В двадцатых числах ноября (нов. стиля) освободительная кампания союзных балканских государств против Турции могла считаться в общем и главном законченною. Сербские войска взяли 18 (5)-го ноября важнейший укрепленный пункт западной Македонии, Монастырь или Битолию, оттеснили и преследовали разбитую армию Зекки-паши к югу, забрали отдельные ее отряды в плен и двинулись по направлению к Адриатическому морю; позднее они постепенно заняли значительную часть Албании и завладели ее побережьем, от Медуи и Алессио до Дураццо. Греки водворились в южной части Эпира и Фессалии, вступили вместе [373] с болгарами в Салоники, заняли почти все острова Эгейского моря и подвергли блокаде приморские пункты турецких владений. Болгары утвердились в пределах остальной юго-восточной части Европейской Турции, вплоть до последней оборонительной линии, защищающей доступ к Константинополю; они держат в своих руках территорию от Мидии до Родосто, между Черным и Мраморным морями, вместе с побережьем Эгейского моря от Эноса до Кавалы. Только Адрианополь не поддавался усилиям болгар и продолжал отвлекать крупные военные силы от главной задачи, разрешение которой предстояло около фортов и болот Чаталджи. Турки увеличивали свою последнюю армию постоянным подвозом подкреплений, снабжали ее из столицы орудиями, боевыми снарядами и провиантом, поддерживали ее дух патриотическими и религиозными воззваниями, но были бессильны против болезней и эпидемий, распространявшихся в страшных размерах, при отсутствии необходимых санитарных и врачебных средств. Болгарские войска, ослабленные громадными потерями в целом ряде кровопролитных сражений, предпринимали героические атаки против турецких позиций, но не могли одолеть их вследствие сравнительной недостаточности своей артиллерии; они вынуждены были, поэтому, приостановить дальнейшие наступательные действия, в ожидании падения Адрианополя, и ничего не имели уже против переговоров о перемирии. Черногорцы также не успели овладеть важною для них пограничною крепостью Скутари, и эти временные неудачи союзников давали Турции некоторую надежду на возможность добиться менее тягостных мирных условий, при благосклонном содействии великих держав.

После неоднократных бесплодных обращений к западно-европейским кабинетам с просьбами о вмешательстве и посредничестве, Порта убедилась, наконец, что ни одна из держав не расположена нарушить свой нейтралитет и отступить от принципа «локализации войны», и что для достижения сносного мира необходимо обратиться непосредственно к Болгарии. Болгарское правительство выразило согласие вступить в переговоры от имени союзников и назначило своими уполномоченными председателя болгарского народного собрания Данева, главнокомандующего генерала Савова и начальника главного штаба, генерала Фичева; с турецкой стороны главным уполномоченным был главнокомандующий Назим-паша. Обе стороны как будто зондировали почву и старались выиграть время. Первоначальные требования показались туркам чрезмерными и были решительно отклонены; болгары уступили в некоторых пунктах и не настаивали на [374] немедленной сдаче Адрианополя и Скутари, после чего мирные совещания приняли более благоприятный оборот; но греки находили для себя невыгодным отказываться от приобретенных на море преимуществ до заключения мира и уклонились от участия в соглашении о перемирии на предположенных союзниками основаниях. Соглашение состоялось таким образом между Турцией с одной стороны, Болгариею, Сербиею и Черногориею — с другой; соответственный протокол подписан 20-го ноября (3-го декабря) главнокомандующими турецких и болгарских войск. Точный срок перемирия не был установлен; оно должно продолжаться, пока ведутся переговоры о мире, которые начнутся в Лондоне 17 (4)-го декабря; перемирие теряет свою силу только через 48 часов после формального заявления одной из сторон о перерыве переговоров. Всякие передвижения войск прекращаются на время перемирия; доставка провианта в осажденные города — Адрианополь, Скутари и Янину — не допускается. Условие о снятии блокады с турецких берегов предоставлено на усмотрение Греции, в зависимости от ее присоединения к перемирию. Перерыв военных действий на Балканах должен способствовать выяснению общего международного положения в Европе, так как по мере развития балканских событий наростал серьезный кризис, угрожавший культурным нациям неисчислимыми бедствиями.

