-

ГЛЕБОВ П. Н.

ДУНАЙСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ 1829 ГОДА

Прежде, нежели приступлю к описанию дунайской экспедиции, позвольте мне, благосклонный читатель, принесть вам жалобу на моих товарищей, армейских офицеров. Они не только не умеют раскрашивать и выхвалять своих подвигов и заслуг, но и совсем не любят говорить о них. В этом случае, они буквально следуют учению апостола: «совершайте дело вашего служения в безмолвии». Кто поверит, что небольшой отряд из двух пехотных полков, занявший в 1829 году левый берег Дуная, против Силистрии, наделал там, за две или три недели до обложения крепости столько чудес, что даже сами Турки ахнули от удивления, а мы, служившие в той же армии, ничего об этом я не сдыхали. Удайся такие чудеса, хоть например, Французам, и они наверное прокричали бы о них, посредством своих гравюр и мемуаров, по всем пяти частям света; а у нас, сколько случается в каждую войну таких чудных, и, по истине, невероятных дел, и никто о них не знает, и все молчат, как-будто Русским написано уже на роду — везде и всегда быть героями. Согласитесь, что такая скромность не стомит спасиба.

По моим армейским правилам, я никого в глаза хвалить не смею, потому-что никто в похвале моей нуждаться не может; но, добыв себе нечаянным случаем драгоценные материалы о забытых, или вернее, мало-известных подвигах небольшего отряда на Дунае в 1829 году, я считал бы для себя величайшим грехом, еслиб утаил их от грамотных людей. По этому, принимаясь за перо, я объявляю всем и каждому, что буду писать о подвигах прежних моих товарищей, молчаливых не только в пылу сечи, но и через-чур скромных после дела, на бивуаках, даже в дружеской беседе за манеркою молдавского вина, — со всею искренностию солдата, сочувствующего с юношеских лет славе и чести родного оружия. Если ж мне не удастся изобразить достойным образом того чудесного героизма, до которого возвысился наш солдат в дунайской экспедиции 1829 года, то вспомните слова Вилльмена: «в мире более славных дел, нежели историков, умеющих изобразить их в настоящем виде». А я и не историк, а просто пушкарь, посвятивший себя воспоминаниям о бывалых битвах и о

Товарищах минувших лет,
Которых уж и в мире нет… [48]

__________________________________

До начала осадных действии под Силистрией, в 1829 году, необходимо нужно было устроить благонадежное и удобное сообщение между правым берегом Дуная и местечком Каларашем, лежащим недалеко от левого берега Дуная, в шести или семи верстах ниже крепости; недостаток такого сообщения был весьма-ощутителен после снятия блокады Силистрии в 1828 году. Но для этого не было другого средства, как спустить к местечку Каларашу, по разным выступившим из берегов заливам и речкам, плашкотный мост, построенный генерал-майором Пхейзе в деревне Фундени, недалеко от устья реки Аржиса, которая вливается в Дунай в 75 верстах выше Силистрии, прямо против местечка Туртукая. А какая была возможность спустить по течению реки этот мост, когда две неприятельские флотилии, силистрийская и рущукская, разъезжали день-и-ночь по Дунаю и наблюдали оба берега пуще своего глаза? В этом-то и состояла вся трудность или, вернее, невозможность предприятия, которая, однакожь, уничтожилась пред самоотверженным мужеством наших героев.

Генерал-майор Шильдер, получив назначение заведывать осадными работами под Силистрией, прибыл в начале марта месяца в главную квартиру действующей армии и, услышав там о плашкотах, которые пропадали без всякого употребления в селении Фундени, тотчас же вызвался на подвиг отважный и геройский — доставить эти плашкоты в местечко Калараш. Не правы те, которые считают подвиг генерала Шильдера одним ударом на-удалую и будто-бы предпринятым без размышления предварительного. Не говоря уже о том, что покойный фельдмаршал Забалканский, только-что облекшийся властию главнокомандующего, не мог изъявить своего согласия на дело, которое, так сказать, открывало его новое поприще, еслиб это дело не было обдумано и не предвиделось в нем успеха, сам генерал Шильдер, инженер опытный и наблюдательный, не решился бы броситься на такое важное, по своим последствиям, предприятие, очертя голову.

Прежде всего должно было доложить начальнику штаба армии, генерал-адъютанту барону Толю, о предположениях, на которых основывался успех предприятия, и потом уже генерал Шильдер, по воле главнокомандующего, получил от генерал-адъютанта Толя следующие поручения:

1) Отправиться немедленно в Бухарест, явиться там к командиру 2-го пехотного корпуса, генерал-адъютанту графу Палену 1-му, и испросить у него средства к поправлению моста и к доставлению его в местечко Калараш, теми способами, которые генерал Шильдер, по обстоятельствам, признает за лучшие, с замечанием, что от немедленного и точного исполнения этого поручения может зависеть удачное открытие кампании.

2) Взять все меры к прекращению сообщения между крепостями Силистрией и Рущуком.

3) Стараться уничтожить флотилию силистрийскую, и, наконец,

4) приготовить все нужные материалы к предстоящей осаде Силистрии, [49]

Генерал Шильдер, получив такого рода поручения, начал с того, что отправился в селение Фундени и осмотрел там плашкоты, которые, для предохранения от напора весеннего льда, все были вытащены на берег. Он нашел их в самом жалком состоянии: большая часть из них построена была из сырого леса, а у некоторых не доставало даже книц, без которых, как известно, ни одно судно не может быть надежно. Дорожа временем пуще всего, генерал приказал оставить на берегу для починки только наиболее-поврежденные плашкоты, а все прочие, осмолив и оконопатив на-скорую-руку, спустить на воду. Распоряжение это тотчас же и было исполнено. И как только менее-поврежденные плашкоты спустилась с берега и с шумом разрезали знакомые уже им струи Аржиса, пехотинцы ловко бросились вторично конопатить их в тех местах, где показывалась течь, как-будто по пословице: «всякую беду на воде разведу».

Сделав это первое распоряжение, генерал Шильдер отправился осматривать левый берег Дуная от Аржиса до Бота, полагая, что выступившие из берегов, от вторичного небольшого разлива Дуная, заливы и речки, дозволят ему провести плашкоты вне круга действия неприятельского. Но, обозрев внимательно этот низменный берег Дуная с его гирлами, он убедился, что исполнение первоначального его предположения невозможно, потому-что заливы и речки оказались до того мелкими, что в иных местах, вовсе не было воды. После этого, генералу Шильдеру не оставалось другого средства к доставлению моста в Калараш, как плыть с плашкотами по бурному и сердитому Дунаю, хотя это предприятие, при малейшей бдительности со стороны Турков, могло подвергнуть его большой опасности. Но, приняв в соображение, что при настоящем положении дел, спуск моста был необходим для открытия кампании, генерал Шильдер решился спустить его по Дунаю, в виду двух крепостей и двух неприятельских флотилий, и тут-то обнаружилась вся исполинская сила его героизма. Вот план, который он начертал для начальных действий.

Близь устья Аржиса и Бота, на левом берегу Дуная, устроить баттареи и действием из них прекратить сообщение по реке между Рущуком и Силистрией. Когда же неприятель сосредоточит все свое внимание на эти баттареи, тогда спустить остальные плашкоты на воду, и потом, когда уже они будут на воде, устроить на каждом плашкоте, из мостового наката, фашин и мешков, род брустверов с бойницами, для безопасного действия стрелков.

К каждому плашкоту, для буксирования его, прицепить небольшой челнок, на который посадить одного Молдавана, в качестве лоцмана, и при нем двух или трех гребцов из пехотных солдат.

Для прикрытия плашкотов, устроить паромы, каждый из двух ло док, прикрепив одиу к другой, и потом установить на эти паромы полевые орудия и ракетную баттарею. Для прикрытия же стрелков и орудий, устроить на паромах род эполемента из мешков, набитых шерстью.

Наконец, собрать все малые лодки и поместить на них особых застрельщиков, которые могли бы составить авангард и аррьергард, [50] первый для вступлспия в бой с частию силистрийской флотилии, крейсировавшей ниже Туртукая, а второй для отражения рущукской, еслиб она решилась спуститься вслед за плашкотами.

План этот представлен был корпусному командиру графу Палену 1-му, который, своими воинскими дарованиями и необыкновенным хладнокровием в пылу битвы, стяжав знаменитость в походах 1806 и 1807 годах и покрыв себя славою в войне отечественной, заключил этот ряд подвигов геройских делами блистательными в походах 1813 и 1814 годов. Отдавая справедливость смелым предначертаниям генерала Шильдера, граф Пален усомнился однако в успехе столь отважного предприятия, но убедясь, вследствие личного объяснения с генералом Шильдером, что мост не может быть доставлен другими способами к месту его назначения, согласился отрядить из своего корпуса два полка пехоты с несколькими орудиями, которые тотчас же и двинулись к селению Фундени, вовсе не подозревая, что для них готовятся подписи, славные и чудные, которым позавидовали бы и самые герои древности.

Теперь посмотрим, как приступил генерал Шильдер к исполнению своего отважного плана. Пока остальные плашкоты готовились к спуску на воду, он обратил свою деятельность на укрепление левого берега Дуная и в короткое время придал ему такой грозный вид, что Турки невольно сосредоточили все свое внимание на созерцании вновь-воздвигаемых баттарей. Небольшое укрепление, заложенное при устье Аржиса, было окончено прежде других. Для усиления этого укрепления, генерал Шильдер вытребовал из Калараша 4 легких орудия и 100 конгревовых ракет с двумя станками. Сверх-того, для устроения брандеров и подводных мин, доставлено было в селение Фундени 50 зажигательных стклянок с бертолетовой солью.

