СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

1 ноября 1912

Война на Балканах. — Последние дипломатические попытки и воинственные заявления. — Военные действия балканских союзников. — Неожиданные успехи, их причины и последствия. — Задача и затруднения дипломатии.

В краткий двухнедельный срок, с 15 (2) до 30 (17)-го октября, положение дел на ближнем Востоке радикально изменилось. Турция, столь высокомерно отклонившая «дерзкие» требования небольших балканских государств относительно улучшения участи ее христианских подданных, совершенно разбита войсками этих небольших государств. Недавно еще она гордо отвергала дружественное постороннее вмешательство в ее внутренние дела, а теперь она нуждается в посторонней помощи для собственного своего спасения. Вместо вопроса о турецких реформах внезапно поставлен вопрос о самом существовании турецкого владычества на Балканском полуострове. То, чего не могла достигнуть Россия путем продолжительной и кровопролитной кампании 1877-1878 гг., сделано в две недели болгарами и сербами, в союзе с греками и черногорцами.

Болгары — под стенами Константинополя! Кто мог это предвидеть месяц тому назад? Еще перед самым началом военных действий дипломаты великих держав беспокоились о судьбе балканских пародов в случае разгрома их войск испытанными армиями Оттоманской империи; все были уверены, что при громадном численном перевесе турок им удастся одолеть своих противников, хотя бы после ряда местных и частичных неудач. Даже при неблагоприятном для Турции ходе событий ожидалась долгая и трудная война, которая позволила бы великим державам выбрать подходящий момент для посредничества и способствовать установлению безобидного для обеих сторон мира; но никому не приходила в голову мысль, что болгары и сербы [401] могут собственными силами уничтожить военное могущество Турции и подвергнуть опасности ее столицу. В действительности случилось то, что еще недавно казалось несбыточной мечтою.

Европейская дипломатия, с ее заботами о сохранении status quo, очутилась в довольно затруднительном положении; она должна была по неволе отказаться от своей прежней точки зрения и придумать новую формулу, более соответствующую изменившимся обстоятельствам. Австрийская печать, с наибольшею последовательностью проводившая туркофильские воззрения, круто повернула в другую сторону и заговорила о Турции в тоне откровенного некролога. «Эта империя — рассуждает, например, «Neue freie Presse» — умирает, потому что не сумела приспособиться к требованиям времени и не считалась с пробуждением и подъемом национального сознания. Турция разлагается и гибнет потому, что не удовлетворяла ни духовных, ни хозяйственных потребностей подвластных народностей, доводила их до бедственного состояния, не давала им даже элементарной правовой обеспеченности и служила сильнейшим препятствием к самостоятельному развитию этих народностей, имеющих соплеменников по ту сторону границы. Она была тою твердою оболочкою, которую надо было разбить, чтобы возникла жизнь». Все это, конечно, было хорошо известно и раньше, но венская газета узнала об этом только из удивительных телеграмм с театра войны. Эти победные болгарские и сербские бюллетени опрокинули вверх дном все установившиеся понятия об относительных силах Турции и враждебных ей балканских государств. Если Оттоманская империя бессильна в борьбе с своими бывшими вассалами, то поддерживать ее бесполезно, и нужно поскорее сойтись с ее счастливыми противниками. «Мы должны — говорит «Neue freie Presse», — прямодушно и хладнокровно отнестись к подъему четырех королевств на Балканах, как к неизбежным проявлениям жизни, против которой нам не следует восставать и которой мы имеем все основания оказывать дружескую продупредительность не только по внушению рассудка, но и в силу более глубокого взгляда на вещи. Ибо эти четыре короля, стремящиеся после решительных побед пожать плоды кровавых жертв, могут сблизиться с другими государствами, если мы будем отталкивать их от австро-венгерской монархии нашим недоброжелательством; они не должны смотреть на каждый оторванный от Турции кусок земли, как на русский дар, доставшийся им вопреки австрийцам. Эти четыре короля не расположены теперь играть роль скромных просителей в Петербурге, и их более твердое чувство независимости [402] никак не может вызывать неудовольствие нашей империи, которая напротив, должна радоваться тому, что прогнившая насквозь Турция уступает место самостоятельным государствам, обладающим достаточною силою для защиты своей свободы. Возрождающаяся на Балканах жизнь не нарушает никаких интересов монархии... Австро-Венгрия хочет идти заодно с этою жизнью, но ей нужны гарантии и дружественные отношения, чтобы она не была отделена от Балкан промежуточными областями. Всегда она будет для балканских государств могущественнейшим стражем их полной независимости; всегда она будет оказывать им поощрение и поддержку»... В том же духе высказываются и другие влиятельные органы австро-немецкой печати. Эта перемена фронта по отношению к балканским народам совершилась на пространстве двух недель, необыкновенно богатых новыми «совершившимися фактами».