Неожиданные военные успехи балканских государств вызвали сильную тревогу в Австро-Венгрии. Венский кабинет обнаружил желание заранее определить или ограничить будущие условия мира по отношению к Сербии; австрийская дипломатия категорически заявляла, что не допустит расширения сербской территории в ущерб Албании и ни в каком случае не дозволит сербам утвердиться в занятых ими пунктах на Адриатике. Между тем выход к морю составляет для Сербии насущную жизненную потребность, об удовлетворении которой издавна мечтали сербские патриоты. Часть Адриатического побережья, с городом Дураццо (Драч), некогда принадлежала сербам. Сдавленная со всех сторон чужими землями, при могущественном соседстве Австро-Венгрии, Сербия не может развиваться свободно в хозяйственном отношении и должна постоянно чувствовать свою экономическую зависимость от империи Габсбургов. Для сербских продуктов нет другого рынка, кроме австрийского, и сербы не могут получать других иностранных товаров, кроме австрийских, ибо нет путей для прямых сношений с остальными культурными странами. Ценою неимоверных кровавых жертв, в равноправной борьбе с турками, при точном соблюдении поставленного [375] великими державами условия локализации войны, сербам удалось добраться до заветного моря, — и вдруг их останавливает властный голос постороннего «нейтрального» государства: «вы уйдете отсюда, потому что здесь замешаны мои интересы». Какие интересы? Почему одна Австро-Венгрия может, без согласия и участия других держав, распоряжаться судьбами балканских народов и населяемых ими турецких областей? Появление сербов на Адриатике, в пределах небольшой прибрежной полосы, длиною приблизительно в пятьдесят километров, не представляло бы, конечно, никакой опасности и даже никакого неудобства для австрийцев; напротив, все побережье несомненно оживилось бы, еслибы владычество турок и арнаутов уступило место культурным сербским порядкам, и от этой перемены могла бы только выиграть австрийская торговля и промышленность. Правда, Сербия приобрела бы тогда возможность сбывать свои продукты морем в Англию или Францию и получать оттуда нужные ей заграничные товары помимо австрийцев; она освободилась бы от односторонней экономической опеки Австро-Венгрии, перестала бы зависеть от австрийской таможенной политики и сделалась бы более самостоятельной в своих экономических отношениях, — и только этим, т. е. возможностью своего независимого хозяйственного роста и процветания, она будто бы нарушала бы интересы соседней монархии! Австрийцы просто не хотят, чтобы Сербия вышла из-под их экономической власти и открыла себе дорогу к самостоятельной промышленной жизни; они хотят заставить ее довольствоваться своим прежним зависимым положением и отказаться от стремлений к международному простору, под угрозою военного вмешательства. Так как нельзя прямо высказывать претензию на принудительное ограничение экономической свободы небольшого соседнего государства, формально признанного вполне самостоятельным и независимым, то венский кабинет не объясняет подлинного смысла и сущности своего «интереса» в данном случае. Интерес этот, очевидно, только отрицательный: дело идет об искусственном стеснении соседней страны, о насильственном удержании ее на известном промышленном уровне, а не о приобретении и сохранении каких-либо определенных положительных выгод, которые можно было бы откровенно формулировать с некоторым оттенком правдоподобия. Можно фактически прижимать и подавлять более слабых соседей, но возводить эту практику на степень права и основывать на ней известные требования и запрещения — было бы уж слишком явным глумлением над общепринятыми началами элементарной справедливости и [376] здравого смысла. Поэтому австрийская оффициозная пресса, ссылаясь на интерес Австро-Венгрии — не допускать сербов к Адриатике, избегала всяких определений и пояснений этого интереса; она ни одним словом не касалась вопроса о том, в нем именно заключается этот интерес, чем он вызван и какими реальными мотивами он оправдывается.

