СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Бухарестский мирный договор. — Победители и побежденные. — Взаимные обвинения болгар и их противников. — Вопрос о жестокостях во время войны и международная комиссия для их проверки. — Сербский отвод против г. Милюкова. — Успехи пацифизма.

Дипломатия великих держав играла далеко не почетную роль в последних балканских событиях, завершившихся бухарестским миром. Кабинеты не могли столковаться между собою относительно самых существенных вопросов; они действовали в разброд и выставляли напоказ перед всем миром свои коренные разногласия, в то время как серьезно обсуждались еще предполагаемые коллективные меры для поддержания авторитета Европы на Балканском полуострове. Австро-Венгрия разошлась с Германией и оказалась солидарной с Россией, заступаясь за Болгарию против сербов, греков и турок; Россия отделилась от Франции и Англии; Германия открыто выражала свое сочувствие Турции и ее новым союзникам, торжествовавшим победу над несчастными болгарами. Роль устроителей мира на ближнем Востоке была предоставлена Румынии, которая с поразительным цинизмом воспользовалась временным бессилием Болгарии для захвата части ее территории. Лондонский договор, над выработкой которого трудились уполномоченные представители европейских кабинетов, разорван в клочки, насколько он касается Болгарии, и в Бухаресте произведен уже раздел балканских земель, завоеванных не только у турок, но и у болгар. Разбитая своими бывшими союзниками [360] Болгария должна была отказаться от надежды на активную поддержку великих держав; она вынуждена была согласиться на предписанные ей условия мира и довольствоваться только формальною оговоркою относительно предстоящего пересмотра их европейскою дипломатиею. Но мысль о пересмотре, высказанная в последнем заседании конференции от имени Австро-Венгрии и России, была без всяких церемоний устранена заявлением императора Вильгельма II об окончательном характере бухарестского договора, что выяснилось из благодарственной депеши румынского короля.

Небольшие балканские государства, победившие Болгарию, остались полными хозяевами положения. Сербия и Греция поделили между собою Македонию, как бесправную добычу; Румыния взяла себе без войны чужую область, не справляясь с желаниями ее населения. Никто в Европе не поднял вопроса о том, что необходимо, по крайней мере, соблюсти некоторые внешние приличие, прежде чем решить судьбу заинтересованных балканских народностей; можно было вспомнить по этому поводу, что уже более полувека тому назад применялся в подобных случаях принцип народного голосования, (напр. при присоединении Савойи и Ниццы к Франции). Сама Болгария не возражала против внезапного насильственного превращения многих ее обывателей в румынских подданных, так как Румыния делала это без злобы, с хорошими словами о дружбе и равновесии, охраняя, как будто, Болгарию от дальнейших домогательств со стороны непосредственных врагов болгарского народа — сербов, греков и турок. Иностранные дипломаты и публицисты восхваляли румынских правителей, превозносили их мудрую умеренность, и сам король Карл признал за собою великую заслугу миротворца.

Текст мирного договора, подписанного в Бухаресте 10-го августа (28-го июля), не содержит никаких указаний на те исключительные обстоятельства, при которых состоялось его заключение. Приводим этот текст со слов румынского телеграфного агентства.

