Убийство австрийского наследника престола. — Династия Габсбургов и ее: представители. — Национальная борьба и ее последствия в Боснии. — Антисербские погромы. — Политическое значение катастрофы.

Неожиданная катастрофа постигла династию Габсбургов и престарелого императора Франца-Иосифа. Наследник австрийского престола, эрцгерцог Франц-Фердинанд д’Эсте, при проезде на [405] автомобиле по одной из улиц города Сераева, в Боснии, 15 (28) июня, был убит выстрелом из браунинга каким-то юношей, по фамилии Принцип; вместе с наследником убита и его супруга, герцогиня Гогенберг, урожденная графиня Хотек. За час перед тем в автомобиль эрцгерцога была брошена бомба типографским рабочим Гавриновичем, но она упала на землю и взорвалась уже перед другим автомобилем, где находились адъютанты и некоторые придворные лица. Казалось бы, что первое покушение, от которого пострадало — хотя большею частью незначительно — свыше десяти человек, должно было удержать наследника и его свиту от вторичного проезда по узким улицам города; однако, эрцгерцог и его супруга хотели как будто испытать судьбу, поверив почтительным заявлениям окружающих, что все меры для охраны приняты и что никакого нового покушения произойти не может.

Как это обыкновенно бывает в подобных случаях, высшие и местные чины, на обязанности которых лежало обеспечение безопасности наследника, взваливают теперь ответственность друг на друга и стараются отвлечь общественное внимание от своих собственных упущений и ошибок. Так как поездка имела связь с военными маневрами, происходившими в Боснии, то все заботы об охране высоких особ взяла на себя военная власть, предоставив органам гражданской администрации и полиции роль простых исполнителей сделанных распоряжений. А вера в армию была непоколебима у эрцгерцога Франца-Фердинанда. Приезжие военные чины, разумеется, всего менее годились для дела, требовавшего не только знания местных условий, но и специально-полицейской опытности и предусмотрительности. Принимались, правда, всевозможные меры, стеснительные для массы мирных обывателей, но никакой контроль и никакая полиция не могли влезть в душу отдельных личностей, удовлетворявших внешним признакам благонадежности. Оба преступника принадлежали к туземному сербскому населению, которое не пользовалось симпатиями центрального правительства и особенно сильно чувствовало на себе гнет одностороннего политического режима. Австрийская власть относилась одобрительно к славянам-католикам и мусульманам, но смотрела косо на православных сербов, составляющих почти половину общего числа жителей. В феврале 1910 года была объявлена конституция для Боснии с Герцеговиною; избиратели, разделенные на три категории, выбирают в местный сейм, на основе всеобщего народного голосования, 72 представителей — в том числе 31 православного, 24 магометан, 16 католиков и одного еврея; сверх того, имеется 20 членов по назначению, из которых четверо [406] представляют собою правительство, а 16 — главы духовенства четырех вероисповеданий. Но конституция плохо действует и редко соблюдается в славянских землях Австро-Венгрии; после непродолжительного опыта она временно перестала применяться и в Боснии, уступив место более легкому и соблазнительному режиму исключительных полномочий. Начальником края назначен генерал, не понимающий ни слова по-сербски; бургомистром города Сераева оказывается мусульманин. Преобладающий по численности и по культурному значению сербский элемент систематически подавлялся и преследовался; в стране росло раздражение, мотивы которого мало занимали австрийских патриотов. Сербская народность, сохранившая свою старую греко-восточную веру, была с самого начала оставлена в подозрении насчет своей лояльности и политической благонамеренности; она вовсе не стремилась попасть под австрийское владычество, закрепленное произвольным односторонним, актом 5 октября 1908 года, и не скрывала своей национальной и культурной солидарности с Сербиею. Естественное тяготение к родственному сербскому государству признавалось преступным с австрийской точки зрения, а между тем оно вытекало из природы вещей и могло быть ослаблено, если не уничтожено, только одним способом — предоставлением боснийским сербам таких же условий свободного национального развития, какими пользуются сербы в сербском королевстве. Австрийцы делали наоборот: они ограничивали и стесняли сербов, задевали их самые заветные национальные чувства и традиции, а потом требовали от них безусловной преданности и подчинения интересам Австро-Венгрии. Они сеяли вражду и злобу, а ожидали успокоения и благополучия. Всегдашняя роковая слепота самовластной бюрократии! В Вене, очевидно, не имели ясного представления о том, что происходит в Боснии; не знали об этом и военные люди, и руководители маневров, и сам эрцгерцог Франц-Фердинанд. Говорят, что сербский посланник Иованович предупреждал наследника, что имеются сведения о готовящемся покушении, но на это предупреждение не было обращено внимания. На почве угнетенного национального патриотизма легко возникают болезненные решения и порывы, создаются таинственные заговоры, результаты которых иногда поражают своею неожиданностью. Австрийцы рассуждают по-своему: им представляется, что в сущности боснийские сербы не имеют повода быть недовольными; им дают культуру и внешний порядок, железные дороги и телеграфы, хорошие здания, автомобили и кинематографы, — что же им еще нужно? Если они все-таки восстановлены против правительства, то в этом виноваты будто бы посторонние агитаторы, деятели [407] оппозиционной печати, пропагандисты национальной идеи, — и против них-то предлагаются крутые меры при помощи исключительных полномочий. Но крутые меры еще более усиливают раздражение, а исключительные полномочие создают особую атмосферу бесправия, в которой легче всего рождаются и зреют преступные замыслы. В этом заколдованном кругу вертится бюрократическая рутина с давних пор, и жертвой ее пал эрцгерцог Франц-Фердинанд с своею несчастной супругою.