Последние миролюбивые попытки европейской дипломатии предпринимались уже больше для очистки совести, чем по убеждению в их целесообразности. Они делались заведомо слишком поздно. В тот самый день, когда Черногория объявила Турции войну — 25-го сентября (8-го октября), — представители Австро-Венгрии и России в Софии передали болгарскому правительству совместную ноту, в которой выражено обещание великих держав взять в свои руки проведение реформ в Европейской Турции, без ущерба для верховной власти султана и территориальной неприкосновенности Оттоманской империи; если же все-таки вспыхнет война, то каков бы ни был ее результат, державы не допустят никакого изменения территориального status quo. Союзные балканские государства — кроме воевавшей уже Черногории — ответили русскому и австрийскому посланникам, что они очень благодарны за внимание великих держав к бедствиям христианского населения Европейской Турции и принимают к сведению обещание их позаботиться об осуществлении реформ в турецкой администрации на основе 23-ей статьи берлинского трактата; но «после многих обещаний, данных Турциею и закрепленных международными актами, было бы жестоко требовать от туземных народностей, чтобы они не старались добиться более коренных и определенных реформ с целью улучшения своего состояния». Поэтому союзные балканские правительства обратились непосредственно к Турции с изложением своих пожеланий; они предлагали Порте ввести в турецких провинциях административную автономию по принципу национальностей, с бельгийскими или швейцарскими губернаторами, с выборными собраниями, с местною жандармериею и милициею, [403] с свободою школьного обучения; для проведения этих реформ должен быть образован в Константинополе совет из одинакового числа христиан и мусульман, под руководством представителей европейских и балканских государств. Двумя днями раньше, 10 октября (нов. ст.), Порте была сообщена коллективная нота пяти держав, на которую она ответила 14-го числа вежливым отклонением иностранных забот о турецких реформах и ссылкою на свое собственное решение внести в парламент старый законопроект 1880-го года, основанный на 23-й статье берлинского трактата. На ноты трех балканских государств Порта дала другой ответ — отозванием своих посланников из Софии, Белграда и Афин. Разрыв дипломатических сношений означал уже войну. Этот решительный шаг сделан был 15 (2)-го октября, одновременно с подписанием предварительных условий мира между Турцией и Италиею уполномоченными обеих стран в Уши. Одна война кончилась, — другая началась.

