-

ЛЕМАН А. П.

ЗАМЕТКИ ОБ ОСТ-ИНДИИ

(К... О. Д. Д.)

В зиму с 1862 на 1863 год, когда приамурская эскадра бороздила Тихий и Индейский океаны, на протяжении 6000 миль по меридиану, клипер “Абрек”, вследствие данного ему поручения, должен был заглянуть в Бенгальское море, пройти архипелаг Голландской Индии и, через Торесов пролив, - этот муравейник коралловых рифов, мелей, спорных течений и сулоев, пробраться в Новую Каледонию на соединение с корветом “Богатырь”.

Из множества путевых писем, описательных статей и целых сочинений, печатавшихся в Морском Сборнике и бывших плодами дальних экспедиций, до сих пор никто не писал об ост-индских колониях Англии, этом гигантском феномене современной истории. Не писали, по той простой причине, что клипер “Абрек” и транспорт “Гиляк” (посланный, одновременно с клипером, за грузом тикового дерева в Мульмейн), были первые и единственные военные суда, показавшие русский флаг на родине лучших бриллиантов, индиго и разных пряностей, служивших приманкою самым высоким подвигам средневековой деятельности. Уже скоро три столетия, как пронырливый европеец свил себе гнездо между разноплеменными обитателями Индостана. И теперь, в настоящую минуту, влияние европейской жизни, европейской цивилизации и вообще белого человека так велико, корни пущены так существенно и глубоко, что огромное [4] пространство полуострова преобразилось из коллекции целого миллиона сект и участков в руках раджей, субабов, набобов, земиндариев, - в эту же коллекцию, но доведенную до организации, в некотором смысле, правильного государства. Никакие политические перевороты уже не выживут англичан из Индии; справедливость этого факта нам отчасти подтвердили как прежде бывшие, так и последнее возмущение сипаев, хотя, конечно, возмущению много препятствовали местные условия. Так или иначе, но от власти северных гостей Ост-Индию может избавить только космический переворот, который вместе с англичанами уничтожит и всех других, теперь существующих обитателей земной коры. В этой гипотезе, по крайней мере более всего уверены сами англичане. Удивляясь всей громадности совершившегося переворота и созданию целой империи менее чем в два столетия, невольно является вопрос: “кто же эта всесокрушающая сила, заставившая более ста миллионов самого разнохарактерного человечества, принять чуждые ему постановления и платить подати? Вопрос так сложен, что по поводу столь важной материи можно исписать многие тома философских рассуждений, если бы ответ не был подготовлен самою историей. Сокрушающая сила есть не более как горсть коммерческих умов, совсем на другом краю глобуса, от театра их действий; горсть предприимчивых людей, сложивших свои капиталы, чтобы возвратить их сторицею. Не разбирая хронологически, шаг за шагом, хитрые маневры европейской политики, не оставившей и следов Индостана в его первобытном состоянии, бросим общий взгляд на деятельность собственно Ост-Индской компании и скажем несколько слов о настоящем положении тех пунктов колонии, в которых нам удалось побывать, добавляя виденное тем, что слышали и могли прочесть; так как слишком кратковременное крейсерство клипера в Бенгальском море не позволило нам запастись более обильным материалом, почерпнутым из личных наблюдений.

Не смотря на полное желание избавиться от повторения исторических фактов, я чувствую решительную необходимость хотя на одну минуту, заглянуть в прошедшее, и тремя, четырьмя строками пройдти целые столетия трудовой [5] деятельности, неусыпной энергии, геройских предприятий, лишений, неудач и успехов. Дело мешкатно творится, а сказка, по русской поговорке, скоро говорится.

XIV и XV столетия, - время славной эпидемии на всякого рода открытия. Когда дедуктивная работа ума сделала свое дело в истории нравственного развития человека и науки, - плодом смелых догадок были многие изобретения, совершившие переворот в политических отношениях и равновесии Европы того времени. Оставим порох, книгопечатание и прочие новости той эпохи, и назовем компас, с помощию которого отважный Варфоломей Диац достиг мыса Бурь, а Васко-де-Гама доказал, что мыс Бурь есть мыс Доброй Надежды, переплыл два океана и первый, морским путем, достиг пресловутой Индии. Вслед за первыми драгоценностями, привезенными в Лисабон, восторг и надежды великих деятелей, вкупе с корыстолюбием, снарядили новые экспедиции. По широкой равнине Атлантического океана понеслись, за Васко-де-Гамой, к югу - Кабраль, Альмейда, и за Колумбом, к западу - Бальбоа, Альмарко и прочие. Славные имена и славные подвиги! Через много столетий учебники гласят: “В 1492 году Колумб открыл Америку”, а школьники заучивают эту истину, гласимую в печатной книге и следовательно несомненную. Впоследствии, когда приходишь к сознанию написанного, заученные имена представляются уже не одним только известным соединением мертвых букв. Буквы воплощаются в человеческие образы, с энергиею, мужеством, с самыми ничтожными средствами, только силою нравственного духа побеждающие колоссальные препятствия. Носятся в воображении величественные картины и кровавые драмы; представляется Альмейда, наводящий панический страх и облагающий податью индейцев, и тот же Альмейда, беспомощный, истерзанный готентотами. Рисуется двор, слава, почести, темные корридоры монастырей, тонкая иезуитская интрига и католицизм, задавивший великие начинания, - исчезли герои, исчезло могущество, только музеи и библиотеки остались потомству немыми свидетелями прежнего величия Португалии и Испании; а время покрыло все это густым слоем пыли.

От грез прошедшего перенесемтесь на клипер “Абрек”, стоящий на якоре перед фортом William, в ясное февральское [6] утро 1863 г. У вас, мои далекие соотечественники, с ясным утром февраля соединяется картина маслянницы, снег блестит при градусах 10 морозу и улицы кипят народом - все спешат насладиться коротеньким зимним днем от 10 утра до 3 ч. по полудни. Ничего не бывало: мы с вами, читатель, в Индии, даже Бенгальской Индии, на грязно желтой реке Гугли, в городе Калькуте, - Палмире колоний и, по выражению английских юмористов, городе, представляющем “странное смешение навуходоносоровских дворцов, с тростниковыми лавчонками уличных пряностей; смешение самой капризной, объевшейся роскоши, с нищетой и голодом”. Пробравшись к берегу через три, четыре ряда купеческих судов-гигантов, стоящих вдоль по реке, на далекое пространство, вы встречаете шоссейную набережную с газовыми фонарями; за набережной огромная зеленая площадь и за площадью справа стоят тяжелые стены форта William, слева и прямо перед глазами громоздится город с церквами, базарами, с фешенебельными улицами и грязными переулками, с богатым и бедным населением; со своими тайнами и драмами, которые никогда не выйдут в свет, разыгрываясь, постоянно и неутомимо, среди грязи, сплетен, разврата и невежества, прикрытые от постороннего наблюдателя непроницаемыми для глаза и уха кирпичными стенами. Ни тигров, ни кровожадных индусов, ни первобытных лесов, ничего нет; тигры сидят в губернаторском зверинце; индусы нарядились в поварские куртки, вместо панталон оставили нечто в роде малороссийской плахты, а бритую голову, по старому обычаю, прикрывают чалмой, или мадрасской шапочкой. Индусы превратились в граждан, мирно отправляют свои обязанности сообразно с родом занятий, стараясь не буянить, потому что за это полиция строго взыскивает, а первобытные леса превратились в ботанический сад, парки, аллеи и проч. Но что же значит эта глубокая тишина, которая поражает вас в городе? На улице видны только полисмены, поливальщики мостовой из бурдюков, да кое-где пройдет мадрасмен с узелком, или простучит извощичья карета с кучером на самой крышке вместо козел; - где же жители дворцов, виднеющихся через площадь; где щегольские экипажи; где торговая деятельность? Что [7] значит эта тяжелая тишина? Дело в том, что мы с вами, читатель, съехали на берег не во время; теперь весь город спрятался за жалюзи от назойливого солнца; февраль, а 24° R тепла в тени; вся картина перед вашими глазами, и дома, и площадь и корабли залиты нестерпимо-ярким светом; в воздухе духота и, не смотря на тропическую одежду и соломенную шляпу, не следует оставаться долго на улице, чтоб не получить солнечного удара. Однако не возвращаться же домой, раз сделав промах. Один из моих товарищей в критические минуты жизни, когда трудно было выбирать что делать, обыкновенно ложился спать - но как же решиться на такой поступок, приехав в Индию? Это было бы в некотором смысле профанацией звания путешественника. Тем не менее надо что нибудь предпринять; отправимтесь в гостинницу в ожидании сумерек, когда зажгутся огни, весь город стряхнет с себя апатию и закипит общественная и торговая деятельность; надо только спросить полисмена, куда ближе пройти; но едва вы сделали несколько шагов, чтобы исполнить намерение, как вас обступили, до сих пор не замеченные вами, носильщики паланкинов, валяющиеся по краям шоссе с предметом своего ремесла. Носильщики должны знать город, и вы уже с некоторою уверенностию называете Hotel Europe, вычитанную предварительно из альманаха. Кругом подымается гвалт, раздаются возгласы - “Take me massa, me very cheap, me savee Europa, смешанные с ругательствами на непонятном для вас языке и толчками конкурентов; но вы, со свойственною европейцу беззастенчивостью, влезаете в первый попавшийся паланкин; толпа моментально умолкает, четыре носильщика быстро подымают вас и за шилинг шлепают мясистыми подошвами по жесткому шоссе. Но что такое паланкин? Из описаний Гончарова, Вышеславцева и друг. вы уже знаете, что в Китае, Японии, Манилле, Батавии и Сингапуре, паланкин состоит из бамбукового кресла с зонтиками, балдахинами или без оных, на двух жердях, несомых двумя носильщиками, и вы мерно покачиваетесь собственною тяжестью на гибких бамбуках. Калькутский же паланкин похож более на собачью будку, чем на что нибудь другое: такой же домик, выкрашенный масляною краской, такой же лаз, только [8] четырехугольный и не на коротком, а на длинном фасаде будки. К верху крыши приделан деревянный брус, за который несут, как уже сказано, четыре человека. В паланкине можно только лежать; стены, внутри, оклеены обоями, а на дне постланы цыновочный тюфячок и подушка, внушающие полное недоверие присутствием лютых врагов ночного спокойствия.

