-

Димитрий Вишневецкий происходил от одной из знатнейших княжеских фамилий литовской Руси, потомков св. Владимира. В половине ХVІ столетия (неизвестно, с какого именно года), он является в истории предводителем днепровских казаков. Соединяя мужество, идущее на встречу опасностям, с знанием ратного дела, он укрепил Хортицкий Остров (в Екатеринославской Губернии), который избрал для себя жилищем, и успешными поездами наносил страх в турецких и татарских владениях; позже однако, многочисленным турецким войском был вытеснен с Хортицкого Острова. Это и некоторые другия [66] обстоятельства побудили Вишневецкого вступить в службу царя Иоанна Васильевича Грозного (1557), который пожаловал ему город Белев, оказывал ему особенное доверие и неоднократно посылал его воевать Тавриду. Князья черкесские просили у Иоанна Васильевича полководца против крымских Татар (1559), и Вишневецкий был отправлен на Кавказ. После нравственного переворота в русском царе, Вишневецкий бежал от его жестокостей в Польшу (1563). И здесь он пользовался уважением и милостями польского короля Сигизмунда-Августа. Вскоре после того, молдавские бояре, недовольные своим господарем Стефаном IX, призвали Вишневецкого управлять их страною. Он отправился в Молдавию, но был схвачен Стефаном и отослан в Константинополь, где султан велел предать его (1564) мучительной казни: он был сброшен на колья, зацепился ребром, и в этом положении висел двое суток, славя Бога и проклиная Мухаммеда; наконец, один Турок пронзил его стрелою. Перед казнию, рассказывают летописи (см. «Korona polska», Несецкого, т. 3), султан, уважая в Вишневецком мужество и знаменитый род, обещал ему прощение и почести, если только он сделается поклонником Мухаммеда, о чем тот и слышать не хотел. Летописи присовокупляют еще, что Вишневецкий, вися уже на кольях, просил, чтоб ему дали лук со стрелами, и когда его желание было исполнено, он тут же убил нескольких Турок. Султан, узнав о таком неслыханном происшествии, вышел сам на место казни. Лишь только увидел его Вишневецкий, как ослабевшею рукою натянул лук и пустил в султана последнюю оставшуюся у него стрелу; но силы ему изменили, и пущенная стрела не достигла ее назначения; тогда разъяренный султан велел расстрелять героя-мученика из луков. Подробности эти о плене Вишневецкого в Константинополе и о казни его подтверждает по-своему и сообщаемая песня:

В Царигроди, на рыночку,

Та пьет Байда ² мед, горилочку;

Та-й пьеть Байда, та-й киваеться,

Та на свого цюра ³ поглядаеться:

«Ой, цюру — ж мий молодесенький,

Та чы будет мини вирнесенький?»

Та турецький царь заиизджае,

Лыбонь Байду пидмавляе:

— Возьмы в мене доньку-царывоньку,

Та будет маты за жиноньку ⁴. [57]

«Твоя донька хорошая —

Твоя вира проклятая».

Ой крыкнув царь на гайдуки:

— Возьмыть Байду добре в рукы,

Возьмыть Байду и звяжыте,

На гак ребром зачепите.

Та-й высыть Байда, та-й хытаеться,

Та на свого цюра поглядаеться: ⁵

Ой, цюру-ж мий молодесенький!

Подай мини лучок та тугесенький;

Подай мини лучок и три стрылочки:

Ой бачу я три голубочки,

Хочу я убиты для его дочки;

Най ⁶ же я убью царю

Та на славную вечерю!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Ото тоби, царе, за байдыну кару!

Було тоби знаты, як Байду караты:

Було Байди головку изняты,

Его тило поховаты,

Вороным конем ииздыты,

Хлопця соби зголубыты.

После варварской казни, в Варшаве, гетмана Наливайка (1597), Малороссия была предана в жертву всем возможным неистовствам Поляков. Истязания, убийства, насилование женщин, весь народ, объявленный отступниками, а «рыцарство» — холопами, церкви, отданные в аренду жидам: вот какую плачевную картину представляла в эту эпоху Малороссия. Одна Запорожская Сечь была пощажена. В 1605 году Запорожцы пустились в лодках по Дпвпру, осадили укрепленный турецкий город Варну, взяли его приступом, разграбили и обратили в пепел. Кто ими предводительствовал? кто был тогда гетманом на Украйне? неизвестно. Преемником Наливайка история называет Сагайдачного, но [68] когда именно он был избран гетманом, нет достоверных сведений. Кажется однако, что избрание его последовало после уже 1605 года, и это тем более правдоподобно, что Сагайдачный, человек с большим умом и твердым характером, мужественный, любивший более действовать, нежели говорить, не потерпел бы, или, по-крайней-мере, нашел бы средство умерить неистовства Поляков в своей земле. Сверх того, малороссийские казаки, в 1604 году, вспомоществовали Димитрию-Самозванцу овладеть московским престолом; если допустить, что доблестный Сагайдачный был уже в это время гетманом, если не малороссийские летописи, то русская или польская история сохранила бы на своих страницах его имя.

Песня о взятии Варны (замечает Жегота Паули) заимствована из древней рукописи, найденной в Галиции, в Самборском Округе. Из сделанной к рукописи приписки видно, что она писана в XVII столетии некоторым Юрием, кузнецом грушатицким (Jevzy, kowal hruszatycki). Кроме духовных песен и молитв, бывших в употреблении во время татарских набегов, она заключает в себе еще разные легенды и жизнь Владимира-Великого, на малороссийском наречии.

Кляла царыця, вельможна пани,

Чорное-Море проклынала:

— Бодай же море не процвитало,

Вичными часы высыхало!

Та що мого сынка едыничка ⁷

Едыничка в себе взяло!

Чы бы я вийску не заплатыла

Червоными золотымы,

Та билейкымы таларамы?

Чы бы я вийско не прыодила

Червоною китайкою,

За услужейку козацькую?

А в недилейку по ранейку

Зебралыся громадойки

До козацькии порадойки;

Сталы рады додаваты,

Одколь Варны миста достаты:

Ой чы з поля, чылы з моря,

Чылы з той рички невелычки?

Послалы посла аж пид Варну;

Пиймав же посел Турчанына,

Старейкого ворожбыта;

Сталы его выпытоваты,

Одколь Варны миста доставаты:

Ой чы з поля, чылы з моря.

Чылы з той рички невелычки?

— Ани з поля, ани з моря,

Ино з той рички невелычки.

А в недилейку по ранейку

Бигнуть, плынуть човенцямы, [69]

Поблыскують весельцямы.

Вдарылы разом з самопалов,

В седми пятьдесят запалов,

Як полсоткою из гарматы;

Сталы усн козаки до ней ся добуваты ⁸ —

Сталы Турки нарикаты;

Сталы Варны доставаты —

Сталы Турки утикаты,

Тую ричку проклинаты:

Бодай ричка не процвитала!

Вичными часы высыхала!

Що нас Туркив в себе взяла!