Не в дальнем расстоянип от баттарей, при истоках Аржиса, заложены были еще две баттареи на самом берегу Дуная: одна в том месте, где Дунай наиболее съуживается, а другая против нсбольшого редута, выкопанного Турками близь Туртукая.

Как-только все баттареи были окончены, открыли с них усиленный огонь и эти первые русские выстрелы на Дунае в 1829 году не обошлись неприятелю даром. Несчастная лодка, с несколькими Турками, показавшаяся в это время на Дунае, первая попалась под огонь новых баттарей; ядра и гранаты, как град, застучали по ее палубе, и через пять минут лодки как-будто не бывало: она пошла на дно со всеми своими пассажирами.

Между-тем, успели починить кое-как и остальные плашкоты. Генерал Шильдер тотчас же приказал спустить их на воду и потом немедленно устроить на них род брустверов с бойницами. Не прошло двух дней, как все плашкоты облеклись в боевую наружность и уже совсем готовы были пуститься на главное и отважное предприятие, для которого они, сказать правду, никогда и не готовились. Но если судьба играет иногда с людьми, вытаскивая их из ничтожества на высшия ступени [51] славы и величия, то почему не подшутить ей над плашкотами, которые строились дла моста и вдруг превратились в боевые иолы.

Но вот настал славный и незабвенный день для наших героев, день, в который они приступили с молитвой и верою к чудесному подвигу, открывавшему, так-сказать, кампанию 1829 года, а вместе с нею и высокое поприще нового главнокомандующего. Да, этот подвиг был первым подвигом воипов русских, с-тех-пор, как они поступила под главноначальствование покойного графа Забалканского.

Погода стояла чудесная. Солнце горело во всем блеске и великолепно разнообразило свет и тень на пестрых баттареях, усеянных орудиями, зарядными ящиками и старыми бомбардирами в серых шинелях. Небо, ясное как взор влюбленной Зюлейки, невольно радовало сердца пушкарей, а воздухъ, этот благоуханный чудесный воздух, который в странах благословенных дышет счастием и насильно располагает жителей востока к иеге и наслаждению в прохладных гаремах, увивался, как мне говорили, и около наших усачей, пока они не отуманили его густым облаком пушечного выстрела.

Небольшой отряд, предназначавшийся к плаванию, расположен был на лощине, расстилающейся около с. Фундени, близь берега Аржиса. Пехотинцы, сложив ружья в пирамиды, сидели, в ожидании похода, кучками вокруг огней, посматривая с усмешкой на неуклюжие плашкоты, которые причаливали уже к берегу. Но скоро, перекрестясь, они разобрали ружья и в стройном порядке разошлись по рядам. В это время прискакал к лощине начальник штаба 2-го пехотного корпуса, генерал Герман, а вместе с ним и генерал-майор Яфимович, командир отряда. По команде отрядного командира, песенники вышли вперед, грянули удалую, и весь отряд двинулся к берегу. Нельзя не сказать, что в отряде никто не знал обстоятельно о предстоящем предприятии; но все, сохраняя глубокое молчание, шли бодро и весело, полагаясь совершенно на мужество и благоразумие своих начальников. Когда же отряд подошел к берегу, генерал Шильдер вышел перед фронт и с свойственною ему геройскою восторженностию, объявил всем офицерам и солдатам, что нм предстоит дело славное и никогда еще небывалое в рядах нашей армии.

— Ребята! говорил он им: мы пустимся на этих плашкотах вниз по Дунаю, проплывем 75 верст и разобьем турецкие флотилии в пух и прах!

Громкое «ура!» было достойиым ответом на такое геройское приветствие.

Тут же каждый начальник получил подробные наставления, как ему действовать в случаях какого-либо непредвиденного обстоятельства, или при встрече с неприятелем. Нет сомнения, что в то время никакая человеческая предусмотрительность не в состоянии была предвидеть всех опасностей, которые могли встретиться нашим пловцам в их отважном плавании; однако, на всякий случай, генерал Шильдер строго подтвердил начальникам плашкотов, чтоб они, при непогоде или противном ветре, который легко мог отбросить их к неприятельскому берегу, [52] немедленно останавливались, собирались все в одну кучу и причаливали к левому берегу, у которого еще можно было бороться до последней крайности и с Турками и с сердитым Дунаем. Наконец, рассчитав на каждый плашкот по 25-ти человек и разместив стрелков для авангарда и аррьергарда на особые лодки, а артиллерию установив на паромы, все суда, по данному сигналу, отчалились разом от берега и пустились на произвол грозной стихии, направляясь по Аржису к Дунаю. Громкие песни раздались снова, и, казалось, сам старик Дунай, свидетель славы и бесславия стольких поколений, здесь воевавших, удивился смелому плаванию наших чудо-богатырей. Всегда бурный и ни на минуту не спокойный, он притих на это время, как-будто школьник, пойманный в шалости. Жители Туртукая выскочили на берег и не верили глазам своим, смотря на наши плашкоты, которые как-будто по волшебству вышли из воды и тянулись по Аржису длинною и черною полосой. После мы узнали, что туртукайские жители приняли наше плавание за намерение устроить переправу близь Туртукая, и такого рода донесение послали к пашам, начальствовавшим в крепостях Силистрии и Рущуке.

Но не долго оглашали воздух веселые песни; не долго наши воины, угрожаемые всеми родами смерти, красовались на палубах, стараясь сохранить спокойную и грозную осанку. Не прошло и получаса, как песни замолкли и, вместо их, послышались дружные крики рабочих. Сначала плашкоты шли в порядке, один за другим, но скоро, от неправильного маневра, быстрого течения или удара ветра, некоторые стали выходить из должного направления и садились на мель; другие же, силою течения, набегали на них, смешивались, сталкивались, трещали во всем своем составе и теряли конопать, от чего тотчас же открывалась течь. Тут начинялась работа: одни силились сдвинуть засевший плашкот с мели, другие бросались заткнуть течь чем бы ни было; кто откачивал воду, кто укреплял фашины на палубе. Все трудились, чтоб только не отстать от передних плашкотов. Наконец, после необыкновенных усилий, наша витязи, едва за полночь, успели кое-как добраться до Дуная, проплыв по Аржису не более четырех, или пяти верст. Здесь, у самых истоков Аржиса и недалеко от знаменитых развалин славных баттарей, память которых священна для каждого Русского, потому-что они свидетельствуют о первых, налетах великого Суворова на Туртукай, Гирсов и Козлуджи, здесь плашкоты благополучно причалили к берегу и остановились в надлежащем порядке, один за другим.

Усталые солдаты, исправив последния повреждения на своих плашкотах, предавались уже мечтаниям о сладком сне под говор дунайской струи, как вдруг, и совсем-неожиданно, набежали тучи, которые, сгущаясь все более и более, разом поглотили и звезды, и месяц, в небо, дотоле чистое и ясное. Воздух, зтот отрадный и благоуханный воздух, который еще утром дышал негою и счастием, сгустился теперь до того, что тяжело было перевести дух, в полном значении этого слова. Скоро засвистел и ветер. Дунай, как это обыкновенно с ним бывает, обрадовался буре, и, страшно взволновавшись, заходил огромными валами свинцового цвета, с невыразимым шумом и ревом. Весь [53] отряд вышел на палубы и работал на них целую ночь, чтоб только удержать плашкоты у берега. В это же время показались на Дунае и Турки, но, к счастью генерала Шильдера и его сподвижников, эта часть неприятельской флотилии ограничила свои действия только тем, что во всю ночь разъезжала по Дунаю на своих легких иолах, в виду выбившегося из сил небольшого нашего отряда, не смея приблизиться к нему даже на ближний картечный выстрел. Сказать правду, эта первая ночь могла отбить охоту и у самых отважных на дальнейшее плавание; но наши герои не теряли надежды на успех предприятия, уповая на Бога и надеясь на свое испытанное уже не раз мужество.

К рассвету непогода стала мало-по-малу утихать. Солдаты прилегли у фашин, которые установлены были на палубах стеною, на подобие бруствера, и скоро, под уютным кровом этих фашин, уснули сном праведных. Одни часовые расхаживали по палубам, громко окликая друг друга.

Как-только заря зарумянилась, генерал Герман, начальник штаба 2-го пехотного корпуса, первый обрадовал и оживил отряд веселым приветствием. Все вскочили на ноги и стали готовиться к отплытию. Через полчаса все было готово: плашкоты отчалили от берега, и передние начали уже выходить из Аржиса. Эта минута была минутою самою решительною для наших пловцов: однажды отдавшись на произвол бурного течения Дуная, они не имели уже другого средства к спасению отряда и плашкотов, как дойдти непременно до устья реки Бота.

Надобно сказать, что туртукайские жители не спускали глаз с наших плашкотов, вполне-уверенные, что эти плашкоты назначены для устроения переправы близь укрепленного их городка. Но вообразите удивление мусульман, когда они заметили, что каждый плашкот, один за другим, вышед из Аржиса, поворачивал круто налево, обращался к Туртукаю кормою и пускался вниз по течению Дуная. Убедившись таким неожиданным для них маневром, что наши витязи вовсе не думают о переправе, а замышляют что-нибудь другое, Турки пришли в смятение и тотчас же отправили гонцов в Силистрию и Рущук, с новым донесением пашам этих пряностей о плавании Русских по Дунаю, по направлению к Силистрии.

