СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Споры между балканскими союзниками. — Сербские доводы в пользу изменения союзного договора. — Брошюра проф. А. Белича. — Объяснения министра-президента Пашича в сербской скупщине.

Едва окончилась война между балканскими государствами и Турцией, как тотчас же обнаружились значительные внутренние несогласия между союзниками. Болгария выражала готовность подписать предварительные условия мира в том виде, как они были формулированы представителями великих держав в Лондоне; Сербия, Греция и Черногория предлагали включить в договор положительные указания относительно южных границ Албании, судьбы занятых греками турецких островов в Эгейском море, территориальных или иных компенсаций за отдачу Скутари и участия союзников с правом голоса при обсуждении финансовых вопросов, вызванных войною. Кабинеты находили неудобным вносить в мирное соглашение с Турциею то, что от Турции уже совершенно не зависит и что взялась устроить сама дипломатия с точки зрения общих интересов Европы. Неопределенное положение тянулось очень долго; оно было особенно тягостно для болгар, которые должны были по прежнему держать под ружьем значительную часть своих войск в турецких пределах, у Чаталджи. Главные турецкие силы стояли еще против болгар, тогда как сербы и греки уже не имели пред собою неприятеля; это различие [386] обстоятельств давало большое преимущество скрытым противникам и недоброжелателям Болгарии. Председатель лондонской конференции послов, сэр Эдуард Грей, категорически заявил балканским делегатам 14 (27) мая, что дальнейшие переговоры об изменении мирного договора не могут быть допущены и что уполномоченным, не желающим дать свою подпись, не представляется надобности оставаться в Лондоне. Под влиянием этого сурового ультиматума Греция и Сербия уступили, и 31 (18) мая состоялось, наконец, подписание мира представителями Турции и союзных балканских государств. Таким образом удалось предотвратить заключение отдельного договора между Турциею и Болгариею, что означало бы формальный развал балканского союза. Но союз, столь блистательно оправдавший себя во время войны, не выдержал испытаний взаимного соперничества, когда дело дошло до дележа добычи.

Македония, которую пошли освобождать родственные славянские народы, сделалась их добычей: ее освободили от турецкого ига только для того, чтобы разорвать на части и поделить между новыми завоевателями. Об автономии ее говорили и хлопотали до войны; теперь речь идет о разделе отнятых у турок македонских земель, как будто коренные жители этих земель не имеют никаких собственных национальных и человеческих прав. Сербские войска, благодаря удачному ходу своих военных операций, заняли такие местности, которые по союзному договору должны были принадлежать болгарам или признавались спорными; между тем, водворившись в этих местах, Сербия желает сохранить их за собою и в этом отношении решительно отказывается исполнить принятые на себя договорные обязательства. Болгария, с своей стороны, не может примириться с тем, чтобы от нее отошла западная часть Македонии, с городами Битолем (Монастырь), Прилепом и Охридой; она протестует и против того, чтобы Салоники с окрестностями остались за Грециею. Болгария опирается не только на свое историческое право, но и на текст союзного договора 29 февраля 1912 года; Сербия ссылается на разные общие соображения и на реальные условия войны, которыми будто бы изменяется характер и обязательная сила состоявшихся соглашений. Хуже всего то, что в занятых освободителями местностях применяются к иноплеменным и иноязычным туземцам те же жестокие меры насилия и произвола, какие практиковались турками относительно христиан. Сербы вытесняют и преследуют болгарских священников, сажают в тюрьму обывателей, признающих себя болгарами, ловят македонских «четников», как [387] преступников, и распоряжаются нередко по системе откровенных башибузуков. В том же духе действуют и греки в оккупированных ими болгарских областях. Блестящие и сравнительно легкие победы, выпавшие на долю сербов, подняли их национальное самочувствие до необыкновенно высокой степени; так же точно и, может быть, даже в большей мере возвысилось патриотическое самомнение болгар. И те, и другие уверены в своем превосходстве над противниками и готовы с легким сердцем вступить в кровавую братоубийственную борьбу ради завладения спорной территориею; об этой невероятной борьбе и об ее возможных шансах спокойно рассуждают публицисты обеих стран, ослепленные патриоты, бывшие и настоящие министры и государственные люди. Спор был начат Сербией и поддержан ее увлекающимся общественным мнением; он встретил резкий отрицательный прием в Болгарии, где вообще не отнеслись к союзникам с достаточным вниманием и уважением. Военные события развивались в таком направлении, что болгарам нужна была помощь сербов под Адрианополем, а сербы не нуждались в содействии болгар для выполнения своих самостоятельных военно-политических задач. И нельзя отрицать, что сербы благородно, без всяких ограничительных условий и оговорок, исполняли свой долг союзников и спешили оказать существенную поддержку болгарам и черногорцам повсюду, где это требовалось. Без их вспомогательных войск и их осадной артиллерии было бы едва ли достигнуто падение Адрианополя и Скутари. Поэтому болгары поступали несправедливо и неделикатно, когда пытались умалить роль и значение сербского участия в делах фракийского театра войны, выступая с официальною полемикою против сербских сообщений. С этого и начиналось взаимное неудовольствие и раздражение. Сербия сделала для Болгарии значительно больше, чем обязана была по договору, а болгарам пришлось сделать для сербов гораздо меньше, чем было условлено: в этом заключается источник сербских притязании на изменение или более широкое толкование договорных условий соответственно изменившимся реальным обстоятельствам войны. Болгары могли считать эту точку зрения неправильною или ошибочною, но не имели основания безусловно отвергать дружелюбное обсуждение поднятого вопроса. Сербы, как более экспансивные по темпераменту, подробно и горячо выкладывали свои желания и мотивы, тогда как болгары, сдержанные по натуре, молчаливо готовились к отпору.

