-

СИРИЙСКИЙ ВОПРОС

В прошлом году Сирия сделалась театром событий, ужаснувших Европу. Взаимная ненависть различных племен, ее населяющих, ненависть, подготовленная длинным рядом годов и столетий, накипевшая мало-по-малу, подогретая религиозным фанатизмом, разразилась в кровавых сценах грабежа и убийства. Европа ужаснулась, узнав о сирийской резне: в «больном теле» — как привыкли называть Турцию — открылось еще одно новое, невидное до-сих-пор, больное место. Но за криками ужаса скоро последовали другие, неменее сильные крики: Европа, преимущественно дипломатическая, потребовала принятия энергических мер к прекращению подобных сцен на будущее время, потребовала вмешательства в дела Сирии. К общей массе тех вопросов, которые в своей совокупности составляют восточный вопрос, прибавился новый — сирийский.

По определению конференции, из уполномоченных пяти первенствующих держав, Франция послала в Сирию экспедиционный корпус. В первых числах марта срок пребывания его в Сирии должен окончиться ¹.

Как самые требования о вмешательстве Европы в дела Сирии, так и французская экспедиция, отправленная в Бейрут, вытекают прямо из принятого в Европе мнения, что Турция сама не может управиться с своими делами; что для нее необходимы заботливые попечения европейской дипломатии. За этой последнею, относительно Турции, уже давно усвоена роль заботливого врача.

Открытие нового болезненно-пораженного места требовало новых врачебных мер. Экспедиция была началом такого врачевания. Исследования на месте должны были раскрыть характер болезни, а [454] равно указать на дальнейшие средства, к которым следует приступить дли облегчения страдании.

К-несчастью, оказывается, что болезнь, которою страдает пациент, по свойству своему, неизлечима. Этого мало: оказывается, что его страдания, несмотря на все попечения, идут возрастая; организм ослабевает, расстроивается более-и-более.

Французская экспедиция из меры временной легко может превратиться в постоянную. По-крайней-мере, для этого существуют точно такие же побуждения и причины, какие вызвали ее первоначальное отправление.

Сирийский вопрос, по всему заметно, нескоро будет сдан в архив. В нем позволительно видеть зародыш новых затруднений, новых столкновений по нескончаемому восточному вопросу.

Нельзя не сознаться, что самый тот путь, которому следует европейская дипломатия в вопросах, касающихся Турции, заключает в себе источник бесчисленных затруднений. Порождая беспрестанные столкновения между европейскими державами, отношения, в которые становится Европа к Турции, не приносят пользы ни Турецкой Империи, ни разнохарактерному ее населению.

А между-тем, трудно думать, чтоб Европа когда-нибудь отказалась от политической программы, принятой ею относительно Турции.

Предлагаемая Статья имеет в виду познакомить читателей как с характером Сирии и ее населения, так и с теми разнородными способами, которые предложены, или только были высказаны для разрешения сирийских затруднений.

По восточному берегу Средиземного Моря, между 31° и 37° сев. шир., тянется узкая полоса земли, границами которой на севере служит Малая-Азия, именно Аданский Пашалык ², а на юге Суэзская Степь. Средиземное Море очерчивает западную границу Сирии; на востоке ее граница оканчивается вместе с плодородием страны, орошаемой реками, вытекающими из ее гор; далее к востоку тянется степь, отделяющая Сирию от долины реки Евфрата. Следовательно только на севере Сирия граничит с землей, обработываемой оседлым [455] населением. Площадь земли, заключенной и этих границах, причисляя к ней Палестину, заключает два мильйона жителей на 28 т. кв. м. Весьма-важна в историческом значении для Сирии двойная цепь гор Ливана (Джебель-Либнен) и Анти-Ливана (Джебель Эш-Шерки), идущая в северо-востока на юго-запад, от реки Аин-Тоба до Мертвого Моря, в длину всей Сирия ³. На продолжении 30 или 35 миль эта цепь не распространяется вовсе в ширину. Этот гористый западный край сирийского берега Средиземного Моря отличается удивительною изменчивостью и разнообразием. Узкая береговая полоса, с превосходными пристанями для кораблей, который ограждены бухтами и мысами, благоприятствует мореплаванию: стоит вспомнить, как древние финикияне умели пользоваться этими же самыми берегами. По горам Сирии растет прекрасный строевой лес, а в недрах их находятся замечательные металлические богатства. Глубокие ложбины и горные склоны сирийской площади чрезвычайно-плодоносны: хлеб, виноград и овощи родятся на них в изобилии, требуя весьма-незначительного труда от человека; верхние долины и кряжи гор представляют великолепные пастбища. Земледелие находится здесь, впрочем, в грубом состоянии. Арабские поэты говорят в похвалу Ливану, что на голове он носит зиму, в недрах — осень, а в ногах покоит лето. Воздух в горах чист и прохладен; шелковина и виноград чередуются по уступам их между густым кедровым лесом, растущим иногда во всю ширину хребта. Некоторые из гор Ливана от основания до вершины высечены террасами, на которых насажены шелковица, фиговое дерево и олива. Труд, употребленный для устройства этих террасных садов, должно-быть, был грамаден и наводит путешественника на заключение, что в тот период, когда совершались эти работы, население в Ливане было также густо, многочисленно и трудолюбиво, как и в Китае. Развалины городов и деревень, история которых совершенно неизвестна, множество саркофагов, встречающихся в Сирии, едва-ли не на каждом шагу, подтверждают высказанную мысль.

Строгая природа гор и замкнутость долин ведут к простому, ровному образу жизни, который неподвижно передается от поколения к поколению. Кроме того, горы представляют защиту побежденному от победителя, даже дают первому перевес. Турки овладели Ливаном только двигаясь мало-по-малу за укрывавшимися в нем племенами; различные народы, появившиеся здесь, населились [456] один на другой слоями, но не смешивались, не слипались. Таким путем образовалось население сирийских гор; в нем сохранились обломки всех наций, проходивших чрез сирийскую почву, с их разнообразными правами, языками и религией. Весьма-замечательно, что в судьбах этого маленького уголка земли участвовала большая часть великих завоевателей, начиная с Сезостриса и до Наполеона. Почти ни одно воинственное, религиозное или политическое движение в исторической части земли не прошло, чтоб не задеть Сирии и не оставить в ней своего следа. На востоке и на юге Сирия имеет границами начала степей. Но с названием степи, в этом случае, не должно представлять совершенно необитаемого, бесплодного пространства, подобного Сахаре: окружающие Сирию степи — только необработываемые пространства; они от того бесплодны, что занимающие их варварские племена не умеют провести и сохранять в них воду; в этих степях везде, где после продолжительных дождей скопляется вода, появляется и растительность: но после засухи раскаленная земля пьет жадно воду, и появившаяся растительность снова пропадает. Есть и в этих степях места, которые, вследствие благоприятного очертания земной поверхности, служат резервуарами для дождевой воды и почти никогда не высыхают. Всю цену таким местам знают номады, населяющие эти степи. Эти номады, враждебные оседлым жителям Сирии, гуще прочего наполняют юговосточную ее часть, Дамасский Пашалык. Ни Мегемет-Али, одно время владевший Сирией, ни настоящее правительство не были в силах вытеснить их отсюда. Но Мегемет-Али, платя им некоторого рода дань, в виде денежного вспоможения, жил с ними в ладу. Его хорошие отношения с этими кочевыми племенами не помешали им, впрочем, в 1840 г. грабить остатки его разбитой армии, направлявшейся к Египту. Для бедуина все-равно грабить — попадется ли ему турок, идущий на поклонение пророку в Мекку, или христианин: он неравнодушно смотрит только на франка, вследствие распространенного в Азии поверья о сказочных богатствах европейцев. Обетованная земля — с которой связано для человечества столько дорогих воспоминаний, вспоившая и вскормившая столько народов, которую, наполняли некогда не бедные деревни, но в которой процветали знаменитые столицы государств — теперь пустыня, населенная разбойническими шайками номадов, пустыня, в которой растительность составляет редкость!