Но, вот уже мы миновали площадь и очутились в средине города, между многоэтажными домами, магазинами и вывесками; вот и “Европа”. Но до вечера еще далеко; мы позволим себе заказать завтрак, - это все таки извинительнее, чем лечь спать, а между тем углубимся в созерцание исключительности нашего положения, в отношении к соотечественникам, а именно того, что мы в Индии. Да что же это в самом деле за Индия, - думается; у нас в Петербурге на Вас. Ост. есть улицы, которые вымощены и освещены только до среднего проспекта, а дальше царствует патриархальная слякоть и керосиновые лампы; о выборгской же и говорить нечего, а здесь, в Индии, газ, мостовые, каких нет у нас и на лучших улицах; гостинницы тоже прекрасные; везде висят объявления о пароходных сообщениях, железных дорогах и проч. Кто перенес всю эту европейщину в далекую Индию? И европейщину и дворцы и железную дорогу перенесла сюда Ост-Индская компания. Просмотрим немного архив компании. Вслед за открытием морского пути в Индию, англичане появились на берегах Индостана, почти одновременно и даже позже представителей других европейских держав. Баснословные богатства страны открывали мореплавателям огромное поприще деятельности; и каждое из европейских могуществ уже запустило сюда лапу; одна Испания не вмешивалась в дела Индии, отдавшись всецело колониям нового материка. Храбрый Альбукерке уже обложил податью значительную территорию Малабарского берега, во имя португальской короны; за тем явились французы и голландцы, и наконец первые английские корабли, в конце XVI столетия, прибыли в Сурат, где и было заложено основание будущего могущества. В 1600 году англо-индейские купцы сплотились в одну компанию и просили монополии. Королева Елизавета даровала желаемое и дела компании начали быстро подвигаться. [9] Но полного развития компания достигла в исходе царствования Георга I и при начале царствования Георга II, в продолжение долгого и мирного министерства Гораса Вальполя, удерживавшего, почти 20 лет, политическое спокойствие Англии, покровительствуя внутреннему развитию и торговле.

Компания основала еще множество факторий, между которыми заняли первое место Мадрас и Бомбей, нынешние столицы двух обширных президентств; компания распространила круг своих действий даже в Китай и пользовалась крупным значением в торговом отношении, - но только в торговле; политическое значение было в руках португальцев, уже ослабевавших под игом католического духовенства, голландцев, занятых преимущественно Зондскими островами, где и по ныне процветают нидерландские колонии, и французов, приютившихся в Шандернагоре, на одном из рукавов плодоносного Ганга. Англичане, мучимые завистью, корыстолюбием и ненавистью к французам, долго искали случая вмешаться в дела великой Монгольской империи. Наконец желанная минута настала, благодаря нечаянному случаю, которым англичане воспользовались с свойственною им ловкостью. В 1756 г. английский путешественник доктор Баутон приехал в Дели, резиденцию великого султана восточной империи. Столица была в смятении и печали, а султан - в отчаянии: его нежная и прекрасная дочь угасала, еще не успевши расцвесть. Баутон явился ко двору, предложил услуги и возвратил жизнь больной; султан, на радостях, как говорится посадил избавителя дочери по горло в золото, и самое главное, - дал ему право торговать во всей империи. Право торговли было немедленно перекуплено компаниею. С этого момента английские купцы являются на полуострове с двойственным характером торгашей и воинов, имея во главе знаменитого Клейва (Cleive) и соперником со стороны французов - даровитого Дюпле, стоявшего во главе управления их колониями; между этими двумя деятелями решался спор to be or not to be, и оказалось to be на стороне Клейва, потому что Дюпле, непонятый своим правительством, был отозван от должности и умер в нищете, осужденный за лихоимство. Клейв, напротив, энергически поддерживаемый, положил начало выполнению широко задуманных планов. Голландцы также [10] испугались быстрых успехов Англии и даже пробовали, вооруженною рукою, вмешаться в дела компании, но были отбиты и дело кончилось несколькими морскими стычками и переходом десятка богатых грузов из рук в руки.

По получении права торговли, англичане тотчас заняли Калькуту, лежащую несколько ниже французского Шандернагора, и выстроили форт. Бенгальский набоб, удивленный неприязненностию действий англичан и подстрекаемый французами, напал на Калькуту, разрушил укрепления и зверски истребил до 200 англичан. Клейв немедленно поспешил из Мадраса и хотя не спас соотечественников, но с 900 европейцев, 10 орудиями и 2000 сипаев разбил на голову 60000 бенгальскую армию, с 50 орудиями; сверг с престола набоба и посадил на его место претендента, приверженного компании, Мир-Джариера, взяв с него за оказанную услугу огромную территорию и 65 000 000 (Рупий или фунт. стерл.? (Рупи = 59,4 коп.). Ред.) за военные издержки.

Благоразумная политика и энергия Клейва подняли компанию на высшую степень процветания, хотя владения и подданные ее в то время не составляли и одной пятой части того, что она имеет теперь. Управление компанией приняло правильную организацию, - администрация разделилась на две главные отрасли: местную, имевшую представителем генерал-губернатора с подвластными ему учреждениями, и лондонскую, имевшую представителями совет 30 директоров, выбранных из числа акционеров, и сходку самих акционеров, имевших голос по числу акций. Калькута была возвышена на степень президентства и Клейв - в звание генерал-губернатора. В это блаженное время Ост-Индская компания платила своим акционерам чистого дивиденда 630 000 фунтов, то есть двенадцатую часть основного капитала; кроме того, платила огромную сумму метрополии, строила города, завела войско, флот и проч., что, конечно, труднее создать, чем поддерживать. С Клейком кончились очевидно выгодные действия компании, а потом начались только относительно выгодные. Преемником Клейва был Гастингс, человек необыкновенно алчный, с макиавелиевским направлением ума; его управление потрясло компанию в основании и ввело в неоплатные долги; - плодом его губернаторства были многие миллионы вновь [11] покоренных народов, необъятные пространства вновь приобретенных земель и конечное разорение страны. Английское правительство, занятое войной с Соединенными Штатами, не имело возможности следить за действиями компании и очнулось только тогда, когда компания перестала выполнять свои обязанности в отношении к метрополии, и вся Европа начала кричать о бесчеловечности обращения компании с туземцами колоний. Рассказывали даже, что Гастингс в своих завоевательных походах совершал отвратительные насилия и низости, пытками добывал сознание евнухов о казнохранилищах их владельцев и тяжелыми налогами высасывал последний сок из данников. Результатом такого рода обстоятельств было создание в 1784 году контрольного бюро, с поручением следить за действиями компании. Гастингс был отозван в Англию и предан суду палаты лордов; процесс тянулся долго и очень занимал публику, в ежедневных газетах печатались оправдательные и обвинительные речи ораторов, и все-таки дело кончилось ничем - Гастингс вышел сух из воды.

