СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПО ПОВОДУ МАКЕДОНСКОГО ВОПРОСА

Письмо из Софии.

В одной из здешних газет печатались в высшей степени интересные письма, носящие общее заглавие «В Белграде» и подписанные именем известного македонского деятеля, редактора женевской газеты «l’Effort», Симеона Радева. Эти письма посвящены впечатлениям, вынесенным автором из более или менее интимных бесед его о Македонии и македонском вопросе с выдающимися сербскими общественными и политическими деятелями. Любопытные сами по себе, они представляли особый интерес, благодаря личности автора и той точке зрения, исходя из которой он «интервивировал» своих сербских собеседников. Но прежде всего — несколько слов о самом Радеве и, о его македонских воззрениях.

Симеон Радев — македонский уроженец, по национальности — болгарин. По своему общему миросозерцанию он социалист, а по профессии — писатель и македонский агитатор, сохраняющий, однако, свою независимость по отношению ко всем существующим организациям. По своим личным качествам, это человек талантливый, умный и европейски образованный. По своим взглядам в области македонского вопроса он примыкает к тем молодым македонским деятелям, которые все решительнее эманципируются в своих надеждах и концепциях борьбы от национальной точки зрения, и девиз которых гласит: Македония для македонцев, всех македонцев без различие рас и религии. Вот некоторые, более важные черты этой сравнительно новой, но уже влиятельной программы.

Прежде всего необходимо устранение каких бы то ни было qui pro quo в взаимных отношениях между македонскими революционными организациями и оффициальными органами болгарского правительства, — разъяснение вопроса об этих отношениях в смысле полной независимости первых от второго. Этого требуют и мораль, и обоюдная выгода. Для Болгарии это необходимо, потому что только, таким образом освободится она в глазах соседей и Европы вообще от компрометтирующих ее связей, стряхнет с себя ответственность за чужие грехи, восстановит свое доброе международное имя и главное — вырвет из рук своих политических партий в высшей степени опасное орудие борьбы, которым они так охотно пользуются для достижения своих узко-партийных, династических и иных целей. [370] Для Македонии это необходимо, потому что только освободившись от заинтересованного покровительства на стороне — македонские патриотические организации сумеют отдать на служение своему делу всю меру своих сил и своей энергии; потому что только при условии полной независимости — их борьба приобретет характер истинного героизма, присутствие которого так важно во всяком народном освободительном движении.

Наконец, такая независимость обусловливается и самою целью освободительной борьбы, которую ведут македонские революционеры. Цель эта — автономия, завоеванная если не собственными силами самой Македонии, то по ее инициативе и при ее деятельном участии, — автономия, которая была бы не переходною ступенью к слиянию с Болгариею, как это было пятнадцать лет назад с Восточною Румелиею, а постоянным режимом. Только при такой постановке борьбы очищается она от усложняющих моментов расового и национального соперничества; только она способна разрешить удовлетворительно все порождаемые им вопросы и недоразумения; только при ней, наконец, в отдаленной перспективе становится возможным осуществление идеала, к которому неудержимо приходят лучшие умы нашего времени — общебалканской федерации.

Таким пониманием цели естественно определяется и практическая форма борьбы, ее тактика. Раз македонское движение не есть обширная политическая интрига, обусловливаемая завоевательными поползновениями всевозможных претендентов на наследство «больного человека»; раз это — глубокое стихийное течение, порождаемое естественным процессом разложения Турции и питаемое нечеловеческими страданиями пробуждающегося к исторической жизни народа, — первою задачею его идеологов и сознательных представителей является защита этой точки зрения, освобождение ее от чуждых наслоений, популяризация ее, как руководящего принципа практической деятельности, среди всех участников борьбы, и конечно, прежде всего — среди болгар и сербов. До сих пор эти два народа тратили массу драгоценных сил на взаимное соперничество в этой области, на доказательство и защиту своих исторических, этнографических, филологических и иных прав на ту или другую часть Македонии. Это соперничество должно прекратиться. Они должны понять, что такая политика не только безумна, но и бесплодна. Вопросы о языке, о национальности, об этнических особенностях македонского населения могут представлять большой интерес для науки, но для практической политики значения они не имеют и иметь не могут. Все они покрываются бесконечно более важным вопросом об автономии, которая должна создать условия разумного [371] человеческого существования для всех этнических групп в Македонии, не исключая даже и турок. Эта точка зрения — единственно правильная и законная. Она прочно утвердилась среди македонских деятелей. Ее начинают усвоивать в Болгарии. Ее необходимо привить и сербам, подозрительный шовинизм которых является главным препятствием для введения современного македонского движения в его настоящее русло, для дружной совместной работы ради освобождения Македонии...