Синия облака еще ходили по небу и предвещали новую борьбу стихий, появления которой наши плаватели страшились более всего; всякий из них, с ужасом озираясь на все стороны, воссылал теплые молитвы ко Всевышнему о даровании им ясной и тихой погоды. Не взирая однако на черные тучи, этих грозных предвестников новой бури, начальное плавание наших героев вниз по Дунаю представляло картину, по истине, прекрасную. Плашкоты, после громких выстрелов с пловучих баттарей, которым не хотелось расстаться с жителями Туртукая, не пустив им на прощанье нескольких гранат и ядер, стрелою понеслись по быстрому течению воды один за другим, как-будто огромные чудовища, готовые изрыгнуть на врагов гром и молнию. Песни снова раздались на всех палубах, не взирая на то, что каждый плашкот, при малейшем порыве ветра, стонал и так страшно качался, что грозил в одно мгновенье потопить [54] веселых и неустрашимых плавателей. Впереди всех, на небольших лодках, летел авангард. Он составлен был из застрельщиков архангельского пехотного полка, при трех легких орудиях, которые установлены были на особых паромах, под прикрытием особых стрелков. За авангардом и в небольшом от него расстоянии, неслось 63 огромные плашкота, из которых каждый вооружен был 25-тью стрелками. Наконец следовал арриергард, состоящий из двух легких орудий на плотах и застрельщиков на малых лодках. Отрядный командир, генерал Яфимович, вместе с главным виновником этой славной экспедиции, генералом Шильдером, разъезжали по всей линии на особой лодочке, которая, под парусами, носилась по ветру как-будто стрела, пущенная из лука лихого Черкеса. Оба генерала, обгоняя отряд, отдавали приказания с таком героическим присутствием духа, что всякий солдат, смотря на веселое выражение лица своих начальников, видел спокойствие и невольно забывал об опасностях.

Я уже сказал, что невозможно было, при таком отважном предприятии, предусмотреть всех опасностей, которые могли угрожать плаванию плашкотов. Однако, чтоб по возможности отстранить некоторые случайности, отрядный командир отдал следующие по отряду приказания:

1) По особому сигналу от авангарда, плашкотам или лететь на бой, или причаливать к своему берегу.

2) Застрельщики авангарда, по сигналам горнистов, должны или собраться к одному месту, или рассыпаться в разные стороны, смотря по обстоятельствам дела.

3) Если один из передних плотов, на которых были устроены пловучие баттарен, повстречает неприятельское судно, или приблизится к острову, занятому Турками, то он должен немедленно и неожидая приказаний, открыть из орудий усиленный огонь.

Кроме этих распоряжений на случай встречи с неприятелем, предположено было как-можно-чаще делать фальшивые тревоги, чтоб сколько-нибудь приучить людей к боевым маневрам стихии, совершенно для них незнакомой, а главное, чтоб они свыклись с мыслию, что ежечасно могут вступить в бой с неприятелем отчаянным и по временам предприимчивым, как это не раз доказали нам Турки.

Пока все шло благополучно. Фальшивые тревоги следовали одна за другой, и каждый раз генерал Яфимович находил свой отряд в полной готовности — лететь на бой с турецкими флотилиями. Но вдруг снова заревела буря с противным ветром и с проливных дождем, и снова наши герои принялись воевать с враждующими стихиями. Здесь, когда, казалось, вся природа восстала против горсти храбрых воинов, здесь явился русский солдат во всем своем величии. Трудно вообразить, а еще труднее описать, с каким мужеством и с какою неутомимостию он боролся с порывом ветра и с яростию волн, которые как горы напирали на плашкоты и каждую минуту грозили потопить их. Но все усилия экипажа были тщетны, и в этот раз сила человека оказалась ничтожною — побороть восставшие против него стихии. Буря взяла свое, разбросав по Дунаю плашкоты более чем на десять верст и перемешав их [55] до того, что суда, плывшие в начале плавания впереди, очутились в хвосте линии, а те, которые замыкали плавание, отброшены были к авангарду.

И какое страшное явление представляли эти разбросанные плашкоты даже для тех, которые уже были знакомы с бурями и привыкли встречать их без боязни! Вообразите себе бурную и черную полосу Дуная, опоясанную с одной стороны угрюмыми и мрачными скалами, а с другой низменным и пустынным берегом, и на этой полосе несколько десятков плашкотов, как-будто забытых целым миром и брошенных на жертву враждующим стихиям. День обратился в ночь. Только молния, сверкая из-за густых тучь, проливала бледный свет на отчаянно-грозные лица экипажа, который, как привидения, бегал по палубам. Плашкоты колыхались, трещали, стонали, то вертелись на одном месте, оборачиваясь по нескольку раз кормою наперед, то неслись но волнам, гонимые порывистым напором ветра. Прибавьте к этому рев бури, треск разрушения, частые удары грома, наконец крики отчаянных пловцов и сигналы горнистов. Все это сливалось в один страшный гул, который разносился порывами ветра от одного плашкота к другому. Картина страшная, о которой архангелогородцы и до-сих-пор вспоминают не без ужаса!

Пока ревела буря, при продолжительном противном ветре, главная опасность состояла в том, чтоб этот противный ветер не отбросил плашкотов к правому берегу, по которому блуждали Турки огромными кучами. Надобно сказать, что эта опасность не ускользнула от внимания генерала Шильдера, и он еще до напала плавания продумал средство, которое, по его мнению, могло удержать плашкоты от гибельной для них прогулки к неприятельскому берегу, а именно, приказал прицепить к носу каждого плашкота, для буксирования его, небольшой челнок с двумя или тремя гребцами. Но бесполезность этой меры скоро оказалась на деле. Еще в начале плавания, когда не разьигрывалась непогода, челноки, вместо того, чтоб направлять ход плашкотов, сами вертелись по произволу ветра, и, легкие и бессильные, не могли удержать ни одного судна в должном направлении. Но как только расходился Дунай, они первые попались под его злые волны, так-что едва успели спасти проводников-Молдаван и солдат-гребцов,управлявших челноками.

В эту страшную минуту, когда, казалось, была потеряна и последняя возможность удержаться от напора противного ввтра, чувство самосохранения пробудило в русском солдате свойственную ему смышлёность, и он сам спас себя от неизбежной гибели. Убедясь горьким опытом в бесполезности своих буксиров, экипаж, как-будто сговорившись, дружно бросился на каждом плашкоте устраивать из досок мостового наката так-называемые потеси, которые обыкновенно употребляются на барках. Эти потеси, или длинные доски, тотчас же прикрепили по обеим сторонам каждого плашкота, на носу и на корме, таким образом, чтоб можно было управлять плашкотом без руля, и этим-то простым средством, при неимоверных усилиях экипажа, удерживало суда во все время бури у левого берега. После этого, как не [56] удивляться смышлёности русского солдата! Нет сомнения, что еслиб не потеси, которые так скоро пришли ему на ум и в такую страшную минуту, когда обыкновенно у глубоких мыслителей ум прячется в пятки, то наша дунайская армада потерпела бы такую же участь, какой некогда подверглась армада «непобедимая» Филиппа II, к бесславию и стыду своего изобретателя.

Как-только буря затихла, плашкоты, разбросанные, как я уже сказал, по-крайней-мере на пространстве 10-ти верст, стали постепенно сближаться один к другому. Но авангард скрылся уже из вида: он спешил скорее достичь до устьев реки Бота, чтоб не дать Туркам времени образумиться, а главное, занять вход в реку Бот и тем обеспечить плашкоты от нападении турецкой флотилии со стороны Силистрии. Эта мера тем более была необходима, что время склонялось уже к вечеру и нельзя было надеяться, чтоб разбросанные бурею плашкоты могли достигнуть в этот же день до реки Бота. Притом, люди, управлявшие плашкотами, совершенно выбились из сил и необходимо нужно было дать им отдых.

Соображая опасность положения, в котором находились плашкоты, я прежде удивлялся, от-чего Турки не воспользовались этим случаем и не налетели на наших пловцов во время бури, свирепствовавшей с таким ужасом почти целый день; но после, когда познакомился короче с характером азиатских воинов, я убедился, что подобные тактические промахи у них нипочем. Отчаянные и свирепые, когда обстоятельства войны заставляют их бросить на-время трубку и схватиться за ятаган, они неспособны ни к каким соображениям, чтоб отгадать намерения своего противника и заблаговременно взять меры к их отражению. Вообще можно сказать о Турках, что они одарены особою способностию — смотреть и не видеть. Еслиб силистрийская флотилия, узнав только о грозном вооружении наших плашкотов в Аржисе, двинулась со всеми своими иолами к Туртукаю, и там, соединившись с флотилиею рущукскою на таком пункте, чтоб иметь за собою течение реки, а следовательно и все средства к удачному натиску, ожидала появления наших плашкотов из Аржиса в Дунай, тогда, Бог весть, решился ли бы генерал Шильдер на свое смелое предприятие. Но, вместо этих необходимых по тогдашним обстоятельствам мер, что предприняли Турки? Сначала они только рассуждали между собою в стенах Туртукая о наших приготовлениях; когда же плашкоты показались у истоков Аржиса, они как будто пробудились на-время от кейфа, послав гонцев к пашам силистрийскому и рущукскому с донесением о плавании Русских по течению Дуная; но тогда эта мера была уже бесполезна, потому-что с рассветом другого дня плашкоты пошли в Дунай и поплыли вниз от Туртукая. Что же касается до иолов, которые в первую ночь разъезжали в виду отряда, то они, вероятно, высланы были ради одного любопытства, потому-что на них находился экипаж столь малочисленный, что он не мог и не смел открыть действий наступательных.

Нельзя не отдать справедливости генералу Шильдеру: он вполне постиг характер Турков и в обе компании с необыкновенною смелостию [57] пользовался их тактическою недальновидностию, а не в уменье ли пользоваться ошибками неприятеля, как справедливо замечает в одном из своих сочинений наш партизан-писатель, состоит вся тайна военного искусства? Поверьте, что если генерал Шильдер решился на свое отважное предприятие, то единственно потому, что имел дело с Турками, которые, при всем своем молодечестве, не отличаются прозорливостию в соображениях тактических.

