29-го и 30-го. В течение сего времени были получены на мое имя бумаги от Киселева, который, прилагая все усилия для движения вперед, просит меня о принятии различных мер для приготовления ему этапов к следованию. Бумаги сии, как и прочие со стороны на мое имя получаемые, распечатывались графом Орловым и присылаются ко мне уже распечатанными; он и приказал мне на них более не отвечать.

Вчера, 1-го Мая, было сделано для сераскира учение одного батальона, на коем присутствовал и граф Орлов, после чего все собрались у меня к завтраку. Во время учения прибыл возвратившийся из Петербурга Келим-паша, ездивший в Англию и Францию и бывший в Петербурге, для благодарения Государя за покровительство, оказанное им султану. Визирь также присутствовал на сем учении.

Так как дивизионный генерал Отрощенко с нетерпением сносит начальствование мое и с прибытия графа Орлова, полагая меня, может быть, в опале, стал делать мне возражения на мои замечания и показывать некоторое небрежение к сношениям своим подчиненного: то я нашелся вынужденным заметить ему довольно строго несовместность его поведения во многих случаях уже неприличного. Полагая, может быть, устрашить меня, он сказался больным, и я приказал ему о том мне донести рапортом, что он и исполнил, и в следствие сего отдано сегодня приказание г. Унгебауеру вступить в командование дивизиею по наружности.

Я виделся вчера с графом Орловым и переговорил с ним о разных делах, до войск касающихся. Мне кажется, что граф Орлов изменился уже в поведении своем; ибо в первые дни прибытия своего он говорил гораздо смелее на счет сношений наших с Портою, ныне же показывает гораздо более снисходительности и, опасаясь возбудить негодование или недоверчивость Турок, запретил нам даже производить самые обыкновенные учения и рекогносцирования, которые были бы необходимы.

5-го. Прибыл на пароходе из Одессы адъютант мой Абрамович.

6-го. Я был с графом Орловым на приглашенном обеде у адмирала Тагир-паши на трехпалубном корабле «Махмудие». Обед [478] сей продолжался более 3-х часов; было более 90 кушаньев, дурно изготовленных и неопрятно поданных, так что гости встали не окончив оного. Мы возвратились на пароходе, и я прибыл в лагерь уже около полночи.

Третьего дня был у меня ввечеру Ахмет-паша и говорил, что по Французской шкуне, хотевшей войти в Дарданелы, было сделано три выстрела из орудий и что посему шкуна сия не вошла; а послали чиновника своего с депешами к послу в Константинополь на лодке, почему адмирал Руссен сделал представление свое Порте. Ахмет-паша казался весьма испуган сим происшествием. Когда я вчера был у графа Орлова, то он знал уже о сем и, кажется, также беспокоился: ему сказали, что паша Дарданельский отвечал, что сие сделалось потому, что Дарданелы заняты Русским войском. Происшествие сие может иметь последствия; но я того мнения, что Турки были в праве воспретить посторонним военным судам насильственный въезд в пролив и их владения.

7- го. Граф Орлов ездил на конференцию к рейс-ефендию.

8-го я ездил к нему, и он сообщил мне, что на сей конференции он объявил рейс-ефендию о последствиях, которые будут иметь позволение Турецкого правительства Французам войти в Дарданелы; ибо в таком случае мы займем Дарданелы войсками, и война будет неминуема во владениях султана. Турки обещались, в случае вторжения Французов, по крайней мере протестовать гласно против сего вторжения, дабы сим могли начертаться и новые действия, которые мы должны будем здесь предпринять.

10-го. Приезжал ко мне поутру сераскир, который между прочим говорил мне, что Ибрагим-паша занял войсками Кесарию, которая находится вне дороги его отступления к Сирии. Известие сие, сообщенное мне еще накануне Греком, родом из Кесарии, получившим оттуда письмо, дает повод к предположению, что Египтяне намереваются сделать если не покушение на Грузию, то по крайней мере угрозить оной. Я немедленно сообщил сие известие графу Орлову, который по-видимому слишком полагается на обещание Ибрагима-паши и думает, что скоро уже будет кончено все дело Египетской войны, а я мнения противного и не вижу сего, полагая, что дело сие продлится до падения Турецкой империи, столь давно ожидаемого. Довольно странно, что в течение сих дней четверо христиан и двое Турок приходили ко мне разновременно с просьбами, дабы их определить на службу рядовыми. Порыв сей общий, и полагать можно, что при малейшем поощрении, распространился бы всюду. Я должен был отклонять оный, и дабы ослабить в желавших охоту, [479] я представлял им все трудности нашей службы и нужды; но они не хотели внять сему, говоря, что решались на сие с осмотрительностью и после того что они видели в нашем войске. Я объявил им, что не прежде приму их, пока они не получат на то позволение от Турецкого правительства, после испытания ноши ранца, полагая сим отбить у людей сих к службе охоту; но, напротив того, человек сей выстоял под ранцем и амунициею два часа и просил после того еще убедительно, дабы его в службу принять. Он был Грек, родом из Кесарии и, ненавидя Турок, хотел служить под знаменами христиан; но сего нельзя было допустить, дабы не возбудить подозрения Турок, а потому я предложил ему отправиться лазутчиком в Кесарию, на что он и согласился охотно. Другие за ним не переставали проситься. Всего более удивило меня то, что в числе сих охотников было двое Турок; обстоятельства дают повод к предположению, что в случае надобности можно бы здесь в скорое время сформировать войска из обывателей.

12-го. Приехал к мне Россети, который по приказанию графа Орлова изготовил к нему письмо, коим он просится взять его в службу нашу, на что он получил позволение от Государя в следствие писем моих, в его пользу писанных. Он был хорошо принят графом Орловым, который обещал ему доставить все нужные пособия при определении его на службу. Россети говорил о влиянии, которое произведено было выстрелами пущенными по Французам в Дарданелах; но он слышал об оном через Французов, которые все продолжали грозиться за сие. Заметили, что граф Орлов поспешил после сего навестить Французского посла. Граф Орлов между тем говорил, что по сношениям его с Руссеном и Турецким правительством оказалось, что Руссен сознался в неимении никаких наставлений от своего правительства для завладения Дарданелами и что дело сие по-видимому останется без последствий.

После обеда приехал ко мне Ахмет-паша-мушир и привез с собою одного полковника Египетской службы, бежавшего от Ибрагима в недавнем времени и говорившего, что войска его отступали из Кютаиё, и что оных осталось там весьма уже мало.

Я поехал с Ахмет-пашею к графу Орлову, между разговорами коего мог заметить, сколько он находил мою Египетскую экспедицию неудавшейся, приписывая даже приостановление армии Ибрагим-паши действию флота, прибывшего будто в одно время со мною в Константинополь, тогда как флот наш прибыл сюда через две недели после моего возвращения из Александрии. Мне было прискорбно видеть, что личность сия, произведенная, может быть, завистью, [480] до такой степени могла действовать, что влияние ее распространилось даже на дела государственные: ибо, лишая меня славы сего успеха, мною достигнутого, помрачали и влияние, которое Государь имел в сих делах на пашу Египетского, спасши в то время Константинополь, который давно бы уже был взят Ибрагим-пашею, если бы он не получил повеления от отца своего остановиться.

Ибрагим-паша, кажется, точно отступает. Известия о том еще подтвердились выбежавшим из войска его командиром одного конного полка Гусейн-беем, от которого я снял показание о состоянии войск Египетских и о новом расквартировании оных после заключения мира с Портою, каковое показание, по представлении оного графу Орлову, занесется в журнал мой.

14-го. Я ездил с офицерами, составляющими штаб мой, в Константинополь смотреть достопримечательные места и заведения. Сераскир-паша, к коему мы прежде всего приехали, снабдил нас чиновниками для показания нам всего любопытного. Мы начали с сераскирской башни, на которую взошли и любовались с оной прелестными видами окрестностей и Босфора. Оттуда мы поехали на площадь Иподрома, на который стоит замечательный обелиск, привезенный из Египта и поставленный императором Феодосием. Оттуда посетили мы древнюю церковь Св. Ирины, в коей ныне хранится арсенал султана. Место сие занимательно как по древним оружиям, в нем хранящимся, так и по тому, что еще никакой Европеец никогда не был допущен в оное, и сие позволение дали мне по особому расположению к нам султана. Я нашел в сем арсенале много древних и весьма любопытных вещей, между прочими мечи пророков мусульманских, весьма большие и тяжелые, которые сохраняются с бережливостью, и разные военные доспехи, конские сбруи и вооружения, между коими и рыцарские оружья. Так как сераскир предложил мне отделять те из них, которые мне понравятся, то я и отобрал некоторые каски, щиты и другие части вооружения, но еще не получил оных и не уверен, чтобы мне их прислали; ибо Турки могут по чьему-либо научению узнать о ценности сих древностей, хотя отложенные мною и составляют только весьма малую часть имеющегося у них в сем древнем арсенале, в коем хранятся также и 11000 новых ружей, содержимых в большой нечистоте. Меня удивило, что в сем же арсенале хранится и большой запас пороха, с крайнею неосторожностью; ибо туда ходят люди в сапогах, и часовые стоят с ружьями. В средине церкви находится еще массивный колокол оной, а в одной стороне вделан в стене большой [481] мрамор с прекрасною вываенною женскою головою, вероятно откуда-нибудь принесенною в сие место.