Номады по восточной и южной границам захватывают мало-по-малу полосы обработываемой земли, оттесняя оседлое население к [457] морскому берегу. Теперь Сирию собственно составляют почти только пространство между морским берегом и Анти-Ливаном и пограничные с этим кряжем равнины. К обработываемым оседлым населением местам должно прибавить также долины: реки Литанн (древнего Оронта), где возвышается Антиохия, реки Койка, на которой стоит Алеппо, наконец долину Дамаска, орошаемую рекою Барода, вытекающею из Анти-Ливана. Города, лежащие в этих долинах, обязаны только своему исключительному положению, что еще до-сих-пор не захвачены номадами. Расположенные на дорогах, проложенных с незапамятных времен торговлею Индии с Европой, по которым несколько веков уже отправляются пилигримы в Мекку, Алеппо и Дамаск, отличались когда-то великолепием и богатством. Их стотысячные населения держали номадов в почтительном расстоянии. Торговое значение этих городов подержало их до-сих-пор; но теперь это только тени прежнего их цветущего состояния. Дамаск, бывший столицею царства, резиденцией первых калифов-оммаядов, в XIX столетии только главный города, турецкого пашалыка, в котором живут перелетные турецкие птицы — сборщики податей, чиновники... все остальное население бедно и разнородно. Все заросло, опустилось в этих местах, кипевших когда-то деятельностью; в них живется грустно и дико... Турецкая Империя занимает одну из лучших местностей в мире и, как европеец, Мирес прав; он не увеличили возможного богатства Турции. «Со времени завоевания Константинополя (говорил «Times» в 1858 г.), турки начали жить, объедая свою столицу. Им досталось великолепное наследство, но они растратили его, не думая о завтрашнем дне. Обладателям едва-ли не прекраснейшей страны в мире никогда не приходила в голову мысль, что нужно же употребить хотя немного труда чтоб извлечь из земли богатства. Они знают только одно средство обогащаться — грабеж, который следует за победой!... И вот они стали, не торопясь, съедать славное, доставшееся им наследство. Во всякой другой части спета скоро настал бы и конец; но так громадно было богатство, собранное слабым, но все-таки несколько регулированным правлением византийских императоров, так неистощимы были средства почвы, богатство климата, плодородие земли, что впродолжение четырех веков Турция, нося в своей груди всеразрушающие элементы разложения, не могла заморить себя голодом!..»

Между множеством групп различных народностей, населяющих Сирию, из которых некоторые, вероятно, составляют обломки [458] древних знаменитых народов, прежде прочих выдвигаются арабы, особенно-многочисленные в равнинах и долинах; за тем турки, туркоманы и курды, пришедшие с площадей Верхней-Азии, левантцы, составляющие поколение франков, поселившихся в стране еще со времен крестовых походов; друзы, марониты, метуэли, ансарии, иезиди и несколько других племен. В Сирии живут и евреи, числом около 24 т. Среди этих различных племен турки составляют незначительную часть, которая едва-ли более населения маронитов иди друзов. Турки — последние пришельцы в Сирию в XVI столетии; они заняли эту страну в то время, когда воинственный разлив их уменьшился, а вместе с ним уменьшишь и их могущество и сила. Исключая городов, в которых турки поселили две или три колонии янычар, погибших уже более сорока лет назад, они никогда, в строгом смысле слова, не занимали Сирии, и власть свою заставили признать в ней только после вековой борьбы. Да и эта власть была более номинальной, чем действительной, имеющей какую-нибудь историческую почву, в-особенности для жителей гор. Только Мегемет-Али имел авторитет в горах. Относительно вероисповедания, мусульмане в Сирии составляют большинство (более одного мильйона), но они далеко не образуют дружной взаимно-симпатизирующей массы. Между ними должно различать обитателей городов и обработываемых земель от номадов. Эти последние ненавидят оседлых мусульман и при каждом удобном случае грабят их так же усердно, как христиан и евреев. К номадам принадлежат здесь бедуины, туркоманы и курды. Курды живут в постоянной вражде с двумя первыми кочующими племенами. Большая часть курдов принадлежит к мухаммеданам ⁴; но они презирают турок, которые, в свою очередь, боятся курдов и не осмеливаются даже сбирать с них податей. Оседлые мусульмане презирают и боятся номадов. Как у тех, так и у других есть, впрочем, одна общая сторона, это — один и тот же религиозный толк сунни, к которому они принадлежат все, за исключением метуэли — шиитов. Между этими двумя сектами ведется беспрерывная война. Племя метуэли, на половину уничтоженное Джеззар-пашею, теперь простирается только до 25 тысяч душ. Это племя живет в долине, образуемой двумя цепями Ливанских Гор. Большая часть соседей метуэли не мусульмане, и это обстоятельство объясняет, почему они до-сих-пор еще не уничтожены [459] суннитами. Но как бы ни была велика вражда суннитов и шиитов, оседлых мусульман и номадов, основные принципы их религии тождественны, в-особенности по влиянию своему на обе стороны: в обеих до-сих-пор живуч бродячий и воинственный элемент, составляющий следствие религиозных начал исламизма и вполне отвечающий целям Мухаммеда. Основатель ислама не хотел образовать из своих последователей постоянного и прогрессивного общества, напротив, он хотел закрепить в них неусидчивый, воинственно-бродячий дух, который вел бы их к завоеванию всего мира. Для этого Мухаммед разрушил два основные начала, связывавшие до-сих пор людей в постоянные общества — любовь к родине и семейную жизнь. Пророк назвал последователей основанной им религии мусульманами (правоверными) и, чтобы сделать из них космополитов, дал им все преимущества, которые другие законодатели придавали национальности, так-что, всякий, принявший ислам, где бы ни было его отечество, может пользоваться всеми правами природного мусульманина во всякой стране, где ислам будет религией государства. Он объявил, что все немусульманское принадлежит, по праву, правоверным, возбуждая тем хищнический дух и страсть к завоеванию. Всякий, неисповедующий ислам, исключается им от покровительства законов; и чтобы еще более принудить покоренные правоверными народы принять ислам, Мухаммед объявил, что все, исповедующие другую религию, должны быть рабами победителей ⁵. Наконец, он советует мусульманам, в своем коране, смотреть с отвращением на всякого неисповедующего ислам, на всякую другую цивилизацию, науку — на все немусульманское.

Вряд ли Мухаммед мог найти другие принципы действительнее для того, чтобы уединить своих последователей от всякого влияния цивилизации. [460]

Женщина, по понятиям Мухаммеда, не должна иметь чувства, но быть совершенно подвластным мужчине животным; для нее нет ни общественных, ни семейных интересов; это — домашняя мебель, которую каждый правоверный может купить или продать, просто, бросить, смотря по желанию. Мусульманин найдет рабыню везде, куда приведет его меч. Мухаммед изгнал в своей религии всякую нравственную идею, чтобы совершенно съузить, засушить и облепить понятия своих прозелитов.

Весьма-легко видеть, что, кроме религиозной основы, коран заключает в себе еще и политическую, антисоциальную программу для своих последователей. Некоторые думают, что в основаниях исламизма много жизни и силы. Для кочевого быта — правда. Но в этом случае мы не имеем возможности оценивать силу, по недостатку сравнений относительно прочности исламизма при столкновении его с другими религиозно-политическими началами. Все же слабые и вредные для жизни в постоянном обществе стороны исламизма раскрылась в то время, когда турки, овладев христианским населением и плодами его цивилизаций, захотели и сами жить оседло. Но их желанию прямо противоречили всосавшиеся в них принципы ислама. С первого же дня, можно сказать, жизни мусульман в покоренном Константинополе быт их начал разлагаться. Для них настало время борьбы с невидимым, но сильным врагом — христианской цивилизацией.

После мусульман. многочисленнее прочих в Сирии христиане; ихе считают здесь от б до 800,000 душ. Это — обломки разных христианских государств, существовавших на почве Сирии. В Сирии можно встретить едва-ли не все христианские исповедания и секты. Большая часть христиан живет в приморских и торговых городах, или в горах и в долинах между ними, и принадлежит к латинской и греческой церквам. В отдаленных от Ливана деревнях христиане встречаются только несколькими семействами. Одним покровительствует Франция со времени присоединения маронитов к престолу св. Петра, другим — Россия. Христиане в Сирии ревностны к вере, а иные такие же фанатики, как и сунниты и шииты. Всем памятная восточная война была, между-прочим, весьма-важным явлением и для Сирии: между христианами начались раздоры, которые, однакож, не прекратилась с окончанием войны. Не проходит до-сих-пор большего праздника в Леванте у какой-нибудь из этих церквей, что бы другая не устроила скандалезной демонстрации. Духовенство католическое своими постоянными интригами и [461] подстреканиями, являющимися под смиренными формами пастырских посланий, весьма-метко раздражает фанатизм восточного христианина.

Надо отдать справедливость протестантам, хотя и малочисленным пока в Сирии, но умевшим, в самое короткое время поселения их здесь, стать высоко в общественном мнении. Пользуясь покровительством Англии и Пруссии, они стойко следуют принципу невмешательства в распри других исповеданий. Материальные же средства, которыми щедро снабжают их общества английских и американских миссионеров, дают им большое влияние на дела. Главные представители католической церкви в Сирии — марониты, живущие в числе 250,000 у Анти-Ливана, между Триполи и Бейрутом; они происходят от одной старой греческой секты. В 1445 г. они признали своим главою пану, впрочем, с условием сохранения установившихся обрядов их религии и некоторых постановлений, как, например, брака для светского духовенства.

