СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

1 июля 1903.

Политический переворот в Сербии. — Последние представители дома Обреновичей. — Правительственное сообщение о сербских делах. — Новая династия и король Петр.

Когда мы в прошлом обозрении говорили о сербских делах, ничто еще не предвещало скорой гибели дома Обреновичей. Сербия привыкла терпеливо переносить всевозможные кризисы, которые почти непрерывно создавались ее правителями в течение последней четверти века; она мирилась с своею печальною судьбою, когда король Милан продавал страну австрийцам, закладывал ее доходы венскому «Лендербанку», жестоко преследовал лучших патриотов Сербии и откровенно разорял государственные финансы для удовлетворения своих личных прихотей и вкусов. Сколько ни старался Милан возбуждать своими действиями раздражение и негодование сербского народа, это ему как будто не удавалось; даже после того, как он в 1889 г. отрекся от престола и получил с убогой сербской казны миллионные суммы за отказ от родительских прав и от сербского подданства, он продолжал все-таки пользоваться каким-то необъяснимым «престижем» в глазах сербов и стал вновь распоряжаться в Белграде, явившись туда из Парижа в 1894 году, вопреки своим торжественным обязательствам; позднее он, в звании главнокомандующего, был фактически полновластным хозяином страны и смело занялся истреблением наиболее выдающихся из своих предполагаемых противников, под предлогом умышленно подстроенного покушения Княжевича. Произвольно заключив в тюрьму многих бывших министров, вождей партий и членов скупштины, он подверг их неслыханным истязаниям, нравственным и физическим, и готовился казнить людей заведомо невинных, без суда, под прикрытием какой-то поддельной мнимосудебной процедуры; и народ молчал, армия покорно бездействовала, и иностранные кабинеты воздерживались от вмешательства. Постыдный образ жизни Милана, его публичные семейные скандалы, его похождения в заграничных игорных домах, его история с одним из парижских клубов, где заподозрили правильность его игры, — все это ложилось позором на злополучную Сербию, которая должна была постоянно откупаться от дальнейших посягательств [366] и денежных требований своего бывшего короля. Тем не менее сербы не возмущались и сохраняли внешнее спокойствие; почему было и сыну Милана не рассчитывать на такое же образцовое долготерпение своих сербских подданных? Юный король, выросший под руководством такого отца, должен был проникнуться твердым убеждением, что с сербами можно делать все, что угодно, не стесняясь, и что вне славного дома Обреновичей нет и не должно быть ничего священного для народа. Поклонение Милану и его «заветам», превознесение его великих заслуг пред отечеством, стали занимать видное место в оффициальных политических программах правительства, и великолепная конная статуя «короля-отца» должна была в скором времени украсить одну из площадей Белграда, с соответственною надписью от имени «благодарного отечества»; но этому памятнику не суждено было появиться в сербской столице.