Из арсенала мы пошли в мечеть Софийскую, коей величие и древность вселяют невольное благоговение. В нижней галерее за трапезою виден на воротах большой железный гроб с изображением двуглавого орла, а через галерею напротив гроба род хоров с выдавшеюся ложею. Провожавшие нас говорили, что гроб сей был некогда сделан для умершей царской крови девы; но что большой змей приходил ежедневно есть тело оной, почему царь, отец ее, и приказал выстроить противолежащую ложу, в которую поставил пушку, дабы стрелять по змею; но судьбы тела сей девы должны были свершиться по предопределению: — змею пушка не попрепятствовала, он продолжал посещения свои и пожрал труп девы. Глупые басни сии невежественных мусульман уподобляются всегдашним рассказам их о царях, девицах, которые они присоединяют ко всем памятникам древности им неизвестным. Гроб сей вероятно служил для кого-либо из царей Греческих. В верхних галереях Софийского храма я любовался четырьмя большими палатками дверей, ныне наглухо поставленными, сделанными из цельного мрамора, на коих изваяния сохранились в совершенной целости; на стенах видны еще остатки живописи, но главные мозаики в куполе над алтарем замазаны краскою.

Потом нас повели в склад палаток, где не было в особенности ничего любопытного, кроме ковра из богатой материи, вышитой золотом, и халата султана, убранного с большим вкусом.

На обратном пути к сераскиру мы заехали еще осмотреть огромное подземное старое водохранилище, в коем ныне поселились выделатели шелка. Водохранилище сие замечательно по величине своей и множеству колонн, поддерживающих своды оного; водохранилище сие впрочем довольно известно путешественникам и описано ими с подробностями.

Так как уже получены достоверные известия о выступлении Ибрагима-паши в обратный путь, то граф Орлов командировал одного офицера для поверки на местах сего действия и уже приступил к мерам для возвращения всего десантного отряда по прибытии сего офицера назад с удовлетворительными сведениями. Посему вчера был у меня Лазарев, с коим мы сделали вместе расписание для размещения всего отряда по военным судам Черноморского флота, здесь находящегося. Вчера возвратились из Дарданелл Дюгамель и Брюно, после сделанных ими съемок, и привезли работу свою, составленную, как кажется, весьма подробно. [482]

16-го. Я был поутру на Английском фрегате «Актеоне», прибывшем сюда с послом лордом Понсонби, и по просьбе старого лейтенанта судна сего, принявшего меня за отсутствием командира оного капитана Грея, я послал билеты для офицеров судна сего с позволением приезжать, когда им пожелается, в лагерь наш.

17-го. Получено мною повеление военного министра. Он уведомляет меня о получении донесений моих от 2-го Апреля и о том, что Государь утвердил все распоряжения мои, для продовольствия войск и сбережения людей сделанные.

18-го. Сераскир пригласил меня на 22-е число для осмотра редкостей Константинополя и между прочим монетного двора.

19-го. Султан прислал к графу Орлову сказать, что он сегодня будет на флоте нашем, почему и было мне приказано изготовить войска сухопутные на берегу, построив оные лицом к флоту, по сделанной прежде сего диспозиции, по коей мы будем три раза салютовать султану в то время, как он будет объезжать флот.

Вчерашний день я получил много писем из России, между прочими одно от брата Андрея, коим он уведомляет меня, что брат Сергей, которого по просьбе моей граф Нессельроде хотел определить в Коллегию Иностранных Дел с командированием его ко мне, не решился определиться, потому что дела с Египтом приходили к концу и что он понапрасну не желал проехаться сюда, не получая жалованья. Мне было весьма неприятно видеть, сколько брат Сергей при советах Андрея пренебрег сим средством, дабы определиться на службу; ибо подобного случая впредь не встретится.

Я получил также повеление военного министра, коим он мне отказывал по сделанному мною представлению о выдаче по одной паре голов сверх положения нижним чинам отряда, по случаю что войска совершили поход сей на судах; но в сем случае не принято во внимание, что, стоя на горах каменистого свойства, люди изнашивают обувь свою скорее, чем в другое время. При том же, предполагая движение, я желал иметь в запасе товаров сих для нижних чинов. Отказ сей, сколько он ни неприятен, заменяется, с другой стороны, лестными отзывами Государя обо мне к графу Орлову, о коих граф еще не успел сообщить мне письменно, но послал сказать словесно. Вместе с тем получено мною повеление доносить военному министру о успехах, сделанных войсками по фронтовой части. Военным министром получились все донесения мои до прибытия графа Орлова; я опасаюсь неудовольствия его, когда прекратятся сии сведения, которые я по обязанности своей уже теперь представляю графу Орлову. [483]

20-го. Султан приезжал смотреть флот. С прибытием парохода, на коем он ехал, граф Орлов встретил его, и открылась пальба со всех судов; выстроенные на берегу войска открыли батальный огонь из ружей и орудий. Когда султан взошел на адмиральский корабль, то по данному сигналу сухопутные войска открыли второй раз огонь, и, наконец, третий раз опять, совокупно с флотом, когда султан стал съезжать с корабля. Все сие продолжалось около трех часов; погода была холодная, и целый день шел дождь при сильном северном ветре, от чего люди сухопутных войск вымокли и перезябли, и я опасаюсь от сего большого числа больных.

По отъезде султана прибыли ко мне оба Ахмет-паши, с изъявлением признательности султана и дабы спросить, не потерпели ли войска от дурной погоды, и как я сказал им, что выдача водки была бы неизлишнее средство для сохранения здоровья людей, то мушир тотчас приказал от имени султана доставить ко мне 500 ведр водки для отряда.

21-го. По случаю тезоименитства генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича, Лазарев давал обед на корабле своем, на косм присутствовали граф Орлов и все генералы и адмиралы; ввечеру флот был иллюминован. Вчера поутру приезжал ко мне бывшего моего Эриванского карабинерного полка маиор Войников, прибывший из Грузии в 15-ть дней через Одессу. Он послан от барона Розена, для вступления в сношения с графом Орловым, и граф Орлов вручил мне вчера депешу, полученную им от барона Розена, коею он уведомляет о дурном расположении духа жителей Анатолии для султана и о неудачных военных действиях Османа-паши Трапезунтского против Ибрагима-паши. Граф Орлов, располагая отправить сего маиора обратно сухим путем через Анатолию в Грузию, поручил мне сделать для него маршрут и приготовить инструкции. Граф Орлов говорил мне также, что Государь, получив донесения мои, из коих видно было, что султан не располагал отдать Айдин и что Ибрагим-паша грозился не оставить Анатолии, пока Русские войска не возвратятся отсюда, предписал графу Воронцову немедленно отправить сюда 1-ю бригаду 26 пехотной дивизии, и что для возвращения оной назад он послал пароход в Черное море с открытым повелением возвратить сии войска назад в Одессу, коль скоро он их встретит.

22-го. Прибыл из эскадры Средиземного моря кап.-лейтенант Бутенев. Эскадра Средиземного моря должна вся возвратиться в Черное море, где, оставив суда, командам прибыть в Петербург к Балтийскому флоту, к коему оне принадлежат. [484] Распоряжение сие, сделанное уже несколько времени тому назад, ныне должно привестись в исполнение. Будучи несколько нездоров, я никуда не выходил и занимался приготовлением инструкции и маршрута для маиора Войникова.

23-го. Вчера привезли мне из арсенала древния оружия, обещанные мне сераскиром; по очистке одной каски от ржавчины, я нашел ее покрытою золотою насечкою самой лучшей отделки. Из прочих вещей любопытен меч огромной величины, рыцарских времен.

У меня обедал кап.-л. Бутенев с двумя морскими офицерами. После обеда мы ездили смотреть производящиеся работы дорог и водопроводов на предположенном новом лагерном месте, и я нашел, что работы сии сделаны с большим тщанием.

