СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Военные действия без войны. — Жестокие споры бывших союзников. — Вопрос о посредничестве и третейском суде. — Официальные заявления России и их результаты. — Особенности международного кризиса на Балканах. — Задача русской дипломатии.

На Балканах происходит что-то ужасное. Недавние союзники, разгромившие Оттоманскую империю во имя освобождения христиан от турецкого ига, затеяли между собою ожесточенный опор из-за дележа добычи, и этой спорной добычей оказывается «освобожденная» ими Македония. Родственные по вере и по историческим судьбам народности, еще недавно совместно боровшиеся против Турции, обнаружили вдруг такие запасы взаимной злобы, что посторонним наблюдателям становится жутко. Впервые за многие годы чувствуется в Европе протест общественного мнения против так называемого права войны, которым готовы злоупотреблять небольшие балканские государства. Все культурные нации с ужасом и недоумением следили за воинственными порывами сербов и болгар, собиравшихся броситься друг на друга для бессмысленной истребительной резни.

К общему удивлению, сами спорящие видимо не сознают и не понимают своей плачевной роли. Они с гордостью говорят о своем неукротимом патриотизме, о доблести своих войск, о своей твердой решимости добиться торжества над противниками силою оружия. Они сообщают о начавшемся кровопролитии в тоне хвастливых победителей, и этот тон особенно замечается в известиях из сербского лагеря. «Сербская армия — гласит телеграмма из Белграда от 19 июня (2 июля) — получила приказ перейти в наступление по всем линиям, при чем действия начнет не только третья армия в Македонии, но и вторая в Сербии между Нишем и Пиротом. Этой последней поставлено задание перейти болгарскую границу и направиться через Цариброд на Софию». «Сегодня — говорится в другой депеше от того же числа — сражение продолжается по всей линии; сербские войска быстро подвигаются вперед, по направлению к городам Иштибу и Кочане. Несколько раз сербы шли в штыки, причем сербские полки девятнадцатый, одиннадцатый и шестой проявили особую доблесть. Новая сербская [415] артиллерия крупного калибра производила страшные опустошения в рядах болгар. Доблестная шумадийская дивизия, в рядах которой провел целый день наследный королевич Александр, штыковой аттакой захватила у болгар десять полевых орудий и несколько зарядных ящиков и взяла в плен целую роту». «Позиции болгар при Иштибе были взяты штыковым боем. По слухам, сербы заняли также Кочану и прогнали болгар из Гевгели и Криволяки. Главнокомандующим предписано действовать самостоятельно». Оффициозное-сербское бюро дает отчет об этих битвах в ряде кратких победных бюллетеней: «После ожесточенных сражений, продолжавшихся два дня, болгары отступили по всему фронту, преследуемые сербскими войсками, которые заставили их очистить правые берега рек Брегальницы и Слетовской. Болгары теперь занимают оборонительные позиции на левых берегах этих рек. Их потери громадны. По последним данным, сербы взяли в плен тридцать болгарских офицеров, 120 унтер-офицеров, более тысячи солдат, и захватили десять полевых и скорострельных орудий с 12 зарядными ящиками. Сербские войска продолжают наступать. Сербские войска углубились на неприятельскую территорию на десять километров. Болгары бегут».

