ДРАГОМАН

Из записок старого дипломата. ¹

Посвящается памяти графа Сергия Семеновича Уварова.

Сидел я однажды, в начале сороковых годов, на одной из глухих почтовых станций южной России в ожидании лошадей, и чтобы чем-нибудь убить время, перелистывал станционную шнуровую книгу. На одной странице заинтересовала меня следующая запись подорожной: x, драгун императорской фамилии в Константинополе. Я был в недоумении: что это за звание, чин, должность? Но x, случайно, человек был мне знакомый; я вспомнил, что он служит драгаманом императорской миссии в Константинополе и, рассудив, что так как, по книге, х проезжал здесь во втором часу утра, что станционный смотритель прочитал и записал его подорожную, конечно, в просонках, что к тому же, он, вероятно, и сроду не слыхивал о каких-то там драгоманах и миссиях, дело для меня стало ясным.

Воспоминание об этом эпизоде мелькает передо мною всякий раз, когда я подумаю, что очень и очень немногие в нашем обществе лучше моего станционного смотрителя знают, что такое драгоман, какими чертами, наружными и внутренними, он отличается от прочих смертных, в чем заключаются его профессия, его обязанности, его заслуги.

Прежде всего надо объяснить происхождение самого названия.

Остановимся пока на Турции, или собственно на Константинополе, этой колыбели драгоманов.

Возникли драгоманы в двух набосфорских предместиях: в Фанаре, где, после падения Константинополя, свила себе гнездо небольшая община, уцелевшая от народа, который некогда господствовал здесь и процветал, и в Пере-Галате, этой колонии Генуезцев, одно время вдоволь похозяйничавших на берегу Золотого Рога и оставивших здесь, после своего удаления, несколько семейств, как бы памятником той первенствующей роли, которую некогда они разыгрывали на Леванте.

Две эти общины, представительницы религиозной розни, разделяющей большую часть христианства, особенно на Востоке, на два враждебные лагеря, сошлись в Константинополе на почве одной и той же деятельности.

С прирожденными и той и другой умелостью и настойчивостью, обе они, посреди развалин своего могущества, первая политического, вторая по преимуществу торгового, отыскали общий путь к при обретению земных благ и относительного процветания. Варвары, очистив себе оружием место в Европе, очутились вдруг посреди семьи образованных народов, с которыми им (после неудачных попыток притянуть их к ярму своему заодно с Греками) приходилось дружить, входить в международные сношения и сделки. Для этого им нельзя было обойтись без толмачей. Фанариоты первые явились с предложением услуг своих.

Принятые Портою на службу драгоманами, они съумели заставить ее высоко оценить свои заслуги и наградить их доступом к господарству Дунайских княжеств. Высокий этот пост переполнял золотом карманы избранных фанариотов, как коренных, так и офанариотившихся выходцев Архипелага, Болгарии, Молдо-Валахии, и окружал их самих блеском полновластного царька двух богатейших провинций империи.

Такими, между прочим, были представители фамилий: Панайотаки, Маврокордато, Кантемиры, Вогоридисы, Мавройени, Ипсиланти, Аргиропуло, Ханджери, Калимаки, Караджа, Бибеско, Суццо, Стурдза, Мурузи, Стирбеи, Кандакузены, Аристархи, Фотиадесы. [205]

Если не всем из них дано было достигнуть окончательной цели их стремлений, то почти все они, поочередно, исполняли обязанности, сначала, драгомана Порты, а затем драгомана адмиралтейства (диваны-тэрсанэ- тэрджюманы). В первой должности они как домашним хозяйством своим распоряжались политикою Империи и были, в действительности, министрами иностранных дел его султанского величества, награждавшего их, по временам, за верную службу, почетным шнурком на шею. Должность же драгомана адмиралтейства доставляла им уже, как говорит Убичини, не менее 800 тысяч франков дохода и прямо открывала дверь к княжескому престолу ².

Перед раболепным гяуром-драгоманом дивана и тэрсанэ преклонялись сами правоверные. Чиновники Порты, являясь в его присутствие, останавливались в ожидании приказаний у порога, или стояли со сложенными на груди руками, в отдалении от софы, на которой он восседал, дымя алмазами украшенный янтарь своего длинного чубука... и одним словом, иногда одним знаком, решая участь, как своего брата-гяура, так зачастую и правоверного.

Высокое положение этих замечательных людей, кредит, которым они пользовались в Порте и даже в самом мабейне (при дворе), богатства, приобретавшегося ими на драгоманской службе и в княжествах, незаметно для них самих и как бы против их воли, подготовили почву возрождения Греческой национальности, а с тем вместе и освобождение Греции. Я сказал: против их воли, так как многие из них слишком дорожили своим положением, чтобы действовать в противность интересам господ своих.