24-го. Ввечеру граф Орлов навестил лагерь к зоре. Все музыканты были собраны на бугре и чередовались с песельниками. Пляски и разные игры продолжались весь вечер, и наконец был сожжен фейерверк. При возвращении графа, все пристани, возвышения и улицы отрядной квартиры были освещены плошками, коих огни повторялись в воде.

25-го. Получено мною повеление от графа Орлова, при коем он сообщает мне полученное им распоряжение от военного министра на счет выдержания карантинного срока при возвращении войск в Феодосию и отправлении больных с госпиталем в Одессу.

26-го. Приезжал ко мне сераскир-паша с Галиль-пашею, возвратившимся из Египта. Он представил мне Галиль-пашу и просил расположения моего к нему, говоря, что Галиль-паша человек совершенно преданный Государю. Галиль-паша приятной наружности и в разговорах довольно ловкий человек для Турка, но недостаточно, чтобы скрыть двуличие свое, которое очень заметно. В бытность его в Египте, он избегал свидания со мною, обратился к Французскому консулу и, наконец, как говорят, был совершенно задарен Магмет-Алием и обольщен им. Он несколько спутался при свидании со мною, говоря, что я выехал из Александрии в тот же день, как он прибыл туда; на что я ему отвечал, что, ожидая его, я приготовил офицера, который должен был заехать к нему, в то время как корвет стал бы входить в порт, но что корвет сей вошел в другую пристань; что я его дожидался трое суток, полагая, что он захочет со мною видеться и пришлет ко мне, но что я напротив того узнал, что он обратился с бумагами или письмами, ему в Константинополе данными, к Французскому консулу и видя, что он как будто избегал свидания со мною, я уехал, тем более, что Магмет-Али уже исполнил одно из требований [485] Государя, остановив военные действия, а другое обещался исполнить замирением, к чему ему и предстояла легко возможность по случаю прибытия Галиль-паши. Ответ сей его несколько смутил. Он сказал, что Магмет-Али ему сказывал, что всеми обещаниями его прекратить военные действия я не был доволен, пока он точно не написал в моем присутствии повеления сыну своему остановиться, и Галиль-паша заметил, что он во всем исполнил слово свое. На это я возразил, что оно не было вполне исполнено, потому что он занял Смирну после того; но сераскир отвечал, что Магмет-Алия нельзя было в сем винить, ибо народ Анатольский, по легковерию своему, после разбития великого визиря под Кониею, посылал к Ибрагим-паше со всех сторон людей с повинными. Галиль-паша после того сказал, что Магмет-Али был весьма доволен моим обхождением.— Магмет-Алию, как умному человеку, ничего не оставалось более как говорить сие, отвечал я; ибо он выслушал все истины, которые мне поручено было сказать. Я не имел надобности выходить из себя при объявлении ему оных; хладнокровие мое его более изумило.— Он был доволен лично вами, но весьма недоволен поручением, которое вы имели, сказал Галиль-паша; ибо вы ему представили последствия, каковые будут иметь упорство его и неудовольствие на него Государя. Я воспользовался сим случаем, дабы заметить Галиль-паше, что прибытие его в Египет изменило расположение Магмет-Алия, и разговор сей вскоре переменился; ибо Галиль-паша как будто опасался продолжения оного, и сераскиру трудно было явно сознаться, сколь велика была ошибка, сделанная им в отправлении после меня Галиль-паши в Египет; но он не оспаривал сего. Сераскир отправился от меня с Галиль-пашею к графу Орлову и просил меня с ним ехать; но я отказался от сего, дабы не показать вида, будто я желаю быть свидетелем разговора их. Когда сераскир садился в лодку, Галиль-паша несколько отстал и, остановив меня, уверял в преданности его к Государю, говоря, что он более предан нашему Государю, чем султану. Речи сии довольно могли обнаружить и лживость, и неловкость его, и я не возымел о Галиль-паше того мнения, какое всюду распространено. Мне говорили после того уже на другой день, что султан принял его довольно сухо и что все действия его были сделаны с согласия Французов, с коими он был в большой связи и совершенно им предан.

26-го числа. Возвратился лазутчик, которого я несколько времени тому назад посылал в Кютаиё, и сообщил, что Ибрагим-паша уже совершенно выступил из Кютаиё и шел к Конии; он встретил [486] недалеко от Кютаиё барона Ливена, которого граф Орлов послал, дабы удостовериться в переходе Ибрагима за Тавр. В тот же день получено мною известие, через возвратившегося из плена от Египтян одного Турецкого капитана, что Ибрагим-паша, проходя при своем отступлении через города, говорил начальникам оных, что он скоро к ним опять возвратится.

27-го. Я ездил со многими офицерами в Царьград, предварив о том сераскира, который дал нам средства осмотреть некоторые занимательные места города. Нам были приготовлены лошади у Яли-киоска, и мы поехали через сад сераля, в коем остановились прежде всего осмотреть прекрасную колонну, воздвигнутую на пьедестале; на нем имеется Латинская надпись, коей большая половина стерта от времени. Оттуда поехали мы смотреть монетный двор. Начальник оного принял нас с некоторою гордостью, свойственной прежним обрядам Турок, почему и я отвечал ему с некоторым пренебрежением к обычаям их. Мы ходили по всему монетному двору, в коем могли заметить довольно невежества и неустройства в производстве работ. Заведение сие, как я слышал, находится на откупу у Армян, которые весьма много при сем наживаются; но они обыкновенно дурно кончают поприще свое в сем месте, ибо были примеры, и в недавнем времени еще один, что откупщик был повешен и все его огромное состояние взято в казну. Сим средством султан выручает то, что у него пропадает чрез плутовство и невежество его поверенных. Турецкая монета имеет весьма мало существенной цены от примеси меди, которую делает правительство и к коей еще прибавляется значительная часть от откупщиков двора, имеющих право несколько часов в сутки работать в свою пользу. Все мастера и просторабочие на сем заводе Армяне, и заметен только один Турецкий чиновник, который если и видит плутовство, то вероятно имеет в том свою долю.

Нас повели после того смотреть старый дворец султана, который не представляет ничего занимательного; решетчатые украшения беседок, стен и дверей покрыты поблекшею и почерневшею позолотою. Места сии несколько занимательны только по воспоминаниям прежних приемов, которые в оных делали послам, при чем султан сидел в небольшой клетке, приделанной вверху к стене, а визирь с другими чиновниками государства принимал послов в зале внизу, с гордостью, ныне более неуместной здесь. Всего занимательнее были во дворе сем черные и белые евнухи; у них странные и безобразные лица, с выражением злости и женоподобия. Повсюду ходили они по дворам, с любопытством смотрели на нас и [487] обращали на себя наше любопытство, ибо нельзя без чувства содрогания видеть обезображенное и искаженное до такой степени человечество. Провожавшие нас извинились, что нельзя было войти в гарем, потому что султан недавно перевел туда несколько больных жен своих.

Осмотрев строения сии и несколько комнат дворца, провожавший нас бригадный генерал Неджиб-паша, человек весьма простой, знавший, что я охотник до древностей, все изыскивал для меня, как он говорил, антиков и, вспомнив об одном, с поспешностью повел нас смотреть, говоря, что он мне покажет чудовище с женскою головою, руками и рыбьим хвостом. Нас повели в какой-то темный сарай, где жил старик Турок. Когда ему сказали, за чем мы пришли, то он побежал на чердак и вынес оттуда деревянный гроб; когда крышку оного открыли, мы увидели Египетскую мумию крокодила, у коего хвост был отломлен и к оному приставлена человечья голова; хвост же был приставлен с боку, и сие дало повод Туркам уверять, что то было чудовище: столь народ сей склонен верить всему дивному и необыкновенному, хотя приставленная голова ничем не соединялась с туловищем крокодила, и весьма ясно было видно, что нижняя оконечность сего мнимого чудовища не был хвост, а самая голова крокодила. Мум по-турецки значит воск, и когда мы стали говорить по-русски, что это мумия, то окружавшие нас Турки уверяли нас, что то истинно не восковые фигуры, а настоящие животные.

Мы продолжали путь свой через другой сад сераля, содержимый в большой нечистоте, и прошли к самой оконечности сераля, всего более в море выдающейся. Место сие высыпано землею и уравнено на вышину до зубцов крепостной стены, окружающей весь город, и на одном краю сей площади имеется небольшая беседка султана, называемая Гюль-хане.