Судьба 84-летнего императора Франца-Иосифа поистине может быть названа трагическою. Двадцать пять лет тому назад он потерял своего прямого наследника, кронпринца Рудольфа, потом лишился второго, своего брата эрцгерцога Карла-Людвига, а теперь потерял и третьего, в котором привык уже видеть будущего своего преемника. Гибель способного и жизнерадостного эрцгерцога Рудольфа остается поныне еще загадочною; наиболее вероятным считается предположение, что в Мейерлингском охотничьем домике совершилось в 1889 году двойное самоубийство после категорического отказа императора разрешить наследнику развод с принцессою Стефаниею для вступления в морганатический брак с красавицей-баронессою Вечера. Императрица Елизавета, удалившаяся от двора и жившая в скромном одиночестве после смерти своего сына, погибла от руки сумасшедшего анархиста в 1898 году в Женеве. Объявленный в 1896 г. наследником престола сын умершего эрцгерцога Карла-Людвига, Франц-Фердинанд, рисковал всем своим положением, решившись вступить в неравный брак с графинею Софиею Хотен; в конце концов император дал свое согласие под тем условием, чтобы потомство от этого брака не имело никаких наследственных прав. Воспоминания о кронпринце Рудольфе были еще слишком свежи, чтобы повторить опыт прямолинейного решения, предписываемого уставом и традициями Габсбургского дома. Династические и придворные правила, строго соблюдаемые императором, тяготили членов его фамилии и побуждали эрцгерцогов одного за другим формально отказываться от привилегий своего звания и переходить в ряды простой буржуазии; так, эрцгерцог Иоанн Сальватор «опростился» и исчез под именем Иоанна Орта; другой превратился в землевладельца и рантье Вельфлинга, женившись на артистке; третий — младший брат эрцгерцога Франца-Фердинанда — придумал для себя фамилию Бурга и скромно поселился в провинции; вдова кронпринца, принцесса Стефания, вышла замуж за венгерского графа; единственная дочь Рудольфа сделалась княгиней Виндишгрец; сестра наследника, эрцгерцогиня Мария постриглась в монашество и заняла место аббатиссы в [408] одном из пражских монастырей. Эти симптомы разложения одной из древнейших династий в Европе причиняли много горя императору Францу-Иосифу; он остался без семьи, без близких родных, одинокий в своем дворце, добросовестно исполняя многочисленные обязанности монарха и пользуясь необыкновенною популярностью во всех классах населения. Последний жестокий удар наносится ему гибелью наследника, человека серьезного и установившегося, достигшего пятидесяти одного года и казавшегося уже вполне приготовленным к роли правителя. Эрцгерцогу Францу-Фердинанду поручались высшие военные функции, общее руководство военными и морскими маневрами, и в 1913 году ему дано было новое звание генерал-инспектора всех вооруженных сил империи. Наследник был знатоком и любителем военного дела; в этом отношении он имел много общего с Вильгельмом II. Император не приближал к себе племянника; преградой между ними была семья эрцгерцога, которой долго и упорно не признавали при дворе. Супруга Франца-Фердинанда, к великому его огорчению, должна была избегать показываться на оффициальных торжествах или в придворных собраниях, так как по этикету ей отводили место ниже самых маленьких членов императорской фамилии; даже смерть не смягчила суровых блюстителей церемониала, и напр. в оффициальной «Wiener Zeitung» было сообщено крупным шрифтом о кончине одного лишь «пресветлейшего господина эрцгерцога Франца-Фердинанда», без всякого упоминания об убитой рядом с ним законной супруге, герцогине Гогенберг: о последней говорится только в неоффициальном отделе, и эта мелочная тактика последовательно проводится и в дальнейших сообщениях. В той же газете, в биографическом очерке жизни и деятельности почившего, отмечается с умилением, что мать его была дочерью короля обеих Сицилий, Фердинанда II (печальной памяти «короля-Бомбы») и, следовательно, принадлежала к дому Бурбонов; «в жилах покойного текла кровь не менее ста двенадцати знатных родов, между ними семидесяти немецких, двенадцати польских, восьми французских, семи итальянских и шести разных других, образующих в совокупности одиннадцать поколений с 2.047 установленными предками». Когда эрцгерцогу было двенадцать лет, к нему перешел титул герцога д’Эсте вместе с фамильными владениями этого дома, по случаю смерти Франца V, герцога Моденского. Высокие звания и должности сами собою доставались покойному, и перед ним рисовалась перспектива наибольшего величия, какое только доступно человеку на земле; тем не менее [409] он не был доволен своей судьбою, легко и часто раздражался, оставался замкнутым и сосредоточенным в себе, избегал общества, казался угрюмым и грустным и чувствовал себя хорошо только в тесном кругу своей семьи. Он был набожным католиком и страдал от мысли, что не мог посетить «ватиканского узника»; и если он был склонен к воинственности, то, быть может, более из религиозных побуждений, чем из политических. Он не был расположен к Италии и, повидимому, ничего не имел бы против расторжения с нею союза, ибо итальянское королевство и его царствующий дом отлучены от церкви римскими папами. Он враждебно относился к православному славянству, неоднократно настаивал, как говорят, на занятии Сербии и открыто готовился к войне с Россиею, — но трудно сказать, как действовал бы он по вступлении на престол, в сознании всей ответственности перед монархиею и историею. Вильгельм II тоже собирался воевать, пока был наследником, но за двадцать пять лет своего царствования не предпринял ни одной европейской войны, хотя имел к тому немало подходящих случаев и поводов. Вероятно, то же самое было бы и с Францем-Фердинандом. Между прочим, ему приписывали план преобразования империи в федерацию, в которой австрийскому славянству — преимущественно католическому — принадлежало бы законное полноправное место; осуществление такой широкой реформы могло бы положить конец хроническому внутреннему кризису, связанному с бесплодною борьбою национальностей, и, несомненно, улучшило бы общее положение всего южного славянства, независимо от намерений и задних мыслей инициаторов нового федерального строя.

