ЧИНТУЛОВ И.

ВОСПОМИНАНИЯ ДОБРОВОЛЬЦА

(Продолжение).

(См. «Воен. Сборн.» № 7.)

На другой день еще до зари мы отошли на свою вчерашнюю закрытую позицию. 6-я батарея стала правее, 4-я — левее. Огонь турецкой артиллерии против нашего участка возобновился с восходом солнца и к 10 часам достиг большого напряжения. До 2 часов дня мы обстреливали неприятельские окопы, тянувшиеся влево от могил версты на две. Наша пехота была выведена из окопов впереди гребня и укрыто помещена за ним. Наши наблюдательные пункты засыпались шрапнелью, осколки которой залетали и на батарею. Турки тщетно старались нащупать нашу хорошо укрытую артиллерию. Под прикрытием нашего огня 1-я бригада выполнила весьма трудный боевой маневр: она передвинулась по фронту влево верст на шесть от Люле-Бургаса к с. Турк-бей. 2-я бригада подалась тоже влево к селу Карагач. [132]

Место нашей бригады заняла 10-я дивизия; правее последней наступала 1-я дивизия.

Весь этот маневр имел целью усилить центр и попытаться прорвать им неприятельское расположение. Такое направление удара было выбрано потому, что обнаружилась сила турецких флангов и относительная слабость их центра.

В 2 часа дня 17-го октября командир батареи получил приказание ехать на разведку. Батареи стали немедленно собираться и затем двинулись. Дорогу указывал адъютант отделения. Предстояло проехать не менее 6 верст, прикрываясь гребнем, который местами надо было проезжать на хорошем аллюре, там, где не было укрытого проезда. На пути нашего движения попадались убитые турки, лошади, остатки турецких обозов... Когда переходили Монастырский ручей, то заметили на противоположной стороне группировавшуюся нашу пехоту. Она, оказывается, поторопилась, не дождалась прибытия артиллерии и самостоятельно атаковала. Турки отразили ее и сами повели контр-атаку. Наши стали отходить к гребню, за которым мы должны были занять позицию, и где накануне вела бой наша 2-я бригада.

Мы заняли эту позицию, маскируясь гребнем, имея наблюдательные пункты чуть влево, метрах в 120 впереди позиции в пехотном окопе. Энергичный огонь нашего отделения остановил наступление турок, затем перенесли огонь по неприятельской артиллерии и принудили ее замолчать.

В частности — наша батарея, вела огонь по окопам одним взводом, другим расстреливала гранатами (на 3.000 метр.) неприятельский взвод, стоявший отдельно от прочей артиллерии. Одно неприятельское орудие было повреждено. Все это время с самого появления на позиции, как наблюдательный пункт, так и батарея находились под сильным огнем неприятельской пехоты; только счастливый случай, да хорошие щиты спасли батарею от потерь.

Пурпурный закат уже догорал, когда пехота повела вторую атаку на Турк-бей и окопы, правее его. С музыкой и распущенными знаменами шли полки. Громкое, торжественное «ура», то усиливаясь, то ослабевая, волнами носилось по долине Карагача.

Началась атака, но наступившая ночь не давала возможности судить о её результатах. Огонь турецкой пехоты то стихал, то, разгорался вновь... Потом стрельба утихла, и на некоторое время кругом воцарилось безмолвие... [133]

Приготовив орудия на случай ночной стрельбы и установив дежурства, мы поужинали и собирались отдыхать. Было так тихо, что, казалось, всё в долине вымерло. Звезды сверкали на темном глубоком небе. Северо-восточный холодный ветер крепчал. Я ходил по нашей позиции; вдруг до моего слуха стали доноситься невнятные звуки человеческого голоса — не то плач, не то стон... Прислушиваюсь... Тихо... Но вот опять... Подвигаюсь по направлению странных и жутких звуков к наблюдательному пункту. Что-то темное, увеличиваясь по мере приближения ко мне, движется на меня. Слышен топот ног, глухие стоны... Вот совсем близко. Кого-то несут на руках... Раненый. «Где здесь лазарет?», слышу вопрос. За первым идут другие раненые; слышнее, громче стоны... Вот она, война! Вот когда сжимается и щемит сердце болью за погибающих в борьбе людей! Командир роты, которого несут на руках, ранен в область живота и в ногу. Мне нечем помочь им, разве только предложить одни носилки, чтобы отнести несчастного покойнее, а остальным указываю дорогу к лазаретным линейкам. Позади всех еле тащится тяжело раненый, опираясь на своего более здорового товарища. Жалкие стонущие звуки «А-а-а... а... а...», издаваемые первым из них, глубоко проникают в душу и взывают о помощи. Увы! Мы ничего не можем сделать для них более: все и всё у своего дела... Постепенно жуткие нудные звуки замирают в отдалении.

