-

ЧИНТУЛОВ И.

ВОСПОМИНАНИЯ ДОБРОВОЛЬЦА

(Окончание) ¹

Наступили холода и 22-го, 23-го и 24-го вода по утрам замерзала. Горы в снегу.

Подробности боев с турецкими арьергардами мне в точности неизвестны, но из сказанного можно заключить, что турки отступали в двух направлениях: на Виза — Сарай — Странджа и вдоль железнодорожной лиши Одрин — Царьград. Упорно сопротивлялся противник, по-видимому, лишь нашему левому флангу. Почему наша дивизия бездействовала 19-го, 20-го и 21-го? Энергичное движение её, совместно с 10-й дивизией, по-видимому не занятой преследованием противника, на г. Сарай 19-го и 20-го окт. заставило бы (даже в худшем для нас случае) турок поспешно бросить позиции у Виза — Сарай, если бы не привело к полному пленению правого турецкого фланга. Для преследования [124] вдоль железнодорожной линии достаточно было 1-й и кавалерийской дивизий. Как на причину, задержавшую этот маневр, указывали на отсутствие огнестрельных припасов и на слухи о наступлении массы турецких войск со стороны гор. Родосто. Эти причины, в связи с упорством турок и нашими значительными потерями, заставили отказаться от полного окружения правого турецкого фланга. Добровольно отказались пожать плоды победы? Забыли Суворовское правило — «идти на врага, с чем Бог послал», ссылаясь на отсутствие снарядов. Между тем наша батарея, израсходовавшая снарядов более, чем другие, все же имела еще около 200 шрапнелей и 3 ящика гранат; 4-я имела около 350 шрапнелей, а 6-я израсходовала едва половину взятых с собою снарядов. И это после трехдневного боя! За эти три дня всем отделением израсходовано около 2.700 снарядов. Надо признать, что это более, чем экономно.

Что, на самом деле, не отсутствие огнестрельных припасов мешало наступлению, могут свидетельствовать следующие факты: посланные нами на пополнение ящики резерва настигли нас под Чаталджой лишь 1-го ноября, и если без них можно было наступать 24-го, то почему же нельзя было 20-го? Ложность слухов о наступлении турок со стороны г. Родосто выяснилась, правда, лишь 23-го, т. е., накануне наступления, а найденная 22-го октября в кармане пленного турецкого полковника телеграмма убедила наших начальников в необходимости немедленного наступления. Телеграмма была от командующего турецкой Восточной армией великому визирю, и текст её своевременно сообщался уже газетами.

Таковыми мне представляются события, разыгравшиеся на линии Бунар-Гисар — Люле-Бургас. Сведения о действиях 1-й бригады 6-й пехотной дивизии безусловно достоверны, а сведения о действиях прочих частей мною сообщаются лишь на основании расспросов участвовавших и тех слухов, которые имелись в армии.

Из сказанного видно, что 16-го октября на фронте Бунар-Гисар — Люле-Бургас дерется 8 бригад пехоты 3-й армии, 17-го уже 14 бригад (8+6) 1-й армии, что соответствует численности войск: для первого дня боя — тысяч 70, для второго 120–125 тыс.

Потери нужно считать (в среднем) около 2.000 на бригаду 3-й армии и около 1.000 на бригаду 1-й армии, что даст 20.000 убитых, раненых и без вести пропавших. [125]

Численность турецкой армии некоторыми определялась в 200 слишком тысяч, но думается, что она была близка к 150 тысячам; потери турок исчисляются в 40.000 человек, что весьма близко к истине. Поражало громадное количество убитых турок, неубранные трупы которых я видел из окна вагона 3-го ноября в долинах Эргене и Карагача, на протяжении нескольких километров железной дороги.

К Чаталдже!

Еще накануне мы не знали, что нам придется выступать 24-го, и всячески старались объяснить себе причины нашего упорного стояния на одном месте. Много толковали и о том, что предстоит нам встретить впереди, если бы двинулись дальше, на Царьград. Указывали на две позиции, на которых мы могли встретить сопротивление: Чорлу и Чаталджу. Чорлу никого не страшило и никто не сомневался в исходе возможного сражения у этого города. Чаталджа, наоборот, казалась нам грозною. Впрочем, все же преобладало мнение, что и эту преграду одолеть будет нетрудно при наличности у нас массы тяжелой артиллерии. Даже тогда определяли и направление главного удара — левым флангом.