Последующие губернаторы, контролируемые правительством, были уже более стеснены в своих действиях и распоряжениях; но завоевания и злоупотребления продолжались по старому, с тою только разницею, что трудно было разобрать кто собственно виноват. Компания сваливала все на контрольное бюро, а бюро на компанию; владения увеличились на многие тысячи квадратных миль, а данники на многие миллионы разнородных племен, но прежние блестящие дела компании уже не возвращались. Чтобы поднять финансы, компания присвоила себе монополию на опиум, а главное - на соль; монополия повела за собой неправильное обращение необходимого материала в массе народа и вследствие этого - болезни целыми полосами, и потом началось увеличение налогов и прочие тягости. Окончательно дела компании так запутались, что правительство взяло все управление и все долги компании на себя, с обязательством платить дивиденд на акции компании, или погасить первоначальный капитал в 6 000 000 ф. с., что и делается погашением акций.

В начале нынешнего столетия не было и следов прежнего Индостана. Монгольская империя рухнула, сохранив только номинального императора; наконец завоевания расширились на столько, [12] что интересы отдельных управлении, распространявших свои владения с разных сторон, начали встречаться между собою; во избежание недоразумений, потребовалась некоторая административная реформа; по новым уложениям все владения англичан разделены на три президентства: калькутское, бомбейское и мадрасское. Каждое президентство получило своего губернатора, поставленного в зависимость от генерал-губернатора, имевшего резиденцию в Калькуте. Таким образом создалось англо-индейское государство, в котором гости сделались хозяевами, а сами хозяева стушевались на задний план, сохранив только парадные халаты и восточную роскошь, чтобы убаюкать свое самолюбие. Создалось государство, завоеванное не мечем, а интригой, которая обращала каждый случай в свою пользу.

По свидетельству Уарена, проведшего много лет своей службы в мадрасском корпусе - главными помощниками успехов англичан в Индии были: разъединенность и раздробление обитателей полуострова на множество сект и религиозных предубеждений, фанатизм и вследствие этого корпоративная ненависть; другое и главное вспомогательное для англичан обстоятельство заключалось в беспрерывных междуусобиях и пышности восточных властителей. Со стороны компании в ее сношениях с туземцами одна и та же политическая уловка повторялась неизменно. Обыкновенно приобретение страны начиналось с уверений в дружбе и с заключения торгового трактата, в котором непременным заклинанием обе стороны обещались “из рода в род не желать владений ближнего”; вслед за тем, владельцу предлагалось, так называемое субсидиарное войско для защиты от вторжения соседей, или усмирения собственных непокорных подданных. Английские войска имеют славу непобедимости, вследствие чего принимаются с распростертыми объятиями; вместе с войсками является, сопровождаемый значительною свитой, резидент, назначенный от компании в виде покорного слуги и советника в диване нового союзника. Наконец иноплеменцы выгнаны, непокорные усмирены, водворяется мир и спокойствие, а войска все еще остаются на прежнем положении, получая огромные субсидии на продовольствие и военные издержки, т. е. выражаясь яснее, содержатся на счет владельца, имевшего неосторожность [13] согласиться на союзничество с компанией. Запутавшийся владелец, гнетомый силою обстоятельств, не может разом отделаться от постороннего вмешательства, уже потому, что с помощию беспрестанно требуемых субсидий, оказался за владельцем весьма значительный долг; за тем усиливаются налоги, сборы которых прикрываются европейским штыком, а в видах экономии - национальные войска давно распущены и вся военная сила незаметно перешла в руки англичан. Но долг все растет, для покрытия его компания выговаривает обширные территории; окончательно владелец, доведенный до крайности, отрешается сам от управления страны. Административные возжи переходят, также как и военные силы, к агентам компании; а номинальный монарх делается, без хлопот, пенсионером своих прежних союзников. Пенсион, следует однако заметить, определяется всегда значительный, - гарем, великолепие двора, слуги и роскошь сохраняются по старому, в видах поддержания законной власти в глазах народа. Английские чиновники сохраняют полное наружное уважение, кланяются и даже делают подарки своим разоренным друзьям. Один английский путешественник так рассказывает свое посещение одного из потомков великого Могола. “В день приезда моего в Дели, говорит он, английский резидент отправился со мною во дворец. Мы долго шли сводом, напоминающим своды древних католических монастырей; стены этой длинной залы испещрены искусными барельефами цветов и надписей из алкорана. Потом перешли двор и вступили в галерею, где встретили нас стражи Могола и старики, вооруженные палками с золотыми набалдашниками, - признаком высокого достоинства. За тем - целый лабиринт переходов, везде великолепие, стражи и проч. Все это настраивает к чему то особенному. Наконец, после долгого и торжественного шествия, мы подошли к богатому мраморному павильону, произведению деспотизма и роскоши; один из старцев отдернул занавесь, выкрикивая заученый монолог: “вот украшение мира, прибежище народов, царь царей, император Акбар-Шах, справедливый, счастливый, победоносный, наследник великих предков”. Нашим глазам предстала печальная картина: на дорогих коврах, в шелках и бриллиантах, сидел потомок Тамерлана, старец [14] классической красоты, окруженный прислужниками. Не смотря однако на строгую важность и красоту, в выражении императора замечалось какое то отупение; он, кажется, не чувствовал всей пошлости своего положения. Резидент, с возмутительно наглым подобострастием, с многократными поклонами, смиренно приблизился к царю царей и, сложив руки на груди, возвестил о моем счастии видеть его величество. Я тоже с поклонами поднес свой дар, состоявший из тысячи франков золотом, в вышитом кошельке, завернутом в носовой платок. Мы помолчали немного, и за тем мне объявили, что прибежище народов жалует меня почетным халатом; я должен был снова отдарить. С наследным принцем повторилась та же церемония; и если бы ост-индская компания не приняла на свой счет, как это обыкновенно делается, моих расходов на визит моголу, я разорился бы в конец”.

Однако возвратимся к Калькуте и калькутским жителям. Вечереет, солнце приблизилось к горизонту большим огненным шаром и остывшие лучи, в борьбе с быстро спускающейся ночью, угасают, переливаясь фантастическими цветами.

Мы как раз поспеем на предобеденное гулянье, или, выражаясь по местному, на поиски за аппетитом; фешенебельное гулянье совершается на шоссейной набережной, о которой мы упоминали выше. Два ряда щегольских экипажей, едущих в одну и другую сторону, тянутся длинною вереницей; прекрасные лошади, европейская сбруя, изящные тюльбери, брогамы, фаетоны и проч. На осях, на рессорах, на шорах и даже на подошвах обладателей этих экипажей, везде вытиснено неизменное “London patent”. Публика - преимущественно меркантильная аристократия, слегка пересыпанная щеголеватыми офицерами в красных пиджаках, запросто; белобрысые и рыжебрысые миссы и мистрисы, развалясь до возможной степени, лениво покачиваются на мягких рессорах, имея перед собой, на неудобных скамеечках, седовласых отцов и гладко выбритых джентельменов, уступающих везде и во всем первое место женщине. Здесь и там между рядами вьются, на красивых лошадках, фешенэбли, будущие негоцианты, а покуда состоящие просто в звании dandy; у этого рода гуляющих сильно в ходу английская рысь с [15] прискоком, лосинные панталоны, рыже-сургучные бакенбарды, при ресницах и волосах такого же цвета, и высшей степени шик-сердоликовые пуговицы в виде ягоды брусники, а перчатки-цвета запекшейся крови. По этим несомненным признакам английского fashion, вы даже могли бы вообразить себя на гулянье в лондонском Гайд-парке, если бы не кучера и лакеи, смуглые индусы, с кольцами в ушах и носу, в чалмах и белых балахонах, с необыкновенно яркими кушаками, обшитыми гербовым позументом.

Публика пешая состоит из фланеров-критиков; они лорнируют проезжающих и проходящих, грациозно раскланиваются с знакомыми и отличаются неистощимым разнообразием шляп и тростей - шляпы варьируют между соломенными папами и легкими рисовыми колпаками, в виде гриба, фонтана, пожарной каски с вентилятором и проч., а трости от оригинальной корявой дубины до палочки толщиною в волосок. С наружной стороны гульбища стоят огромные суда с лесом мачт, постоянно трещит паровая лебедка, передавая с берега товары в широкие корабельные люки, которые, как пасть ненасытного чудовища, глотают богатства Индии и прячут их в просторные, глубокие трюмы; изредка раздается веселая песенка подгулявшего матроса, снует несметное количество поджарых кули (кули вообще называется на востоке чернорабочий или валовой работник), согнутых под тяжелыми тюками; грузятся и выгружаются суда, суетятся расторопные прикащики с карандашиками за ухом, и, на известной дистанции, как верстовые столбы, среди беспрестанно сгибающегося и разгибающегося рабочего люда, торчат невозмутимые таможенные досмотрщики.

