник, что свидетельствует об особой важности, которую в его глазах имел этот документ.

Основной акцент в трактате был направлен на историю Древней Руси. Здесь также немало произвольных толкований текста Гваньини.

Используя сведения о походе Болеслава Храброго на Киев, автор почему-то заявлял, что тот увез Золотые ворота в Гнезно, хотя итальянец передавал известный сюжет об ударе польского короля по ним мечом. Главным для украинского компилятора, было, однако, известие об установлении границы между Польшей и Русью по Днестру. Замечание автора «Хроники европейской Сарматии», что Болеслав и с прусскими, и с русскими князьями обходился «laskawie» («милостиво»), поскольку «wiedzial, iz z ksiazety slowianskiemi sajedno» («знал, что с князьями славянским они есть одним целым») [37. Ksiega I. S. 30], давало украинскому сочинителю основания для следующего вывода: «А что едино суть во вере и во [32] мужестве и во сродстве» [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 16]. И здесь уже автор вспоминал об умалчиваемом при рассмотрении легендарных генеалогий этническом родстве всех славян, потому что это способствовало возвеличиванию киевских князей.

Сюжет «Истинных доводов» о женитьбе Казимира I на Марии, сестре князя Ярослава, в целом соответствует описанию Гваньини. Под «княжениями», что были возвращены Ярославу понимались земли, завоеванные королем Болеславом [37. Ksiega I. S. 35].

Основой констатации, что «короли полские всегда во племяни суть со князи росийскими» [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 16] послужило сообщение хроники о браке Болеслава III Кривоустого и Сбыславы, дочери киевского князя Святополка Изяславича [37. Ksiega I. S. 43]. Получение, согласно Гваньини, польским князем Владиславом II помощи от русских князей для борьбы с братьями [37. Ksiega I. S. 51] дало основание казацкому автору утверждать о «равнодержавности» древнепольских и древнерусских правителей [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 16].

В «Истинных доводах» заявляется, что Лев Данилович — «уделный князь во своем княжении, наследник князей росийских», основал город Львов [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 16]. Однако на соответствующей странице труда А. Гваньини сообщается, что русский князь Лев, сын «русского короля» Даниила Галицкого, потерпел сокрушительное поражение от польских войск, которые дошли аж до Львова [37. Ksiega I. S. 66]. Или в хронике говорится, что в 1340 г. польский король Казимир вторгся «на Русь» (имелась в виду Галицкая Русь) и захватил ее столицу Львов [37. Ksiega I. S. 77]. Составитель документа на основе этого утверждал, что «Лвов град — глава росийские земли» [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 16]. Между тем об основании Львом Даниловием города своего имени четко говорится в другом разделе труда Гваньини — «Хронике русской земли» [37. Ksiega III. S. 6].

Особо важным было утверждение автора трактата, что «Смоленеск, Витепск и Полоцк, Новгород, Галич и все Подолие, Лвов, Перемышль, Ярослав и все Покутие, Люблин и всею Черною Русию, Луцк, Владимер, Острог, Изяслав и всем Большем владели сынове Владимира Святаго, яко природные князи росийские» [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 17]. И именно оно основывалось на наиболее произвольной интерпретации текста Гваньини. В разных редакциях и переводах ссылки на соответствующие страницы «Хроники русской земли» различаются: страницы 10 и 13 в пространной редакции, страницы 5 и 13 в украинской версии краткой редакции и страницы 5 и 11 в ее переводе. Возможно, это отражало какие-то колебания автора и тех, кто дополнял его труд позднее, вызванные осознанием шаткости своей позиции. Дело в том, что на соответствующих страницах труда Гваньини излагаются краткие родословия наиболее крупных в Речи Посполитой княжеских родов, причем не только тех, кто связывал свое происхождение с Рюриком, но и Гедиминовичей и даже Радзивиллов. На пятой странице действительно говорится о распределении князем Владимиром Святославичем русских земель между своими сыновьями, однако в данном перечне фигурирует едва ли половина из топонимов, что приводит украинский автор (Полоцк, Смоленск, Острог, Владимир-Волынский и Волынь) [37. Ksiega III. S. 5-13]. В целом, однако, данный текст итальянца может служить обоснованием очередного тезиса украинского автора лишь с большой натяжкой, и более того, в определенном смысле противоречит ему.

