СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Константинопольский мирный договор. — Положение балканских государств. — Сербия и Албанское восстание. — Греция и греко-турецкие переговоры. — Печальная роль европейской дипломатии.

Мирный договор между Турцией и Болгариею подписан в Констатинополе 15 (28)-го сентября, при чем взаимные отношения сторон оказались уже совершенно иными, чем при окончании турецко-болгарской войны. Турки играли уже роль победителей, а не побежденных; они ставили свои условия и требования, с которыми по неволе мирились болгарские уполномоченные. Недавняя жестокая вражда как будто исчезла, под влиянием новейших испытаний. Болгария, разбитая своими коварными союзниками, почувствовала возможность сближения с Турциею на почве совместной активной неприязни к Греции и Сербии. Это чувство разделялось и турецким правительством, которое с своей стороны рассчитывало воспользоваться настроением болгар для более успешного противодействия греческим притязаниям. Совещания уполномоченных велись вообще в дружелюбном тоне; генерал Савов и великий визирь обменивались любезностями, выражая твердую решимость восстановить между обеими нациями «отношения доброго соседства и прочной дружбы». Болгары потеряли почти все свои завоевания во Фракии и получили только небольшую часть Эгейского побережья, с незначительною гаванью Дедеагач, вместе с куском Македонии, уступленным Болгарии по бухарестскому миру.

В общем, и Болгария не имеет основания жаловаться на Турцию, и Турция обнаружила миролюбие и достаточную уступчивость по отношению к Болгарии. Если идея «великой Болгарии» потерпела крушение, то не в силу противодействия турок или сочувствующих им великих держав, а исключительно по вине самих болгарских правителей, вовлекших страну в преступную [396] и бессмысленную войну с союзниками. Теперь подводятся уже печальные итоги страшного кровавого кошмара, свирепствовавшего на Балканах с конца сентября прошлого года до конца июня настоящего года. По оффициальным данным, Болгария потеряла в войне с Турциею 313 офицеров и 29 784 солдат убитыми, и 915 офицеров и 52 550 солдат ранеными; сверх того пропало без вести 3 139 солдат и два офицера. В войне с Сербией и Грецией погибло 260 болгарских офицеров и 14 602 солдат, ранено 816 офицеров и 15 305 солдат, пропало без вести 69 офицеров и 4 560 солдат. Всего в обеих войнах убито 44 316 болгарских солдат и 573 офицера, ранено 67 855 солдат и 1 731 офицер, пропало без вести 7 699 солдат и 71 офицер. Итого пострадало 122 245 болгар, принадлежащих ко всем классам общества, — цифра колоссальная для небольшого народа, насчитывающего около 4½ миллиона человек. Если сосчитать еще число убитых и раненых турок, греков, сербов и черногорцев, то нельзя не прийти к заключению, что последние балканские войны стоили больше крови, чем многие из крупнейших европейских войн. В числе этих жертв было сравнительно мало представителей регулярной армии; огромное большинство состояло из лиц разных профессий, включая почти всю интеллигенцию; в скромных солдатских мундирах попадались часто выдающиеся болгарские ученые, университетские профессора, известные общественные деятели и писатели; это был цвет болгарского народа, и гибель такой сотни тысяч человек долго еще будет чувствоваться страною, как тяжелая историческая катастрофа. Потребуются десятилетия упорной культурной работы, чтобы изгладить или смягчить последствия этих жестоких событий. Мысль о предстоящей великой работе составляет для болгар единственный практический вывод из испытанных ими бедствий. Болгары терпеливо переносят постигшие их удары; они не жалуются на судьбу, не предаются унынию, не обвиняют даже своих неудачных правителей, кроме разве Данева, и угрюмо готовятся к ликвидации и упорядочению совершившихся перемен. Истощенные страшным кровопролитием, болгары не в состоянии думать о возмездии; они надеются залечить свои раны, восстановить свои силы и упрочить свое положение без дальнейших рискованных предприятий. Они по необходимости жаждут мира, и им, по всей вероятности, чужды те планы злобной мести, которые так усердно и настойчиво приписываются им сербскими и греческими патриотами.