«Мирный договор между королем Болгарии с одной стороны и королями Греции, Черногории, Румынии и Сербии — с другой. Одушевленные желанием положить конец существующему ныне состоянию войны между названными странами и восстановить мир между народами, пережившими так много испытаний, монархи этих стран решили заключить окончательный мирный договор и назначили для этого своих уполномоченных. После того как счастливо достигнуто было соглашение, постановлено следующее: Статья 1. Между королем болгар и остальными монархами, равно как и их наследниками и преемниками, будет господствовать мир и [361] дружба. Ст. 2. Согласно пятому приложению к протоколу, исправленная граница между Румыниею и Болгариею начинается от Дуная, выше Туртукая, и доходит до Черного моря, к югу от Экрене. В течение не более двух лет Болгария обязывается срыть существующие укрепления Рущука, Шумлы и в районе двадцати километров около Балчика. Смешанная комиссия установит на месте новую пограничную линию в продолжение четырнадцати дней и проведет эту раздельную черту через затронутые ею частные владения. В случае разногласия дело решается окончательно третейским судом. Ст. 3. Согласно девятому приложению к протоколу установленная граница между Сербией и Болгарией идет от Патарийской горы на старой границе, вдоль прежней турецкой и болгарской границы, по водоразделу между Вардаром и Струмой, за исключением верхней части долины Струмицы, которая останется за Сербией, и кончается у Бельчской горы, где примыкает к болгарско-греческой границе. Смешанная комиссия установит в четырнадцать дней новую пограничную линию и проведет ее через пограничные владения под условием разрешения возможных споров третейским судом. Ст. 4. Вопросы, относящиеся к старой сербско-болгарской границе, решаются соответственно состоявшимся между сторонами соглашениям, изложенным в приложении к протоколу. Ст. 5. Установленная согласно пятому приложению к протоколу граница между Грецией и Болгарией начинается от новой сербско-болгарской границы, следует по гребню Бельчских гор и кончается у впадения реки Месты в Эгейское море. Смешанная комиссия и третейский суд назначается как и в предыдущей статье. Болгария теперь же положительно отказывается от всяких притязаний на остров Фазос ¹. Ст. 6. Главные квартиры отдельных армий должны быть тотчас осведомлены о подписании договора. Болгарское правительство обязывается приступить к разоружению в ближайшие дни. Войска, стоящие гарнизонами в районе одной из действующих армий, будут передвинуты в другие местности старых болгарских владений и могут возвратиться в обычные гарнизонные пункты только по очищении оккупационного района. Ст. 7. Очищение болгарской территории начнется тотчас после перехода болгарской армии на мирное положение и окончится не позднее как в четырнадцать дней. Ст. 8. Во время оккупации болгарских областей сохраняется за войсками право реквизиции с уплатою наличными. Они могут также свободно [362] пользоваться железными дорогами для перевозки войск и съестных припасов без всякой за это платы. Больные и раненые остаются под покровительством оккупационных армий. Ст. 9. Все военнопленные должны быть взаимно возвращены по принадлежности в возможно скорейший срок. Правительства доставят друг другу счет непосредственных расходов на содержание военнопленных. Ст. 10. Настоящий договор будет ратификован в течение четырнадцати дней, или, если возможно, раньше, и обмен ратификаций состоится в Бухаресте».

Бухарестская конференция успешно окончила свою задачу в короткий сравнительно срок — в одиннадцать дней, с 17 (30)-го июля. Договор был ратификован, как и предполагалось, 12 (25) августа. Победителям болгар — сербам и грекам — удалось закрепить за собою почти все их завоевания; болгары, недавно еще счастливые победители Турции, должны были по неволе примириться с судьбою побежденных и ограбленных жертв междоусобной войны.