По поводу обладания Польшей и Литвой восточнославянскими землями, в «Истинных доводах» отмечалось, что Киевское княжение, Волынь и Подляшье были присоединены к Польше лишь в 1569 г. Напоминалось, что русско-литовская граница некогда проходила по р. Березине [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 16-17]. Что касается последнего тезиса (при ссылке на него украинский автор ошибочно указал страницу 108 вместо 8; при этом у московских переводчиков обеих редакций она превратилась в сто сороковую), то здесь составитель «Истинных [33] доводов», использовал комментарий Гваньини к тексту о правлении в Полоцке литовского князя Бориса. Отмечая, что тот «zamek Boryssow z miastem nad rzeka Berezyna od swego imienia zbudowal» («замок Борисов с городом над рекой Березиной в честь своего имени построил»), итальянец добавлял далее: «Gdzie wielki kniaz moskiewski panstwa od Litwy wymierzajac, granice swe zaklada» («Где великий князь московский, государства от Литвы отмеряя, границы свои устанавливает») [37. Ksiega II. S. 8]. Сам он был не согласен с территориальными претензиями царя Ивана IV (именно о нем шла речь), однако украинского компилятора, использовавшего пояснение Гваньини как доказательство, что русско-литовская граница действительно должна проходить по Березине, это ничуть не смутило. Причем даже в украиноязычной рукописи Дворецкого говорилось о границе Литвы «з княжешем руским» [17. Л. 59 об.], под которым понималась именно Россия XVI в.

Говоря о формировании Великого княжества Литовского, автор отмечает, что первые литовские князья были «подданые и рабы князем киевским» [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 17]. Однако в хронике Гваньини акцент несколько иной. Речь идет о «незначительности» литовского народа, над которым «Rus miala [...] zwierzchnosc» («Русь имела [...] верховенство»), что выражалось в том, что киевский князь получал от литовцев символический «tribut» («дань») в знак вассалитета [37. Ksiega II. S. 5]. Подобное изложение выглядело менее уничижительно, чем у украинского автора.

Подытоживая перетолкованные в соответствии со своим пониманием тексты Гваньини, автор документа делал вывод, что поляки не могут быть наследниками русской земли, а сам автор «Хроники европейской Сарматии» обвинялся в подтасовке фактов с целью лишить русский царей их «достояния и отечества». Итальянцу ставилось в упрек, что он русский народ и «князей росийских московских незнатными сотворих» [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 17-18]. Речь шла о самом начале раздела труда Гваньини, посвященного Московскому великому княжеству, где польский хронист утверждал, что «bardzo maly i nieznaczny na poczatku byl narod moskiewski, z Rusi pochodzacy, lecz juz teraz za objeciem wiela Xsiestw i Prowincji Ruskich... bardzo sie rozszerzyl» («очень малым и незначительным вначале был московский народ, происходящий от Руси, но теперь уже, после присоединения множества княжеств и русских провинций [...] он значительно распространился») [37. Ksiega VII. S. 1]. Автор же «Истинных доводов» считал, что поймал Гваньини на противоречии, указывая что «в том же стихе», т.е. в той же фразе книги, указано «яко от росийских князей походят» князья Московского государства [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 18]. Ввиду имелась оговорка А. Гваньини, что «московский народ» происходит «из Руси». Вполне вероятно, что автор принял во внимание и утверждение итальянца (хотя и не сослался на это), что московский князь носит и титул князя владимирского, а принадлежащее ему Владимирское великое княжество существует «od czasow Wlodzimierza wielkiego, wszystkiej Rusi monarchy» («со времен Владимира великого, монарха всей Руси»), а город Владимир-на-Клязьме был столицей «всей Руси», пока князь Иван Калита не перенес столицу в Москву [37. Ksiega VII. S. 5-6].

Подводя итог критике исторических построений А. Гваньини, в «Истинных доводах» язвительно отмечалось: «И добро глаголют: кажная лисица свой хвост хвалит и величает» [11. Ф. 229. Оп. 1. Д. 90. Л. 18].

