СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

1 декабря 1902.

Печальные события в Македонии. — Роль европейской дипломатии в устройстве турецких дел. — Мысль о созвании европейской конференции.

Положение дел в Македонии и в других христианских областях Турции ухудшается с каждым днем. Турецкие власти предоставляют башибузукам усмирять население по испытанному турецкому способу: убийства, грабежи и всевозможные насилия свирепствуют повсюду, где обыватели принадлежат к числу бесправных «гяуров». В специальном журнале «Mouvement macédonien», о котором мы упоминали уже в прошлом обозрении, печатаются длинные списки жертв турецкой расправы, с точным указанием обстоятельств их гибели. В салоникском вилайете жандармы и солдаты распоряжаются как в неприятельской стране; мусульманам раздается оружие для повальных избиений, которые могут начаться в каждый данный момент по первому сигналу, ожидаемому из Константинополя. Во многих селах христиане подвергаются публичному сечению и затем заключаются еще в тюрьму, где их ждет мучительная смерть; священников пытают, чтобы добиться от них сведений о мнимых революционных замыслах и их участниках; женщины, начиная с девочек-подростков, захватываются с определенною целью, для удовольствия башибузуков и их командиров. В вилайетах монастырском и коссовском образовались разбойничьи шайки, действующие с ведома и согласия властей, и всякое сопротивление нападающим признается за бунт или государственную измену.

Что же делает в это время европейская дипломатия? Она довольствуется иногда робкими напоминаниями Порте о необходимости восстановления порядка и спокойствия, в интересах всеобщего мира, и выражает полное доверие к мудрости султана, с которым руководящие великие державы стараются теперь поддерживать самые лучшие отношения. Между тем обязанности дипломатии относительно христианских подданных Турции ясно определены постановлениями берлинского трактата. В силу 23-ей статьи этого трактата, Порта должна была назначить особые коммиссии для выработки нового административного устройства отдельных провинций, при участии [847] выборных представителей заинтересованного населения; составленные таким образом проекты подлежали обнародованию и введению в действие тотчас же по рассмотрении их в европейской коммиссии, учрежденной по делам Восточной Румелии. В 1880 году турецкое министерство иностранных дел сообщило кабинетам, что предположенные проекты реформ уже выработаны, и что остается только обсудить их в упомянутой международной коммиссии; в июне того же года коммиссия собралась в Константинополе и вскоре убедилась в совершенной непригодности представленной ей работы, изготовленной в турецких канцеляриях без малейшего внимания к нуждам и желаниям жителей. Посвятив шестнадцать заседаний коренному пересмотру и переделке проекта, коммиссия заключительным актом 23 (11) августа высказала надежду, что новый регламент, поставленный под заботливую охрану Европы, «принесет благотворные плоды населению провинций и обеспечит безопасность и мир оттоманской империи». Но турецкие сановники не имели вовсе в виду осуществлять благодетельные предположения иностранных дипломатов; проект был похоронен Портою без всяких церемоний, и о нем забыли, повидимому, сами составители его, хотя относящаяся к нему дипломатическая переписка была в свое время напечатана в английской «синей книге», в двух томах. С тех пор прошло более двадцати лет, и европейские кабинеты, поглощенные другими делами, перестали уже интересоваться безотрадным положением турецких христиан. Дипломатия избегает вообще серьезных предупредительных мер и вмешивается лишь при наступлении кровавых катастроф, в роде армянских избиений или критского восстания, приведшего к греко-турецкой войне; но даже колоссальная резня в армянских округах Малой Азии прошла в сущности бесплодно и не послужила поводом к энергическому вмешательству, отчасти потому, что события в мало-азиатских владениях Турции затрогивали только интересы России. Разумеется само собою, что великие державы не могут относиться равнодушно к опасным внутренним столкновениям и беспорядкам на Балканском полуострове, и еслибы турки решились повторить в Македонии опыт повального истребления христиан, то иностранные кабинеты, без сомнения, протестовали бы в той или другой форме. Этот ужасный взгляд, — что только потоки крови способны привлечь внимание Европы к судьбам христианского населения Турции, — побудил горсть македонцев приняться за оружие без всяких шансов успеха, с единственною целью вызвать кровопролитие, за которым последует, быть может, европейское вмешательство. Македонский революционный комитет, руководимый известным туземным патриотом, [848] Борисом Сарафовым, решительно высказался против восстания, пока население не снабжено оружием и пока не собрано достаточно средств для надлежащей организации добровольческих отрядов; он находил пагубными для Македонии преждевременные местные вспышки, так как возлагал свои надежды не на дипломатию, а на целесообразные и сознательные освободительные усилия самих македонцев и сочувствующих им болгар. Другого мнения держался комитет, во главе которого стоят Цончев и Михайловский; эти деятели полагали, что даже частичные волнения, заранее обреченные на неудачу, могут повлиять на Европу и ускорить ее заступничество. В сущности, оба комитета расходились только в оценке тех условий, при которых может быть достигнуто европейское вмешательство: Сарафов и его единомышленники считали для этого необходимым действительное и всеобщее народное восстание, требующее долгой и обдуманной подготовки, тогда как Цончев и Михайловский думали добиться того же результата немедленным устройством партизанской борьбы в местностях, где имеется для этого подходящий материал. Под руководством Цончева и товарищей начались военные действия: небольшие «четы» повстанцев сражались с геройским самоотвержением, мстили за разгром своих сел и ускользали от преследования, после чего турки жестоко расправлялись с безоружным населением. Кровь лилась и льется, но не настолько, чтобы вывести Европу из ее пассивной роли. Однако, мысль о том, что требуются груды жертв для желательного воздействия на дипломатию, заключает в себе нечто чудовищное. Неужели в самом деле иностранные кабинеты нуждаются в подобных возбудительных средствах для исполнения задачи, предписываемой не только интересами человечности, но и требованиями здравой политики? Почему надо ждать новых крупных избиений, чтобы приняться за осуществление мер, намеченных еще берлинским конгрессом для обеспечения безопасности и спокойствия христианских народностей Турции?