Турки, провожавшие нас, не привыкшие к движению и деятельности, устали от сей небольшой прогулки и настоятельно просили, чтобы зайти отдохнуть и пообедать к Неджиб-паше. Чрез сие я терял время и не мог надеяться пересмотреть всего, что предполагал в сей день; но я принужден был согласиться, дабы не огорчить их. Мы заехали к Неджиб-паше, имеющему дом на берегу Мраморного моря, и отобедали. Некоторые из провожатых наших не упустили сего случая, чтобы напиться до пьяна и, по окончании пира, они в таком виде повели нас смотреть мечети.

Мы начали с мечети Софии или бывшей церкви святой Софии, которую я прежде видел, но в коей не были многие из [488] провожавших меня, а потому и просили меня снова зайти в сие здание. Из Софии пошли мы смотреть мечеть, называемую Султан-Ахмет, им построенную: здание обширное, но уступает в величине и красоте своей Софии. В мечети сей замечательны четыре огромные столба, поддерживающие купол, и еще более огромной величины камни, из коих сложены сии столбы. Мулла мечети сей, не ожидавший нашего прибытия, вбежал впопыхах и дерзко спросил провожавшего нас, что мы за люди и что нам нужно; но Келим-ефенди, еще воскриленный парами обеда, с тем же видом отвечал мулле, что он может о сем спросить сопровождающих нас кавасов или прислужников сераскир-паши, и мулла отошел. Я пожелал видеть гробницу Султан-Ахмета, и меня беспрепятственно проводили в другое небольшое здание на том же дворе, где находилась гробница Султан-Ахмета и всего семейства его. Место сие убрано без всякой пышности и не вселяет никакого уважения в посетителе. Ряд больших и малых гробниц из камня, довольно грубо сделанных, занимает внутренность здания; на гробницах поставлены чалмы с простою обвивкою, при изголовье же гробницы самого султана поставлено два налоя, в коих хранятся кораны в серебряных переплетах. Турки не делали нам никакого препятствия открывать и рассматривать кораны и на все подавались весьма охотно.

Потом поехали мы на базар, который устроен довольно хорошо в роде гостиных дворов наших, под каменными сводами; мне хотелось видеть торг невольников, но он был заперт уже в то время.

Так как уже прошла большая часть дня, и я боялся опоздать возвращением в лагерь, то я поехал к сераскиру; но, приехав к нему на двор, встретил человека его, который сказал мне, что сераскир просит меня приехать к нему в совет, где он меня будет дожидаться.

Я исполнил в точности желание его и приехал в Порту, слез с лошади и пошел в Диван, где нашел собранными великого визиря, сераскира, Ахмет-пашу, Галиль-пашу, Тагир-пашу и всех главных чиновников государства, важно преющих в заседании. Шедшие за мною офицеры остановились в аванзале; я вошел и сел подле сераскира. Внезапное вторжение сие всех изумило; но сераскир вскоре встал и, проводив меня в другую комнату, пригласил всех войти, велел подать трубок, надел сапоги и, вышед со мною, поехал меня провожать к пристани, говоря, что он очень рад тому, что я приехал в совет и что он желал всем показать, сколько он любит и уважает Русских. Ахмет-паша также сел верхом [489] и поехал провожать нас. Они повели нас опять чрез край двора старого сераля и, приехавши к берегу, показали нам старые каюки или лодки султанов и новый каюк нынешнего султана, которые содержатся, в особенности старые, в большой небрежности.

Окончив таким образом обозрение Царьграда в сей день по возможности, я возвратился к вечеру в лагерь.

28-го числа. Я ждал к себе в гости сераскира и Ахмет-пашу, которые назвались в гости ко мне накануне. Ахмет-паша приехал к обеду, заставив себя по обыкновению довольно долго ждать. К вечеру приехал и сераскир с другими чиновниками. Песельники, музыка, фейерверк, солдатские пляски попеременно занимали его в течение всего вечера. Он порядочно выпил, и его качали под Русские песни. Прибывшие к тому времени случайно из Беуг-дере дамы еще более оживили веселый праздник наш: танцевали, пили здоровье сераскира и провели весь вечер весьма приятно. Сераскира проводили усталого, полупьяного и весьма довольного, с музыкою.

29-го. По приглашению графа Орлова, мы ездили смотреть дворец султана в Беглер-бее. Деревянный дворец сей довольно обширен и построен со вкусом, но весьма легко и не имеет никакой прочности. Всего занимательнее же для меня показалась изваянная мраморная собака, которая лежит в небрежности в углу сада; произведение сие отлично, но у Турок лежит оно без всякого внимания.

30-го. Возвратился из Дарданел поручик Дайнезе, который оставался там по моему приказанию для собирания сведений и известий о Египетской армии; в тот же день приехал капитан Врангель генерального штаба, посланный сюда от графа Киселева.

31-го. Ввечеру приезжал в лагерь с женою своею секретарь Баварского принца, прибывшего на днях на пароходе путешественником; они ходили по лагерю и пришли ввечеру в мою палатку, с другими дамами, откуда и отправились назад при захождении солнца.

1-го Июня я ездил с некоторыми офицерами в табун, находящийся при реке Риве, верстах в 20-ти отсюда. Осмотрев берега сей реки, я спустился к берегу моря, где, переправившись через реку сию, зашел в крепость Риву, устроенную на правом берегу оной. Оттуда я следовал берегом моря, заметил места, в которых, в случае надобности, можно бы сделать высадку, и возвратился ввечеру в лагерь тою дорогою, которою бы должно идти к Скутари в случае высадки войск; эту дорогу можно удобно разработать.

2-го. Отправлен второй транспорт больных в Одессу. Распоряжение графа Орлова меня стесняет в управлении. Больных всегда считали у нас бедствием; никакой начальник не хотел заняться [490] присмотром за ними, и человек заболевший погибал от того, что его бросали, удалялись, гнушались им. Устройство госпиталей мало известно сим начальникам; они полагают, что где лежит много больных в нечистоте и зловонии, там и госпиталь, что сии госпитали, поминутно возрастающие, должно удалять, отправлять куда бы то ни было. Сия есть одна из причин, по коим мы всегда имели столько больных в армии, от чего погибла и Турецкая наша армия.

Больные ныне при отряде имеются не в большом количестве, за ними смотрят бережно; но граф Орлов непременно хочет, чтобы их в Одессу отправляли, не соображая, что если больной скоро выздоравливает, то на место его поступает другой вновь заболевающий, и что трудного лучше оставить для излечения на месте, ибо на судах ему беспокойно. Таким средством можно в течение лета перевезти будет половину отряда с лекарями в Одессу, где они очутятся здоровыми без команд своих и без офицеров, без призрения и присмотра. Настоящее средство губить войско! О том же, что может существовать госпиталь без больных, едва ли такие начальники знают и что при хорошем устройстве кадров госпиталя больные не страшны, они и не помышляли. Через сие меня понуждают к отправлению больных, не взирая на неудобства помещения и затруднения в дороге; их отправляют ночью, в торопях, не давая времени запасти их всем нужным, и если бы я не приложил все возможные старания, чтобы противодействовать сим мерам, то много бы погубил людей. Хронических таким образом отправили уже в Одессу; но более сего отправлять больных я не располагаю, не взирая на частые напоминания графа Орлова.

3-го. Я ездил к графу Орлову с докладом о разных делах. Трудно иметь дело с человеком, никогда не занимавшимся оным и избегающим оного. Больные составили главный предмет суждений наших. Он непременно хочет, чтобы, по мере прибывания оных, я отправлял их, от чего и случится, что через месяц у нас будет в Одессе до 1,000 человек выздоровевших, которые у нас будут полагаться больными, а здесь не достанет судов и лекарей для отправления остальных. Но я не мог его вразумить, ибо он ничего не слушает и только говорит свое, основываясь на повелении данном ему, чтобы отправить хронических больных, которое он, как кажется, читал без внимания. Противодейство сие и частые поездки мои в Беуг-дере весьма замедляют всякие исполнения по отряду.

4-го числа приезжал к нам в лагерь граф Орлов с Баварским наследным принцем и с большою свитою; ему сделали [491] все почести, после чего он отправился осмотреть лагерь. День был необыкновенно жаркий, и войска были много обеспокоены сим посещением. Я был зван на обед к Австрийскому министру, где остановился Баварский принц; ввечеру был бал, но я уехал и не остался на оном, тем более, что никто из сухопутных офицеров не был приглашен на оный.

5-го. Я опять ездил к графу Орлову, коего нашел несколько обходительнее на счет больных; но новые меры, им предпринимаемые, также не совсем еще достаточны, и переговоры сии при частых переездах отнимают у меня много времени.

Ввечеру был у меня посланник Бутенев с приезжими сюда на пароходе Курляндцем бароном Ганом и его женою, любопытствовавшими видеть лагерь.