Була Варна здавна славна,

Славнийшыи козаки:

Що той Варны миста досталы,

И в ней Туркив забралы.

Мера страданий, какие долгое время претерпевала Малороссия от Поляков, униатов и Жидов, наконец переполнилась. Запорожье, одушевленное Богданом Хмельницким, восстало первое, и поражение польского войска при Желтых-Водах (в Екатеринославской Губернии; 1648 г.) было блистательным началом войны, обнявшей скоро всю Украйну. Хмельницкий был провозглашен казаками — гетманом; к нему отвсюду стекался малороссийский народ, видевший уже в нем своего избавителя; малороссийские города, один за другим, были очищаемы от Поляков... Дальнейшие подвиги Хмельницкого, увенчавшиеся, по зборовскому договору с Польшею (1649), желанным успехом, известны по истории. В октябре 1648, всномоществуемый многочисленным войском крымских Татар, Хмельницкий осадил Львов, главный город тогдашнего «русского воеводства», принадлежавшего Польше. Два дня жители львовские храбро защищались; но не видя другого спасения, вступили потом с осаждающими в переговоры, в-следствие которых и принуждены были заплатить Хмельницкому и его союзникам, кроме дорогих материй и съестных припасов, еще огромную сумму денег. Это-то событие описывает песня, называя однакожь Хмельницкого не по имени, но добрым молодцом; ее обыкновенно поют в Галлиции при колядах.

А в чыстым полю, блызько дорогы,

Стоить наметец дужный, шовковый;

А в тым наметцы стоить столычок,

На тым столычку гречный молодец,

Конемы вййско збырае,

Вийско збырае, та-й пид Львив стае,

Та-й пид Львов стае, все шерегуе, [70]

А свое вийско на Львив рыхтуе;

Як киньмы звернув — аж Львив ся здвыгнув,

Як шабелькив звывъ — Львив ся поклоныв ⁹.

Ой выйшлы к нему уси мищаны,

Ой уси мищаны, уси предмищаны:

Вынеслы ему мысу червоных.

Вин тое бере, та-й не дякуе,

А свое вийско на Львив рыхтуе.

Ой выйшлы к нему уси жыдове,

Уси жыдове, вси кагалове

Вынеслы ему мысу червоных.

Вин тое бере, та-й не дякуе,

А свое вийско на Львив рыхтуе.

Ой выйшлы к нему уси панове,

Уси панове, вси гетманове:

Вывели ему коныки в сидли,

Шабельку в срибли, панну в карети.

Вин тое бере, красно дякуе,

А свое вийско та-й шерегуе;

Як зачав вийско шерегуваты —

Ой бильше Львова не турбоваты ¹⁰.

Нечай (Иичай, Нычай), брацлавский полковник, зять Богдана Хмельницкого и «друг» его, как говорится об нем в одной малороссийской песни ¹¹; к-сожалению, воинские свои доблести он помрачал невоздержным характером, который и был причиною его смерти. После Зборовского мира (1649), тягостного для Польши, неудовольствия между этим государством и Хмельницким, более и более возрастая, повлекли за собою новую войну: в 1651 году, сейм в Варшаве объявил всеобщее ополчение. Пока Польша продолжала вооружаться, Нечай, в том же году начал военные действия с тремя тысячами казаков. Огнем и мечом опустошив польскую Подолию (Брацлавское Воеводство), он остановился [71] в укрепленном городке Красном праздновать наступивший мясопуст; тут казаки предались с своим вождем буйному веселью, как в одну ночь были окружены в-расплох превосходным числом неприятеля-При зареве пылающего города, казацкий отряд был истреблен совершенно. О смерти самого Нечая летописи рассказывают различно: одни, что он пал вместе с прочими; другие, что, видя истребление своего отряда, он искал спасения в бегстве, но был настигнут и убит; третьи, что Нечай успел укрыться раненный, в городском замке, защищался в нем еще три дня, но от ран умер; тогда неприятель с торжеством вступил в замок, и в одной зале нашел тело Нечая, выставленное на катафалке, который окружало русское духовенство, совершая по усопшем паннихиду.

Ой в Красным, пры стави, з зеленого гаю,

Ой крыкнулы козаки: «Утикай, Нычаю!

Од красного-броду, од чорнои-воды,

Иде Ляхив сорок тысяч хорошой уроды».

— Ой як же я маю од туды втикаты,

Свою славу козацькую ппд ногы дептаты! ¹²

Сидлай, сидлай, малый хлопче, коня вороного,

Та-й побижы в чысте поле, чы иде Ляхив много.

Вертаеться малый хлопець аж из Полонного: ¹³

«Иде Ляхив сорок тысяч тыльки без одного».

Козак Нычай молодым о тое не дбае,

Ино з кумою Хмельницкою ¹⁴ мед, вино зпывае.

Подывывся козак Нычай та-й викном (в) кватырку,

Аж там ходять вражьи Ляхи по мисти, по рынку.

Ой як крыкнул Нычай козак на хлопця малого:

— «Седлай, хлопче, седлай, малый, коня вороного,

Собн,вороного, мини полового,

Поиидемо до тых Ляхив, хоть нас есть немного».

Скоро не встыг Нычай козак та-й на коня впасты,

Взяв Ляхамы як снопамы, во два ряды класты.

Чы не той-то хмиль хмилезный, що у пыви грае?

Ой чы той-то Нычай козак що Ляхив рубае.

Чы не той-то хмиль хмилезный що у пыви кисне?

Ой чы той-то Нычай козак що Ляшенькив тысне.

Проиихался Нычай козак вид дому до дому,

Зложыв Ляхив, ой вже тысяч, з кони як солому.

Узяв Нычай Ляхив класты трома шерегамы;

Поглянеться назад себе: тече кров рикамы;

Ой узяв Нычай козак тогда утикаты,

За ным гонят вражьи Ляхи, хотят го пийматы.

Гей питкнувся пид Нычаиом та-й конь на корыню, [72]

Добрав го ся ¹⁵ Калыновський з верха за чупрыну ¹⁶:

«А де-ж твои, Нычаеньку, вороныи кони?»

— «У гетмана, у польного, стоять на прыпони».

«А де-ж твои, Нычаеньку, кованыи возы?»

— «Ой в мистечку Берестечку ¹⁷, стоять на залози».

Гей зобачывь козак Нычай свого брата ¹⁸ в мисти:

— «Поклоныся моей жиньци, а своей невисти;

Мае она, та-й нех бере срибла, злота досыть ¹⁹ —

Нехай мене выкупляе и останку просыть».

Не хотилы вражьи Ляхи срибла, злота браты,

А волилы Нычаенька в дрибный мак мкаты;

Гей ено за годынку, за малую хвыльку,

Нычаева головонька точыться по рынку.

Вы молодыи козаченьки, чы не булы в мисти?

Поклоныться матусеньци, несчастной невисти;

Нехай вона, нехай плаче, а вже не выплаче:

Бо над сыном, над Нычаиом, чорный ворон кряче.