Болгарские правители и политические деятели обвиняют противников в измене и предательстве; царь Фердинанд в публичном воззвании говорил о «низости» бывших союзников и возлагал на них ответственность за все бедствия Болгарии. Сербы и греки в свою очередь приписывают болгарам всевозможные грехи. Пройдет еще много времени, прежде чем успокоятся возбужденные страсти, и чувство справедливости возьмет верх над внушениями злобы и ненависти. При более хладнокровной оценке событий нельзя не видеть, что предупреждение пагубных междоусобий безусловно зависело от Болгарии, которая с самого начала могла бы отнестись с подобающим вниманием к требованиям Сербии и Греции. Настойчивые заявления сербов о пересмотре союзного договора не заключали в себе ничего произвольного или незаконного, а напротив, мотивировались весьма вескими указаниями на фактическую перемену первоначальных условий войны. Точно также были вполне естественны и притязания греков на занятый ими город Салоники с окружающею местностью. Сербы и греки не скрывали своих ожиданий и рассчетов, а так как мысль о новой войне из-за раздела добычи была совершенно недопустима, то со стороны Болгарии неизбежны были соответственные добровольные уступки. Именно на этой почве возникли и поддерживались принципиальные недоразумения между представителями Болгарии и русского общественного мнения. Болгары утверждали, что они должны были стоять и бороться за правое дело, не заботясь о последствиях; но и сербы, и греки одинаково считали свое дело правым, и потому необходим был какой-нибудь компромисс. С [363] русской точки зрения немыслимо было решиться на войну с вчерашними союзниками из-за спора о распределении занятых земель; никакое правое дело не оправдывало этой решимости, которая была тем более преступна, что для разрешения подобных споров заранее предполагался третейский суд. Болгарские патриоты думают, что их армия имела шансы сразу нанести сокрушительный удар и сербам, и грекам, но этому помешал министр-президент Данев, остановивший, будто бы, подготовленное наступление войск в пределы старой сербской территории; но, во-первых, непосредственное вмешательство министра-президента в военные действия представляется мало вероятным, и оно едва ли было бы допущено главнокомандующим и его штабом; во-вторых, попытка остановить наступление сделана была во всяком случае уже после того, как первый натиск болгарской армии потерпел неудачу. Болгары неправильно оценили силы своих противников и слишком понадеялись на скромную пассивность Румынии и Турции — и в этом они могут винить только самих себя. Если бы рассчеты болгар оказалось верными, и победа досталась бы им, то война не стала бы от этого более справедливою, и русское общество высказалось бы против победоносной Болгарии с гораздо большею решительностью, чем против Болгарии побежденной и несчастной, нуждающейся в нашем сочувствии. Взаимная резня между союзниками после успешной освободительной войны была сама по себе преступлением, кем бы она ни была начата и каков бы ни был ее исход. Этого основного взгляда русской печати и русского общественного мнения не хотели, повидимому, понять ни болгары, ни сербы, ни греки. Болгары были раздражены против России, от которой почему-то ожидали поощрения и содействия в своих планах; сербы и греки были также недовольны нашей дипломатией, но думали, что могут обойтись без нее, и действительно обошлись.