Турция с большою самоуверенностью пошла на встречу событиям. Правительство султана, по обыкновению, выставляло себя невинною жертвою злонамеренных врагов. «Весь мир знает турецкое миролюбие — сказано было в манифесте при объявлении мобилизации. — Оттоманы уважают права всех народов и требуют такого же всеобщего уважения к своим собственным правам. Не смотря на великие затруднения, испытываемые империею, правительство постепенно осуществляет до возможных пределов те реформы, в которых нуждается страна. Мы работаем для благосостояния нашего народа. Между тем наши небольшие соседи, питающие замыслы против наших земель, стараются помешать нашим реформам и успехам, так как прогресс Турции не дал бы исполниться их незаконным планам. Воспользовавшись нашими затруднениями, они соединились, чтобы напасть на наши провинции. Шовинисты Болгарии, Черногории, Сербии и Греции, — стран, служивших ареною подвигов турецкого оружия в течение шестисот лет, — двинули свои войска против наших границ и заставили этим призвать под знамена нашу армию — оплот национальной чести. На вас лежит священная обязанность защиты отечества. Ваш долг — не позволить врагам занять ни пяди священной земли, напитанной кровью наших предков». Турецкие правители умеют красноречиво изображать благополучие своих подданных и вопиющую несправедливость своих противников. В прокламации 19 (6)-го октября, по случаю объявления войны, султан Мохамед V говорит: «...Наши соседи, с которыми мы желаем жить в мире, нарушити все законы [404] справедливости. Попирая ногами все права, вопреки советам Европы они бросили нам вызов и уничтожили все наши старания сохранить мир. Вся нация с негодованием слышала дерзкие слова наших противников и предоставляет вам обязанность отвечать. Вы должны отомстить за эти вызывающие речи. Вы должны защищать честь и права моего правительства и доказать миру, что унаследованные с древних времен оттоманские добродетели остались неизменными... Ваша вторая обязанность — соблюдать порядок и дисциплину, не проливать крови напрасно, без причины, хорошо обращаться с стариками, женщинами и детьми, щадить жизнь и имущество безоружных жителей, так же как и храмы их. А к тем несчастным, которые будут с вами воевать только по приказанию своих начальников, проклиная в душе войну, и пожелают честно протянуть вам руку, вы должны проявлять жалость, и перед всем цивилизованным миром, который вас мало знает, вы докажете, что оттоманы принадлежат к цивилизованным нациям». Того же 19-го числа появились воинственные манифесты в Софии и Белграде. Царь Фердинанд и король Петр, — как перед тем Николай черногорский, — указывают на неслыханные бедствия родственных им народов, подвластных турецкому гнету, заявляют о тщете своих усилий облегчить положение своих соплеменников мирными средствами и признают печальную необходимость взяться за оружие для освобождения христианских земель от жестокого мусульманского владычества.

Красноречие манифестов и дипломатических нот было, таким образом, исчерпано. Противники перешли от слов к делу. С самого начала кампании можно было видеть, что союзные балканские государства действуют с замечательным единодушием, по точно выработанному и обдуманному плану. Черногорцы завладели несколькими пограничными крепостями и приступили к осаде Скутари; в то же время они выдвинули сильный отряд на северо-восток, в Новобазарский санджак, на встречу сербам. Сербские войска разбили турецкую армию при Куманове, 24 (11)-го октября, и вскоре заняли почти всю Коссовскую область, с главным ее центром, Ускюбом (Скоплье), утвердились в Призрене, Приштине, Митровице и Новом-Базаре, и, окончательно сломив сопротивление турок, отделили значительную часть своих сил на болгарский театр войны, где должна была решиться участь всей кампании. Болгары, как и сербы, подвигались вперед большими сосредоточенными массами, подавляли неприятеля превосходством своей артиллерии и меткостью ружейного огня и производили панику среди турок своими стремительными штыковыми атаками. [405] 24-го октября, одновременно с сербской победой при Куманове, они нанесли полное поражение турецкой армии, сосредоточенной на востоке от Адрианополя, у крепости Кирк-Килиссе, взяли штурмом эту важную крепость и заставили главные турецкие силы отступить в беспорядке к югу, по направлению к Люле-Бургасу и Визе. Взятие Кирк-Килиссе произвело ошеломляющее впечатление в Константинополе; главнокомандующий Назим-паша, военный министр, сменил командовавшего войсками Абдулла-пашу, подверг ответственности отдельных начальников, в том числе египетского принца Азиза, но не мог помешать дальнейшему разгрому турецкой армии в упорной пятидневной битве между Люле-Бургасом и Визою, и затем между Чорлу и Сараем, 16-21-го октября. Со стороны турок участвовало в сражении около двухсот тысяч человек, со стороны болгар — приблизительно сто двадцать тысяч; однако, не смотря на численный перевес, турецкие войска были вынуждены покинуть свои позиции и поспешно отойти на оборонительную линию Чаталджи. Дорога к Константинополю могла уже считаться открытою.