Мороземнко (уменьшительн. Моромзенько), один из любимейших героев малороссийских песней, который называют его «найславный козаче», или говорят о нем, что когда он заиграет «на скрыпаньки, Турчин озоветься и Ляхи заспивають» ²³, влагают ему в уста: «будут знати малы дити, як покину Украину»; и, действительно, когда его не стало, за ним плакала «вся Украина» ²⁴. Таков был Морозенко. Но тем удивительнее, что история даже имени его не упоминает, а малороссийские летописи предлагают о народном своем герое только сбивчивые сведения. Морозенко жил во время Богдана Хмельницкого, мог быть при нем начальником коша ²⁵, участвовал в его войнах с Польшею, воевал и сам Польшу, и везде прославил себя необыкновенною отвагою, стойкостию за родную Украйну, ревностию к православной вере и ненавистию к Полякам, притеснителям его родины и к-тому же католикам. По смерти Хмельницкого, Морозенко, предводя отдельною дружиною, сражался чаще уже с Татарами, нежели с Польшей, и в один наезд свои на Крым был взят в плен под Перекопом, но освобожден по ходатайству гетмана Восточной Украйны, Бруховецкого. В это время (1668) Бруховецкий замышлял освободиться из-под зависимости России и поддаться Турции. Морозенко, гнушавшийся одним именем «проклятых нехристов», сильно восстал против намерения Бруховецкого, старался вооружить против него казаков, разбил Татар, вошедших уже в Украйну на помощь к своему союзнику, но был схвачен лазутчиками Бруховецкого и брошен в тюрьму. Тут Бруховецкий употребил все средства, чтоб преклонить Морозенка на свою сторону: обольщения, угрозы, даже подвергнул его пытке, — Морозенко остался непоколебим. Вероятно, он бы и погиб насильственною смертию, еслиб ему не удалось бежать из тюрьмы. Тогда, затаив в душе месть, Морозенко прибегнул к притворству: он наружно примирился с Бруховецким, присоединил к нему свою дружину, а между-тем о движениях его предуведомлял гетмана Западной (за-днепровской) Украйны, Дорошенка, давно желавшего быть гетманом обеих сторон Днепра. Бруховецкий пошел на встречу русских войск, занятых укрощением в Малороссии мятежа, как близь местечка Опошни (в Полтавской Губернии) ему вдруг перерезал путь Дорошенко. Это дало совсем другой оборот делу. На Бруховецкого, [74] никогда не пользовавшегося народною любовию, напали собственные ето казаки и привели связанного к Дорошенке, который выдал своего соперника опошнинской черни, убившей его дубьем. Дальнейшая судьба Морозенка до его смерти неизвестна. О смерти его показания различны: в одной песне («Запорожской Старины», ч. IV) подробно описано, что он был окружен польско-татарским войском, взят в плен и умерщвлен: это можно отнести к 1677–1678, когда Турки, заключив мир с Польшею, или, правильнее, подарив ей мир, вторглись в Украйну, оспоривая владычество над нею у России. Из станиславовского варианта к предлагаемой здесь песни № I ²⁶, который однакожь я считаю совершенно отдельною песнию, только с одним и тем же началом, видно, что Морозенко укрывался на родине от своих же соотечественников (а не предводительствовал войском и на чужой стороне, как сказано в песни № I),но был пойман и казнен: могло быть и так, когда мы вспомним междоусобия, долго раздиравшие Украйну после Богдана Хмельницкого. Песня № II неопределенно говорит, что Морозенко был «убит» под Шарогродом. Наконец песня № III упоминает о лютой змее, укусившей Морозенка, и невежливо добавляет, что от укушения змеи можно еще найдти лекарство, но от девичьих чар нет никакого спасения; первое, конечно, иносказание; другое — недомолвка, может-быть, намек, что в погибели Морозенка участвовала женщина: это трудно объяснить.

Ой, Морозе! Морозеньку! ты славный козаче!

За тобою, Морозеньку, Украина плаче;

Не так тая Украина, як то гердо вийско.

Заплакала Морозыха, идучы на мисто;

Здыбалы ии тры крзаки, из замку идучы:

«Ой перестань, Морозыхо, так тяжко тужыты;

Ходы з намы, козакамы, мед и выпо пыты ²⁷».

— «Чого-сь мини, мои братя, мед, выно не пьеться!

Гей за царскимы (?) воротамы гердо вийско з Шведом (?) бьеться! ²⁸ [75]

Ой з за горы каминныи (?) гердо вийско выступае,

По сам перед Морозенько сывым конем выгравае.

Склонив же вин головоньку свому коню на грывоньку;

«Бидна-ж моя головонька! от чужая сторононька!»

По пид гору каминную покопаны шаньци:

Ой злапалы Морозенька в недиленьку в раньци;

Гей злапалы Морозенька, назад рукы звязалы,

Гей назад рукы звязалы, до суду ²⁹ внддалы.

Посадылы Морозенька на тысовим стильци:

Знялы, знялы з Морозенька з чересом червинци;

Посадыли Морозенька на жовтим писочку:

Знялы, знялы з Морозенька шовковую сорочку:

Посадыли Морозенька на высокий могыли:

«Гей поглядайся, Морозеньку, по всей Украини!»

— «Украина! милый Боже! як то гердо вийско!

Прощай же ты, стара нени, и ты, любая, причко!»

Слишком-известное историческое событие. Поговорим лучше о самом стихотворении. Ж. Паули, называя его «думою», говорит, что оно [76] заимствовано из старинной рукописи, 1690 года, найденной в Коломйском Округе г. Мирославом из Городенки, ревностным собирателем народных древностей. С мнением г. Паули я несогласен. Из всех сообщенных им исторических песень и дум, эта одна не есть ни песня, ни дума, то-есть народная, но вернее, стихотворение более или менее образованного жителя Галиции, знавшаго, кроме польского, и русинское наречие. Доказательств слишком-много: последовательность в изложении автором происшествий, отчетливость в подробностях, искусственный слог, строгое соблюдение меры и рифмы (с небольшими только исключениями), авторские рассуждения и воззвания, изменение народного характера казацкого (см. ниже), и наконец через-чур уже опольшенный язык сочинения: так никогда не говорили ни до-днепрские, ни за-днепрские казаки; стоит только изучить из песни, которыми они могут похвалиться почти от самого своего появления в историческом мире, в начале XVI столетия, до окончательного уничтожения Запорожской Сечи включительно. Но я не отвергаю, чтобы это галицийское стихотворение, извлеченное, по уверению Ж. Паули, из древней рукописи, не могло быть современным описываемому в нем событию, и, с этой стороны считая его любопытным и достойным внимания, я решился поместить его в числе прочих песень, здесь предлагаемых, присоединив к нему несколько примечаний.

Послухайте, що, з вас жыво ³²,

Як войско воезлыво

Нас, молодцов, омылыло,

И в неславу впровадыло.

Жалься Боже на гетмана,

Самойловыча Ивана,

Що заказав Хрыстыяном

Пойты быты бисурманов;

Турком пршыязнь в том показал (1),

А козаком славу змазал,

Котру в полю баткы наши

Здобывады, бьючы башы ³³.