Эти известия об успешных штыковых аттаках, о бегстве болгар, о занятии неприятельской (болгарской?) территории и о «страшных опустошениях», произведенных сербской артиллерией, сообщаются, притом, в такое время, когда между обеими сторонами официально сохраняется мир, когда дипломатические сношения еще не прерваны и война не объявлена. Такие же предварительные военные действия начались и между греками и болгарами. И Греция, и Сербия обвиняют во всем Болгарию, приписывая ей почин нападения. Греческое правительство 17 июня «предложило болгарскому гарнизону в Салониках сдать оружие в течение часа; по истечении этого срока греческие войска открыли огонь, после чего болгарский гарнизон сдался греческим властям». Как видно из афинских телеграмм, болгары оказали упорное сопротивление; на дома, занимаемые ими, были наведены орудия, и бомбардировка продолжалась всю ночь до раннего утра. В результате были взяты в плен 1 460 болгар; их обезоружили, посадили на судно и отвезли внутрь страны. По газетным сведениям, грекам приходилось идти в штыки против болгар, чтобы выбить их из занятых ими позиции; одна рота в течение четырех часов держалась против целого греческого баталиона, и жестокий бой не прекращался до позднего вечера. [416] И все это без формально объявленной войны, под предлогом фактически начатых противником военных действии! Болгары утверждают, что зачинщиками и виновниками этих кровавых столкновений являются единственно сербы, и многие внешние признаки говорят несомненно в пользу такого утверждения. Надо признать, что со стороны болгар незаметно того крикливого шовинизма, который так неприятно поражает в сообщениях и рассуждениях сербских патриотов. Болгары не хвастают своими преждевременными победами, не называют сербскую землю неприятельскою, не говорят о страшных опустошениях, произведенных ими в рядах врагов; они даже принимают меры к прекращению кровопролития, насколько это от них зависит. Так, из Софии телеграфировали от 17 июня, что «отдан строгий приказ по армии прекратить военные действия и только в случае нападения со стороны сербских и греческих войск ответить теми же мерами»; на этом основании, близ Иштиба, «болгары выкинули белый флаг и просили вспомнить, что война — братоубийственная, и что следует остановить бой»; перед тем болгарский артиллерийский полковник и маиор генерального штаба обратились к командующему сербской армией с заявлением, что в силу приказа, данного из болгарской главной квартиры по соглашению с сербским военным начальством, они прибыли для ведения переговоров о приостановке военных действий; но предложение их было отклонено, с указанием на то, что никакого соглашения между обеими главными квартирами не происходило, и заявление болгарских офицеров было принято сербами за простую военную хитрость. Болгария обращала внимание Сербии и Греции на наступательные враждебные действия их войск и требовала прекращения этих военных операций; а в ответ сербское и греческое правительство упрекали болгар в лицемерии, так как они сами начали наступление по всей линии, и потому ответственность за последствия падает всецело на болгар. Сербы и Греки «слагают с себя всякую ответственность» за происходящее кровопролитие, о чем официально доводят до сведения Болгарии; софийское правительство так же точно снимает с себя всякую ответственность за события, о чем предупредительно дает знать в Белграде и Афинах. Ответственности нет, — никто не берет ее на себя; правительства заинтересованных стран не отвечают за фактическое возбуждение войны, а между тем война развивается сама собою, под руководством официальных начальников, при несомненном участии правительств. В данном случае это [417] общее стремление сложить с себя ответственность за свои собственные действия приводит к тому, что в самом деле событиями начинают распоряжаться наименее компетентные лица, неуравновешенные головы, легко увлекающиеся громкими словами и фразами. Ответственные правители и начальники делают вид, что они в сущности не отвечают за действия армии; этим косвенно предоставляется всем желающим из среды командного состава создавать кровавые инциденты, из которых могут выйти крупные победоносные сражения, достойные попасть на страницы истории. В роли случайных полководцев выступают какие-нибудь безответственные капитаны и майоры, а плоды их упражнений могут быть очень тяжелыми. Как телеграфировали из Ускюба от 19 июня, туда «начали привозить раненых в боях у реки Брегальницы и у Овчего поля; число жертв у сербов, как и у болгар, весьма значительно». По сведениям из сербских источников, потери болгар в боях двух дней (до 19-го июня) составляют около двенадцати тысяч человек ранеными и убитыми; потери сербов также определяются в несколько тысяч человек. Кто-жe отвечает за гибель этих тысяч человеческих жизней? При отсутствии настоящей войны кровавые жертвы пограничных столкновений являются совершенно напрасными и бесцельными; они не могут влиять на ход будущей кампании и не дают материала для рассказов о военных подвигах и героях. Кровь льется в изобилии, как на войне, а войны нет, и ответственных лиц не оказывается. Создается самая страшная форма анархии — кровавая, обставленная всеми усовершенствованными орудиями и принадлежностями военной техники.