Замечательна обстановка этой войны. Балканские народы и правительства готовились к ней молчаливо, деловито, без «патриотического» шума и фразерства, с спокойною рассчетливостью и в то же время с глубоким сознательным воодушевлением. Никакой суетливости в распоряжениях начальствующих лиц; все предусмотрено заранее и исполняется с безукоризненною добросовестностью. Нет лишнего штабного персонала, нет лишних должностей, нет щeдpыx жалований и денежных раздач; ничего не слышно об интендантстве, и дело снабжения армии продовольствием ведется с скромною аккуратностью, не вызывая никаких недоразумений. Во всех отраслях военного хозяйства господствует безусловная честность; солдаты сыты, обуты и одеты, имеют все необходимое, знают в точности куда идти и что делать, не чувствуют над собою ни чрезмерного обилия начальств, ни обычной в военное время неурядицы. Офицеры всецело отдаются своим обязанностям, не могут и не смеют думать о кутежах в тылу армии, не устраивают своей карьеры при помощи протекции и закулисных влияний. О происходящих военных событиях сообщаются только правдивые известия или ничего не сообщается. «Нельзя себе представить — пишет корреспондент одной из венских газет, — более сухих и трезвых военных бюллетеней, чем болгарские. Болгары не прибавят ни одного пленного к цифре действительно взятых в плен, не насчитают ни одного лишнего ящика с оружием сверх того количества, [406] которое им досталось. Их строгая военная цензура скорее пропустит неприятное им, но верное известие, чем приятное, но ложное. Они сообщают и позволяют сообщать только то, что соответствует правде. Такого рода реалисты не любят реклам и неохотно выражают свои чувства. В день победы при Кирк-Килиссе или Лозенграде, в главвой квартире болгарских войск в Старой Загоре, находилось восемьдесят иностранных корреспондентов и двадцать тысяч болгар, и все эти двадцать тысяч болгар были взволнованы известием далеко не в такой мере, как наши восемьдесят корреспондентов. Заведывающий цензурою полковник, явившись с оффициальным бюллетенем в руках, сообщил толпе, с радостным видом, что Лозенград взят; и это был единственный порыв радости, который он себе разрешил. Поздравления корреспондентов были выслушаны им и его товарищами с обычною сдержанностью, составлявшей резкий контраст с тем энтузиазмом, с каким журналисты телеграфировали известия о победе. Показавшийся на минуту генералиссимус Савов удостоился приветственных возгласов со стороны присутствовавших, — и больше ничего не было. Флагов и знамен никто не выставлял, речей никто не произносил, и патриотическое возбуждение ничем особенным не проявлялось. В немногих местных ресторонах не замечалось, чтобы по этому поводу офицеры угощались шампанским или выпивали бутылку вина; только, может быть, в маленьких темных кафе люди сидели и толковали дольше обыкновенного».