Ото-ж бачыш, що ся стало,

И без тебе ся нам жало,

Короловы и Поляком,

Кавалиром и козаком.

Выйшлы Турки всимы силы,

Щоб цизара и Нимциов збылы;

Король Нимциом посылкует,

Турком бытву ознаймует.

Та в недилю бардзо рано

Всимы трубы заиграно, [77]

Тяжко з гармат огня дано,

Од короля заволано:

Нуте, Ляхи, вси за мною,

Скочте щыре, з охотою;

Будут Турки утикаты,

А мы будем их рубаты.

А од рана аж до ночы

Не оден там замкнув очы

И на крвавом полю зостав.

На викы ся з свитом розстав.

А везыра и з Туркамы

Побыл моцно с Татарами;

Затым Нимциов обороныл —

Так те-ж Видень ³⁴ освободыл.

Там здобычы не малыи:

Бралы Ляхи золотыи;

Наметов ся позостало —

Видняном ся все достало.

А где-ж колы так щаслыве

Быто Туркив, та скваплыве?

И выгнано з их же маньцув,

Легло сто тысяч поганьцув.

Дила Нимци вси забралы,

Королевы дяковалы:

Нас, королю, одкупылесь,

На свит повторне вродылесь;

Нехай твоя слава слыне,

Турецькая нехай ныне;

Нех по смерты твои косты

Посьвятятъся з высокосты! ³⁵

Король тым ся бардзо тишыт,

А из Видня з войском спишыт,

Кождому ся мыло ставыт,

Нигде ся з войском не бавыт.

Турки зраду там готуют,

Пры Парканах ся шыкуют,

И з неначка наступают,

В четверг Ляхив побывают.

Король потом передмову

Чыныт до ных не веселу:

Мылы Ляхи не дывуйте,

На суботу ся готуйте. [78]

Скоро тое вымовляет,

Всих войсковых потишает;

Допоможы, Боже, просым,

Рукы нашы к теби зносым!

Та в суботу, под Парканом,

Дано хлосту Турком — паном;

На полю их покладано,

Зо всих сторон в Дунай гнано.

Башы, Турки, як быдлята,

Пошлы в Дунай небожата,

Там же Ляхи их рубалы,

Кровью Дунай фарбовалы.

Ото-ж, Турки, ваша пыха

Наробыла вам же лыха:

Хтилысте липшыи буты,

Та естесьте добре быты;

Башов вашых испиймано

И до Польщы их забрано;

Украина тепер скаче, —

Царь турецький ревне плаче,

Миста позбул, иншый их здобул,

Король миста поодоырал

И Нимциом их пооддавал,

Выном Ляхив учестовал.

Было выно по чотыры,

Бо го пылы и костыры ³⁶;

А мы за Днипром (2) сидилы,

Простуху та воду пылы.

По так славной в Нимцях войни,

Пошов король до своий земли,

Украину одбыраты

И Волохив осадзаты.

На весну ся изберае,

Всих хрыстыян запрашае: (3)

Поможыт мне Туркив збыты,

Будет сам Бог нам щастыты.

А молодци небожата,

Щаслывыи козачата,

Войну строгу одступылы, (4)

Здобыч многу утратылы. (5)

Королю наш мылостывый!

Будь же ты нам лытостывый,

И выймый нас з той неволи,

Будем тоби завше к воли. [79]

Королю славный! додай славы!

Не бороны переправы

Нам, козаком — небораком,

Пойты и к тым паном-Ляхом.

Юж, гетмане, наша ныва

Достыгае, будут жныва.

Зеленая весна иде —

Козаковы служба буде.

Идит з Нызу Запорозьци

До короля его мосьци;

Идит з намы за-Днипраны,

Потишайте хрыстыяны.

Возьмымося вси за рукы,

Бысьмо вмилы пойты в мукы;

Запорожцы! станьте з намы,

А чей будет Бог за намы! —

1) В этих пяти стихах есть и правда и ложь. Самойлович-гетман, по переяславскому договору, и За-Днепрской Украйны, присягнувшей, в 1674 году, на подданство России, никогда не запрещал казакам «бить бисурманов», когда обстоятельства тому не противились. Но в эпоху осады Вены Турками (1683), обстоятельства именно были не таковы. Царь Феодор Алексиевич только-что перед тем (в 1682) предпочел союзу с Польшею — мир с Турциею, который и был заключен, на двадцать лет, в Бахчисарае; после чего, весьма-естественно, Самойлович не мот содействовать польскому королю, Яну Собескому, выступившему с войском на помощь Австрии. Впрочем, запорожские казаки, из тех, которые еще признавали власть Польши, участвовали в избавлении Собеским Вены от турецкой осады, и за оказанную ими в этом деле храбрость получили от него привилегию, подтверждающую их права и вольности. Но опять, в 1684, Самойлович действительно вызывал универсалами в Малороссию казаков, находившихся в польской службе. Что же касается до «приязни» будто-бы Самойловича к Туркам, то он не мог питать ее, сражаясь с ними и с Татарами почти беспрерывно во все время своего гетманства; но еще более недоверяя Польше, он считал выгоднее для России, особенно в-отношении к Украйне, быть в мире с Турциею, нежели с Польшею, и потому много способствовал заключению бахчисарайского мира. Когда же несколько позже (в 1686) заключен был в Москве союз с Польшею против Порты, Самойлович выразился об этом так: «купыла Москва лыхо та за свои гроши». Он присоединил к русским войскам, двинувшимся в Крым, шестдесять тысяч казаков; но поход этот, как известно, был неудачен.

2) В-отношении к России: до Днепра. Автор стихотворения непременно хочет, чтобы его считали казаком.

3, 4) Это должно разуметь о военных действиях Польши 1685 года ³⁷, до московского союза; в 1686, как выше сказано, казаки участвовали в [80] войне с Турциею. Но оба польские похода, 1585 и 1686, были так же точно неудачны, как и русско-казацкий 1686 года; следовательно...

5. Этот стих несправедлив. Следующие две строфы, заключающие в себе воззвание казаков к польскому королю: об освобождении их «из» неволи» (т. е. от зависимости России), и о том, чтоб он не препятствовал им присоединиться «к панам-ляхам», обличают еще более, что «дума» Ж. Паули не народная; в ней изменен народный характер, а этого не могло быть в народном произведении. Казаки, вскормленные войною и выставившие против Крыма шестдесят тысяч войска, едва-ли имели надобность просить польского короля, и к-тому же в таких жалостных выражениях, вовсе не в казацком характере, об освобождении их «из неволи». Другая их просьба, состоящая в том, чтоб польский король не препятствовал им присоединиться к Ляхам, не имеет также никакого основания, когда Собеский только того и желал, чтоб отделить Украйну от России и подчинить ее снова Польше.

