СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

1 февраля 1912

Прекращение мирных переговоров и балканский кризис. — Турецкий переворот и дипломатия. — Румынские притязания.

Мирные переговоры между делегатами балканских государств и турецкими уполномоченными тянулись в Лондоне довольно долго — почти полтора месяца, с 16 (3)-го декабря по 29 (16) января, а перерыв военных действий продолжался ровно два месяца, с 3-го декабря (20-го ноября) по 3 февраля (21 января). Обе стороны с самого начала мало надеялись на достижение положительного результата, который мог бы послужить основой для прочного мира на Балканах.

Несправедливо было бы утверждать, что неудача на этот раз зависела лишь от злонамеренного упорства Турции. Приобретение Адрианополя было для Болгарии необходимым условием прекращения войны, так как без этого потеряли бы смысл все огромные жертвы на занятие турецкой территории, прилегающей к окрестностям Константинополя, а шансы сохранения города для турок при дальнейшем ходе военных операций были совершенно ничтожны. Это сознавали и великие державы, даже расположенные к туркам, а потому они настойчиво советовали Порте уступить. Но психология войны не допускает добровольной сдачи неприятелю крепости, успешно защищаемой ее гарнизоном и имеющей еще возможность держаться: правительство, которое решилось бы на такое предательство по отношению к самоотверженным защитникам осажденного города, навлекло бы на себя обвинение в государственной измене и во всяком случае подорвало бы свой авторитет в глазах населения.

Всем памятна судьба Бельфора после франко-прусской войны когда эта крепость была оставлена за Франциею только потому, что держалась стойко до начала переговоров о мире. Оттого и правительство Киамиля-паши не могло взять на себя уступку Адрианополя, пока заключенные в последнем турецкие войска исполняли свой долг и давали надлежащий отпор болгарам. За отсутствием парламента, признанного ненужным при вступлении во власть [406] противников младотурецкой конституции, правительство не имело под рукою никакого подобия организованного общественного мнения, к которому можно было бы прибегнуть за советом или поддержкою. Киамиль-паша вздумал созвать на 22-ое января «великий совет» сановников, военных и гражданских, в качестве оффициальных представителей оттоманской нации. Собрание происходило при закрытых дверях и видимо склонялось к одобрению правительственной политики. Главнокомандующий Назим-паша, заявил, что армия находится в отличном состоянии, но недостаточно сильна, чтобы предпринять обратное завоевание занятых неприятелем земель. Министр иностранных дел, Нурадунгиан-эффенди, высказал, что возобновление войны подвергнет империю великим опасностям и что при данных обстоятельствах приходится последовать советам могущественных европейских кабинетов; при этом он особенно отметил угрожающее поведение России. В виду сочувственного настроения собрания было решено на следующий день составить и обсудить примирительный ответ на коллективную ноту держав от 17 (4)-го января. Предполагалось, что турецкая публика не станет протестовать против неизбежных последствий военного поражения; однако министры ошиблись, приняв фиктивное совещание сотни сановников за суррогат народного представительства. Киамиль хотел опереться на какие-то мнимые общественные элементы, чтобы снять с себя часть ответственности за предстоящие решения; но эта попытка самообмана только ускорила взрыв патриотического протеста, выразителями которого явились младотурки. На другой же день, 23 (10)-го января, во время заседания совета министров, в здание Порты ворвалась группа офицеров, с майором Энвер-беем во главе, и потребовала немедленной отставки Киамиля и его коллег; Назим-паша, пробовал выйти для переговоров, но был тут же убит выстрелом из револьвера. Все выходы из здания Порты были заняты военными отрядами; министры подписали заявления о своей отставке, но оставались арестованными до пяти часов утра. Тем временем Махмуд-Шефкет-паша водворился в кабинете великого визиря, Талаат-бей — в министерстве внутренних дел. Переход власти совершился фактически и получил тотчас же оффициальную санкцию; декрет султана о назначении нового великого визиря и новых министров покрыл все грехи этого насильственного переворота, включая и убийство Назима-паши. Главный виновник и организатор бунта, Энвер-бей, очутился в положении придворного фаворита и сопровождал Мохамеда V в его поездке по улицам столицы, после провозглашения нового состава [407] правительства. Прежде всего приняты были строгия меры против турецкой печати и против всяких проявлений общественного мнения; обнаруживать патриотические чувства дозволялось только младотуркам и только в тех формах, которые соответствовали видам и взглядам Махмуд-Шефкета и его сообщников. Армия, которою не без успеха руководил Назим-паша под Чаталджею, не могла отнестись равнодушно к его гибели; многие офицеры возмущались и готовы были мстить за своего начальника; другие оправдывали низвержение Киамиля, и на этой почве возникли внутренние раздоры, доходившие до кровавых столкновений. Патриотизм от этого не выиграл; дух турецких войск не возвысился, и новые младо-турецкие правители оказались в таком же безнадежном положении, как и устраненные ими предместники.