6-го. Приняты были разные меры для предварительной нагрузки тяжестей на суда.

7-го. Я ездил в Царьград и навестил толкучий рынок и место торговли невольницами. Зрелище отвратительное; но самые невольницы не постигают всего ужаса своего положения и более похожи на невест, ожидающих с любопытством прибытия жениха и другой участи. После того я навестил сераскира, а от него зашел в дом сумасшедших: ужасное зрелище, где человечество страдает без всякой пощады или участия со стороны подобных же человеков. Сумасшедшие, без разбора припадков, все прикованы цепями к стене; некоторые из сих не имеют совершенно никакой одежды и лежат на голом камне, так что трудно и здоровому пережить подобное положение; обхождение стражей с ними самое жестокое, и положение сих несчастных самое жалкое.

Оттуда ездил я смотреть ружейный завод, коего недостаточность и неустройство соответствуют дурному состоянию и нехорошей отделке ружей, отпускаемых в пехоту. Потом я навестил адмиралтейство и провел несколько времени с адмиралом Тагир-пашею. Он проводил меня к пильной паровой машине своей, к докам и показал все любопытное в адмиралтействе. Обхождение Тагир-паши, хотя вежливое, но показывает человека сурового и строптивого. От него я заехал к начальнику артиллерии Галиль-паше, который был также предупрежден о моем приезде; дом его близ Топхане или пушечного двора. Он водил меня в литейную и другие места. Я видел некоторое число орудий вновь изготовленных, довольно чисто отделанных; но терпения к довершению какого-либо дела у Турок недостает: так орудия без прицелов, без диоптров; деревянные и железные работы грубы и неправильны, и заведение их не столько [492] подают мысль о детстве, в коем они находятся, как о беспечности народа сего, который не в состоянии постоянно чем-либо заняться и скорее погубит что-либо устроенное от лености своей, чем устроит что-либо новое в порядочном виде.

9-го. Из Конии получены известия, что Ибрагим-паша быстро отступает за Тавр.

11-го. Я ездил внутрь края для осмотра местоположения, проехал в сей день близ 50 верст по горам и возвратился назад вечером. Места мною виденные хорошо обработаны и в особенности занимательны. Я был на горе Алем-даге, с коей видно Черное море и Мраморное. На горе сей видны остатки развалин древних строений, капители от колонн, и между прочим я нашел один мраморный камень, величиною в аршин, с изваяниями на нем креста с Адамовой головою; над крестом изображено было сердце, а по сторонам оного полулунье и звезда.

13- го. Посетивший меня ввечеру Волков сказывал, что к острову Тенедосу прибыло три Английских линейных корабля.

14-го. Я поехал с несколькими офицерами на Принцевы острова, предупредив накануне Ахмет-пашу о сем, с тем, чтобы мне обратно ехать в лагерь по Азиатскому берегу Босфора. Ахмет-паша по сему случаю посылал ко мне Намик-пашу просить меня в казармы Скутарские, для осмотра оных, а на острова послал чиновника для встречи меня. Для совершения сей поездки я должен был просить позволения у графа Орлова, который на оную согласился, хотя с некоторыми затруднениями.

Я отправился 14-го числа на Турецком палубном катере. Со мною поехали также флигель-адъютанты Моллер и Крузенштерн и граф Кочубей. Мы плыли близ двух часов и пристали у первого острова Протея; осмотрев монастырь на оном имеющийся, поплыли на второй остров Антигону, где также имеются монастыри. Они невелики и, как заметно, в недавнем времени возобновлены; но между образами имеется много весьма старинных. Я искал памятников древности языческих, но не нашел оных, исключая части одного мраморного надгробного камня, принесенного с развалин старинного монастыря, коего остатки видны еще на одном из возвышений, на сем острове имеющихся; на камне сем, положенном вместо ступени при входе в церковь, видна Латинская надпись, означающая какого-то Агриппу, жившего 22 года. Оба острова сии не велики и мало обработаны. По осмотре монастыря сего второго острова я пошел в Греческую деревню, находящуюся по восточную сторону острова; в деревне сей, как и на прочих островах, [493] съезжаются на лето богатые Греки, дабы насладиться приятностью местоположения, здоровым воздухом и совершенною свободою от надзора Турок, ибо Турецкое правительство не имеет в оных почти никакого надзора. Деревня сия, как и находящиеся на других островах, весьма чисто и порядочно выстроена и представляет очень приятное и красивое зрелище.

Пробывши около часа в доме коммерции советника Захарова, коего жена приняла нас, я поехал на третий остров Халку, на коем имеется три монастыря. В первом из оных содержались Русские пленные во время последней войны с Турциею. Ныне в монастыре сем учреждено Греческое училище, но в оном воспитатели и учители Французы и Итальянцы, так что молодые люди сии с возрастом получат только правила совершенно противные тем, которые им внушать надобно. Турецкое правительство не входит в сие; с нашей стороны должно бы обратить на сие внимание и учредить в сем месте кадетский корпус для Турок и Греков с назначением в оный наших начальников, чему бы не противилось Турецкое правительство; но граф Орлов мало входит в дела и поддается влиянию жителей Перы, которые, наполняя миссию нашу, всячески останавливают каждое введение, могущее служить в нашу пользу. При монастыре сем имеются большие подземные дождевые водохранилища, издревле построенные. Оттуда пошел я к другому монастырю обширнее прочих; тут прибежали ко мне Турецкие чиновники, присланные от Ахмет-паши для принятия меня. По свойственной им медленности они не узнали о моем прибытии на острова и только тут осведомились об оном. Я сошел с ними в прекрасную Греческую деревню, находящуюся ниже на восточном берегу сего острова, и был принят матерью драгомана Ахмет-паши, находившеюся тут с семейством в доме одного Греческого архимандрита, недавно из Болгарии прибывшего. Меня приняли и ввели в дом со всевозможною почестью, но главного не сообразили: дать мне покой, ибо день был чрезвычайно жаркий, и я устал от пеших прогулок своих по горам. В сем отношении жители Востока далеко отстали от нас, и мнимое гостеприимство их состоит более в тщеславном показании своего усердия, чем в угождении и успокоении гостя. Но решившись в сей день принять все возможные труды, дабы осмотреть острова, я перенес сие с терпением и сидел в толпе докучливых и любопытных хозяев моих, проводя время с ними в самых пустых речах.

На сем острове имеется султанский дворец, выстроенный года три или четыре тому назад, по случаю тому, что он провел одно [494] лето на Халке, где, влюбившись в Гречанку, взял ее в наложницы и прижил с нею сына. Мы прошли по всем комнатам дворца сего, и нам показали небольшую комнату, в коей, как видно, был христианский алтарь. и сам проводник наш Грек, войдя в оную, указал на место алтаря и перекрестился, уклоняясь от взоров провожавших нас Турок. У пристани дворца сего мы сели в лодки и поплыли на Турецком катере к самому большому из островов, называемому Принкипос, на котором имеется три монастыря. Жители острова и посетители оного были уже предуведомлены о нашем прибытии и по мере как мы приближались к пристани, толпою провожали нас по берегу. Сошедши на берег, мы были встречены толпою сею, среди коей было множество разряженных Гречанок, с музыкою состоящею из скрипки, кларнета, цимбалов и еще кое-каких небольших инструментов. На острову сем не имеется лошадей, и как расстояния на оном велики между монастырями, то и приготовили для меня лошаков, а для офицеров со мною приехавших ослов, и мы отправились таким образом внутрь острова, в сопровождении многих жителей, Греков. В первом монастыре, который я навестил, находился смещенный с должности по неудовольствию на него народа Константинопольский патриарх. В монастыре сем, как и в прочих, был я принят с колокольным звоном и встречен духовенством при входе. Колокольный звон в монастырях сих островов есть особенное преимущество, коим тут Греки пользуются; ибо во всех других церквах колокола запрещены.

Второй монастырь был Святого Георгия, в коем по давнему обычаю запирают умалишенных в надежде излечения их от святости места. Таким образом в одной из церквей монастыря сего был прикован без всякого сожаления на железной цепи за шею к стене один молодой человек, и Турок водивший нас забавлялся бранными словами больного. Турки сами верят чудотворному действию сих мест на сумасшедших.