Христиане греческой церкви составляют остатки покоренных населений во время первого завоевания Сирии арабами. Податливый сервилизм всегда отличал этих христиан: они были самими покорными подданными и арабов, и мамелюков, и турок. Отличительная черта их — непримиримая вражда к католикам. Еще по времена крестинах походов они охотнее становились в ряды мусульман, чем в ряды латинян.

Бедные, безземельные скитальцы — евреи и здесь, пак в большей части стран в мире, живут в презрении, преследовании и унижении. У этой нации нет покровителей. Чужеземное вмешательство приносило евреям в Сирии до-сих-пор более вреда, чем пользы. В Турции они во всех событиях играют роль бедного Макара. Дух сектовой нетерпимости разделяет и их. Да и что может соединять их в настоящем их положений?

Между обломками языческих народностей, оставшихся на сирийской почве, замечательнее прочих друзы, привлекшие на себя в последнее время всеобщее внимание. Марониты думают, что друзы «должны быть изгнаны в Гауран» ⁶, утверждая, что будто-бы там родная земля друзов и что из нее друзы вторгнулись в Сирию. Друзы, многочисленные в настоящее время и в Гауране, первоначально поселились около 1020 г. но Р. X. на Ливане, вблизи верховьев Иордана, то-есть, в той части Сирии, в которой поселились и марониты, и другие племена. Но поселение друзов в Гауране [462] произошло следующим образом: в половине прошлого столетия, вследствие беспрерывных войн, периодически-разорявших страну, несколько семейств друзов выселилось в Гауран и возрасло в настоящее время до четырех тысяч человек. Поэтому Гауран может быть назван родиной только для потомков этих выселившихся семейств, а не для целого племени друзов. Впрочем, слухи о «неизбежном» изгнании друзов из Ливана распускают турки, которые хотят оправдать свой коварный образ действий в последних кровавых событиях. Друзы составляют важную часть населения Сирии — от 75 до 100 тысяч человек, из которых людей, способных сражаться, считая с одиннадцатилетнего возраста, можно положить, следуя авторитету Грээма ⁷, maximum в 20 тысяч. Они заселяют южную часть Ливана в правый скат Анти-Ливана, главным образом, провинции Шуф, Вамди-Тэим и Иклим-эль-Беллак у горы Гермон.

Хотя у друзов были частые ссоры с их соседями, маронитами, есть, однакож, и между ними одна общая сторона, которая сближает их, это — гнёт турок и общее желание противодействовать своим притеснителям. Оба эти народа составляли прежде род конфедерации, даже имели общее правление: так, двадцать лет назад, эмир Бэшир управлял и друзами, и маронитами вместе.

Религиозные убеждения друзов до-сих-пор неизвестны; знаем только одно, что эти убеждения не ведут ни к прозелитизму, ни к нетерпимости. С мусульманами друзы сходятся по внешней стороне ислама; с христианами они с большим уважением говорят о поклонении Св. Деве, но никогда не показывают желания привлечь ни тех, ни других в свою религию, напротив, они с особенной заботливостью стараются избегнуть всякого вторжения чужеземного, прогрессивного или, скорее, разрушительного духа в основания своего учения. Друзы имеют строгую и точно-определенную духовную иерархию, которая разделяет всю нацию на несколько групп аколов (посвященных в таинства), из которых, впрочем, весьма-немногим известны вполне основные понятия религии. Мы знаем, однакож, положительно, что друзы — идолопоклонники. До-сих-пор никто из европейцев не видал ни одной их религиозной книги.

Этот мужественный, энергический народ имеет в своем характере много достойного уважения. В последних событиях они [463] были свирепы, жестоки, но ни один из них не был замечен в оскорблении женщины. Пришедший в Бейрут, разоренные христианки, вдовы убитых друзами, говорили: «мы видели убийства наших мужей пред нашими глазами; но чувство правды заставляет нас сказать, что ни один друз не нанес ни малейшего оскорбления женщине». Все оскорбления такого рода были делом турецких солдат или мусульман. Друз не прикоснется пальцем к женщине и едва осмеливается поднять на нее глаза, если она иностранка.

Между прочими языческими племенами, населяющими Сирию, можно упомянуть об ансариях (55 тысяч), живущих к северу от маронитов, близь Триполи; фанатическая религия их весьма-мало известна — измаелитах, совершающих свои таинственные обряды с отталкивающим цинизмом, пожалуй, еще — о кведомэсеях, поклоняющихся черным ужам. И все эти живые памятники человеческих заблуждений находятся в нескольких милях от древней Палестины, где впервые раздался евангельский голос! Еще можно упомянуть о иезиди, язычниках, весьма-многочисленных на берегах Евфрата, но частью живущих и в Сирии. Они разделяются на несколько сект, одна из которых носит название кателис (убийц) и весьма-сходна в некоторых отношениях с индийскими тутами.

Мусульмане и иезиди ненавидят друг друга и при удобном случае не жалеют кинжалов. Правоверные выражают свое отвращение к иезиди следующими словами: «в день последнего суда жиды поедут и ад на спинах иезиди».

Из приведенного очерка народностей, населяющих Сирию, становится понятным, почему эта страна всегда была самой беспокойной частью Турецкой Империи. Сирия составляет склад — если можно так выразиться — весьма-легко возгорающихся предметов; одной искры достаточно было, чтоб все, мало-по-малу, нароставшие интересы и страсти развернулись в большой пожар. По такое сравнение еще более делается понятным, если прибавить, что над всеми этими варварскими и фанатическими национальностями господствует болезненное и слабое правление турок.

Вот весьма-интересный факт, который наглядно показывает, какое значение имел, не далее как в прошлом году, правительственный авторитет в Турции.

В августе 1860 года, в Константинополе умер один армянин, протестант, сперва принадлежавший к греческой церкви. Родственники умершего решились похоронить его на том кладбище, где лежали уже многие члены их фамилии. Но когда погребальная [464] процесия тронулась по направлению к кладбищу, толпа армян греческого исповедания, смотревших на умершего, как на отступника, собралась на дороге с целью воспрепятствовать осквернению — как они говорили — священной земли их кладбища. Фамилия умершего имела свой участок на кладбище и была права в своем желании; но, вероятно, она уступила бы такой манифестации, еслиб миссионеры, видевшие в оппозиции армян оскорбление, не посоветовали не уступать и прибегнуть к содействию полицейской власти. Начальник полиции послал двести солдат, полагая, что такое число совершенно-достаточно для усмирения оппонентов; но их было несколько тысяч и они, как кажется, надеялись, что если протестантских миссионеров поддержит английское посольство, то им поможет русское. Напрасно полиция увещевала армян: они наотрез отказались допустить совершение обряда на их кладбище. Прошло четыре дня — дело вперед не подвинулось. Наконец в него решился вмешаться английский посланник Бульвер. Он сам отправился на кладбище и пригласил полицию действовать. Не боясь быть обвиненной в моральных в политических следствиях употребленной в этом случае силы, полиция, хоть и не без сопротивления, тотчас очистила кладбище. Но ночью труп бедного протестанта был вырыт и брошен в одной из аллей кладбища в самом оскорбительном виде.

Этот факт весьма-громко говорит за бессилие власти в Турции. Если правительственный авторитет так слаб в столице, что ж он значит в отдаленных провинциях, в такой стране, например, как Сирия, где правительство не имеет ни преданий власти, ни моральной силы, где ему противодействуют разнородные населения, враждебные ему и по национальности и по религии, куда оно посылает своих чиновников-номадов, которые грабят и раздражают население, где, наконец, оно имело лишь горсть иррегулярных, по большей части, войск, которые, к-тому же, два года не получали жалованья?

II.

Из приведенного нами очерка Сирии в географическом и этнографическом отношениях ясно, что живая сила этой страны находится в горах, и что турки не имеют здесь вовсе правительственной почвы. Этот вывод еще более подтвердится при изложении причин последних событий в Сирии.

Объяснения этих событий нельзя искать и так часто-повторяемой мысли, будто-бы между мусульманами давно существовал заговор [465] на истребление христиан. Правда, что теперь везде мусульманами охватило какое-то инстинктивное чувство разложения исламизма, но это явление еще не исчерпывает всех обстоятельств недавних событий. Ни марониты, ни друзы — не мусульмане: они дрались между собою не в первый раз, но никогда их вражда не вела к таким печальным результатам. Арабы Абд-эль-Кадера — мусульмане, а они спасли множество христиан в Дамаске; турки разграбили в этом городе много домов своих единоверцев; наконец, многие из мусульман охотно давали убежище христианам; одно из самых тяжких обвинений против действий турецких властей в Дамаске писал мусульманин. Все это такие факты, которые не позволяют искать объяснения сирийских дел только в мухаммеданском фанатизме; значит, должно искать причин в чем-нибудь другом. Должны же иметь какое-нибудь оправдание в прошлом совершившиеся недавно факты?