Но пора обратиться к нашим пловцам. Я уже сказал, что авангард отплыл вперед. В 10-ти верстах от устья реки Бота, он был встречен генерал-лейтенантом Сысоевым, который на этом месте, с двумя ротами егерей и с Арнаутами, служившими в нашей армии волонтерами, под начальством сербского капитана Буюклея, поджидал прибытия моста. Нечего и говорить, что храбрый атаман приветливо встретил передовых воинов отряда, который обнаружил, в страшной борьбе с могучими стихиями, столько мужества, усердия и смышлёности.

По догадкам генерал-лейтенанта Сысоева, силистрийские Турки расположились за островами близь реки Бота, а по этому и решили вытеснить их оттуда во что бы ни стало. Для этого назначили несколько десятков застрельщиков под командою архангелогородского пехотного полка майора Гуттарта, а при них и ракетную баттарею под управлением гвардейской артиллерии подпоручика Кавалевского, которые тотчас же и отправились вниз по Дунаю. Вслед за этим передовым отрядом, отплыл и сам генерал Шильдер, с авангардом и Арнаутами. Что же касается до плашкотов, то, по общему совету, положили собрать их на ночлег к тому месту, где расположен был небольшой отряд генерала Сысоева.

Майор Гутгарт, с своими удалыми застрельщиками, быстро полетел на легких лодках — очищать вход из Дуная в реку Бот и тем обеспечить дальнейшее плавание плашкотов. Скоро и часть турецкой флотилии, состоящая из трех канонерских баркасов, вооруженных орудиями малаго калибра, показалась со стороны Силистрии. Подплыв к архангелогородцам на картечный выстрел, Турки открыли пушечный огонь, не забыв однако, по обыкновению, огласить прежде воздух своими дикими криками. Майор Гутгарт не мог и думать на небольших лодках держаться на воде под неприятельскими орудийными выстрелами, а потому он тотчас же и отступил, причалив к своему берегу. Но в этот Самый момент явился на сцену, и очень кстати, подпоручик Кавалевский с конгревовыми ракетами, этими огненными змеями, которые своим гремучим и шипящим полетом в состоянии поколебать не только заносчивое мужество Азиятцев, но и ледяную прозаическую стойкость европейского строя. Надобно сказать, что силистрийские Турки тогда еще не имели понятия об этом огнестрельном снаряде, а по этому и немудрено, что первые пущенные подпоручиком Кавалевским ракеты произвели на них такое же действие, какое некогда произвел греческий огонь Феофана Протовестиария на воинов Игоря, которым от страха казался этот огонь «небесною молниею в руках озлобленного врага». Как-только удачное действие ракет привело Турков в ужас и беспорядок и они ударились [58] на-утек, генерал Шильдер с авангардом и Арнаутами присоединился к лодкам майора Гутгарта, и вместе с ними полетел преследовать отступавших Османлов. Он гнал их до самых истоков Бота, но здесь следовало ему остановиться, чтоб выждать прибытие плашкотов и вывести их благополучно из Дуная.

Вы помните, что мы оставили плашкоты на Дунае разбросанными бурею, и что надлежало им собраться на ночлег к тому месту, где расстался майор Гутгарт с храбрым атаманом Сысоевым. Начинало уже смеркаться, когда показались первые плашкоты. Вскоре за ними подошли и остальные. Все они благополучно причалили к берегу, и, благодаря молодецким распоряжениям генерала Шильдера, провели ночь в совершенной безопасности, имея большое пространство перед собою очищенным авангардным движепием, а с тылу прикрытые арриергардом.

Между-тем исчезли и тучи. Звезды и луна снова заблистали на чудесном классическом небе. Пока одна половина команды спала, другая, на страже, молчаливо расхаживала по мостовым накатам плашкотов. Все было тихо и только протяжные отклики часовых прерывало торжественное молчание. Но вот и скоро стал проясняться день, ясный и тихий. Экипаж встретил его с восторгом. Если справедливы слова поэта, что прекрасный день есть праздник, который небо дает земле, то этот день, после вчерашней бури, был настоящим праздником.

Часу в 8-м утра, плашкоты отчалили от берега; пользуясь напутным порывистым ветром, они так быстро полетели по теченью Дуная, что через два часа передние входили уже в реку Бот; по вдруг вслед за аррьергардом показалась часть рущукской флотилии. К-счастию, генерал Шильдер не дремал: предвидя появление неприятелей еще накануне, он поставил у самого истока Бота, с левой его стороны, 4 легкия орудия, на тех же паромах, на которых они прибыли из Аржиса, а против них, с правой стороны реки, поместил несколько ракетных станков о вместе с ними знаменитую «пушку-карнаушку», про чудные похождения которой паши старые пушкари рассказывают с восхищением. Она, изволите видеть, получила прозвание «карнаушки» с-тех-пор, как турецкое шальное ядро отбило у нее один из дельфинов, которые, как известно, торчат у всякого орудия наподобне ушей. И немудрено, что бомбардиры любили ее без памяти: на своем веку она ознаменовала себя такими блистательными выстрелами, что я сам помню, как артиллеристы ходили смотреть на знаменитую «карнаушку», как на какое-нибудь чудо. Но более всех любил ее артиллерийский капитал Заматаев, нерасстававшийся с нею в-продолжение всей кампании. Где «карнаушка», там уж верно и капитан Заматаев. Он сам ее наводит, сам понижает и возвышает, и если, в опасном случае, нужен верный выстрел, положитесь смело на «карнаушку»: она промахов не знает, как-будто заряжают ее заговоренными ядрами.

Как-только неприятельские шебеки показались из-за островов, артиллеристы приготовились к делу. Я забыл сказать, что Турки плыли под парусами на трех шебеках, но скоро одна из них укрылась за островами и после совсем не показывалась; другие же две, как-только [59] подплыли на пушечный выстрел от устья Бота, ядра и гранаты полетели на них с визгом и треском. Между-тем взревела и «карнаушка»: ядро ее прямо ударилось в одну из шебек, пробив подводную часть ее насквозь. Шебека затрещала и тотчас же стала опускаться на дно со всем своим грузом и экипажем. Не довольствуясь таким славным выстрелом, «карнаушка» обратилась на другую шебеку и одним ядром подбила у нее руль. Тогда майор Гутгарт, на небольшой лодке, бросился с застрельщиками вперед, чтоб отрезать подбитой шебеке отступление, а сербский капитан Буюклей, с своими отчаянными Арнаутами, аттаковал ее сзади. Вслед за ними и генерал Шильдер повел на абордаж десятка два стрелков вологодского пехотного полка. Таким образом, шебека, потеряв руль и аттаковаппая со всех сторон небольшими нашими лодками, приведена была в положение отчаянное. Турки, не видя другого средства к спасению, стали бросаться в воду, чтоб вплавь достигнуть своего берега, к которому спешила толпа Силистрийцев, спускаясь бегом с обрывистых скал, опоясывающих весь правый берег Дуная. Но наши пушечные выстрелы и ружейный огонь с застрельщичьих лодок скоро разогнали человеколюбивую толпу, потопив вместе с тем и большую часть неприятельского экипажа, который надеялся вплавь спастись от угрожавшей ему опасности. Тем и кончилась эта схватка наших неустрашимых пловцов с турецкими шебеками. Семь человек Болгар, которые не последовали за Турками, а остались на корветте, положили оружие и с торжеством были приведены к отрядному командиру. На взятом судне нашли богатый груз, состоявший из вина, водки, риса, муки, табака и других припасов. Все это досталось в руки сербского капитана, который первый взлетел на корвет в то время, когда еще его защищали Болгары. Что же касается до самой шебеки, то она тотчас же переменила веру и поступила в число судов православных.

Пока наши герои торжествовали над чалмоносцамн силистрийскими, все плашкоты успели благополучно войдти в реку Бот и потом уже безопасно продолжали плавание по лиману до самого Калараша.

На другой день после отправления моста в Калараш, генерал Шильдер долго совещался с начальником штаба 2-го корпуса о дальнейших действиях на Дунае. Генерал Герман полагал, что опасно оставить при истоках Бота столь слабый отряд, потому-что Турки, по всей вероятности, не замедлят напасть на него с значительными силами; но генерал Шильдер думал иначе и представлял, что, с удалением отряда, теряется возможность исполнить волю главнокомандующего, которая, как уже мы знаем, сообщена была генералу Шильдеру в предписании начальника штаба армии и заключалась в четырех пунктах. Первый из этих пунктов, то-есть спуск моста, был уже исполнен с неожиданным успехом; оставалось привести в исполнение остальные три, а именно:

1) Занять и укрепить левый берег Дуная;

2) прекратить сообщение между Силистрией и Рущуком; и наконец

3) приготовить материалы для предстоящей осады Силистрии. [60]

По окончании совещаний, генерал Герман отправился в город Бухарест, чтоб там донести графу Палену о благополучном отравлении плашкотов в местечко Калараш, а вместе с тем и испросить согласия его на дальнейшие действия отряда по Дунаю. Граф Пален благодарил за первое и согласился на второе.

Как-только корпусный командир предоставил генералу Шильдеру полную свободу — ведаться с Турками на Дунае, он начал с того, что заложил по обеим сторонам истока реки Бота сомкнутые укрепления, а вместе с сим и приказал вооружит шебеку, отбитую у Турков, полевыми орудиями, с тем, чтоб она могла в-последствии содержать на Дунае брандвахту, которую, пока, по-необходимости, содержали плохие паромы, устроенные еще в Аржисе под пловучие батареи. Надобно сказать, что отряд, в-продолжение всей экспедиции, соблюдал самые строгие меры осторожности. У острова, лежащего против самого устья реки Бота, стояла день и ночь на якоре большая лодка с застрельщиками, а при ней две маленькия лодки, для разъездов в ночное время. Кроме того, близь брандвахты, на самой средине Дуная, крейсировало несколько небольших лодок с застрельщиками, и одна лодка большая, на которой уставлены были ракетные станки. Наконец, сербский капитан, Георгий Буюклей, с своими Арнаутами, беспрерывно разъезжал вверх по Дунаю. Все это достаточно обеспечивало отряд от внезапных нападений.

