-

ВЗГЛЯД КОНСТАНТИНОПОЛЬСКОГО ГРЕКА НА БОЛГАРСКИЕ И КРИТСКИЕ ДЕЛА.

Голос справедливого (Н junh tou dikaiou). Константинополь 1860.

Под этим заглавием вышла недавно в Константинополе небольшая брошюра безъименного автора. Мы не занялись бы ею, еслиб не нашли в ней мнений, распространение которых может усилить раздор между народностями в Турецкой Империи и принести им неисчислимый вред. Долг честного человека, если он сколько-нибудь сочувствует этим народностям — возвысить голос негодования против иезуитизма, проявляющегося у безъименного автора, который изволил назвать себя «справедливым».

Тем более обязаны мы обнаружить его направление, что он покрывает свои безнравственные теории, свои намеки и доносы личиною ревности к вере и христианского чувства. И самые его мнения, и лицемерие, с каким они проповедуются, делают его вполне-достойным имени иезуита.

Брошюра разделена на три главы, и в каждой рассматривается отдельный предмет. В первой говорится о действиях римской пропаганды на острове Крите и вообще о критских делах; во второй — о несогласиях, происшедших «во Фракии и Иллирии» (под этими классическими именами грек подразумевает неклассическую Болгарию) с константинопольской патриархией; в третьей — о действиях господаря валахо-молдавского в вопросе об имениях Афонской Горы и иерусалимских церквей.

Последний предмет мы можем оставить в покое, как неимеющий особенного интереса для большинства наших читателей. Главное внимание мы должны обратить на важный для всех нас вопрос [2] о возраждающейся славянской народности в Болгарии. Но сперва посмотрим, как автор брошюры отзывается о критских делах; мы найдем тут несколько данных, характеризующих его взгляд на вещи.

Повидимому, может ли в этом предмете встретиться для нас причина несогласия с ним? Он нападает на римскую пропаганду, направленную к обращению православных критян; и мы охуждаем действия этой пропаганды, и мы скорбим об успехах, проистекающих единственно из неустройств православных народов на Востоке. Мы вполне сочувствуем автору греческой брошюры, когда он говорит, что папская власть сделала бы гораздо-лучше, еслиб занялась благом своих итальянцев, нежели сеяньем раздора между православными критянами и другими подданными Турции; что она, для своих успехов, на Востоке употребляет средства, недостойные христианства и, равнодушная ко всем остальным предметам веры, требует от своих прозелитов только признания, папской власти, обещая им за то покровительство Франции. Весьма-любопытен в этом отношении документ, обнародованный в рассматриваемой нами брошюре. Это — письмо одного римского миссионера на острове Крите, капуцина о. Серафима. Миссионер излагает, довольно-безграмотным образом на плохом греческом языке, что католическая церковь есть то же самое, что православная, с признанием только главенства папы; далее он продолжает: «священники (православные), которые делаются католиками, не обязаны изменять ни малейшей частицы в своей вере или в своих догматах, или в совершении таинств, или в прочих церковных службах; священники, которые делаются католиками, остаются в священном сане, как и прежде, и Франция признает их французскими подданными с их семейством, и вместе с их церковью и училищем. Они поступают под покровительство достославного народа французского».

Для автора брошюры было священным долгом обличить эти недостойные действия пропаганды, которая так обманывает людей невежественных уверениями, будто не заставляет их отступать от их веры, и так нагло присвоивает папизму авторитет французского покровительства. Интриги и обман защитник православной церкви обязан был встретить честным и правдивым словом, честно и правдиво следовало ему указать критянам на то, что они теряют, покидая веру своих предков, и чего они могут ожидать от влияния папской власти и господства западного духовенства. Он [3] должен был стараться речью своею возбудить в критянах религиозное и народное самосознание и, вследствие того, нравственный отпор обманщикам; вместе с тем он должен был пригласить все православные народы к нравственному участию в судьбе критской церкви, которая, конечно, не находилась бы в такой опасности, еслиб единоверная братия поддерживала ее своим сочувстием и своею посильною помощью.