Часам к 9 вечера около наблюдательного пункта и левого фланга батареи стали стягиваться растерявшиеся люди 3-го полка.

Не все могут выдержать то необыкновенное нервное напряжение, которое овладевает человеком в бою. Временами оно так велико и так истощает энергию человека, что пехотинец, залегший по команде, подняться уже не имеет сил. И это не боязнь, а именно нервное истощение от внутренней борьбы сознания долга и инстинктивного чувства самосохранения. Такие отставшие обыкновенно теряют свою роту и мыкаются, разыскивая ее.

Их нет в начале боя, затем постепенно число их всё увеличивается. Я обходил кучки этих и всматривался в их растерянные лица. Случайно набрел на офицера с перевязанной платком рукой. Направив на него свет моего потайного фонаря, я увидел смутно знакомое мне лицо. Где-то, когда-то еще в детстве я встречал его. Но ни я, ни он, поговорив немного между [134] собой, теперь не узнали друг друга. Только несколько дней спустя, двигаясь к Чаталдже, мы снова встретились, разговорились и припомнили наше старое знакомство. Лет 12 тому назад я познакомился с ним, тогда только что выпущенным подпоручиком, по фамилии Тройчевым, в фор. Варне. Теперь он командовал ротой в 3-м полку и, будучи ранен, всё же не оставил строя. Впрочем, он не был исключением, таких было много... 3-й полк, атаковавший с. Турк-бей и соседние окопы, напрягал все усилия к овладению означенными пунктами; по утру оказалось, что в эту ночь полк овладел, как Турк-беем, так и передовыми окопами, где и ночевал.

В 3 часа утра 18-го октября предполагалась ночная атака первой армией левого фланга турок, но турки предупредили нас и сами атаковали. Минут 20 рокотала ружейная стрельба на правом фланге, а затем совсем стихла.

К рассвету отделение переменило позицию вправо на один километр.

С восходом солнца, когда выяснился успех 3-го полка у Турк-бей, командир первой бригады приказал одной батарее вынестись на неприятельский гребень против Турк-бея и взять во фланг расположение турок к югу от этого пункта. Эта задача была возложена на нашу батарею. Венчать своим выступлением успех пехоты — доля редкая для артиллерии. Сознание важности порученной нам задачи и сведения, что на других пунктах фронта наши атаки не так успешны, а следовательно мы решаем участь сражения, — всё это приводило нас в восторг.

В кратких словах командир батареи изложил перед чинами батареи сущность и важность нашей задачи и высказал свое твердое убеждение, что дружными усилиями удастся исполнить ее успешно и без потерь, как было до сих пор. После этого командир уехал с чинами разведки для отыскания укрытого выезда и позиции. Пока батарея собиралась, я силился рассмотреть неприятельский гребень. Солнце и утренний туман, стлавшийся по долине, сильно мне мешали. На скате гребня я, наконец, по ранцам и «царвулям» (войлочные онучи) узнал нашу пехоту. На самом гребне рассмотрел лишь несколько наших дозоров.

Неприятельские артиллерия и пехота, стоявшие несколько правее, не подозревали, по-видимому, нашего частичного успеха и [135] спокойно вели огонь по нашим частям, расположенным против них.

Скоро вернулся батарейный наблюдатель с приказанием от командира батареи — выезжать. Выслушав доклад о состоянии дороги, я в нескольких словах напомнил нижним чинам об их обязанностях, приказал держаться, как можно ближе и послал донесение командиру отделения об отъезде батареи. Две оставшиеся батареи должны были своим огнем приковать к себе внимание противника. Резерв оставили при них.

Дорога наша шла укрыто по западному краю гребня, находящегося в свою очередь западнее Турк-бея, но от вершины гребня до с. Турк-бей дорога совершенно открытая, ничем не маскированная. С самого начала движения всё время натыкались на убитых — и наших, и турок. В начале спуска против Турк-бея, на самой дороге лежал убитый турок. 2 наших разведчика наскоро убирали его тело в дождевую канаву. Это место почему-то запечатлелось в моей памяти...