Для усиления же баттарей, доставлены были из Калараша 4 турецкие орудия, с полною к нам прислугою. Но генерал, не довольствуясь этою артиллериею, приказал обтесать нз дерева несколько болванов, имевших вид орудий, и положить их в пустые амбразуры, чтоб придать в мнении противника возможно-большую важность своим ботовским укреплениям. Нет сомнения, что, при действии из баттарей, перетаскивали настоящие орудия от одной амбразуры к другой, но вероятно эта артиллерийская хитрость ускользнула от внимания Турков, потому-что в-последствии они чистосердечно признавались, что считали наши баттарей неприступными по множеству осадных орудий, коими они были вооружены.

Пока отряд занимался приготовлением материалов для предстоящей осады Силистрии и постепенным усовершенствованием своих ботовских укреплений, проснулись, и Турки, явившись на сцену со всеми своими достоинствами и недостатками: с отчаяпным мужеством в пылу битвы и с отсутствием всяких тактических соображений. Так, например, высмотрев внимательно наши баттареи, они решились и на своем берегу устроить что-нибудь подобное, и потому придумали вырыть посредине горной покатости окопы, которые и были окончены в одну ночь. С рассветом же другого дня, они вытащили из ущелья несколько орудий, сдвинули их в окоп и тотчас же открыли с них огонь по нашей брандвахте, которая крейсировала, как я уже сказал, на самой средине Дуная. Бой был неровен. Неприятельские ядра подбили паром в нескольких местах, и он, отстреливаясь, принужден был спуститься [61] по течению, чтоб стать вне выстрелов ¹. Тогда Турки, восхищенные своею удачею, обратили орудийный огонь на наши береговые укрепления; но этот огонь не мог причинить ботовским баттареям значительного вреда, потому-что направлен был с окопов, вырытых на слишком-большой возвышенности. Турки сами это заметили, но, по азиатскому обычаю, для поправления своей глупости, они сделали еще большую глупость, то-есть, перенесли свою баттарею на самую возвышенную точку горной покатости. После этого, орудийные их выстрелы сделались уже почти совсем-недействительными: ядра и гранаты, падая с треском и визгом, хоронили себя за-живо и без рикошетом к мягком и иловатом грунте земли, так-что наши солдаты скоро привыкли к этой пустой канонаде и совсем перестали обращать на нее внимание, расхаживая спокойно по своему берегу и производя большую часть работ вне баттарей, на открытом месте. Они варили даже кашицу под неприятельскими ядрами. Так один казак, усевшись на-корточках перед огоньком, с наслаждением смотрел на котелок, в котором кипела его кашица, помешивая ее по-временам длинною щепкою. Вдруг ядро с визгом ударилось у самого огня. Казак опрокинулся на спину и замотал руками и ногами.

— Увы! Грицко убит! закричали прочие кашевары, подбежав с участием к казаку.

Но Грицко был живёхонек. Его обдало только грязью с ног до головы. Из любопытства вырыли ядро и нашли, что оно углубилось в землю на несколько футов по прямому направлению от устроенной на горе турецкой баттареи, и, вероятно, ударилось под весьма-большим углом падения, почему и прекратило дальнейшую прогулку но вашему берегу.

Вот еще пример, подтверждающий недействительность выстрелов вновь-устроенной на гор неприятельской баттареи. Однажды вздумалось генералу Шильдеру испытать в деле шебеку, отбитую у Турков, а вместе с тем и ознакомить своих артиллеристов с перестрелкою на воде. Но, без парусов и руля, трудно было пустить шебеку на произвол Дуная; поэтому и придумали следующее средство: прицепили к ней длинный канат и посредством этого каната стали двигать ее и вверх и вниз по Дунаю, как-будто опасаясь, чтоб она также не изменила православным, как некогда изменила поклонникам пророка. Как-только шебека подошла на картечный выстрел к неприятельским баттареям, Турки тотчас же узнали свою изменницу и с криками «аллах!» открыли по ней сильный орудийный огонь. Наши артиллеристы, плававшие на ренегатке-шебеке, отвечали им тем же, и перестрелка загорелась. Невыгодная позиция турецкой баттареи дала решительный перевес нашим пушкарям: они не только долгое время могли держаться под выстрелами на [62] самой средине Дуная, но и подбили неприятельское орудие, которое в это время тащили чалмоносцы на гору.

До-сих-пор, как вы сами видите, Турки играли с вашим небольшим отрядом, как-будто кошка с мышкою. Но вог настал час, в который они ввились во всем своем грозном величии. Это было 15-го апреля, за два дня до св. Пасхи, в страстную пятницу. Ночью приплыла силистрийская флотилия и остановилась в 700 саженях от устья Бота. Она состояла из 3-х больших вооруженных судов, нескольких судов меньшей величины и из лодок с десантными войсками, скрывавшихся, как обнаружилось в-последствии, в заливах и за островами.

В это же время и начальник штаба армии прислал известие, что, по полученным донесениям от разъездов, рущукскал флотилия плывет уже к истокам Бота.

После этого не оставалось более сомнения, что наконец Турки осмотрелись и решились уничтожить небольшой отряд наших героев, состоявший не более как из трех или четырех батальйонов пехоты, нескольких орудий и конгревовых ракет, пяти или шести лодок, включая в это число и шебеку, наконец из нескольких пловучих баттарей, устроенных на весьма-плохих паромах. Подумайте, что мог предпринять такой ничтожный по своим силам всравнении с силами неприятельскими отряд, когда Турки готовились накрыть его со всех сторон. Обороняться? — но чалмоносцы, сдвинувшись от Силистрии и Рущука к устью Бота, опрокинут все, что ни встретится им на пути их натиска; — отступить? — но тогда все геройские усилия отряда, чтоб укрепить левый берег Дуная и чрез то прекратить сообщения двух крепостей, это важное по тогдашним обстоятельствам сообщение, посредством которого Силистрия могла и ожидала получить из Рущука огромиые запасы и средства для предстоящей ей обороны, — все это пропадет даром. Притом же, всякое отступление с нашей стороны могло уронить нас в мнения противника, возвысить его мужество, а главное, придать ему силу воли и решимость в предприятиях наступательных, чего, благодаря Бога, до-сих-пор не замечалось у Турков. И так, оставалось одно только средство к спасению — это самим аттаковать неприятеля и если не разбить его, то по-крайней-мере изумить смелостию предприятия. Воюя с Турками, не мешает иногда повторять правило французского Философа: sur un terrain glissant il faut toujours faire un pas hardi. Вспомните графа Румянцева под Кагулом. У него было не более семнадцати тысяч регулярных войск, когда впереди его стояла турецкая армия в сто пятьдесят тысяч, а с тылу гарцовали Татары толпами бесчисленными. Положение до крайности отчаянное! Но граф, вместо того, чтоб отступать или обороняться, сам напал на Турков и, отбросив их к Дунаю, взял в добычу лагерь и 140 орудий!

Генерал Шильдер, как-будто вдохновенный свыше, решился повторить в миньятюре чудесный подвиг графа Румянцова под Кагулом. Он созвал частных начальников отряда и торжественно объявил им, что они окружены неприятелем, и что им не остается другого [63] средства к спасению чести русского оружия, как предупредить намерение Турков и ударить на них всеми силами.

— Господа! говорил генерал своим храбрым сослуживцам: — я знаю Турков. Посмотрите, они прийдут христосоваться с нами огнем и железом в самый день св. Пасхи, полагая, что в этот торжественный для нас праздник, мы загуляем и забудем о мерах предосторожности. Надобно непременно предупредить их и вознаградить маловажность наших сил пред неприятельскими выгодою нечаянного нападения.

Все согласились с мнением генерала и общим советом положили — аттаковать флотилию силистрийскую на рассвете с 16-го на 17-с число. Приготовления были следующие.

В ночь на 17-е число устроили баттарею из грязи ²и камыша для 4-х орудий, прямо против неприятельских судов, стоявших на якоре у правого берега Дуная. Подле этой баттареи поставили плоты с орудиями и ракетами, а несколько-ниже спустили ренегатку-шебеку. Застрельщики и мушкатеры заняли особые лодки. Все эти приготовления производились без шума и суеты, а потому и немудрепо, что, покровительствуемые темнотою ночи, она были скрыты от наблюдений неприятеля. Что же касается до ботовских укреплений, то их поручили одному старому бомбардиру, дав ему в команду несколько деньщиков, потому-что весь отряд, без исключения, предназначался к делу против силистрийской флотилии; но чтоб этот седой пушкарь не затруднялся в своих действиях, предварительно навели каждое орудие вдоль Дуная, по направлению к Рущуку, зарядили пушки ядрами, а единороги гранатами, поставили трубки, словом совершенно приготовили баттареи к действию, так что деньщикам оставалось только, в случае появления неприятеля со стороны Рущука, по команде бомбардира, подбежать к орудиям и приложить зажженные фитили к трубкам. После этого, как не согласиться, что генерал Шильдер великий мастер на изобретения: построив в одну ночь баттарею из грязи, он в ту же ночь сформировал прислугу из деньщиков, хотя прислуга при орудиях отличается от прислуги при офицерах столько же, сколько служба в поле от службы в передней...