В совершенно ином положении, чем Болгария, находятся [397] Сербия и Греция. Обе эти страны переживают теперь острый период военной славы, национального самодовольства и самообольщения. Государство с населением в три-четыре миллиона становится вдруг предметом усиленного внимания и ухаживания великих держав; спич греческого короля Константина, произнесенный в Берлине, в честь германской армии и ее вождей, возводится на степень важного политического события, горячо обсуждается в Европе в течение целой недели и вызывает серьезное огорчение и беспокойство во Франции. Король Константин, получив от своего шурина, императора Вильгельма II, фельдмаршальский жезл, заявил по этому поводу, что своими военными успехами и победами Греция обязана главным образом германской военной школе, великим примерам и традициям германской армии, которым неуклонно следовали руководители греческих войск; в данный момент он как будто забыл, что действительными инструкторами греческих войск и организаторами их штабов были французские офицеры, с генералом Эйду во главе. Французы обиделись; король старался загладить свою неловкость франкофильским тостом, сказанным в Париже и не произведшим, однако, успокоительного впечатления на публику. Оказалось, по словам короля, что Греция своими военными победами обязана также блестящим французским образцам и наставникам и что главнейшей заботою греческой нации и ее правительства является поддержание близких традиционных связей с Франциею. После почтительных выражений благодарности по адресу Германии, эти кислосладкие фразы о французской дружбе могли считаться запоздалыми и искусственными; так и отнеслась к ним парижская пресса, и само греческое правительство нашло нужным дополнить их оффициальными уверениями, которые должны были удовлетворить французскую дипломатию. Инцидент был тем более неприятен для Франции, что еще недавно она чуть ли не разошлась с Россиею из-за своих хлопот о присоединении Кавалы к Греции. Во всяком случае общественное мнение имело повод убедиться, что великие державы чрезвычайно интересуются отзывами о них греческого короля и соперничают между собою в приобретении его симпатий.

В сознании своего повышенного международного веса Греция значительно подняла тон в своих дипломатических сношениях, и в частности — в мирных переговорах с Турциею; она отказывалась делать какие-либо уступки даже во второстепенных вопросах, не останавливаясь перед риском опасных осложнений; возникала уже вероятность новой балканской войны, [398] третьей по счету. Греция не соглашалась оставить за Турциею те из числа Эгейских островов, которые расположены близ Дарданелл и у малоазиатского побережья; она ссылалась на то, что решение судьбы этих островов зависит от Европы, согласно пятой статье лондонского трактата, тогда как для Турции указанный трактат перестал существовать. Греция настаивала, далее, на том, чтобы доходы вакуфных имений в уступленных ей местностях шли на пользу тех же вакуфов, а не в распоряжение центральной турецкой власти; наконец, она требовала, чтобы все жители присоединенной территории, не исключая природных турок, признавались греческими подданными с момента аннексии. Между тем положение Турции существенно изменилось со времени подписания окончательного мира с Болгариею. Против Сербии восстали албанцы, и Турция приобрела свободу действий по отношению к Греции; турецкая армия, непрерывно пополняемая в своем составе, являлась теперь главною решающею силою на Балканах, после демобилизации войск отдельных балканских государств. Военная партия в Константинополе толкает правительство на путь немедленной военной расправы с Грециею, чтобы завладеть обратно Салониками и Кавалой. И в самом деле, турки имели бы большие шансы успеха, еслибы двинули против греков свои сосредоточенные силы, освободившиеся во Фракии. Греция как будто не сознает этой перемены и играет с огнем; она не торопится покончить со спорными вопросами и рискует потерять очень многое, из-за желания добиться от турок таких уступок, на которые они могли бы согласиться только в качестве побежденных. Турки перестали чувствовать себя побежденными, незаметно перешли на положение победителей; это обстоятельство упорно упускалось из виду греческими патриотами и дипломатами. Греки слишком круто распоряжались в занятых ими областях и на столько возбудили против себя местных мусульман, что мысль о военном заступничестве Турции представлялась вполне правдоподобною. Роли переменились, в ущерб Греции, а греки этого не замечали.