В жизни молодых и здоровых по внутреннему строению балканских государств появляются симптомы новой болезни: телеграммы все чаще говорят о влиянии и господстве военной партии в Белграде, Софии и Афинах. В Сербии военная партия решительно берет верх над другими группами и партиями; она дает тон всему общественному мнению и терроризирует его настолько, что никто даже не пытается оказать ей отпор. С развитием и процветанием этой партии связывается имя королевича Александра, который будто бы добивается войны во что бы то ни стало. Национальная политика Сербии становится в одно в то же время воинственною и династическою; газетные слухи подготовляют уже почву для добровольной, будто бы, отставки короля Петра, в виду его склонности к миролюбию. Как в Австро-Венгрии существует «малый двор» эрцгерцога Фердинанда, служащий ядром и опорою военно-клерикальной партии, так и в Сербии образуется нечто подобное [418] около королевича Александра. Но в Сербии нет традиций феодальной монархии, нет поземельной аристократии, нет привилегированного военного класса; это страна демократическая, преимущественно крестьянская, мужицкая, не имеющая высших сословий и, чуждая соблазнов внешнего честолюбия. Откуда же здесь специальная военная партия и как могла она получить преобладающее влияние в стране? Почему она связывается с особыми династическими тенденциями? Можно еще понять желание маленькой страны сделаться большою и великою; жажда территориального расширения кажется естественною при известных условиях; но чем объяснить внезапное увлечение скромного трудящегося народа идеями военной славы и великодержавного могущества? Еще год тому назад национально-патриотические мечты Сербии не шли далее присоединения Новобазарского санджака и Коссовской области; теперь это осуществилось, сверх всякого ожидания, вопреки намерениям Австро-Венгрии, и сербские патриоты даже не вспоминают уже об этих приобретениях: они требуют и того, о чем не смели думать еще недавно. Слишком быстрый и неожиданный переход от робких надежд к великим успехам отразился неблагоприятно на настроении и национальном самочувствии сербов, как и болгар. В прошлом году Болгария едва ли серьезно мечтала о приобретении всей Фракии, с побережьем Эгейского моря; а теперь, получив Фракию с Адрианополем и с значительным пространством берегов Эгейского и Черного морей, она упорно отстаивает свое право на всю Македонию и ни за что не соглашается уступить сербам те ее части, которые заняты сербскими войсками. Болгары, как и сербы, забыли уже о плане создания автономной Македонии, хотя этот план был по существу лучше раздела и на практике не вызывал бы никаких опасных споров.

При заключении союзного договора 29 февраля 1912 года Болгария и Сербия не рассчитывали на возможность завоевания почти всей территории Европейской Турции; они предполагали еще, что Македония получит автономию, и на случай раздела указывали приблизительную пограничную черту, более точное определение которой было предоставлено третейскому суду России. В договоре предусматривалось также враждебное вмешательство Австро-Венгрии, и вообще имелись в виду обстоятельства несравненно более трудные, чем оказавшиеся в действительности. В договоре было сказано: «Все территориальные приобретения, достигнутые совместными действиями, будут находиться в общем владении обоих союзников, а их ликвидация должна состояться в течение трех месяцев после восстановления мира на следующих основаниях. Сербия [419] признает за Болгарией право на земли, расположенные к востоку от Родопских гор и реки Струмы, а Болгария признает за Сербиею право на территорию к северу и западу от горы Шар. Что касается земель, расположенных между Шаром, Архипелагом и Охридским озером, то если обе стороны придут к убеждению, что устройство этой области в виде автономной провинции невозможно в силу общих интересов сербской и болгарской народностей или по другим соображениям, внутренним или внешним, будет относительно этих территорий поступлено так: на приложенной к договору карте проведена линия от горы Голема-Верх к северу от Эгри-Паланки через середину Овчего поля, затем через Вардар, в нескольких километрах к северу от города Велеса, до озера Охриды, по близости и к северу от города того же имени. Болгария обязывается принять эту границу в случае, если за нее выскажется Русский император, к которому обращена будет просьба быть