На первых порах венские газеты доказывали, что сербский порт на Адриатике служил бы подходящим базисом для враждебных предприятий русского военного флота и следовательно представлял бы большую опасность для Австро-Венгрии; но этот довод легко устранялся тем простым соображением, что Сербия по всей вероятности охотно согласилась бы признать свой адриатический порт исключительно торговым и нейтральным, закрытым для иностранных военных судов. Венские оффициозы тотчас отреклись от своего аргумента, оказавшегося никуда не годным, и заговорили о правах Албании на автономию и на неприкосновенность своей территории: сербы не должны вторгаться в эту турецкую провинцию и завладевать ее побережьем, ибо еще в 1900 г. между Австро-Венгриею и Италиею заключен был договор, в силу которого ни одна из этих держав не имеет права на присвоение какой-либо части албанских земель или на политическое преобладание в пределах албанского побережья. Австрийские публицисты только глухо говорили о существовании какого-то австро-итальянского договора, предусматривающего будто бы признание автономии и территориальной неприкосновенности Албании; но парижский «Temps», с обычною своею компетентностью в международных вопросах, поспешил разъяснить истинное значение и логическую основу этого соглашения. Италия всегда опасалась, что Австро-Венгрия, при наступлении известных обстоятельств, завладеет восточными берегами Адриатического моря до Отрантского пролива и этим обессилит положение итальянских портов в западной части того же моря. Порт Валона (Авлона), в Албании, имеет для Отрантского пролива такое же значение, как Гибралтар — для Гибралтарского пролива: кто укрепился бы в Валоне, тот держал бы в своих руках естественный выход из Адриатического моря. Пока эти албанские гавани находятся в запущенной турецкой провинции, они безопасны для Италии; но дело радикально изменилось бы, еслибы они попали под власть Австро-Венгрии, которая и без того обладает рядом крупных и превосходно оборудованных портов на Адриатике. Чтобы предотвратить возможную в будущем опасность, Италия воспользовалась моментом возобновления тройственного союза для заключения [377] договора, которым обе стороны — Австро-Венгрия и Италия — обязываются воздерживаться от каких бы то ни было притязаний и посягательств на Албанию. Об албанской автономии, о каких-либо самостоятельных правах албанской народности, не было при этом и речи, и они, конечно, совершенно не интересовали участников соглашения. Очевидно, основания и мотивы этого договора не имеют никакого отношения к Сербии и к ее военным действиям в Албании. Сербия, даже увеличенная всеми ее нынешними завоеваниями, остается все-таки настолько незначительною державою, что она не может внушать какие-либо опасения Италии или Австро-Венгрии. Присоединение части албанского побережья к Сербии являлось бы для итальянцев вернейшей гарантией того, что по крайней мере эта часть Адриатики не попадет в австрийские руки. Те соображения, которыми руководствовались составители австро-итальянского договора 1900 г., отпадают в настоящем случае, как неприменимые к данным условиям. Для Италии было важно, чтобы Австро-Венгрия отказалась от корыстных видов на Албанию; а для австрийцев желательно было иметь такое же отречение со стороны Италии. Обе державы условились не трогать известной части турецкого наследства; но они не могли запретить туркам воевать с Сербиею, потерпеть от нее поражение и отдать ей часть турецкой Албании по мирному договору. Приморские приобретения сербов никому помешать или угрожать не могут. Однако, они подрывают идею албанской автономии, — говорят австрийские газеты. Албанская автономия внезапно сделалась любимым предметом рассуждений и забот венской оффициозной печати. В трогательных выражениях говорилось о печальной участи албанцев, отданных под жестокое иго сербов. Венская «Neue Freie Presse», славящаяся с давних пор изысканно ходульным и многословным красноречием своих передовых статей, чуть не ежедневно печатала длинные рассуждения о бесспорном, признанном всей Европою праве Албании на самостоятельное существование; газета возмущалась необычайною дерзостью сербов, которые осмелились не только разбить турецкие войска, но и ворваться в турецкие области, интересующие специально Австро-Венгрию, и даже настаивать на захвате отдельных приморских пунктов, объявленных для них запретными. Газета догадывается, что эта дерзость имеет свой источник в скрытом воздействии и поощрении со стороны России. Сербы ссылаются на право войны; но право войны существует для сильных, а Сербия несравненно слабее Австро-Венгрии. Сербы должны еще быть благодарны могущественной соседней империи, что она не воспользовалась [378] беззащитностью их северной границы и не накинулась на их страну, пока их войска заняты в Турции. Чтобы сохранить свою собственную целость и неприкосновенность, они должны подчиниться австрийскому требованию и признать целость и неприкосновенность Албании. Сербы защищаются и оправдываются, как могут, но возражения их не принимаются во внимание. «Ведь мы воюем с турками, а не с австрийцами, — говорят они, — и австрийцы не имели бы никакого повода напасть на нас с тыла. Сами турки не делают никакого различие между Албаниею и другими турецкими провинциями; албанцы добровольно подчиняются сербским войскам и во многих местах приветствуют их прибытие; почему же мы обязаны создавать для Албании автономию, когда там существует только анархия?».