Правление короля Александра было во многих отношениях еще более странно, чем хозяйничанье его отца. Относительно Милана всякий знал, что ему нужно и из-за чего он ведет неустанную войну против лучших представителей своего народа; но что собственно заставляло его сына и преемника воевать со всеми партиями, придумывать государственные перевороты, внезапно отменять конституции, которым незадолго перед тем торжественно присягал, постоянно менять министерства, систематически отталкивать от себя всех честных и способных людей, — это остается неясным и отчасти даже загадочным. Король Александр не имел таких широких потребностей и разорительных привычек, как его отец; он мог вполне довольствоваться тем роскошным содержанием, какое давала ему страна, и не имел повода питать враждебные чувства к независимым сербским партиям и деятелям, безусловно признававшим его власть и готовым работать для общего блага Сербии и для пользы самой династии. Трудно было бы определить в точности, чем вызывались столь частые министерские кризисы и конституционные перевороты при короле Александре: никаких спорных законодательных или политических вопросов не поднималось ни в скупштине, ни в печати; о смелых реформах не было и речи, и нельзя было бы назвать ни одного проекта, который возбудил бы принципиальные разногласия между правительством и оппозициею или привел бы к перемене министров. Государственные и общественные интересы не входили вообще в круг забот сербских правителей со времен Милана, согласно его «заветам»; разногласия и кризисы возникали исключительно на личной почве, так как других дел, кроме личных и семейных, давно уже не знали и не признавали последние представители рода [367] Обреновичей. Слабость короля Александра к неожиданным кризисам и переворотам объяснялась, очевидно, наследственным предрасположением, — точно так же, как и его стремление причинять вред или неприятности своему собственному народу, своим сотрудникам и министрам, равным национальным учреждениям и политическим партиям; даже свои интимные домашние дела он превращал в предмет общего беспокойства, как бы наслаждаясь тревожными ожиданиями и недоумениями сербских обывателей. Когда он в 1900 году вздумал жениться на вдове инженера Машина, то многие усмотрели в этом оригинальном решении только одно благоприятное обстоятельство — разрыв короля с его отцом Миланом, который по прежнему считался злым гением Сербии и ее правительства. Между тем разрыв совершился, сын избавился от опеки и советов отца, Драга Машина сделалась королевою, и политическое положение как будто прояснилось на время; король Александр возвещал миру о своем желании и надежде иметь наследника, заставлял сербов радоваться, принимал подношения для будущего потомства и обнаруживал как будто примирительное, доброжелательное настроение относительно своих подданных; но это продолжалось недолго. К прежним причинам министерских кризисов прибавились новые — притязания и требования семьи королевы, ее родственников и приближенных, вполне овладевших умом и сердцем несчастного короля. Мало-по-малу выдвинулся на первый план совершенно невероятный вопрос — о провозглашении брата королевы, поручика Никодима Луневицы, наследником сербского престола. Молодой король, которому не исполнилось еще двадцати семи лет и который при нормальном ходе вещей мог иметь еще десять наследников в будущем, был почему-то сильно озабочен вопросом о престолонаследии и под влиянием окружающих готов был создать новую династию из среды никому дотоле неизвестной фамилии Луневицы, в лице незначительного юного офицера, успевшего своею бестактностью возбудить против себя раздражение в армии. Этот удивительный проект, неоднократно отрицаемый оффициальными заявлениями, упорно поддерживался, однако, влиятельными придворными кружками и являлся в сущности единственным правдоподобным мотивом для последнего государственного переворота, устранившего из состава сената и народного представительства всех предполагаемых противников задуманной «реформы». Чем более чувствовался глухой протест народа и армии против предоставления родственникам королевы прав и привилегий членов царствующей фамилии, тем усерднее обсуждался и [368] обработывался этот план при дворе, как бы на зло общественному мнению.

Роковые последствия этого печального ослепления короля Александра и королевы Драги всем известны: в ночь на 29 мая (11 июня нов. ст.) погиб в своем дворце в Белграде последний король из дома Обреновичей, вместе с королевою, двумя ее братьями и несколькими министрами. Военные заговорщики действовали с явным ожесточением и совершили не просто государственный или дворцовый переворот, а настоящую бойню; им не удалось сразу найти короля, и под влиянием ужаса, испытанного ими во время напрасных поисков, они пришли как будто в состояние чисто-животной злобы, которым только и объясняется бессмысленная жестокость их «военных» действий. Виновники этого избиения не только не скрывались пред белградскою публикою, но громко заявляли о своем кровавом деле и заранее приветствовали воцарение новой династии Карагеоргиевичей, и — что поразительнее всего — население сербской столицы обнаруживало неподдельную радость, вывешивало национальные флаги и делало шумные овации разъезжавшим офицерам, как будто дело шло об избавлении от великой опасности и от непосильного гнета, или как будто армия одержала славную победу над неприятелем. Никаких волнений и беспорядков не вызвала в Сербии весть об окончательном падении дома Обреновичей. В тот же день, 29 мая, вступило во власть временное правительство, образовавшееся из представителей разных партий, под председательством бывшего неоднократно министром г. Авакумовича. Повсюду сохранялось в стране спокойствие, которое ничем не было нарушено и в критический период приготовлений к выбору короля. Созваны были сенат и скупштина в том составе, какой имели эти собрания до незаконного акта 12 (25) марта, и уже 2 (15) июня могло состояться торжественное единогласное избрание нового короля законным национальным представительством Сербии. По поводу этих событий напечатано было в нашем «Правительственном Вестнике» от 5 июня следующее оффициальное сообщение:

«Минула неделя со дня совершившегося в Белграде кровавого переворота, о котором, за отсутствием законной власти в Сербии, Императорское правительство не могло быть поставлено в известность оффициальным общепринятым порядком.

Строго придерживаясь начала невмешательства во внутренние дела государств Балканского полуострова и не находя к тому же возможным вступить в какое бы то ни было общение с правителями, самовольно принявшими власть, — Россия выжидала окончания смуты, [369] чтобы ясно определить взгляд свой на происшедшие в королевстве события.

2-го июня собравшиеся в чрезвычайное заседание скупщина и сенат восстановили законный строй в стране и единогласно избрали королем князя Петра Карагеоргиевича, который, приняв обращенное к нему ходатайство народных представителей, согласился вступить на сербский престол под именем Петра I.