верховных арбитром в этом деле. Установлено, что обе стороны обязываются принять как окончательную границу ту линию, которую Русский император найдет, в указанных выше пределах, наиболее соответствующею правам и интересам обеих сторон. Всякое разногласие, могущее возникнуть по поводу толкования или исполнения какой-либо статьи договора и секретного к нему приложения, равно как и военной конвенции, будет передано на окончательное решение России, как только та или другая сторона заявит, что считает невозможным достигнуть соглашения путем непосредственных переговоров». Военная конвенция с приблизительною точностью определяла обязательства обоих союзников. Болгария должна была выставить для войны с Турциею не менее двухсот тысяч войска, а Сербия — не менее полутораста тысяч. «В случае, если Сербия и Болгария, по предварительному соглашению, объявят Турции войну, каждая из них обязана послать к Вардару армию численностью не менее ста тысяч человек. Если Австро-Венгрия нападет на Сербию, Болгария обязана тотчас же объявить войну Австро-Венгрии и послать в Сербию армию силою не менее двухсот тысяч человек, чтобы вместе с сербскою армиею вести все операции, как оборонительные, так и наступательные. Болгария имеет то же обязательство относительно Сербии, если Австро-Венгрия под каким бы то ни было предлогом, с согласия или без согласия Турции, вступила бы с своими войсками в Новобазарский санджак. Если это выступление Австро-Венгрии вызвало бы со стороны Сербии объявление войны, или если Сербия, для защиты своих интересов, ввела бы свои войска в санджак и вследствие этого произошло бы [420] вооруженное столкновение между нею и Австро-Венгриею, Болгария обязывается оказать ту же поддержку».

Вопреки точному смыслу этих обоюдных соглашений и обязательств, Болгария и Сербия не обращались к третейскому суду России для разрешения возникших разногласий, а открыто готовились к вооруженной борьбе. Когда возбуждение страстей доходило уже до острого кризиса, угрожая опасностью общему миру Европы, русское правительство сделало шаг, который в первый момент казался спасительным. 26-го мая были отправлены из Москвы известные тождественные Высочайшие телеграммы царю болгарскому Фердинанду и королю сербскому Петру.

Неделю спустя, в Высочайшем рескрипте на имя министра иностранных дел, по поводу свидания монархов в Берлине, удостоверено было «единомыслие по главным вопросам европейской политики нынешней минуты, как прочный залог обеспечения столь нужных для счастья всех народов благ мира». Если Германия и Англия разделяли точку зрения России, столь внушительно изложенную в телеграммах 26-го мая, то, конечно, мир не мог бы быть нарушен Сербией и Болгарией. Первое впечатление, произведенной этим выступлением России, было таково, что желанный результат представлялся уже вполне обеспеченным. Трудно было предположить, что балканские государства откажутся от условленного ими же русского арбитража после того, как Россия официально напомнила им об их обязательстве подчиниться третейскому суду. Нельзя было думать, что ответственные правительства Сербии и Болгарии откровенно предпочтут воевать, под угрозой двойного внешнего вмешательства — Австро-Венгрии и Румынии. В русских телеграммах новая война бывших союзников прямо названа «преступною». Ссылка на ответственность за это пред славянством возбудила понятное неудовольствие в Вене и Пеште, где опять заговорили о русских притязаниях на роль покровителей всего славянства, в том числе и австрийского. Новый венгерский министр-президент, граф Стефан Тисса, произнес 19 (6)-го июня в палате депутатов политическую речь, в которой доказывал право и обязанность Австро-Венгрии ограждать независимость балканских государств от посторонней опеки и от иностранных опекунов, причем допускал только естественное покровительство австро-венгерской монархии, основанное на общности интересов и на будущих прочных договорах. Секретное сербско-болгарское соглашение о совместной войне с Австро-Венгриею показало венской дипломатии, насколько важно для нее добиться расторжения балканского союза. Венский кабинет стоит теперь за свободу [421] действий сербов, болгар и греков; он ничего не имеет против того, чтобы Сербия была «проучена» болгарами и чтобы бывшие союзники перегрызли друг другу горло после чрезмерных совместных побед над Турциею. Австрийцы надеются, что скоро настанет момент, когда