В половине VII века Дамаск был покорен арабами под предводительством Халеба и Абу-Обейда; победители стали вводить исламизм между христианским населением и тем самым впервые поставили здесь христиан и мусульман во взаимный антагонизм. Безуспешное занятие крестоносцами Палестины возбудило в мухаммеданах неприязнь к христианам, которая увеличилась современем под влиянием примера и наставлений турецких офицеров Султана Селима, покорившего Египет и Сирию в XVI веке. С этого-то времени начинаются все бедствия этой страны, неимевшей до-сих-пор еще правления в том смысле, как понимает его европеец. Мухаммед II, покоривший Византийскую Империю, сделался повелителем многочисленного христианского населения. Ему предстояло решить вопрос: какое общественное устройство дать этим побежденным? Закон корана не позволял оставлять побежденных христиан в стране, покоренной мухаммеданами, иначе, как на условии рабов. Но такая анти-социальная и чисто-военная система могла существовать двумя способами: или учреждением для христиан общинного управления, или же установлением таких административных отношений, какие существуют между белыми и невольниками в Америке. Но общинная система, выгодная и для христиан и для султана, представляла для тогдашнего правительства затруднения. Оно должно было наблюдать за ходом этой системы на деле, следовательно дать известные постановления и права для христианских общин. Но султаны того времени были так погружены в военные занятия, что им не было времени для исполнения такого [466] рода обязанностей; с другой стороны, исламизм не допускал употребления в стране другого закона, кроме корана. Вот почему Мухаммед II, желая согласовать принципы корана с управлением покоренных христиан и в то же время освободить себя от занятий их интересами и правами, передал временную власть над своими христианскими подданными патриарху Геннадию, с титулом милет-баши (глава нации) и правом избрания себе преемника. Патриарху предоставлялось безусловное господство над своими единоверцами, с ответственностью за их поведение, исполнение обязательств и обязанностей рабов относительно победителей.

Турки довольствовались тем, что обломки Византии под их ногами: никому из них не приходила в голову мысль воспользоваться этими обломками для построения нового общественного здания. Гордость породы, которая кажется жителю Азии до-сих-пор самой понятной формой для отличия важности, или значения людей между собою, не позволила им думать об образовании дли побежденных общинного устройства. А весьма-вероятно, что такое устройство спасло бы христиан от многих бедствий. Экспедиция Наполеона I в Египет в конце прошлого столетия и его осада Акры, как и битва при Аскалоне, в которой были убиты многие из дамасских мусульман, возбудили в мухаммеданах вражду и мстительное преследование христиан; в это время турки могла расправляться с несчастными, еще не опасаясь иноземного вмешательства в свои дела. Война за греческую независимость еще более раздула огонь, и сам султан был обвинен в отдаче приказаний преследовать христиан во всей империи, что заставило многих из них, более-дальновидных, оставить страну; так-что в это время христианское население в Турции заметно уменьшилось. Мегемет-Али, покоривший Сирию в 1832 г., был турок старого закала, хотя в некоторых отношениях и даровитый турок, но только один из самых жестоких деспотов, человек необразованный и совершенно-нечувствительный к страданиям народа. Он ввел внешний порядок в исполнение своей воли; но, вероятно, все ужасы, совершенные в Сирии с 1840 года, принесли ей менее зла, чем принесла бы ей продолжительная, регулированная власть деспота. Тысячи несчастных гибли столько же от его невежества, сколько от жестокости. Впрочем, впродолжение занятия Сирии египтянами, положение христиан заметно улучшилось: Ибрагим-Паша ⁸ обращался с [467] христианами одинаково, как и с мухаммеданами, что, конечно, возбуждало тайно в этих последних неудовольствие и желание отплатить современен христианам за потерю своих преимуществ. В 1839 году, союзники султана решились привести Мегемета-Али в прямую зависимость от Порты. Правительство султана обещало в своих договорах с Ибрагимом-Пашей принять во внимание введенные им законы и учреждения в Сирии; но это обещание сделалось впоследствии только мертвой буквой. Турки, с свойственным им лукавым тактом, придерживались формально старых учреждений, но при исполнении, на деле, выказывали мешкотность и неохоту; этим самым они поддерживали в сирийских мусульманах желание приобрести снова потерянные прерогативы и тем давали, конечно, поводы возобновить преследование христиан. Правосудие было уничтожено и каждый мусульманин мог рассчитывать на тайное покровительство. Положение христиан в Дамаске сделалось еще хуже со времени назначения там политическим агентом Садека-Эффенди; агент турецкого правительства старался ослабить их значение всеми зависящими от него средствами. Образ его действий был одобряем, как губернатором города Ахмед-Агой, так и меджлисами в главами городского управления, что, конечно, внушило и мусульманам и друзам еще большее презрение к христианам. В то же время, с другой стороны, туземные христиане требовали осуществления обещанного равенства в правах; молодое поколение христиан, у которого не было воспоминаний о прежнем состоянии рабства, отвечало оскорблением на оскорбление и жалобой на незаконные козни властей. Молодые христиане настаивали на наказании оскорбителей и настоятельно требовали от своих должников-мухаммедан уплаты долга. На обеспеченность и довольство христиан в пище, одежде и прочем, мусульмане смотрели, как на некоторый род эманцинации. Еслиб турецкие правители последовали примеру Ибрагима-Паши — оказывали одинаковое покровительство и правосудие всем без различия, то нет сомнения, мусульмане мало-по-малу привыкли бы обращаться с уважением с христианами. Война между турецким правительством и христианской державой, точно также, как и война между друзами и маронитами, произвели во всем мухамеданском Дамаске неприязненную возбужденность, которая выражалась в гонении и дурном обращении с христианами.

18-го февраля 1856 года Абдул-Меджид, вследствие настояния великих европейских держав, издал гатти-гуммаюн, в котором объявлено было равенство прав его христианских подданных с [468] турками, к занятии правительственных мест в государстве, платеже податей и др. До этого времени подать, которая во всяком благоустроенном государстве составляет известный взнос каждого подданного для общих государственных нужд, была в Турции не более как дань, без определенных оснований, налагаемая победителем на побежденных и, следовательно, эти последние не имели возможности протестовать против ее постоянного возвышения. Вся администрация, как военная, так и гражданская, находилась в рунах победителей; покоренные могли участвовать в ней ценою отказа от их национальности и веры. Теперь эти демаркационные черты, существовавшие несколько столетий между притеснителем и притесняемым, казалось бы, уничтожены, — не из чего волноваться христианам; но это растворение старого принципа в новом, невольно охватившем его, совершится, конечно, не скоро и существует пока на бумаге, de jure — не более. Действительно ли восстановлены в Турции национальность и свобода покоренных народов? На самом ли деле прежнее турецкое правление, опиравшееся на коран и предание, стало воспоминанием? Все это вопросы, вызывающие отрицательный ответ.

По нраву, теперь в Турции нет данников, нет привилегированной касты; подать обязательна для всех; произвол заменен правом и контролем; но на деле "существуют еще во всей силе не только старые привычки, но и весь старый ход управления, и ничто не намерилось. Вчерашние судьи судят и теперь, чиновники постарому смотрят на должность как на законный способ обогащения, и христиане не пробились еще до участия в политической жизни государства. Правительственная пресса, с писателями на жалованье у властей, старается забыть, что впредь все должно измениться в империи.

Для государств нет болезненнее кризисов, как те, в которые новый порядок вещей сталкивается с отжившими, укоренившимися с веками привычками и взглядами. Гнилое старьё составляет в такие времена реакцию, задержку, противодействие прогресу; сторона, жаждавшая нового хода жизни, составляет законную и вынужденную оппозицию. Этой последней стороне предстоит трудное дело — разрушение старых обломков и возведение нового здания. Такие вещи не делаются скоро и легко, и как часто новое, возрождающееся здание кропится кровью! В Турции оно окроплено уже кровью христиан. [469]

Гатти-гуммаюн 18-го февраля не был сознательным выражением воли султана; это была вынужденная политическая необходимость. Султан согласился «улучшить без различия национальностей и исповеданий судьбу всех своих подданных», с условием гарантии главными европейскими государствами неприкосновенности Турецкой Империи, и издал громкую бумагу; но она в-сущности пока «слова, слова и слова», которыми глава правоверных развлек напряженное внимание европейских кабинетов. Гатти-гуммаюн был pendant к танзимату 1839 года и, как тот, остался пока мёртвой буквой. Парижский трактат налагал на министров султана обязанность, которая была не по их силам. Европа слишком-серьёзно встретила лишний печатный лист султана, и по некоторым признакам, которые представители Порты выставляли всем на-показ, приняла этот листок за действительное coup d’etat. Но на-самом-деле это coup d’etat пошло в обратную сторону. И пока Европа ничего не сделала для облегчении положений христианских подданных, если не ухудшила его.