Ж. Паули относит смерть Ивана Коновченка ко времени вторжения гетмана Куницкого в Бессарабию, в 1684 году. Событие это известно по истории. Ян Собеский назначил гетманом небольшой части Заднепрской Украйны, принадлежавшей еще Польше, шляхтича Куницкого. Куницкий, в 1684, вторгся в Бессарабию, но встреченный татарским войском, под предводительством сына крымского хана, обратился в бегство, за что и был убит своими же казаками. Это ли самое событие рассказывается в нижеследующей песни, с точностию в ней не объяснено; Ж. Паулп, в подтверждение своего мнения, говорит только: «как это видно из подобной украинской песни», которая мне неизвестна; я замечу однако, что в песни, здесь предлагаемой, гетман здравствует, тогда как, по истории, Куницкий убит казаками, и такое важное происшествие, как смерть гетмана, едва-ли было бы в песни опущено, даже без малейшего намека; сверх того, Коновченко был родом из города Черкасс ³⁸, принадлежавшего в то время к русской Заднепрской Украйне, над которою гетманствовал Самойлович; а Самойлович, как я имел уже случай сказать, в одном из примечаний к предъидущей песни, не любил, чтоб подчиненные ему казаки находились в посторонней службе, особенно же из знатных казаков, каким конечно был Коновченко, который «с самым гетманом садился завтракать и обедать». Замечательно в настоящей песни запорожское правило, чтоб перед сражением сперва «Богу помолиться и горелки не напиваться».

В славным мисти Черкаси там була вдова,

Вдова Коновчыха красна, молода; [81]

Мала она сына одного, Ивася,

Та-й той ся на вийну наперае ³⁹:

«Гей, гей, маты-ж моя, ридненькая маты!

Пусты мене з козакамы погуляты,

Щобы отцевскую славу не утыраты!»

Маты го не пускае, та-й розрадзае ⁴⁰:

— «Ой, сыну мий, сыну, сыну Ивасю!

Чы ты, мий сыноньку, не маеш де буты?

Чы ты, мий сыноньку, не маеш що пыты?

Чы ты, мий сыноньку, не маеш що иасты?»

«Гей, гей, маты-ж моя, ридненькая маты!

Таки пийду з козакамы погуляты,

Щобы отцевскую славу не утыраты!»

Пийшла маты до церквы Богу ся молыты,

А вин зачав отцевскои зброи смотрыты;

Знайшовшы, зачав полою видтераты,

И чы скорый на герц ⁴¹ поспишаты.

Далы сусиди мами до церквы знаты,

Покинула вона та-й службы слухаты;

Сама побигла своего сына догоняты:

— «Ей, сыну мий, сыну, верныся до дому!»

«Ой не вернуся я, моя мыла маты,

Таки пийду з козакамы погуляты,

Щобы отцевскую славу не утыраты!»

Маты ся вернула: «Бодай же тя, сыну,

Бодай же тя, сыну, тры недоли спиткало:

Одна недоля: щоб тя паны не любылы,

Та-й до свого курыня та-й не прыймалы;

Друга недоля: бы ясни мечы порубалы;

Третя недоля: щоб тя кули пострилялы!»

Як прыихал Коновченько до обозу —

Там з ным ся вси паны зачалы вытаты;

Ейо паны дуже соби полюбылы,

И до курыня свого его прыймалы;

З самым гетманом сив снидаты, обидаты.

Его паны не пускають, а вин ся наперае:

«Ой, паны мои! паны вельможныи!

Пийду я на герц з козакамы погуляты,

Щобы отцевскую славу не утыраты!»

— «Ей, Коновченьку, не иди на герц з козакамы:

Бо як зобачыш з Туркив кров, то на кони зимлиеш.

То на кони зимлиеш и до дому не прыидеш».

«Ой таки я пийду з козакамы погуляты,

Щобы отцовскую славу не утыраты!»

Ой рано, ранесенько и коника сидлае,

И коника сидлае, и на Бога не згадае,

И на Бога не згадае, и на вийну ся наперае.

Ой выихал з козакамы — и козаки ся розступають,

И козаки ся розступають, и ему Биг допомагае, [82]

Ему Биг допомагае, а вин Туркив рубае.

Ой у вечир прыиздить вин до курыня:

— «Ой чы иив ты вечереньку?» его гетман ся пытае,

«Ой, гетмане! я то тепер рыцерства достав,

Бо я всим перед вив, жадного ⁴² ся не страхав!»

Ой рано, ранесенько и горылкы ся напывае,

И иисты ся доправуе, и на вийну ся зберае.

— «Ой, сыну Коновченьку! треба ся вперед вмыты,

И Богу ся помолыты, витак на вийну иты».

«Ей, наш гетмане! колы я ся вчера Богу не молыв,

И лыця-м не мыв ⁴³ — а я тыльки Туркив порубав».

— «Ей, сыну Ивасю! треба ся, сыну, вперед умыты,

И Богу ся помолыты, и горилкы ся не напываты:

Бо ты горилкы ся напьеш — сон головку похылыть,

Изобачуть тя Турки — то воны тя порубают».

«Ей, ваш гетмане! я их ся не страхаю;

Най ся воны мене страхають, як я выйду на герц погуляты?

Гей поиихал на вийночку — сон головку похылае,

Коникови ся по грыви постеляе.

Ей вздрилы немовильне Турки, прыбиглы, его порубалы:

— «Слава тоби, Боже! що мы его досталы,

То то вин вас много людей збавыл!»

А вин тогди собп прыпомныв:

«Тото мене моий маты слова спиткалы!

Гей, гей! милый Боже! тото я ии не слухав!

Та не кажить моий мами, що так марне загынув —

Але кажить моий мами, що тры барви на рик бере:

На весну зеленую, в осени чорненькую, а в зыми биленькую...»

Ой идут козаки з вийны —

Выйшла стара маты,

Свого сына выглядаты;

Ей почала ся пытаты:

— «Вси паны з вийска идут,

Мого сына тыльки коника ведут?..».

Вона тому не звирыла.

Ой! выйшла вона на могылу,

Подывыться у долыну:

Вси паны з вийны идут,

Ей сына барву несуть,

Вона тому не вирыла,

И ще ся запытала:

— «Чы далеко мий сын иде?

То вин дуже бай заслаб,

Що вин свого коня не вив,

Що вин свою барву не нис?»

Ой! выйшла вона на могылу,

Подывыться у долыну:

Вси паны з вийны идут,

Ей сыну голову несут.

Та-й ей показалы: [83]

«Ой, вдово Коновчыхо!

Нема твого сына, Ивася!

Турки его порубалы,

И на смерть пострилялы!»

Следующие семь песень ⁴⁴, не выводя на сцену известных исторических лиц, или событий, рассказывают, так сказать, повседневные случаи из эпохи войн или, правильнее, постоянной, упорной на жизнь и смерть, борьбы Украйны с ее непримиримыми врагами «проклятыми нехристями», то-есть с Турциею и Крымом. Это самая верная характеристика турецко-татарских набегов того времени, состоящих в грабеже, убийствах, пленении жен и детей, и тому подобное. Молодая казачка, увезенная в неверную землю, становится там наложницею одного Татарина, и, позже, не узнает своей матери, доставшейся, после нового набега, по дележу, тому же Татарину: подробности вообще весьма-любопытные.