24-е октября настало холодное, морозное. Горы покрыты снегом, а вся безбрежная равнина — тонким слоем инея. Все горит под багровыми лучами восходящего солнца. Полки выстроились в резервном порядке, артиллерия подтянулась к головному батальону. Пехота приоделась в новое обмундирование и выглядит такою, какою я её видел в Ахлатли. Перед полками и артиллерией прочитали приказ по 3-й армии, в котором командующий, излагая вкратце итоги операции, благодарил всех «офицеры, подофицеры и войници» и выражал надежду, что и в предстоящих испытаниях они выкажут ту же доблесть, стяжают еще большую славу болгарскому народу и себе.

Часов в 8 двинулась вся армия в бригадных колоннах. Нам была видна только наша 2-я бригада; об остальных знали по слухам. 24-го совершили марш Имранлы — Ахмет-бей — Софулар в 24 километра. Весь день канонады не слыхали. При проходе через село Ахмет-бей узнали, что башибузуки пытались разорить его, но были отбиты нашей пехотной ротой, остававшейся там.

26-го прошли от Софулара к Кара-Мемеш, составляя резерв командующего армией. [126]

24-го и 25-го пехота двигалась большею частью без дороги, напрямик, что позволяла местность, артиллерия же — по дорогам. Охранение бдительное. Часа в 2 дня 25-го до нас доносилась канонада справа. Около трех часов миновали реку Эргене, из чего видно, что турки покинули Чорлу. В непроглядной тьме ночи наспех разбили бивак и заснули мертвым сном.

26-го должны были подойти к селу Мало Чаушли, но, в виду громадного расстояния и отсутствия дорог, остановились, немного не доходя означенного селения, и бивакировали с частями 4-й дивизии.

Днем опять слышалась канонада со стороны Чорлу.

Между тем, уже 25-го и 26-го, начались желудочные заболевания, преимущественно среди пехоты: усиленные переходы вызывали постоянную жажду; доставать хорошую воду было трудно, так как шли по местности, бедной водой, а возимого на ослах запаса хватало буквально на несколько минут; делать нечего, утоляли жажду недоброкачественной водой, отзывавшейся вредно на здоровье.

Второй причиной заболеваний было следующее обстоятельство: болгарский солдат может есть целый день и весьма нетребователен в пище. Несмотря на то, что солдаты ежедневно получали по одному килограмму хлеба и по два раза в день горячую пищу, они, при первой возможности раздобыть что-либо в пищу, не зевали. На пути нашего следования, к востоку от Ахмет-бея, лежали исключительно турецкие села, покинутые жителями, которые, разумеется, не могли и не успели увезти с собой всего имущества и припасов; можно ли винить усталого, голодного пехотинца, если он пользовался оставшимся добром?

Но дело в том, что болгарин любит хлеб, а его в готовом виде мы почти нигде не находили; поэтому солдаты употребляли в пищу нередко недоваренную, полусырую пшеницу и кукурузу. Последствия этого и сказались появлением острых кишечных заболеваний. Число отсталых сразу увеличилось, но к вечеру они обыкновенно успевали присоединиться к своим частям.

27-го октября двинулись дальше. От селения Мало Чаушли к востоку, вплоть до Чаталджи, местность гористая, весьма пересеченная и большею частью покрыта лесом или кустарником. Когда мы поднимались на высоты, то перед нами на юге открывалось море, виднелись горы Галлиполи и острова Мраморного и [127] Эгейского морей. Зеркальная поверхность далекого моря и синева гор так и манили туда, где, казалось нам, должен быть рай под лучами южного солнца. Близость моря сразу сказалась: значительно потеплело; всё кругом было еще зелено. Где-то фуражиры раздобыли даже арбузы.