Но вот пробило 7 часов, аппетит найден; наконец шоссе совсем опустело, окна в домах облились светом и европейское общество успокоилось за обедом и потом в тихом семейном вечере, до завтрашнего гулянья - т. е. я говорю про европейских женщин, составляющих суть или, лучше сказать, дающих, своим присутствием, право мужскому населению носить название общества. Мужчинам, конечно, приходится, по торговым делам, по службе и другим надобностям покидать свои жилища во всякое время дня и ночи. Ну, а как же женщины, неужели все время сидят [16] дома? Что же балы, театры, визиты, модные магазины etc..etc...? Все эти необходимости конечно присущи и калькутским барыням, но только этого рода удовольствия подлежат строгой форме, как везде в колониях Англии, и имеют вид установленных по календарю годовых явлений, как праздники Рождества, Нового года, Пасхи и проч. Маскарад бывает один раз в год у генерал-губернатора; он же дает несколько балов, по таким дням, как рождение королевы, день своего собственного приезда в Калькуту или что нибудь в этом роде; затем бал у мера города, бал в так называемом бенгальском клубе, да разве еще наберется два-три. О театрах и говорить нечего; бывает, правда, в три года раз, как редкое исключение, спектакль любителей или концерт проезжего музыканта, в роде г. Robbio, гласимого на афишах “Agostino Robbio, pupil of the immortal Paganini”. За тем визиты делаются перед самым гуляньем, на котором и сосредоточиваются преимущественно мелкие или пожалуй очень важные общественные надобности, т. е. сплетни, моды и блеск нарядами. За исключением гуляний, вы встретите много мужчин и много женщин вместе - разве только в церкви. Небольшие собрания или вечеринки, вообще что нибудь похожее на jours fixes нашего зажиточного общества или именинные вечерки более бедного общества, здесь совершенно неизвестны; собираются иногда прямо с гулянья на обед, к кому нибудь, но и это очень редко. Как каждому известно, английский обед соединен с бесчисленными церемониями, а в колониях эти церемонии доходят до болезненной напыщенности.

Еще одно из крупных и любимых развлечений, - это лошадиные скачки, бывающие обыкновенно в феврале месяце, рано по утрам, часов около 6 и 7, пока солнце еще не успело снова накалить несколько освежившийся за ночь воздух. Везде, во все колоти, вместе с портером, элем, газетой “Times” и некоторыми другими необходимостями комфорта, англичане неизменно перенесли с собой любовь к кровным животным вообще, и кровным лошадям в особенности. На острове Ванкувере, на мысе Доброй Надежды, в Шангае, Гонконге и во всех сколько нибудь значительных городах Ост-Индии-везде существуют скачки. Собственно только для скачек выписывались из Англии очень дорогие и прекрасные [17] лошади и даже, как необходимый аксесуар, жокеи. Употреблять для какой нибудь службы или хоть для катания кровную лошадь, это значило бы показать крайнее невежество; человека, который опрофанировал бы таким образом кровную лошадь, я полагаю избегали бы принимать в общество, как человека не платящего карточные долги, дерущегося с женою, сморкающегося за обедом, и вообще делающего крайне несообразные и неприличные вещи. Скачки в колониях - это род масляницы; к этому времени шьются новые наряды и заметно большее оживление.

Отчасти в подтверждение того, что я говорил выше, калькутский альманах гласит о развитии города по всем отраслям, исключая танцовального. Калькута считает в своих стенах: 8 частных банков, 60 контор, предметы занятий которых: индиго, сахар и другие статьи вывозной торговли; 3 компании железных дорог, 5 компаний буксирных и 11-ть комп. пассажирских пароходов. Одних страховых обществ по разным отраслям 37; для исправления и постройки судов 13 доков со всеми необходимыми устройствами и мастерскими; 10 содовых мануфактур, всевозможные общества как литературные, так и поощрения художеств; едва ли не лучший в мире ботанический парк, 38 периодических изданий, 24 типографии, 40 школ и других учебных заведений, в числе коих считается каликутский университет; 11 масонских лож; 16 госпиталей и богаделень; 35 аптечных складов; 21 рынок и только два преподавателя танцовального искусства.

Говоря до сих пор о предметах, касающихся исключительно европейского населения, мы не должны забывать, что оно составляет хотя и главную, но далеко не большую часть Калькуты. В столице бенгальского округа считается 700 000 жителей, из коих европейцев только одна треть; остальной многочисленный люд состоит из так называемых меньших братий человечества, или по лаконическому выражению англичан, просто “black people”. Black people дробится на разные корпорации, по призванию и ремеслу. Не вдаваясь в тонкое разбирательство и описание множества различных каст, из коих состоит цветное население Калькуты, пересчитаем только наиболее значительные и наиболее типичные [18] корпорации, дающие особый характер и физиономию городу. Начнем с парий населения, “бхистрисов”, что в переводе на наш язык означает: поливальщик мостовых: несчастный, попавший в эту касту, не достигает какого бы то ни было благосостояния, не только в самом неприхотливом значении этого слова, - но даже едва ли имеет право быть вообще причисленным к существу, ведущему жизнь человеческую. Более всего, по сравнению, бхистрисы могут быть отнесены к разряду домашнего рабочего животного как по нравственному развитию, так и по образу жизни. Самые жалкие представители “Мертвого дома Достоевского”, по моему разумению, стоят неизмеримо выше бхистрисов.

Антрепренеры, снимающие подряды на орошение улиц, содержат своих работников огромными артелями где нибудь в трущобах города, и при том в таких условиях, что выбиться в сколько нибудь лучшее положение нет никакой возможности, за весьма редкими исключениями. Рано утром, десятники, осмотрев и вооружив свои отряды бурдюками (бурдюк - целая выделанная шкура барана, сшитая на подобие мешка, тоже что и употребляемые на юге России для хранения вина, а также и для возки воды), разгоняют поливальщиков по улицам европейского квартала и уже на целый день. Самый процесс поливания не лишен некоторой картинности: десять, пятнадцать темных фигур быстро двигаются ровной шеренгой, выжимая из бурдюков на пыльную мостовую широкую струю воды в виде каскада. Поливание производится систематически, почти каждый час. Палящие лучи экваториального солнца не дают времени земле впитать в себя воду, и на только что политой мостовой, через полчаса уже снова вьются тонкие, едкие струйки несносной пыли. В продолжение целого дня, вплоть до самого гулянья, вы видите ряды бхистрисов, то на той, то на другой улице. С закатом солнца, сильная тропическая роса, часто виновница страшных болезней, сходит на помощь бедным поливальщикам, и стада укротителей пыли возвращаются в свои притоны, более напоминающие хлев, чем жилище человека. Здесь царствуют непроходимая грязь и смрад, отвратительные накожные болезни и самый бессознательный, чудовищный разврат. О [19] семейной жизни и говорить нечего: напротив, здесь скорее чувствуется неестественное отсутствие женщины вообще.

К этой же категории глубоких пролетариев, принадлежат и кули, т. е. чернорабочие, употребляемые для разгрузки и нагрузки судов, рытья канав, вывоза мусору, и т. д. Это такие пролетарии, что даже бурдюк или веревка для таскания тяжестей не принадлежит им, а есть достояние антрепренера.

Довольно крупной ступенью выше предыдущей касты стоит весьма обширное сословие паланкинщиков и лодочников-перевозчиков. В этом классе людей уже является коммерческая сделка, ассосиация, т. е. складчина или компания на приобретение предмета ремесла, и, вследствие этого - чувство собственности. Наконец здесь являются обязанности перед правительством за право ремесла, любовь и уход за предметом ремесла и вообще жизнь несравненно более осмысленная. Между паланкинщиками и в особенности между лодочниками, занятыми, так сказать, только периодически или только при найме, - и за тем имеющими много свободного времени - в высшей степени развита игра в кости; явление это замечается везде на крайнем востоке, и в Индии также, как и в Китае. Играющие предаются своему развлечению с диким азартом необузданной, грубой натуры; проигрыш не имеет границ: вслед за потерею всего имущества, до последней мелочи, начинается проигрыш собственной личности несчастливого игрока; он проигрывает оброк или поступает в кабалу к счастливому игроку; ставка начинается с обязательства работать на выигрывающего, день, два, неделю, наконец месяцы, целые годы и даже, говорят, проигрывают себя в кабалу на всю жизнь. Конечно, может случиться, что закабаленный поработит на следующий день своего патрона; но с другими он уже не имеет права играть. Одно из самых обыкновенных явлений в жизни того и другого рода возниц, это счастливец или шулер, в удачную минуту закабаливший себе двух, трех человек и целые годы валяющийся на боку, в курильнях опиума, пропивая и проедая заработки своих оброчников, пока наконец не пройдет срок кабале или по страсти к игре он не проиграет и самого себя и своих оброчников другому счастливцу. Всего страннее [20] то, что эти же люди, вовсе не считая пороком, а напротив добродетелью - обмануть фальшивою монетою своего ближнего, обокрасть и даже, в крайнем случае, спустить в быстрые волны Гугли своего пассажира - исполняют проигрышные обязательства со скрупулезной честностью, не смотря на то, что у кредитора нет никаких легальных ресурсов к принуждению неисправного должника. Напротив, если полисмену случится, например, натолкнуться на играющих в кости, - блюститель порядка без дальнейших церемоний разгонит играющих, употребив при этом физические внушения, а игроки, покривляясь и повизжав как собачонки от боли, снова втихомолку собираются продолжать прежние состязания на костях; таково уже обаяние возможности выигрыша.