А з горы, з долу, витрец повивав,

Дунай высыхав, зилом зарастав,

Зилом трепетиом, вшелакым ⁴⁵ цвитом:

Дывное звире зиле спасае;

Зиле спасае сывы оленец;

На тым оленцы пятьдесят рижкив, один тарелец;

На тым тарелцы гречный молодец

На гуслях грае, красно спивае.

Надыйшов к нему татунио его:

«Ты, сыну, сыдыш, а ниц ⁴⁶ не выдыш —

Турки ии Татары Пидгир узялм,

Пидгир узялы, волив загналы».

— «Сидлаймы, тату, коня быстрого,

Коня быстрого, меча острого;

Най я поииду Турка догоню,

Мое Пидгире назад оброню,

Назад оброню, краще посажу».

Ой догоныв го, там го розроныв,

Свое Пидгире назад оброныв.

Назад оброныв и краице всадыв. [84]

Ой всадыв же тры села з людьмы:

А одно село — з старыми людьмы,

А друге село — з парубочкамы,

А третье село — з паненочкамы.

Старыи люде усим судылы,

А порубочкы в вийску служылы,

А паненочкы шытынка шылы.

Щось у поли забилило:

Ой, чы гусы, чы лебеди?

Тепер гусы не литають,

А лебеди не плывають; —

Татарове полон женуть ⁴⁷:

Одын полон з жиночкамы,

Другый полон з дивочкамы,

Третий полон з диточкамы.

Сталы кошом пид Ярышом ⁴⁸

Та взялыся паиоваты:

Дивка впала парубковы,

А тещенька зятеньковы.

Взяв вин ии по пры кони;

Ой кинь бижыть дорогою,

А тещенька терныною;

Назад себе поглядае,

Кровця слиды залывае,

Чорный ворон залитае,

Та ту кровцю изпывае.

Прыизджае вин до двору:

«Выйды, выйды, Татарочко!

Прывивем ти невильныцю,

А до смерты робитныцю».

А вона ии та-й завела,

Тры роботы загадала:

Оченькамы стадо пасты,

Рученькамы кужиль прясты,

Ноженькамы колысаты.

Теща дытя колысала:

И дытыни прысьпивала;

«Люлю, люлю, Татарчатко!

По доненьци унучатко!

Бодай стадо выздыхало,

Бовай кужиль попелила,

Бодай дытя скаменило!»

Учув то вирный слуга.

Чы чулы вы, паненонько,

Як вам кляла робитныця: [85]

Бодай сгадо воздыхало,

Бодай кужиль попелила,

Бодай дытя скаменило!»

Ой побигла Татарочка,

Бигла боса без пояса,

Та вдарыла по лыченьку

Свою ридну матыноньку.

Ой ты, доню моя, доню!

Не тилько-м тя годовала,

По лыченьку тя не была».

— «Мамко-ж моя старенькая,

Почом же-сь мя изпознала,

Що-сь мя доненьком назвала?»

«В недилю-сь барвинок ризала,

Та-й-сь си пальчик видризала,

И потому-м тя пизнала».

— «Маты моя, мыла маты!

Скидай з себе тыи шаты ⁴⁹,

Возьмы дорогии шаты;

Будеш з намы пануваты».

«Липшы мои убоги латы,

Ниж дорогии твои шаты;

Я не хочу пановаты,

Пийду в свий край загибаты».

«Слугы-ж мои та-й вирныи!

Пряжить кони вороныи,

Везить мамку в ии край!»

«Гонять, манко, на сторожу,

Под Чорный-Лес ⁵⁴, на могылу;

Выдыть ми ся, моя мамко,

Що виддав (?) я там загыну!»

— «Видперайся, мий сыноньку,

Що коника та-й не маеш».

Далы коня, далы зброю,

— «Вставай, сынку, до побою!»

Ииду мылю, ииду другу,

Ииду ничку, ииду другу;

Мий коничек ослабае,

Сон головку похыляе.

Ой прыпнув я кониченька

До явора зеленого;

Сам прыклоныв головоньку

На маленьку годыноньку:

Ой я заснув, моя мамко...

Ой прыбиглы Татароньки,

Аркан втяглы, коня взялы,

Дивци бранци даровалы.

Ой встаю я раненько:

Аркан втягтый, коник взятый!

Ой выйду я на горочку,

Подывлюся в долыночку:

Идут Ляхи на тры шляхы,

А Татары коньмы грают,

А мого коника ведуть;

На ным сыдыть дивка бранка,

Дивна бранка Марыянка;

Русу косу розчесала.

До батенька лыст пысала:

Най си тато не турбуе,

Най ми посаг ⁵⁵ не готуе:

Я вже посаг утратыла,

Пид хвором, яворыном,

Тай з невирным Татарином…

Ой поиихав Романонько

До Сучавы ⁵⁶ на ярморок,

Там состритыв его Турок,

«Ой, Романе, Романоньку!

Чы маеш ты родыноньку?»

— «Ой маю я родыноньку.

Одну сестру Олыноньку».

«Ой Романе, Романочку!

Продай сестру Олыночку

За коники вороныи,

И за сидла золотыи,

За уздела шовковыи

И за сидла золотыи;

Дам ти коня вороного,

На другого срыбра много».

Прыйшов Роман до домоньку,

Склоныв на стил головоньку,

Та-й гадае си думочку:

Чы продаты Олыночку?

Встав, зарвався, пийшов з шумом,

Тыльки выхер за ным свыснув,

Дощ ударыв з ясным громом —

Роман з очей на вик згынув. ⁵⁷

Сестра бидна ся дывуе,

Певно глядыть коньця тому,

Серце ся ий крае з жалю,

Що Романа нема дома.

Иде Ромап до домоньку,

Спустыв на дил головоньку.

Выйшла сестра Олыночка;

Пытаеться вона его:

«Ой, братчыку, Романчыку!

Де ты того коня взяв?»

— «Мини Турчыв подаровав;

Дав мини коня вброного,

На другого злота много. [89]

Ой, сестрычко, Олынечко!

Та-й свитлоньки повымытай,

И в покоях позакадзай». ⁵⁸

«Ой, братчыку, Романчыку!

Та же завтра не недиля».

— «Ой, сестрычко, Олынечко!

Помый дверы мостовыи,

Застель столы кидровыи,

Помый мыскы срыбрныи,

И ложочки золотыи».

«Ой, братчыку, Романчыку!

Та же завтра не риздво».

— «Ой, сестрычко, Олынечко!

И свитлоньки повымащай,

И викна красно повытырай».

«Ой, братчыку, Романчыку!

Та же завтра не велык-день».

— «Ой, сестрычко, Олынечко!

Русу косу соби звый,

Та-й красно соби заплеты —

Гости завтра сподывайся».

Ой погляне вона в поле:

«Ой, братчыку, Романчыку!

Що то в поли за дымове?

Чы то вирлы крылма бъються!

Чы овчары з турмы гонять!»

— «Так, сестрычко, Олыночко!