Ближайшим последствием константинопольского переворота было официальное заявление балканских союзников об отказе их от дальнейших мирных переговоров, по явной их бесцельности. Составленная в этом смысле нота, подписанная 28 (15)-го января всеми делегатами союзных государств, была вручена главному турецкому уполномоченному, Решиду-паше; в то же время болгарский главнокомандующий, генерал Савов, телеграфировал Махмуд-Шефкету-паше, что в силу прекращения перемирия военные действия возобновятся, согласно договору, через четыре дня, т. е. в понедельник, 3-го февраля (21-го января), в семь часов вечера. Между тем уже после заявления о перерыве переговоров со стороны союзников, 30-го января, Порта сообщила державам свою ответную ноту, проникнутую несомненным миролюбием. Махмуд-Шефкет и его министр иностранных дел, Саид-Халим, заговорили тем же языком, как и Шамиль и Нурадунгиан. Младотурецкие дипломаты предлагают уступить болгарам часть Адрианополя, расположенную по правому берегу Марицы, и настаивают на сохранении за Турциею остальной, главной части города, где находятся мечети, мавзолеи и другие исторические и религиозные памятники мусульманского владычества. Порта предоставляет державам решить судьбу островов Эгейского моря, занятых союзниками, но требует признания ее прав на острова, находящиеся в ближайшем соседстве с Дарданеллами и побережьем Малой Азии. Турция идет на встречу желаниям держав, насколько это допускается ее жизненными интересами, и в этом отношении младотурецкая дипломатия не вносит ничего нового в политику Порты. Ради такого результата не стоило, конечно, устраивать государственный переворот.

Независимо от войны между балканскими союзниками и [408] Турциею, положение на Балканах становится крайне критическим и опасным, вследствие соперничества и взаимного недоброжелательства соседних наций. После того, как смягчились суровые притязания Австро-Венгрии относительно Сербии, выступили на первый план удивительные по цинизму требования Румынии, желающей даром получить целую пограничную область болгарской территории, в виде вознаграждения за нейтралитет. Так как все военные силы Болгарии двинуты против турок, то Румыния могла бы безнаказанно напасть на нее с тыла; если же она этого не делает, то только потому, что рассчитывает урвать добычу мирным путем, по добровольному соглашению. Об этом способе приобретения земель ведутся серьезные переговоры в самые трудные моменты существования Болгарии, когда вся ее будущность поставлена на карту. Румыния предъявляет свои счета и торопится требовать по ним уплаты, пока болгары вынуждены еще стоять наготове против турок; требования увеличиваются по мере усиления шансов войны и сокращаются с увеличением надежды на мир. Эта угрожающая румынская тактика, которую не без основания в нашей печати называют шантажною или грабительскою, производит тем более тяжелое впечатление, что она несомненно вдохновляется и направляется Австро-Венгриею. Коварная румынская политика показывает, что, будучи непосредственой соседкой России, Румыния отреклась от прежних с нею политических связей и открыто перешла в лагерь ее врагов. Во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов она действовала заодно с нами и отчасти испытывала неудобство и непрочность союза с тогдашним русским правительством; она была обижена при заключении мира и с тех пор не может забыть свою обиду, а мы не сумели — или не позаботились ее загладить. Румыния уже давно примкнула к тройственному союзу и заключила с Австро-Венгриею военную конвенцию, которая обязывает обе стороны, при известных условиях, выступать и воевать совместно.