Первые Греческие школы в Оттоманских городах и провинциях открыты были просвещенным усердием Фанариотов и на их пожертвования. Из семян, посеянных силлогусами (дружествами) в этих школах, поднялась в нации жажда к просвещению, разрослась торговля, охватившая все берега Средиземного и Черного морей, выростали корабли за кораблями, составив собою, в самом начале нынешнего века, громадный флот из 600 судов с 6000 орудий и 17000 матросов, развелись между Греками капиталисты, в свою очередь внесшие щедрую лепту на национальное дело, и наконец, поднялась Этерия, плоды которой у нас на глазах ³. [206]

Греки, при этом, не без страха увидели вскоре, и именно после своей революции, что пример их не пропал даром для других христиан Турции, в которых они, не смотря на узы религии, сожительства и рабства, их соединявшие, не могли не видеть своих будущих политических соперников и не одушевляться к ним все большим и большим недоброхотством. Тоже стремление к просвещению, тот же дух национальности, теже порывы к самостоятельной жизни пробудили от векового сна Турецких Славян и, развиваясь все более и более, поощрили Россию прийти и к ним на помощь для освобождения их от Турецкой зависимости.

Нельзя не отдать справедливости Туркам. Они ничего не сделали, чтобы, в самом корне, задушить эти зародыши своего падения. Напротив, они, так-сказать, своими руками помогали их произрастанию и спохватились только тогда, когда жатва была готова и когда для сбора ее сошлась помога из северных стран и особенно из нашего отечества.

Начало Греческой революции положило конец золотому веку Фанара, в котором, таким образом, и затянулся окончательно гордиев узел рокового Восточного вопроса.

Пойманные, так сказать, с поличным, Фанариоты лишились доверия Порты и замещены были, в должности драгоманов, учениками их в науке международной политики, природными Турками, переходившими с этой ступени к степени министров иностранных дел и великих визирей, как напр. Решид, Фуад, Али, Сафвет, Ахмед-Вефик и др.

Но в 40-х годах я еще застал в Константинополе следы деятельности этой отважной и талантливой фаланги Фанариотов. Многие фамилии еще сохранили на себе отблеск своего прежнего процветания и барства. Некоторые из них поставляют, из среды своей, и теперь князей на о-ва Самос и Крит; некоторые и до сих пор дают Порте визирей, министров, представителей в Европе, какими мы видим Мусурусов, Савасов, Комненосов, Аристархи, Каратеодори. Многие из Фанариотов, еще долго после удаления своего с должностей тэрсанэ-тэрджюманов, не прекращали своей драгоманской деятельности, хотя уже в другой области.

Европейские государства, не имевшие в начале специально приготовленных драгоманов, прибегали, для сношений своих с Турками, к помощи туземных христиан Европейского происхождения. Это были уроженцы Перы и Галаты, в большей части случаев, потомки тех Генуезских фамилий, о которых говорено было выше. В числе этих драгоманов можно было насчитать несколько [207] просвещенных и высокоталантливых деятелей, оказавших правительствам, которым они служили, несомненно-важные услуги. Таковыми были, между прочими, Досон, Пизани, Кирико, Франкини, Теста, Фонтон, Тимони и т. д.

Но наряду с ними были также, и едва ли не в большем числе противу первых, личности низкопробные, отличавшиеся, прежде всего, пронырством, юркостью, назойливостью, теми, одним словом, характеристическими чертами, из которых слагается представление о переносчике и предателе.

Нельзя сказать, чтобы многие из Фанариотов далеко отставали от этих последних своим обычаем. В знаменитом романе Хопа (Hope) «Анастаз», Маврогени, первый драгоман и фаворит капудана-паши, беседуя с героем романа, в своем Фанарском доме, в избытке забавной откровенности, так описывает ему характер своих соотчичей — новейших Греков вообще и Фанариотов в частности:... Quand le patriotisme, l’esprit public, la preeminence dans les arts, dans les siences, dans la litterature et dans la guerre etaient le chemin des honneurs, les Grecs brillaient au premier rang des patriotes, des heros, des peintres, des poetes et des philosophes; maintenant que l’astuce, la ruse, l’adulation et l’intrigue sont la seule route des distinctions, les Grecs sont... ce que vous les voyez».

Желающему ближе ознакомиться с характером и бытом Фанариотских деятелей той эпохи и отношений к ним Турок я рекомендовал бы прочесть упомянутое здесь в высшей степени любопытное сочинение Хопа. Фабула романа служит только канвою, на которой искусная и опытная рука талантливого автора вывела верную картину истории и этнографии Турции.

Таковы были первые деятели по драгоманской части.

Уж не этих ли достойных уроженцев Перы и Фанара имел в виду составитель плохого, но всем известного на Леванте двустишие:

Решить не берусь, так как, кроме драгоманов белой кости, принадлежавших к хорошим местным семействам и служивших при разных посольствах, Пера кишила, да конечно и теперь кишит другого низшего слоя драгоманами, этими толмачами-служителями, известными под названием «drogmans de place», предлагающими Европейским и Американским путешественникам по Турции свои услуги в качестве ciceroni. Бойкий народец этот, [208] тарантящий на всевозможных языках, Восточных и Европейских, и немилосердно коверкающий эти последние, способен иногда, не меньше Польского Жидка-фактора, вывести туриста из всякого терпения своею непомерною суетливостью, назойливостью, болтливостью, цепкостью, невежеством; и потому я готов согласиться, что это и были те драгоманы Перы, которых имел в виду неизвестный автор Италиянского двустишия.