Вирлы крылма землю збылы,

Порохамы скопытылы».

«Ой, братчыку, Романчыку!

Що то в поли за дымове?

Чы то вирлы крылма бъються?

Чы овчары з турмы гонять?»

— «Ой, сестрычко, Олыночко!

Скажу тоби правду щыру:

То-то в поли не дымове,

Ни то крылма вирлы бъються,

Ни овчары з турмы гонять;

Леш ⁵⁹ то Турки и Татары —

А вси то твои бояры».

А Олена як то вчула,

На слугу вирну крыкнула:

«Ой, кухарко, кухарочко!

Дай ми ножа остренького,

До завоя тоненького».

Тонкий завий укроила —

Ниж в серце се устромыла...

Ой надбиг брат Романонько!

— «Ой, сестрычко, Олыночко!

Що-ж ты соби изробыла?

На що-ж ты ся та-й пробыла?»

Вона иому видповила: [90]

«Лучше тутай погыбаты,

Ныж з Туркамы пробуваты...».

Прыизджають Турков много

До Романа на пидвире:

«Отворы нам, Романоньку,

Иидем до тя у гостнну;

Ой, чы даш нам, Романоньку,

Твою сестру, Олыноньку?»

Ой не выйшов Романонько,

Выйшла тыльки кухароньха.

«Ой де той ваш Романонько?»

Пытаються Турки ии.

— «Ой поиихав Романонько,

Та-й до лиса по дрывонька».

«А де-ж то та его сестра,

Его сестра, Олыночка?»

— «Днесь завий соби кроила —

Ниж в серце си устромыла».

Вбиглы Турки до свитлоньки,

Выдять тило Олыночки,

Вытягнулы на пидвире,

Та-й взялы до ней стриляты,

А потом в штуки рубаты.

Так стрилялы, так рубалы,

Аж калыновы лугы,

З велыкои барзо ⁶⁰ тугы,

Зачалы ся розлигаты. ⁶¹

В 1768 году запорожские казаки, под начальством Максима Железняка, вторглись в польскую Украйну, умерщвляя по селениям и местечкам католиков, униатов и Жидов. Против них был послан отряд польских войск, но часть этого отряда предалась на сторону Запорожцев, которые, усилившись еще более значительным числом украинских казаков, осадили укрепленный город Умань (в Киевской Губернии). После однодневного сопротивления, город сдался, обнадеженный осаждающими, что жители его будут пощажены; но этого не было исполнено: город был разграблен, и жители, около двенадцати тысяч — вырезаны. По свидетельству рукописей того времени, городские колодцы и ямы были завалены трупами; золото казаки делили между собою ковшами. Другой отряд польских войск рассеял наконец казаков; Железняк успел однакожь бежать, но прочие казацкие начальники были схвачены и казнены. [91]

Нещаслыва баталыя лыха наробыла;

А в Секвинцу козачейкив велыка могыла!..

Здыбалыся козачейки в секвинской дубыни —

Лежать Ляхи на тры шляхы, на пивторы мыли;

А староста волыньский з за горы выглядает,

А Борейко ⁶² без кульбакы оклик ⁶³ утикает.

Крыкнув козак запорозьский та на нашы люде:

Идет волыньский воевода — баталыя буде!

В славным мисти у Киеви вдарено з гарматы —

Не одного козачейка заплакала маты.

Нещаслывы мисяць квитень настав у тым року:

Нещасному Борейковы потекла кров з боку;

Поклонывся пан Борейко пану воеводи:

«А вже-ж мини з козакамы воюваты годи!

Годи, годи, козачейки, з вамы воюваты:

Идить до миста Сатанова ⁶⁴ жыдив рабоваты!»

Хвалылыся козачейки, до Сатанова йдучы:

Будем драты, пане брате, з китайкы онучы!

Козачейки полы дралы и плечы латалы,

Перед собой десять тысяч Ляхив проганялы.

Выйшло вийско козацькое та з миста Свинкова —

А летылы паны Ляхи з коней як солома.

А в Уманю з гармат быто, а в Скови тыхо;

Прыйшла Москва пид Усятын ⁶⁵ — в Сатанови лыхо.

Ой, як прыйшлы паны Ляхи та пид Соколивцы ⁶⁶ —

Валялыся козачейки, як биленьки вивцы!

Литай, литай, сывый орле, по глубокой долыни!

Засылают Ляхи по всей Украини;

Жывить, жывить, Украинцы, не бойтесь ничого:

Повишено в Пятыгорах ⁶⁷ козаченькив много.

Мрие, мрие ясен мисяць — а в недилю рано,

У сотныка Авлевенчыка Авлаврына Козаков повязано;

Атаман же з есавулом ⁶⁸ пана рейментара просят,

А до Бога жалобненько свои рукы взносят:

Вызволь же нас, мылый Боже, а з тоей неволи!

Пан рейментар им отказуе:

«Умиете, песи сынове, Полякив воюваты,

Та вже-ж то вам потреба в Пятыгорах погыбаты».

Щебетав же соловенько рожнымы голосамы —

Та вмылыся козаченьки дрибнымы слизамы.

А не слухаты було заяця, мылыи братя!

Бигав, бигав заяць, теперь у сит упав;

Не один же козак добрый через него пропав! [92]

А вдарено в Билей-Церквы ⁶⁹ з грозной гарматы —

Та заплакала не одная козацькая маты;

А вдарено у Киевн з грозной рушныци —

Та заплакалы за козаченьком ридныи сестрыци;

А вытяглы в Пятыгорах и з тугого лука —

Та вже-ж, пане рейментару, з тобою розлука!..

Выихалы козаки з обозу,

Сталы соби конец перевозу;

Один каже: темна ничка, темна;

Другый каже: быстра ричка, быстра;

Третий каже: жебы ⁷⁰ се кони збыты,

У Марысеньки на вечери быты.

Марысенька по садочку ходыть,

А за нею рожне зиле зходыть:

«Ой вырву я зила рожне з ранку,

Ой пошлю я мылому в подарунку;

Нагнивался мий мылый на мене,

Не хотил браты подаркив вид мене,

Ой в соботу на пизну вечерю».

А в недилю рано соньце зходыть —

Пан рейментар по рыночку ходыть;

За ным козак винце в руци носыть,

Свого пана рейментара просыть:

«Ой, пане-ж наш, рейментаре!

Заберы си всю козацьку зброю,

А нас не дай в тяжкую неволю;

Заберы си кони вороныи,

А нас не псуй, бо мы молодыи».

— «Заберу я всю козацьку зброю,

А вас виддам в тяжкую неволю,

И заберу кони вороныи,

А вас зепсую, хоть вы молодыи».

Ой вы, хлопци, славни молодцы!

Не ходите рожнымы шлахамы,

Не уганяйте в Польщи за Ляхамы:

Бо Ляхи суть мырныи люде

А вам колысь-кольвик ⁷¹ бида за то буде!

