В романах, повестях и рассказах, публицистике и письмах Толстого упоминаются Сербия, Черногория, Босния, Герцеговина, Дубровник, а также выдающиеся личности южнославянской истории и культуры. Отдельные персонажи толстовских произведений участвуют вместе с сербами в вооруженной борьбе против османских поработителей. ¹ Глубокую заинтересованность в судьбах сербов и других славянских народов на Балканах Толстой пронес в сущности через всю жизнь.

Сербы, после греков, были первыми переводчиками Толстого. ² Произведения Толстого в среде южных славян сразу обрели блестящих переводчиков и восторженных популяризаторов. ³ В конце XIX — начале XX века во всех южнославянских землях было опубликовано немало хвалебных статей о Толстом. «Россия и славянство должны гордиться тем, что породили такого гения во славу себе и всему человечеству», ⁴ — подобного рода восторженная символика, смелые эпитеты встречаются во многих изданиях того времени.

Критика многократно отмечала влияние Толстого на сербских реалистов Л. Лазаревича, М. Глишича, Св. Ранковича, Б. Станковича, на хорватов Д. Шимуновича, К. Ш. Джальского, на далматинцев Й. Косора и И. Войновича. ⁵

В конце XIX века во всех южнославянских странах широкое распространение получили этико-философские произведения Толстого, оказавшие интенсивное идейное и эстетическое воздействие на многих художников слова. ⁶ Некоторые интеллигенты, в основном крестьянского происхождения, становились идейными последователями Толстого; в Хорватии братья Радичи, Анте и Степан, известные критики, восхищались толстовской этикой человеколюбия, усвоили идеи крестьянского альтруизма. ⁷

Незадолго до кончины, в 1910 году, Толстой был избран почетным членом Сербской Академии наук. В связи с этим Академия получила авторизованную Толстым его подробную биографию, написанную П. И. Бирюковым. От имени Толстого оживленную переписку с Академией вел Д. П. Маковицкий ⁸ . Важно отметить, что в личной библиотеке писателя было много книг на русском языке о южных славянах, а также переводов произведений из их литератур. На некоторых из этих книг — пометки рукой Толстого, например на книге, изданной в 1908 году по-русски в Белграде: «Босния и Герцеговина в Народной Скупщине королевства Сербии на заседании 29 сентября». В библиотеке Толстого были также собраны десятки книг того времени на сербскохорватском языке — от научных изданий, художественных произведений до народного эпоса ⁹ . В яснополянской библиотеке сохранились книги сербских поэтов с посвящениями авторов. ¹⁰ Это, например, «Поезиjа неба и земље»

Толстому посвящал стихи также И. Войнович, певец Дубровника.

В 90-е года и в начале нынешнего столетия многие сербы и черногорцы различных слоев и профессий стремились увидеть Толстого, для чего специально приезжали в Россию. Некоторые из них оставили воспоминания о своих встречах с писателем. Для нас представляют особый интерес воспоминания Й. Куячича и Й. Максимовича. Эти воспоминания остались неучтенными югославским литературоведением. Они также не переводились на русский, отчего считаем целесообразным привести из них отдельные фрагменты, более полно раскрывающие отношение Толстого к южным славянам, к сокровищам их национальной культуры, и южных славян — к русскому писателю, их надежда на него в роковые моменты истории.

В конце XIX века в Военно-медицинской академии в Москве учился черногорец Йован Куячич (1869-1958). Позже он стал крупнейшим ученым-медиком, академиком; вместе с тем он известный литератор, переводчик. В то время он начал переводить Толстого, главным образом его философскую эссеистику. В частности, Куячич перевел «В чем моя вера?», «Что такое искусство?» Толстой работал над «Воскресением», когда Куячич 8 сентября 1898 года впервые навестил его. В воспоминаниях «У Лава Н. Толстоjа» читаем: «В продолжение беседа я спросил Толстого, позволит ли он мне перевести на сербский его новейшее произведение “Что такое искусство?“ На это последовал его вопрос:

— А кто вы?

Когда же я сказал ему, кто я и откуда, он весьма любезно продолжил:

— Вы серб, черногорец? Очень приятно! Я весьма рад! Мне будет приятно, если моя книга выйдет в свет на вашем сербском языке. Что вы думаете, как сербы воспримут этот мой труд, заинтересует ли их эта проблема? Как вообще они относятся к искусству, как оно у них принимается? Да что я говорю, они все — истинные художники! Не будь ничего иного, кроме ваших народных песен, которым, с уверенностью можно сказать, нет равных ни у какого народа!... И воистину ваши народные песни прекрасны! Это в самом деле подлинное народное искусство.