разгоряченные спорщики почувствуют потребность в благосклонности и дружбе Австро-Венгрии, которая с своей стороны сумеет поставить свои условия. Если австрийская дипломатия и не подзадоривает сербов, то она несомненно принимает некоторые меры, чтобы внушить им уверенность в отсутствии внешнего вмешательства; в то же время она заботливо старается удержать Румынию от наступательной политики, способной повлиять на Болгарию в смысле сохранения мира. Согласие Румынии на мирную сделку с болгарами считалось политическим успехом венского кабинета, так как оно развязывало болгарам руки относительно сербов; но сербо-болгарская распря тянулась слишком долго, без определенной развязки в ту или другую сторону, и тем временем изменилась и румынская тактика. Правда, рядом с закулисной австрийской работою шли и русские дипломатические усилия. Нечто похожее на угрозу звучало в словах упомянутой выше телеграммы о том, что Россия оставляет за собою полную свободу действий в случае войны; однако это заявление нисколько не смутило балканских шовинистов. Болгария формально сообщила о своем согласии на русский третейский суд и на предварительное совещание балканских премьеров в Петербурге; сначала она сопровождала это согласие оговоркою, чтобы арбитраж касался только вопросов, указанных в союзном договоре, и в установленных им пределах, а потом было дано согласие на безусловный арбитраж. Сербия с самого начала и до конца требовала пересмотра союзного договора, признавая его нарушенным или не вполне соблюденным Болгарией и потому недествительным; она допускала арбитраж не по договору, а для рассмотрения и оценки всех фактических условий и обстоятельств, при которых велась союзниками совместная война с Турциею. Против такого радикального расширения программы третейского разбирательства решительно протестовала Болгария; в свою очередь Сербия твердо стояла на своем, и с этой точки зрения она отнеслась отрицательно к категорическим советам и напоминаниям русского правительства.

Поразительно это отношение балканских народов к России, которой они обязаны своим самостоятельным политическим существованием. Около месяца прошло со времени отсылки телеграмм в Белград и Софию, и положение дел на Балканах не только [422] не улучшилось, а стало совершенно невыносимым. Между бывшими союзниками происходят кровопролитные военные действия, а европейская дипломатия все еще питается иллюзиями насчет мирных способов предупреждения начавшейся уже войны. Румыния объявила 20 июня (3 июля) мобилизацию и этим произвела чувствительно охлаждающее действие на умы болгарских патриотов. Мнимые миротворцы Австро-Венгрии недовольны поступком Румынии и приписывают его одностороннему влиянию России и Франции; но еслибы австрийская дипломатия искренно желала сохранить мир, она могла бы с своей стороны без всякого для себя риска употребить вернейшее, находящееся в ее распоряжении средство для немедленного прекращения кровопролития. Стоило бы только венскому кабинету намекнуть на возможность занятия Новобазарского санджака австрийскими войсками в случае возникновения войны между Сербией и Болгарией, — и воинственный пыл сербских патриотов тотчас исчез бы, уступив место трезвой оценке данного положения. Уже в прошлом обозрении мы высказывали недоумение, почему сербы не предвидят враждебного вмешательства Австро-Венгрии и на чем основано их самоуверенное спокойствие в этом отношении. Никаких новых сведений по этому вопросу не прибавилось за последнее время, а в ответ на однородные замечания некоторых русских депутатов и журналистов сербские деятели обвинили их в «провокации», т. е. в косвенном приглашении Австро-Венгрии сделать известный неприязненный шаг относительно Сербии. Выходит как будто, что сербы сознательно скрывают от себя очевидную для всех опасность австрийской оккупации санджака при наступлении известных событий, и хотят, чтобы и другие не говорили им об этой опасности, так как подобные неприятные разговоры могут в самом деле заставить австрийцев вспомнить о санджаке. Беда только в том, что мысль об обратном занятии санджака принадлежит к числу заветных идей новейшей австрийской политики и настойчиво поддерживается в значительной части печати со времени смерти графа Эренталя. Последнему ставится в вину, что он пожертвовал санджаком ради фикции формального присоединения Боснии, и никто не сомневается, что при первой возможности