Современные устроители балканских дел, с Румыниею во главе, не обнаруживают ни малейших признаков угрызений совести по поводу своей жестокой расправы с болгарами; они ведут себя с самоуверенностью настоящих победителей и не стесняются признаваться в таких поступках, которые не могут быть названы иначе как возмутительными. Автор книги о сербах и болгарах, вышедшей одновременно на французском и русском языках, г. Balkanicus, упоминает в одном месте о «случае с Лютвиевым»: случай состоял в том, что болгарин Лютвиев был убит сербскими патриотами в городе Прилепе. «Лично я также жалею о смерти Лютвиева — говорит автор (по [364] французскому тексту), — но нужно признать, что предшествующие обстоятельства делают этот факт понятным. Лютвиева, по всем признакам, линчевали сербские четники за вызывающую речь, сказанную им при торжестве празднования дня рождения его высочества престолонаследника Александра, 4 (17) декабря 1912 года, в присутствии сербских офицеров и солдат, а также многих почетных обывателей Прилепа. Он сказал, между прочим: «Прилеп не был бы освобожден, еслибы не храбрая болгарская армия, задержавшая своею грудью турецкие штыки при Чаталдже, а потому вы все должны быть благодарны главе балканского союза, его величеству царю Фердинанду». Автору кажется вполне понятным, что за эти слова можно было казнить Лютвиева; а между тем в них заключалось только напоминание о бесспорных заслугах союзной болгарской армии и об оффициальной роли царя Фердинанда, как союзника Сербии. В числе почетных обывателей города, к которым обращался Лютвиев, находились, вероятно, и болгары, чем объясняется, конечно, и самое содержание речи. Странно только то, что в присутствии сербских офицеров и солдат, при несомненном существовании сербской регулярной армии и сербской военной власти в Прилепе, в день оффициального сербского празднества, могли появиться откуда-то «сербские четники» и расправиться судом Линча с болгарским оратором. По мнению г. Balkanicus’a, Лютвиев сам виноват в своей печальной судьбе: не следовало ему восхвалять болгарскую армию и царя Фердинанда, когда полагалось чествовать только сербов и их королевича Александра. Автор приводит разные факты и документы в доказательство преступной агитации болгар в македонских областях, занятых сербскими войсками. Так, некий «болгарский четник публично в кафане, в присутствии граждан, оскорблял сербов и ругал короля Петра»; за это он был задержан, и о нем производится дело. Очень может быть, что, подобно Лютвиеву, он оскорблял сербов и их короля хвалебными словами о болгарах и царе Фердинанде. В городе Велесе сербский комендант «приказал општинскому суду, чтобы население города приняло участие в богослужении», устроенном приезжим сербским архиереем; горожане, верные своим болгарским священникам, постановили не подчиняться распоряжению коменданта; по этому поводу велось следствие, и дело передано суду. Почему военный комендант считал себя в праве вмешиваться в духовные дела и «приказывать» населению участвовать в том или ином богослужении — неизвестно. Местному болгарскому архиерею ставилось в вину, что «в ектении о здравии и благоденствии государя он не упоминал его величества короля [365] Петра, а только царя Фердинанда и его дом»; в ответ на это обвинение он ссылался на принятый повсюду порядок перечисления членов балканского союза, а именно: «болгарский царь, русский царь, греческий король, сербский король и черногорский король». Сербские власти решили произвести обыск в болгарской митрополии, как «гнезде болгарского шовинизма»; обыск был произведен в присутствии самого епископа, который «вел себя вызывающе по отношению к чиновнику, заявляя, что он неприкосновенен, что болгарская митрополия имеет свою специальную миссию, которую ни одна власть не в праве контролировать, и потому он обыска не допустит; так же точно вели себя и чиновники митрополии», которые вследствие этого были все арестованы. При обыске «найдены разные извещения, посланные болгарскому правительству, в которых о сербской армии и властях употреблены самые оскорбительные выражения; найдено много жалоб обывателей на местные сербские власти, и жаловались именно те, которые привлекались за то или иное преступление к ответственности». Выходит, что жаловаться на сербов и отзываться о них непочтительно считалось уже преступлением; притом все эти крутые меры против болгарской митрополии предпринимались сербами в крае, который, согласно договору, должен был впоследствии отойти к Болгарии. Священники систематически преследовались за то, что при богослужении не упоминали имени сербского короля, как будто временная военная оккупация страны была равносильна присоединению ее к Сербии. Всех этих странностей не замечает сербский патриот, скрывающий свое имя под псевдонимом Balkanicus’a.