Тотчас же вслед за избранием своим князь обратился по телеграфу к Государю Императору с ходатайством о признании его королем Сербии, на что последовал Высочайший телеграфный ответ в утвердительном смысле.

Нельзя, конечно, возлагать на весь сербский народ, на все сербское войско ответственность за возмущающее общественную совесть преступление, но было бы опасным для внутреннего спокойствия самой Сербии оставлять без должного возмездия насильственно совершенный военными чинами государственный переворот.

Приветствуя избрание нового монарха, потомка славной династии, и выражая пожелания главе единоверного России сербского народа полного успеха в его благих начинаниях, Императорское правительство не может не высказать уверенности в том, что король Петр сумеет проявить справедливость и твердую волю, приняв прежде всего меры к расследованию гнусного злодеяния и подвергнув строгой каре клятвопреступников, запятнавших себя позором цареубийства.

Таковое попустительство неизбежно отразилось бы в неблагоприятном смысле на отношениях всех государств к Сербии и тем создало бы для нее серьезные затруднения на заре начинающегося царствования короля Петра I.

Единоверная Сербии Россия воссылает мольбы к Богу об упокоении души безвременно погибшего короля Александра и его супруги, призывая благословение Всевышнего на царственные труды короля Петра ко благу и преуспеянию сербского народа».

С формальной стороны вопрос об ответственности участников переворота был заранее устранен соединенным собранием сербской народной скупштины и сената, выразившим весьма откровенно свои чувства от имени всей страны за несколько дней до обнародования русского правительственного сообщения. Временное сербское правительство, отдавая собранию отчет о своем возникновении и о своей деятельности, упомянуло о «патриотической геройской армии», при помощи которой обеспечен был полный порядок в государстве; национальное собрание, в ответ на доклад г. Авакумовича, постановило, что оно «с восторгом приветствует новое положение, созданное событиями 29 мая, подтверждает полное единодушие сербского народа и войска и одобряет поведение армии, которая была и останется оплотом отечества, защитницею порядка и законности и гарантиею блестящей будущности Сербии». После такого ясного [370] заявления сербского народного представительства князь Петр Карагеоргиевич имел только один способ протеста против деятелей кровавой ночи, — он мог не принимать короны из рук людей, солидарных с этими деятелями и одобривших плоды их заговора; но князь Петр принял предложенный ему при подобных обстоятельствах королевский титул, оказавшийся вакантным благодаря убийству короля Александра, и этим лишил себя возможности «проявить справедливость и твердую волю» по отношению к лицам, которым он обязан теперь своим возвышением. Немедленное согласие князя Петра Карагеоргиевича воспользоваться результатами печальных событий и принять единодушный сербский выбор — настолько разумелось само собою, что с самого начала не возникало на этот счет никаких сомнений, и Россия первая отнеслась к его поступку с безусловным сочувствием и одобрением; да и как можно было колебаться и требовать предварительного суда над заговорщиками, когда в случае колебания или отказа грозило стране междоусобие, которое могло бы, пожалуй, привести к австрийской военной оккупации? Вся судьба Сербии решалась в эти тяжелые дни, и малейшая остановка или неправильность в действиях законного и необыкновенно популярного претендента могла бы иметь неисчислимые последствия; и потому князь Петр не мог сделать ничего лучшего, как тотчас же примириться с совершившимся фактом и отклонить от себя роль строгого судьи, несовместимую с ролью кандидата на сербский престол. Одобрив же его первоначальное и вполне целесообразное решение, нельзя уже возлагать на него обязанность, которая фактически для него неосуществима, и ставить ему задачу, противоречащую условиям его избрания: он не может действовать против тех, которые призвали его на царство и чувства которых разделяются, очевидно, огромным большинством сербского народа.