1. Заимствованы из книги: «Piesni ludu ruskiego w Galicyi», изданной во Львове Жеготою Паули. До-сих-пор вышла в свет только первая часть этого собрания, заключающая в себе: 1) обрядные и 2) исторические песни. Последние все (за исключением одной, о битве при Желтых-Водах, во время Богдана Хмельницкого: «Чы не той-то хмиль, що коло тычин вьется», напечатанную уже в «Запорожской Старине», г. Срезневского), с вариантами издателя, предлагаются здесь читателям. Для облегчения труда тем, кто, не ограничиваясь одним прочтением песен, пожелал бы короче с ними познакомиться и припомнить себе описываемые в них события, присовокуплены мною примечания, которые, льщу себя надеждою, для этой цели не будут совершенно-лишними: они почерпнуты частию из примечаний самого издателя, частию из «Истории Малой-России», Бантыш-Каменского, «Запорожской Старины», и т. п. В песнях и вариантах, я удержал правописание издателя, который руководствовался народным выговором; нельзя однакожь не заметить у него слишком-частого употребления буквы ы, хотя в защиту этого правописания и можно сказать, что если малороссийское ы, в большей части слов, мягче русского ы и польского у, то оно на столько же тверже букв — русской и или польской i. Ошибки, неизбежно вкравшиеся в подлинник, большею частию по причине печатания малороссийских слов латинскими буквами, также разноречия в правописании одного и того же слова, мною исправлены. Наконец почитаю излишним распространяться о том, что «люд русский» в Галиции (Русины, Русняки) и Малороссияне составляют один и тот же народ, и что руссинское или руснякское наречие и малороссийское — одно и то же; вся разница, незначительная впрочем, между этими двумя наречиями заключается в несколько большем количестве полонизмов в первом, русинском, наречии. В этом смысле, предлагаемые песни служат дополнением драгоценному собранию малороссийских исторических песен и дум, изданных И. И. Срезневским. Ф. Е.

3. Цюра, чура. Так назывались мальчики, находившиеся у казаков в услугах и следовавшие за ними в походы, род военных слуг, оруженосцев или пажей. Из выражений, в каких обыкновенно упоминают о них малороссийские песни, видно, что казаки питали особенную привязанность к своим чурам, которые весьма-часто жертвовали за господ своею жизнию.

8. «Ся добуваты» — полонизм, вместо: добуваться.

9. «Львив ся здвыгнув, ся поклоныв» — полонизмы, вместо: Львив здвыгнувся, поклонывся. Будущий издатель сборника малороссийских песен, все полонизмы должен исправить, реставрируя, так сказать, русинскую песню во всей чистоте малороссийского наречия. Я не считал себя в праве этого сделать, и потому, что хотел познакомить русских читателей с трудом Ж. Паули в том самом виде, в каком он есть, и потому еще, что эти полонизмы, отмеченные мною, впрочем, в выносках, показывают незначительную разницу между наречиями малороссийским и русинским. Во всяком случае, реставрация, о которой я говорю, знающему по-малороссийски и немного по-польски, не представит никакого затруднения.

10. Однакож в 1655 году, Хмельницкий вторично осадил Львов, который, как и в первый раз, принужден был откупиться дорогою ценою.

12. В иных местах прибавляют сюда еще два стиха:

21. Следовательно, Иван Нечай — не Данило (см. Б. Каменского, ч. 1, примеч. 2 и 304).

22. В Подольской Губернии, в Ямпольском Уезде, близь деревни Черемошной, видна и теперь высокая могила (надгробный курган), окруженная шестью меньшими могилами; первую из них простой народ называет могилой Нечая. Ж. Паули.

23. «Бильше Ляхи бояться Морозонька, як мороза» — говорит еще малороссийская поговорка. Тут каламбур в слове Морозонька, которое можно понимать и как собственное имя, и как уменьшительное слова «мороз».

25. В движении Хмельницкого к Пиляве (в Подольской Губернии — 1648) Морозенко начальствовал, как описывается в одной песни («Запор. Стар»., Ч. IV), «леестровым табором», т. е. реестровыми казаками.

26. В самой песни не говорится ясно о смерти Морозенка.

27. В окрестностят Станиславова (в Галиции), после этого стиха поют иначе:

«Ой десь-то мий Морозенко та вже з Турком бьеться».

29. Что это за царские ворота и каменная гора? Откуда взялись Шведы? Кому и за что отдан Морозенко под суд, и еще на чужой стороне (где же именно) — не догадываюсь.

30. Это единственная песня, которая указывает именно место, где лишился жизни Морозенко. Шаргород (Шарогрод, Старогрод) — теперь местечко в Подольской Губернии, в Ямпольском Уезде, некогда значительный и укрепленный город, принадлежавший фамилии Замойских; он судился правом магдебургским. Во время турецкого владычества в Подолии, Шаргород получил название «Кучук-Стамбула», т. е. Малаго Стамбула. Еще до 1820 года, на лежащих вокруг Шаргорода полях, видны были развалины зданий и следы рвов, тянущиеся от него по всем направлениям более нежели на семь верст. Это достаточно свидетельствует о обширности прежнего города. Ж. П.

32. Списана без малейших изменений и поправок,

33. Какая разница с безьискуственным слогом предъидущих песен!

37. Около этого же времени, говорит Ж. Паули, могла быть сложена и самая«Дума».

39. «Ся наперае» — вместо: напераеться. То же и в других подобных местах.

41. С польского: harc (схватка перед сражением, наездничество); отсюда — гарцовать.

44. Песни эти опольшены более прочих песень, что особенно заметно в местоимениях и глаголах. Встречающиеся, и довольно часто, в этих семи песнях слова: мя, тя, ся, ми, ти, си и се, го, му — это сокращенные местоимения, вместо: меня, тебя, себя, мне, тебе, себе, его, ему. Полуслоги: м а сь — это отделенные, в духе польской грамматики, окончания глаголов в первом и во втором лице прошедшего времени. Я уже сказал выше, что все подобные полонизмы следует исправить.

47. Ж. Паули замечает, что также точно начинается одна морлацкая песня:

48. Местечко в Подольской Губерния, в Могилевском Уезде.

50. После каждого стнха припевают: «Гей море бре!».

51. В некоторых местах окончание песни такое:

52. По замечанию Ж. Паули, схожее с этим описание находится в одной великороссийской песне (см. «Древния Российские Стихотворения». Москва. 1818. стр. 209):

54. Чорный-Лес находился некогда в Киевском Воеводстве; через него-то тянулся черный шлях (дорога), по которому Татары обыкновенно вторгались в Польшу. Ж. П.

56. Сучава — бывшая никогда столица Молдавии.

57. Эти четыре стиха написаны через чур уже реторически; не позднейшая ли вставка в песню, тем более, что Роман отнюдь не «на викзгынув», а через несколько стихов возвратился домой?

61. С польского (rozlegac sic) — отзываться, откликаться.

65. На границе Подольской Губернии и Галиции.

71. Когда-нибудь. «Кольвик» (kolwiek) польское добавление к малороссийскому: колысь.

Текст воспроизведен по изданию: Малороссийские исторические песни и думы // Отечественные записки, № 4. 1841

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info