От паланкинщиков и лодочников, перейдемте к следующей категории обитателей города, состоящей из базарных торгашей бракованными вещами и из уличных торговцев таковым же продуктом. Калькута, имея значительное количество европейского населения, - не имеет ни фарфоровых фабрик, ни бумагопрядильных мануфактур; сукно, писчая бумага, кружева, выделка кож, стальные произведения и тысячи других вещей, необходимых в жизни европейца, также не производятся в колониях; следовательно они должны быть выписываемы. В огромных транспортах всякой всячины, привозимой из Европы в Индию на судах, всегда есть часть товара, пострадавшая во время пути; подмоченные материи и сукна, разрозненные сервизы, скисшиеся вина и вообще все, потерпевшее от укладки и перевозки, отбирается и спускается в базарные лавки бракованных вещей. Еще одним из важных ресурсов для описываемых лавок служат бесконечные аукционы, устраиваемые вследствие постоянного выезда европейских семейств, покончивших свои дела с колониями.

Люди и лавки, промышляющие коммерцией недоброкачественного товара и превращением подержанных вещей в новые, - также не лишены интересности и типичности. Конечно, при всяком значительном стечении рода человеческого, на сравнительно небольшом пространстве, - необходимым порядком вещей должны устраиваться склады, называемые у нас толкучим рынком, - но нельзя же согласиться, чтобы парижский [21] “Temple”, калькутский Loll bazar, и петербургский “Апраксин двор” было бы одно и тоже, хотя без сомнения каждое из упомянутых притонов коммерческих операций имеет одно с другим полнейшую солидарность как в принципах, так и в интересах. Основываясь на этой мысли, я счел непременным долгом прогуляться по базарным лавкам. “Loll bazar” с бесчисленным множеством грязных и тинистых переулков, закоулков и проходцев, - скрывает в своих недрах целый сонм лавок, лавочек, лавчонок, поставцев и мастерских по всем отраслям как искусств, так и свободных художеств. Весь этот лабиринт кишит, как муравейник, разного рода представителями обитателей Индостана; это вертеп мелкого торгашества и самых тонких, самых рафинированных плутов. Механика превращения мошеннических физиономий в наичестнейшие и проворство рук здесь достигли глубочайшего совершенства, и я полагаю, далеко оставили за собой наших маклаков с Толкучки. Здешний пройдоха не станет вам показывать галоши с подклеенной подошвой, уверяя, что подошва пришита, и для вящшего убеждения - божиться; нет, здесь вам покажут вещь действительно хорошую и наторговавшись вдоволь, уступят возможно дешево, конечно не забыв себя, так что вы сами признаете купца добросовестным; наконец вы отдаете деньги по условию и лавочник приняв мзду, отправляется завернуть покупку в бумагу. Если только вы допустили подобный маневр, вы можете совершенно быть уверены, что вернувшись домой, найдете не то, за что заплатили деньги; а разворачивать в лавке покупку, которая только что была в руках, - и в голову не придет. Лавки распределяются сообразно профессии: идут ряды посудные, потом железные, мебельные, суконные и т. д. У уличных же торговцев вы разом найдете самый разнохарактерный товар. Стоит, например, фигура, представляющая коллекцию шляп; на голове, один на другом, несколько лоснящихся цилиндров, в руках - по вешалке с тропическими куафюрами, в виде пожарных касок, грибов, пирогов и т. д. Рядом со шляпами стоит лоток с фарфоровыми статуэтками, лоток тесомок и пуговиц, пук тростей и хлыстиков; тут же фигура с узлом за плечами, а на руку перекинуто несколько экземпляров готового платья. Торговцы или [22] стоят в кучке или, вопреки запрещению, рассядутся по ступенькам крылец и тротуарным тумбам, выжидая любителя дешевых приобретений, с тем, чтобы накинуться на него с ожесточением. Если вам случалось когда нибудь ехать по Петербургской стороне, то вы помните как заслышав стук колес, из под ворот вырвутся две-три шавки и бросятся под ноги лошади, тявкая взапуски, - не обращайте внимания - собаки разом отстанут и уберутся в подворотни; но стоит только замахнуться кнутом и верные, но глупые церберы будут провожать вас по крайней мере до поворота. Совершенно такое же явление представляют калькутские торгаши: обратите на них внимание, ну хоть из за новизны типа, - немедленно узлы, лотки и шляпы сорвутся с тумб и помчатся к вашему экипажу; сидите смирно, - они отстанут, но если вы дотронетесь до чего нибудь или спросите цену, торгаши долго будут бежать за вами, тыкая в окна экипажа разной дрянью. В Калькуте на улице можно одеться с ног до головы, - начиная с белья и кончая тросточкой, запонками, стеклышком, перчатками, пожалуй даже часами. Между торговцами много букинистов. Один из моих сослуживцев купил “Рославлева”, не того, которым хвастал Хлестаков, а того, который действительно написан Лажечниковым (Хлестаков приписывал себе роман Загоскина “Юрий Милославский” Ред.).

Еще ступенью выше всех нами перечисленных классов низшего местного населения стоят слуги в европейских домах; они держат себя очень надменно перед своими единоплеменниками, якобы избранные и посвященные в интимную жизнь высших экземпляров рода человеческого; но в сущности такие же пролетарии, как и все описанные категории туземцев. Чтобы завершить описание цветного населения, надо упомянуть о компрадорах и банкирах, которые в своих отношениях к европейцам не имеют ничего общего с теми классами людей, о которых мы говорили до сих пор. Компрадорами называются поверенные или агенты из туземцев, ведущие все дела и служащие посредниками между коммерческими домами и собственно производителями богатств страны. Компрадоры обыкновенно люди очень влиятельные, характерные, и нередко держат в своих руках европейских купцов и даже иногда грубят им. Что же касается [23] банкиров и капиталистов, то их очень немного; за то те, которые есть, представляют из себя столпы несокрушимые. Главнейшим образом капиталисты не европейского происхождения состоят из персов и армян, изолирующих себя ото всякого общества, кроме своего собственного. Между ними есть люди очень образованные, ведут они жизнь патриархальную и, как говорится, рука руку моют. Кроме армян и персов, мне случилось встретить очень крупного капиталиста китайца, известного сингапурского Вампоа. - Он, разбогатев, не переоделся в немецкое платье, не отпустил волос, чтобы замаскировать свое происхождение, а остался с косою до пят, в своем балахоне и туфлях; в обращении Вампоа ровен, на устах всегда носит приятную улыбку, говорит тихо, хорошим английским языком, без малейшего акцента, а его узенькие, хитроласковые и проницательные глазки ясно выражают: покуда вы со мною вежливы и я вежлив, вы мне никакой чести не делаете своим знакомством, а впрочем черт вас возьми, потому что у меня многие миллионы долларов. Сын Вампоа воспитывается в Лондоне, а в его конторе беспрестанно встречаешь разных негоциантов, европейского происхождения, старающихся заслужить расположение невозмутимого китайца, сидящего в удобном кресле перед своим бюро.

В Калькуте мы простояли 8 дней и проводили время как обыкновенно это делают наши соотечественники. За нами особенно ухаживал Mr. Kilbourn, прусский консул и Mr. Lamourou, агент, директор компании “Messagerie Imperiale”; тот и другой любезничали, как кажется, в видах запекать рекомендацию на получение консульского флага, так как в Калькуте мы такового не имеем. С этою целью Kilbourn пригласил нас на строго немецкий вечер со строго немецкими барышнями и пастором. - Lamourou же действовал совсем в другом тоне, - он пригласил нас к себе на загородную дачу, потом на лукуловский обед; наконец сопровождал в поездке в Шандернагор, некогда сильный оплот французского влияния в Индии, а теперь дрянное местечко, с грязной гостинницею и двумя военными трубачами, - неизвестно для какой цели. За тем мы были приглашены в “Bengal-club” и имели очень много любопытных посетителей; между прочим мы познакомились с гарнизонными офицерами форта [24] “William” и бывали друг у друга. Положение и обязанности английских и туземных гарнизонов в Индии, мне кажется, на столько любопытно, что я решаюсь посвятить несколько слов моего очерка этому предмету.