В течение многих лет различные балканские народности добивались некоторого подобия автономии, обеспечения минимальных человеческих прав, установления известного внешнего порядка на основе законности — и на все эти порывы и вопли злосчастных жертв турецкого бесправия австрийская дипломатия обыкновенно отвечала указанием на великий принцип status quo. Теперь же, к общему недоумению, венский кабинет и солидарная с ним печать горячо заступаются за полную автономию и самостоятельность Албании, фактически занятой сербскими войсками, и находят слишком ничтожною ту долю культурности и порядка, которую могла бы внести в албанскую неурядицу Сербия. А между тем именно Албания, при разнородном племенном и вероисповедном составе своего населения, всего менее приспособлена к самостоятельному политическому существованию.

Отдельные албанские племена управляются по своим особым старинным обычаям, часто враждуют между собою и не признают над собою никакой общей государственной власти; католики-миридиты подчиняются австрийскому влиянию через посредство австрийской церковной иерархии; они, как и православные туземцы, много раз сражались против турок заодно с черногорцами и имеют очень мало общего с массою мусульман-арнаутов, которые отличались своею преданностью падишаху, хотя нередко восставали против назначенных им правителей и военных командиров. Внутренние племенные междоусобия принимали иногда характер истребительной партизанской войны на почве старинных, поныне господствующих обычаев родовой мести. С VII-го до половины ХIV-го века, с значительными перерывами, Албания находилась поочередно под владычеством сербов и болгар; предания об этих временах сохранились еще [379] в народе. Потомки славян, сознающие свою родственную связь с болгарами и сербами, составляют весьма заметный элемент населения; но и остальные албанцы, более или менее дикие горцы, дорожат лишь своею племенною автономиею, своими местными нравами и обычаями, и охотно примирятся со всякою властью, которая не будет нарушать основ их традиционного быта. При таких условиях мысль об образовании особого албанского государства является чистейшей утопиею. Австрийские дипломатические агенты постарались на скорую руку устроить провозглашение албанской республики; они вызвали для этого в Вену бывшего депутата турецкого парламента, албанца Кемаль-бея, который отправился затем в Валону, собрал несколько беев и объявил независимость Албании, а самого себя назначил ее президентом, после чего отправил правительствам великих держав, и в том числе «ее величеству французской республике», оффициальные извещения о новом государстве. Венские газеты серьезно обсуждали это событие и сообщали о нем разные фантастические подробности, в роде того, что акт независимости был объявлен национальным собранием из восьмидесяти делегатов от главных племен и общин, — как будто организация подобного съезда была возможна в военное время, когда в стране хозяйничают неприятельские войска. Впрочем, австрийская затея продержалась недолго на столбцах газет, и западно-европейские правительства не успели еще принять к сведению интересное сообщение Кемаль-бея, как получено было известие о бегстве последнего за границу и об исчезновении избравшего его национального собрания. Но, конечно, выделить Албанию из состава турецких владений и придать ей вид независимости под скрытым австрийским протекторатом,— вполне возможно, хотя польза такого проекта для Италии и для Европы представляется весьма проблематичной. Албания оставалась бы по прежнему гнездом хронических междоусобий й внутренних неурядиц, и прочный мир не мог бы установиться на Ближнем Востоке.