Третий монастырь находится в долине. Тот же прием и те же почести при входе и выходе. Оттуда я возвратился к деревне восточным берегом острова; мы ехали мимо развалин древней бани, коей стены вокруг выстроенные еще совершенно целы. В деревне встретила меня опять та же толпа народа, я сел в лодку и поехал на Халку, где приготовлен был ужин. Музыка, привезенная на сей остров, встретила меня на берегу; хотели проводить тихим шагом до квартиры, но я не вытерпел сего и, миновав ее, вошел в залу, где прежняя толпа меня ожидала и где, не взирая на [495] усталость мою, обсели вокруг меня и занимали пустыми речьми и спросами. Ужин был негодный, продолжительный и утомительный и сопровожден нестройными звуками Греческой музыки; но при всем утомлении моем я не могу не признать желания, которое хозяева имели угостить меня по-своему. В числе их был и отставной драгоман, живший довольно долгое время в Париже, Ангелопуло.

Переночевав 15-го числа, я навестил еще один монастырь, вблизи деревни находящийся, в коем не успел быть накануне, и вслед за сим сел на Турецкий катер и переехал на южный берег твердой земли к деревне Малтепе, к коей были высланы мои лошади. Мы проехали верст 10 до Скутари, не доезжая коего я был встречен высланными от Ахмет-паши-мушира. Меня провели в большую Скутарскую казарму, где я был принят Ахмет-пашею-фериком и Келим-пашею, которые, по приказанию, данному им султаном, водили меня по казармам и показали все заведения свои. Чистота была во всех отделениях свыше обыкновенного. По Турецкому обычаю бригадные командиры, Келим-паша и Диливер-паша старались выставить друг перед другом заведения свои; но все сие было только наружное; заметно было, что во всех учреждениях сих не было ничего прочного. Мушир, который всегда опаздывает, между тем приехал. Ударили сбор, и в миг приготовленные войска собрались на площади за казармою перед султанским киоском. В строю было 6 батальонов, один кавалерийский полк и до 20 орудий гвардии; сделали несколько построений, после чего начался церемониальный марш. Войска были дурно одеты, шли дурно; но я заметил, что во фронте было довольно тихо. Сие может некоторым образом подавать надежду, что из сих войск можно что-нибудь сделать, если поручить оное путным начальникам и завести какое-либо управление, коего ныне совершенно никакого нет.

После смотра был дан обед, продолжительный и неопрятный, а после обеда выведено было человек 50 Арнаут, которые занимали нас плясками и песнями своими. Ахмет-паша сам хотел подражать нашим вечерним увеселениям на бугре.

Я намеревался из Скутари проехать в лагерь Азиатским берегом верхом, дабы видеть дорогу по оному ведущую; но коль скоро уже однажды попадешь в руки к Туркам, то они ничего не дадут сделать порядком: в угождение хозяевам своим я остался долее, чем мне надобно было в Скутари, и отправился на лодке домой, куда еще поспел до вечерней зори и где к великому удовольствию моему я нашел привезенный уже огромный камень, вырванный в Баязи-лимане. Его с большими трудами, после нескольких дней [496] работы, положили на сплошные Турецкие гребные суда, которые я достал у Тагир-паши. Камень сей имеет 1 1/2 сажени в длину, 1 1/2 аршина в ширину, 2 аршина в толщину и до 1500 пудов весу. Он должен быть поставлен в диком виде своем на бугре, где мы по вечерам собираемся, и будет служить памятником нашего здесь пребывания.

Мысль моя была вырезать на нем надпись: «В память Олега полки Николая». Граф Орлов не признал надпись сию удобною, опасаясь сим возбудить недоверие Турок, хотя я не вижу, чтобы подобная надпись, не имея никакого политического содержания, кроме памятника исторического, могла бы произвести такое действие; но граф Орлов не охотно подается на что-либо изящное и подвержен влиянию Перотов, всего опасающихся.

16- го. Я был у графа Орлова и говорил ему о происшествиях прошлых двух дней. Мне казалось, что он с некоторым неудовольствием смотрел на сближение мое с Турками и на доверенность, которую они мне показывали. По носившимся слухам о чумной заразе, он запретил всякое сообщение с Царьградом, и изъявил мне желание, дабы и я перестал ездить туда для осмотра любопытных мест и предметов, при чем он сказывал мне, что людьми нашими наполнен Константинополь, что совершенно несправедливо; ибо отпуски в Константинополь делались с большою осмотрительностию, и в город ходили только в большом количестве флотские офицеры и нижние чины, между коими вообще не существует большого порядка, и по-видимому обстоятельство сие сложено ими на нас, дабы себя очистить.

17-го числа султан приезжал ко мне в лагерь для смотра ученья 2-х батальонов с 2-мя орудиями, приготовленными по его желанию. С ним прибыл весь двор и все главные военноначальники Турции. Граф Орлов с дипломатическим корпусом и всеми иностранными послами принимал султана и представлял войска; я занимал второе место после него в войске, и он в сем случае не соблюл должного уважения к трудам моим и званию, приняв все на себя, и устранял меня от всякого представительства. Не менее того султан был очень приветлив и предупредителен ко мне, призывал меня, особенно долго благодарил меня. Сев в лодку, дабы уезжать, он позвал меня и хвалил устройство войск. Я отвечал ему стихом из Гюлистана, Шейха Саади: «Всякая ошибка, если понравится султану, есть добродетель». Ему сие так понравилось, что он меня заставил даже три раза повторить стих сей. Но между тем он заметил, что одно орудие медленно стреляло на ученьи. [497]

20-го. Граф Орлов был у меня на разводе.

21-го. Камень, приготовленный для памятника, был поднят; но так как основание его несколько косо, то я велел его опять положить, дабы несколько строгать основание сие, чтобы он тверже стоял.

Я поручил сочинить Болдыреву надпись в стихах, и он сочинил следующее:

Первых из сих стихов граф Орлов также не захотел; вторые же мне не нравятся, потому что политические обстоятельства могут перемениться, и тогда надпись сия остается неуместной; а потому я и решил сделать простую в прозе: Воздвигнут Российскими полками Июня 25 дня 1833 года (Гравированный вид этого памятника помещен в книге Н. Н. Муравьева „Русские на Босфоре". М. 1869. У него была писчая почтовая бумага с этим видом. 25 Июня — день рождения Государя Николая Павловича. П. Б.)

Вчера, 21-го, ввечеру, я был на обеде Английского посла лорда Понсонби, с коего я возвратился очень поздно. За обедом были граф Орлов, Французский посол, Прусский и Австрийский посланники и Бутенев.

23-го. Камень был совершенно установлен на бугре. К вечеру я созвал гостей, адмиралов со всеми капитанами судов и другими офицерами и графа Орлова с посланником. Вечер начался по обыкновенному зорею, после чего весь бугор был освещен поставленным на оном котлом с светящим составом, который переменялся для поддержания света до восхождения луны. Вид сей был очаровательный, тем более что сего никто не ожидал. На бугре было до 400 музыкантов, которые попеременно играли; гостей было человек до 200, ибо все почти офицеры были тут же собраны. В 10-ть часов был сожжен фейерверк, после чего граф Орлов уехал, а Бутенев с адмиралами и прочими остался. Мы сошли в устроенную особо на равнине палатку, где был накрыт стол. После ужина Бутенев, адмиралы и офицеры пошли на гору, где и [498] качали их по старинному обряду войск; пили здоровья всех присутствующих и отсутствующих, и во втором часу, после всех дружеских объяснений, которые в подобных случаях обыкновенно бывают, гостей проводили с музыкою на суда.

Праздник сей был веселый и останется памятным для всех присутствовавших на оном. Камень, поставленный на бугре, будет долго напоминать о пребывании здесь Русских.

25-го. Все генералы, многие штаб и обер-офицеры отряда, собрались к обедне в дом посольства, после чего завтракали у графа Орлова; ввечеру все собрались опять на бал, при чем был сожжен великолепный фейерверк, во время коего был пущен в лагере на горах букет, состоящий из 500 ракет, заготовленных мною. Зрелище сие, представлявшее совершенно взрыв огнедышащей горы, всем понравилось больше самого фейерверка, который не совершенно удался.

Султан приезжал на пароходе смотреть празднество сие, но не выходил на берег. Множество народа, привлеченное словоохотством, покрывало всю набережную Беуг-дере. На балу были все иностранные послы и многие дамы. Разъехались сего числа в 4 часа утра.

26-го. Мы были на прощальной аудиенции у султана, при чем он возложил на генералов и адмиралов медали с изображением герба Турции, вензеля его и годов по христианскому и мусульманскому летосчислениям, богато украшенные алмазами. По возвращении в лагерь я сделал все нужные распоряжения для посажения с другого дня войск на суда.