Другого рода картины рисуются в турецком лагере: жалкий вид голодных и оборванных солдат, растерянность офицеров, при отсутствии запасов провианта и боевых снарядов, откровенные сделки с поставщиками и интендантами, систематическое казнокрадство и взяточничество. Множество начальников и пашей занято устройством своих дел и озабочено событиями лишь с точки зрения личной карьеры. Привычка скрывать и извращать факты доведена у них до виртуозности; они спокойно, до последних дней, сообщали в Константинополь о турецких победах, о поражениях и бегстве болгар, о захваченных у них трофеях и орудиях. После разгрома при Кирк-Килиссе командиры доносили, что, отразив все нападения неприятеля и причинив ему страшный урон, они решили «по тактическим соображениям» отойти на другие, более удобные позиции. По турецким телеграммам, турки еще два раза занимали обратно Кирк-Килиссе; несколько раз они одерживали блестящие победы при Люле-Бургасе и Бунар-Гиссаре, при чем сообщались разные подробности и [407] цифры, которые на первое время принимались с доверием заграничною печатью и серьезно комментировались в военных обзорах газет. Главнокомандующий Назим-паша получил от султана благодарственную депешу за достигнутые им успехи в тот самый день, когда его армия в хаотическом беспорядке покинула Люле-Бургас, преследуемая по пятам болгарами. Когда наконец нельзя уже было скрыть отступление войск к последней оборонительной линии перед Константинополем, высшее военное начальство напечатало успокоительное воззвание, в котором объяснило, что турки успешно действуют против черногорцев в окрестностях Скутари, что нет, поэтому, основания беспокоиться и что неразумно было бы ожидать одинаково благоприятных результатов на всех четырех театрах войны. Турецкие паши с тем же восточным равнодушием переедут на другую сторону Босфора, вместе с султаном и его гаремом, когда наступит роковой час ликвидации Оттоманской империи, — ибо на той стороне Босфора также имеются хорошие дворцы, и можно жить недурно и в Азиатской Турции. Но побеждают ли турки или терпят поражение, они и в том, и в другом случае оставляют после себя кровь и разрушение. Они беспощадно мстят за свои неудачи местным христианам, разоряют и жгут покидаемые села, вырезывают жителей, не только мужчин, но женщин и детей. Изуродованные трупы и трупики, иногда целые груды мертвых тел, разграбленные и разрушенные жилища, нередко обгорелые остатки домов, все это — обычные принадлежности тех местечек и селений, в которые вступали сербские и болгарские отряды после ухода турок. Описания этих ужасов повторяются в разных отчетах и телеграммах, рядом с известиями о движениях турецких армий. Красноречивые, благородные по тону султанские прокламации, обещавшие туземному населению полную безопасность и обеспеченность, давали бы великим державам право указать Порте на эти вопиющие нарушения общепринятых начал человечности; но ни один из кабинетов не обращал на них внимания Турции и не требовал у нее объяснений по этому поводу. По крайней мере, оставшиеся в живых туземцы избавились от угрожавших им зверств, благодаря удалению турок и их властей — и это обстоятельство представляет сильнейший довод в пользу того, чтобы удаление было окончательным. В противоположность турецким войскам и башибузукам, сербы и болгары ведут войну с соблюдением всех правил культурности и порядка; они берут под свою защиту местных мусульман, не допускают никаких насилий над жителями, аккуратно [408] расплачиваются за приобретаемые припасы и невольно внушают к себе доверие обывателей, независимо от вероисповедания и национальности. Это поведение победителей получило уже надлежащую оценку и признание со стороны оффициозных органов австрийской печати.