На рысях мы продолжали спускаться. Солнце светило прямо в глаза, а легкий туман всё еще окутывал долину, мешая ее разглядеть; только на западной её стороне всё хорошо было видно. Турки по-видимому заметили быстро двигавшуюся и поднимавшую клубы пыли батарею, так как их батареи открыли по нас огонь.

Они дали уже несколько выстрелов, но снаряды легли правее нас и разорвались, один — очень высоко, а другой — где-то за горой. Именно в этот момент в конце спуска лошади второго зарядного ящика заступили. Но визг шрапнелей и гром их разрывов так сильно подбодряли орудийную прислугу, что лишь две запряжки успели обогнать злополучный ящик, как они уже совсем справились с заступкою. Лошади наши загнаны, слышен хрип и сопенье их. Вывезут ли несчастные животные? Но вот и деревня. Несколько дружных усилий и батарея проскочила топкое место Карагачской долины. У самого въезда в деревню нас встретил командир, до сих пор находившийся на позиции, занятый там ориентировкой и вычислением данных для стрельбы. Дальше он нас повел уже сам. Деревня опустошена, лишь кое-где куры и скот невредимы. Довольно часто попадаются убитые.

Виднеются поломанные телеги с разбросанным скарбом; повсюду раскиданы в беспорядке ящики с патронами и патроны. [136]

Брошены патронные двуколки. Мы выехали из разоренной деревни; к востоку от неё переехали небольшой гребень, затем лощину и, наконец, заняли закрытую позицию за главным гребнем, фронтом на юг. Наблюдательные пункты влево и впереди батареи, сообщение с командиром цепью из двух передатчиков. Левее нас группа небольших деревьев.

Вправо видны цепи отдыхающей пехоты с поддержками. Впереди нас пехоты нет; вся она ждет нашего огня, как сигнала «вперед»; мы не заставили ее долго ждать и открыли огонь во фланг противнику, находившемуся у могил. Вот двинулись назад передки неприятельских орудий. Побежала пехота; мы не оставляли отступающего противника своим вниманием. Наша пехота всё еще не наступала. Вдруг командир заметил стаю воробьев, разом сорвавшуюся из-за гребня шагах в 400 левее наблюдательного пункта. В ту же минуту зажужжали над нашими головами и зашлепали о щиты, как невидимые жуки, неприятельские пули. Командир скомандовал «закройся» и дал знак прикрытию двигаться вперед; мы, в свою очередь, стали кричать и подавать знаки с батареи пехоте, находившейся правее нас, но ветер относил наши голоса в сторону, и пехота продолжала лежать. Тогда командир оставил наблюдательные пункты, послал одного из передатчиков к прикрытию, другого к пехоте, а сам принял непосредственно батарею. Огонь был почти фланговый и, как только командир прибыл, то приказал повернуть орудия и целить в гребень. Дали на прицел 2-ю очередь «през два коси» (tire fauchee). По-видимому, очередь произвела впечатление, так как огонь стих. Но через минуту шлепанье пуль возобновилось с новой силой. Это было вызвано появлением наших пехотных цепей, которые наступали справа, а слева выдвинулось прикрытие. Правофланговая пехота продвинулась и стала перед батареей, шагах в 250-ти. Несмотря на это обстоятельство, командир дал еще одну очередь, но уже на прицеле 4; потом последовательно меняли прицел на 6, 10, 15 и 20. До нас доносились команды пехоты, которыми мы и воспользовались для выяснения местонахождения противника. При наступлении, спустя немного времени, мы убедились, что огонь был действителен, это подтвердила и пехота. Всё же, несмотря на старание укрыться, у нас оказался легко раненым в шею 5-й номер в четвертом орудии. В критический момент для батареи, когда пехоты еще не было, а наступающий неприятель был в опасной близости, все нижние чипы вели себя отлично. [137]

Особенно не забуду бравого старшего фейерверкера, Илью Стоянова, который, отшучиваясь, ходил от батареи к пехоте и обратно, выглядывая за гребень и наблюдая за результатами стрельбы. Минут через 20 наша пехота двинулась. Там, где она лежала, осталось на месте несколько неподвижных фигур; можно было думать, что это убитые, но скоро они стали проявлять признаки жизни. Это были те переутомленные впечатлениями боя отсталые, о которых я говорил раньше; трехдневный бой давал себя чувствовать. Они лежали до тех пор, пока командир батареи силою поднял одного из них.