Эти единственные, действительные и законные, единственные христианские средства противоборствовать римской пропаганде на Востоке, как-будто бы не существуют для нашего автора: о них нет помину в его брошюре. Он прибегает к средству совсем другого рода, гораздо-вернейшему, по его мнению: доносит на латинских миссионеров турецкому правительству. Он спрашивает: «имеют ли действия папы в Крите, Македонии и других местах целью религиозный прозелитизм, или политическое господство папы в султановой державе?» — «Папа (отвечает он) ищет политического господства, а не религиозного, и его миссионеры, шатающиеся по Криту и другим местам, суть слуги не религиозного дела, а политического, то-есть, они суть бунтовщики (wgown einki stasikstai), и высокая Порта должна их схватить и наказать, или выслать их из своих пределов, прежде нежели зло умножится так, что уж не будет исправления».

Хорош защитник православия, обращающийся для его защиты от западной пропаганды к помощи высокой Порты! Стало-быть, веры в православие, которою он так хвастается, в нем не осталось уж ни мало; стало-быть, он до глубины сердца заразился тем, в чем упрекает латинских миссионеров, и сам видит в религиозном вопросе только вопрос политических расчетов! Как должно было обрадовать миссионеров этих появление такой книги! Без всякого сомнения, они показывали ее с самодовольством критянам и говорили им: «Посмотрите-ка, защитник вашей религии сам сознается, что она против папы бороться не в силах, если он против папы зовет на помощь султана!»

Нет для веры ничего вреднее и оскорбительнее, как желание поддержать ее политическими, мирскими интересами: такое желание доказывает отсутствие искреннего убеждения в ее истине и нравственной силе, и подрывает веру вместо того, чтоб ее поддерживать. Оно прилично иезуитизму, но не православию. Потому мы уверены, что встретим согласие всех читателей наших, когда скажем, что брошюра «Голос Справедливости» вредит делу, за служителя [4] которого выдает себя ее автор, что она срамит греческую литературу и должна быть осуждена ею так же строго, как мы ее осуждаем.

Грекам она, впрочем, покажется отвратительной не только с религиозной точки зрения, но и с точки зрения их народности. Ибо, в след за доносом Порте на латинских миссионеров в Крите, мы читаем в ней, написанный, вероятно, ради задобрения турок, панегирик Вели-паше, Сами-паше и Хусни-паше, управлявшим этим островом впродолжение последних лет, и донос на многих эллинских агитаторов, которые будто-бы были единственною причиною жалоб жителей на этих пашей и волнений, возникших между критскими христианами. Вели-паша, по словам автора, «человек европейского воспитания, разума и образования, человек, который любил и любит Крит более, чем любит его самый горячий критянин»; Сами-паша, это — «многоопытный и благородный муж, воспитанный знаменитым своею справедливостью отцом в богодарованном людям духе правды»; Хусни-паша — человек, который ознаменовал себя в Крите «многоценными и блестящими дарами добродетели и деятельности». Не-уже-ли все христианское население острова Крита лгало, когда единогласно свидетельствовало о своих турецких правителях совершенно-противное? Свидетельства эти известны всей Европе из газет; тем не менее автор брошюры имеет наглость писать следующее:

«А! вас угнетали, говорите вы, ваши бывшие правители. Который же из них тиран? Критяне! не правители ваши угнетали вас, а угнетали вас и угнетают, козни немногих интригантов, которым достается в жертву доверчивость и невинность ваша. И вот, поверив воззваниям иноземцев (т. е. жителей Греческого Королевства), вы возмущались против высокой Порты. Но всякий раз высокая Порта прощала ваши преступные действия и удостоивала вас благородной амнистии; а между тем, еслиб вы поступили подобным образом в любом европейском государстве, а особенно в Элладе, где присуждаются к изгнанию и целые семьи и отдельные лица не за одни мятежные действия, но за слова, сказанные на ветер, то огонь и меч упали бы на ваши головы!» Автор, по своему обыкновению, кончает, доносом: «Объявив все это (говорит он), мы уверены, что Порта и, вместе с нею, все державы примут меры к изгнанию и наказанию этих ложных проповедников (т. е. мнимых агитаторов, действующих в Крите во имя эллинской народности), а равно к возвращению [5] несчастного народа критского к его отеческому образу мыслей». Что скажут греки о таком греке, каков наш автор?