Как бы-то ни было, но можно ли, в самом деле, объяснить себе то доверие, которым, в продолжение веков, пользовались со стороны Европейцев фамилии, поставлявшие в одно и тоже время членов своих драгоманами разным посольствам, так что один из них служил, например, Франции, другой России, третий Англии и так далее?.. Можно ли было при такой расстановке международных посредников, связанных между собою родственными отношениями, ожидать сохранения дипломатической тайны? Можно ли был«» ручаться, что слово, сказанное доверенному лицу в одном посольстве, не повторится, через брата или свата, в соседнем дружественном посольстве, или, как по телеграфу, не перелетит в дружественную Порту; что копией секретной бумаги не подслужатся приятелю, без ведома и против всяких рассчетов и намерений того, который только-что отправил подлинник к своему двору с особенным курьером?

Не особенная ли опасность была в этом отношении для православной России, этой недолюбливаемой и вечно подозреваемой в кознях России, когда подумаешь, что на Востоке более чем где-нибудь католическая церковь, к которой принадлежат Пероты, тесно связана с политикою?

Трудная на глаз загадка эта разрешается, однакоже, просто, в именно, тем условием необходимости, на которое я указывал вначале: тогда некем еще было на этой службе заменить Перотов. Некоторые из этих последних к тому же своею талантливостью, своею ловкостью, а вместе с тем и преданностью, отличавшими, как я сказал, избранных членов этой колонии, закупали Европейцев, служа в их глазах оправданием того доверия, которое они распространяли до поры до времени и на всю Перу.

Так как, однакоже, доверие это было, говоря вообще, вынужденным обстоятельствами и как, сверх того, Европейцам не раз приходилось горько сожалеть, что интересы их подданных и их государства находятся в руках людей чужих, иноземцев, служивших им исключительно из одних личных выгод: они были озабочены мыслью обзавестись строем своих собственных [209] специалистов, которые, на службе этой, могли бы заместить Левантинских наемников. Оставшиеся не у дел Фанариотские драгоманы, вполне и, быть может, еще более Перотов отвечавшие потребности, могли предложить свои услуги, конечно, одному только вновь народившемуся Греческому королевству да Русскому правительству. Но их уже было мало; а вскоре и сама Россия лишилась их услуг.

Принятием соответствующих мер Европейским правительствам дано было, наконец, достигнуть их заветной цели: местные драгоманы стали, мало по малу, сходить со сцены посольской службы в Константинополе, и в настоящее время, если несколько человек из Перотов еще удержались на ней, то этим они обязаны силе не успевших еще порваться вековых связей среды своей с Европейскими правительствами.

Но заместить драгоманов Перы и Фанара своими собственными для Европейских государств было сравнительно гораздо легче, чем заменить их. Если несомненно то, что происхождение новых деятелей по этой части могло служить порукою в их благонадежности, то с другой стороны драгоманам-Европейцам, говоря вообще, трудно достигнуть того совершенства подготовки к этой деятельности, тех требуемых ею ловкости и изворотливости, какими отличались драгоманы местные.

К отправлению драгоманских обязанностей Пероты и Фанариоты готовились, можно сказать, с самой колыбели. Глаза ребенка открывались прямо на восточную обстановку жизни, на одежды и приемы Востока; в ушах его раздавалась между другими и всего чаще Турецкая речь; язык его заодно с Греческими и Италиянскими приучался произносить и слова Турецкие; он уже свободно лепетал их прежде, чем его засадили за указку, и первым учителем его был мулла; чистокровный Османлы и не из дюжинных. После уроков своих, ребенок бежал в кабинет отца, где присутствовал при беседе его с чалмоносными посетителями, в числе которых нередко встречались Турецкие сановники, ученые законоведы; оттуда направлялся он на половину матери, которая принимала одну раскрашенную и разукрашенную кадыню за другою. И там и здесь, между ложкою сухого шербета, стаканом воды, трубкою и финджаном кофе, струилась звучная Турецкая речь, сверкая искрами восточного остроумия, цитат из поэтов и народной мудрости Востока. Затем на дворе или на улице, его ждали сверстники на половину Турчата, а потому и здесь, в калейдоскопе детских игр, Турецкие узоры господствовали над Франкскими. Но вот ребенок придвигается к юношескому возрасту; простого муллу заменил при [210] нем в качестве учителя, важный улема, посвящавший его в таинства мусульманского права, высокой стилистики языка своего и данников этого последнего, языков Арабского и Персидского; кятиб — калиграф — выправлял на все лады почерк его калема; учители Эллинского, Французского и Италиянского языков, преподаватели других предметов ждали своей очереди, чтоб приложить свою печать к умственному развитию будущего драгомана.