Едва заря начала заниматься, как наши артиллеристы стали пристально высматривать правый берег, чтоб скорей подметить неприятельские суда и первым открыть по ним огонь, но, к удивлению их, они ничего не могли рассмотреть у противника, скрывавшегося в густом мраке. Надобно сказать, что левый берег Дуная, совершенно-открытый к востоку, освещается, при восхождении солнца, несколько ранее берега правого. По этому не мудрено, что Турки, завидев боевое расположение нашего отряда прежде, нежели наши артиллеристы могли заметить суда их, первые открыли пушечный огонь, который послужил для нас и [64] сигналом для начатия действия, и целью для наведения орудий. Баттареи сразились, и гром орудийных выстрелов торжественно приветствовал зарю нового дня, раздавшись глухими перекатами по окрестным скалам и ущелиям. Вслед зл ядрами и гранатами заметили и конгревовы ракеты, которыми во вес время действий на Дунае распоряжался с особенною ловкостию подпоручик гвардейской артиллерии Кавалевский. Сперва одна полетала огненной змеею над темною поверхностию Дуная; за ней другая, и эта прямо в кононерскую лодку. Искры как-будто от фейерверочного бурака блеснули от ракеты и обхватили весь бок неприятельской лодки; потом показался дым, а за ним и пламя, как огненная лава, с треском взвилось над палубой. Все это было делом мгновения, и турецкий корвет, загоревшись, осветил дорогу нашим застрельщикам, которые тотчас же и двинулись на своих маленьких лодках к неприятельскому берегу.

Между-тем, пушечный огонь не умолкал ни на минуту. Турки едва успели зарядить в четвертый раз свои орудия на береговых баттареях, как суда их, поражаемые меткими выстрелами нашей артиллерии, отрубил якорные канаты и с поспешностию стали спускаться вниз по течению. Наши артиллеристы усилили огонь, а застрельщики, изумленные такою неожиданною удачею и в упоительном чаду только-что разгоревшейся битвы, полетели со всею верою в свое превосходство вслед за противником...

Но в это время раздались пушечные выстрелы близь ботовских укреплений. Рущукские Турки, в значительноме числе, на огромных судах и маленьких лодках, которые покрыли собою весь Дунай, грозно спускались по течению. Эта минута, поистине, была самая критическая для нашего отряда! Генерал Шильдер не мог не видеть опасности, угрожавшей его ботонским укреплениям со стороны Рущука, а потому он и принужден был тотчас же прекратить свое преследование за флотилиею силистрийскою.

Не медля ни минуты, генерал приказывает отряду возвратиться как-можно скорее к береговым баттареям; прежде же всего отсылает на особых лодках артиллеристов, чтоб они успели во-время подать руку помощи старому бомбардиру. Но он, сказать правду, забыл и думать о своих товарищах. Не постигая критического положения отряда, потому-что привык заботиться только о своем деле и не обращать внимания на то, что делается по сторонам его, наш старый бомбардир префлегматически расхаживал по вверенным ему укреплениям, покрикивая на деньщиков, чтоб они поочереди открывала огонь из паведопных уже но Дунаю орудий. И надобно сказать, что, к счастию отряда, зти орудия, как-будто соревнуя пушке-карнаушке, почти не делала промахов. Впрочем и не могло быть иначе, когда весь Дунай, от одного берега до другого, покрылся турецкими судами. Каждое ядро непременно ударялось в какую-либо из неприятельских лодок, из которых одни тотчас же опускались на дно реки, а другие, не столь поврежденные, но немогшие долго держаться на воде, старались укрыться от наших выстрелов, причаливая к своему берегу. Когда же возвратился отряд и остановился [65] на-время, в виду неприятеля, у своих береговых баттареи, смятение приметно распространилось между Турками. Тогда не трудно было заметить по нерешительным движениям их лодок, что они отказались уже от намерения действовать наступательно. И действительно, отряд наш не успел еще приготовиться к натиску, как вся рущукская флотилия, поражаемая прицельными выстрелами артиллеристов, сменивших уже деньщиков, стала мало-по-малу останавливаться и наконец совсем остановилась. Десантные войска, которые еще до начатия дела вышли на левый берег, чтоб аттаковать наши баттареи с сухого пути, заметив расстройство и замешательство между своими корветтами, смутились в свою очередь и бросились на лодки. Наконец и вся флотилия, состоявшая из трех мачтовых военных судов и 20-ти малых баркасов, вооруженных фалконетами, обратившись к нам кормою, удалилась за острова, за которыми скрывалась до начатия дела.

Так кончилась эта чудесная схватка клочка русских воинов с двумя флотилиями турецкими, и я думаю, что многим она покажется невероятною. Но, господа неверующие, возьмите на себя труд вникнуть в историю наших войн с Турками и пересчитайте надосуге все одержанные нами над поклонниками пророка победы от 1737-го года по 1829-й, победы Минина, Румянцева, Суворова, Багратиона, Милорадовича, Каменских, Кутузова и наконец Забалканского! Везде вы увидите один и тот же результат: Турки, с своими стотысячными толпами, не могли никогда состязаться в поле успешно с нашими незначительными по силам армиями. От-чего же это происходит? спросите вы. Во-первых, от-того, что мы Русские, а они Турки; во-вторых, потому-что сила наших армий всегда была основана на единодушии безусловной покорности младших старшим, а Турки, как известно, в своих беспорядочных рядах не отличаются строгою подчиненностию, у Турков подчиненность слаба. Притом, наши военачальники, даже простые офицеры, считают за стыд не довершить своего образования и постоянно изучают обязанности своего благородного звания, а у Турков, как вы сами, может-быть, слыхали, тот офицер уже достаточно образован, который умеет показать солдату приемы ружьем, потому-что в этом состоит у них, как я знаю достоверно, большею частию энциклопедия военной науки. Русские войска, для успешного действия против Турков, почти с каждой компанией на Дунае приобретали большую опытность в тактике. Так, на-пример, во времена Миниха, наша армия составляла один продолговатый карре, прикрытый рогатками; но после компании 1774 года, по справедливости названнной румянцовской, уничтожили и рогатки и этот продолговатый карре, заменив его несколькими, меньшей величины, карреями, которые удобнее могли и двигаться и действовать. В-последствии, и эта румянцовская тактика усовершенствовалась: князь таврический, в 1791 году, каррев, которые составлялись каждый из двух батальйонов, приказал располагать уступами в две линии, чтоб они могли взаимно покрывать друг друга с боков. Но пока мы таким образом совершенствовались в тактике, что вьиграли в войне Турки? Довольствуясь своим отчаянным мужеством, они никогда не обращали должного внимания на боевые [66] порядки и на маневр тактический. Вся их тактика, как прежде так и теперь, единственно состоит в том, чтоб укрепиться в лагерь, обеспечить местностию его фланги и потом встретить неприятеля перед его фронтом толпами многочисленными, мужественными, но всегда беспорядочными. Словом, каждый мусульманин выходит в поле, без малейших понятий о теории военного искусства, а каждый из частных начальников дерется у них, как ему заблагорассудится, мало заботясь о чести оружия других отрядов. Вспомните, когда в 1810-м гогу значительный отряд турецкий схватился с войсками графа С. М. Каменского на силистрийской дороге, близь деревни Большой-Чифлик, и когда он, поражаемый на всех пунктах, просил помощи у своего большего резерва, что отвечал на это верховный визирь! «Я не намерен» говорил этот себялюбивый военачальник: «подвергать опасности свою армию, и выйду только для нанесения неприятелю последнего удара, если дела приймут хороший оборот». Но он не дождался этого оборота, потому-что граф Каменский, как известно, разбил тогда Турков на голову ³. Не так ли поступил и у ботовских укреплений начальствующий паша над рущукскою флотилиею? Вместо того, чтоб подкрепить Силистрийцев всеми силами, он долго скрывался за островами и вступил в дело тогда только, когда суда флотилии силистрийской бежали с поприща битвы. Это одно обстоятельство могло уже отбить охоту у Силистрийцев, при начале дела, идти на решительный приступ против отряда, силы которого вовсе им были неизвестны, а укрепления, возвышавшиеся у берегов истока Бота, громко и грозно говорили в нашу пользу.

Как-только отряд уверился, что опасность, угрожавшая ему, миновалась, он обратился с благодарственною молитвою к Богу. Полковой священник установил на барбете одного из укреплений, дымившегося еще боевым порохом, святой палой, и перед ним преклонились благочестивые герои, благодаря Всемогущего не за одержанную победу над неприятелем, а за чудное спасение от угрожавшей им погибели. Эта минута была минутою торжества целого отряда. Общий восторг разделяли даже деньщики, потому-что и они принимали участие в деле. Что же касается до офицеров и солдат, то после этого славного дня, они еще более возвысились в собственном мнении, считая себя решительно-непобедимыми. Мне даже кажется, что еслиб они слыхали что-нибудь об «Илиаде» Гомера, то, верно, сравнили б себя с Ахиллесом неуязвляемым, тем более, что Турки, действуя с своих через-чур-возвышенных баттарей уже несколько дней сряду, не могли ранить ни одного из них.

Но вот и настал радостный день св. Пасхи, этот торжественный и священный день для каждого христианина. С вечера Божией субботы отслужили всенощную, а в самый день светлого праздника обедню, за которой благочестивый отряд громко и от полноты чувств повторял [67] несколько раз пророческий псалом Давида: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его!». — После обидно, христолюбивые воины, облобызавшись, разделили между собою несколько яичек, с трудом добытых в окрестных селениях. Какое умилительное зрелище представлял этот отряд, окруженный со всех сторон нечестивыми врагами, брошенный далеко от своей родины и строго-исполняющий, посреди кровавых битв, обряды христианина!..