Кроме собственно ввоза и вывоза, т. е. торговли, составляющей главную важность английских колоний, они еще очень часто имеют характер места, куда сбывается весь избыток вообще народонаселения Англии и служащих в индейской королевской армии. Большая часть офицеров индейской армии, прослужа долго на востоке и привыкнув к более или менее комфортной жизни, рассовываются по небольшим станциям и занимают гражданские должности, переставая быть орудием К° и делаясь непосредственно зубцом административной шестерни. Шанс получить гражданское место для офицера состоит в экзамене из туземного языка и законодательных положений. Хотя, правду сказать, этот экзамен часто не имеет вовсе смысла, потому что офицер мадрасского корпуса, выдержав экзамен на месте служения, иногда назначается в Бенгалию или Бирму, где и язык и туземцы совершенно различны.

Лошади, экипажи, прислуга, порядочная квартира etc. - все это такие вещи, для которых в Европе нужно иметь капиталы, чтобы ими пользоваться, тогда как в Индии и Китае весьма многие, лучше сказать, почти каждый офицер, имеет верховую лошадь, свои экипажи, правда по необходимости, но всегда целую дворню; говорю по необходимости, потому что как в Индии, так и в Китае, по вкоренившемуся обычаю - обязанности людей, нанимаемых в услужение, весьма ограничены; вследствие этой раздробленности обязанностей, для исполнения почти каждой надобности в доме, имеется и особый человек; случается даже видеть гайдуков, которым вменяется в обязанность только стоять на запятках и отворять дверцы кареты. Придете ли вы в гостинницу или в частный дом, вас положительно поражает целая ватага снующей прислуги. Многие думают, что этот обычай явился вследствие барства, которое перенесли сюда европейцы; другие утверждают, что дворни завелись вследствие новизны требования и неумения удовлетворить их со стороны туземцев. Как нам кажется, ни то, ни другое не есть настоящая [25] причина; дворни развелись, вероятно, вследствие многочисленного, голодного, грязного и праздного населения, которое ищет куда нибудь приютиться. Но едва миновала опасность голодной смерти ни китаец, ни индеец не сделает ни шагу далее; кое как привыкнув отправлять какую нибудь обязанность в доме, он уже ни до чего кроме этого не дотронется. Смело можно сказать, что один европейский слуга легко заменит десять индейцев.

На все удобства, упомянутые выше, по отзывам как самих служащих, так и по официальным данным, правительство дает чиновникам и офицерам обильные средства; прибавьте к этому свой или чаще казенный домик и тогда легко объяснится, почему место в индейской армии имеет, в глазах англичан, такую цену, и почему так много желающих остаться на Востоке.

Места в индейской армии даже продаются; покупатели всегда находятся, потому что служба в колониях и содержание вознаграждают заплаченное с избытком. Английское правительство одною из главных забот поставляет обстановку своих представителей и агентов. Например, лорд Эльгин (умерший в 1864 г.), известный в китайских делах, в бытность свою ост-индским губернатором, кроме звучного титла, получал 20 900 рупи в месяц, собственно жалованья - огромная цифра, но это не все, - Калькута украшена дворцом, называемым Governor’s house; дом окружен площадью, называемою “Governor’s place”; но и это не все: по словам калькутских жителей и Sander’s Calcutta almanac, дворец губернаторский, и при нем прислуга и экипажи содержатся на счет правительства. За всем тем Эльгин получал огромную сумму, равную своему месячному жалованью, на представительность; the Governor General has 20 000 Rs per annum allowed to defray the expences Balls, etc. on state occasions, the establishment of servants and a menage completely furnished in every respect is placed at his disposal (Calcutta almanac) и в заключение, калькутская газета, да не только калькутская, но и в Мульмейне и в Пенангах, которые нам удалось видеть, везде ежедневные газеты непременным долгом считают поместить статейку под рубрикою “Viz-roy [26] tour”. Мудреного мало, что почтенный лорд Эльгин свое настоящее положение не променяет ни на какую самостоятельную и даже независимую жизнь у себя at home, в свободной Англии, уже по тому самому, что ее абсолютно не существует; а здесь он viz-roy и это дает ему некоторые шансы на обстановку лучшую, чем имеют ее даже некоторые коронованные особы Европы. Положим, что это лорд Эльгин; но, спустившись по нисходящей лестнице чиновности, мы дойдем до какого нибудь Commissioner’а или Superintendent’а of police в Мульмейне, и их найдем в уютных домиках с садиками, с возможностию бить хлыстом по физиономии непосторонившегося индейца, и с месячным жалованьем в 600 или 700 рупи, чего при известной рамке английского комфорта и требований в домашнем быту, прожить нельзя. И все эти блага земные достаются от английского правительства, которое считает своим долгом обставить человека, соответствующего правительственным целям и пожертвовавшего несколькими годами жизни на пользу общую, - так, чтобы он делал это охотно.

Собственно служба в индейской армии, теперь, не сложная и не трудная, как вообще служба, обусловленная известными правами и законом. Сущность ее заключается в занятии караулов по установленному порядку и очереди. За тем только в зимние месяцы, т. е. декабрь, январь и начало февраля, по утрам, когда солнце еще не высоко, производятся экзерциции (drilling parad) ружейных приемов и маршировки; на вопрос: занимаются ли солдаты стрельбой в цель? нам ответили, что нет. Чины, свободные от караулов и окончившие drilling parad, занимаются по усмотрению: “chacun cherche son endroit”; солдаты, вооружившись тросточками и махая в такт руками, отправляются туда, где им весело: женатые - к женам, холостые куда нибудь, или просто валяются на нарах, засыпая досуг, подчищая амунички или перечитывая в сотый раз какую нибудь пресловутую легенду; словом, занимаются тем, чем вообще занимается военный человек, оставивший, для коронной службы, стада, соху и невод.

Офицеры, как люди с более развитым вкусом, собираются завтракать, по обязанности, за общий стол, а потом [27] проводят палящую пору дня в sliping tranthers, за книгой, чашкой кофе, сигарой. Перед обедом все едут верхом или в экипажах за аппетитом, на место общего гулянья, и как только аппетит найдут, все возвращаются опять за общий стол, где уже готов ox tell - суп с приправой индейских пряностей, ростбиф, предмет роскоши - консервованный горошек и сельдерей после сладкого. Общий стол в ост-индских войсках был введен по образцу существующих правил на этот предмет в королевских войсках Англии. Военная иерархия между офицерами в Индии соблюдается свято и ненарушимо во время службы или под ружьем. Если можно так выразиться, вне этой сферы, все сослуживцы, от генерала до sub lieutenant’а, равны между собою по званию джентльмена. Для поддержания этого братства военными регламентами постановлено, чтобы все офицеры того же полка, не женатые, или которых жены не живут при полковом помещении, составляли между собою общество и имели общий стол - the mess - слово, которое можно перевести словом масса, потому что здесь сливаются в массу вклады, навсегда принадлежащие общине. Эта масса есть капитал, получающий начало с основанием полка и увеличивающийся следующим образом: каждый офицер, вступая в полк с чином подпоручика, обязан внести сумму, равную своему месячному жалованью. Сверх того, всякий месяц за стол вносится сумма, равная для всех служащих и сообразно местным условиям. При повышении в следующий чин снова вносится месячное жалованье, и кроме всего этого у каждого ежемесячно удерживается сумма, равная дневному содержанию. При выбытии офицера из полка, деньги не выдаются обратно и, по смерти, наследники не имеют на них права. Правительство, с своей стороны, от себя каждому полку дает 250 ф. с. ежегодно, требуя от этого учреждения некоторой роскоши, как например: два обеда в год - генералам, производящим инспекторские смотры, с приглашением всего местного начальства.