Разногласие сразу приняло резкий принципиальный характер, не допускающий компромисса. Сербское правительство сделало ошибку, [388] изложив свои требования публично в народной скупщине и закрыв себе этим путь к отступлению; оно слишком понадеялось на свои силы и не сочло нужным прибегнуть к русскому посредничеству, предусмотренному в союзном договоре. Предпринимала, ли что-нибудь наша дипломатия для смягчения и мирного разрешения возникшей распри? В Белграде и Софии давались, вероятно, разумные советы, но повидимому они не производили серьезного впечатления. Одно остается для нас загадкою: Сербия не проявляла никакого беспокойства по поводу поведения Австро-Венгрии в случае новой балканской войны. Можно ли, однако, сомневаться в том, что австрийские войска займут Новобазарский санджак при первом же выступлении сербов в поход против Болгарии? Неужели сербские патриоты надеялись на сочувственный нейтралитет венского кабинета? Не ясно ли для всякого беспристрастного наблюдателя, что Сербия рисковала бы всеми своими новейшими приобретениями и даже всем своим политическим существованием, еслибы вздумала воевать с болгарами без предварительной сделки с Австро-Венгриею? А сделка имела бы для австрийцев какой-нибудь смысл только на почве уступки санджака; отдавать же эту чисто сербскую область австрийцам для насильственного приобретения спорных болгарских округов Македонии было бы явною нелепостью. С другой стороны, и Болгария не могла бы спокойно отдаваться воинственному гипнозу относительно Сербии, имея за своею спиною честолюбивую и недовольную Румынию, — не говоря уже о Турции, которая также не преминула бы выдвинуть вперед свою чаталджинскую армию при возникновении новых крупных междоусобий на Балканском полуострове. Независимо от опаснейших практических последствий сербско-болгарского конфликта, самая мысль о кровавой борьбе между союзными народами из за дележа добычи, после недавних совместных освободительных усилий и жертв, заключает в себе какой-то кошмарный ужас.