... Когда я завершил перевод книги, подготовил его к изданию, 14 апреля я в последний раз отправился к Толстому, чтобы показать ему работу и попрощаться с ним. На сей раз Толстой принял меня в той же просторной комнате, где я однажды побывал. Как обычно, принял он меня любезно. Мы сели. Я дал ему перевод. Он взял его со словами:

— А, уже готово. Быстро.

Перелистывая рукопись, на некоторых местах он останавливался, похоже, внимательно читал:

— Я почти все понимаю. Сербский язык очень схож с нашим. Сколь прекрасен в нем оборот слов! Язык у вас настолько мягкий, плавный, в прямом смысле вокальный, похож на итальянский. А ваше правописание — истинное совершенство! ¹¹ Должен признать, я опасался... Вы еще молодой человек, а переводить — нелегкое дело. Для этого нужно, кроме знания обоих языков, которые при переводе столь тесно соприкасаются, уметь еще и то, что называется — писать». ¹²

Как явствует из этих бесед, можно сказать, что воплощение своего идеала искусства Толстой увидел и в южнославянской народной поэзии. Это воззрение Толстого следует поставить в один ряд с известными высказываниями Гете, братьев Гримм, В. Скотта, Пушкина, которые сравнивали сербский эпос с «Илиадой». ¹³

В дни гоголевских торжеств (1909), связанных с открытием в Москве памятника великому писателю, сюда, в числе представителей от южных славян, приезжал Й. Максимович с двенадцатилетним сыном Радивоем. Тогда же он навестил Толстого. Об этом Д. Маковицкий оставил запись, где говорится и о впечатлении, какое гость произвел на Толстого. ¹⁴

Йован Максимович (1864-1955) — одна из наиболее ярких, разносторонних фигур в истории сербской культуры. Его литературная деятельность продолжалась более семидесяти лет. У сербов он признан лучшим переводчиком русской прозы. ¹⁵ Максимович перевел важнейшие произведения Гоголя, Достоевского, Чехова, а также разные книги Толстого; интересно, что роман «Воскресение» в его переводе отдельною книгой в Сербии вышел раньше, чем в России. Значительный резонанс в сербской критике получили в переводе Максимовича философско-этические произведения Толстого. Максимович не однажды писал о Толстом, посылал ему свои перевода с посвящениями. ¹⁶

О своих встречах с Толстым Максимович написал пространные воспоминания, помещенные в семи выпусках самого значительного сербского литературного журнала. ¹⁷ Своеобразие этих воспоминаний в том, что беседы с Толстым, впечатления от всей обстановки перемежаются изложением мыслей из произведений Толстого и суждениями автора о них. Нам представляется, что Максимович с предельною полнотой и точностью передает все оттенки этой незабываемой встречи и беседа. Уже приезд в Ясную Поляну выписан в тонах живых, ярко поэтических, глубоко эмоционально. Здесь узнаем многие и многие подробности о Маковицком, который первым встретил Максимовича в толстовском доме: «Я познакомился с доктором Маковицким, который во время австрийской аннексии Боснии и Герцоговины переводил и публиковал брошюру Толстого... Тогда мы несколько раз писали друг другу. Я посылал ему в Ясную Поляну отпечатанные экземпляры, писал и Толстому о впечатлении, которое произвела у нас его антимилитаристская и антивеликодержавная книга». Максимович далее вспоминает, что Маковицкий отвечал ему от имени Толстого. Сразу после приезда Маковицкий сообщает Максимовичу, что Толстой приглашает его с сыном к себе. Максимович, по его словам, испытывал безграничную радость, дотоле неведомую, но и смущение, когда шагнул к Толстому:

«— Как ваше здоровье, Лев Николаевич? — спросил я его, в интонацию своего вопроса вложив всю любовь и безграничную преданность, которую испытываю к нему уже четверть столетия.

— Какое мое здоровье?.. Какое здоровье может быть у восьмидесятилетнего старика! Сегодня здоров, завтра болен... Жду освобождения.