К часу дня наша бригада стала на бивак к юго-востоку от селения Бейджилер. Здесь впервые до нас дошли сведения о том, что происходило на остальном театра войны. О бое под Кумановым сообщали, что сербы два дня дрались безуспешно и будто принуждены уже были к отступлению, когда обходное движете болгарской колонны, установленной для связи между сербскими армиями и 7-ой рыльской дивизией, парализовало успех турок, дало возможность сербам оправиться и выиграть сражение. В тот же день дошел до нас слух о заняты 26-го октября Солуня. При этом рассказывали о случаях вероломства греков. Тут же были получены «Военни известия» и бюллетени главнокомандующего.

В ночь на 28-е подул северо-восточный ветер, принесший с собой дождь. Утром в 8 часов двинулись к станции Синекли. Около полудня на правом фланге слышна канонада. Неприятеля нигде не видно, только следы биваков участились, вблизи которых набросаны массами внутренности зарезанных в пищу животных. Увеличилось и число павших неприятельских лошадей; иногда на какую-нибудь сотню шагов приходилось по 4–5 трупов крупных артиллерийских загнанных лошадей.

Рядом с нами двигалась 4-я дивизия, отделенная от нас лишь насыпью железнодорожной лиши Одрин — Царьград. На фоне мрачного неба впереди нас алел отблеск пожара; временами вырывались и тянулись вверх по нему яркие языки пламени. По мере приближения к ст. Синекли, нам стало очевидно, что именно она и горит. Подойдя же к самой станции, мы увидели, что турки подожгли уголь, целыми горами наваленный на этой станции. Дорога пролегала среди этих пылающих гор. Тут же был пойман турок, оставленный поддерживать пожар; после допроса он был расстрелян без всяких церемоний в овраге, в тылу бивака, который мы заняли в 2-х верстах к северу от ст. Синекли. С наступлением ночи, как и накануне, немедленно заработали турецкие прожекторы со стороны Мраморного моря: они выслеживали наши колонны и биваки. [128]

На следующий день к вечеру подошли к селению Аврен. Несколько раз пересекали железнодорожную линию, смотрели развалины Афанасьевской крепостной стены...

Справа иногда доносилась канонада. Близость неприятеля сказывалась попадавшимися по пути недавно убитыми; появились встречные раненые из авангарда.

Часов в 9 вечера в непроглядной темноте стали на бивак верстах в двух с половиной к востоку от села Аврен.

30-го около 10-ти часов утра выступили к селению Инджес, отстоящему от Аврена верстах в 15-ти. Сравнительно небольшое расстояние прошли часов в 6 времени: страшная грязь и огромный подъем, а затем спуск к долине Кара-су утомили лошадей и прислугу до крайности. Батарея в 16 запряжек растянулась версты на полторы; сто шагов лошади протащат и остановятся; дружные усилия людей и лошадей — и новые сто шагов вперед, и так верст 6–7.

Был чудный осенний вечер, когда мы стали спускаться в долину Кара-су, оставляя селение Инджес влево. Селение это ютится в глубокой впадине и его можно легко проехать, не заметив.

Ночь уже спускалась на землю, когда мы заняли позицию-бивак верстах в двух северо-западнее г. Чаталджи и в полутора верстах к востоку от Инджеса. Справа мы были защищены (со стороны моря) высокими горами, у подножия которых лежит маленький городок Чаталджа. После небольшой стычки наша 2-я бригада завладела этим пунктом. Чаталджа — вся в огне. Влево от нас лесистые хребты; впереди — голый гребень с одиноким деревом.

Только что мы заняли позицию, как заметили быстро уходившую турецкую батарею. Не было сомнения, что с прицела 30 (3.000 метр.) мы бы ее расстреляли — она поднималась на голый гребень — но нам не разрешили открыть огня.

Ночью снова усиленная работа турецких прожекторов.

Не быв свидетелем сражения, разыгравшегося в долине Кара-су, от Деркоса до Буюк-Чекмедже, я все же хочу дополнить сведения о действиях 5-й батареи 2-го скорострельного артиллерийского полка, воспользовавшись для этого письмом ко мне командира этой батареи, поручика Бошнакова. [129]

«2-го (ноября) простояли на занятой утром позиции ²: к трем часам по полудни пехота наша стала наступать, и я готов был поддержать её огнем, но турки без сопротивления отдали весь гребень (с деревом), на котором мы построили окопы и утвердились для атаки фортов позиции. 3-го приехал командир полка и (для лучшей поддержки пехоты) решил вынести весь наш полк (артил.) вниз в долину к селу Езетин. Там было несколько складок местности, которые только маскировали орудия, но этого было достаточно.