Бесполезно обсуждать мотивы, которые могли побудить убийц задумать и совершить покушение на жизнь эрцгерцога Франца-Фердинанда. Боснийско-сербский патриотизм, доведенный до экзальтации под влиянием неумелой и грубой административной системы, выродился в болезненную решимость отдельных личностей устранить самого авторитетного и властного представителя государственной идеи, враждебной сербскому народу. С первобытной точки зрения, такое насильственное устранение должно радикально изменить и те условия и обстоятельства, которыми определялась деятельность данного лица: вражда к известной национальности и религии исчезнет или потеряет свою остроту, неприязненные проекты сойдут со сцены, злобные противники уступят место доброжелательным друзьям и союзникам. Нечего и говорить, что в действительности неизбежны прямо противоположные последствия: в неприязненном лагере является ожесточение, готовое выразиться в актах [410] беспощадной мести и насилия; прежний антагонизм обостряется до крайности, политика вражды и репрессии возводится на степень принципа, всякая мысль об уступке или соглашении отвергается с негодованием, и политика непримиримости становится надолго обязательной для пострадавшей стороны. Но предотвратить появление экзальтированных субъектов, готовых пожертвовать собою для предполагаемого блага родины, тоже немыслимо при существовании благоприятной для них нездоровой политической атмосферы.