Движение турецкой пехоты во фланг нашей батарее отвлекло наше внимание от противника, отходившего от могил, и он успел скрыться в глубине за овчарней. Как только наша пехота продвинулась около версты вперед, мы вызвали передки. Приказав мне вести батарею по дороге к овчарне, командир выехал на разведку. Скоро мы заняли новую маскированную слева позицию и прямой наводкой открыли огонь по крайнему левому флангу турок, продолжавшему всё ещё сопротивляться. Батарея занимала одну из высших точек на гребне, так что на юг были видны долины рек Карагач и Эргене. Не только была видна боевая линия турок, но и их резервы, и глубокий тыл.

Мы стреляли па предельном прицеле и ставили уровень даже больше 30-0 («равник горе»); но наши снаряды едва ли долетали. Однако, моральное их действие было весьма значительно: турки на левом фланге, не знавшие до сих пор о прорыве их центра, были извещены об этом нашими шрапнелями. Тотчас же их батареи сорвались с позиции, а пехота местами отходила, а местами просто бежала. Наша 1 -я армия стала наступать, засыпая шрапнельным огнем отступающего противника. Во время этой стрельбы нас всё время старалась нащупать какая-то турецкая батарея, но безуспешно, только передкам пришлось два раза менять позицию. Наша пехота уже подходила к овчарне, и мы решили выдвинуться к ней. Снова командир поехал впереди, а я за ним повел по дороге батарею. Открытые места проезжали на рысях.

Неприятельская батарея безобидно следила за нами своим огнем.

Мы стали на позицию шагах в 100 от овчарни и начали стрелять с прицела 46 по отходящему противнику. Колоннам его, кажется, не было конца. В бинокль в юго-восточном направлении [138] верст на 20, если не более, были видны две громадные колонны обозов и войск.

Хвост левой из них мы громили.

Вправо от нас, в овчарне, наше прикрытие обходило постройки. Вдруг там затрещали выстрелы, и так же внезапно и смолкли. Оказалось, что в овчарне были собраны человек 70 раненых турок, покинутых на произвол судьбы, или на милость победителя. Некоторые из них при входе наших пехотинцев вздумали сопротивляться, а вследствие этого были пущены в ход ружья. Милости у победителя было, по правде сказать, маловато!...

Второпях мы заняли позицию, недостаточно маскируясь, а второй взвод почти открыто. Занятые отходящей колонной, мы не заметили, как одна неприятельская батарея снялась с передков и стала обстреливать наш второй взвод; счастье, что пока она неудачно пристреливалась, мы успели увести второй взвод, поместив его правее первого. Поручив мне вести огонь первым взводом по колонне, командир батареи выдвинулся вперед на наблюдательный пункт в канаве, окружающей овчарню. Отсюда ему удалось открыть невидимую до сих пор турецкую батарею; тогда по ней стала стрелять подоспевшая 4-я батарея, вставшая левее нас метров на 300. Из всех орудий мы повели тогда огонь по батарее. Турки тотчас же повторили наш маневр: оттянули орудия назад, но с тем, чтобы укатить. Мы послали им вдогонку очередь прогрессивного огня (tire progressif). Скоро неприятель оказался вне сферы нашего огня. Он бежал, как только мог.

Нашему восторгу не было границ; сожалели об отсутствии у нас кавалерийской массы, чтобы, преследуя, или истребить окончательно, или пленить противника. На лицо были великолепная цель и на редкость подходящая местность для лихих кавалерийских атак. Теперь же — увы! противник уходил беспрепятственно.

Безусловно, на долю 5-й батареи 2-го скорострельного полка досталась завидная слава в бою у Турк-бей. Если отход турецкого центра и начался до зари 18-го октября, то левый их фланг, у могил и южнее их, крепко держался и, лишь смелое движение 2-й батареи, заставило его отступить, а в дальнейшем 5-я же батарея не дает задерживаться турецким арьергардам. Одно её присутствие в полукилометре за спиной болгарской пехоты ободряло последнюю и толкало в атаку на врага, не успевавшего [139] в поспешном бегстве цепляться за местность. И всё это батарея выполнила без потерь!...

Нет сомнения, что турки стреляли скверно, а также и счастье нам благоприятствовало, но надо признать, что на половину своей славой и жизнью батарея обязана своему командиру, его распорядительности, предусмотрительности и в то же время отваге; поэтому, да будет мне позволено упомянуть здесь о светлой личности командира 5-й батареи, поручика Георгия Бошнакова. Быть может многие узнают в нём своего однокашника, которого давно потеряли из виду, но о котором с радостью услышат вновь. Он окончил, если не ошибаюсь, Киевский кадетский корпус и Константиновское артиллерийское училище. Был он в батарее полковника Беляева, ныне генерал-майора, всем хорошо известного артиллериста. Поручик Бошнаков всегда с гордостью вспоминает о своем учителе, любимцем которого он был.