Отталкиваясь от концепций польской средневековой историографии, украинский автор четко отделял славян и русь от поляков, доказывал, что происхождение русского народа и государства более древнее, нежели поляков и Польши, подчеркивал древние традиции политического превосходства (или, в крайнем случае, равенства) русских по отношению к полякам и литовцам. Обоснование же исконности границы Древней Руси и Польши по Днестру и Березине, преемственности прав московских князей на древнерусское наследие по сравнению с [34] Польшей и Литвой давало, по мысли украинского составителя, весомые исторические аргументы в руки русского правительства в дипломатической борьбе с Речью Посполитой, должно было побудить его к дальнейшей экспансии на восточнославянские земли шляхетской республики. Важно также, что автор «Истинных доводов» никак не разделял ни Русь московскую, ни Русь польскую и литовскую, однозначно считая их единым народом, связанным общей историей.

Очевидно, что «Истинные доводы» противоречили идеям как польских историографов (в том числе и самого А. Гваньини), так и взглядам польско-литовской политической элиты. Перед нами, несомненно, оригинальный историко-политический трактат, где имя и авторитет итальянца используется как прикрытие для развития и представления собственных, причем порой диаметрально противоположных первоисточнику взглядов.

Почему труд А. Гваньини стал основой при составлении трактата? Определенно ответить на этот вопрос трудно, поскольку автор «Истинных доводов» был ограничен в выборе определенным кругом изданий, состав которого нам неизвестен. Одним из мотивов, который заставил его остановится на труде А. Гваньини, был, по-видимому, тот факт, что русско-польско-литовские отношения за значительный временной период (с древности до третьей четверти XVI в.) были изложены в нем компактно, что давало возможность составителям документа проследить их историю на протяжении значительного периода времени. Современные автору украинские летописцы пользовались в тех же целях хроникой М. Стрыйковского.

Как уже отмечалось, с введением в научный оборот «Истинных доводов», связана заметка Т. Г. Таировой-Яковлевой [34. С. 67-73]. Использованные в ней материалы посольства В. Л. Кочубея автор преподнесла как уникальные и впервые вводимые в научный оборот. Между тем ситуация в действительности выглядит иначе.

Так, исследовательница уверенно заявляет, что от посольства В. Л. Кочубея в Москву не сохранилось оригинальных документов, а только современные переводы. Вместе с тем, она считает, что оригиналы эти видели в своей время русские историки XIX в. — С. М. Соловьев и Н. И. Костомаров. При этом первого Таирова-Яковлева обвиняет в том, что он умышленно вырвал цитату из контекста привезенной Кочубеем гетманской инструкции, так, что она стала звучать в «имперском духе». Автор также упрекает обоих историков, что они не ввели в научный оборот этот уникальный документ.

Легко обвинять корифеев русской историографии, которые при написании своих обобщающих работ, охватывавших целые исторические эпохи, не процитировали в необходимом объеме посвященный частному сюжету источник, чтобы заслужить одобрение Т. Г. Таировой-Яковлевой. Труднее, однако, внимательно проанализировать уже давно существующие издания документов и труды предшественников.

Раскритиковав Соловьева и Костомарова, исследовательница обвиняет и других авторов, в том числе и меня, что они-де пользовались лишь приведенными вышеупомянутыми историками цитатами. Между тем, более тщательно изучив хотя бы соответствующее примечание к моей монографии [30. С. 282-283, 298], Т. Г. Таирова-Яковлева могла бы заметить, что при упоминании о посольстве Кочубея и цитировании фрагмента инструкции, я ссылаюсь не столько на труды Соловьева и Костомарова (в данном случае это как раз дань уважения предшественникам, которые впервые об этом написали), а в первую очередь на том № 1 «Источников для истории запорожских казаков» Д. И. Яворницкого.