Столь же самоуверенно, как Греция, действует и Сербия. Сербский министр-президент Пашич, о котором прежде едва упоминалось в заграничной печати, сделался сразу одним из видных политических деятелей Европы; его поездки в Вену или в Париж усердно комментируются газетами; он дает аудиенции журналистам, и его рассуждения передаются во все концы мира по телеграфу; он излагает свои взгляды на отношения Сербии к Австро-Венгрии и к другим державам — и заинтересованные сферы внимательно прислушиваются к его отзывам, [399] стараясь извлечь из них соответственные практические выводы. Сербские государственные люди и солидарные с ними патриоты заговорили суровым языком Бисмарка, когда предстояло определить характер и направление правительственной деятельности в завоеванной части Македонии; они находили, что только «железом и кровью» можно укрепить владычество сербов над непокорными туземцами, болгарами и албанцами. Крутые меры устрашения заставили массу жителей удалиться в соседние страны и подготовили почву для обширного вооруженного восстания в пограничных с Албаниею областях. Албанские отряды вступили в пределы предназначенной сербам территории, заняли некоторые пограничные пункты, оттеснили и рассеяли небольшие сербские гарнизоны, по обыкновению прибегая к большим жестокостям. Сербия имела законное право послать свои войска против албанцев и вытеснить их из своих владений; но прежде чем предприняты были необходимые оборонительные действия, сербская оффициозная пресса единодушно выразила решимость беспощадно расправиться с восставшими. «В потоках крови — говорила газета «Пьемонт» — должно быть потоплено восстание; нужен сокрушительный удар, чтобы уничтожить албанцев, которых подняли против Сербии». Другая газета — «Политика» — полагает, что «теперь не время дипломатствовать: карающая рука должна беспощадно опуститься на виновных, и восставшие должны быть уничтожены. Надо без замедления, без жалости, судить и карать албанцев, пойманных с оружием в руках. Кто из зачинщиков будет взят с оружием, подлежит наказанию по военному праву, и приговор для албанцев может быть только один — смерть». «Мали журнал» говорит, что надо с корнем вырвать все зачатки восстания ¹. Все органы сербской печати наперерыв друг перед другом требуют применения драконовских мер против албанцев. Откуда у сербов эта прямолинейная жестокость против чужих народностей, не желающих подчиняться сербскому господству? Никому из сербских журналистов не приходило в голову остановиться над вопросом, правильно ли действовали сербы при занятии местностей, населенных албанцами и болгарами, и разумно ли было с самого начала возлагать все надежды на систему устрашения. Озлобление туземцев против сербов не могло возникнуть без достаточных фактических оснований. С обеих сторон совершались вопиющие зверства, которых не скрывали и [400] оффициозные газеты. Албанцы разрушали сербские села и истребляли их жителей; сербы выжигали албанские и болгарские поселения, вешали и расстреливали попадавшихся «четников», избивали всех заподозренных в сочувствии восстанию, не исключая стариков и женщин. При обратном занятии сербами городов и местечек, захваченных албанцами, происходили такие ужасы, что газетные отчеты не считают возможным вдаваться о них в подробности. Последние битвы при Дибре, как сказано в этих отчетах, по страшному кровопролитию превосходят все, что совершалось на Балканах за последние годы. «С беспримерным ожесточением сражались люди на улицах города; каждый дом приходилось завоевывать отдельно. Когда албанцы расстреляли все свои патроны, они защищались дубинами; на улицах свирепствовали одиночные бои; число убитых превышает тысячу с обеих сторон. Город Дибра почти совершенно разрушен». В тоже время оффициально сообщается из Белграда известие о благополучном вступлении сербских войск в Дибру и Охриду, 30 (17-го) сентября. Какой смысл имеет это торжественное вступление в разрушенный, опустевший, наполненный лишь трупами город? Чем сильнее и полнее расправа сербов с албанцами, тем непримиримее будет вражда последних к сербам, и взаимное ожесточение будет расти по мере дальнейшего развития и применения той же устрашающей сербской политики. Сербия принуждена жить в непосредственном соседстве с Албанией; ни проглотить, ни уничтожить ее она не может, а потому, по здравому смыслу, она не должна была бы принимать на себя непосильную задачу искоренения или усмирения воинственной албанской народности в пределах завоеванной сербами территории. Сербия не на столько велика и могущественна, чтобы внушать соседям спасительный страх; ее попытки пугать непокорных угрозами сокрушительного возмездия не обещают ей прочного мира. Подражая великим державам в способах воздействия на более слабые народы, небольшие балканские государства сами создают для себя серьезные опасности в будущем. При такой системе взаимной национальной борьбы неизбежны хронические кровавые столкновения и волнения на Балканах — а Сербия, как и Греция и Болгария, настоятельно нуждается в прочном мире. К сожалению, европейская дипломатия не напоминает об этом балканским государствам, а напротив, сама преклоняется пред военными успехами таких победителей, как сербы и греки. Неумеренные заграничные похвалы и чествования, в роде подношения фельдмаршальского жезла [401] поощряют манию величие даже в умах трезвых государственных людей, в роде Венизелоса и Пашича.