Балканская политика Австро-Венгрии, особенно недоброжелательная и придирчивая к Сербии, не встречает сочувствия в славянских землях монархии и резко критикуется в чешской и хорватской печати. Славянские депутаты и публицисты напоминают австрийским патриотам, что прежде чем хлопотать об автономии албанцев следовало бы позаботиться об удовлетворении национальных потребностей хорватов и словинцев, состоящих в австрийском подданстве. Патриоты, разумеется, уклонялись от этих щекотливых тем и направляли свою аргументацию в другую [380] сторону; они старались восстановить общественное мнение против Сербии, приписывая ей разные вызывающие поступки по отношению к империи и возводя случайные местные инциденты на степень опасных конфликтов. Так, несколько недель продолжался «кризис», которого героем или жертвой был австро-венгерский консул в Призрене, Оскар Прохаска. При занятии города сербскими войсками Прохаска и его кавасы стреляли, будто бы, в сербов; военные власти донесли об этом правительству в Белград, и сербское правительство жаловалось на это в Вене; австрийское министерство пожелало проверить и расследовать дело на месте, хотело послать курьера в Призрен, чтобы получить донесение от консула, но сербы против этого возражали, ссылаясь на военные обстоятельства, и фактически от Прохаски долго не поступало никаких сведений. Распространялись слухи, что консул арестован сербами, что он лежит раненый в своем доме, что к нему никого не пускают и даже письма и телеграммы до него не доходят; такое возмутительное обращение с оффициальным представителем австро-венгерской монархии не должно остаться безнаказанным, и газеты изо дня в день волновали публику рассуждениями о неслыханной наглости сербов. Все сознавали неизбежность ультиматума, за которым должна последовать военная экзекуция; столкновение с Сербиею предвещало конфликт с Россиею, и мрачные тучи нависли над политическим горизонтом. Поведение сербского правительства казалось совершенно непонятным и загадочным. Из Вены был послан в Призрен для расследования консул Эдль; предстояло скорое разъяснение инцидента, и предприимчивая редакция «Neue Freie Presse» догадалась наконец обратиться по телеграфу с деликатным запросом о здоровье консула Прохаски к двум компетентным лицам — к сербскому министру-президенту Пашичу и в Призрен к самому Прохаске. От Пашича был тотчас получен невиннейший ответ: «По сделанной справке консул в Призрене вполне здоров. Нет основания для беспокойства». От Прохаски пришла депеша с запозданием на четыре дня: «Прерванное телеграфное сообщение только что вновь восстановлено, и вашу телеграмму получил. Благодарю за запрос. Я здоров и выезжаю в Ускюб». Из ответных телеграмм можно видеть, что ни Пашич, ни Прохаска вовсе не подозревали крупного политического значения обращенных к ним запросов. Один говорит просто о здоровье и благополучии консула, другой сообщает о своем отъезде и о бывшем перерыве телеграфных сношений, которым и объясняется, конечно, долгое отсутствие от него известий; о каких-либо испытанных затруднениях и препятствиях нет [381] и помину, — а сколько было уже придумано ужасов по поводу пропавшего без вести консула! Между тем печать сделала свое дело — возбудила враждебное чувство против Сербии, и это чувство не скоро исчезнет, даже если вина сербских военных властей относительно австрийского консула окажется по расследованию ничтожною. Осталось впечатление, что сербы чересчур зазнались, что их следует обуздать или наказать, и эта точка зрения уже с большою настойчивостью применяется к вопросу о сербском порте на Адриатике. Австрийские патриоты все чаще и сильнее напирают на то, что за спиною Сербии действует и вооружается Россия, что европейскому миру грозит опасность с севера и что русское правительство явно готовится к войне против Австро-Венгрии. В газетах появляется особая рубрика о русских вооружениях; ежедневно сообщаются подробные сведения о передвижениях наших войск к австрийским границам, с обозначением полков и дивизий, каких и не существует в русской армии, — сведения о лихорадочных приготовлениях и мероприятиях русского военного ведомства, о которых ничего не слыхали непосредственно заинтересованные в них обыватели Российской империи. Эти ежедневно сочиняемые разнообразные сведения сопровождались соответственными обстоятельными рассуждениями и умозаключениями, против которых были уже бессильны славянские ораторы и публицисты. Грозная внешняя опасность устраняет всякие национально-партийные разногласия и должна объединять всех граждан в общем сознании патриотического долга. Этого не могут уже оспаривать ни чехи, ни хорваты. К сожалению, наше военное ведомство не следило с надлежащим вниманием за сообщениями австрийских газет и не опровергало их своевременно, с должною ясностью и убедительностью, так что враждебные России фантастические слухи и рассказы свободно распространялись и доверчиво воспринимались заграничной публикою; за все время этой систематической оффициозно-газетной кампании, кажется, только два раза опубликованы были нашим военным министерством краткие оффициальные опровержения, которые, разумеется, терялись среди множества «фактических» разоблачений и указаний противоположного характера.