Такими идеями одушевлен был С. Радев, когда он собирался к своей агитационной поездке в Белград и запасался для этого всякими рекомендациями к тамошним деятелям. Мы скоро увидим, какие разочарования готовила ему там действительность.

Его первый визит был к Светославу Симичу, занимающему высокий пост в сербском министерстве иностранных дел и считающемуся душою и фактическим вождем сербско-македонской пропаганды. Это — главный сербский авторитет по македонскому вопросу. И по своему служебному положению, и по патриотическому долгу, и по внутренней склонности он отдает ему все свое время. Его приемная всегда полна «крестьянами из старой Сербии, учителями из Македонии, стипендиатами, агентами таинственных миссий и профессиональными агитаторами, монахами, попами, кавасами, корреспондентами, сходящимися сюда одни из любопытства, другие — по службе, с докладами и за инструкциями, третьи — из алчности, за подачками и пособиями, четвертые — из патриотизма»; и все эти, с болгарской точки зрения, «подозрительные элементы» находят в нем внимательного слушателя, авторитетного советника и вождя. Он все помнит, все знает, за всем следит. Это, действительно, знаток македонских дел, односторонний, пропитанный сербским шовинизмом, но знаток несомненный. Худощавый, с испитым лицом, с живыми, беспокойными, испытующими глазами, он произвел на Радева впечатление человека, болеющего худшим из всех видов фанатизма — холодным бюрократическим фанатизмом. Он был предупрежден о приходе Радева и принял его очень любезно и даже, пожалуй, радушно. Но против его воли в его движениях и словах сквозило застарелое, неискоренимое подозрение к врагу — болгарину.