В нашей печати делались некоторые попытки склонить общественное мнение в ту или другую сторону в возникшем балканском споре; но большинство наших газет и журналов не признает самой сущности спора и справедливо высказывается против тех, кто возбудил его и способствовал его обострению. Белградский профессор А. Белич, находившийся недавно в Петербурге, выступал у нас с докладами на публичных собраниях, стараясь доказать правоту сербской точки зрения, и, кажется, не имел большого успеха. Он обстоятельно изложил свои доводы в специальной брошюре, под заглавием: «Сербы и болгары в балканском союзе» (с пятью картами). По его словам, сербско-болгарский [389] договор не имел в виду ни участия других союзников в войне, ни окончательной коллективной расправы с Турциею; в договоре не было предусмотрено, что Сербия лишена будет возможности утвердиться в Албании и что Болгария окажется не в состоянии помочь сербам своими войсками против австрийцев; поэтому «Сербия должна была безусловно отказаться от сопротивления Австрии, что повлекло за собою потерю Албании». Позволительно однако сомневаться, имела ли Сербия какие-либо шансы удержать Албанию в случае войны с Австро-Венгриею, хотя бы при помощи Болгарии: все таки справиться с великой державой, одновременно с войною против турок, было бы не под силу балканским союзникам. Трудно также согласиться с тем, что при заключении союзного договора не предвиделось противодействие Австрии занятию части албанского побережья сербами. Сербские политические деятели не могли не знать, как ревниво относятся Австро-Венгрия и Италия к Адриатике; они должны были опасаться даже гораздо большого — военной оккупации санджака, на которую только случайно не решились австрийцы. Впрочем, как утверждает сам г. А. Белич, «никогда и ни в каком договоре невозможно предвидеть всего, что за собою ведет его осуществление на деле»; но отсюда было бы ошибочно делать вывод, что никакие договоры не могут считаться обязательными при перемене обстоятельств, которыми сопровождалось их заключение. А между тем именно такой неожиданный вывод делает проф. Белич. По его мнению, так как война велась не двумя, а четырьмя союзными государствами, то нельзя определять ее результаты по указаниям одного лишь сербско-болгарского договора, а необходимо основываться на решении всего балканского союза, в связи с реальными условиями и фактами, точно установленными и проверенными. Только на таких основаниях должен будто бы совершиться окончательный раздел завоеванной территории. Правда, в существующем договоре проведена примерная сербско-болгарская граница в спорной части Македонии, причем «старательно указаны все места, города и урочища, через которые должна проходить эта граница»; но эти данные будто бы не имеют значения для Сербии, ибо они не соответствуют ее реальным требованиям и интересам. Надо выяснить, «сколько кто из союзников внес в общее дело и какие общие результаты дали его военные действия»; вместе с тем следует принять во внимание экономические и географические условия, которые «без опасности для жизни людей не могут быть противоестественно согласованы с соображениями дипломатов». С этой точки зрения [390] Сербия, — продолжает проф. Белич, — «останавливается только на тех границах, которые для нее являются жизненной необходимостью. В зависимости от этого придется изменить до известной степени ту линию, которая проведена в сербско-болгарском договоре. Но она будет изменена лишь настолько, насколько это обусловливается необходимостью солидных границ в военно-стратегическом отношении и самой элементарной географическо-экономической нуждой». Сербия требует, чтобы ее владения соприкасались на юге с греческими и чтобы между ними не врезывалась клином болгарская земля; сербы должны владеть обоими берегами Вардара вплоть до Салоник, ибо «для экономического существования Сербии, как независимого государства, ей необходима своя железная дорога до Солуня, на своей же территории», и эта необходимость особенно настоятельна после закрытия для сербов выхода к Адриатическому морю. Сербия «не может отступить, и всякую попытку принудить ее отказаться от этого должна считать за покушение на свою самостоятельность» (стр. 53).

Проф. Белич приводит и исторические, и хозяйственно-географические и всякие другие сведения в доказательство своего тезиса; но он забывает только объяснить, почему Сербия заключила с Болгариею договор, в котором упущены из виду все эти данные. Перед войною национально-экономические, исторические и прочие обстоятельства были такие же, как и после войны, и если они безусловно требовали проведения известной границы для Сербии, то это надо было установить и высказать при переговорах о союзе; перемена обстоятельств и условий войны совершилась или выяснилась также при самом начале военных действий, и тогда же сербское правительство имело возможность потребовать соответственного изменения договора; но оспаривать обязательность заключенного договора на том основании, что он противоречит жизненным интересам участника и не предусматривает действительного хода событий, — более чем странно. Политические и военные договоры для того и заключаются, чтобы их добросовестно и своевременно исполняли, и если условия исполнения их изменяются на деле под влиянием требований войны, то это еще не дает права возбуждать вопрос о пересмотре договора по окончании того предприятия, ради которого союз заключен. Сербия могла еще ставить свои условия или менять их, пока степень ее участия в делах болгарской армии зависела от доброй воли сербского правительства и подлежала еще фактическому определению; но мыслимо ли задним числом, после войны, переделывать или перетолковывать текст договора, устанавливающего [391] условия совместного ведения этой войны? Возбуждение такого запоздалого спора не может быть ничем оправдано, и оно должно быть признано во всех отношениях крайне прискорбным фактом.