Образ старого Толстого оставался передо мною лишь на несколько мгновений. Когда он начал говорить, из его мыслей и слов, как и всегда, начали сверкать искры, которые мгновенно возносят человека на недосягаемые высоты; впечатление старости, словно по взмаху волшебной палочки, исчезает, и я снова вижу этого человека, который перед моим духовным взором уже четверть столетия». ¹⁸ Толстовское слово «освобождение» привлекло особое внимание Максимовича. ¹⁹

В ходе беседа Максимович рассказывал Толстому и о сербской молодежи, которая обучается в странах Запада (Франция, Германия, Австрия), «но там нет благоприятных условий для формирования идеального взгляда на сущность и цель жизни... В России же условия для сформирования возвышенного взгляда на жизнь особенно благоприятны. Среди факторов, молодежи в этом помогающих, на первом месте русская литература, которая

Толстому понравилась моя мысль о том, что русская духовная жизнь более благоприятна для воспитания молодых народов, чем западная. Он мне с очевидным удовольствием сказал:

— Вы знаете, я не славянофил, но я все-таки думаю, что мы, славяне, играем в истории человечества некую особую роль, которая более возвышенна, чем роль других народов, — роль, устремляющаяся к тому, чтобы обновлением спасительных и великих заповедей Христа и жизнью, которая отвечает евангельским требованиям, помочь, чтобы у нас на земле осуществилось царство Божие». ²⁰

Здесь же мы узнаем, что Маковицкий в те дни очень доверительно поведал Максимовичу о намерении Толстого отыскать себе пристанище, наиболее близкие ему места в славянском мире, для распространения и укоренения своих взглядов, «кроме Болгарии Толстому представлялись в качестве приюта еще Дубровник и Фрушка Гора». ²¹ Далее Толстой снова интересовался назаренами, ²² и разговор этот полностью совпадает с тем, что записал Маковицкий. Заключая тему, Максимович отметил: «Мое повествование о сербских назаренах было новым доказательством того, что и на сербской земле “свет сияет“, и это обрадовало Толстого». После чего он напомнил:

«— На великие вопросы жизни может ответить религия, но ни католичество, ни православие, протестантизм и тому подобное, но те великие истины о жизни, которые содержатся в учениях наивысших мировых мыслителей, каковы: Лао-Цзы, Конфуций, Будда, Сократ, Христос, Хельчицкий, Паскаль, малоросс Сковорода».

После длительных рассуждений об этических проблемах Толстой спросил:

«— А чем вы занимаетесь?

— Историей русской литературы.

— О-о, значит, вы всех нас хорошо знаете!... Переводите ли сейчас что-нибудь из моих произведений?

— Нет, ничего не перевожу. Сейчас занимаюсь изучением вашей жизни и ваших философско-этических сочинений».

Толстой рекомендовал ему из всех книг о себе труд Бирюкова. Возвращаясь к тому, о чем спросил Толстой, Максимович сказал:

«— Когда начну снова переводить ваши сочинения, первыми переведу и опубликую ваши “Краткие изложения Евангелия“. Думаю, что это самое главное и самое прекрасное ваше сочинение. Это книга, небольшая по объему, но великая по содержанию и по высокохудожественному выполнению.

— И я думаю, что это самая главная моя книга, — ответил Толстой». ²³

Затем долго беседовали о толстовской школе, при этом Толстой по большей части обращался к двенадцатилетнему сыну Максимовича Радивою. Толстой спросил Маковицкого, какую книгу подарить мальчику, и, не дожидаясь ответа, взял свою новую книгу «Учение Христа для детей», на которой своею рукой написал: «Радивою Максимовичу. Лев Толстой. 1909, 4 мая».

«— Вот тебе эта красивая книга, чтобы ты вспомнил, когда и тебе будет восемьдесят лет, где и от кого ты ее получил, — сказал Толстой Радивою».

Когда Толстой спросил, где Максимович изучал русский язык, тот ответил: «В своей комнате, в молодости, пользуясь советами и библиотекой профессора Ягича, чьи лекции слушал в Венском университете. Услышав имя Ягича, Толстой попытался что-то вспомнить.

— Ягич... Ягич... — произнес он, словно отыскивая в своей памяти знакомое, близкое». ²⁴ Толстой знал профессора Ватрослава Ягича, который в изданиях Российской Академии наук в 1907 году опубликовал произведение чешского религиозного мыслителя Петра Хельчицкого («Сеть веры»); его Толстой уважал как одного из крупнейших мыслителей человечества. Для этого издания Ягич написал биографию автора и комментарий к его учению. Книга была издана по совету Толстого.