Разговор начал он сам, и начал его самым решительным протестом против каких бы то ни было соглашений с болгарами. Болгарское правительство не заслуживает ни малейшего доверия. Оно слишком хорошо доказало всем прошлым поведением свой эгоизм и свое вероломство. Оно знает только свои интересы в Македонии и ведет там свою линию, совершенно не считаясь ни с чужими правами, ни с своими собственными обязательствами. О [372] соглашении с ними сербам нечего и думать. Это значило бы наверняка идти на новый обман. Еще менее можно думать о соглашении с македонским комитетом. Во-первых, это — орудие того же болгарского правительства; во-вторых, это какая-то разбойничья организация, чуть ли не самым излюбленным делом которой являются насилия и убийства, практикуемые ею, или по ее подстрекательству, по отношению к сербам и сербским пропагандистам в Македонии. Пусть эти пропагандисты не отличаются особенною нравственною чистотою; пусть между ними не мало «Пейчиновичей» ¹, но они работают в пользу освобождения Македонии и потому для болгар должны бы быть неприкосновенными. Однако, македонский комитет не делает различие между ними и турками!.. Комитет надо обуздать; входить с ним в договоры — невозможно, так как было бы наивно ожидать, что он сбросит с себя зависимость от болгарского правительства и изменит свою тактику. Поэтому же не имеет смысла — создавать свой особый сербско-македонский комитет, который вошел бы в тесное общение с обновленным болгарским комитетом и работал бы с ним рука об руку, отмежевав себе сербские области в Македонии, Старую Сербию и т. п. Не говоря уже о том, что из этой затеи ничего бы не вышло, кроме обострения борьбы, — не комитеты являются решающим фактором в деле освобождения Македонии, а дипломатическое и политическое действие заинтересованных государств. В этом отношении соглашение между Болгариею и Сербиею было бы в высшей степени желательно. Оно особенно необходимо в виду Австрии. О, эта Австрия! В ней лежит главная опасность для славян Балканского полуострова. Пока эти последние ссорятся между собою, она действует. Ее действие незаметно, но безостановочно и систематично. Оно принимает разные формы, то политические, то торговые, то финансово-экономические, но оно всегда ростет и крепнет. Еще раз: болгаро-сербское соглашение настоятельно необходимо, это — вне спора. Но столь же несомненно, что оно немыслимо в той форме «разделения сфер влияния», в какой оно представляется обыкновенно публикою. Такая дележка, все равно, ни к чему не приведет, так как болгары не откажутся от своей «мирной, культурной» пропаганды и в тех областях, которые отошли бы к Сербии. Весь восток от Вардара этнически и теперь уже принадлежит им. На запад от него — население представляет пока бесформенную, в национальном смысле, массу, о которой можно сказать только одно: она — славянская. Какая [373] именно, болгарская или сербская? — будет зависеть от того, чья агитация будет успешнее и энергичнее. Болгары это знают и никогда не откажутся от такой агитации, несмотря ни на какие дележки. Но если разделение невозможно, — остается автономия. Автономия, как цель и верховный критерий освободительной борьбы, действительно, могла бы разрешить вопрос, но для этого необходимо, чтобы она была не условною фикциею, а признанною и неустранимою истиною. Иными словами, необходимы реальные гарантии. Где они? Здесь вся трудность, которую программа Радева, увы, ничуть не разрешает. В самом деле, в чем могли бы заключаться такие гарантии? В торжественном международном договоре, подтвержденном великими державами? Но разве такой договор предупредил в 1885 г. румелийский переворот и присоединение к Болгарии Восточной Румелии? Или в единстве языка, культуры и национального самосознания населения освобожденной Македонии? Но такое единство искусственно не создается, а для его естественного роста требуются, помимо благоприятных условий, многие и многие годы. А с другой стороны, без реальных гарантий автономия окажется просто-на-просто мостом, по которому пройдут в один прекрасный день болгарские войска с целью присоединения Македонии, — она ничего не предупредит и никого ни к чему не обяжет...

В таком безвыходном положении представлялось дело Симичу, которого не могли убедить никакие уверения Радева насчет систематического ослабления завоевательных замыслов у вожаков современного болгарско-македонского движения. Он готов был поверить искренности самого Радева и его единомышленников в македонской революционной среде, но поверить в бескорыстие софийских политиков он не мог никоим образом. В конце концов, собеседники не договорились ни до чего положительного и, расходясь, остались каждый при своих первоначальных мнениях. «Мнения, — говорит по этому поводу Радев, — как гвозди: чем больше по ним ударяешь, тем глубже их вбиваешь». Тем не менее, и из этой беседы можно было видеть, что даже в подозрительном шовинизме Симича уже не было настоящей былой цельности. Видно было, что сербы начинают отделываться от своего прежнего патриотического сентиментализма, вносят в свои взгляды холодную оценку реальных интересов, указания опыта и то «чувство возможного», которое является необходимым элементом всякой положительной политики.

Такое впечатление вынес Радев из своей встречи с Симичем. Это впечатление еще более окрепло после его беседы с Слободаном Йовановичем, к которому направил его тот же Симич.

Слободан Йованович — сын известного сербского деятеля, — одно [374] время изгнанника, — принадлежавшего к тому неопределенному, но симпатичному типу гуманистов-революционеров, который был так распространен среди сербских радикалов семидесятых годов. Он тоже учился в Женеве, но в политике не пошел по стопам отца. По натуре — аристократ, по убеждениям — консерватор, он защищает теперь сенат и новую сербскую конституцию. В этом же духе читает он в белградской «Великой школе» государственное право, что не мешает ему, однако, пользоваться среди своих слушателей репутациею прекрасного лектора и выдающегося ученого. Несколько лет тому назад, он был чиновником и стоял во главе сербской пропаганды в Македонии.