Объяснения сербского министра-президента Пашича в скупщине, 15 (28) мая, мало чем отличались по существу от аргументов проф. А. Белича. В подробном отчете, напечатанном в наших газетах, приводятся между прочим слова о том, что в вопросе об Адриатике «Сербия должна была подчиниться и удалить свои войска, заявив, что за эту жертву она получит компенсацию в другом месте». Кому сделано было это заявление о компенсации — Австро-Венгрии или другим великим державам? Можно ли было предполагать, что компенсация будет потребована на счет союзной Балгарии? Однако, министр-президент Пашич прямо утверждает, что Сербия имеет «право на компенсацию от Болгарии за отказ от самого важного завоевания» — албанского побережья. Эта мысль о компенсации от союзника за необходимость уступки давлению Австро-Венгрии и других великих держав до того поразительна, что нет возможности даже останавливаться на ней серьезно. Австро-Венгрия могла поступить еще хуже относительно Сербии, — она могла занять своими войсками санджак; и в этом случае сербы также потребовали бы компенсации от своих союзников? Австро-Венгрия относится вообще враждебно к Сербии и поддерживает хорошие или безразличные отношения с Болгариею и Грециею; неужели за эту разницу отношений должны отвечать пред сербами ни в чем не повинные союзники их? Искусственно придуманная и замысловато излагаемая теория г. Пашича относительно условий действительности международных договоров не выдерживает самой снисходительной критики. «Каждый договор, — говорит он, — основывается на известных гипотезах. Принимая во внимание существующие отношения и политическую конъюнтуру, по мере возможности стараются предвидеть будущие события. Если с течением времени основа, на которой покоится договор, подвергнется изменениям, то необходимо подвергать пересмотру самый договор о союзе и применять его к новым обстоятельствам, если существует желание сохранить его». Еслибы европейская дипломатия придерживалась такого взгляда, то все международные договоры постоянно изменялись бы, и не существовало бы ни одного прочного союзного трактата или соглашения. По словам г. Пашича, во время военных действий обсуждение спорных вопросов избегалось «в полном убеждении, что после войны будут сравнены [392] предусмотренные договором и принесенные в действительности жертвы и затем согласно реальному положению дел, будет произведен раздел завоеванного». Это «полное убеждение» насчет будущего точного рассчета существовало, очевидно, только со стороны Сербии, и оно необходимо должно было быть доведено своевременно до сведения Болгарии, если сербы имели в виду действовать корректно относительно союзников. «Правительство, — рассуждает сербский министр-президент, — исполнило свой долг до конца, будучи убеждено, что лойяльно и добросовестно принесенные жертвы получат вознаграждение. Не требуя во время войны награды за свои жертвы, Сербия спокойно ожидала благоприятного момента, чтобы привести их в согласие с общими интересами. Факты, на которых основываются договор о союзе и военная конвенция, в такой мере изменились, что единственно незатронутым пунктом осталась демаркационная линия в Македонии, проведенная по гипотетическим данным, предусмотренным в договоре. Вполне логично, что эта линия должна также подвергнуться изменениям. Не может сохраниться одно обязательство, когда все другие пункты и обязательства видоизменены или совершенно упразднены». Подобный способ толкования договоров, кажется, никогда еще не предлагался правительством какой бы то ни было державы в Европе. Надежды и предположения одной из сторон не могут, конечно, признаваться обязательными для других участников союза, и все указываемые г. Пашичем разногласия в понимании союзного договора убеждают только в необходимости передачи всего спора на решение авторитетного третейского суда. Это единственный разумный выход из создавшегося натянутого и опасного политического положения на Балканском полуострове.

В сообщении министра-президента упоминаются еще дипломатические инциденты, имеющие характер анекдотов. Оказывается, что «во время переговоров об албанской автономии и очищении сербскими войсками побережья Сербии предлагалась вся долина Вардара вместе с Салониками, если она добровольно откажется от Адриатического побережья». Хотя это предложение было для Сербии очень выгодно, — прибавляет г. Пашич, — «она отказалась от него, так как знала, что оно противно интересам союзников». Спрашивается: кто мог предлагать Сербии территорию, над которою ни одна из великих держав никакой власти не имела? И какую цену имело предложение, исходившее от какого-нибудь отдельного дипломата или кабинета, если оно не могло рассчитывать на поддержку от имени всей Европы? Ясно, что никому не принадлежало право вмешиваться в распределение балканских земель [393] между союзными государствами, и о подобном постороннем вмешательстве, направленном против Болгарии, не могло быть и речи. Поэтому и невелика заслуга отказа от такого коварного, но неосуществимого предложения. Сербское правительство мужественно устояло и против другого соблазна: «Сербии было сообщено, что ее интересы требуют, чтобы она не оказывала помощи болгарам для получения ими Адрианополя и территории Фракии, ибо Сербия уже не может приобресть больше территории, чем предусмотрено. Однако, Сербия не последовала и этим советам, так как она была уверена, что лойяльная, хотя не обязательная помощь должна быть признана и вознаграждена». Но судьба кампании решалась на полях Фракии и под Адрианополем, и, чтобы ускорить окончательное торжество союзников над Турциею, надо было оказать помощь болгарам на фракийском театре войны, что и сделала Сербия не только для пользы балканского союза, но и в собственных своих интересах. Таинственные противоположные советы, которые давались ей неизвестно кем, клонились явно к растройству взаимных отношений между союзниками и могли быть внушены только врагами Сербии.