Насколько Толстой был озабочен судьбой южнославянских народов, в особенности сербского, — это с предельной яркостью проявилось в 1908 году. В то время ситуация на Балканах складывалась так, что проблема Боснии и Герцоговины заняла в общеевропейской политике центральное место. 5 октября 1908 года обе эти славянские земли были аннексированы империей Габсбургов. Это трагическое событие глубоко потрясло прежде всего южнославянские народы. Возмущение выразили также многие представители европейской культуры за пределами славянского мира. В эти дни сербы, в духе многовековых традиций братских взаимосвязей, с большой надеждой обращали взоры к России. И естественно, ждали голоса Толстого — «величайшего славянина», как его многократно именовали в среде южных славян. В связи с этим во всю силу прозвучал голос семнадцатилетней сербки Анджелин (Анджи) Петрович, о которой в России до наших дней известно очень мало. 7 октября 1908 года Анджа обратилась с пространным письмом к Толстому, призывая его возвысить голос в защиту сербского народа, чьи национальные права безжалостно попирались. ²⁵ В этом письме А. Петрович берет на себя смелость говорить от имени всего сербского народа; раскрывая его трагическую историю, она заявляет себя убежденной последовательницей Толстого и называет его «отцом», «учителем», «апостолом». «Обращаться к Вам, — пишет она, — философу и гению XX века — большая смелость со стороны молодой сербки. Простите меня, уважаемый апостол угнетенных. Вы, умеющий прощать и учащий людей справедливости и милосердию, не откажите в просьбе Вашим ученикам. Вы внушили мне отвагу — обратиться к Вам с просьбой от нашей небольшой страны, — к Вам, поборнику христианской гуманности... Возвысьте голос за свободу боснийцев и герцеговинцев! Это сербы, это южные славяне. Это люди, веками борющиеся за сохранение своей самобытности... И всё же, отец, мы, словно львы, которых охотники окружили огненным кольцом, — полны отваги и готовы положить на алтарь отечества свои жизни и свое имущество, оставаясь до последнего вздоха верными Родине». А. Петрович в своем письме особо подчеркивает, что за благородные христианские идеалы невозможно бороться «в спертом воздухе тюрьмы». Она здесь же напоминает, что в эти критические минуты сербы, да и вся культурная Европа, на встречах государственных деятелей великих держав ожидают голоса России, но «Россия молчит. Это страшное молчание может стоить жизни целого народа... Где же подлинный гуманизм?» Письмо завершается такими словами: «Я открыла Вам свою душу, я пишу то, что кровавыми буквами записано в сердце каждого серба... Дай Бог, чтобы в результате моего письма сербский народ приобрел еще одного друга в лице прославленного писателя Льва Толстого».

Учитывая важность ответа Толстого для развития русско-сербских литературных связей, необходимо более подробно изложить историю его переписки с А. Петрович, осветить значение ответного письма Толстого, которое заняло особое место среди его этико-философских сочинений; следует также с большей полнотой представить личность сербской корреспондентки, поскольку она фактически стала олицетворением живой связи Толстого с сербскою культурой, с литературой Сербии.

Толстой, получив письмо, поручил Маковицкому, блестяще знавшему сербский язык, ответить, что и было сделано 30 октября того же года. В своем дневнике Толстой 26 октября записал: «Начал тоже письмо сербке». Ответное письмо Маковицкого заканчивалось словами: «Вопрос этот настолько заинтересовал Льва Николаевича, что он в довольно длинном письме, которое, вероятно, скоро будет напечатано, высказал подробно свои мысли об этом предмете».

На встрече со студентами в конце того же октября Толстой особое внимание уделил событиям на Балканах. Вот что читаем в одной из газет того времени: «В дальнейшем Лев Николаевич резко отозвался по поводу событий на Балканском полуострове и, в частности, о захвате Австрией Боснии и Герцеговины. “Это какая-то шайка разбойников, — говорит

Во втором письме Толстому, 19 ноября 1908 года, А. Петрович выражает глубокую радость по поводу того, что ее слово услышано: «Меня осчастливил Ваш ответ, а Ваше открытое письмо, которое скоро появится, превзошло все мои ожидания. Успех мой огромен, он превзошел результаты деятельности всех наших дипломатов, ибо я сумела заинтересовать нашим справедливым делом величайшего в мире гения». И в этом письме в трагических образных картинах А. Петрович изображает судьбу сербского народа, в особенности сербских матерей: «Страшны были эти пять веков черной ночи, когда миллионы сербских матерей, охваченные ужасом и отчаянием, были свидетельницами несчастья, которое подстерегало их детей с первых дней жизни, обрекая их на участь рабов азиатских тиранов; небо наше и сейчас еще залито кровью, на наших сердцах и сейчас еще лежит печать истерзанного сербского народа». В заключение она просит Толстого прислать фотокарточку с автографом, «которая бы вечно напоминала мне и моим друзьям о высоком друге сербов, князе Льве Толстом. В знак уважения разрешите мне поцеловать Вашу руку — руку отца всех угнетенных».