Между книгами на всевозможных языках, в библиотеке отца его первое место занимали дорогие Восточные манускрипты и разнообразные учебные пособия; лица, посещавшие семейство, принадлежали к высшему слою всех национальностей, населявших столицу; но между ними терся также и низший люд с ветхими, котлообразными кавуками на голове, алкавшие подачки шуты, прихлебатели, угодники, низкопоклонники, проныры, дальние родственники хозяина, тайные его агенты, на его потребу шнырявшие по прихожим Порты и конакам вельмож, даже самого скабейна, отыскивая новостей и сплетен. Словоохотные рты всей этой разношерстной ватаги полны были побасенок, анекдотов, подробностей о текущих тяжбах, закулисных передержках Порты, подходах к ней со стороны агентов посольских, тайн харемликов и селямликов, сведений об Анатолийских дергбеях, о Египетских, Румелийских и Сирийских пашах, интимных подробностей об истории каждого из них отдельно, с их бунтами, военными экспедициями, пожалуй даже об отечестве того хлопка, из которого свиты были шнурки, перетянувшие их в вечность. Каждый из расскащиков пользовался минутой, чтобы пощеголять собранным материалом, блеснуть фейерверком живописных Турецких выражений, чем-нибудь удивить, чем-нибудь распотешить до слез хозяина и его собеседников, чем-нибудь заслужить внимание влиятельного или денежного лица. Какая жатва для любознательности смышленого юноши! Как при такой обстановке, при богатстве таких живых средств, не переполниться всесторонним знакомством с Востоком вообще и с Турцией и ее языком в особенности!

Но воспитание будущего драгомана довершалось по достижении им зрелых лет, когда он, сначала вместе с отцом, а потом один, принимался тереть лицо свое о прах ног пашей и беев, проникать в приемные посольства, присматриваться к делам, прислушиваться к политическим разговорам, завязывать дружбу с эфендиями, милордами, синьорами, вообще с влиятельною молодежью, присутствовать, хоть бы и закулисно, при разбирательстве тяжб и судебных приговорах. [211]

Года через два-три такой практики, он чувствовал уже на плечах своих присутствие сильных драгоманских крыльев, и он расправлял их и отважно летел по направлению к предначертанной цели. Многие из Фанариотов оказывались при этом орлами и, руководимые звездою своею, опускались на княжеский престол Ясс или Букарешта.

Престол княжеский, правда, для счастливца на нем восседавшего, так же как и драгоманское кресло, нередко обращался в плаху; но это не мешало Фанариотским орлам когтями и клювом оспаривать друг у друга эту лакомую и в тоже время роковую добычу.

Пероты, которым закрыть был доступ в этот заветный мир, довольствовались своим драгоманским положением, которое доставляло им и почет, и защиту сильных держав, и связанные с ним льготы и привилегии, и наконец средства удабривать и расширять поле своего благосостояния.

Но вот и те и другие сошли, как мы видели, со сцены, уступив свое место новой группе действующих лиц. Посмотрим, какая разница между тем и другим персоналом.

Европе, в особенности при несовершенстве ее учреждений, посвященных приготовлению драгоманов, далеко не добиться таких блестящих в этом отношении результатов, какие давало драгоманское воспитание Фанариотов и Перотов. Можно указать, как на исключение, на несколько Европейцев, довольно близко подходивших к этому идеалу; но они, как метеоры, достигнув полного развития сил своих, внезапно исчезали с драгоманского горизонта. Несколько лет службы на Востоке достаточно было талантливейшим из них, чтобы приобрести ту опытность в делах, те вообще практические познания, которых только и не доставало им, чтобы оказывать важные услуги своему отечеству; но одни из них или навсегда покидали Восток, или вдруг появлялись, там и здесь, и к тому еще очень часто на Европейских постах, секретарями посольства, генеральными консулами, министрами-резидентами, посланниками, интернунциями; а драгоманские ряды пополняются все новыми, а потому и не вполне созревшими деятелями. Может ли от такого порядка вещей не терпеть эта служба, а вместе с этим и интересы, и самое достоинство государства, которых касаются дела ой поручаемые?

Постараюсь объяснить, где корень этих несообразностей и этого зла. [212]

Тернистая чаща, через которую молодой Европеец пробивает себе путь к драгоманскому посту на Востоке, не заметна для постороннего глаза; она слиiком далека от него, а потому вся тяжесть труда, которого требует подобная работа, не может быть взвешена со стороны; не может быть оценено по достоинству и то мужество, которым должен быть вооружен юноша, следующий по этому пути честно, неукоснительно и настойчиво.