В полдень офицеры собрались к общему обеду, который, в обыкновенные дни, по своей скудости, очень походил на спартанские сисситии, но в этот день был приправлен молдавским вином и кусками битого мяса. Притом, присутствие генерала Шильдера много способствовало к оживлению офицерской беседы. Начались тосты, а за ними и веселые куплеты, и все это за манерками молдавского вина. Вдруг, в конце обеда, счастливая мысль блеснула в голове генерала. Он приподнялся с своего места и громогласно предложил офицерам увеселительную прогулку по Дунаю. Все приняли с восторгом предложение своего начальника и тотчас же занялись приготовлениями. Начали с того, что с турецкой шебеки, находившейся у нас в услужении, сбили с мачты полумесяц и на место его прикрепили крест. Потом приготовили другие лодки, разукрасив их чем могли. Наконец вычистили орудия и вымыли лафеты, и все это было сделано не болье как в час времени. Предположено было кататься по Дунаю всем лодкам имеет, с музыкой и песенниками, но на всякий случай, генерал приказал частным начальникам, чтоб люди были в готовности к бою.

В 6 часов утра, отряд двинулся вверх по Дунаю, с полковою музыкою и песенниками. Турки, удивленные такою небывалою серенадою на водах древнего Истра, украдкою выползли из-за своих ущелий на край берега, чтоб насладиться барабанными звуками архангелогородского полка. Но экипаж рущукской флотилии верно не принадлежал к разряду меломанов, потому-что ни одна из ее лодок не показалась из-за своего убежища. Однако, отъехав версты за три от Бота и поравнявшись с островами, передовые наши лодки наткнулись на несколько шебек неприятельских. Тогда песни и музыка замолкли; артиллеристы же, по условленному знаку, стали с зажженными фитилями по своим местам. Таким-образом группа гуляющих меломанов разом превратилась в грозных воинов, готовых, по первому призыву, лететь в огонь и воду, в настоящем смысле этих слов.

И вот раздался первый залп с наших паромов, и ядра с треском застучали по турецким шебекам. За ним взревел другой и третий залп. Турки оробели, полагая, вероятно, что нашим силам счета нет, когда мы так беззаботно и весело решаемся аттаковать их везде, где только можем провести наши лодки. Поэтому неудивительно, что отпор не соответствовал смелости натиска и успех превзошел всякое ожидание. Рущукская флотилия, едва-отвечавшая на наши выстрелы, с шумом и с криками стала трепать вверх по Дунаю.

Как-только отряд возвратился в свой Гибралтар (так называл шутя покойный генерал Герман ботовские укрепления), новая картина [68] представилась взорам изумленных силистрийских Турков. День уже догорал на западе; солнце садилось в темных тучах, а вечерние тени, скатываясь с обрывистых скал правого берега, черными полосами ложились по Дунаю. Скоро и совсем стемнело. Вдруг крест, осенявший ренегатку-шебеку, загорелся в воздухе ярким и разноцветным огнем. Его осветили артиллеристы фонарями, которые они успели сделать на-скорую-руку из цветной бумаги. «Ура!» раздалось на всех лодках. Музыка заиграла народный гимн, и весь отряд, сняв шапки, запел вместе с песенниками: «Боже, Царя храни!» Минута по истине торжественная! И заметьте, все это сделалось без приказаний, само-собою.

О благополучном окончании предприятия и о победе, одержанной, так-сказать, нечаянно, над двумя турецкими флотилиями, генерал Шильдер не замедлил донести корпусному командиру, графу Палену. Вместе с этим донесением он и представил проект о дальнейших наступательных действиях, посредством которых надеялся достигнуть следующих результатов:

1) Овладеть большим островом, против Силистрии, где с большею удобностию можно будет продолжать заготовление осадных материалов, и

2) устроить баттареи на левом берегу Дуная, против самой крепости, вооружив их осадными орудиями.

Корпусный командир, имея в виду, что продолжение наступательных действий ботовского отряда может не только облегчить, но и ускорить предстоящую осаду Силистрии, охотно изъявил согласие на новое предприятие генерала Шильдера; но чтоб более обеспечить успех столь смелого предприятия, граф приказал усилить ботовский отряд 4-мя конными орудиями и частию пехоты.

Спустя несколько дней после этого распоряжения, корпусный командир сам отправился к ботовскому отряду, чтоб лично осмотреть его положение и средства, которыми владел он для действий на воле. Генерал Шильдер выехал на встречу к своему начальнику. Первая лодка, которая попалась на глаза графу, была — ренегатка-шебека. Обожженная, подбитая в корме, с кривою мачтою, которая едва держалась, она походила скорее на барку, вытащенную на берега, для ломки, нежели на боевое судно. Возле нее стояли три или четыре несчастные парома, с орудиями и ракетными станками, а в-заключение несколько лодок для застрельщиков. Когда граф уверился, что вся морская сила ботовского отряда состояла только из этих паромов м шебеки, то он, обратясь к генералу Шйльдеру, сказала, с усмешкою:

— Да с чем же вы хотите вступить в бой с флотилиями, в виду самой крепости? Посмотрите, что у вас есть! прибавил от, показывая с улыбкою на шебеку: — bonnet Ыапс et blanc bonnet, и больше ничего.

— Но эта одна шебека, отвечал генерал Шильдер с почтительностию, но также в шутливом тоне: — стоит целой флотилии; она чудесный талисман, врученный мне поклонниками пророка на то, чтоб я их бил во всякое время, без жалости и страха на волнах седого Истра.

Граф улыбнулся. [69]

Потом разговор принял оборот серьёзный. Генерал Шильдер, уверенный в необходимости удержать до конца приобретенную его отрядом поверхность, оросил у графа позволения — действовать решительно и вытесиять Турков во всех пунктах . И действительно, каков бы ни был проект, представленный генералом Шильдером, но если однажды он был одобрен, то надлежало приводить его в исполнение с силою и деятельностию. Особливо в тогдашних обстоятельствах опасно было ботовскому отряду действовать ощупью. Граф склонился на эти убеждения, однако повторил генералу, чтоб он никак не пренебрегал мерами осторожности, которые на войне никогда, не лиишние. Потом, поблагодарив людей за службу и усердие, за мужество в битвах и за терпение в трудах, граф простился с отрядом и отправился в Калараш.

Как-только корпусный командир уехал, генерал Шильдер подвинул свой отряд на две версты вперед по берегу Дуная, и там устроил новую баттарею, оставив однако за собою укрепления про реке Боте. Главная цель заложения этой баттарей состояла в том, чтоб, под прикрытием ее огня, сперва обеспечить переезды через береговые глубокие проливы к тому месту левого берега, которое находится против большого силистрийского острова, а потом вдруг перейдти со всем отрядом на этот остров и там немедленно укрепиться. После удачного исполнения этого предположения, занятие остальной части левого берега Дуная против самой крепости становилось не только вероятным, но почти и несомненным.

Против повой баттареи лежал небольшой остров, на оконечности которого Турки легко могли устроить баттарею и обстреливать с нее наш берег на большое пространство. Надобно было обнаружить намерения Турков относительно этого острова, и, по возможности, воспрепятствовать им на нем укрепиться. Для этого, генерал Шильдер решился сделать усиленную рекогносцировку всему острову. Капитан Гришин (вологодского пехотного полка), находившийся с своими стрелками неотлучно при генерале, сам вызвался привести в действие это намерение, и тотчас же отчалил с застрельщиками от берега. Вышедши на берег острова, он смело стал подаваться во внутренность его, но не прошел и пол-версты, как наткнулся на Турков, которые напали на него с остервенением. В этом случае капитану ничего более не оставалось делать, как ретироваться. Отстреливаясь на каждом шагу, он стал отступать в порядке, и едва достиг берега, как его застрельщики бросились в лодки и живо отчалили от острова. Между-тем, наша флотилия открыла орудийный огонь, но это не помешало неприятельским артиллеристам выдвинуть несколько орудий на оконечность острова и в свою очередь открыть с них огонь по нашим судам, которые тотчас же и отступили к левому берегу. Тогда явилась на сцену «пушка-карнаушка», а вместе с нею и капитан Заматаев. Пушечный огонь загорелся на нашем берегу ев такою силою, что Турки скоро принуждены были совсем умолкнуть и даже свезти свои орудия во внутренность острова.

На другой день после рекогносцировки острова, генерал Шильдер, [70] сдав команду старшему по нем штаб-офицеру, отправился, по требованию кориусного командира, на короткое время в Калараш. Там, обозревая остров в зрительную трубу, заметил он на нем необыкновенное движение Турков. Видно было явственно, что они устроивали баттарею на оконечности острова. Вскоре после этого раздались и пушечные выстрелы, с острова и с левого берега. Между-тем, в глазах генерала поднялась и силистрийская флотилия, которая, на парусах, по попутному ветру, стрелою понеслась на помощь острову. Все это до того его встревожило, что он тотчас же бросился к графу Палену и, испросив у него позволение, полетел из Калараша на курьерских.

Переехав на каючке последнюю речку близь ботовских укреплений, генерал Шильдер нашел свой отряд в самом жалком состоянии: суда и лодки были уже втянуты в реку Бот и, прижавшись к берегу, стояли, бедняжки, пригорюнясь в бездействии; пехотинцы же, вместе с артиллеристами, засели в укрепления, подпустив к себе Турков на самое близкое расстояние и дозволив дессантным их войскам овладеть всеми местами на левом берегу, которые достались нам после таких усилии и опасностей. Надобно заметить, что ботовский отряд мог казаться грозным неприятелю только до-тех-пор, пока держала, его от себя в линии орудийного огня; но однажды допустив отчаянных басурман к своим укреплениям, должно было схватиться с ними в рукопашную, и тогда, без всякого сомнения, наш слабый числом штыков отряд, терял все свое превосходство. К довершению удара, генерал вскоре заметил неприятельскую шалупу, причалившую к небольшому острову, лежавшему прямо против ботовских укреплений. На этом острове еще при начали действии на Дунае, поставлено было одно осадное орудие под прикрытием эполемента, которое обстреливало Дунай по средине его течения и которое, по недосмотру, оставлено было без надлежащего прикрытия. Турки с остервенением бросились на это орудие и тотчас же его заклепали.