27-го. В 4 часа утра начали сажать войска на суда, и все было кончено в тот же вечер к 8 часам, так что весь отряд в течение 18 часов перешел с берега на суда, и я на свой прежний фрегат «Штандарт». Ввечеру я ездил к графу Орлову, уезжающему, дабы откланяться. Всю ночь я провел в занятиях и в прощании с Турками, коим я сделал несколько подарков и кои были весьма тронуты моим отъездом. Вчера же поутру назначен был и сделан смотр Турецкому отряду гвардии, при чем я приказал им прочесть заготовленный мною по сему случаю приказ, в коем я благодарю их за службу, усердие и дружелюбие.

28-го. По утру, с 9 часов, мы снялись с якоря и поплыли из пролива в Феодосию, где мы будем содержать карантин. Оставался еще в Беуг-дере корабль «Чесма», на коем началась сия экспедиция занимательная по своему роду и по многим происшествиям, случившимся в короткое время. Она имела успех, и для меня весьма лестно звание, которое я занимал. Но оно было свыше [499] чина моего и не могло не возродить зависти в придворных; а потому и случилось то что я предвидел, что из Петербурга прибудет лицо, которое захочет взять на себя славу сию, когда уже миновала вся опасность.

Июля 5-го Феодосийский карантин.

1-го Июля плавание продолжалось в виду южного берега Крыма, 2-го числа поутру первые суда, в том числе адмиральское и мое, остановились на якоре в Феодосиевском рейде, и я съехал на берег, дабы осмотреть место, которое было избрано весьма дурно и без всяких удобств для войск: грунт каменистый, место неровное, без тени, без всякого приготовления для приема войск, и что главное, без воды. Инспектор Штакельбер, коего я просил о принятии мер по сему предмету, представил мне копию с прошения, поданного одним Евреем, коим он предлагает доставлять ежедневно 5,000 ведер воды безденежно в лагерь, прописывая в прошении сем, какие он убытки чрез сие потерпит (исчисленные им до 40,000) и много других посторонних предметов, показывающих более плутовские намерения его, чем желание услужить казне, при чем и сторонним образом дознано, что Еврей сей имеет целью выхлопотать себе за сие в аренду казенное имение, доставляющее большие выгоды. Человека сего, состоящего под покровительством губернатора Казначеева (находившегося в отсутствии), никто не смел коснуться; но, видя недостаток, который терпели высаженные уже на берег до 2,000 человек, я письменно просил инспектора о побуждении его к доставке воды.

3-го числа воды также не было и, опасаясь подвергнуть войска сему недостатку, я прекратил высадку оных, и 4-го поутру послал нарочного к графу Воронцову с донесением о сем недостатке. Между тем, съехав на берег, я измерил количество воды и сбирался ехать за город с рабочими для рытья колодцев, как прибыл губернатор. Воду к вечеру доставили; но заметно было, что губернатор был весьма недоволен всем случившимся и теми мерами, которые я нашелся вынужденным взять для обеспечения войск; но я предупредил его, что в подобном случае я принужден буду оцепить город, дабы не оставить войск без воды.

Вчера же я переехал на берег и ввечеру просил адмирала приступить на другой день, то есть сего числа 5-го Июля, продолжать высаживание войск на берег.

5-го выгрузка снова началась, и приехал губернатор и градоначальник Феодосии Казначеев, которому неприятно было видеть недостаток, случившийся в воде для войск; но я ему дал [500] почувствовать, что не расположен оправдывать распоряжений, им сделанных по сему предмету и плутовских мер, допущенных им в принятии прошения Жида на поставку воды, и отвечал ему сообразно с кляузными бумагами его. Воды стали доставлять более, и 6-го числа вся перегрузка войск кончилась, за исключением одного лазарета, чему препятствовала сильная погода.

В течении 6, 7, 8 и 9 числ не происходило ничего особенного. Хотя в войска и начали доставлять исправнее воду, но часто случались недостатки в оной; дурное же местоположение, сопряженное с неудобствами всякого рода, причиною, что число больных стало значительно прибавляться. Вчера вечером собрались в карантин жены чиновников городских. Жена губернатора (Урожденная княжна Волконская. Ее-то и обвиняют в беспорядках управления. Сам же А. И. Казначеев был существо высокой непорочности, «белый голубь», как называл его С. Т. Аксаков. См. о том в XXXV-й книге „Архива князя Воронцова" (стр. 483), письмо Воронцова к Бенкендорфу. П. Б.) также любопытствовала видеть нас и посетила карантин; ввечеру был пущен небольшой фейерверк, после коего гости все разошлись весьма довольными. 11-го числа эскадра, с коею уже с 9-го числа прекращено было всякое сообщение, отправилась в море, где она должна была провести 42 дня своего обсервационного карантинного срока. От губернатора получено уведомление, что карантинный срок наш кончится к 25 числу сего месяца; но, не полагаясь много на все, что губернатор обещает и говорит, я еще не уверен, чтобы сие сделалось. Поступки его не внушили во мне к нему ни уважения, ни доверенности.

Вчера 15-го, в то время, как я занимался ввечеру с офицерами стрельбою в цель, прибыл нарочно присланный из Одессы с письмом от графа Орлова, коим он уведомляет о сделанном мне вновь назначении от 1-го Июля генерал-адъютантом, а вместе с тем прислал ко мне и полученный им для меня из Царьграда от султана портрет его, богато осыпанный бриллиантами.

Пребывание наше в карантине продолжается и, по малой заботливости губернатора, войска терпят нужду, будучи расположены в невыгодном месте без тени и почти без приюта, от чего и число больных увеличивается. На днях Казначеев уехал в Симферополь, и я, перед отъездом его, видя равнодушие его к войскам и совершенную неосновательность во всех действиях его и речах, вынужден был ему заметить, что попечения о сбережении войск Государя должны бы более обратить внимания его. Он [501] распространялся в оправданиях и извинениях; но все поступки человека сего не знаменуют добрых правил и опытности, которые необходимы в его звании.

Сего числа ночью получены мною отзывы графа Воронцова на представления мои о раскомандировании отряда и чиновников, при штабе оного состоящих, на счет коих я надеялся от него получить разрешение; но вместо того я увидел, что он обо всем том представил на разрешение военному министру, и как он находился в отпуску, то и представление сие сделано им только 19 Июля, что я мог сам сделать прежде и о сю пору уже ожидать ответа из Петербурга. Обстоятельство сие задержит меня еще довольно долго в Феодосии по выдержании карантинного срока.

29-го. По окончании карантинного срока, все войска были освобождены от оного, и вчера выступила 2-я бригада на свои квартиры в Крыму; но я остался еще со штабом в ожидании окончательных распоряжений для остальных частей отряда, по коим я еще не получил распоряжения для раскомандирования оных. Я не занял квартиры в городе, а остался в строениях карантина, по необязательности губернатора и градоначальника Казначеева, который, предлагая оные, в отношениях своих везде упоминал о преимуществах, которые даны городу не принимать постоя и об услужливости жителей, согласившихся по его приглашению только дать квартиры. Все поведение Казначеева, во время пребывания войск наших, показало в нем человека дурных правил и мало опытного в делах; он мало радел об успокоении войск и даже занимался сплетнями, чем и заслужил весьма невыгодное мнение всех подвергнувшихся карантинным осторожностям, а мне сверх того дал повод подозревать его в бесчестности, по тесным сношениям его с Евреем, предложившим себя на поставку воды без платы, с видами, как кажется, другого рода. Неосновательность поступков Казначеева, речей его и самых бумаг лишила его в мыслях моих всякой доверенности с моей стороны.

30 Июля выступил 51-й егерский полк, 31-го разошлись по квартирам около Феодосии те части отряда и команды, коим еще не сделано назначения; 1 Августа выступил 52-й егерский полк, и я остался здесь до получения ответа на мои представления для раскомандирования остальных частей отряда и чиновников штаба.