Другой офицер этой батареи — подпоручик запаса Младенов из г. Врацы. В мирное время занимался торговлей.

Теперь вернемся к событиям дня. Вскоре к нам присоединилась и 6-я батарея. Было часов 5, когда всё отделение двинулось далее на Саты-Киой. Наша пехота, переходя от гребня к гребню, до ночи выбивала с позиции слабо державшиеся партии противника. Когда спустились в одну из балок, то нашим фейерверкерам сдался турецкий гвардейский пехотинец из македонцев, которому было поручено тело убитого турецкого «юсбаши» (капитана). Он был великолепно, даже можно — щегольски, одет. В разговоре с ним я старался выяснить кое-что о только что минувших боях, но кроме рассказов о том, как бывшие в рядах турецких войск македонцы наводили на солдат панику криком: «Бежим! Черные гяуры идут!» и как эти же македонцы стреляли в воздух, ничего не мог добиться. К нему отнеслись с доверием и даже три дня не отнимали оружия. Потом он пожелал надеть болгарскую форму. На всякий случай при нашем приближении к Чаталдже его услали в тыл. У Саты-Киой мы уже темною ночью стали на бивак. Все устали страшно, и я, не дождясь обозов, лег, подложив седло под голову, и укрывшись, как можно лучше, шинелью. Все и всё моментально заснули крепким сном, Было около полуночи, когда [140] от пронизывающей свежести воздуха я проснулся. Обоз, оказывается, только что подоспел. С трудом в непроницаемом мраке ночи стали разбивать офицерские палатки. Большим подспорьем в этой тьме нам были два взятых из Лозенграда (со складов) фонаря, больших и великолепно защищенных от ветра и дождя. Наконец, устроились, разобрались и после трех ночей, проведенных на голой земле, легли в эту ночь на турецких кроватях, покрывшись их теплыми одеялами.

Что же делалось на остальном фронте нашей армии 17-го и 18-го октября? На левом фланге 5-я дивизия усилилась частью 3-й дивизии утром 17-го октября и в течение этого дня упорно отстаивала свои позиции у Бунар-Гисара. Вечером она приняла участие в общем наступлении болгарской армии. Демонстративный характер её действий, численная слабость частей, вынесших накануне неудачный бой, и, наконец, сила турецкого фланга, препятствовали успеху её атаки. Надо полагать, что к вечеру 17-го октября к 5-й дивизии подошла 3-я Балканская дивизия в составе двух бригад (без резервной, оставшейся под Адрианополем в составе 2-й армии), что придало нашему левому флангу вполне устойчивое положение.

Непосредственно к левому флангу нашей дивизии примыкала 4-я дивизия. Ко времени общей атаки, она занимала высоты, лежащие на запад от реки Карагач-дере, на фронте Инжеклал-Дулан. Вторая бригада нашей дивизии в то же время была направлена в село Карагач. Так как вся долина реки Карагач болотиста, за исключением мест у деревень, то наибольшего успеха в действиях можно было ждать от частей этой второй бригады, полков 35 го и 36-го, и нашей бригады у Турк-бея. Видимо дело так и обстояло, судя по рассказам. Полки 2-й бригады, 6-й пехотной Бдинской дивизии, увлекаемые личным примером начальника дивизии, генерал-майора Тенева, бешено атаковали. Ни болотистый ручей, ни адский огонь турок, ни чувствительные потери, — ничто не было в состоянии сдержать вихрь этой смелой атаки. Под генералом Теневым убита лошадь, его адъютант без ног, трубач убит на месте, но зато «на нож» взята неприятельская батарея. Однако успех у села Карагач был, по-видимому, всё же лишь частичный, так как на действия нашей 1-й бригады непосредственного влияния не оказал: атака у села Карагач была часа в 4, а еще в 9 час. вечера у села Турк-бей турки упорно держались. Тогда как полный успех у села Карагач неминуемо повлек бы за собой отступление турок от Турк-бея [141] и наоборот. Части 1-й, 10 и кавалерийской дивизий вели 17-го атаки на кладбище, восточнее Люле-Бургаса и вдоль правого берега реки Эргене.