Для общего стола, если нет места при полковом помещении, нанимается по близости квартира, прекрасно меблируется, и с отдельными комнатами для газет и бильярда - это нечто похожее на клуб, с обязательными членами. [28] Таким образом течет убийственно однообразная, монотонная служба гарнизонов и прерывается только переменами станций. Отправление старого и прибытие нового гарнизона на станции производит тоже впечатление как и у нас, в уездных городах, прибытие полка на зимовку. Действительно, кого не тревожит приезд новых лиц и новое знакомство, а с другой стороны, привязанность, или лучше сказать привычка к уезжающим? Словом, перемена выводит всех из апатии, а потом, когда новые заставляют забыть старых и в свою очередь делаются старыми, все принимает свой обычный порядок. Перемена гарнизонов на станциях производится систематически, в каждом из отдельных корпусов ост-индской армии. Полк, прибывший в Индию, получает право занимать гарнизон в Калькуте, т. е. в форте William, Мадрасе или Бомбее, предварительно обойдя известные посты своего округа; эта система передвижения войска отчасти похожа на систему передвижения армейских полков во Франции, где каждый полк, по очередно, занимает гарнизон в Париже, после 4-х летнего обхода по провинциям Франции. В Индии - Калькута, Мадрас и Бомбей служат отходным пунктом, последней станцией, после годового пребывания в которых полк возвращается в Англию, и с ним те, которых дома ожидает достаток, связи и вообще средства к жизни; те же, которым судьба на долго назначила пролетариат, держат экзамен, о котором говорилось выше, и получив гражданскую должность, остаются в колониях, если не на всегда, то по крайней мере до тех пор, пока не соберутся крохи, могущие обеспечить существование по возвращении на родину.

Неполный очерк деятельности гарнизонов, конечно, может быть справедлив только в отношении настоящей минуты состояния колоний, когда лорд Эльгин, совершая свой viz-roy tour по провинциям, был принужден употребить большую часть времени на митинги и спичи, в честь вновь открывающихся железных дорог и процветания страны. В истории индейской армии были лучшие минуты, минуты действительной службы и подвигов, как походы Клейва, о котором мы говорили раньше, и энергические экспедиции во время возмущения 1806 года и последнего 1857 года. Например, - по [29] свидетельству Уарена (Warren), Дели, защищаемый 35000 сипаев и населением в 150 т. жителей, был осажден и взят 3500 европейцев. К сожалению, Уарен не упоминает предводителя славной осады, и, если не ошибаюсь, это был генер. Никольсон. Мы можем указать на другого героя - это молодой генерал Гавелок (Haveloc), который в 1857 г., в походе на Лукнар, прошел с 2500 человек, 60000 армию и все разъяренное население, защищавшееся с отчаянием. Гавелок, отличавшийся личною храбростью, участвовал в 60 стычках с обнаженною саблей впереди своих отрядов и ни разу не был ранен. Индусы верили, что Гавелок заколдован, потому что он всегда торжествовал над Нена-сагибом, героем последнего восстания, пропавшим без вести с водворением спокойствия.

Индейская армия наделяла Англию опытными офицерами и закаленными солдатами; Англия, по справедливости, с восторгом принимала возвращавшихся соотечественников из ост-индских колоний, как людей, которых лишения и труды дали возможность предприимчивым капиталистам Англии выстроить на их спинах целое государство. Подвиги и сочувствие, которыми пользовалась индейская армия - уже достояние прошедшего; теперь, если служащие страдают, так разве только от жары, а сочувствие и великолепные приемы возвращающимся полкам значительно поостыли. Весьма вероятно, что в скором времени история обогатится новыми фактами, а пока гарнизоны пользуются золотым спокойствием и ограничивают свою деятельность занятием караулов и разного рода ружистикою.

Несмотря, однако же, на такую несложную деятельность, гарнизоны еще по старой памяти пользуются огромным значением. Кроме европейских гарнизонов, правительство содержит большой корпус туземного войска, называемого “сипаями”; солдатская выправка и военный порядок весьма хорошо прививаются к туземным войскам. Сипаями вообще называются в Индии все туземные войска, организованные по европейскому образцу; но собственно родина сипаев, это аудское государство, где еще в XVII столетии, несколько французских офицеров, будучи на службе аудского сураджи, формировали его милицию на французский лад, для восстания против англичан; правильный строй, сверх ожидания, [30] привился чрезвычайно удачно, - это дало возможность англичанам впоследствии создать целую огромную армию туземного войска, употребление которого отчасти сохранило европейского солдата, что составляет огромную экономию, так как содержание индуса и англичанина не подлежит никакому сравнению. Состав собственно европейского войска в Ост-индии, считая всех и вся, никогда не превышал 50-ти тысяч, а армия сипаев, в сложности во всех президентствах, доходила до 300 тысяч. Изобилие народонаселения, относительно громадное жалованье (17 франк. в мирное, 27 франк. в военное время) и наконец честь носить мундир с выпушками и блестящими пуговицами - совершенно избавили от хлопот рекрутства: желающих более от нежели сколько нужно. Английские офицеры говорят, что нравственно и физически управлять сипаями чрезвычайно легко; они послушны и смирны, в строю ловки и необыкновенно красивы; полк сипаев, который нам удалось видеть в Шанхае, на учении гимнастических упражнений, был скорее похож на труппу акробатов, двигающихся по мановению волшебного жезла, нежели на простой линейный строй. К сожалению, по словам полковника Сикса (Sykes), сипаи употребляют свою гимнастическую ловкость не на доброе дело, а чтобы избежать участия в схватке. О стойкости сипаев в деле можно судить по примеру, приведенному в одной французской брошюре, где говорится, что генерал Гавелок, в последнее восстание, дал с маленьким отрядом в 1300 челов., уменьшенным постепенно стычками и болезнями до 900 человек, девять сражений в пять недель цельным корпусам сипаев (постоянно дополняемых свежими войсками), от 10 до 15 тысяч каждый, - оставаясь постоянно победителем и, не смотря на то, что с ним не было кавалерии он отбивал всякий раз орудия; 60 орудий взято в пять недель 1000 человеками пехоты, измученной усталостью и болезнями.

Сипай лукав и труслив. Ксавье Раймон говорит, что это не надежное войско, а англичане их лаконически называют “scoundrels”. Единственное впрочем и весьма важное затруднение в управлении сипаями заключается в бесконечности религиозных обрядов; в войске встречаются все касты: здесь пария стоит рядом с брамином самой высокой степени: все одинаково ищут военной службы, как великой чести и милости. [31] Но вне службы каждый сидит один, ест и курит один, не имея ничего общего с поклонниками других религиозных убеждений. Как воды реки Роны протекают по Женевскому озеру, не смешиваясь с его водами, так и отдельные секты изолируются, не смешиваясь в одну общую массу. Начальство даже боится и думать о сближении и приведении к одному знаменателю разнородности толпы, чтобы не увеличить до раздражения существующую антипатию. О европейцах и говорить нечего: различие кожи положило непреоборимую бездну между двумя расами; впрочем, сипаи сами чувствуют превосходство европейцев; они рабски привязываются к своим белым начальникам, в особенности если те снисходят к их предрассудкам и обрядам. Сипаи, серьезные и величавые, как все население Индостана, в деле религии с фанатизмом следуют своим верованиям и никакие крайности не заставят индуса отступить от обрядов своих отцов. Однажды, несколько сипаев были осуждены, за какой то проступок, к отправлению в дисциплинарный округ, на военном транспорте. Осужденные решились, с самоотвержением и стойкостью, скорее умереть с голоду, чем принять пищу из одной посуды с европейцами. Окончательно принуждены были высадить их на берег. О сипаях надо еще упомянуть, что этого рода войска употребляются английским правительством не только в Индии, но и вывозятся в Китай, где они занимают гарнизоны, полицейские должности и проч., как например в Гон-Конге или Шанхае.

В заключение наших заметок скажем несколько слов о стратегическом и военном значении Калькуты в настоящее время, и о той политической будущности, которой она подлежит, вследствие ее весьма выгодного географического положения. Сущность выгодного положения Калькуты заключается в ее значительном удалении от устья реки Гугли, имеющей весьма быстрое течение, наполненной мелями и обладающей всеми трудностями, которые делают навигацию по Гугли делом невозможным без лоцмана.

Почему собственно политическая будущность улыбается именно Калькуте, а не какому нибудь другому пункту, обладающему тождественными географическими условиями, как например Мульмейну и другим, объяснить не трудно. Прежде всего за [32] Калькутой давность. Калькута выросла до названия южной Пальмиры. Уже давно Калькута служит резиденцией генерал - губернатора Индии; в ней централизовано главное управление обширными ост-индскими колониями; она обстроилась дворцами; наконец, Калькута служит одним из самых главных рынков вывозной торговли, для всей Индии. Наконец, если согласиться, что позицию Мульмейна можно считать выгодною, вследствие его удаления от устья р. Сальги на 35 миль, то эта выгода еще рельефнее в Калькуте, удаленной от устья реки Гугли на 135 миль.