В иностранной печати много говорилось о зверствах последней балканской войны, и ответственность за них возлагалась поочередно на болгар, сербов и греков. В действительности, насколько можно судить по имеющимся сведениям, дело сводится к устройству погромов или к отдельным случаям «линчевания» в моменты безвластия, при удалении прежних властей и до водворения новых; возможны также факты снисходительного или сочувственного бездействия местных военных начальств при взрывах племенных или религиозных страстей среди населения. Материалы для такого рода вспышек существовали на Балканах в достаточном изобилии. Некоторые оффициальные сообщения, собранные в указанной выше книге Balkanicus’a, довольно ярко характеризуют это положение вещей. Напр., старый сербский патриот «дал пощечину одному болгарину, который оскорбил его величество короля сербского Петра и сербскую мать»; за это он был в свою очередь избит болгарскими жандармами и задержан под [366] арестом на два дня. В одном селе, при венчании серба с болгаркою, едва не произошла драка между представителями обеих народностей из-за того, какому священнику следует предоставить совершение обряда. Многие рассказы о насилиях и всяких ужасах оккупации основаны, очевидно, на ложных доносах и фантастических слухах. Писарь Кавадарского управления, Григ. Дракалович, сообщает, что в городе Пештове образовался болгарский комитет, по распоряжению которого «более четырехсот крестьян, вооруженных ружьями и кольями, напали на турок в селах, силою пригнали их в церковь и всех крестили»; относительно городских жителей это не делается, а с каждого турецкого дома взимается дань в размере двух турецких лир. Рассказчик «слышал из достоверных источников, что четыре турка не вынесли и повесились в своих домах». Неудивительно, поэтому, что даже местные болгары «ругают болгарского короля» и мечтают, будто бы, остаться под сербским владычеством. В Кумановском округе, по описаниям другого писаря, болгары резали турок, как баранов; один воевода в присутствии «пристава» ограбил и поджег сто сорок восемь домов в селах и тринадцать турецких домов в Иштибе, и убил двадцать турок в местечке св. Николы; в трех селах четыре четника убили 34 турок; в селе Каратанове два четника убили 24 турок и т. п. Остается непонятным, почему десятки и сотни мусульман так легко и охотно отдавались в распоряжение отдельных четников, и не оказывали им никакого сопротивления при своем численном превосходстве. По всей вероятности, значительная часть этих избиений составляет плод запуганного воображения или умышленного сочинительства; столь же сомнительными представляются описания жестокостей, которым подвергались будто бы пленные, а также безоружные жители, женщины и дети, со стороны военных или административных органов отдельных балканских государств. Между тем эти сомнительные рассказы печатаются в газетных отчетах и распространяют во всем культурном мире неверные или односторонние сведения, подрывая нравственную и политическую репутацию заинтересованных народностей. В ответ на тенденциозные обвинения, исходившие от греков и сербов, болгарское правительство предложило произвести исследование и проверку фактов на месте, через посредство особой международной комиссии. Мысль эта вскоре облеклась в реальную форму, благодаря могущественному содействию нового международного учреждения, связанного с именем Карнеджи. Один из отделов администрации этого «фонда международного мира» взялся [367] организовать предположенную следственную комиссию, при участии авторитетных общественных и парламентских деятелей различных стран. Представителем России в составе этой комиссии назначен был один из лучших наших знатоков балканских дел, П. Н. Милюков. Как выдающийся публицист, он неоднократно высказывался в печати по поводу печальных особенностей последней воины и подвергал иногда серьезной критике образ действий сербских властей в занятых ими местностях Македонии; в то же время он не скрывал своих симпатий к болгарскому народу и этим возбудил против себя сильное неудовольствие в Сербии. Резкая полемика против г. Милюкова занимает много места и в упомянутой книге г. Balkanicus’a, но в конце своего предисловия автор выражает сожаление, что г. Милюков не присутствовал при осаде Адрианополя и не наблюдал там сербов и болгар на деле; тогда он видел бы, «кто культурнее, человечнее, либеральнее, кто менее эгоистичен и жаден». Значит, и этот раздраженный противник г. Милюкова приписывал его антисербские взгляды добросовестному заблуждению, а не предвзятой тенденциозности. Казалось бы, что вернейший способ доказать ошибочность известных взглядов и обобщений — это открыть доступ к опровергающим их фактам, дать противникам убедительный и веский материал для более правильных выводов. С этой точки зрения сербы должны были приветствовать выбор П. Н. Милюкова в члены международной следственной комиссии, ибо рассеять предубеждения таких противников и выяснить пред ними свою правоту было бы в высшей степени желательно для истинных сербских патриотов. Тем неожиданнее был шаг, предпринятый сербским правительством — формальный отвод г. Милюкова, под предлогом его болгарофильства. Самый отвод предъявлен в грубоватой и неуклюжей форме, отчасти оскорбительной для международной комиссии. Сербия выразила готовность допустить деятельность этой комиссии под условием устранения г. Милюкова из числа ее членов. Сербское правительство взяло на себя в этом случае не подобающую ему роль самовластного контролера по отношению к составу и компетентности такого международного учреждения, которое может правильно функционировать только при полной своей независимости. Сербские министры не могли ожидать, что комиссия признает за ними это право контроля и подчинится их произвольному и плохо мотивированному требованию. Комиссии оставалось только заявить о невозможности для нее действовать при таких условиях; члены ее, в том числе и г. Милюков, покинули Белград под [368] впечатлением крайне недружелюбных уличных манифестаций, придавших особый оттенок бестактному решению правительства. Это не было умно со стороны сербских патриотов. Комиссия отправилась в Салоники, к союзникам Сербии, и встретила там такой же отрицательный и невежливый прием: греки поддержали своих сербских друзей и заодно с ними отреклись от предположенного международного расследования.