Представьте себе молодого человека, с детства своего и до двадцатилетнего возраста томившегося над долблением уроков и напрягавшего все фибры своего внимания и своей памяти и с дипломом окончившего гимназический или даже академический курс учения. Ему ли не простительно желание дать своим мозгам отдых от школьных занятий, поспешно и навсегда раскланяться с указкою, класною доскою, мелом, тетрадками, учительскими требованиями и бежать на встречу тех заманчивых обещаний, которыми таровата жизнь в его годы!

Нет, молодой человек задался мыслью посвятить себя драгоманской карьере.

Но для этого надо ему отказаться от непосредственного пользования теми правами, которые предоставлены ему гимназическим или университетским дипломом, от плаванья на всех парах по волнам общественных удовольствий; ему надо для этого пересесть с одной ученической скамьи на другую и еще на три, на четыре года обречь свои мозги на усиленное напряжение, привязать себя к классной доске, к мелу, к тетрадям и подчиниться требованиям преподавателей иногда совершенно новых для него предметов.

Я не буду распространяться о тех из числа подобных храбрецов, которые, или убоясь премудрости, с первых же шагов обращаются вспять, или, достигнув цели окольными путами, отбывают свои обязанности через пень да в колоду, не стесняя себя ни чувством собственного достоинства, ни долгом честного гражданина и слуги земли своей.

Остановлюсь на тех, которые, помощью исключительных дарований, умственного и нравственного развития, стоически переносят все трудности избранного ими пути и, ни на шаг не уклоняясь в сторону, своевременно достигают выхода на служебное поприще с достаточным запасом сведений, добытых усидчивым трудом.

Мы их видим затем на Востоке в совершенно новом для них мире, борящимися с новыми трудностями практического приложения приобретенных в специальном курсе познаний, с усвоением приемов своих служебных обязанностей, с особенностями [213] разноплеменной среды, в которой им приходится вращаться, с нравами местного народонаселения, Турок вообще, и Порты с ее бесчисленными разветвлениями, в частности, и мало ли еще с чем. Ко всему этому разом им нельзя приглядеться. Это не какая нибудь книга, в которой все случаи, все предметы размещены по статьям и параграфам и которую можно было бы, поэтому, выучить наизусть и… успокоиться. На практике, неожиданность играет главную роль, представляя в новом свете дело, повидимому самое простое; буква трактатов, капитуляций, хатти-шерифов и самих законов не всегда способна разрешить тот или другой вопрос, осложнившийся внезапно каким нибудь непредвиденным обстоятельством. Поэтому, драгоману надо приучить себя, по возможности, ко всякого рода ответам и возражениям ex-prompto и ex-abrupto — и это на языке, тонкости которого далеко еще им не усвоены, на том самом языке, которым так искусно фехтует противная сторона, сановитый, надутый османлы, закалившийся в тяжелых боях и наступающий на новичка с насмешливою улыбкою полной уверенности в победе. Молодой драгоман понимает хорошо, что бой неравный, что ему надо вооружиться Олимпийским терпением и невозмутимостью и храбростью Баяра, чтобы парировать удары, ловко направленные, и не спасовать с первой же атаки. Он видит, что интересы дела ему порученного, а с ними вместе и собственная его репутация и самая будущность, наконец, достоинство его страны, находятся в неловком, чтобы не сказать в опасном, положении, и потому делает всевозможные усилия, чтобы, без особенного ущерба, выйти из единоборства. Но редко оставляет он поле битвы без тяжелого чувства, без недовольства собою, без неуверенности в том, так ли он понял ту или другую фразу своего противника, так ли он объяснил свои собственные мысли. Дорогою, перебирает он в памяти слова и фразы, которые он употребил в только что окончившемся разговоре, и которых уже более не воротить ему, и разрывается от досады, почему он вставил не то, а именно это слово или выражение! Досада эта, в иных случаях, преследует его через всю его жизнь.

Такова пытка, которой, изо дня в день, подвергается начинающий драгоман, пока, чрез два-три года, а иногда и более, он вдоволь не наупражняется, не понаберется опытности в делах, не изучит тонкостей языка, местной ябеды, характера своих противников, обычаев края. Разумеется, чем пристальнее он работал на школьной скамье, чем добросовестнее относился к делу, за которое взялся добровольно, чем внимательнее и настойчивее упражнялся на месте в практическом приложении вынесенных им из [214] школы познаний, тем легче переносится им эта пытка, тем с большим спокойствием и с большею уверенностью, тем с большею пользою для себя и для дела, проходить он время этого искуса.