Аристократ и консерватор в области сербской внутренней политики, Йованович оказался чуть ли не полным единомышленником Радева по всем существенным пунктам македонского вопроса. Прежде всего он был совершенно чужд той банальной точки зрения, согласно которой македонское движение есть искусственное создание болгарских политиканов. Он видел в нем естественный результат турецкого режима, непомерно тяжелого угнетения и хронического экономического кризиса. Опасность тем более велика, что цель турецкого правительства в Македонии очевидна: оно стремится ослабить — если не совсем упразднить — в ней христианское население, как это почти удалось уже ему в Старой Сербии, где арнауты составляют теперь большинство. Времени терять нельзя; необходимо бороться, так как на карте стоит самое существование славянского элемента в Македонии; необходимо тем более, что опасность грозит не только со стороны грубой турецкой силы, но и от более действительного культурно-экономического влияния Австрии. Но это же обязывает борцов быть в высшей степени осмотрительными, чтобы не дать Австрии повода к политическому действию, — к оккупации. Конечно, ни Сербия, ни Болгария недостаточно сильны для того, чтобы претендовать на решение македонского вопроса. Его разрешит дипломатия и великие державы. Но Сербия и Болгария могут подготовить и ускорить это решение. В этом смысле их совместная деятельность в Македонии, легальная — при помощи их оффициальных органов, и нелегальная — при помощи македонских организаций, в высшей степени важна и желательна. Но такая деятельность возможна только при условии признания автономной Македонии. Автономия даже без «реальных гарантий», на которых так настаивал Симич, была бы, по мнению Йовановича, единственно справедливым решением македонского вопроса. Она была бы выгодна даже и для Сербии, которая, все равно, не может надеяться на завладение Салониками. Автономная Македония могла бы заключить с нею [375] таможенный союз и, открыв ей салоникский порт, допустить ее к морю. К сожалению, немногие сербы понимают это. Но такое понимание придет, — пусть только уляжется теперешняя неурядица в внутренних делах Сербии. А когда общественное мнение перестанет видеть в совместной с болгарами деятельности измену сербским интересам, — станет возможным и сербско-болгарский договор, гарантом и охранителем которого может быть хотя бы, например, Россия...

Свидание с Йовановичем окрылило, но не надолго, надежды автора. Встреча с Стояном Протичем оказалась для них новым холодным душем. С. Протич некогда был ярым коммунистом, но теперь он редактор сербского оффициоза «Дневник», директор управления государственных монополий и, в качестве дворцового радикала, один из главных столпов коалиции, которая поддерживает настоящий режим в Сербии. Оппортунист в политике и личном поведении, он, однако, остался «марксистом» в своей философии. Так, по крайней мере, рекомендовали его Радеву, который и поспешил навестить его. Любопытно, в самом деле, было послушать человека, который «на внутреннюю политику Сербии смотрел с точки зрения короля Александра, а на общественное развитие человечества — с точки зрения Маркса и Энгельса».