К несчастью, люди неспособны спокойно рассуждать при оценке такого рода событий. Как только получено было известие о преступлении двоих боснийских сербов, проживавших ранее в Белграде, тотчас же началась в печати жестокая травля против всей вообще сербской народности и ее главных культурных центров, вполне солидарных будто бы с убийцами. Отвратительную роль в этом возбуждении национальных страстей играли некоторые немецкие газеты, с «Berliner Tageblatt» во главе. В первом же номере названной газеты, сообщившем о сараевской трагедий, говорится о несомненной виновности вдохновителей «великосербской пропаганды», направляемой из Белграда, а в вечернем выпуске газеты от того же дня, во главе всех сообщений и статей об убийстве, напечатано крупным шрифтом: «Великосербское кровавое дело». Едва началось следствие, как уже газеты сообщали подробности о прикосновенности к делу разных сербских и белградских деятелей; подсудимые будто бы признались, что бомбы и револьверы получены ими от определенных лиц в Белграде и т. д. В этом случае мнимо-либеральные немецкие газеты действовали заодно с подстрекателями антисербских погромов, разыгравшихся с небывалою силою в целом ряде южно-славянских городов, начиная с Сераева и Мостара. Погромы устраивались католиками-хорватами и мусульманами и вскоре приобрели стихийный разрушительный характер. В одном Сераеве было разгромлено до основания около тысячи сербских домов и магазинов, несколько крупных и богато обставленных гостиниц и кафе, недавно устроенное новое помещение сербского клуба и т. п.; толпа кидала камни в дом митрополита, который сам был ранен осколками разбитого стекла. В Мостаре не только разорялось имущество, но происходили и кровавые избиения, при чем были убитые и раненые. Не было пощады зданиям и заведениям с сербскими вывесками; товары выбрасывались как мусор, мебель и вещи ломались, и зажиточные люди внезапно, превращались в нищих. В Сераеве, по местным сведениям, разрушено имущество приблизительно на 14 миллионов крон. [411] Оффициозные венские отчеты об этих взрывах бессмысленного вандализма поясняют, что погромам подверглись будто бы, главным образом, обыватели, известные своею неблагонадежностью, и что полиция и войска были стеснены в своих действиях, в виду явно патриотических побуждений демонстрантов или, вернее, погромщиков, которые несли пред собою портреты императора и убитого наследника, делали возгласы в честь монархии и пели в промежутке между грабежами патриотические песни. Эти оффициальные попытки смягчить значение совершившихся массовых безобразий только дополняют печальную картину общего развала государственности в славянских провинциях Австро-Венгрии, под влиянием ненормального политического режима. Толпа нападала на обывателей с сербскими «физиономиями», в сербской одежде, с сербскими фамилиями, разоряла дома с сербскими вывесками, т. е. нападала на сербов вообще, а для австрийских газетных оффициозов эти внешние признаки сербской национальности являются достаточными доказательствами неблагонадежности; полиция и войска допускали преступные действия толпы, имея в виду не эти действия, а мотивы, характеризуемые будто бы внешними эмблемами благонамеренности. Мы не запомним случая, чтобы в культурной австрийской печати поощрялись и оправдывались подобные умозаключения, построенные на своеобразной психологии погромов. Это обстоятельство служит наглядным свидетельством того необычайно сильного потрясения, которое произведено было в австрийских умах катастрофою 28 июня.