18-го октября успех 6-й дивизии и в частности 1-й её бригады оказывает решающее влияние на исход сражения. Левый фланг турок, видя прорыв центра, без оглядки бежал, но их правый фланг отходил медленно на Визу-Сарай. Гул далекого жаркого боя до вечера доносился до нас оттуда.

19-го октября вся 6-я дивизия тремя колоннами с интервалами между ними в несколько сотен шагов, из которых две крайние колонны — пехотные, а средняя — артиллерийская, двинулась мимо дер. Имранлы на Ахмет-бей. Местность позволяла пехоте двигаться без дорог. Небольшой турецкий отряд, засевший в дер. Имранлы, был почти весь переколот авангардом, но турки успели поджечь эту деревню, богатую травяным кормом.

На левом фланге бой всей разгорался. На правом — полная тишина.

Дойдя до Ахмет-бея, 2-я бригада дивизии отделилась и отошла влево, мы же, напоив лошадей из ручья Соуджак-дере, двинулись через упомянутое село. Как и Саты-Киой, село это болгарское, и жители радостно встречали нас с хоругвями и иконами. Как только мы вышли на восточную окраину Ахмет-бея, перед нами открылась к востоку безбрежная равнина, а с севера в село упирается лощина Соуджакского ручья, где у селения Чонкр (Чонгара) шел бой нашего левого фланга. По правому западному берегу Соуджака двигалась и занимала позиции наша 2-я бригада. Скоро её артиллерия открыла огонь. Небольшие кавалерийские части противника сновали по разным направлениям влево от нас, не подходя однако к нам ближе 4-5 верст. Далее к северу небольшой гребень скрывал от наших взоров гор. Визу.

Шрапнели батарей 5-й и 3-й дивизии непрерывно рвались над невидимым нам противником, который тоже не жалел снарядов. Лесистая местность хорошо маскировала врагов и не позволяла нам ясно видеть действия пехоты, несмотря на разгулявшуюся погоду.

Авангард нашей дивизии продвинулся километров на 10 к востоку от Ахмет-бей. Командир авангардной батареи, майор Сеизов, хотел увлечь своим примером и действиями авангард, но ему было разрешено только стрелять по отступающему противнику. Часов в 5 мы получили приказ вернуться в Саты-Киой, [142] что вся бригада и выполнила к 8-ми часам вечера, а для защиты Ахмет-бея от башибузуков заняли его ротой пехоты. Грустно было нам возвращаться. Мы всё ждали, что нас двинут на гор. Сарай, чтобы преградить дорогу зарвавшемуся неприятельскому арьергарду, но должно быть упорство турок внушило уважение к ним.

Ночью полил ливень. К 10 час. утра получили приказ быть готовыми к выступлению, однако никуда нас не двинули. На левом фланге бой кипел с утра, не ослабевая. На правом — тихо. О 1-й армии нам ничего не было известно. Тяжело, несносно было стоять на дожде, слыша звуки боя, не принимая в нём участия и не зная цели такого бездействия. Стараясь чем-нибудь развлечься, я пошел в неубранную еще палатку начальника телефонной связи бригады, где застал майора Таслакова, исполнявшего должность начальника штаба бригады. В своей походной книжке он составлял реляцию о минувшем бое. Как раз в момент моего появления он записывал потери. Цифры были следующие для отдельных полков, но которые для какого именно — не помню: убитых 33 и 131; раненых в каждом боле 300-т. Поразили меня огромные числа, следовавшие за словом «в неизвестности»: в одном полку 600 слишком, в другом около 500. В общем, потери бригады около 2.000 человек с небольшим, т.е. 20% списочного состава болгарской бригады. О том, что в данное время происходит на левом фланге, майор избегал говорить.

И так, слыша бой и видя бездействие целой бригады, простояли мы до 3-х часов дня под дождем; после этого нас двинули на деревню Имранлы, а к вечеру мы заняли позицию — бивак к северу от этой деревни.

До полной темноты канонада на левом фланге не стихала. Вскоре стало известно, что мы останемся на занятой позиции, пока не устроится тыл и не пополнятся огнестрельные припасы.

21-го бой на левом фланге был всё еще интенсивен, но уже можно было предполагать, что противник отходит. 22-го, постепенно отдаляясь, артиллерийская канонада стихла. Наконец, мы узнали, что город Виза занят.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания добровольца // Военный сборник, № 8. 1913

© текст - Чинтулов И. 1913
© сетевая версия - Тhietmar. 2023
© OCR - Бабичев М. 2023
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1913

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info