Австро-Венгрия вновь наложит руку на область, занятую ныне сербами. Австрийцы рассчитывали на эту возможность при ожидавшемся неблагоприятном для Сербии обороте войны с Турциею; они вскоре убедились в своей ошибке и должны были отложить свой план до другого времени. «Преступная война» дает им новый неожиданный шанс, которым они не преминут воспользоваться, если сербы будут до конца [423] упорствовать в своем ослеплении. Указывать открыто на эту опасность — прямой долг всех друзей и доброжелателей Сербии. При современных обстоятельствах было бы чрезвычайно трудно помешать активному выступлению Австро-Венгрии, которое с достаточным правдоподобием мотивировалось бы завоевательною сербскою предприимчивостью, единодушно осужденною всей Европою. Неужели это не ясно для каждого просвещенного серба?

Насколько смутно рисуется сербам обще политическое положение — об этом можно судить по подробным телеграфным отчетам о речах сербских министров и влиятельных депутатов в народной скупштине. Эти почтенные деятели рассуждают так, как будто рядом с Сербией не существует никаких других держав и она может определять свою политику исключительно по своим собственным желаниям, не стесняясь никакими международными обязательствами и отношениями. Министр-президент Пашич, в заседании 17 июня, вновь подтвердил свои прежние взгляды и высказал резкие обвинения против Болгарии за то, что она не соглашается с произвольными сербскими требованиями. В ответ на определенное русское предложение Сербия придумала другое, не касающееся вовсе арбитража — и министр удивляется, что Болгария придумала еще третье, не совпадающее с сербским; мало того — не ограничиваясь этим, «болгарское правительство потребовало также, чтобы в кратчайший срок обе стороны обратились с меморандумом к высокому арбитру для урегулирования спорных вопросов». Другими словами, Болгария предложила то, что прямо вытекало из обстоятельств и было ясно формулировано в авторитетном русском обращении; но «сербское королевское правительство, конечно, — неожиданно заключает Пашич, — было вынуждено отвергнуть это предложение, поддерживая по прежнему свое собственное, относительно сокращения состава армии». Сербия настаивает на том, чтобы подписанный ею договор с Болгарией был заменен каким-то другим, с привлечением не участвовавших в его подписания двух балканских государств — Греции и Черногории, и чтобы «на разрешение арбитража представлены были спорные вопросы на новой и более широкой основе», в видах урегулирования вопроса о разделе территории между Сербией и тремя союзными странами, независимо от содержания специальных сербо-болгарских конвенций. Это своеобразное понимание силы договоров устраняет самую возможность разумного обсуждения спора и отнимает почву у третейского суда, тем более, что Сербия повидимому неуклонно соблюдает усвоенное ею новое правило международных переговоров — [424] признавать и допускать только свои собственные предложения. Тем не менее, по словам Пашича, «королевское правительство, убедившись в том, что арбитраж будет произведен на широких основаниях и что одновременно с сербо-болгарским будет разрешен и греко-болгарский спор, постановило принять арбитраж. Приняв предложение России, оно вместе с тем решило подчиниться постановлению высокого арбитра»; при этом оно предупреждает, что остается при прежних своих мнениях. Таким образом арбитраж принимается правительством лишь условно, с весьма существенной оговоркою, и как раз во время вызванных этим прений получается известие о разгоревшихся жестоких битвах на обоих театрах войны — сербском и греческом. Кто виноват в этом — неизвестно, ибо вопрос об ответственности заранее устранен обеими сторонами; но поворот в сторону войны, по всей вероятности, соответствовал настроению большинства скупщины, насколько это настроение успело выразиться в депутатских речах и резолюциях. Бывший министр Рибарац высказался против арбитража и предложил объявить аннексию занятых земель, не обращая внимания ни на заключенные договоры, ни на протесты Болгарии, ни на настойчивые требования России и других великих держав. Прогрессист Маринкович упрекал правительство за «допущение слухов об уступках Сербии», так как эти слухи ослабили, будто бы, престиж Сербии в глазах России и всей Европы и «способствовали принятию Болгарией угрожающей позиции». В более высоком стиле не мог бы говорить какой-нибудь