Покончив с Критом, он обращается к Болгарии. Возрождение болгарской народности по обеим сторонам Балкана ему так же противно, как пробуждение эллинского духа на острове Крите, и даже, кажется, еще гораздо-противнее. Читатель наш может легко угадать наперед, какое оружие константинопольский грек употребляет против этого возрождения.

Автор начинает издалека изложением истории болгарской народности. Мы должны сделать длинную выписку, чтобы показать его исторические взгляды. Чужими словами эти взгляды передать невозможно; но любопытны отзывы константинопольского грека о ближайшем к его родине славянском народе.

«Когда род Гераклидов (говорит он), разлившись за свои пределы, приобрел и заселил многие страны и, между прочим, занял и собрал воедино области около Гемуса (т. е. Балкана), то, вслед за тем вторглась туда толпа диких, как стадо быков (???????? ??????, ????? ????? ????), и опустошила некоторые из этих областей. Но туземное население, восстав, выгнало их; они же, вновь собравшись, вторглись опять, но снова выгнаны были туземцами и рассеялись по окрестным местам. О таковом посрамлении варваров свидетельствует и многое другое, в-особенности же то, что они во всей ныне так-называемой Болгарии не оставили нигде следов своего пребывания (!). Иначе пусть покажет кто-либо из скмфствующих (??? ???????????: т. е. из людей, почитающих Болгарию за славянскую страну) или памятник, или надпись, или малейшую монету варваров. Мглу заблуждения этих людей рассевают, как солнце, проникающее мрак, неисчерпаемые сокровища открываемых по всему пространству этой страны памятников величия древних. Но каким образом сделалось господствующим и освятилось это имя Болгария в поселениях древних народов около Гемуса и в окрестных местах, в Одиссе, в Анхиале, Мисии, Пеонии, Иллирии и Фракии — показать легко. Это несчастное имя совершенно-чуждо языку древних. Оно дано было впоследствии, или потому, что в числе вторгшихся в эти страны скифов были некоторые из прибрежных жителей реки Волги, или потому, что жители дунайских берегов соседили с теми краями (т. е. с краями приволжскими) и имя дано им было соседями ради благозвучия, вместо имени скиф?. Но примем ли мы то или другое толкование, именем не уничтожается происхождение никакого народа. [6] И Пелопоннез доселе называется Морея, Керкира — Корфу, и многие другие города переменили свои наименования, но не народность свою. Из сего следует, что имя болгарин — чужое и употребляемое в смысле поношения (ahaidion) ¹, и те, которые признают его исконным, не знают своей истории, или намеренно искажают ее».

Не правда ли, грек хорошо доказал, что нет на свете болгарского народа, а около Балканов живут потомки гераклидов, которые немножко скифствуют теперь ². История прибалканских стран, как он ее рассказал, напоминает нам, как греки, живущие в Филиппополе, чтоб присвоить своей народности этот город, населенный большинством болгар, ссылались на то, что Филиппополь построен был Евмолпом (если не ошибаемся, во время троянской войны). Но автору константинопольской брошюры, следует отдать первенство перед филиппопольскими греками в исторических выводах: он имеет об иперборейских краях, т. е. о всех странах, лежащих к северу от Константинополя, такое же верное понятие, как отец истории, Геродот. [7]

Но, впрочем, от добросовестности автора не укрылось то обстоятельство, что в Болгарии существует издавна какой-то язык, не греческий, а особенный, скифский, на который даже переведено священное писание. Это могло бы внушить некоторым невеждам, что все-таки болгаре не потомки гераклидов, а народ, получивший от Бога такие же права на умственную самобытность, как другие народы и как сами греки. Наш автор спешит предупредить это воззрение, столько же невежественное, сколько и преступное, и употребляет на сей конец следующее глубоко-ученое рассуждение:

«Греческое Государство, о деяниях которого свидетельствует история, с-тех-пор, как сделалось отцом России чрез божественное крещение, заботилось и о политическом ее освобождении; (h Traikwn autokratoria ... aie ou katesth pathr dia tou zeiou baptisiatoV thV RwssiaV exitei thn Ceirajethsin tauthV kai politikwV) ³, и вместо того, чтоб посылать ей учителей, которые передавали бы гражданственность тамошним племенам, выбрало косвенные и вредные для него самого средства, которые, мы можем сказать, ускорили его собственное разложение.