Обратив внимание на последние успехи броненосного судостроения и чудовищные артиллерийские опыты в Англии, поглотившие многие миллионы, наконец, на самые уроки американской войны с неуязвимыми мониторами, легко придти, до некоторой степени, к убеждению, что в настоящее время береговые батареи и укрепления, есть несовершенная и слабая защита драгоценных складов и сооружений, сохраняемых в приморских портах. Вследствие этого есть основание полагать, что природные преграды Калькуты гораздо более непроницаемы для неприятеля, чем всевозможные батареи и даже самый форт William, с целой тысячей орудий. Постараемся вернуться к вопросу о значении, которое дает Калькуте река Гугли; а теперь обратимся к форту William, одному из величайших в мире и стоившему 50 000 000 франков (система фран. инж. Вобана).

Форт William, выстроенный почти за два столетия до нашего времени (1696 г.), имел огромный смысл как убежище для европейцев он сохранил этот смысл до сих пор, но не более как только против индейцев.

Не далее как во время калькутского бунта, форт William скрыл в себе всех европейцев и снабдил оружием из своего арсенала, могущего во всякий данный момент вооружить штуцерами, с полной аммуницией, кроме прочего оружия, гарнизон в 10 000 человек. Толпы индейцев простояли три дня огромным лагерем кругом форта, и не сделав ни одного покушения, ни одного выстрела, удалились. Действительно, 1000 орудий - пугающая цифра. Форт William, как огромная морская звезда или чудовищный полип, покоится за тройным рвом, и откуда ни зайдете вы посмотреть на него, со всех [33] сторон смотрят на вас черные, неприветные пушки. Индейцы до сих пор думают о форте William как о заколдованном замке или сказочном животном, извергающем непременную гибель всякому покушению насильственно пробраться в его таинственную внутренность. Случись же индейцам попробовать современными средствами, а не стрелами да копьями, заставить англичан молиться своему богу, тогда... тогда форт William окажется бессилен, как дряхлый старик, со всей своей тысячей орудий, которые гораздо более имеют смысла как арсенальная редкость, чем средства к защите; есть, правда, несколько 60 фунтовых, но ведь и 60 ф. орудия очень малы сравнительно с орудиями последней американской войны.

Между Калькутой и устьем Гугли есть еще одна батарея в 21 орудие, расположенная в Diamond harbour; но о ней нечего и говорить, уже раз сказавши, что самый форт William есть ничто.

Форт William отжил свой век и свое настоящее значение. Он даже для потомства останется не предметом удивления, в смысле досягаемого и неразгаданного искусства, как египетская пирамида, а просто как хорошая казарма. Там есть плац для учения, церковь для служащих, госпиталь, арсенал, о котором уже упоминалось выше, наконец обширные здания для солдат и офицеров, так что троекратные рвы William’а служат уже и теперь не препятствием неприятелю, а препятствием для самих жителей форта, желающих выйдти из него в незаконное время.

Обратимся опять к реке Гугли. С переходом ост-индских колоний из под управления компанией, под управление правительства, явилась надобность устроить военный порт и главные склады для эскадры Индейского океана.

Английское правительство занято, по этому поводу, в настоящее время, вопросом о сравнительной способности Калькуты и Бомбая для предполагаемой цели. Неоспоримо, что с первого взгляда, каждый должен быть поражен впечатлением, которое производит Бомбай, своей прекрасной гаванью и географическим положением, представляющим удивительное преимущество сравнительно с Калькутой, как сборный [34] пункт и главная станция для эскадры Индейского океана, а также как пункт, в котором судно скорее может быть выстроено, введено в док и исправлено, чем в Гугли или калькутском адмиралтействе. Мы охотно соглашаемся, что эта идея справедлива и основательна; но кроме этих данных, в весьма близкой с ними зависимости, существуют другие условия, подлежащие строгому обсуждению, условия, которым последние изменения в артиллерии и тактике дали сильное значение, перевешивающее все огромные преимущества, о которых мы говорили выше.

Для военного адмиралтейства устройство мастерских, доков, пакгаузов и всего сложного хозяйства, конечно, есть важный вопрос, но рядом с ним идут другие условия, отсутствие которых может уничтожить миллионные издержки, употребленные на сооружение самого адмиралтейства и драгоценных складов, которые оно должно в себе содержать.

Эти то условия суть невозможность приближения и атаки со стороны неприятеля, и безопасность от неожиданной бомбардировки, сожжения и разрушения.

Подобного рода нападения во сто раз вероятнее в настоящее время, с тех пор как появились блиндированные суда, нежели несколько лет тому назад. Англия несколько раз уже глубоко призадумывалась о недостаточной безопасности британских адмиралтейств, за которые опасаются, что они могут быть бомбардированы и сожжены в пепел, со всем что они содержат, несколькими блиндированными батареями, непроницаемыми для выстрелов, направленных против них с берегов, укрепления или, пожалуй, с таких же блиндированных судов. В этом пункте состоит важное преимущество в выборе между Калькутой и Бомбаем, как главным адмиралтейством и главной станцией для ост-индской эскадры.

Если же этот весьма серьезный и необходимый пункт будет принят за главное основание, то мы полагаем, что удовлетворение этим условиям, как наиболее важным, чем все остальные, остается за Калькутой. Неприятельская эскадра, или, пожалуй, просто грозная блиндированная батарея, может, если мы не ошибаемся, потопить, сжечь и разрушить [35] бомбайский порт; тогда как в калькутском адмиралтействе случай такого убытка и потери весьма похож на невозможность. Проводка и плавание по Гугли принадлежат англичанам, а неприятельскому судну или какому бы то ни было послу неприятельских судов даже покуситься на приближение к Калькуте - просто сумашествие. При настоящих условиях морской тактики, строить суда и собирать большие запасы портовых принадлежностей в таком месте, где они могут во всякое время подвергнуться неприятельскому огню, есть крайняя несообразность. Если согласиться с этим мнением, то следует прибавить, что Калькута с 130 милями трудного плавания по реке, текущей через английскую территорию от самого моря, несравненно выгоднее как место для порта и главной станции флота, чем Бомбай с своим открытым рейдом и гаванью, которые весьма доступны для входа и выхода судов. Действительно, теперь было бы гораздо лучше для Англии, если бы ее огромные адмиралтейства, были не у берега моря и не в открытых гаванях, а в верху судоходных рек. А что хорошо для Англии и ее учреждений, то, разумеется, должно быть хорошо и в отношении к Индии и ее морских станции.

Как кажется, при устройстве порта на берегах восточной Сибири, отчасти эта идея была принята в расчет; справедливость ее уже до некоторой степени оправдалась крейсерством англо-французской эскадры у наших берегов в 1854 и 1855 годах. Петропавловск, Императорская гавань, Кастри и проч. получили, хотя и не удачный, но все-таки получили визит английской эскадры; тогда как Николаевск, спрятанный за Амурский лиман, избавился от посещения неприятеля. Разница между рекою Гугли и Амурским лиманом состоит только в том, что река Гугли в спокойное и мирное время для всех одинаково радушна, но едва явится надобность сделать реку Гугли непроходимою, стоит только снять маяки и баканы, а главное - возвратить со станции лоцманский бриг, и река становится для своих мать, а для чужих - мачиха. Амурский же лиман и в мирное и в военное время и своим и чужим, всегда мачиха. До сих пор ни одно судно, плавающее в Николаевск, не обошлось без того, чтобы не потереть свои бока о многочисленные мели запутанного Амурского [36] лимана, не исключая даже ботика Новограбленного, который постоянно толкался в этих местах.

Надо согласиться однако, что вехи и маяки, на столь редко населенном берегу пролива, содержать было бы весьма трудно; но ведь кроме вех и маяков есть средства для удобного плавания, - нужны точные карты и лоцмана. То и другое в Калькуте доведено до совершенства. Капризное дно реки Гугли следится с педантической акуратностью, и все изменения его наносятся на подробнейшую карту; карта однако держится правительством в секрете и не существует в продаже; ею пользуются только одни лоцмана, которыми Калькута по справедливости может гордиться.

О лоцманской станции при реке Гугли надо говорить или очень много, разбирая в подробности условия, на которых на основана и достигла такого совершенства, или же ограничиться замечанием, сделанным выше, прибавивши разве, что место калькутского лоцмана на столько выгодно, что многие морские офицеры не только охотно соглашаются, но даже добиваются возможности попасть в лоцмана.

Разумеется, сравнивать карты Гугли и ее лоцманов с приамурскими было бы крайне несообразно; заметим только, что отставной унтер-офицер с бельмом на глазу, которого нам удалось видеть, есть народия не только на калькутского, но и на всякого другого лоцмана.

Лейтенант А. П. Леман.

Текст воспроизведен по изданию: Заметки об Ост-Индии // Морской сборник, № 5. 1866

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info