Разумно ли, целесообразно ли поступает Румыния, отталкивая от себя не только Россию, но и молодые балканские государства, к числу которых она принадлежит по своему географическому положению и по характеру своих интересов — это другой вопрос. Чрезмерно реальная политика румынских правителей может со временем принести весьма горькие плоды. Румыния остается все-таки непосредственною соседкою Болгарии и России, и рано или поздно она почувствует всю практическую важность и ценность дружественных соседских отношений, которыми она жертвует теперь, с таким легким сердцем, ради обманчивых внешних [408] выгод. Опираясь на скрытую поддержку венского кабинета, румынская дипломатия действует вполне бесцеремонно; она не стесняется следовать примеру Наполеона III, который в 1866-м году, при начале мирных переговоров между Пруссиею и Австриею в Никольсбурге, прислал туда своего посланника для получения территориальной компенсации за свой сочувственный нейтралитет. Бисмарк сумел отделаться от французских претензий, ускорив заключение мира, а Болгария не настолько сильна, чтобы избавиться от румынских домогательств, поощряемых Австро-Венгриею.

Самая возможность подобной, системы военно-политических угроз с целью дарового приобретения чужих земель характеризует современное международное положение в Европе. Беспринципность и запутанность понятий в области так называемого международного права, особенно резко бросаются в глаза в суждениях немецких и австрийских газет о румынско-болгарском споре. Даже органы прогрессивной и демократической печати доказывают, что Румыния имеет полное право воспользоваться обстоятельствами для «исправления» своих границ, что ее требования очень умеренны, что намеченные ею приобретения несравненно меньше болгарских завоеваний и что Болгария, по справедливости обязана удовлетворить своих мирных, но могущих сделаться воинственными соседей. Вопрос о расширении румынской территории на счет Болгарии будто бы выдвинут и поставлен на очередь национальным общественным мнением. По отзывам немецкой прессы, румынская нация волнуется, требует более энергических мер для вразумления болгар, находит действия своего правительства слишком умеренными и медлительными, возмущается болгарскими дипломатическими обходами важнейших спорных пунктов и даже будто бы ничего не имеет против прямой войны с Болгариею. Не трудно поверить, что такое патриотическое возбуждение существует и проявляется в Румынии; но, само собою разумеется, оно создано искусственно, при помощи систематической агитации, поддерживаемой ссылками на могущественных заграничных союзников. Местная оппозиция завладела этой благодарной темою и употребила ее как орудие против кабинета; она постаралась довести идею компенсации до крайних и чересчур рискованных выводов, с которыми правительство — каково бы оно ни было — не может признать себя солидарным. Отсюда получилось нечто в роде политического кризиса, с которым не в состоянии справиться сами виновники его, и этот румынский кризис приобретает с каждым днем все более чувствительное значение для Болгарии, побуждая ее стремиться [409] к скорейшему заключению мира с турками. Как только окончательный мир будет подписан, угрозы Румынии потеряют силу и никакого земельного приращения она не добьется, ибо, освободившись от турецкой войны, болгары могут без всяких опасений отвергнуть враждебные домогательства. Вопреки доводам немецко-австрийских публицистов, для Болгарии было бы выгоднее урезать свои земельные требования от Турции, чем отрезать часть своей собственной территории в пользу Румынии. По справедливости, надо бы желать полного практического крушения предательских румынских рассчетов, в интересах элементарной международной этики, и этому могла бы значительно содействовать русская дипломатия; но, к сожалению, в политике не всегда происходит то, что желательно с точки зрения справедливости и здравого смысла.