Первая серьезная попытка фонда Карнеджи приступить к практической деятельности в духе пацифизма потерпела неудачу. И обиднее всего, что пренебрежение к принципам международной организации на основах общего мира, взаимного доверия и солидарности выражено одним из тех новых государств, которые возникли, развились и окрепли именно под покровом международного права, при неоднократном заступничестве посторонних великих держав. Сербия выросла теперь и сразу увеличилась почти вдвое — и своим вновь приобретенным положением она прежде всего воспользовалась для того, чтобы оттолкнуть от себя бескорыстных представителей идеи международного арбитража. Так поступила и возвеличенная войною Греция. Однако, приверженцы пацифизма не слагают оружия и не предаются унынию. В то самое время, когда их постигло неприятное разочарование на ближнем Востоке, они имели возможность вновь подтвердить и засвидетельствовать торжество своих идей в одном из культурных центров запада. В Гааге, 28 (15)-го августа, в присутствии оффициальных представителей сорока двух государств, состоялось открытие великолепного «дворца мира», сооруженного на средства Карнеджи и предназначенного служить помещением для постоянного третейского международного трибунала. Сверх ассигнованной американским миллиардером суммы в полтора миллиона долларов было пожертвовано нидерландским правительством место для здания, ценностью в семьсот тысяч гульденов, и доставлены роскошные подарки от разных стран, для соответственного украшения здания и его главных зал. Дворец имеет свою собственную богатую специальную библиотеку и снабжен всеми удобствами для пребывания и занятий членов суда. Со времени первой Гаагской конференции мира, созванной в 1899-м году по почину России, идея международного арбитража сделала огромные успехи не только в общественном мнении Европы, но и в области практической политики. Германия на первых порах возражала против предположений и целей, казавшихся ей мечтательными и неосуществимыми; но мало по малу она присоединилась к общему движению и по примеру других государств [369] вносила в заключаемые вновь международные договоры условие о третейском суде для решения возможных споров и разногласий. С 1902-го года рассмотрено и решено Гаагским третейским судом двенадцать спорных дел, по которым постановлены резолюции, принятые сторонами к беспрекословному исполнению. Некоторые из этих конфликтов, как например Казабланкский инцидент 1908-го года в Марокко, имели такой острый характер, что легко могли привести к враждебному столкновению, и их удалось уладить благополучно только при помощи арбитража. Принцип третейского разбирательства постепенно входит в обычай в международной практике, вопреки всем препятствиям и неудачам. Существование Гаагского «дворца мира», как постоянного помещения международного третейского суда, должно само по себе способствовать укреплению идеи обязательного арбиртража, напоминая народам и правительствам о нормальном способе разрешения возникающих споров между культурными нациями.

Комментарии

1. В газетных телеграммах был ошибочно назван остров Крит, вместо Фазоса (против устья Месты).