Само собою разумеется, что вынужденные отступления к Константинополю под ударами победоносных врагов не могли нравиться туркам, и потому турецкое правительство с 21-го октября стало усиленно ходатайствовать перед Европою о вмешательстве. Блистательная Порта, в лице министра иностранных дел, просила державы заставить балканских союзников прекратить военные действия. Державы, начиная с Франции, объяснили, что они соблюдают нейтралитет и не имеют основания выступать в пользу Турции и против воюющих с нею государств. Тогда турецкая дипломатия возбудила вопрос о посредничестве; ей ответили, что для посредничества нужно согласие обеих сторон, а для обращения к противнику необходимо иметь в виду какие-либо реальные предложения, которые могли бы дать материал для переговоров об условиях мира. Турецкое правительство заявило тогда, что оно согласно теперь принять предложения, сделанные державами Порте перед войною; оно даже соглашалось ввести те реформы, которых требовали союзные балканские государства. Другими словами, победителям предлагалось удалиться обратно в пределы их стран и предоставить туркам заняться серьезным исполнением новых и окончательных турецких обещаний относительно реформ. Наконец, когда и эти заявления не помогли, выдвинут был последний аргумент, самый убедительный: Европа должна заступиться за турок на том основании, что принцип неприкосновенности Оттоманской империи входит в состав действующего международного права и санкционирован формальными международными трактатами. Очевидно, турки понимают эту неприкосновенность в том смысле, что они могут бить и побеждать врагов, но последние не должны отвечать им тем же. Турецкая дипломатия принимала на себя вид какой-то убежденной наивности, предъявляя свои требования о защите Турции от тех самых болгар и сербов, которых она же собиралась раздавить несколько недель тому назад. Даже если бы кабинеты желали остановить войну в своих собственных интересах, они не могли бы сделать это иначе как по соглашению с Болгариею и Сербиею, — ибо война «локализована», согласно желанию великих держав, и она происходит в поставленных ей рамках, без всякого постороннего вмешательства. Предполагалось, что турки [409] справятся с старыми внутренними противниками; если же они оказались для этого слишком слабыми, то они вообще потеряли право на существование в качестве властителей и хозяев враждебного им населения. Господство турок на Балканском полуострове держалось только на грубой физической силе; другой основы оно не имело за все пять веков своей истории. Когда отпадает сила, то не может держаться и опирающаяся на нее тирания. Бессильные тираны, могущественные только против безоружных, внушают уже не страх, а отвращение. Турецкий государственный строй основывался на насилии и беззаконии; обычным способом действия власти было устрашение при помощи крутых расправ и периодических погромов. Падение этого гнусного режима было торжественно возвещено несколько лет тому назад младотурками, при восстановлении конституции и созыве парламента; но младотурки вскоре превратились в усердных националистов и стали хуже прежнего теснить подвластные народности. Эти турецкие октябристы забыли свои громкие обещания, отреклись от прогрессивных идей и ввергли империю в опаснейший кризис, который послужил началом конца для современной Турции. Они сумели оттолкнуть от турок даже их давних западно-европейских друзей, и теперь Европа без особенной скорби присутствует при бесславном разгроме турецкого могущества. Державы ничего не имели бы против полной и окончательной ликвидации турецких дел на ближнем Востоке, но они боятся взаимных споров и конфликтов при разделе наследства. Это беспокойство является главною причиною того, что европейская дипломатия все еще не обнаруживает склонности допустить крушение Оттоманской империи.

Кабинеты великих держав ведут теперь деятельные переговоры относительно условий и пределов своего участия в определении результатов войны. Французский премьер и министр иностранных дел, Раймонд Пуанкаре, предложил прежде всего признать, что ни одна держава не имеет притязаний на какие-либо области или местности Балканского полуострова; эта формула территориального бескорыстия, одобренная Англиею и Россиею, встретила сильные возражения в австрийской оффициозной печати и не была принята графом Берхтольдом. Венский кабинет не желал связывать себе руки обязательством не трогать чужих земель, так как возможность некоторого дарового захвата не исключена при дальнейшем ходе событий, — напр. путем миролюбивой сделки с Сербиею. Австрийские патриоты не стесняются обнаруживать свои корыстные замыслы и рассчеты, и в подтверждение справедливости своих претензий ссылаются на заявления русского министра, [410] который в беседах с журналистами неоднократно признавал «ближайшую заинтересованность» Австро-Венгрии в балканских делах. «Зачем же будем мы — спрашивают австрийские публицисты — подписываться под формулой бескорыстия, когда даже сам руководитель русской дипломатии признает за нами право быть рассчетливыми приобретателями?». Венские газеты чуть не ежедневно приводили и обсуждали заявления и фразы С. Д. Сазонова, из которых будто бы вытекало право Австро-Венгрии на дополнительные территориальные захваты, сверх аннексии Боснии и Герцеговины. Очень может быть, что наш министр вовсе не имел в виду признавать за австро-венгерскою монархиею такие права, каких он не приписывает и России; но было бы, конечно, более осторожно со стороны главы русского дипломатического ведомства вовсе не говорить о «наибольшей заинтересованности» чужой державы в таком вопросе, который по существу, и по традициям, и по массе затраченных русских сил и средств, должен несомненно занимать центральное место в ряду вопросов и задач русской внешней политики. Безусловное миролюбие, обязательное для России при настоящих ее условиях, вполне совместимо с энергическою дипломатическою охраною приобретенных прав и традиционных реальных интересов на Ближнем Востоке, где у нас имеются теперь новые возможные союзники — самостоятельные и свободно развивающиеся балканские государства.