Письмо Толстого («Ответ сербке») — пространный трактат в 12 глав «О присоединении Боснии и Герцеговины к Австрии» — было завершено 5 ноября 1908 года и впервые опубликовано в газете «Голос Москвы» 7 декабря того же года с многочисленными цензурными сокращениями. ²⁹ Вскоре оно была переведено на сербскохорватский Й. Максимовичем и опубликовано в белградской газете. ³⁰ 29 декабря трактат в виде книжки переводчик отправил Толстому. ³¹ Чрезвычайно важно отметить, что перевод был сделан с экземпляра, присланного Маковицким, где цензурных сокращений не было.

Главы своего трактата Толстой предваряет в качестве эпиграфов высказываниями мыслителей разных народов и эпох либо своими собственными мыслями. О том, какое значение Толстой придавал этому трактату в общей системе проповеди своего этико-философского учения, свидетельствуют его слова: «Мне показалось удобным поместить в виде эпиграфов некоторые мысли из составляемого мной нового “Круга чтения“, уясняющие и подтверждающие основные мысли о государстве и патриотизме, о законе любви, высказанные в этом писании». Трактат начинается так: «Одна сербская женщина обратилась ко мне с вопросом о том, что я думаю о свершившемся на днях присоединении к Австрии Боснии и Герцеговины. Я вкратце отвечал ей, но рад случаю высказать тем, кого это может заинтересовать, насколько я могу ясно и подробно, мои мысли об этом событии. Мысли

Значение этого трактата поныне в совершенно недостаточной степени оценено литературоведением, тогда как он представляет собой наиболее четкую систематизацию кардинальных философско-этических воззрений великого писателя. Было бы недостаточным объяснять появление трактата только как реакцию Толстого на события на Балканах, как ответ на письмо «некоей сербки». Необходимо установить и некоторые другие его источники. В трактате явно ощущаются также отзвуки произведений поэта, критика и дипломата Йована Дучича (1871-1943), в частности его воззваний на страницах белградской«Политики», получивших самый широкий резонанс в европейской прессе. Напомним, что сентябрьские и октябрьские номера 1908 года этой газеты Толстой получал. Он читал и стихи Дучича в переводе на русский. ³²

Обратимся к первому воззванию Дучича «Београћани, отаџбина је у опасности!», страстному патриотическому манифесту, где говорится о роковой минуте, когда сербский народ переживает один из самых критических эпизодов своей истории. ³³ «Над сербским народом парит ненасытный хищный ястреб, который стремится раскровянить и вырвать самое нутро его. Австрия грозит силой, по-разбойному отнять у нас Боснию и Герцеговину; ее государственные деятели уже составили план, как разбойный грабеж объявить государственным актом, и ее батальоны уже направились в самое сердце несчастных сербских

В это же время в статье «Славяне и Босния» Дучич, подобно Толстому, осудил бездействие и «лицемерные клятвы» панславистов; упоминая их съезды в Праге и Любляне (летом 1908 года), он вскрыл их политическую близорукость; план их «вертелся вокруг всеславянских банкирских учреждений, всеславянских библиотек, газет на каком-то межславянском языке, вокруг открытия славянских телеграфных агенств... Никому из них даже в голову не пришло поднять вопрос о том, что делать, если Австрия попытается обычным своим подлым способом захватить две новые славянские земли». В австрийской аннексии Дучич видел опасность не только для семьи славянских народе», но и для большей части Европы в целом. Он не прощает панславистам их мягкотелости, расплывчатости, разобщенности: «Сербия в эти дни будет стоять не только как вооруженный противник Австрии и германизма, но и как отчаянный противник той великой славянской лжи, которой мы все до сих пор жили и которая нас однажды потрясла неожиданностью Сан-Стефанского договора, а сейчас поражает нас унизительным рабским преклонением правительства России перед боснийской катастрофой... Вот результат жалкого панславизма, того мертворожденного и алкогольного панславизма так называемых съездов». Позиции панславистов Дучич с гордостью противопоставляет решимость сербского народа, который в эти дни «покажет силу славянского сердца длиною своего сербского меча». ³⁵