В этом издании, с момента выхода в свет которого в 2013 г. исполнилось уже сто десять лет, и содержится (вероятно, к великому удивлению коллеги из города на Неве) оригинальная украиноязычная инструкция, данная В. Л. Кочубею из гетманской канцелярии [32. С. 15-26]. Она никуда не исчезла, никем не пряталась, [35] и до сих пор храниться в Российском государственном архиве древних актов, в третьей описи («Подлинные малороссийские дела»), причем шифр (№ 458) не изменился со времен ссылавшегося на документ Костомарова [28. С. 639-640] и публикации Яворницкого. Самое поразительное, что Т. Г. Таирова-Яковлева совершила «открытие» этого «уникального» документа в московском переводе с украинского оригинала, посетовав при этом, что «можно только догадываться о том, какие термины использовались в украинском оригинале» [34. С. 69].

Исследовательница ничего не знала и о моей заметке с анализом выписок Гваньини от 2010 г., повторно «открыв» их для науки в своей статье, хотя на самом деле только выявив новый, пусть и более аутентичный список. В целом работа Т. Г. Таировой-Яковлевой содержит поверхностный анализ документов, который дополнительно теряет свое значение из-за игнорирования публикации источников и историографии. Так, не удосужившись заглянуть в первоисточник — труд А. Гваньини, Т. Г. Таирова-Яковлева считает «Хронику Европейской Сарматии», «Хронику Великого княжества Литовского», «Кроникарь княжения русского», «хронику Русской земли» разными произведениями, хотя все это части одного труда, а два последних названия — вообще одно и тоже. Автор оставила без внимания наличие двух редакций текста — краткой и пространной и т.д. [34. С. 67-73].

Возвращаясь к анализу древнерусского аспекта исторической идеологии украинского общества второй половины XVII в., следует поставить вопрос о социально-политических предпосылках его формирования. Еще М. С. Грушевский с сожалением отмечал, что в 1654 г. казацкая старшина не смогла преодолеть рамки сословного самосознания и презентовать себя в отношении России как правящую элиту Гетманщины, каковой она фактически на тот момент и являлась [41. С. 765-766]. Это выразилось в том, что с формальной точки зрения верховная власть царя устанавливалась над отдельными социальными группами украинского общества (казачество, мещане, духовенство), а с фактической — существованием Гетманщины в составе России как автономного образования со своим правителем (гетманом) и политической элитой (казацкая старшина).

Могло ли в этих условиях обращение к истории Древней Руси стать средством эмансипации политических взглядов казацкой верхушки Гетманщины, а позднее левобережной ее части? Проведенное исследование дает на этот вопрос скорее отрицательный ответ. Из кратких высказываний Б. Хмельницкого и П. Д. Дорошенко можно сделать лишь вывод, что древнерусская история подталкивала гетманов к осмыслению исторического и этнического единства всех восточнославянских земель, принадлежавших Речи Посполитой, но не послужила толчком к обоснованию своего господствующего положения в украинском обществе, права репрезентации Малой России (не говоря уже обо всех украинских и белорусских землях) перед верховным правителем — царем или тем более ее независимости. Туманный намек П. Д. Дорошенко на равенство с древнерусскими князьями выглядит здесь скорее как случайно использованный полемический прием, нежели как историко-политическая константа мировоззрения правобережного гетмана.

Социально-политические взгляды казачества концентрировались вокруг идеи прав и вольностей Войска Запорожского как служилой корпорации. Оно так и не оформилось в полноценную протогосударственную идеологию, оказавшись в этом смысле невосприимчивым к историческим аргументам, связанным с древнерусским прошлым. Особенно четко об этом свидетельствует адресованное П. Д. Дорошенко высказывание лидера левобережного казачества И. Самойловича, ставившего себя ниже «дедичных» правителей, какими были древнерусские князья.

Вместе с тем древнерусские сюжеты вполне подходили для достижения некоторых целей в отношениях с царем, за которым, на определенных условиях старшина была готова признать прерогативы верховной власти. Таким образом, знания о периоде древнерусской истории украинских земель использовались [36] казацкой верхушкой инструментально, сначала для политического обоснования вхождения Украины в состав России, затем для подкрепления дипломатических претензий русского государства на земли Правобережной Гетманщины в сношениях с Речью Посполитой. Вместе с тем, степень этой инструментальности была разной, от конъюнктурных заявлений П. Д. Дорошенко и Иосифа Тукальского до достаточно последовательной идеологии, которая позволяла казацкой верхушке занять достойное место в иерархии подвластных русскому царю автономных образований как части его древней отчины, добровольно воссоединившейся со своим «исконным» монархом, и потому претендовавшей, во-первых, на определенные права и привилегии, а во-вторых, на особую заботу государя в деле возвращении оставшихся под польской властью «наследственных» земель, с передачей их под управление гетмана.