3-го я поехал для осмотра Судакской долины, коей красоты превозносят все видевшие оную. Выехавши из Феодосии, я видел голую неплодородную равнину Крыма, которая имеет самый печальный и отвратительный вид. Вскоре съехал я с горы, отделяющей [502] степь от нижнего берега; но то же бесплодие, та же печальная природа, ни реки, ни родника, который бы освежал место сие, покрытое единообразным цветом пыли. После двадцати пяти верст, спустился я в долину Отуз, которую уже мне превозносили, и в оной находится небольшая Татарская деревушка и имение здешней помещицы Бекорюковой. В узкой долине сей, имеющей едва ли 100 сажен ширины, протекает ничтожный ручей, на берегах коего растут деревья и посажено несколько виноградных лоз. Место сие может казаться восхитительным только для тех, кои обречены жить в пустыне. В Отузе были приготовлены верховые лошади, я проехал еще 10 верст через такую же голую цепь гор и спустился в долину Коз, такую же безводную; ибо из фонтана, ее орошающего, едва течет вода толщиной в гусиное перо, и сих фонтанов видел я только два; сады, которые в долине сей разводятся, еще бедны и мало дают тени. От Коз поехал я недалеко от берега к Судаку. Редко случалось мне видеть подобную природу, по бедности и совершенному бесплодию низменных мест, какие остаются в правой руке гор. После 12 верст открылась мне долина Судака, коей обработанная часть имеет около четырех верст в длину и около одной в ширину. На сем пространстве, орошаемом самым незначительным ручейком, насажены виноградники, между коими белеются дома помещиков, поселившихся в сем месте. Старинная Генуезская крепость, коей развалины видны на скале, прилегающей к морю, украшает вид всей долины. Место сие довольно красиво и должно удивлять соотечественников моих, исшедших из равнин и холодного климата. Но я провел большую часть жизни в горах Кавказа и Грузии, и меня не поразил вид долины сей, уступающей красотою своею многим мною виденным и далеко не имеющей преимуществ богатых, обширных и орошенных водою долин Грузии. Я ночевал в доме Гаевского, директора таможни в Феодосии, который с редкою обязательностью старался доставить мне все удобства для совершения поездки моей. На другой день отправился я обратно большою дорогою через Старый Крым.

Я подымался по долине обратно на хребет гор, через который я накануне переехал; она в сем месте производит травы и деревья, коими покрыты покатости сих гор, составляющие довольно красивый вид но, как я выше сказал, не удивительный для того, который много бывал в горах. Воды же по всей долине сей совершенный недостаток; при малых фонтанах, устроенных у родников, видны несколько Татарских селений.

Старый Крым находится у подошвы северной покатости гор. [503] Некогда был на сем месте обширный город, как сие еще и теперь заметно по развалинам, рассеянным по окрестностям. Ныне в Старом Крыму имеется едва ли сто бедных дворов торгующих Армян и Греков. Станция, куда я прибыл для перемены лошадей после 30 слишком верст езды, лежит уже на степи Крымской; от оной остается 22 версты до Феодосии, в которую я скоро приехал и возвратился сюда в 3 часа пополудни. Вся поездка сия имела пользу развлечения для меня и ознакомила меня несколько с восхваленными красотами Крыма, кои меня однако не удивили.

По возвращении сюда, я получил повеление военного министра, коим он уведомляет меня о данном Государем разрешении носить медали, установленные Турецким султаном в память пребывания отряда нашего в Турции. В поездку сию я брал с собою капитана Вульферта, человека заслуживающего внимания и уважения по строгим правилам нравственности свой и образованию; я имел приятного спутника и случай познать достоинства его еще короче.

6-го числа часть войска, бывшая в Турции и расположенная здесь на квартирах, получила и надела Турецкие медали; по сему случаю сделан был мною церковный парад. Вечер я провел у губернаторши, которая предупредительностию старается доставить нам здесь все возможные удовольствия. Таким образом 2 числа сего месяца, по случаю рождения сына ее, пригласила она всех офицеров на бал, которой она нам давала; я присоединил к сему остатки фейерверков, сделанных из Турецкого пороха, и вечер провели тогда очень приятно.

Третьего дня я получил письмо от графа Воронцова, который приглашает меня навестить Южный берег Крыма, что я и располагаю сделать по получении разрешений, испрашиваемых мною на счет остальных частей отряда, не имеющих еще назначения.

9-го числа я поехал в Керчь, дабы видеть древности, открываемые там в древних гробницах Скифов и Греков и того же числа, прибыв туда, остановился у градоначальника князя Херхеулидзе. В тот же день был я в музеуме весьма занимательном по древностям в нем собранным как на местах, где был Греческий город Пантикапея, так и по тем вещам, которые открыты в древних могилах Скифов, из коих однако лучшие отправлены в Петербург. Я осмотрел в тот же день весь город, который не велик, но красив и по случаю, что ныне заперто Азовское море для приходящих судов, и что для предохранения Южной России от чумной заразы перенесутся с оного карантины и таможенные линии в Керчь, возрастает приметным образом: ибо Таганрогские купцы [504] должны будут перенестись в Керчь, торговля же в Таганроге будет уже производиться на особых лодках, которые для сего будут и удобнее по причине мелководья устья реки Дона. Окрестности города Керчи гораздо красивее окрестностей Феодосии, и хотя нигде нет леса, но степи, окружающие город, производят траву, и окрестности сии усеяны сопками или буграми, заключающими древние гробницы; вид их напоминает самые отдаленные времена и занимает воображение воспоминанием о прошедшем. В городе я заходил смотреть древнюю Греческую церковь, которую варвары выштукатурили и выбелили, также и снутри, что лишает ее всей красоты ее. Я входил на гору, прилежащую к городу; на покатости оной была древняя Пантикапея; на вершине ее остались знаки какого-то памятника, по коему называют гору сию (без известной, впрочем, на то причины) престолом Митридата. Я тот же день съездил и к недавно открытым гробницам и входил в оные. Описания оных, как равно и рисунки найденных в них вещей, изданы в подробности, а потому и не стану их здесь описывать; работы же для открытия вновь древностей в могилах сих продолжаются, и казна на сие отпускает ежегодно 2000 рублей.

10-го числа я поехал в Эникальскую крепость, где нашел комендантом старого знакомого по Грузии, бригадного генерала Бергмана; крепость сия приводится ныне в исправность и содержится довольно хорошо. На пути сем я осмотрел и карантин, который устроен весьма хорошо, просторно и чисто содержан.

На Керченском рейде было до 30 судов купеческих; их бывает более ста в иное время. Жизнь в городе сем должна быть приятна, а место градоначальника еще более, по обширным правам, которые он имеет; но я полагаю, что сия неограниченность прав градоначальников служит менее к пользе казны, как самих иностранцев, привлеченных в наши Крымские приморские города, и преимущества сии, суммы из государственной казны отпускаемые, без сомнения, служат к выгодам их на счет наших соотечественников, а безответственность — к злоупотреблениям градоначальников, если они к оным склонны.

11-го числа я возвратился в Феодосию, где нашел ожидаемые мною разрешения для раскомандирования отряда за исключением некоторых частей. Между прочим я получил письмо от графа Орлова, коим он уведомляет о хорошем приеме, который мне сделает Государь. Трудно усумниться, чтобы он не повредил мне несколько, представя Египетское дело не в своем виде: он не был равнодушен к успехам моим в сношениях с [505] Махмет-Али-пашею, не был равнодушен и к влиянию, которое я приобрел в Турции в народе и при дворе. Он поспешил в Царьград, дабы довершить кончающееся уже дело, и прибыл после конца оного, но не менее того хотел себе дать вид довершителя; но и в звании главнокомандующего ничего не делал, потому что он не умел ничего сделать, не занимаясь никогда службою и делами.

Ныне утешает он меня надеждою на хороший прием в Петербурге, когда я не могу ожидать другого и когда Государь мне без сомнения отдаст справедливость, узнавши о всем подробно. Таковые поступки не знаменуют в нем того великодушия, которое я полагал и той прямоты правил, которую в нем полагают. Я нахожу даже, что поступки его довольно необдуманы, ибо они не могут скрыться ни от кого, и всеобщая молва верно не будет в его пользу, а молчание с моей стороны нисколько не оправдает его в общем мнении. К тому же в письме своем граф Орлов, прося продолжения дружбы моей, изъявляет желание свое, дабы и впредь вместе служить. Я предвидел, что он пожелает иметь меня в звании начальника штаба, если получит какое-либо важное назначение; но я весьма далек от того, чтобы согласиться на звание, в коем я буду трудиться, а он пользу получать, и я без сомнения буду всегда уклоняться от подобной должности. Я нахожу графа Орлова весьма мало прозорливым, если он мог полагать, что я когда-либо прельщусь такими предложениями. Неизбежны козни с поступлением моим в сие новое звание. Премудрость состоит в том, чтобы отдалиться от оного и от пребывания в столице, где я еще более буду пользоваться преимуществами моего нового звания генерал-адъютанта.

Вчера же получил я письмо от Бутенева из Царьграда, коим он уведомляет меня, что уже высечена на камне моем надпись, которую султан приказал сделать, и что султан и все чиновники его часто вспоминают обо мне. Дервиш мой неутешен о моем отъезде. Иностранцы завидуют влиянию, нами в Царьграде приобретенному.

Текст воспроизведен по изданию: Из записок Николая Николаевича Муравьева-Карского // Русский архив, № 8. 1894

© текст - Бартенев П. И. 1894
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
© OCR - Karaiskender. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский архив. 1894

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info