«Великая церковь Христова успела в то время ⁴принять в свои недра, кроме России, и так-называемую ныне Болгарию... Политика, которая желала, как мы сказали, освободить малую в то время державу российскую (она была внушена началами, чуждыми справедливости, и потому привела к самоубийству). Политика эта, в своем заблуждении, собрала воедино варварские наречия племен, рассеянных около Гемуса (Балкана) и слила их в одну смесь, из чего составила и установила болгарский язык, который до той эпохи был то же, что албанский, куцо-влахский и цыганский ⁵ (enteuzen edimiourghsen kai enomozethse thn Bourgarikhn lwssan, htiV mecri thV enoxiV exeinhV hto, oti h 'Albanikh, h Koutzoblacikh h Katexibelliki). Язык этот хотела она (то-есть греческая политика) употребить, чтоб действовать в забалканских странах» (то-есть в России), и проч.

Не правда ли, этот взгляд на отношения греческого племени к славянским народам переносит нас в какой-то нам неведомый мир? В Европе даже последний невежда не стал бы так писать и печатать. В Европе образовался запас основных понятий и сведений, который делается непременным достоянием всякого писателя: как бы ни заблуждался европейский писатель, можно с ним толковать и опровергать его, потому-что с ним имеем, так-сказать, общую почву в этих основных понятиях и сведениях. Но как прикажете толковать с китайцем, который вдруг вздумал бы сказать, что Китайская Империя заботилась о политическом [9] освобождении России, и что, для успеха своей пропаганды за Уралом, китайское правительство составило славянский язык, который прежде был чем-то в роде монгольского, якутского и цыганского? Сколько мы знаем о суждениях китайцев про чужие народы, мы позволяем себе предположить, что китаец мог бы составить себе такой взгляд на славянский мир и обнародовать его печатно; а константинопольский грек, как мы видим, действительно составил себе такой взгляд и обнародовал его ⁶.

Мы ничего не стали бы говорить обо всем, что пишет автор про болгар и болгарскую народность, еслиб в нем высказывалось только его невежество, подобие которого, как сказано, нашлось бы разве в Китае. Но с слепым невежеством соединяется в этом греческом писателе слепая вражда к возрождающемуся болгарскому народу; а слепая вражда прибегает часто к самым непозволительным средствам, чтоб вредить противнику. Впрочем, о нравственной неразборчивости нашего автора мы имеем уже понятие.

Россия, по его мнению — мы это знаем — обязана византийским грекам своим политическим освобождением и славянским языком. Из этого автор выводит, что Россия, из благодарности, должна давить болгарскую народность, елико возможно, и никак не признавать за нею прав на существование. Напротив, долг благодарности, по мнению автора, предписывает России стараться о [10] том, чтоб Болгария оставалась принадлежностью греческой народности (дабы, разумеется, константинопольские греки могли быть в ней господами и пользоваться для своих целей ее богатыми средствами и силами). К нескончаемой скорби и яростному негодованию своему, автор заметил в России, напротив, признаки сочувствия к болгарской народности; он заметил, что некоторые из деятелей, воскрешающих в Болгарии славянские начала, получили образование в России. Он старается положить конец этому движению, и для этого клевещет на болгар перед Россиею и пишет на них донос турецкому правительству.

Клевещет он на них перед Россиею, называя их врагами православной церкви. Спрашивается, кто враг православия; грек ли, поставленный в челе славянской паствы, и управлением своим до такой степени выведший ее из терпения, что она, когда все другие средства были истощены, стала грозить переходом в унию; или тот болгарин, который, при первом своём появлении в эту епархию, утвердил поколебленную в народе преданность православию? (Этот случай был в прошлом году в Полянской епархии, в Македонии, как видно из статьи в «Санктпетербургских Ведомостях», 1859 г.). Кто враги православия: греки ли, которые в болгарском городе удерживают, иногда насилием, богослужение и чтение священного писания на непонятном народу греческом языке, вопреки всем правилам церкви и даже дозволению высшего духовного начальства, и лишая тем народ понимания его веры, делают его доступным иноверной пропаганде; или болгаре, которые хотят, чтоб богослужение и священное писание были народу понятны? (См. корреспонденцию из Филиппополя, там же).