Русско-польский Вечный мир 1686 г. окончательно закрепил границы России и Речи Посполитой по Днепру, разделив земли казацкой Украины между двумя государствами, несмотря на то, что в ходе переговоров с польско-литовскими дипломатами руководитель русской внешней политики В. В. Голицын требовал уступки России земель по реку Березину, «как в древние времена» [30. С. 324] (что прямо перекликается с «Истинными доводами»), и даже сумел выторговать примерно тот «треугольник» земель на Правом берегу Днепра, который соответствовал гетманскому варианту «от великия нужды».

Договор надолго похоронил идеи украинской верхушки на объединение земель Правого и Левого берега Днепра под властью царя. Историческая идеология, обосновывавшая этот процесс, видоизменилась. Теперь древнерусское прошлое все больше привлекало казацких интеллектуалов с точки зрения их сословных интересов, обусловленных развернувшимся в последней четверти XVII в. процессом складывания малороссийского дворянства, когда генеральная, полковая и сотенная старшина стремилась закрепить за собой права на наследственное владение землей и крестьянами. От интерпретации в русле идей киевского духовенства о былом единстве Руси и обоснования династических прав Романовых, как наследников Рюриковичей, украинские идеологи переходят к использованию исторической аргументации для обоснования отдельного этнического, хотя и славянского (от некоего племени «козар» или «козаров») происхождения казачества, исконности его социальных прав. Впервые этот постулат был упомянут в сочинении Иоанникия Галятовского «Скарбница», изданном в 1676 г. Автор был с ним не согласен, однако украинские книжники светского происхождения ухватились за идею происхождения казачества от «козар». Последовательное воплощение этот подход получил в «Конституции» Ф. Орлика 1710 г., а также летописи Григория Грабянки, созданной в первой четверти XVIII в. (см. подробней [42. С. 25-46; 3. С. 41-42]).

В приложении публикуются тексты пространной и краткой редакций «Истинных доводов». Документы № 2 и 3 публикуются согласно «Правилам издания исторических документов» (М., 1990), документ № 1 — с сохранением вышедших из употребления в современном русском языке букв, которые могли иметь разное фонетическое звучание в русском и украинском языках того времени (подробнее о принципах передачи текста см. [43. С. 356-357]).

Комментарии

1. В статье даны ссылки на другие работы автора, связанные с данной темой.

2. Украинский исследователь Я. В. Затилюк, констатируя распространенность указанной концепции, пытается рассматривать ее как одно из средств борьбы киевского духовенства за сохранение подчинения Киевской митрополии Константинопольскому патриархату, когда «аргументами ”от истории”» киевское духовенство-де отвечало «на любые попытки переподчинения митрополии». Подобный подход представляется надуманным. Получается, что православные киевские историки и публицисты (например, Иннокентий Гизель) тратили немало усилий, чтобы развернутыми историческими экскурсами «намекнуть» царскому правительству на то, чему они в другой ситуации открыто противились прямыми ссылками на существовавшую традицию поставления киевского митрополита с санкции Константинополя. Методика, когда исследователь видит в упомянутых идеях весьма туманные намеки при отсутствии прямых указаний источников на декларируемую связь, открывает простор для совершенно произвольных реконструкций.

3. Здесь переписчик или публикатор ошиблись. Речь идет не о княжествах («ксенжствах», от польск. «ksiestwa»), но о князьях (и тогда возможно слово должно писаться как «ксенжента», от польск. «ksiazeta» — князья), которые были православными, как и Владимир.

4. Письмо датировано июнем 1675 г. из Батурина. На л. 18 об. на полях помета: «Числа не писано».