Нравственные мотивы, лежащие в основе нашего правительственного сообщения, вполне понятны и естественны; они встретили сочувственный отголосок в лучших органах общественного мнения в западной Европе и особенно в Англии, где вмешательство в чужия дела под прикрытием гуманности составляет издавна специальную отрасль дипломатического искусства. Тем не менее новый сербский король оффициально признан уже почти всеми европейскими державами, начиная с России и Австрии, без каких бы то ни было оговорок, и наша дипломатия вновь подтвердила по этому поводу свой принцип «невмешательства во внутренние дела государств Балканского полуострова»; с этой точки зрения даваемый королю Петру совет заняться прежде всего расследованием [371] злодеяния, возведшего его на престол, остается по необходимости только платоническим пожеланием и едва ли может рассчитывать на непосредственное применение. По существу трудно себе представить, чтобы новый король начал свое царствование возбуждением серьезного конфликта с высшими народными учреждениями страны и с господствующим народным мнением, — конфликта, который мог бы окончиться отречением от только что занятого престола; все зависит таким образом от дальнейшего хода дел в самой Сербии, от настроения ее народа и законных его представителей, причем доброжелательные иностранные кабинеты не должны, конечно, затруднять первые шаги нового королевского правительства в его сложной и щекотливой задаче. Нет сомнения, что король Петр также искренно возмущался подробностями дворцового белградского кровопролития, как и все культурные и просвещенные читатели газет в Европе; он высказывал, говорят, горькое сожаление о том, что с покойным королем Александром не было поступлено так, как поступили некогда болгарские офицеры с князем Александром Баттенбергом, которого просто арестовали и увезли за пределы княжества. Но устроители подобных переворотов никогда не могут предвидеть заранее, как повернется дело и какой получит оно исход; и в данном случае, по всей вероятности, участники заговора боялись целого ряда опасных неожиданностей, — боялись того, что королева Драга будет объявлена регентшей после насильственного удаления или устранения короля, что, быть может, уже существует секретный акт о признании ее брата наследником престола, и что глава министерства, Цинцар Маркович, военный министр Павлович и министр внутренних дел Тодорович могли бы попытаться произвести контр-революцию, опираясь на эти тайные правительственные акты; от того заговорщики с таким зверским остервенением покончили заодно и с королевой Драгой, и с ее братьями, и с тремя названными выше министрами, не считая других жертв, попавшихся им под руку во дворце. Сербский народ, как и король Петр, без сомнения, жалеет об участи погибших, но в то же время вся страна, без различие партий, чувствует облегчение при мысли, что прекратился мучительный кошмар, тяготевший над Сербиею при господстве дома Обреновичей. Жизненные национальные нужды, потребности и стремления сталкиваются тут с интересами человечности и правосудия, которые, впрочем, больше всего страдали от упраздненного ныне режима. К таким фамилиям, как Обреновичи, не следовало бы применять громкие слова и понятия, относящиеся к династиям в европейском смысле. Милан и его сын Александр не были правителями или монархами в том значении, [372] какое придается главе государства в современном культурном мире; им совершенно чуждо сознание патриотического долга пред отечеством, представление о высшем служении государству и народу, — именно то, что предполагает неразрывную связь правительственных прав и полномочий с великими государственными обязанностями и функциями, ради которых эти права и полномочие существуют. Короли Милан и Александр брали только одну сторону своего звания — свои полномочие и права, не думая и не будучи даже способными думать об обязанностях; эта характерная черта особенно развилась у Милана с тех пор как он стал пользоваться специальным вниманием и покровительством венского двора, который вообще — если не прямо, то косвенно и невольно, — наибольше способствовал нравственному вырождению последних Обреновичей, поощряя их тщеславие и самомнение с целью обеспечения беспрепятственного владычества австрийских интересов в Сербии.

Взаимное соперничество Обреновичей и Карагеоргиевичей наполняет собою политическую историю Сербии почти с первых лет сербского освобождения, после геройской борьбы с турками; главным героем этой освободительной эпохи и первым народным князем сербов был, в начале прошлого века, Георгий Черный или Кара-Георгий, бесстрашный и смелый, но свирепый и вспыльчивый, убивший своего родного отца за нежелание примкнуть к национальному восстанию против турецкого ига. С 1806 по 1813 год он успешно держался в стране и организовал некоторое подобие прочного порядка и управления, но затем, после ряда военных неудач, удалился в Австрию; его бегством воспользовался один из главных его помощников, Милош Обренович, человек хитрый и коварный, умевший ладить с турецкими властями и вскоре достигший положения единственного ответственного правителя или князя Сербии. Когда Кара-Георгий тайно вернулся в отечество в 1817 году, Милош Обренович сообщил об этом туркам, велел отрубить бывшему князю голову и послал ее турецкому начальнику болгарской крепости. Жестокий и жадный деспот восточного типа, лицемерный и ловкий в сношениях с Турциею, беззастенчивый и грубый относительно подвластных, Милош крепко правил страною до 1839 года, когда наконец народ не выдержал его хищений и произвола: князь должен был отречься от власти в пользу своих сыновей, из которых Михаил III Обренович был князем дважды, от 1839 до 1842 и вторично от 1858 до 1868 года; в промежуточный период, от 1842 до 1858 года, власть принадлежала сыну Кара-Георгия, Александру. Михаил III Обренович, — единственный, вызывавший симпатии в народе, — был убит в 1868 году близ [373] Белграда, в Топчидерском парке, причем виновность Карагеоргиевичей осталась не вполне установленною. После этого убийства либеральное министерство Ристича успело сохранить власть в своих руках, и из Парижа был вызван воспитывавшийся там малолетний племянник покойного князя, Милан, приобревший впоследствии незавидную славу в качестве первого самостоятельного властелина Сербии. Новейшая сербская история не обходится, как видим, без изменнических убийств, внутренних восстаний, и переворотов; глава дома Обреновичей совершил гнусное злодеяние над главою Карагеоргиевичей, заслуженным героем освободительной войны, а приверженцы Карагеоргиевичей в свою очередь умертвили лучшего из Обреновичей, Михаила III; Карагеоргиевичи долго потом жили в изгнании, пока в Сербии хозяйничали последние Обреновичи; теперь соперничество окончилось страшною трагедиею, уже без малейшего участия Карагеоргиевичей и тех политических партий, с которыми непрерывно воевали оба короля, Милан и Александр.