Россия сочувствует грекам, как братьям по вере; болгарам она сочувствует, как братьям по вере и по крови. Чувство справедливости не дозволяет России желать, чтоб ближайшая, кровная братия ее присвоила себе земли, заселенные греческим племенем ⁷. [11] Но может ли Россия желать, чтоб области, населенные ее кровной братиею, болгарами, присвоивались греческою народностью? чтоб в них, для самолюбия и корысти немногих греков, сотни тысяч люден лишаемы были драгоценных даров народного развития? чтоб в них искажался на чужой лад родной славянский дух, погибала славянская речь и чтоб религиозное просвещение и образованность умственная держались в сокровенности от народа, как монополия людей привилегированных, знающих погречески? Кого из русских людей, к какому бы он, впрочем, ни принадлежал направлению, не возмутит мысль о подобном порядке вещей? А именно к поддержанию и упрочению такого порядка вещей в земле единокровной братии нашей, болгар, призывает нас константинопольский грек.

Патетического воззвания его к России приводить не стоит. Заметим только, что автор объявляет нам, будто-бы в Болгарии образовалось какое-то общество (этерия), которое действует в пользу болгарской народности. Далее, автор уверяет, что общество это, под видом религиозных целей, отравляет народ в политическом отношении разными мятежными идеями, и компрометирует самую Россию. Двойной донос на болгарских деятелей: и турецкому правительству и русскому. Наш автор мастер своего дела.

Хотите прочесть другой донос константинопольского грека на болгар? Он говорит: «в 1838 году перешли Гемус (Балканы) и прошли его окрестности, или ныне так-называемую Болгарию, некие люди в» русской одежде (верно, не в русской, а в немецкой). С появлением их возмутилась вся Болгария, и с одной стороны родилась вражда против великой церкви Христовой (мы знаем, что болгаре враждуют не против церкви, а против лицемеров, прикрывающихся ее именем, каков наш автор) и получил свое начало дикий, раздробляющий прозелитизм (автор разумеет прозелитизм славянской народности в Болгарии), а с другой стороны, возгорелись три мятежа в тех краях, которые высокая Порта погасила в мгновение ока, с неисчислимыми потерями для [12] бунтовавших и, к стыду поджигавших их, к таким дерзновенным предприятиям».

Итак автор наш говорит Турции без обиняков, что возрождение болгарской народности ведет к бунтам и мятежам против султанской власти. О, благородный потомок гераклидов! как ни усердно упрашивает он Россию прекратить деятельность болгар на Турцию, он все-таки больше надеется в этом отношении, чем на Россию; потому он с особенною выразительностью настаивает на том, что интересам Турции противно возрождение болгарской народности, и призывает против болгар на помощь закон мухамеданский:

«Когда Греческая Империя (говорит он) пала перед полками султана Мухаммеда II, сей великий победитель обратил внимание на положение христиан, и он великодушно даровал, а все последующие за ним султаны доныне благополучно-царствующего, подтвердили великой церкви и народу греческому права и священные преимущества... Эти права и преимущества основаны на началах мухаммеданского закона (sthristomena eiV taV baseiV tou Mwamedanikou nomou), и всякий, кто восстает против великой церкви (а наш грек, как нам известно, утверждает, что болгаре, требующие от константинопольского патриархата народной иерархии и славянского богослужения, именно восстают против великой церкви), всякий, кто восстает против великой церкви, восстает против этого (то-есть мухаммеданского) закона и против великих преимуществ сей церкви, дарованных султанами и получивших от времени священную неприкосновенность».

И этот грек не стыдится называть себя православным, когда он против братского, православного народа, для защиты устаревшего, исполненного злоупотреблений порядка вещей, обращается за помощью к мухаммеданскому закону!