Таким образом создалась необходимая политическая обстановка для объяснения и оправдания весьма реальных военных мер Австро-Венгрии, направленных к защите ее жизненных интересов на Балканском полуострове. А эти «жизненные интересы», как мы уже знаем, заключаются в том, чтобы вырвать важнейшую часть турецкой добычи из сербских рук и и [382] сохранить Албанию для будущего австрийского status quo, с допущением некоторого участия Италии в выгодах этой своеобразной албанской автономии. Высшие придворные и военные сферы монархии обнаружили действительно лихорадочную деятельность: император Франц-Иосиф, не смотря на свой преклонный возраст, ежедневно совещался с военным министром бароном Ауфенбергом, с начальником главного штаба генералом Шемуа и с намеченными главными командирами предположенных отдельных армий. Наследник престола, эрцгерцог Франц-Фердинанд, считающийся вдохновителем и главою австрийской военной партии, ездил к Вильгельму II и, как говорят, успел во время удачной охотничьей экскурсии заручиться его одобрением и поддержкой австрийских планов. Вслед затем прибыл в Берлин генерал Шемуа для секретных совещаний с начальником германского главного штаба, фон-Мольтке; инспектор австро-венгерской армии, Конрад фон-Гетцендорф, отправился в Букарешт с собственноручным письмом императора к королю Карлу и виделся с главными военными и политическими деятелями Румынии. В австрийский парламент внесены три военных законопроекта, с указанием необходимости скорейшего их рассмотрения: о пособиях семействам призываемых резервистов, о способах комплектования конского состава армии, в связи с состоявшимся запрещением вывоза лошадей за границу, и о привлечении обывателей до 50-ти летнего возраста к исполнению некоторых обязанностей, имеющих связь с потребностями армии в военное время. Патриоты продолжали объяснять публике, что все эти меры вызываются безусловною необходимостью, в виду угрожающих военных приготовлений России. «Почему Россия нарушает наш мир и наше спокойствие? — спрашивает «Neue Freie Presse». — Почему она позволяет себе, без всякого основания, подвергать всю Европу военной тревоге, затруднять соглашение монархии с Сербиею и грозить человечеству новыми бедствиями, как она делала это уже четыре раза в течение одного столетия? Если она ищет предлога для войны, то ей следовало бы выбрать менее поверхностные и прозрачные мотивы, чем сербский порт, который без подстрекательства из Петербурга наверное не послужил бы поводом к такому тяжелому кризису». Призрак войны надвигается все ближе и сильнее, благодаря стараниям соединенных сил австрийской придворной военной партии и оффициозной прессы, — и виновницей этого воинственного кошмара оказывается, сверх всякого ожидания, Россия, представители которой, кажется, имели уже достаточно случаев подтвердить свою готовность почтительно принимать советы и внушения императора Вильгельма II. Быть может, у нас вообще [383] не существует определенной и сознательной внешней политики, ибо такая политика возможна только на почве постоянного единения и близкой связи правительства с общественным мнением страны, при свободном и самостоятельном народном представительстве. Но о воинственных замыслах у нас во всяком случае нет и и речи, — если не считать некоторых наших сомнительных славянолюбцев, обычных противников и гонителей одной из крупнейших славянских народностей: польской.

Но толки о русской воинственности нужны заграничным военным честолюбцам, преимущественно австрийским, нашедшим свой центр и опору в личности будущего монарха Австро-Венгрии. Эти толки о России, собирающейся напасть на мирные соседние народы, несомненно достигают своей цели. Наивная публика верит громким фразам шовинистов, и стремления небольшого придворно-военного кружка легко превращаются в так называемый голос общественного мнения. Венский городской совет, в торжественном заседании 28-го ноября, единогласно принял резолюцию, в которой от имени всего населения столицы выразил решимость твердо, всеми силами, защищать «правое дело», не останавливаясь ни пред какими жертвами, по первому слову императора. Как ни дорого сохранение мира, но венские граждане несогласны поддерживать его ценою «постыдной слабости». В чем состоит «правое дело», за которое верноподданные обыватели призываются проливать свою кровь, — это ясно высказывалось в тот же день на публичном митинге во дворе ратуши, при участии бургомистра, д-ра Неймайера. Рядом с патриотическими возгласами: «да здравствует Австрия»! раздавались шумные крики: «долой сербов!» — и эти возгласы повторялись после каждой речи. Когда собрание окончилось, случился маленький характерный эпизод: прежде чем расходиться, толпа опять стала кричать: «долой сербов!». Присутствовавший в толпе сербский студент наконец не выдержал и ответил возгласом: «долой Австрию!». Публика с негодованием набросилась на молодого человека и жестоко расправилась бы с ним, еслибы его не забрала в свои руки полиция. Если для австрийцев «правое дело» заключается в подавлении сербской народности, то со стороны сербов вполне естественно выражение враждебных чувств против Австрии. Толпа этого не понимает, и часто ее «единогласные» резолюции только усиливают внутренний разлад, хотя временно и заглушают его насилием.

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info