Когда, таким образом, силы его достаточно окрепли, он назначается вторым драгоманом посольства или миссии и несет тяжелую лямку драгоманскую, таскаясь по всевозможным присутственным местам и толкаясь между челядинцами, в прихожих министров, кази-аскеров и других вельмож, в ожидании своей очереди, присутствуя в таможенных, портовых управлениях, а главное, в каторжном коммерческом суде и т. д. Один тот, кто прошел через подобное испытание, знает, что терпения выносить его хватит много, много, лет на десять. Некоторые из Перотов, до глубокой старости, мирились с ним; но это потому, что вопервых, воспитание их и подготовка давали им возможность легче выносить подобную жизнь, вовторых, им было бы и трудно, после долгих лет драгоманской службы, найти себе более спокойное, более выгодное, более почетное занятие, а добиться места первого драгомана удавалось очень немногим, как по крайней ограниченности открывавшихся ваканций, так и по важности самого поста; наконец, в третьих, он был у себя в гнезде, посреди своего семейства, обширного круга родства, владел домами, причем имущественные интересы его ограждались покровительством Европейской державы, которой он служил, не только от посягательств частных лиц, но и от всякого вмешательства местной власти и самого действия местных законов.

Второй драгоман из Европейцев совершенно другое дело: обжегшись, на первых же шагах, крапивой своих сложных обязанностей, и тех трудов, и того терпения, которых она неумолимо требует, он, по прошествии некоторого времени, пытается вырваться из своей кабалы на должность секретаря посольства. Secretaire d’ambassade! Боже, как это хорошо звучит! Как это наряжает и причесывает в обществе молодого человека! Каким ореолом это украшает его мечтательную голову! И к тому же, ведь это не черная, не усидчивая работа драгоманская. Ни беготни, ни суетни, ни обтаптывания порогов, ни томительных ожиданий очереди, ни бесконечных заседаний, ни усилий для передачи, в поте лица, мудрых фраз с одного языка на другой без предварительного приготовления, устно и письменно, ни работы для приобретения новых и новых сведений по своей части на пользу службы; а главное никакой ответственности! Оставим в стороне людей с серьезным образованием, людей дела и труда; но кто не знает, каким вообще [215] порядком текут дни молодого секретаря посольства. Спи себе до полудня; переписывай к почте бумажку, другую; а затем романы в книгах и в жизни, визиты, катанья, обеды, вечера в посольствах, зеленые столы, курьерские поездки… Это ли не житье! Это ли не розовые сны на яву! И потом, радужная перспектива высших дипломатических познаний.

Более скромный в своих желаниях, более терпеливый, драгоман, утомленный беспардонною канителью своей службы, и наконец, в весьма естественном желании подвинуться по службе вперед, домогается консульских мест на Востоке, которые, понятно, никем другим и занимаемы быть не могут, с пользою для службы, как драгоманами, хорошо и долго поработавшими по своей части и искусившимися в делах; а потому домогательства многих из них не остаются без удовлетворения; да и сами правительства, в награду за хорошую, долголетнюю службу, собственной инициативой, предоставляют им эти места предпочтительно пред назначением на них иностранцев вообще, и Перотов в особенности.

У нас, поворот такой, также как и удаление иноземцев с драгоманской службы, совершился, как бы в последствие той жалобы, которая появилась в книге генерала Муравьева «Русские на Босфоре». «При Бутеневе», писал покойный Николай Николаевич, говоря о местных драгоманах, «текущие обыкновенные дела идут тем же направлением, каким всегда шли. Ни ему, и никому из будущих посланников наших при Порте, не предстоит изменить сего порядка, коего нити тянутся из Министерства Иностранных Дел. Оттуда только может совершиться он решительным удалением людей подобного звания и происхождения, занимающих ныне, к стыду России, также все консульские и вице-консульские прибыльные места в Леванте».

Сказанное мною о деятельности, значении и судьбе драгоманов вообще принимает особый смысл по применению к старшему драгоману, как проводнику переговоров по вопросам высшей политики, как руководителю служебной работы драгоманов посольства.

Прежде всего, оставлю слово постороннему наблюдателю, обратившему на этот предмет сериозное внимание во время пребывания своего в Константинополе в тридцатых годах. Американский турист Рич, говоря в своем сочинении: «Sketches of Turkey» о драгоманах, разумеет более всего старших драгоманов.

«Вести дела», говорит он на странице 284, «чрез посредство третьего лица, во всяком случае, крайне неприятно; операция эта сопряжена с частыми недоразумениями; переводчики всегда [216] найдут возможность служить собственным интересам, извратив или по своему окрасив то, что говорят обе стороны».

«Драгоман не есть, собственно, просто переводчик, как означает самое название. Он есть, или, по крайней мере должен бы быть (is... or at least ought to be) доверенный друг и советник своем министра. Случается, и случаи эти довольно часты, что какое-нибудь очень сериозное или щекотливое домогательство начальника смягчается, при передаче через переводчика, и поспешные, необдуманные выражения изменяются, а иногда и опускаются. При производстве переговоров, знакомство их с характером главных сановников правительства и их уменье согласовать действия свои с истиною: tempora mollia fandi, делает услуги их в высшей степени важными».

Такова, действительно, сила, которою располагает первый драгоман, как по бесконтрольности своих специальных знаний, так, вследствие этого, и по той безграничной доверенности, в которой не властен отказать ему представитель великой державы. Ошибись драгоман, не только в слове, но даже в интонации передаваемой им речи, и ожидаемый успех переговора не достигнут, незаметно для представителя державы.