Мы желали бы, чтоб автор — имени и настоящего вероисповедания которого мы не знаем — снял личину и прямо объявил себя мусульманином: в таком случае мы не имели бы права негодовать против мнений, им выражаемых. Действительно, со стороны турка-мусульманина был бы вполне понятен и даже отчасти законен памфлет в роде разбираемой нами брошюры. С точки зрения турка-мусульманина можно не только объяснить, но даже извинить панегирик критским пашам и озлобление против возникающего на Крите элленизма; можно объяснить и извинить требование, чтоб турецкое правительство приняло на себя защиту [13] православия на острове Крите против латинской пропаганды, так-как это усилило бы только влияние ислама и уронило бы пред ним достоинство христианской церкви. С точки зрения турка-мусульманина можно объяснить и даже извинить донос на возрождение народного самосознания в Болгарии и дикую вражду против него; молено объяснить и извинить требование, чтоб Россия отказалась от своей единокровной и единоверной братии болгар. Даже все нелепицы, выдуманные автором брошюры для унижения славянской народности и славянской речи перед греческою, понятны единственно с точки зрения турка-мусульманина; ибо, вопервых, они приличны только степени научного образования, на которой стоят турки, а вовторых, нелепицы эти неминуемо должны раздражить болгар и поселить в них ненависть против греческой стихии; а коренным правилом турок, для сохранения господства над разнообразными народностями Востока, без-сомнения, служит старинное «divide et impera», успешному приложению которого их могут ежечасно учить друзья и соседи-австрийцы.

Из всех этих внутренних признаков брошюры мы заключаем, что в авторе ее, под личиною православного грека, таится мусульманин-турок. Турки начали посылать своих юношей для образования в европейские училища: не побывал ли кто-нибудь из них в какой-либо иезуитской школе и, воротившись на родину, не написал ли брошюры под заглавием «Голос справедливого»? Турки начали писать и печатать на европейских языках, в-особенности на французском; наш предполагаемый воспитанник иезуитской греческой школы мог также хорошо избрать язык для обнародования своих мыслей, коль скоро это показалось ему полезным для дела мусульманства. Но в таком случае, на всех честных греках, на всей греческой литературе лежала обязанность разоблачить грека-самозванца и отвергнуть всякую ответственность за его слова и мнения. Иначе такая брошюра, пожалуй, сочтется болгарами и всеми, сочувствующими им славянами, за выражение греческих воззрений и будет иметь следствием страшный взрыв негодования против самих греков. Что б сказали греки, еслиб болгарин, или другой славянин, вздумал отвечать в таком же тоне и также втоптать в грязь греческую народность, как это сделал автор брошюры с славянскою? Чего могут греки ждать от вражды против болгар и славянства? На чьей стороне перевес числа, молодой силы и указанного природою значения в будущем? [14]

Именно потому, что мы не желаем такой вражды и не хотим, чтоб две близкие нам народности, болгарская и греческая, вторгались взаимно в свои законные области; именно потому, что мы желаем, чтоб обе они, каждая в своих естественных пределах, указанных речью народа, дружно стремились к просвещению и развитию, подняли мы свои голос против этой брошюры. Отвергнуть ее и предать заслуженному позору было — повторяем — обязанностью греческой литературы; но как обязанность эта до-сих-пор, сколько мы знаем, не исполнена греческими писателями, то мы приняли ее на себя, в надежде, что наше слово сколько-нибудь предотвратит пагубное действие константинопольской брошюры на умы болгар, уже и без того раздраженных против греков. Но главным образом слово наше обращается к грекам. Мы им повторим то, что писал человек, которого уж никак нельзя обвинить в пристрастии к славянской народности и к болгарам (автор «Ответа «Русскому Вестнику» по болгарским делам», см. стр. 61): «мир греков и болгар есть покой и радость православной церкви и России; вражда их есть скорбь той и другой. Никто не должен обвинять нас в несправедливости, если мы, отклоняя от себя суд над злоупотреблениями, устремляем все внимание на примирение наших братий. Не осужден Моисей за то, что, видя двух враждовавших израильтян, призывал их к миру, не заботясь о том, кто из них прав и кто виноват. Да услышат же и наши враждующие единоверцы его примирительный голос: мужие, братия есте вы: вскую обидите друг друга?»