Приводя в 1839 году Сирию в зависимость от султана, союзники забыли одно важное условие для блага этой страны: способность турецкого правительства управлять возвращенной его власти провинцией. Перемена не была благотворна, как мы выше сказали, для христиан, привыкших к реформам Ибрагима-паши. Реформы султана Махмуда, начавшиеся истреблением янычар и разрушением оттоманской феодальности, были весьма-мало популярны в Сирии. Разрушив с необыкновенной энергией древнюю мусульманскую аристократию, Махмуд не доставил ни большей нравственной силы правительству, ни создал твердого правления. Правда, что спаги, аги, тимариоты представляли для султана большую задержку в его планах привести Турцию в-уровень с прочими европейскими державами; но, с другой стороны, они составляли действительные основы муниципального управления страны и, в некоторых отношениях, были лучше заменившей их централизации. Наследственное владение землей вело их к сознанию необходимости заботиться о благосостоянии своих подчиненных для своих собственных выгод. При введении централизации, наоборот, паши, присылавшиеся в Сирию из Константинополя, жили, по большей части, в Дамаске, Сен-Жан-д’Акре, открыто не повинуясь иногда приказаниям султана и стараясь упрочить свою власть и силу в стране разного рода интригами, восстановляя одно враждебное население на другое. Теперь, по всем ступеням администрации стоит чиновничество; разделяющее между [470] собою всю власть султана по бесконечно-малым частям, меняющееся каждый год и посылаемое куда придется, так-что везде оно остается без доверия, без корней, без воспоминаний. Выбор этих чиновников-номадов зависит от случая, и часто, даже очень-часто, каприз какого-нибудь паши вытаскивал баньщика, угольщика, цирюльника на занятие высших должностей. Создавая реформу, забыли о необходимости образования средств, могущих возвышать людей достойных к занятию должностей, способных вести реформу вперед. Совершение обнародованных Абдул-Меджидом преобразований лежало на турецких властях — не на таких только, как Омер-паша, Решид-паша, Фуад-паша — но на всем чиновничестве, которое смотрело на свои прерогативы и непрочную, доставшуюся на год-другой власть, как на средство туго набить карман. Акт султана падал прежде всего на них и разрушал их интересы и привилегии. Гатти-гуммаюн затрогивал для простого народа самую дребезжащую струну — религию; он прямо противоречил корану, не оправдывая неприкосновенности и непреложности священного закона мусульман. Министры, вместо того, чтоб стать во главе реформы, которую они обнародовали и каким-то забытьи, сами, на другой же день утверждения ее на конгресе, хотели ее уничтожения. В их руках была власть; народ, тайно возмущаемый отсталыми властями и сам недовольный сравнением своих прав с правами «гяуров», естественно мог представить поводы для уничтожения данных обязательств. Скоро вспыхнули возмущения в Черногории, Боснии, Герцеговине, и Европа увидела, что она имела дело «не с разрушающейся цивилизацией, а с варварством». До-сих-пор христиане — невольники, данники — могли по-крайней-мере спокойно жить, заплатив дань. Затаенная вражда турок, накоплявшаяся так долго, теперь выражается грабительством, насилием, убийством; власти только поддерживают этот глухой протест мусульманского населения. И если жертвы жаловались, то им отвечали в роде того, как Кианин-паша депутатам от христиан Туцлы: «турки следуют только законам корана и велениям султана; они — обладатели Боснии и никто не может ограничить их власть. Всегда так было и так будет; турки останутся повелителями, а райи останутся райями, как они и всегда были». Турецкие власти говорили публично, что «Турция, принужденная держаться в оборонительном положении на своей собственной территории, вместо занятия реформами, исполнение которых требует глубокого мира, вынуждена тяготеть сильнее над теми, чьи судьбы она думала улучшить». [471]

Неопровержимый факт, что во всей Турции отношения между мухаммеданами и христианами приняли раздражительный, ненавистный характер. Все умы были напряжены и достаточно было самого незначительного случая, чтоб поджечь в Сирии весь ее горючий материал. Страшная резня в Джедде вышла из-за спора двух претендентов на обладание одним строением; в ней погибли английский и французский консулы.

Убийства и злодейства, совершенные в Сирии, не составляют вовсе только результата войны между маронитами и друзами, как думают многие: эти народи сражались между собой не в первый раз и также не в первый раз друзы одерживали верх; но так-как никогда в прежнее время эти войны не вели к совершению злодейств в таких размерах, то мы должны искать причин их в чём-нибудь другом.

Тайная зависть турок к правам, дарованным христианам, ждала только повода, чтоб обнаружиться. В Сирии известно всем, что турецкое правительство представляло сильную оппозицию настоянию иностранных держав, за исключением Франции, об устройстве двух каймаканов в горах, одного для друзов, другого для маронитов ⁹. Такое устройство ослабляло власть Порты в Сирии. Паши, очень-хорошо зная интересы своего правительства, не забывая при этом, конечно, в своих собственных, надеялись и при таком-устройстве управления сохранить свою прежнюю власть и влияние, поселяя раздоры между сектами, восстановляя одно племя на другое, с целью, очевидно, ослабить их, а если можно то и уничтожить. Весьма-многие в Сирии обвиняют даже турецкое правительство в извещении друзов о заговоре против них маронитов и в снабжении первых амуницией и оружием из константинопольского арсенала. Одно из нередких столкновений между маронитами и друзами представляло туркам случай к осуществлению их задушевных желаний. И только участием турок можно объяснить, почему вражда между старыми противниками превратилась едва не в поголовное истребление христиан. Участие турок в сирийских событиях теперь несомненно, и напрасно станет Европа предполагать миролюбивые свойства у народа, продававшего и в последнее время [472] христианских женщин в гаремы, за 25 пиастров каждую, и принуждавшего детей силою принимать ислам.

В Деир-ель-Камаре «Заптие» (начальник полиции) говорил корреспонденту «Times», что «если турецкие солдаты не совершали сами здесь убийств, то всегда способствовали им. Когда турецкий солдат сидел с христианином и видел подходящего друза, он тотчас удалялся, оставляя христианина на жертву. Положительно известно, что турецкие солдаты одобрительно кричали и аплодировали при совершении друзами убийств, и участвовали и разграблении города». У Заптие, хоть и мусульманина, они разграбили дом, и впоследствии он нашел драгоценные вещи своей жены в руках турецких солдат.

Когда, три года назад, г. Эдмонд де-Лессепс был французским консулом и Сирии, он неутомимо старался о распространении там влияния своей страны. Оставив свои подступы к друзам, он обратился снова к маронитам, посещал их домы, обещая всем покровительство Франции, приглашал их к себе в дом на большие праздники, откуда часто устроивал торжественные процесии в церковь, идентифицируя тем маронитов с Францией в глазах мусульман. Марониты хвастались покровительством Франции и часто, по поводу какого-нибудь оскорбительного поступка с их стороны, отказывались подлежать суду турецких властей.

Система двух каймакамов, хотя и долго существовавшая в горах, породила к концу беспорядки и неприязнь.

Весьма-важно, относительно участия духовенства в сирийских событиях, письмо Софрония, греческого епископа в Тире и Сидоне, к христианам в Рашее. Между-прочти, он пишет, что «христиане Тира и Сидона, надеясь на Господа Бога и на заступничество Богородицы, решились одолеть друзов, которым помогал до-сих-пор дьявол в их гнусных делах».

«Недавно было (продолжает епископ) собрание на Ливанской Горе христианских начальников из Залеха, Деир-ель-Камара, Кезеравана, Джеззина и других соседних мест, в котором они положили единодушно действовать общими силами против этого незначительного по числу и слабого народа (друзов), и изгнать его из той земли, которая принадлежала прежде их православным предкам (?)».

«По этому поводу, мы получили письмо от его святейшества, нашего господина, блаженного патриарха, наставляющего нас на подание нам помощи. Настоящее письмо я и посылаю вам именно с этою целью: каждый из нас должен запастись оружием и [473] помогать друг другу. Все это сообщите секретно всем вашим соседям, нашим детям о Христе, чтоб они могли одолеть своих врагов, вышереченных друзов».

Нет ничего удивительного, что, при таком состоянии дел, враждующие племена; подстрекаемая в турками и желанием духовенства изгнать друзов, раздражались; взрыв должен был последовать и восстание приняло такие размеры, которых никто не предвидел ¹⁰.