Я слышал, что внезапное появление генерала Шильдера было для отряда самым торжественным праздником. Тогда взоры всех обратились к нему с восторгом, надеждою и искреннею преданностию. Мне говорили также, что он взлетел не в баттарею, но на бруствер баттареи, и в эту минуту решительно походил на любого героя баснословной Греции: так он был грозен и величествен. Неприятельские ядра и гранаты свистали над его головою, но он, предавшись весь одной мысли — спасти отряд, а с ним вместе и честь русского оружия, не думал об угрожавшей ему опасности.

Поздоровавшись с солдатами, генерал скомандовал во весь голос: «Ребята, с Богом опять вперед! Стрелки по камышам; флотилия на воду, прямо на турецкую; конная артиллерия ⁴ вперед вслед за стрелками».

Вес закипело, все ожило, и через минуту отряд дружно бросился на встречу изумленным Туркам, которые не верили глазам своим, видя [71] это решительное и внезапное наступление с нашей стороны. Поручик Ротмистров первый открыл действие. Он подскакал с своими легкоконными орудиями на ближайший картечный выстрел от неприятельской цепи и открыл огонь с одного взвода по войскам дсссантным, а с другого по флотилии. Выдержав залпа три, эта последняя стремительно бросилась от берега, едва отстреливаясь из своих неуклюжих пушченок. Отступление флотилии распространило смятение и между войсками дессантными, которые пуще всего боялись быть отрезанными от берега. Однако они еще отстреливались некоторое время упорно, но вскоре, теснимые застрельщиками архангелогородского полка и поражаемые картечью из конных орудий, стали приходить в расстройство и подаваться мало-по-малу к берегу. Тут подоспела и наша ботовская флотилия, которая тотчас же стала действовать в согласии с баттареями, расположенными на берегу. Вскоре после этого дессантные войска совсем расстроились, ударились в бегство и, достигнув берега, с величайшею поспешностию и в смертельном страх ринулись в стоявшие там лодки. Смятение их, по словам очевидцев, в это время доходило до безумия. Многие, не успев вскочить в лодки, бросали в волны свое оружие и вслед за ним сами кидались в сердитый Дунай. Другие стреляли из пистолетов по своим единоверцам, когда они, не внимая отчаянным их крикам, отчаливали от берега. Наконец были и такие, которые, не успев вскочить в лодку, обращались назад и, как сумасшедшие, кидались под картечные выстрелы наших орудий. Словом, всякий спасался, как мог, не заботясь о других: некоторые лодки отчаливали от берега с тремя или четырьмя пассажирами, тогда как каждая из них могла поднять до двух десяткове напуганных чалмоносцев. Флотилия наша преследовала бегущих до-тех-пор, пока они не пропали у нее из вида, укрывшись за острова, поросшие густым кустарником.

Осмотревшись и отдохнув после такого трудного и блистательного подвига, отряд снова явился с торжеством на том месте, где оставил его накануне генерал Шильдер. На другой день, двинувшись далее по берегу, он встретил на пути своем большие затруднения в переходах через проливы, которые нарочно для этого заваливали фашинами. Случалось даже переходить вплавь некоторые из проливов, потому-что не было никакой возможности завалить их фашинами от сильного возвышения воды в Дунае. Пока наши герои боролись с препятствиями, которые представляла им сама природа на каждом шагу, вдруг раздалась тревога по отряду.

— Спасайте, спасайте! кричали солдаты: — наш корабль погибает!

И действительно, канат, которым тащили ренегатку-шебеку, оборвался, и быстрое течение Дуная прямо понесло ее к турецкой флотилии. Не было надежды, чтоб она могла остановиться на якоре, потому-что еще в прежних делах она потеряла свой большой якорь, а запасный был так мал и на таком тонком канате, что на нем невозможно было остановиться посредине реки. Генерал Шильдер был верхом, когда заметил несчастие шебеки. Он дал шпоры своему коню и бросился с ним в реку, подзывая к себе паромы с орудиями и лодки [72] с стрелками, которые тотчас же и подплыли к берегу, чтоб спасти своего генерала. В эту минуту общего смятения; шебека, приблизившись к неприятелям на пушечный выстрел, вдруг открыла по пим усиленный огонь из своих орудий. Турки, слыша отчаянные крики людей, всего отряда и притом видя быстрое движение шебеки, приняли все это за решительный с нашей стороны натиск, и тотчас же ударились в бегство. Генерал Шильдер, желая не разуверять Турков в их заблуждении, приказал вслед за шебекою пуститься паромам с орудиями, под прикрытием малых лодок с стрелками; но эти последние не могли уже догнать бегущего на всех парусах неприятеля, и помогли только шебеке возвратиться к отряду, который приветствовал ее возвращение радостными криками «ура!».

Надобно было не-медля воспользоваться счастливою развязкою этого нечаянного и так-сказать невольного наступательного движения, которое открывало отряду прямой путь к его цели, то-есть, к занятию заветного острова, лежащего против Силистрии. Поэтому генерал Шильдер тотчас же и двинул весь отряд вперед. Когда же наступил вечер, люди сели на лодки и, без затруднения, переправились на пустынный, поросший бурьяном остров, укрепив на скорую руку и кое-как северную его сторону. Нечего и говорить, что отряд на острове расположился таким образом, что его нельзя было заметить с крепостного вала Силистрии.

После занятия острова, оставалось отряду совершить еще один подвиг, чудесный и блистательный, о котором давно уже размышлял генерал Шильдер. Пока Турки не пришли еще в себя, надобно было поспешить занятием левого берега Дуная против Силистрии и тем открыть прямое сообщение с Каларашем. Для этого генерал вознамерился переправить часть войск с острова на берег, а пионерам приказал устроить на вдавшемся в реку берегу, против острова и крепости, баттарею, для которой заложить сначала траншею, чтоб прикрыть людей от выстрелов с флотилии. Я забыл сказать, что и со стороны Калараша, против северной оконечности крепости, также устраивались баттареи, которые много способствовали к занятию левого берега Дуная против Силистрии.

Конные орудия, под командою поручика Ротмистрова, первые открыли дорогу отряду генерала Шильдера для занятия означенного левого берега. Этот артиллерийский офицер сам вызвался сбить небольшие толпы Турков с берега, и потом засесть с своими орудиями в укрепления, которые были еще устроены нашими войсками в прошедшем году и представляли довольно-удобную защиту от крепостных выстрелов. Чудный и изумительный маневр представил этот конно-артиллерийский дивизион не только для нас, но и для Турков! По команде: «марш-марш!» он ринулся стрелою справа в одно орудие, среди белого дня и под выстрелами не только всей флотилии, но и крепостных верков, обращенных к Дунаю. Первое орудие, подскакав к полуразвалившимся уже укреплениям, мигом повернуло налево, прислуга бросилась на землю, орудие слетели с передка, и выстрел раздался; потом другие орудия, одно за другим, подскакали к первому и открыли огонь из-за [73] обвалившихся брустверов, то картечью по Туркам, которые в ужасе бежали с берега, то ядрами по флотилии, которая пряталась под выстрелы своих крепостных верков. Все это делалось так живо и так стройно, что пехотинцы и казаки, смотря на великолепную скачку конно-артиллеристов, невольно приветствовали их громким «ура!». Какая чудесная награда, эта хвала солдатской правды, которую храбрый поручик Ротмистров вырвал, так-сказать, насильно у своих сослуживцев! Я уверен, что эта минута была самою лучшею минутою в его жизни...

Блистательный подвиг четырех конных орудий, очистив совершенно левый берег Дуная против крепости, вместе с тем достойно заключил и славные действия отряда генерала Шильдера на Дунае. Полуразвалившиеся укрепления на берегу против крепости, которые, как я уже сказал, еще в прошедшем году были устроены нашими войсками, в тот же день исправили и вооружили осадными орудиями, назначив к ним особое прикрытие из Калараша; большой же остров против крепости заняли два батальйона пехоты, также присланные из Калараша с тою целию, чтоб заготовить на этом острове материалы для готовившейся осады. Что же касается до ботовского отряда, то он, после очищения и укрепления левого берега, сложил ружья в пирамиды и отдыхал на лаврах до того славного дня, в который громкие выстрелы на правом берегу Дуная, принесли ему по ветру радостную весть, что главнокомандующий подступает уже к стенам Силистрии. Тогда флотилия перевезла отряд на правый берег, где поджидал его атаман Сысоев, тот самый, который, за несколько недель тому назад, поджидал прибытие плашкотов на левом бсрегуг Дуная.

Генерал Шильдер, ступив на берег, простился с отрядом. Солдаты долго смотрели на дорогу, но которой он поехал в главную квартиру. Уверяю вас честию армейского офицера, что они любили его, как отца родного.

П. ГЛЕБОВ.

Комментарии

1. На каждом пароме и больших лодках заготовлены были особые деревянные пробки, покрытые салом и пенькою, которыми затыкали отверстие после удара неприятельского снаряда, и тем спасались от потопления.

2. В строгом смысле из грязи. От беспрерывных разлитий Дуная, который при самой большой убыли поды, понижался не более как на 1 фут от горизонта левого берега, не оставалось на этом низменном берегу ни одного клочка сухой земли. Впрочем, при построении этой баттареи, не к чему было и заботиться о твердой толще ее брустверов.

3. Картина Войн России с Турциею в царствование императрицы Екатерины II и Императора Александра I; сочинение генерал-майора Д. И. Бутурлина, часть II, стр. 109.

4. 4 орудия, под командою поручика Ротмистрова.

Текст воспроизведен по изданию: Дунайская экспедиция 1829 года // Отечественные записки, № 12. 1842

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info