представитель первоклассной великой державы; но едва ли сам Маринкович предполагает, что непреклонность Сербии возвысила бы ее силу и значение в глазах России и Европы, и что Болгария смирилась бы пред Сербиею при отсутствии слухов об ее уступчивости. Маринкович не признает арбитража, установленного сербо-болгарским договором, — ибо «в резолюции скупштины от 17 мая ничего не упоминается об арбитраже, и правительство ничего не может предпринимать против воли народа»; но почему международные обязательства Сербии не существуют для скупштины — этого Маринкович не объяснял. Он уверен, что произвольный захват македонских земель сербским королевством примирил бы всех: «Европа не противилась бы этому, Болгария не решилась бы начать войну, ибо по силе права и в военном отношении она более слабая сторона». Сомнительно только, чтобы сами болгары считали себя слабейшими по силе права и в военном отношении, как заранее решает за них сербский депутат. Младорадикал Драскович находил, что правительство грешит чрезмерным миролюбием и [425] что, «принимая приглашение на арбитраж, оно пошло ложным путем». Оратор предлагал «открыто сказать пред высоким арбитром, что Сербия на Балканах является самой сильной защитницей славянских идей». Ни на какие уступки Сербия не пойдет: «пора покончить с излишней нашей скромностью». Почти все заявления оппозиции проникнуты этим победоносным Наполеоновским тоном. Многие депутаты выражали опасение, что арбитраж нарушит жизненные интересы Сербии; правительственные ораторы доказывали неосновательность этих пессимистических предсказаний; министр Иованович уверял, что исторические права Сербии на Македонию будут несомненно приняты во внимание при арбитраже. Старо-радикал Минчич внес формулу, которою подчеркивалось сохранение правительством и скупштиною прежнего взгляда и высказывается уверенность, что «правительство во всяком случае сумеет защитить интересы страны». Эта двусмысленная формула, умалчивающая об арбитраже, принята большинством 82 против 69 голосов.

Во время продолжения прений в скупштине, 18-го июня, был предложен правительству вопрос, как смотрит оно на происходящие военные действия, — видит ли оно в них действительное начало войны или только обычные пограничные столкновения. Министр Протич, за отсутствием Пашича, заявил, что происшедшее нападение регулярных болгарских войск признается действительным началом войны, и «соответственно с этим правительство отдало войскам предписание оказать болгарам энергичный отпор и, в случае необходимости, перейти в наступление». Заявление министра, как сказано в телеграмме, «принято скупштиною с энтузиазмом». Сообщение правительства, — говорится далее, — «вызвало в общественных кругах единодушное одобрение». Энтузиазм и одобрение по поводу страшной, бессмысленной, «преступной» войны между соседними мирными народами, только что счастливо покончившими с своими вековыми угнетателями — турками! На развалинах Европейской Турции должно было водвориться господство освобожденных туземных народностей, связанных единством веры и общностью культурных и политических интересов, — и вместо того разыгрывается свирепая, кровавая вакханалия, при единодушном будто бы одобрении и энтузиазме сербских народных представителей. Нельзя этому верить, — до того отвратительно это зрелище людей, радостно встречающих известие о начавшейся ожесточенной резне между вчерашними союзниками. В газетах уже опять печатаются победные отчеты о сражениях, в которых «болгарские потери [426] превышают 3 500 человек убитыми и ранеными»; сербы «производят лихия аттаки», обращают болгар в бегство, захватывают целые батареи полевых орудий и совершают вообще великие подвиги взаимного истребления и разрушения — подвиги, которые приводят в ужас несчастных жителей Македонии. «Сербская артиллерия — как возвещается в одном из газетных бюллетеней — открыла убийственный огонь против болгарских позиций около Иштиба. Спустя полчаса после бомбардировки в городе разразился пожар. Первою загорелась церковь. Сербская артиллерия продолжала бомбардировку до полудня и превратила в развалины почти весь город Иштиб». Сербы хотели доказать, что Иштиб — сербский город, а не болгарский, и в доказательство они его разрушили. Разбежавшееся или погибшее население города едва ли разделяло восторженные чувства «победителей», стремившихся, будто бы, освободить Македонию от турецкого ига.