5. От польск. «cyrograf» — письменное обязательство. Автор иронично намекал, что не сам ли прародитель людей Адам завещал полякам обладание Войском Запорожским и Украиной.

1. Флоря Б. Н. Отношение украинского казачества к Речи Посполитой во время казацких восстаний 20-30-х годов XVII века и на начальном этапе народно-освободительной войны // Славяноведение. 2002. № 2.

2. Воссоединение Украины с Россией. Документы и материалы в трех томах. М., 1953. Т. 2. 1648-1651 годы.

3. Затилюк Я. В. «Спадкоемцi», «власники» та «охоронцi» киево-руськоi спадщини в уявленнях мешканцiв Гетьманщини другоi половини XVII ст. // Украiнський iсторичний журнал. 2011. №5.

4. Пашуто В. Т., Флоря Б. Н., Хорошкевич А. Л. Древнерусское наследие и исторические судьбы восточного славянства. М., 1982.

5. Плохш С. Наливайкова вipa: Козацтво та релiгiя в ранньомодернiй Украiнi. Киiв, 2005.

6. Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической комиссией. СПб., 1861. Т. 3. 1638-1657; СПб., 1867. Т. 5. 1659-1665; СПб., 1869. Т. 6. 1663-1668; СПб., 1875. Т. 8. 1668-1669; 1648-1657; СПб., 1879. Т. 11. 1672-1674; СПб., 1882. Т. 12. 1675-1676; СПб., 1889. Т. 14. (Дополнение к 3 тому); СПб., 1892. Т. 15. 1658-1659.

7. Степанов Д. Ю. Почему и для кого был издан первый печатный учебник по русской истории // Родина. 2014. № 2.

8. Затилюк Я. В. Давньоруська iсторiя на службi у киiвських церковних iepapxiв середини — другоi половини XVII ст.: полiтична риторика та статус митрополii // Украiнський iсторичний журнал. 2012. № 6.

9. Кузъмук О. С. «Козацьке благочестя»: Вiйсько Запорозьке Низове и киiвськi чоловiчi монастирi в XVII — XVIII ст.: еволюцiя взаемовiдносин. Киiв, 2006.

10. Флоря Б. Н. Воссоединение Украины с Россией в оценке современников // Славянский альманах 2004. М., 2005.

11. Российский государственный архив древних актов.

12. Степанов Д. Ю. «Русское», «малороссийское» и «московское» в представлениях элиты Гетманщины в 50-60-е годы XVII века // Славяноведение. 2012. № 4.

13. Яковлева Т. Руша Гетьманщини: Вiд Переяславськоi ради-2 до Андрусiвськоi угоди (1659- 1667 рр.). Киiв, 2003.

14. Флоря Б. Н. Русское государство и его западные соседи (1655-1661 гг.). М., 2010.

15. Эйнгорн В. О. Иван Андреевич Шматковский, протопоп глуховский и его сношения с московским правительством (1653-1673 гг.) // Киевская старина. 1892. Т. 39. № 10.

16. Флоря Б. Н. Внешнеполитическая программа А. Л. Ордина-Нащокина и попытки ее осуществления. М., 2013.

17. Российская национальная библиотека. Отдел Рукописей (Далее — РНБ. OR). Рукопись Q. XVII. 220.

18. Флоря Б. Н. О формировании идеологии украинской элиты во второй половине XVII в. // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2014. № 1.

19. Мицик Ю. А. Перший украiнський iсторико-полiтiичний трактат // Украiнський iсторичний журнал. 1991. № 5.

20. Флоря Б. Н. Борьба киевского духовенства за права православных в Речи Посполитой в первые годы после заключения Андрусовского мирного договора // Вестник церковной истории. 2014. № 1-2 (33-34).

21. Мыцык Ю. А. «Лiтописец» Дворецких — памятник украинского летописания XVII в. // Летописи и хроники. 1984 г. М, 1984.

22. Софонович Феодосiй. Хронiка з лiтописцiв стародавнiх / Пiдготовка тексту до друку, передмова, коментарi Ю. А. Мицика, В. М. Кравченка. Киiв, 1992.