Для нас нет никакого сомнения в том, что воззвания Дучича были Толстому хорошо известны. В это время южные славяне, ожидавшие поддержки со стороны российской общественности, услышали голос Толстого, призывавшего к решению сложнейшей трагической проблемы совершенно иными методами. Призыв «великого брата с Востока» явно противоречил многовековым боевым традициям, исконным клятвам национального возмездия. Воинственная отвага сербов и черногорцев, их понимание патриотизма оказались для Толстого неприемлемыми. У него был незыблемый принцип относительно не только славян, но и всех народов земли — непротивление злу насилием: «Народам над которыми совершается грубое насилие, как то, которое совершается теперь над славянскими народами, нужен не счет штыков и батарей... нужно сознание людьми своего человеческого, равного для всех людей достоинства». Опираясь на мысли Конфуция, Лао-Цзы, древнееврейских пророков, Сократа, Будды и Рамакришны, стоиков Эпиктета и Марка Аврелия, а также на проповеди Христа, Толстой видел спасение только во всепрощении; он создал свое универсальное учение о любви, не допускающее нигде и никогда никакого насилия.

В сущности, трактат Толстого — это пацифистский манифест, призывавший южных славян не противиться австро-венгерскому насилию. Каждому сербу, не только в Боснии и Герцеговине, было ясно, что трактат русского писателя, пусть и преисполненный глубочайшего гуманизма, не остановит насильника; в тех конкретных исторических условиях его могло остановить лишь всенародное сопротивление. Поэтому не только публицистика, но и все виды искусства сербов, черногорцев, хорватов были в те дни ярким воплощением этики косовских юнаков и Карагеоргия, Негошевой идеи борьбы против тирании. ³⁶

Как восприняла трактат Толстого сама А. Петрович? Об этом красноречиво свидетельствует ее письмо Толстому от 20 декабря 1908 года, где читаем: «Основной христианский принцип — люби ближнего и люби человечество — символ христианских устремлений, понятие человеческой правды и личной независимости приняло ныне иные формы, искажение благородных идей самого Христа получило санкцию власти... Ваш ответ пробудил во мне

Кто же была «некая сербка», «сербская женщина», обратившаяся к Толстому? ³⁷ Это до сих пор оставалось в сущности неизвестным русскому литературоведению. Анджа Петрович (1891-1914) — талантливая писательница из высококультурной семьи, без которой невозможно себе представить важный этап в развитии сербской культуры. Она — тринадцатый ребенок Миты Петровича (1852-1911), известного ученого, собравшего несколько десятков тысяч документов по истории сербского народа и государства на протяжении восьми веков. Он выпустил в свет два обширных собрания материалов о сербских восстаниях 1804 и 1815 годов. Во втором письме Толстому (от 19 ноября) Анджа пишет, в частности, о своем отце: «Беру на себя смелость отправить Вам историческое сочинение моего отца Миты Петровича, которое познакомит Вас с возрождением моего маленького отечества — Сербии, т.е. новейшей историей сербского народа, организацией различных учреждений, развитием финансов и экономики нашей родины, которое отец написал на основании собранных им подлинных документов за период от 1804 до 1849 г. ³⁸ Это сочинение должно состоять из еще девяти таких выпусков, в которых будет представлен весь исторический материал. Они вскоре поступят в печать. Я посылаю лишь первый выпуск, желая, насколько возможно, ознакомить Ваше сиятельство с нашей историей». Здесь же она освещает свою помощь отцу в его трудах, причем ей была доверена обработка материалов по истории сербских женщин, «их участии в нашей новой истории XIX столетия — письма, связанные с политической и общественной жизнью Сербии... И когда это напечатаю, буду счастлива послать Вашему сиятельству. Конечно, семнадцатилетняя девушка не в состоянии создать бессмертные произведения... Но я буду удовлетворена, если сделаю хоть немного для сербского народа, воскрешая память о наших славных матерях, не раз жертвовавших собой во имя своей веры и народа».

Многогранными были связи семьи Петрович с демократическими идеями, с традициями славянской общности. Мать Анджи, Милева Петрович, была учительницей; она — племянница знаменитого сербского ученого и публициста Светозара Милетича. ³⁹ Лучшие нравственные, гуманистические и демократические черты предков унаследовала Анджа, а также ее брат Растко и сестры Надежда и Вера. Надежда — выдающаяся художница, Растко — один из крупнейших сербских поэтов XX века, а Вера — известный историк и теоретик искусства. О самой Андже, прежде всего о ее таланте, немногое стало известным даже ее современникам. Ее жизнь, кровно связанная с литературой, оборвалась на 24-м году. Не только ее письма Толстому, Маковицкому, Мештровичу и другим видным деятелям из числа южных славян, но и литературные наброски, записи, опубликованные ею в двадцатилетием возрасте, свидетельствуют, что она была человеком высокоодаренным. Необходимо подчеркнуть то обстоятельство, что Анджа олицетворяла живой контакт между Толстым и крупнейшими сербскими писателями той эпохи.