Крайне печальную страницу истории начинают теперь балканские государства, недавно, еще вызывавшие общее сочувствие Европы своею энергическою и успешною борьбою против Турции. Идея балканского союза потоплена в крови. Все культурные нации с возмущением смотрят на страшные последствия кровавого безумия, овладевшего сербами, болгарами и греками. Дипломатия великих держав оказалась бессильною в таком деле, которое безусловно входит в круг ее прямых задач, — в деле урегулирования результатов последней балканской войны. Чем объяснить это бессилие?

Кабинеты сумели поставить на своем, когда надо было вырвать из рук победоносных балканских армий занятую ими Албанию и взятый штурмом Скутари. Тогда Европа имела определенную цель, которую навязала ей Австро-Венгрия, с обычною своею настойчивостью и самоуверенностью — и эта цель была достигнута при деятельном участии русской-дипломатии. Создать и отстоять новое автономное государство среди территорий, охваченных войною между соседними народами, в самом разгаре военных действий — это было предприятие чрезвычайно трудное, казавшееся почти неосуществимым, тем более, что оно поставлено было на очередь довольно неожиданно, после быстрых успехов Сербии и после приближения ее войск к Адриатике. Однако, албанская автономия, о которой незадолго перед тем никто не думал, сделалась совершившимся фактом; сербские войска очистили албанские земли, и даже завоеванная черногорцами Скутарийская крепость была отдана албанцам, под давлением европейских требований и угроз. Европа действовала тогда сознательно и единодушно, [427] подчиняясь внушениям венского кабинета; теперь нет этой сознательности и единодушия, и ни одна держава не выставила ясной и положительной программы, к выполнению которой желательно было бы стремиться при помощи совместных усилий. Великий грех дипломатии заключается в том, что она допустила возбуждение спора о разделе македонских земель и не выдвинула тотчас же требования для Македонии такой же автономной организации, какая установлена для Албании. Десятки лет продолжаются горячие пререкания и столкновения между сербами, греками и болгарами из-за национального соперничества в различных областях и местностях Македонии; поэтому нельзя было не предвидеть, что племенные и политические распри примут опасную форму и приведут к безнадежной анархии, когда будет предстоять окончательный дележ спорных территорий между соперниками. Европейская дипломатия долго и много занималась вопросом о введении некоторого подобия автономии в Македонии; об автономии этой злосчастной провинции хлопотали и Болгария, и Сербия в своих обращениях к Порте перед началом войны. Великие державы обязаны были взять в свои руки вопрос об образовании цельной автономной Македонии, после того, как выяснилось торжество балканских союзников над Турциею. Македония имеет гораздо больше прав на полную политическую автономию, чем Албания: она приобрела эти права всею своею мученическою историею, своими вековыми бедствиями и страданиями, своею неустанною борьбою за освобождение от турецкого гнета. Русская дипломатия должна решительно и твердо высказаться за неприкосновенность автономной Македонии, — и тогда сама собою прекратится преступная война, вызванная мыслью о разделе. Тем, которые теперь рвут Македонию на части, Европа могла бы с полным правом сказать свое властное слово: «руки прочь»! Другого разумного выхода нет из тяжелого балканского кошмара.