Так называемое восстание албанцев против Сербии есть, в сущности, война Албании против непомерно выросшего и возвеличенного сербского государства. В сообщенной нашему министерству иностранных дел обстоятельной ноте от 15 (28)-го сентября сербское правительство целым рядом фактов удостоверяет, что восстание было подготовлено извне и организовано в автономной Албании при прямом или косвенном содействии болгар. В своем обращении к великим державам Сербия справедливо указывает на то, что, устроив самостоятельную Албанию и заставив сербов удалить оттуда свои войска, Европа взяла на себя ответственность за сохранение албанцами спокойствия и мира относительно соседних стран. В виду отсутствия этих гарантий и забот со стороны Европы, сербы имеют право и обязанность сами принять необходимые меры для обеспечения безопасности своих границ и для этого вновь занять известные стратегические пункты в пограничных местностях Албании. Временное албанское правительство, имеющее свою резиденцию в Валоне, под номинальным главенством Кемаль-бея, успело уже заявить, что оно вовсе не устраивало восстания и не участвовало в его организации; но руководителями дела были несомненные албанские вожди, не менее авторитетные, чем сам Кемаль-бей, и, быть может, даже более влиятельные, хотя и не занимающие официальных должностей в составе албанского правительства. Албанская армия в несколько десятков тысяч человек, с отличным вооружением и с артиллериею, не могла, конечно, собраться против Сербии при помощи частных средств и усилий, без ближайшего участия органов и представителей существующего номинально албанского государства. Если это государство в той или другой форме угрожает сербам, то оно может подвергнуться известным оборонительным или карательным мерам, против которых бесполезно было бы протестовать. В восстании участвовали и македонские болгары, местные жители, имевшие много поводов взяться за оружие против сербского режима; им могли сочувствовать болгары из Софии, но это еще не значит, что софийское правительство принимало какое-либо участие в их воинственном предприятии. Сербы опасались местных болгар и на первых же порах напустили на них бывших четников или «комнтаджиев»; те тотчас устраивали погромы в намеченных местах, разрушали болгарские жилища, поджигали их или бросали в них ручные бомбы, причем никому из жителей не давалось пощады. В тех случаях, когда обитатели данного села подозревались в [402] сношениях с восставшими, производилась массовая экзекуция над всеми жителями, в том числе и женщинами; так поступлено, например, по газетным сведениям, в местечке Кавадар, где сорок стариков и женщин было вырезано на том основании, что в волосах одной из женщин нашлось письмо преступного или подозрительного содержания. Еще во время сербской оккупации Албании издавались приказы, предписывавшие истреблять всех мужчин старше пятнадцати лет и разрушать все дома в тех местах, где совершено кем-либо нападение на сербских солдат. Подобные факты засвидетельствованы корреспондентами таких газет как «Times» и «Daily Telegraph». Эти систематические зверства служат достаточным объяснением повального восстания македонских албанцев и болгар. Правда, белградское официозное бюро категорически опровергает все подобные сведения, называя их тенденциозными вымыслами; но эти голословные опровержения не могут быть признаны убедительными. Нельзя отрицать, что на Балканах все народности — и турки, и болгары, и греки, и сербы, — запятнали себя неслыханными жестокостями.