Конечно, еслибы в судьбе Македонии заинтересована была Германия или Англия, вопрос был бы уже давно поднят надлежащим образом и вероятно разрешился бы благополучно; но, к несчастью, обе эти державы не имеют никакого интереса в прочном устройстве балканских дел и особенно заботятся в настоящее время о сохранении дружественных отношений с султаном. Австро-Венгрия занята упрочением и расширением своего собственного влияния на Балканском полуострове, и она откровенно отстаивает status quo для турецких областей, тяготеющих к Болгарии и Сербии. Что же касается нашей дипломатии, то принципы безусловного миролюбия не [849] позволяют ей выступать с проектами, могущими нарушить взаимное согласие держав. Между тем не трудно было бы найти такую форму дипломатического вмешательства, которая не возбуждала бы ничьих опасений насчет европейского мира. Анатоль Леруа-Болье, в обстоятельной статье, помещенной в журнале «Européen», предлагает созвать международную конференцию по турецким делам, причем инициатива должна бы принадлежать, по его мнению, французскому правительству. «Созвание такой конференции — говорит он — оправдывалось бы многими вескими мотивами. Некоторые из существенных статей берлинского трактата остались мертвой буквою; только европейская конференция могла бы обеспечить и контролировать их применение. Конференция с точно определенным кругом задач не вызывала бы тревоги ни в правительствах, ни среди приверженцев общего мира. Вместо того, чтобы создавать или поощрять конфликты, она, напротив, предупреждала бы их. Сама Турция и все народы, подвластные султану, как христианские, так и мусульманские, несомненно выиграли бы при этом, так как и для них нет другого способа обеспечения мира и безопасности. Конференция имела бы своею целью разрешение всех вопросов, возбужденных неисполнением берлинского трактата, и чтобы разрешить их, было бы большею частью достаточно лишь настоять на исполнении трактата. Так было бы между прочим с армянским вопросом. Чтобы спасти остатки наиболее европейской из азиатских народностей, следовало бы только заставить Порту соблюдать 61-ую статью трактата. Точно так же относительно европейских провинций, оставленных конгрессом под властью султана, конференции пришлось бы только потребовать введения тех учреждений, которые обещаны были этим провинциям берлинским трактатом и в которых Порта продолжает упорно отказывать им до настоящего времени. Рядом с этими вопросами, наиболее настоятельными и наиболее угрожающими миру Европы, есть еще другие, которые естественно привлекли бы внимание европейской конференции, собравшейся с целью умиротворения Востока. Положение Восточной Румелии, присоединенной фактически к Болгарии с согласия самого султана, могло бы быть определено с большею точностью; равным образом выяснилось бы двусмысленное ныне положение Крита. Общее состояние Европы не только не противоречит, но скорее благоприятствует созыву подобной конференции. Если континентальная Европа разделена на две группы держав, то обе эти группы одинаково проникнуты миролюбивыми намерениями. Между участниками обоих союзов — тройственного и двойственного — установились в последнее время особые соглашения, которые значительно облегчили бы [850] компромисс между обеими группами, тем более что переговоры относились бы к точно определенному предмету и направлены были бы к охране всеобщего мира, одинаково необходимого для всех правительств. Главное затруднение заключается в вопросе о том, какая группа или какая держава решится взять на себя инициативу в данном случае. Мы желали бы, чтобы эту инициативу приняла на себя Франция. Это была бы роль, достойная ее прошлого и согласная с лучшими ее традициями... Пусть не говорят, что это было бы опасное донкихотство. Единственною опасностью было бы отсутствие поддержки со стороны других держав; но еслибы даже никто не последовал за Франциею, она имела бы заслугу в том, что осмелилась быть самостоятельною и верною себе, вместо того, чтобы вечно тянуться за другими».