Князь Петр Карагеоргиевич, провозглашенный сербским королем под именем Петра I, имеет все шансы быть хорошим и доброжелательным правителем Сербии. Во-первых, как человек, достигший уже довольно почтенного возраста (ему теперь около 58 лет) и мирно проживавший до сих пор с семейством за границей, преимущественно в Швейцарии, при полной материальной обеспеченности, он совершенно свободен от того духа интриги, недоверия и озлобления, которым проникнуты были последние Обреновичи; по характеру, как его описывают знающие люди, он представляется настоящим сербом, прямодушным и чистосердечным, глубоко любящим свою родную страну, ее предания и песни, и всегдашней мечтой его было получить когда-нибудь возможность вернуться на родину, в Белград, покинутый им в детстве с отцом, князем Александром, тридцать пять лет тому назад. Призвание его на сербский престол есть для него в то же время возвращение в отечество, и радость этого возвращения в Сербию, на старости лет, должна неизбежно наложить свою печать на все его царствование. Во-вторых, новый король не должен беспокоиться о потомстве; у него есть готовые наследники, два сына, воспитывавшиеся до последнего времени в Петербурге; мать их, умершая в 1890 году, была дочерью князя Николая Черногорского, и нынешний сербский наследник приходится, следовательно, внуком популярнейшему в славянском мире деятелю, которого наши «Московские Ведомости» называют иногда, со слов иностранных газет, «князем де-Монтенегро» (см., напр., № 115 названной патриотической газеты за текущий год, в отделе «Смеси»). Через этого «князя де-Монтенегро» [374] король Петр находится в родственных отношениях с некоторыми могущественными династиями Европы, в том числе с королевскою итальянскою фамилиею. Все это ставит Карагеоргиевичей в глазах сербов очень высоко сравнительно с Обреновичами, добивавшимися милостей венского двора ценою важных политических и торговых уступок и не нашедшими, однако, никакой принцессы для Александра; попытка же возвести на степень принцев и принцесс семью Луневицы наиболее ожесточила население, для которого родственные связи играют большую и серьезную роль в жизни. Сербы желали видеть у себя настоящих принцев и принцесс, а не поддельных, и это законное желание сербского народа теперь может быть удовлетворено. Наконец, в-третьих, Карагеоргиевичи издавна пользуются расположением высших сфер и в Австрии, и в России; прежде они тяготели больше к Вене, а потом окончательно сблизились с Петербургом, что тоже далеко не безразлично для сербов. Вот почему сербы радуются и торжествуют, получив впервые настоящего, серьезного короля, к которому и свои и чужие могут относиться как к человеку, достойному полного доверия; этот король категорически обещает не нарушать никаких законов, свято соблюдать восстановленную скупштиною, с необходимыми поправками, старую конституцию 1889 года, и делать вообще только то, что соответствует национальным потребностям и стремлениям Сербии, в неизменном согласии с законным представительством страны. В сущности, со стороны короля нужно очень немногое, чтобы удовлетворить и даже осчастливить сербов: достаточно быть честным, добросовестным, правдивым и доброжелательным, т. е. обладать качествами, которых недоставало Обреновичам и которые, по отзывам сведущих лиц, присущи королю Петру Карагеоргиевичу. Если внутренняя жизнь Сербии войдет наконец в нормальное русло, то это отразится со временем и на ее политической роли, и на общем ходе дел на Балканском полуострове.