Дом М. Петровича в центре Белграда по праву считался своеобразным клубом, где часто собирались многие представители южнославянских культур. ⁴⁰ Сюда приходили выдающиеся поэты, прозаики и критики. Бывал здесь Мештрович, создавший изумительный по

Трактат Толстого «О присоединении Боснии и Герцеговины к Австрии», неразрывно связанный с именем Анджи Петрович, получил огромный резонанс во всем мире. Существует точка зрения, что призывы Толстого к сербам и черногорцам не сопротивляться во многом затормозили критическое освещение его творчества на южнославянских землях в целом и что воздействие его романов на южных славян ослабло. Суммируя взгляды многих южнославянских критиков, Й. Бадалич заключал, что сербы «не могли согласиться с пацифистской позицией Толстого, когда он советовал им не противиться австро-венгерскому господству насилием, т.е. войной. Поэтому сербы считали его наивным философом, который не вовремя дает неподходящие советы». ⁴² Излишнюю категоричность в неприятии Толстого встречаем у Д. Николаевича и критика-социалиста Н. Продановича. Хорват А. Тресич-Павичич еще в 1896 году высказался против толстовского принципа непротивления злу насилием: «Пусть придет на нашу несчастную родину великий Толстой, пусть увидит, вправе ли мы, верные сыны бывшей Хорватской отчизны, видя, что с нею происходит, ждать, скрестив руки на груди, когда любовь спасет ее. Пусть он увидит, смеем ли мы, во имя возвышенной космополитической любви, дать погибнуть нескольким миллионам хорватов». ⁴³ Однако для большинства южнославянских критиков Толстой и после 1908 года оставался величайшим мировым гением, без чьих произведений невозможно представить общечеловеческую культуру. Это полностью подтверждается высказываниями Й. Дучича, В. Петровича и И. Секулич. Дучич и многие активные борцы против австро-венгерского ига понимали всю глубину гуманизма Толстого, но не принимали пассивности его теории.

Говоря о великих поэтах, ставших пророками своих наций, чьи произведения всегда стояли в центре национальной художественной жизни и впитали в себя весь «свет народа» с исконных времен, Дучич называет Шекспира среди англичан и Шиллера среди немцев. «А в наши дни, — утверждал он, — величайшие пророческие фигуры среди поэтов это Достоевский и Толстой со своей евангельской гуманностью». ⁴⁴

Современник и друг Дучича Велько Петрович, один из крупнейших прозаиков, критиков и поэтов, считал, что до появления Толстого древние величественные сооружения — микенские циклопические бастионы, древнеегипетские пирамиды и сфинксы, во многом «Рамаяна» и «Махабхарата» — оставались загадкой. Говоря о трактатах Толстого, Петрович не обособлял их от высокого искусства и утверждал, что Толстой часто, даже вопреки своей воле, был художником, поэтом и тогда, когда специально брал на себя роль апостола и реформатора веры: «Он — мыслитель — совершал все возможные насилия над собой — поэтом, — и напрасно. Ибо то, что он всегда был и оставался поэтом, лучше всего видно по тому, что его мысль никогда не была ни доктринерской, ни абстрактной. Он воспринимал жизнь так, словно имел стократ умноженные органы чувств». ⁴⁵

В литературоведении зачастую проводится неправомерное разграничение Толстого — художника слова и философа-проповедника. Такое разграничение не характерно для крупнейших сербских поэтов и критиков. И. Секулич не только углублялась в гигантский художественный мир Толстого и его философию, но также искала символ и разгадку его ухода из искусства и из дома: «Другие народы пусть как хотят, славяне же не смеют отрицать Толстого, который “ушел“, расстался с искусством после того, как завершил художественное задание. В славянах живет метафизическое беспокойство: проблематика без конца и края, с вечным стремлением к другой стороне. Достоевский был полным воплощением этой славянской сущности. Толстой — ее тягостный и величественный процесс. Свои художественные произведения Толстой расположил как знаки вдаль пути, которому нет конца, распределил их как точки на переходах в дальний уход». ⁴⁶