Всякий может сам понят всю важность приведенного выше письма Софрония. Друзы смотрели на это послание как на самый убедительный вызов для своей защиты. Они были убеждены в существовании между христианами заговора, имеющего целью истребление и разорение их народа: неудивительно, если они видели в такого рода пастырских посланиях, как письмо Софрония, оправдание для своих действий.

Весьма-интересна «просьба» друзов к английской королеве ¹¹, по некоторым взглядам их на достоинство терпимых и либеральных общественных учреждений, и «журнал», перечисляющий обстоятельства последних столкновений друзов с маронитами. Друзы называют правительство Англии «исполненным милосердия и сострадания ко всем созданиям Бога, кто бы они ни были и к какой бы секте ни принадлежали»... «Почему мы (продолжают друзы) ваши покорные слуги, приближаемся к вашему трону, надеясь на милосердое покровительство вашего величества и просим посмотреть на нас оком сострадания, дабы поступили с нами справедливо».

Замечателен тот факт, что друзы не обратились с такого рода просьбою в султану, не находя, следовательно, в его правительстве ни сострадания, ни милосердия, ни справедливости, несмотря на то, что турки и явно и тайно покровительствовали друзам в их вражде с христианами.

Показания друзов в их «журнале» начинаются подтверждением общеизвестного факта, что еще с 1840 г. марониты положили [474] изгнать их племя из Ливанских Гор, для безраздельного и свободного владения этими горами. Численное превосходство и большое богатство маронитов, подстрекаемых некоторыми партиями, имевшими свой интерес в выселении друзов, поддерживали их обольстительно-честолюбивые замыслы. Под влиянием того же желания, марониты возбуждают волнения в 1845 году. Поражение маронитов позволяло думать друзам, что война не возобновится; но когда епископ Баулос Мазаад был назначен патриархом маронитов, прежняя мысль возродилась и, при посредстве епископа Субии Ауна и других, подобных ему, были приняты меры к ее осуществлению. Первым шагом к делу было образование «единодушного убеждения в необходимости осуществления заветной мысли», и так-как некоторые марониты, занимавшие официальные места, вследствие их богатства и гуманного образа мыслей, противодействовали возобновлению войны, то их удалили от занимаемых ими должностей и заместили другими лицами, которые могли быть орудием в руках епископов. В доказательство этого друзы указывают на членов домов Хобейш и Казина, которые были лишены должностей, изгнаны из своих домов; у них отобраны земли и собственность. Скоро заговорщики вошли в сношение с другими христианскими сектами, участия которых в прежних войнах нельзя засвидетельствовать, с целью, конечно, приобрести прибавочные силы. В подтверждение, пишут друзы, можно сослаться на обнаружившуюся вдруг у маронитов притворную благотворительность и выказываемую ими привязанность к союзным сектаторам, никогда несуществовавшие прежде; на прокламации их патриарха, приглашавшего всех христиан действовать как членов одной и той же семьи, а священников — участвовать вопреки их прежним привычкам и обычаям, в церемониях и погребальных процесиях теперь дружественных сект; на учреждение обществ для взаимных сношений в некоторых главных местах, как, например, Бейруте, Залехе, Деир-эль-Каиаре, Кезэраяане и др. Главное общество было учреждено в Бейруте. Молодые люди из христиан были собираемы и поручаемы руководству выбранных заранее предводителей; оружие было раздаваемо всем, согласно указаниям духовенства. Оружие раздавалось особым комитетом в Бейруте, устроенным специально для этой цели. За полтора года прежде (в 1858 г.) епископ Товий старался учредить с тойже целью комитет в Антелейе. Молодые люди упражнялись в военном деле: по деревням рассылались учители фехтования и стрельбы. Сначала, как можно думать, марониты [475] хотели изгнать из населяемых ими округов членов других религиозных толков, потому-что многие из мусульман и метавилэ, живших там, должны были, из страха, переменить веру. Епископ Товий, например, угрожал жене и детям эмира Сальмана до-тех-пор, пока они не были принуждены принят религию маронитов. Тот же епископ прельстил эмира Меджида, старшего сына эмира Бэшр-Шехаба, обещая ему доставить власть каймакана над всею горою с тем только, чтоб он принял веру маронитов. Общества для сношений, устроив предварительно таким-образом дела, пригласили предводителей на собрание, обещались помогать им необходимыми оружием и амуницией; решено было поднять знамя войны и начать восстание. Христиане начали грабить странствующих друзов. Но, несмотря на все это, друзы оставались пока спокойны и шейхи их, стараясь сохранить мир в стране, писали к предводителям и старшинам христиан о предупреждении вражды и предостерегали их против зол войны. В ночь на 27 марта н. с., один друз, погонщик мулов из деревни Бээклин, заснувший в кезехском кане, был застрелен маронитами и затем изрублен на части. Ссоры росли со дня на день; близь Кезэравана и Бейрута собрались военные скопища христиан. 5 мая три друза, погонщики мулов из деревни Моазир, возвращались домой из Сидона, и когда они подошли к мосту, на них напала шайка маронитов из Кейтулата (Джеззинского Округа), стреляли в них, убили двух, одного же, смертельно-раненого, просили близь моста. Когда эти вести дошли до родственников убитых, естественно, что они были взволнованы и раздражены.

Затем следует в «журнале» друзов точное перечисление их стычек с маронитами.

Письмо Софрония, в подлинности которого нет теперь сомнения, к-несчастью, подтверждает нам «журналы» друзов. Спрашивается что ж делало в это время турецкое правительство? Старалось ли оно предупредить вражду, отклонить фанатические планы маронитов и смягчить напряженное выжидание друзов? Только в мае турецкое правительство отправило в Шуф ¹² одного офицера с 50 кавалеристами, сопровождавших некоторых официальных лиц каймакана, чтоб эти последние, в соединении с правителем округа Сеидом-Бег-Джимблатом, приняли какие-нибудь меры. [476] Прибывшим чиновникам жители Колушейта (друзы) отвели квартиры, а христиане, жители другой деревни Кетулейта, выгнали прибывших, действуя сообразно инструкциям своего молодого предводителя Абу-Сумра. Затем собран бил Куршид-пашею генеральный совет в Бейруте, из начальников всех партий, в который был приведен и епископ Товий. На совете положено было прекращение войны, возвращение к своим домам и занятиям и отправление 4000 солдат в Казимэйт ¹³. Вечером того же дня по направлению к Бэбда ¹⁴ появилось большое скопище вооруженных христиан, о чем каймакан друзов тотчас уведомил правительство и иностранных консулов. Мушир (Куршид-паша) просил эмиров разослать вооруженных христиан по домам. Эмиры отвечали, что они хотят по более, как одолеть друзов а что, если солдаты будут препятствовать им, то тем хуже будет для друзов. Каймакан друзов посылал точно так же переговариваться о мире к христианским эмирам, последним ответом которых было, что они «развернули знамя войны и что поздно уже его свертывать».

Грустно да и незачем перечислять всех убийств и злодейств, совершенных с лихорадочной, возмутительной изобретательностью в несчастной стране.

Друзы защищают в своем журнале более действии своего каймакана и Куршида-пашу, чем свои народ, который решился драться холодно, зверски, так, как никогда не дрался, что еще более говорит против христиан.

Два параллельно-действовавшие и несовместимые, казалось бы, влияния должны быть признаны источниками всех этих событий; тайное сочувствие и надежды мусульман, приводившиеся в дело турецкими властями и агентами правительства, и, как сознаются сами христиане, их собственные усилия, с освящения и благословения духовенства «одолеть», своих старых врагов, друзов, с целью улучшить свое положение и моральном и материальном отношениях.

Один американский миссионер, протестант, проживавший в Залехе, говорит: «При полном отсутствии здесь всякого правления совершенно-достаточно было совершенных уже между христианами и друзами раздражавших поступков и жестокостей, чтоб вызвать войну в любой части спета. Еще до восстания обе стороны были виновны в убийствах и оскорблениях своих противников. Друзы [477] превосходили христиан по большей части в убийствах; христиане же вообще — в оскорбительных и угрожавших речах. Злодейства и убийства совершались здесь весьма-часто впродолжение уже многих лет: в десять дней двадцать убийств сделались обыкновенным делом. За последний год, как слышно, более сотни убийств было совершено со стороны христиан и более полутораста со стороны друзов. К случае убийства друза христианином, убийца отъискивался и ему отплачивалось, тогда-как убийство христианина отплачивалось весьма-редко, а со стороны правительства в этом случае никогда не давалось удовлетворения.