Оказалось, однако, что его взгляды на македонский вопрос не имели ничего общего с «историческим материализмом». Они очень мало отличались от тех вульгарных понятий, которые были ходячими в среде сербских и болгарских политиканов несколько времени тому назад, но которые теперь кажутся окончательно опровергнутыми и теориею, и жизнью. Протич разрешал македонский вопрос очень легко и просто. По его мнению надо было просто разделить Македонию между сербами и болгарами, — заключить дипломатический договор, которым раз навсегда были бы определены границы взаимных «сфер влияния», и затем работать каждому в своей сфере. Когда придет день падения Турции, договорившиеся стороны станут фактическими господами своих доль общего наследства. Что может быть проще и понятнее этой «ясной как день» концепции? Бояться, что македонское население не ратификует этого договора — нечего. Само по себе, оно — нуль. Никакого политического и национального самосознания в нем нет. То, в чем наивные идеалисты видят его проявления — поддержание училищ и церквей, столкновения между пропагандами и их представителями и т. п. — есть не что иное, как преходящие плоды искусственной агитации заинтересованных правительств болгарской экзархии, беспокойных умов отдельных революционеров и зловредной деятельности комитетских организаций. [376] Устраните эти причины, — а устранить их легко: было бы в Софии доброе желание, — и от всего этого якобы национального движения не останется и следа. Договор, раз только он заключен искренно и исполняется честно с обеих сторон, разрешает все трудности. Во всяком случае, он разрешает их гораздо легче и полнее, чем план македонской автономии, казавшийся Протичу и сентиментальным, и непрактичным, и не покрывающим собою всего содержания сложного македонского вопроса. Что сталось бы при автономии с болгарскою экзархиею, которая, конечно, продолжала бы свою специально-болгарскую пропаганду? Каков был бы при ней оффициальный язык? Каково было бы при ней положение греков, влахов, которым, в сущности, не должно бы быть места в чужой для них славянской стране? и т. д., и т. д. Способ разрешения этих трудностей, который предлагал Радов, — отделение церкви от государства; восстановление сербской Охридской или Ипекской патриархий; признание оффициальным языком турецкого, с правом населения пользоваться в оффициальных сношениях и всяким из существующих в стране языков; признание равных прав за всеми национальностями, и т. п., — казался Протичу фантастическим, непрактичным и невозможным. В качестве «марксиста», Протич не верит в «абстрактную справедливость» и в «беспочвенные проекты идеалистов». В качестве бюрократа и «дворцового радикала», он верит в всемогущество договоров и планомерной государственной деятельности. И хуже всего было то, что Протич был не один, что его взгляды на македонский вопрос разделяли, как он и заявил с довольным видом своему собеседнику, «все сербы».

Все, не исключая даже и таких людей, как бывший министр и вождь одной из радикальных фракций, а впоследствии узник, ныне впрочем амнистированный, известный Коста Таушанович. Несмотря на громадное расстояние, отделяющее этого популярнейшего из сербских политических деятелей, любимца демократической молодежи и идола сельской массы, от карьеристов-бюрократов, в роде Протича или Симича, взгляды Таушановича на македонский вопрос мало в чем отличаются от только что резюмированных взглядов «марксистского» редактора оффициозного «Дневника». Иной тон, несколько иная аргументация, но выводы во всех существенных чертах одни и те же. И это тем более важно, что Таушанович — человек будущего, что его политическая карьера еще не окончена, что ему еще придется, вероятно, фигурировать в истории в роли руководителя сербской политики.