Ночью полковники Кантраджиев (командир 1-й бригады 6-й пех. дивизии) вынес весь 3-й (артил.) полк через речку, омывающую подошвы холмов, на которых расположены форты. Речка эта болотиста и проходима только по мостам. Этой же ночью мы вырыли окопы и заняли их утром. Передки оставили позади селения.

Утром 4-го приказано было атаковать по всей линии. Турецкие батареи молчали все; поэтому мы открыли огонь по их окопам. Турки, видя наступление пехоты и обстреливаемые с 3-х километров, дрогнули и побежали. Наши бросились «на нож», но тут открыли огонь их батареи (на Хамидие — 2, на Махмудие — 3, на Караколь Нокта — 2 и позади несколько дальнобойных орудий). Первые две группы батарей мы заставили замолчать, хотя они и стреляли с закрытых позиций. Не трудно догадаться, кто управлял их огнем — научиться этому за две недели турки не могли. Но батареи на Караколь Нокта, которые были в глубоких окопах и стреляли из-за амбразур во фланг долине, нам не удалось принудить к молчанию: для этого нужны были гаубицы и мортиры, а их не успели подвезти; атака не была хорошо подготовлена, произвели ее преждевременно, по политическим причинам, почему 3-й полк быль расстрелян во фланг, и мы, к глубокому сожалению, помочь ему не могли.

Полк отступил, и уже атаки на этом участке не производили. Влево 2-я бригада продолжала атаку на Хамидие II до вечера 5-го и уже была в 500 шагах от окопов редута, но получила приказ по армии — отступать всем на гребень, который занимали еще 3-го. Причины этого неизвестны. Правда, армия была истощена дизентерией, 2-го появилась у нас и холера, и можно сказать, что все были полубольные... Но уверяю вас, что если бы продолжали атаку, мы бы пошли на большие жертвы, но, черт [130] возьми, вскарабкались бы на редуты первой линии и уже смели бы всё! И тогда преследовали бы не так, как под Турк-беем, а до последнего издыхания... Но судьба судила иное...

В частности о действиях моей батареи скажу, что вели себя молодцами. С Каракол Нокта нас жарили три дня бризантными гранатами, но мы уцелели — ни одного раненого; убили только 4 лошадей в передках.

7-го и 8-го остались дежурить у Езетина, на новой позиции (300 метров позади первой), и тут пришлось нам круто: турки сначала не могли нас открыть, но потом подобрались и осыпали нас два дня бризантными гранатами и шрапнелью (одна батарея с Караколь, а другая с Хамидие II — в оба фланга). По счастью не задели щитов.

Были попадания на 5 метров от щитов, но, благодаря крутой траектории на 4 километра, превышению их позиции над нашей на 120 метров и мягкой почве, гранаты разрывались глубоко в почве и только комьями грязи забрасывали прислугу. Не будь этих трех обстоятельств — не миновать бы нам беды в продолжение пятидневного боя!

Итак, участвуя в трех больших сражениях (9 дней боя), я отделался только 4 лошадьми, а из прислуги ни одного раненого или убитого. Воистину счастье!..

Все сожалеют, что не докончили атаки Чаталджинской позиции; турки тогда не ломались бы. Впрочем положение их безнадежно: на Чаталдже бунты; вчера одна рота застрелила своего ротного и перебежала к нам, и если бы возобновились военные действия — не долго бы с ними возились. Одно только мешает: грязь непролазная и болота перед Чаталджинской позицией.

Но что нас утешает — это сочувствие всего мира, особенно России. Дай Бог и ей достичь своих идеалов, как мы достигнем своих вскоре. И уж тогда-то будет слава славянству!

Уж теперь собираемся посетить всеславянский собор почти все мы, и это будет небывалое торжество.

Могу ли сказать вам «до свидания» в нем? 25-го декабря 1912 года».

Н. Чинтулов
.

Комментарии

1. См. «Военный Сборник» № 8.

2. В полутора верстах от вышеупомянутой

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания добровольца // Военный сборник, № 9. 1913

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info