«Христиане весьма-часто употребляли оскорбительный и угрожавший язык, друзы же весьма-редко. Христиане хвастались своею многочисленностью и готовностью к бою и были уверены в своей победе к истреблении или изгнании друзов с Ливанской Горы. Напротив, друзы старались уладить разные неприятности и ссоры, прежде чем дело дойдет до разрыва, дружеским и миролюбивым образом; но на все их доводы и желания христиане не обращали внимания. Я советовал многими, из христиан остерегаться их общего плана и надежд в будущем. Они должны были или отказаться от своей цели или драться. Но война казалась им неумолимой необходимостью.

«Идея истребительной войны исключительно принадлежит стороне христиан, по-крайней-мере, все они сходились на ней. Думать или покушаться на истребление какой бы то ни было религиозной секты или отдельной национальности — противно религии друзов. Такие намерения или цели, по их понятиям, несовместимы с волей и предопределением Бога, который, установив такое множество разных сект и племен на земле, определил и их неизменное существование. Кроме того, друзы говорят, что так-как приходилось в последней войне десять христиан на одного друза, то совершенно-рационально было с их стороны убивать десять христиан за одного единоплеменника; они были храбры, отчаянны и свирепы. Несчастные христиане имели многих и сильных друзей и защитников; друзы же во всех своих предприятиях не имели покровителя. Это обстоятельство также должно взять во внимание. Они защищали самих себя, свою страну, мстили за свои собственные и чужие обиды, и выиграли победу над своими врагами в поле, грабя и сжигая их домы и села. Теперь они призваны к суду и должны отвечать за свои действия в этой страшной войне. Но пусть дадут каждому из них, так и всем вместе, правильный и беспристрастный суд; [478] пусть не будет просмотрено или оставлено ни одного обстоятельства, говорящего в их пользу; пусть они будут выслушаны пред лицом европейских представителей христианских держав ¹⁵ и в присутствии их собственного правительства, и пусть христиане, их противники, недопускавшие мысли о примирении до войны, станут лицом к лицу с их врагами пред трибуналом и каждая партия отвечает за свои выражения и дела».

«О вероятных следствиях этой войны еще рано говорить. Одно из очевидных ее следствий для друзов, это — большее единство между ними. До войны друзы, точно также, как и христиане, жили разъединенно, во вражде по большей части; но когда настала война, все они соединились для взаимной защиты и помощи».

«У друзов (говорит американский миссионер) во всех их предприятиях не было покровителя». А турки? спросит читатель.

Турки, как мы уже сказали выше, всегда неравнодушно смотрели на ссоры враждовавших сторон, в последнее время в-особенности; на убийства друзов всегда смотрелось сквозь пальцы. Куршид-паша писал к Метуэли, прося их соединиться с друзами и действовать против христиан; но все это делалось тайно, незаметно и Официального покровительства друзам не оказывалось. Конечно, для друзов совершенно достаточно было одобрительного молчания турецких властей; они хорошо понимали тайное желание турок и их надежды и, может-быть, поэтому так долго употребляли мирные средства поладить с христианами. Турецкие власти, без сомнения, боялись дать возможность друзам впоследствии обвинить их в участии в кровопролитиях пред лицом Европы. Они знали, что европейские кабинеты принимают участие в положении турецких христиан; понимали, что султан, вследствие политических причин, обязан покровительствовать христианам в своей империи и не оставит без наказания их преследователей. Турецкие власти в Сирии, не мешая ни христианам приводить в исполнение свой план изгнания друзов, ни друзам расправляться с христианами, очевидно сами хотели остаться в стороне. 19-го сентября 1860 г. Фуад-паша, после исполнения казней в Дамаске, прибыл в Бейрут и отсюда написал пригласительные письма к христианским эмирам и к друзам. Он говорил в этих письмах, между-прочим, [479] последним, что «те, кто участвовал в возбуждении последних событий или совершал убийства, будут наказаны, после суда, соответственно степени открытого преступления». Чрез день явилось 14 друзских шейков и 17 христианских эмиров. В Бейруте Фуад-паша составил коммиссию из турецких властей, по большой части бывших членами дивана, и, в своей речи к собранным представителям враждовавших сторон, сказал, что «трибунал будет в своем суде беспристрастен ко всем, без различия сект и исповеданий». Между-тем, после своей речи, он объявил христианским начальникам, что они «свободны» и могут отправляться куда хотят; в то же время друзам сказал, что «так-как они уже выказали свою покорность, явившись на суд, то еще лучшем доказательством их повиновения султану будет, если они добровольно останутся узниками и отдадутся суду»; друзы были арестованы и отправлены пленниками в бараки. Суд над ними производился тайно; не было дозволено ни одному иностранцу присутствовать в нем, ни друзам иметь сношения с кем бы то ни было. Их держали под строгим присмотром. Чем объяснить такой род действий Фуада-паши, человека европейски-образованного и считающегося благонамеренным? Уполномоченный султана, без сомнения, весьма-хорошо знает, что друзы могут открыть многое свету, что бросит лишнее черное пятно на «больное» правительство, и докажут фактами, что все улучшения султана существуют только пока на бумаге. Мы упоминали уже о недавнем протесте представителей европейских держав в Бейруте против решений судебной коммиссии по делу друзов. Все это — факты, весьма-громко говорящие не в пользу турецкого правительства.

Одно из самых тяжелых обвинений в противозаконных поступках турецких властей делает один мусульманин, в виде письма, по поводу событий в Дамаске.

Он пишет: «Побудительная причина к восстанию для жителей Дамаска и окружающих этот город деревень была следующая: за 20 дней до восстания, по приказанию губернатора, Ахмеда-паши, и решению главного совета города, были назначены капиталы полиции, офицеры и полицейские из разных негодяев и сброда. Эти лица, бывшие сами вожаками восстания, имея теперь власть, собрали значительное число разного сброда, и начали раздавать оружие; но так-как надзору именно этих новоизбранных полицейских чиновников был поручен христианский квартал, то эта раздача оружия возбудила по всем мусульманском населении мысль о [480] приготовлении к резне, тогда-как без этого обстоятельства никто не мог предполагать возможности совершившихся событий.

«В понедельник 27-го июня 1860 г., около 2-х часов пополудни, несколько городских мальчиков начали делать кресты в разных частях города и заставлять прохожих топтать их, то-есть иначе, оскорблять христиан. Конечно, делание крестов, оскорбительное для христиан пренебрежение к ним, не казалось мальчикам делом большой важности; но они, по всей вероятности, были научены агитаторами восстания. Спустя полчаса, известие о крестах и смелости, с которой оскорбляли и унижали христиан, сделалось, каким бы то ни было образом, известным правительству. Но распоряжению властей, был отправлен в город начальник полиции с несколькими солдатами; он захватил несколько мальчиков и других лиц и отправил их к властям, которые приказали заковать их в цепи и отправить на площадь мести мостовые: так и было сделано. Около мальчиков собрались мусульмане из соседних домов, освободили их из рук полиции, разбили цепи и пустили на свободу; впродолжение пяти или десяти минут по освобождении мальчиков, весь рынок опустел и все лавки были закрыты. Чрез четверть часа раздались два пушечные выстрела и с того времени началась пушечная пальба.

«Селим, ага меданского предместья, офицер иррегулярных войск, собрав значительное число вооруженной черни в своем предместья, направился к христианскому кварталу; войдя в квартал, он тотчас же бросился на те домы христиан, которые были, без-сомнения, предварительно уже замечены им. Разломав двери, он и его шайка начали грабеж, зажигательство и убийство; и так-как злодей намекал своим спутникам, что он имеет в распоряжении еще много водруженных людей, то они стали торопиться грабить скорее, чтобы захватить на свою долю все лучшее и более-ценное.

«Правда, что, несколько часов спустя, в город нахлынули толпами жителя окружающих Дамаск деревень, друзы, арабы, и не стали отставать от турок в грабеже, зажигательстве и свирепом пролитии крови. Но такой быстрый сбор злодеев дамасского населения и из окружных деревень, их согласие, единодушие в намерениях, не могли бы явиться без предварительного руководства со стороны правительственных лиц, Что руководительная помощь со стороны властей действительно существовала, делается ясным, как день, из того обстоятельства, что впродолжение 5 или 10 минут, на всех, [481] более или менее значительных, мусульманских домах были выкинуты белые и зеленые флаги, без всякого воспрещения. Можно ли думать, чтоб в такие тревожные часы эти условные знаки могли быть выставлены разом без предварительного согласия?

«Городская стража и иррегулярные войска, назначенные главным советом города исключительно для охраны христианского квартала, были одними из первых, начавших грабеж, убийство и зажигательство. Еслиб полиция и стража заняли выходы улиц, ведущих к христианскому кварталу, заперли ворота квартала и стреляли бы по всякому нарушителю приказаний, настоятельно требуя возвращения мятежников назад и предупреждая таким-образом вторжение их в христианский квартал, никогда восстание не достигло бы такой степени, но, всего вероятнее, прекратилось бы.