Два года прошло с-тех-пор, как автор «Ответа «Русскому Вестнику» по болгарским делам» писал эти строки. Мало, повидимому, подействовали они на его возлюбленных греков: они продолжают обижать болгар, поносят их язык, насильно изгоняют из церкви славянское богослужение, требуют, чтоб болгарские области находились в руках греков, доносят на болгар, с одной стороны, Турции, с другой, России. Дурно исполняют греки благоразумные советы русского (вероятию, единственного между русскими) исключительного грекофила. Этим греки только вредят самим себе; а как мы не желаем этого, то просим греческих патриотов, и в-особенности литераторов, поднять свой голос в пользу справедливости, в пользу духовного и умственного освобождения болгарской народности и заставить болгар простить и забыть все зло, какое сделали и делают им некоторые греки.

А. ГИЛЬФЕРДИНГ.

Комментарии

1. Наш греческий автор тем более должен был воздержаться от этих слов (которые, вдобавок, совершенно ложны), что и самое имя его собственного народа — грек, не всегда и не везде употреблялось в похвальном смысле. Если угодно автору в том удостовериться, то просим справиться в любом французском лексиконе.

2. Опровергать константинопольского грека не стоит, и было бы даже недостойно науки, азбуки которой он не знает, или знать не хочет. Только для тех читателей наших, которые не занимались историею задунайских стран, заметим, что земли, занимаемые ныне болгарами, никогда не принадлежали грекам в собственном смысле, а в древности заселены были фракийцами, македонцами, мисами и другими племенами, которые у древних греческих авторов строго отделяются от греков. Потом земли эти вошли в состав македонской державы, которая, как известно, покорила также и греков. При распадении монархии Александра Вел., в пределах нынешних болгарских земель образовалось несколько туземных держав, которые потом завоеваны были римлянами. В IV веке в эти страны вступили огромными толпами славяне и, несмотря на сопротивление византийских войск и туземных жителей, заняли их довольно-легко и водворились в них окончательно; их масса поглотила в себе все народные стихии, какие встретила от Дуная до стен Солуня и за Охридское Озеро. Во второй половине VII века вторглась из черноморских степей в пределы нынешней Болгарии, Македонии и Фракии, которые в то время греческие писатели называли Славинией, т. е. славянской землей, кочевая орда болгар, вероятно, татарского происхождения. Орда эта подчинила себе славян, дала им династию правителей; но чрез несколько поколений исчезла без следа в массе подвластного славянского народа, дав ему только свое имя (явление, совершенно сходное с тем, что происходило при образовании Русского Государства). Уже в IX веке Болгария является чисто-славянским государством, и с-тех-пор никогда не теряла своего славянского характера.

3. Из этих слов должно заключить, что константинопольский историк сделал новое историческое открытие, именно, что Россия прежде была и в политическом отношении подвластна Греческому Государству.

4. Не правда: обращение славян во Фракии и Македонии в христианскую веру началось уже в VII веке, а в VIII-м константинопольский патриарший престол уже занимал природный славянин, именно патриарх Никита (от 776 до 780 года). Окончательное же принятие христианской веры болгарским князем Борисом и всем народом болгарским совершилось слишком сто лет до крещения Владимира.