Несомненно, что смерть эрцгерцога Франца-Фердинанда имеет значение крупного политического события не только для Австро-Венгрии, но и для Европы. В его лице сошел со сцены будущий руководитель судеб одной из наиболее влиятельных и предприимчивых великих держав, имевший свою определенную политическую программу и успевший уже во многом столковаться с своим могущественным германским другом и союзником. С наступлением его царствования, которое не могло уже долго заставлять ожидать себя, связывались разнообразные рассчеты и комбинации в области общей международной политики; теперь эти комбинации и рассчеты падают, к большой невыгоде одних и, быть может, к выгоде других. Император Вильгельм II употребил много стараний на то, чтобы сблизиться с замкнутым и неразговорчивым австрийским наследником, приобресть его доверие и расположение, внушить ему известные идеи и намерения, — и теперь все его труды оказались напрасными. Новый наследник, 27-летний Карл-Франц-Иосиф, старший сын умершего [412] в 1906 году эрцгерцога Оттона, непричастен еще к политической деятельности и пока пользуется лишь репутациею симпатичного и образованного молодого принца; он изучал юриспруденцию в Пражском университете и в то же время проходил обычную военную службу; недавно он назначен командиром кавалерийского полка. Придворные и аристократические сферы видят большое преимущество его в том, что он женат на высокородной настоящей бурбонской принцессе, Зите Пармской, и имеет уже маленького сына, полноправность которого не подлежит никакому спору. При дворе и среди высшей аристократии очень беспокоились по поводу возможных в будущем попыток признать потомство герцогини Гогенберг способным наследовать императорский престол, — попыток, которые при известных условиях могли быть поддержаны Ватиканом; а римский папа имел основание относиться весьма сочувственно к верному сыну церкви, ставшему австрийским монархом. Теперь эти опасения отпадают. Но в общем надо думать, что политика венского кабинета мало изменится вследствие перемены в личности наследника. И при Карле-Франце-Иосифе эта политика будет австрийская, так же точно, как при Франце-Фердинанде, ибо австрийские министры иностранных дел являются действительными руководителями дипломатии, ответственными перед парламентскими делегациями и перед общественным мнением; они не легко подчиняются закулисным влияниям и умеют отстаивать свои взгляды, хотя бы для этого приходилось вступать в конфликт с представителями высших придворных сфер. В свое время граф Эренталь противодействовал некоторым проектам эрцгерцога Франца-Фердинанда и добился их отклонения; и графу Бертхольду случалось не соглашаться с наследником в весьма существенных политических вопросах, и это считалось вполне естественным и нормальным. Венский кабинет держится известных традиций, которые не могут быть нарушаемы по произволу; в политику не вмешиваются никакие посторонние или случайные элементы, и оттого австрийская дипломатия обладает устойчивостью и последовательностью, обеспечивающими ей успех.

Политическое положение в Европе давно уже не было так натянуто и серьезно, как в настоящее время. События вновь выдвинули на первый план австрийскую военную партию и доставили ей на время преобладающее влияние в делах внешней, преимущественно балканской политики; в газетах опять заговорили о задуманном будто бы нападении, на Сербию, которым должна завершиться жестокая внутренняя борьба против сербской [413] народности. Либеральная немецкая пресса усердно продолжает свою злобную травлю против сербов, несмотря на мрачные последствия антисербской агитации на местах, в разных боснийских и хорватских городах с смешанным населением. Военные власти, распоряжавшиеся в Боснии, беспощадно вымещают теперь на сербах свою собственную неумелость и невежественное самомнение; начальник края, фельдцеймейстер Потиорек, самоуверенно взявший на себя все заботы о личной безопасности эрцгерцога Франца-Фердинанда, пожелал доказать после катастрофы, что патриотические чувства жителей не знают никаких границ и требуют немедленной расправы с сомнительными сербскими элементами, — и он допустил эту расправу в самых чудовищных и разрушительных формах. Не довольствуясь обвинением всех вообще сербов в соучастии, патриоты решили привлечь к ответственности сербское правительство и возбудили вопрос о расследовании корней заговора и отыскании виновных в самой Сербии, где будто бы и организовано было покушение. Эта попытка произвести следствие в чужом государстве, под предлогом недоверия к добросовестности его судебных властей, настолько противоречит основным началам международного права, что ее можно было считать невероятною; однако, она серьезно мотивировалась разными аргументами в «Berliner Tageblatt», где доказывалось даже, что Сербия обязана допустить австрийское расследование на своей территории для подтверждения своей непричастности к сераевскому покушению. Подобные притязания, несомненно, угрожают общему миру и дают материал для международных осложнений, едва-ли желательных для великих европейских держав.

Отметим одну характерную подробность в австрийских демонстрациях против Сербии: повсюду, где участвовала в них интеллигентная толпа, рядом с возгласами «долой Сербию», раздавались возгласы в честь Болгарии. Этим ясно напоминалось всем и каждому, что нет более балканского союза, перед которым должна была сдерживаться Австро-Венгрия, и что разрозненные славянские государства опять очутились в унизительной зависимости от благоволения или неудовольствия соседней монархии.

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info