23. Флоря Б. Н. Митрополит Иосиф Тукальский и судьбы православия в Восточной Европе в XVII веке // Вестник церковной истории. 2009. № 1-2 (13-14).

24. Эйнгорн В. О. Очерки из истории Малороссии в XVII в. М., 1899. Т. 1. О сношениях малороссийского духовенства с московским правительством в царствование Алексея Михайловича.

25. Когут З. Вiд Гадяча до Андрусова: осмислення «отчизни» в украiнськiй полiтичнiй культурi // Гадяцька унiя 1658 року. Киiв, 2008.

26. Алмазов А. С. Библиотека политического деятеля на Левобережной Украине второй половины XVII в. (на примере собрания книг гетмана И. С. Самойловича) // Библиотековедение. 2010. №2.

27. Русская историческая библиотека, издаваемая Археографической комиссией. СПб., 1884. Т. 8.

28. Костомаров Н. И. Руина // Исторические монографии и исследования. СПб., 1882. Т. 15.

29. Смолiй В. Степанков В. Петро Дорошенко. Полiтичний портрет. Киiв, 2011.

30. Кочегаров К. А. Речь Посполитая и Россия в 1680-1686 годах. Заключение договора о Вечном мире. М., 2008.

31. Kocegarov К. Poczatek wojny polsko-tureckiej a stosunki polsko-rosyjskie w pierwszej polowie roku 1683 // Kwartalnik Historyczny. Rocznik CXII. 2005. № 1.

32. Эварницкий Д. И. Источники для истории запорожских казаков. Владимир, 1903. Т. 1.

33. Кочегаров К. А. Легенды и факты по истории славян и Древней Руси в интерпретации украинского гетмана Ивана Самойловича // Предания и мифы о происхождении власти эпохи Средневековья и раннего Нового времени. Материалы конференции. М., 2010.

34. Таiрова-Яковлева Т. Г. До питания про iсторичнi й територiальнi уявлення козацькоi старшини наприкiнцi XVII ст. // Украiнський iсторичний журнал. 2012. № 4.

35. Карнаухов Д. В. История русских земель в польской хронографии конца XV — начала XVII в. Новосибирск, 2009.

36. Ковальский Н. П. Известия по истории и географии Украины XVI века в «Хронике Сарматии Европейской» Александра Гваньини // Некоторые проблемы отечественной историографии и источниковедения. Днепропетровск, 1972.

37. Gwagnin A. Kronika Sarmacjej Europskiej, w ktorej siq zamyka krolewstwo Polskie ze wszystkiemi Panstwy, Xiestwy i Prowincjami swemi; tudziez tez Wielkie Xiestwo Lithew(skie), Ruskie, Pruskie, Zmudskie, Inflantskie, Moskiewskie i czesc Tatarow. Krakow, 1611.

38. Gwagnini A. Sarmatiae Europeae descriptio, quae regnum Poloniae, Letuaniam, Samogitiam, Russiam, Masoviam, Prussiam, Pomeraniam, Livoniam, et Moschoviae, Tartariaeque partem complectitur. Krakow, 1578.

39. Мыльников A. C. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы: Этногенетические легенды, догадки, протогипотезы XVI — начала XVIII века. СПб., 2000.

40. Bielski М. Kronika Polska. Krakow, 1597.

41. Грушевсъкий М. С. Iсторш Украiни-Руси. Киiв, 1996. Т. 9. Кн. 1.

42. Флоря Б. Н. Формирование новой социальной элиты украинского общества (вторая половина XVII — первая треть XVIII века) и два ее идеолога // Славяноведение. 2014. № 2.

43. Кочегаров К. А. Потери Войска Запорожского в Чигиринской кампании 1678 г. // Единорогъ. Материалы по военной истории Восточной Европы эпохи Средних веков и Раннего Нового времени. М., Вып. 2. 2011.

Текст воспроизведен по изданию: Древнерусское прошлое в политических концепциях украинской элиты второй половины XVII века // Славяноведение, № 2. 2015

© текст - Кочегаров К. А. 2015
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© ОCR - Николаева Е. В. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Славяноведение. 2015

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info