По мнению Таушановича, Сербия и Болгария имеют огромный и взаимный интерес жить между собою в согласии и дружбе. [377] Единственное, что их делит, это — македонский вопрос, и потому величайшею патриотическою заслугою было бы полюбовное разрешение этого вопроса к обоюдной выгоде. Нет спора, разрешение его с помощью «автономии» было бы самым справедливым. К сожалению, оно не возможно. Хорошо это или дурно, но ни сербы, ни греки никогда на автономию не согласятся, так как они болгарам не доверяют и — принимая во внимание все прошлое — доверять не могут. К тому же и великие державы, преследующие на востоке каждая свою систематическую традиционную политику, никогда не станут искренно и серьезно поддерживать идею автономии. Да, наконец, не хотят ее и в оффициальных болгарских сферах, и если там иногда слышатся голоса в ее пользу, то это — одна политика. Остается, значит, раздел, который нейтрализирует национальную борьбу и локализирует культурно-национальную деятельность в определенных, так сказать, узаконенных сферах, и — рядом с разделом — систематическое солидарное давление на Турцию в видах теперь же возможных в Македонии реформ и улучшений. Конечно, и раздел — не легкая вещь. Но он необходим и, потому, должен быть достигнут, несмотря на болезненную подозрительность сербов и неуступчивость болгар. Последние должны понять, что Сербия имеет свои национальные задачи, от которых она не может отказаться. Сербы не могут допустить, чтобы Македония стала болгарскою провинциею, и не допустят, каких бы жертв это им ни стоило. Необходимы взаимные уступки. Они будут сделаны, и соглашение состоится... Что касается до деятельности комитета и революционных организаций, то Таушанович доверяет ей так же мало, как и Симич. Все подобные организации органически страдают отсутствием такта и осмотрительности. Они всегда рискуют зарваться и вызвать какую-нибудь крайне нежелательную катастрофу. Македонский вопрос — вопрос государственный. Только государство может брать на себя ответственность за его разрешение, так как только оно обладает необходимыми для этого средствами и знаниями. Только оно, между прочим, может вести систематическую и планомерную экономическую политику. А между тем именно такая, политика должна бы сделаться одним из главных элементов борьбы за освобождение Македонии. Училища, церкви — это, конечно, хорошо, но это далеко не все, что нужно. Нужно поднять страну экономически, повысить производительность ее труда. В Австрии начинают понимать это; австрийские капиталы начинают появляться в Скопие, в Салониках, где они субсидируют местные кредитные учреждения, и т. п. Сербы и болгары должны с своей стороны налечь на эту форму культурного воздействия. Они должны открыть новые [378] области для приложения труда местного крестьянского населения, создать доступный торговый кредит, положить начало местной индустрии и т. д.

Но все это возможно лишь при условии спокойной планомерной деятельности. А такая деятельность, в свою очередь, возможна только при условии сербско-болгарской дружбы, скрепленной соответствующим договором о разделении сфер влияния в Македонии...

Кроме вышеупомянутых лиц, нашему автору пришлось обменяться мнениями по македонскому вопросу со многими другими известными и неизвестными представителями сербской нации. Но мы не будем передавать здесь содержание этих бесед, так как это значило бы только повторяться. При всем своем разнообразии в подробностях, все эти мнения представляли в сущности лишь варианты двух, знакомых уже читателю, точек зрения и без большой ошибки могли быть отнесены к двум категориям. К первой принадлежали те, которые в большей или меньшей степени совпадали с взглядами самого автора, т. е. которые видели разрешение вопроса в признании автономии Македонии и в честном отказе, как заинтересованных правительств, так и частных революционных организаций, от примеси национального элемента в их культурно-освободительной борьбе. К другой — относились те, которые признавали единственным рациональным исходом разделение сфер влияния, закрепленное соответствующим договором, который был бы гарантирован европейскими державами и, особенно, Россиею. Эта последняя точка зрения была, очевидно, преобладающею. Она отвечала национальному чувству, удовлетворяла патриотические стремления, не противоречила привычным традициям и, потому, господствовала почти безраздельно, как в сербских правящих сферах, так и в слепо идущей за ними сербской массе. Первую же точку зрения разделяли лишь немногия отдельные личности, да и те, — как уверял Радева один из вожаков сербской социалистической партии, — только на словах, до первого испытания. «Не верьте этим господам, — говорил он нашему автору, — они злоупотребляют вашею доверчивостью. Что им стоило — наговорить вам кучу красивых слов? Ничего! Все эти речи о славянской взаимности, о будущности сербской расы, о братстве с болгарами, все это — готовые трафаретки, и только. Верьте мне: Сербия — против автономии. Она хочет разделения Македонии, и для достижения этой цели она пойдет на все, на всякие комбинации. Само собою разумеется, что, говоря: «Сербия», я не имею в виду народной массы, которой — в ее будничной борьбе за хлеб — не до Македонии и македонского вопроса. Не имею я, собственно, в виду и нашей интеллигенции, которая плохо [379] осведомлена по вопросу, и в своем отношении к нему руководится не сознательною программою, а сентиментальным патриотизмом, сотканным из ходячих легенд и популярных имен. Я говорю о политиканах, о так называемых «государственных деятелях», о правительстве, для которого македонский вопрос важен не только сам по себе, но и как могущественное, всегда находящееся под рукою орудие внутренней политики»...