Некоторым посланникам кажется, что продолжительное пребывание в крае, частые беседы с Турками, через переводчика, достаточно приучили глаз их и ухо, чтобы, по выражению лица-ли собеседника, по некоторым-ли часто повторяющимся словам Турецкой речи, схватить смысл ее и самый умысел говорящего. Я не оспориваю возможности, для посланника, приобрести некоторый навык в этом деде и до некоторой степени удерживать в памяти личные при разговоре впечатления, весьма пригодные для обсуждения их с драгоманом в последствии; но именно потому, что вполне овладеть подобною способностью ему не приведется никогда, осторожность требовала бы, чтобы он не принимал свои наблюдения за основание какого-нибудь решающего действия. Мне рассказывали, что один из начальников в Туркестане, проведший несколько лет в крае, сознавался, что, подведенный невежеством местного толмача и ошибочностью собственного наблюдения, он чуть было, однажды, не велел повесить одного почетного и преданного нам туземца!

Отправление драгоманских обязанностей есть своего рода священнодействие. Драгоман, исполняя ее, ответствен только перед Богом и своею совестью. Он не может не сознавать, что промах с его стороны, хотя бы и невольный, есть преступление, могущее повести к пагубным для его страны последствиям; что одно слово [217] может из traduttore сделать его traditore. Он, как честный стрелок, должен сдать свое оружие, если не чувствует в себе способности всегда бить наверняка.

Мы видим, таким образом, как велика ответственность драгомана и как велика заслуга перед отечеством того из них, который талантливо и добросовестно исполняет свои обязанности.

А между тем, благодаря, быть может вековым традициям о местных драгоманах, Европейские драгоманы далеко не пользуются тем почетом и тем положением, которых они заслуживали бы своими тяжело достающимися специальными познаниями, тем доверием, которым они облечены со стороны своих правительств, и теми, наконец, услугами, которыми эти последние им обязаны.

Удивляться-ли после этого, если первый драгоман, обогативший себя, в течение нескольких лет работы на этом посту, полным знанием дела и полною опытностью по своей части, а потому и способностью служить с наибольшею пользою для своего отечества, изнемогая под бременем усиленной, продолжительной работы и умственного напряжения, не находя, наконец, надлежащего для своего самолюбия удовлетворения, начинает тяготиться своею должностью и ищет более выгодного для себя, более покойного, более видного места?

Положение, очевидно, не нормальное. Непосредственная защита их подданных и их влияние на Востоке, при настоящей обстановке драгоманской части, то и дело выпадает из наторелых рук и переходит в распоряжение сил, не успевших еще окрепнуть и дозреть до надлежащего, для деятельности этой, развития.

Мне, пожалуй, могут возразить банальным замечанием, что в нынешнее время все министры султана говорят пофранцузски и что поэтому можно бы обойтись без драгоманов, которые, к тому же, так дорого стоят. Но возражения этого никогда не сделает человек, имеющий верное понятие о настоящем положении дела. Вопервых Турецкие сановники и чиновники, с которыми драгоманам приходится вести переговоры о важных или текущих делах, не все говорят пофранцузски, да и далеко не все говорящие на этом языке способны выдержать на нем сколько нибудь серьозную беседу. Али, Сафветы, Решиды, Ахмед-В?фики составляли, в мое время, блестящее исключение в этом отношении. Вовторых, действие драгомана не ограничивается устною передачею объяснений; ему, то и дело, приводится, seance tenante, обнять смысл важной Турецкой бумаги, хитро написанной, уловить все ее тонкости и междустрочие и передать ее представителю державы не ошибясь ни в одном обороте, не пропустив ни одного оттенка; затем, иногда тут же, на том же [218] языке написать ответ своего начальника. В третьих, не вся мудрость заключается в буквальной передаче Турецкой, Арабской или Персидской речи на Европейском языке: для объяснения представителю державы многих вещей, имеющих косвенную связь с этою речью, но в тоже время и прямую с самим делом, которого речь эта касается, драгоман должен иногда дополнить перевод свой сведениями, собранными им через свои связи с туземцами, весьма не редко объясняющимися только потурецки.

Может ли, например, Французский язык служить орудием переговоров при разбирательстве дела по мусульманским законам, в суде, состоящем из хранителей шариата, при допросе Турка-простолюдина, при показаниях свидетеля восточного происхождения. Наконец, поле драгоманской деятельности не ограничивается Константинополем, Смирной, Александрией; ведению же дел в Турецких провинциях Французский язык плохой пособник.