Европейская дипломатия не обнаруживала особенного интереса к этим кровавым событиям, и если она выказала некоторое беспокойство по поводу албанского восстания, то только потому, что Сербия намекала на возможность занятия некоторых стратегических пограничных пунктов в Албании, в видах самозащиты. Этого нарушения не установленных еще албанских границ не могли допустить ни Австро-Венгрия, ни Италия. Албанцы могут воевать, но Албания должна остаться неприкосновенною. Албанцы могут нападать на Сербию и опустошать ее территорию, но сербы не должны, при преследовании их, вторгаться в албанские пределы. Такая односторонняя охрана Албании в ущерб Сербии может только поощрять албанские набеги и погромы, но отнюдь не содействовать водворению мира на Балканах. Многое говорилось и предпринималось от имени Европы с целью нового прочного устройства балканских дел — и почти все устроенное оказывалось бесплодным или фиктивным. В мае подписан был в Лондоне окончательный мирный договор между Турциею и воевавшими с нею четырьмя балканскими государствами, — договор, старательно выработанный при участии представителей великих держав. Что осталось теперь от этого дипломатического акта? По этому акту Турция теряла почти всю Фракию с Адрианополем, а судьбу всех турецких островов в Эгейском море, кроме Крита, предоставляла на усмотрение великих европейских держав; теперь, на глазах той же Европы и с ее молчаливого одобрения, Турция без войны вновь утвердила свою [403] власть над Фракией и Адрианополем, а об островах Эгейского моря сама ведет переговоры с Грециею, готовясь устроить их судьбу по своему, помимо Европы. Никогда еще европейская дипломатия не проявляла такого бессилия и не доходила до такой явной и полной несостоятельности, как в настоящее время, по поводу балканских дел. Она принимала авторитетные решения, которых не могла и не хотела поддержать; она отказывалась от своих собственных заявлении и обязательств, когда им противоречили совершившиеся факты, выдвинутые небольшими балканскими государствами; она оставляла без внимания и протеста такие бесчеловечные способы военной расправы, которые признавались варварскими и недопустимыми для цивилизованных народов задолго до Гаагских конференций. Все новейшее гуманное движение в области международного права остается, очевидно, бесплодным, безрезультатным; оно проходит мимо реальной политической жизни, нисколько не влияет на военные события и вовсе не отражается на политике великих держав. Впрочем, трудно себе представить, в какой форме дипломатия могла бы успешно реагировать против массовых жестокостей и погромов, совершаемых на войне или под предлогом войны, — ибо самая война есть только система организованных массовых избиений, жестокостей и погромов. На войне считается дозволенным все то, что признается нужным и полезным для безопасности армии и для достижения поставленных ей целей — а в разгаре боя, в минуты страшного риска и кровавого возбуждения, самые мирные по натуре люди легко превращаются в бессознательных зверей. Дипломатия могла бы все-таки напоминать кому следует об установленных правилах войны, особенно когда воюющие стороны не принадлежат к числу могущественных военных государств; но европейские кабинеты на этот раз прониклись каким-то духом фатализма при оценке способов ведения войны на Балканах, так как вероятно заранее сознавали бесполезность вмешательства в этом отношении.

Комментарии

1. Приводим эти цитаты со слов венской газеты «Neues Wiener Tageblatt» (от 27-го сентября).