Если оставить в стороне всю запутанную аргументацию сербского министра-президента и взять только ее реальную основу, то получится впечатление какой-то глубокой неудовлетворенности со стороны Сербии — неудовлетворенности, с которою должна считаться Болгария. Бесспорные факты говорят в пользу нравственного права Сербии на существенные уступки со стороны болгар, без ущерба для прочности союза и без всяких попыток произвольного истолкования союзного договора. Несомненно, что в законченной только что войне Сербия гораздо больше сделала для Болгарии, чем Болгария для Сербии, и что в результате Сербия получила несравненно меньше, чем Болгария; поэтому простое чувство справедливости должно побудить болгар пойти на встречу обиженным и недовольным союзникам, столь самоотверженно исполнявшим свой долг на полях сражений под Адрианополем. Вместо раздражающей полемики и несостоятельной казуистики, можно было поставить вопрос на почву дружеского обмена мнений, способного привести к желанному компромиссу. Такое разумное направление дано неприятному спору свиданием двух министров-президентов, Гешова и Пашича, 20 мая, в Цариброде. На этом свидании решено было созвать съезд руководящих министров четырех балканских государств для обсуждения и решения вопросов, касающихся размежевания завоеванных территорий между союзниками. Опасность междоусобных столкновений на Балканах пока устранена, [394] и надо надеяться, что она никогда больше не возникнет. Нет сомнения, что в последнюю минуту, когда страсти разгорелись в Белграде и Софии, русская дипломатия с большею энергиею вмешалась в дело и способствовала успеху проекта министерских конференций, предложенного первоначально Сербиею и Грециею. После формального заключения мира с Турциею предстоит теперь положить основание прочному внутреннему миру между различными народностями в бывших владениях Европейской Турции.

Приводим текст мирного договора, подписанного в Лондоне 18 (31) мая уполномоченными турецкого султана и союзных балканских государств:

«Ст. 1. С обменом ратификаций настоящего договора мир и дружественные отношения наступают между его величеством турецким султаном, с одной стороны, и их величествами союзными государями, с другой стороны, а также между их наследниками и преемниками, их государствами и народами на вечные времена.

Ст. 2. Его императорское величество султан передает их величествам союзным государям все земли своей империи на европейском материке на запад от линии, идущей от Эноса на Эгейском море до Мидии на Черном море, за исключением Албании. Точная граница от Эноса до Мидии будет установлена особой комиссией.

Ст. 3. Его императорское величество султан и их величества союзные государи заявляют, что задачу обеспечения границ Албании и решение всех других вопросов об Албании они предоставляют его величеству германскому императору, его величеству императору австрийскому, королю венгерскому, президенту французской республики, его величеству королю великобританскому и ирландскому, императору Индии, его величеству королю итальянскому и Его Величеству Императору Всероссийскому.

Ст. 4. Его императорское величество султан объявляет, что он уступает их величествам союзным государям остров Крит и отказывается в их пользу от всех своих прав на этом острове.

Ст. 5. Его императорское величество султан и их величества союзные государи заявляют, что они вверяют его величеству императору германскому, его величеству императору австрийскому, королю венгерскому, президенту французской республики, его величеству королю великобританскому и ирландскому, императору Индии, его величеству королю итальянскому и Его Величеству Императору Всероссийскому — заботу принять меры относительно [395] судьбы всех оттоманских островов на Эгейском море, за исключением Крита и полуострова горы Афон.

Ст. 6. Его императорское величество султан и их величества союзные государи заявляют, что забота об урегулировании вопросов финансового характера, проистекающих из оконченной войны, а также из передачи вышеупомянутых земель, ими предоставляется международной комиссии, созываемой в Париже, для каковой ими назначены уполномоченные.

Ст. 7. Вопросы о военнопленных, о юрисдикции, о национальности и торговле имеют быть разрешены особыми соглашениями».