5. Цель всей этой нелепицы — унизить славянский язык, поставил его на ряду с варварскими, т. е. необработанными литературно, языками албанским и романским т. е. македоно-романским наречием (куцо-влахами называют румунов, живущих немногочисленными поселениями в Албании и Македонии) и с языком презренного племени цыган. Жаль, что константинопольский грек не знает основных начал сравнительной лингвистики: он знал бы тогда, что из европейских языков именно греческий ближе всех по коренному родству с албанским и куцо-влахским, или романским, и что цыганский язык точно так же связан родством с благородною речью эллинов, как и с варварскою речью славян; ибо он есть один из прямых потомков языка древних индусов или санскрита, с которым, как известно, и греческий и славянский языки имеют исконное сродство. Странна замашка нашего грека противоставить славянский и другие языки греческому, как варварские наречия языку благородному: такой взгляд был приличен в эпоху дохристианской древности, при тогдашней исключительности народного самолюбия; в наше же время мы привыкли находить такой взгляд только у китайцев. Все языки одинаково служат выражением человеческой мысли, а человеческая мысль не может быть названа благородной у грека, а неблагородной у болгарина. Что сказать, наконец, о мысли, будто бы церковнославянский язык составлен был, но поручению византийского правительства, из разнородных элементов? Это такая нелепость, что она превосходит всякое вероятие! Отчего бы не допустить в таком случае, что и язык Гомера составлен был по приказанию царя Агамемнона или тиранна Пизистрата? Наука доказала несомненно, что так-называемый церковно-славянский язык был языком народным у болгарских славян во время переложения священных книг; перевод, сделанный первоначально для этих славян, был введен в употребление и в других славянских землях, принявших православную веру, так-как в то время славянские наречия были гораздо-ближе друг к другу, чем теперь, и болгарский перевод был вполне понятен русским, сербам, моравцам, чехам и др. Что в языке, на котором писали св. Кирилл и Мефодий, не было ничего искусственного, ясно из сличения разных редакций их перевода священного писания: чем редакция древнее и, стало-быть, ближе к источнику, тем язык в ней живее, свободнее и более проникнут духом народной речи славянской; с течением же времени, старались все более-и-более приблизить перевод к оригиналу, и иногда, для дословной верности, прибегали к выражениям и оборотам, несвойственным славянскому языку. Извиняемся за это длинное примечание. Мнения нашего грека, как мы уже сказали, до такой степени бессмысленны и чужды самых основных сведений и научных понятий, что возражать на них невозможно; но, повторяем, мы сочли нужным поместить эти строки для тех читателей, которые вовсе незнакомы с вопросом.

6. Хороши и следующие строки константинопольского писателя: «Какие меры употребляют ересеначальники (airediorkoi)? Они объявили войну всем грекам в Болгарии и сделались господами церквей, принадлежавших предкам греков, которые сами стали чужими в наследии своих отцов». Непосвященный читатель может подумать, что в Болгарии появилась действительно какая-нибудь ересь, и что в самом деле ересиархи завладели там церквами. Нет, на языке константинопольского грека, ересь — это богослужение православное на церковно-славянском языке, ересиархи — это люди, заботящиеся о возрождении народного, самосознания в болгарах, церкви, которыми они «завладели» — те, в коих, по их настоянию, непонятное народу богослужение на греческом языке, заменено славянским. Далее автор продолжает все в том же тоне, так-что невозможно становится читать все его ругательства и клеветы. Иногда только, кроме неприятного, выходит из-под его пера и забавное. Так, например, он бранит болгар, за то, что они предпочитают «язык солунян Кирилла и Мефодия языку Платона и Аристотеля». Отчего же бы не побранить и французов и англичан и русских за то, что они не бросают своей родной речи и тоже не принимают языка Платона и Аристотеля? В другом месте он старается прельстить болгар тем, что они суть «потомки Александра Великого». Автор надеется, что болгаре, дабы сделаться достойными столь великого предка, станут говорить погречески, подобно ученику стагирского философа.

7. Впрочем, ни малейшего признака такого присвоения чужих земель со стороны болгар до-сих-пор не было и, вероятно, никогда не будет, потому-что оно было бы слишком-противно духу этого до крайности миролюбивого и спокойного славянского народа. Если в нем, наконец, проявилось некоторое движение, то единственною причиною тому греческое племя, чрезмерно властолюбивое и склонное к присвоиванью чужого. Опираясь на немногочисленные колонии в некоторых городах болгарских и на то. что высшая иерархия, вследствие исторических обстоятельств, сделалась в Болгарии почти-исключительно-греческою; это племя объявило притязания на обширные области, населенные сплошь болгарами, хотело лишить этих болгар их народности и их языка, и сделать из них бессознательную массу, готовую служить греческим интересам. Против этого-то присвоения греками болгарских областей стали действовать совокупными силами все образованные и преданные своему отечеству болгаре, которых наш автор величает за то «ересиархами». Болгаре, повторяем, хотят только удержать за своим народом то, что ему принадлежит, и никогда не помышляли о присвоении чужого.

Текст воспроизведен по изданию: Взгляд константинопольского грека на болгарские и критские дела // Отечественные записки, № 7. 1860

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info