«Еслиб отправились в то же время члены главного совета, городские, власти и главные лица города в христианский квартал, ничего подобного, вероятно, не произошло бы. Тогда-как ни одно из вышеупомянутых лиц, впродолжение всех страшных событий, не сказало злодею: «перестань». Отсюда очевидно, что бедствие, обрушившееся на головы бедных христиан, их домы, детей, жен, было уже заранее соображено в головах правительственных лиц; все их поведение подтверждает эту мысль.

«Многие из христиан, прячась в своих домах, сгорели в огне; многие, после разных варварских пыток, которым подвергали их грабители, с целью выведать, где спрятана их собственность, были нарезываемы в их же домах, после открытия требуемых указаний, чтоб несчастные не имели возможности после жаловаться! Многим женщинам, у которых нельзя было быстро сорвать браслетов, отрубали руки; многим из них рубили пальцы, если трудно было сиять перстни. Но и этого было для злодеев мало; многих из женщин они убивали и терзали; многим отрывали или обрубали уши, если замечали в них драгоценные серьги. Некоторые из христиан были освобождены свитой Абд-эль-Кадера из колодцев и из других мест, в которых они прятались, и когда они шли за конвоем арабов к замку эмира, в них стреляли и многих ранили.

«Абд-ель-Кадер успел захватить в городе многих христиан и спасти в своем доме; его люди делали то же. И в этом несчастий не было никого в городе, кроме эмира и его людей, кто бы выказал хоть какое-нибудь усилие спасти христиан. Правда, [482] что некоторые мусульмане спасли из христианского квартала некоторых мужчин, женщин и детей, брали даже из замка несчастных в свои домы, испрашивая предварительно позволение принять участие в добром деле, как-будто в-самом-деле имели достойные благодарности намерения; но — увы! сколько этот бедный народ испытал истязаний в их домах, чтоб открыть своим спасителям те места, где было спрятано их имущество! Сколько поступков самого злодейского насилия было совершенно над страдальцами! На утро мусульмане часть из спасенных ими убили, часть же возвратили в замок, чтоб иметь возможность участись новыми жертвами. Некоторые лица из гнусных побуждений вызывали из замка женщин и детей, обещая им у себя покровительство, и когда те вышли на их зов, они хватали молодых, оставляя пожилых на улице».

«Я был сам в замке в тот день и видел многих из низшего класса, схватывавших детей и уводивших их с собой, и никто не сказал им: «что вы делаете?». Мятежники отворили армянскую, греческую и католическую церкви, выбрали из них священные сосуды, убивали священников и затем зажигали церкви. Русское консульство было разграблено и сожжено, но домы английского и французского консульств остались нетронутыми, так-как они находились в мусульманском квартале. В начале восстания около 200 христиан было в таможне; я тотчас же бросился в дом городского правления и, взяв нескольких иррегулярных солдат, помог спастись этому бедному народу.

«Все христианские домы, находившиеся в мусульманском квартале были сожжены после того, как все было разграблено в них. Таких домов было около 300.

«9-го июля (ст. ст.) Калед-паша, военный начальник, послал, с согласия главного совета, несколько человек и христианский квартал, чтоб захватить все оставшееся, спрятанное христианами, имущество. Вход в квартал был запрещен всем, исключая уполномоченных им лиц. Впоследствии было позволено некоторым христианам отправиться из замка в свой квартал и искать там между обгорелыми развалинами уцелевших остатков своего имущества.

«В день восстания мятежники сняли колокол в одной из христианских церквей и поставили его в обратном положении на средину креста, который с давних пор лежал на земле в улице мечети Эмвэ. Как в день совершения всех этих дел, так и в [483] следующую ночь городские ворота не запирались, вероятно, с целию не препятствовать грабителям уносить добычу. Когда было покончено с жилыми домами христиан, стали разбивать их лавки, и все товары, находившиеся в них, были унесены впродолжение ночи. Многие из мусульманских шейхов, улемов и первых лиц в городе, переодетые, грабили в христианском квартале, и в короткое время никто уже в Дамасске не стал удерживаться от грабежа, не исключая даже старых женщин».

Нам кажется совершенно-достаточным этих пойманных нитей в запутанном узле сирийских событии, чтоб объяснит, отчего могли произойти те ужасы на Востоке, которыми была поражена вся христианская Европа. Сотой доли приведенных поводов довольно было, чтоб, при полной неспособности, слабости и отсталом фанатизме турецких властей, возжечь восстание как в горах между враждовавшими племенами, так и в Дамасске между мусульманами. Напрасно станут объяснять совершившиеся кровавые дела каким-то заговором в мусульманском мире на истребление христиан. Мы привели факты, которые опровергают подобную мысль.

Мы знаем уже, как мало общего имеют между собою племена, населяющие Сирию; кроме-того, они необразованы, вследствие чего малодеятельны; их образ жизни, торговля, земледелие находятся на самых низких еще ступенях развития; не испытав ни разу еще влияния действительно-благоустроенного правления, они не имеют никаких общих гражданских интересов; не зная гражданской жизни в том смысле, как понимают ее европейцы, они до-сих-пор не выработали никакой идеи, которая хоть как-нибудь соединяла бы их, не насилуя их национальностей. Постоянные интриги и домогательства иностранных консулов, всегда носящих за спиною исхудалый восточный вопрос и радеющих всеми способами о преобладании на этой окровавленной почве своих держав, самым законным и добросовестным образом разъединяли с своей стороны население сирийских гор.

Религиозная нетерпимость — один из весьма-верных признаков малоразвитой гражданственности и весьма-низкой еще степени образования в народе. Христианские секты в Сирии, живя с постоянных раздорах между собою, всегда ссорились одна с другою, возбуждаемые властолюбивым духовенством, опирающимся в своих исканиях на фанатизм и слепую веру своих сынов. [484]

Масса мусульман в Турции, исключая нескольких счастливых личностей, живет пока только идеями Корана; султанский гатти-гуммаюн попрал — до-сих-пор только на бумаге — всосавшиеся в мусульман с матерним молоком понятия о правах людей на земле. Реформы Абдул-Меджида не составляли результата потребностей мусульман; они не сознали еще, не поняли нравственной необходимости этих реформ. А у правительства нет средств проводить их насильственно и заставить народ уважать свою волю.

Н. Х.-ВСКИЙ.

(Окончание в следующей книжке).

Комментарии

1. Недавно полученная телеграфическая депеша известила, что этот срок, решением парижской конференции, продлен до мая. — Ред.

2. Часть древней Киликии.

3. Мы пользовались картою Сирии Киперта.

4. Только небольшая часть курдов несториане.

5. Как живой результат и, вместе с тем, протест против такого взгляда мусульман на свободу совести составляешь племя донес (обращенных силою), считающееся мухаммеданами в Турции. В 1660 г. Кьюпурли-паша принудил силою всех израильтян, следовавших политико-религиозному учению Сабата-Зеви, так-называемых мозаистов принять ислам. Теперь в Адрианополе живет от 6 до 7-ми тысяч этих обращенных; они носят турецкие имена, одежды, ходят в мечеть, исполняют рамазан и слывут за правоверных; но секретно у них есть свои еврейские имена, они имеют синагогу и роднятся только между собою. Такое же число этих псевдо-мухаммедан находится и в Салонике. В Требизонде живет около 50 тысяч номинальных мусульман, которые втайне, принадлежать к восточной церкви. Весьма-много христианских семейств принимали ислам для приобретения более-прочного положения в Турции и сохранения своей собственности.

6. Страна к востоку от Анти-Ливана.

7. Английского консула в Дамаске.

8. Сын Мегемета-Али, наместник Сирии.

9. Друзы и марониты, живущие на Ливане, весьма-долго управлялись эмирами из фамилии Чиб (Cheab), господствовавшими над обоими народами вместе и бывшими в большом уважении в горах.

10. Относительно участия христиан в событиях, поведших к резне в Сирии, должно заметить, что первое возбуждение шло от духовенства маронитов, принадлежащих к западной католической церкви.

11. Корреспондент «Times»’a, во время своих путешествий в горах, в округах, населенных друзами, входил в сношения с некоторыми из их главных шейхов. Они сообщили ему, после настоятельных просьб, копии с документов, разосланных друзами к некоторым государям Европы, или их представителям в Сирии. Каждый из таких документов состоит из «просьбы» и «журнала», заключающего перечень событий их войны с маронитами.

12. Один из округов в стране друзов.

13. Местечко в горах.

14. Местечко друзов.

15. По последним известиям европейские представители в Сирии протестовали против решения бейрутской коммиссии, под председательством Фуада-паши, по делу друзов.

Текст воспроизведен по изданию: Сирийский вопрос // Отечественные записки, № 2. 1861

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info