Может ли этот язык, как бы знакомство с ним ни было, распространено между мусульманами, еслибы даже можно было предположить, что на нем когда-нибудь заговорят все Турки до последнего простолюдина, может ли, говорю, язык этот удовлетворить ежедневным потребностям того учреждения, назначение которого заключается в защите, на Леванте, интересов Европейского государства и его подданных? Достаточно ли, для ограждения этих интересов, понять объяснение Турка, говорящего с вами не на своем языке и быть им поняту! Одного неизвестного вам Турецкого слова, сказанного в вашем же присутствии, своему подчиненному или товарищу Турецким должностным лицом, с которым вы веди переговоры, совершенно довольно для того, чтобы дело было, по существу, решено не в вашу пользу. Вы, таким образом, можете выйти из совещания с уверенностью в успехе этого дела, тогда как в действительности оно окончательно проиграно!

Коротко сказать, пока Турки будут между собою говорить и переписываться потурецки, чужеземные правительства должны иметь в своем распоряжении на Леванте агентов, хорошо владеющих Турецким языком. В противном случае, правительства, в своих отношениях с Турцией, оставляли бы интересы свои в зависимости от доброй... вернее сказать от недоброй воли Турецкого чиновничества.

Наконец, султан, сей так называемый халиф, хотя и знал бы Французской язык, едва ли когда-нибудь, по принципу и из важности Оттоманской, заговорит на нем с представителем Европейской державы, который по этому всегда будет нуждаться в помощи драгомана. [219]

Воспитать деятеля, который был бы способен исполнять все эти обязанности не дано исключительно одним силам факультета. Из университета выходили и выходят замечательные ориенталисты, обогатившие науку вкладами драгоценных трудов и открытий по своей части и с блеском и величайшею пользою исполнявшие и исполняющие профессорские обязанности; но все эти силы не всегда достаточны, чтобы поставить студента на ту практическую почву, на которой вырабатываются исполнители драгоманской работы.

Вероятно, кому-либо из моих читателей известен случай, показывающий наглядно, как далека в этом отношении теория от практики. Однажды профессор Восточных языков, обязанный своими знаниями знаменитому ориенталисту барону Сильвестру-де-Саси, произнес по персидски приветственную речь Персидскому принцу при посещении им училища, в котором этот профессор был преподавателем. Выслушав с терпением и вежливостью многоречивое приветствие ученого ориенталиста, высокий посетитель обратился к сопровождавшему его переводчику с просьбою перевести ему речь оратора на Персидский язык.

В начале настоящего века, Министерство Иностранных Дел, убеждаясь, все более и более, в необходимости завестись на Востоке драгоманами Русского происхождения и образования, и не находя в Факультетах Восточных языков наших университетов тех элементов, которые могли бы образовать студентов, готовых для отправления в Турцию и Персию, учредило в ] 823 году при Азиятском Департаменте учебное отделение Восточных языков.

Но время вызывает новые и новые потребности и улучшения. Отстаивая интересы свои на Востоке, религиозные и племенные, Россия с тех пор три раза вступала в борьбу с Турциею, расширяя все более и более круг отношений своих к ее христианским подданным, а потому нуждалась бы в драгоманах, владеющих, не одними языками Турецким или Персидским, но и языками Славян, преимущественно Сербским. Затем, в начале 60-х годов, была упразднена наша духовная миссия в Пекине, поставлявшая замечательных синологов для драгоманской службы, и потому, в настоящее время мы должны в самом Петербурге подготавливать, для надобностей нашей политики на Востоке, знатоков языка Китайского, также как и Маньчжурского, Калмыцкого и др. А разве не нужны нам драгоманы языка Японии, в следствие завязавшихся у нас сношений с этою страною и сближения ее с Европою? Наконец, должны ли мы, при многомиллионном населении мусульманских подданных России, вечно пренебрегать необходимостью [220] завестись строем служилых ориенталистов для бесчисленных надобностей нашей внутренней администрации?

Вот сколько драгоманов потребно было бы на служение вашему отечеству.

А между тем общество наше и не ведает, что это за люди и какая нам от них польза; а те из наших отцов пера, которые случайно остановятся перед драгоманами и вздумают сказать о них печатное слово, судят и рядят, не имея должного понятия ни о продолжительности той школы, через которую драгоман должен пройти для полного развития сил своих на пользу службы, ни о его подвижнической жизни.

Не вызывает ли все выше сказанное желания, чтоб осуществилась наконец мысль вашего знаменитого государственного мужа, бывшего министра народного просвещения, графа Уварова (памяти которого, в день столетней годовщины со дня его рождения, мы и посвящаем настоящее наше рассуждение), а именно, чтобы учреждена была у нас, с двумя отделами, одним — чисто ученым, другим — практическим, Академия Восточных языков?

1. Мы много обязаны Николаю Платоновичу Барсукову за указание на эти любопытные и важные Записки. По его и нашей настоятельной просьбе достоуважаемый автор позволил нам познакомить с ними читателей «Русского Архива». П. Б.

2. Ubicini: Lettres sur la Turquie, edit. 1854, T. III, p. 64.

3. Ubicini id., p. 79.

Текст воспроизведен по изданию: Драгоман. Из записок старого дипломата // Русский архив, № 10. 1886

© текст - Гамазов М А. 1886
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
© OCR - Андреев-Попович И. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский архив. 1886

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info