Оставляя в стороне специально-социалистическое освещение, основную мысль этой тирады приходится признать верною. Сербия, действительно, относится отрицательно к автономии Македонии и стремится к ее разделению. Это открытие смутило Радева и даже заставило его отказаться от своего плана прочесть в Белграде ряд публичных лекций о «македонском вопросе с точки зрения настоящей программы македонского комитета». Но нас оно ничуть не удивляет. Нам кажется, что иначе и быть не могло; что автономия — как бы она ни была справедлива теоретически — на практике должна казаться неосуществимою, причем главною причиною этой неосуществимости является именно отсутствие тех «реальных гарантий», которых так настойчиво требовал от своего собеседника сербский практик-бюрократ, Симич, и от которых с таким презрительным нетерпением отмахивался македонский идеалист-революционер, Радев. Ему, космополиту по своему общему мировоззрению, революционеру не столько по национальному чувству, сколько по экзальтированному чувству гуманности, было вполне естественно считать пустяками вопросы о господствующем языке, об экзархии, о болгарской пропаганде, о возможности нового «румелийского переворота» в автономной Македонии. Но для практического политика, исходящего из оценки действительных отношений, принимающего в рассчет наличные традиции и тенденции, именно в этих вопросах заключалась вся трудность, вся неразрешимость основной задачи...

И так смотрят на дело не одни сербы. Мы не боимся ошибиться, сказав, что таково же в общих чертах отношение к нему и со стороны болгар. Если же в нем и замечаются в последнее время признаки некоторой перемены в направлении, указываемом Радевым, то в них следует видеть лишь преходящие следы последнего македонско-болгарского «imbroglio». Террористические подвиги македонского комитета, перенесенные им в пределы княжества и даже соседних государств; конфликт с Румыниею и вызванный им призрак разрыва и войны; вмешательство Европы и России, повлекшее за собою недавние преследования против македонской центральной организации; новое положение, которое начинают [380] вследствие этого занимать многочисленные в стране македонские элементы по отношению к чисто болгарской внутренней политической и партийной борьбе, — все это не прошло, конечно, совсем бесследно для болгарского «общественного мнения». Среди болгарской интеллигенции, действительно, появилось течение, в котором начинает чувствоваться критическое отношение к македонскому делу в его традиционно-национальной оболочке. Начинают находить, — хотя вслух этого и не высказывают, — что, рядом с его заманчивыми и положительными перспективами в более или менее отдаленном будущем, у него есть свои отрицательные стороны в настоящем; что оно поглощает массу драгоценных болгарских сил, которые могли бы — и должны бы — найти себе приложение в области культурной работы в самой Болгарии; что оно вносит путаницу, замешательство и лишние поводы к столкновениям и борьбе в области внутренних политических отношений; что оно слишком уже тяготеет над болгарскою общественно-политическою жизнью, и что следовало бы, наконец, его несколько ограничить как в месте, которое оно в ней занимает, так и в действии, которое оно на нее оказывает. План «автономии» некоторыми своими сторонами отвечает этому настроению и потому начинает встречать благосклонный прием в некоторых кругах. Но это настроение крайне ограниченно по своему распространению. Масса населения остается вне его. Македония по прежнему занимает центральное место в ее национальном самосознании и является альфою и омегою в комплексе ее национальных идеалов. В результате, она остается по прежнему одним из главных козырей в партийных программах и — хочешь не хочешь — одним из основных элементов в области правительственной политики. Надеяться при таких условиях на возможность соглашения с Сербиею с целью национальной нейтрализации Македонии — кажется мне слишком трудным, почти невозможным. Эта невозможность могла бы, конечно, исчезнуть, если бы за это дело взялась Россия. Но тогда все стало бы «другое дело». Такая гипотеза не играет еще роли в практической политике, и потому мы можем оставить ее пока без рассмотрения...

И. К.

София.

Комментарии

1. Пейчинович — бывший шпион, перешедший на службу сербской пропаганды в Македонии и там убитый.