1. В 1960 году Л. Захаров опубликовал на страницах белградской «Политики» (10-20 ноября) довольно обширную хронологическую работу о жизни Толстого («Живот Лава Толстоjа»). К разделу «Март 1883 г.», которым отмечено начало работы над «Анной Карениной», сделано примечание: «Герой Толстого граф Алексей Вронский, потрясенный самоубийством Анны Карениной, уехал в 1876 г. добровольцем на войну в Сербию и погиб 20 августа 1876 г. невдалеке от Алексинца. Этот Вронский — не кто иной, как полковник Николай Раевский (1840-1876), о котором писали в своих воспоминаниях Пера Тодорович и Владан Джорджевич. Версию эту следует учесть исследователям, изучающим генезис “Анны Карениной”». (Политика, 1960, 20 новембар). П. Тодорович и В. Джорджевич — известные сербские критики, популяризаторы русской классической литературы. Как следует из воспоминаний Тодоровича, он лично знал Раевского.

2. См.: Погодин А. Руско-српска библиографиjа 1800-1925. Београд, 1932. Књ. 1.

3. «В конце XIX в., — пишет Й. Бадалич, — когда Толстой в основном был уже переведен, отмечаются признаки интенсивного художественного и идейного воздействия Толстого на литературное творчество южных славян... Интенсивность резонанса и соответственно влияния художественных, философских и политических произведений Толстого были и остались неодинаковыми у разных южнославянских народов» (Badalic J. Rusko-hrvatske knjizevne studije/ Zagreb, 1972. S.274).

4. Народне новине. 9 септембар 1898.

5. См.: Максимовић J. Руска књижевност. Мостар, 1902. С.40-67; Продановић J. Лав Толстоj и наша реалистичка проза // Српски књижевни гласник. 1922. Бр.5. С.315-333; Badalie J. Ор. сit. S. 240-292; Бабович М. Русский роман в творчестве Светолика Ранковича и Бориса Станковича // Русско-югославские литературные связи. М., 1975. С. 164-173.

6. См.: Петрониjевић Б. Филозофиjа Лава Толстоjа // Српски књижевни гласник. 1907. Бр.8. С.53-60.

7. На принципах толстовской этики братья Радичи выработали политическую программу, которая осуществлялась в деятельности созданной ими в начале века Хорватской крестьянской народной партии. Подробнее об этом см.: Радић С. Моj политички живот. Загреб, 1926. Многим южным славянам были близки слова Радича в толстовском духе: «Идеалы не рождаются там, где звенят бокалы с шампанским; там пробуждаются лишь темные страсти. Не возникают они и на гладком, блестящем паркете, на пестрых столетних мозаиках... Высокие и светлые идеалы вырастают чаще всего в низких хижинах бедняков, в камерах невинных арестантов» (Радић С. Хрватски идеали // Хрватска мисао. 1897. С.421).

8. Об этом см.: Дмитриев П., Сафронов Г. Лев Толстой — член Сербской Академии наук // Русская литература. 1960. № 4. С. 185-187; Порочкина И. М. Сербские, хорватские и словенские книги в личной библиотеке Л. Н. Толстого //Русско-югославские литературные связи. С.308-310.

9. В сербской прессе неоднократно указывалось, что Толстой знал сербский язык (см.: Летопис Матице српске. 1908. Бр.12. С. 110).

10. О южнославянских книгах и автографах в библиотеке Толстого более подробно см.: Сестринска И. Книги на български язик в личната библиотека на Л. Н. Толстой // Българо-съветска дружба. 1960. Бр.21. С. 10; Порочкина И. М. 1) Славянские автографы в личной библиотеке Л. Н. Толстого // Вестник ЛГУ. 1968. № 14. С.97-102; 2) Сербские, хорватские и словенские книги в личной библиотеке Л. Н. Толстого; 3) Л. Н. Толстой и славянские народы. Л., 1983. С.89-113.

11. Это свидетельствует, что Толстой имел полное представление о языковых реформах В. Караджича, об их культурно-историческом значении.

12. Куjачић J. У Лава Н. Толстоjа //Tolctij Л. Шта je yмjeтнocт. Београд, 1936. С. VI-XI.

13. В связи с высказыванием Толстого о сербской народной поэзии уместно напомнить слова польской пианистки В. Ладовской, которая музицировала в яснополянском доме в 1908 году: «Сердцу Толстого ближе всего народные музыкальные темы». Сам Толстой сказал ей: «Я вас благодарю не столько за удовольствие, которое мне доставила ваша музыка, но и за подтверждение моих взглядов на искусство» (Ладовская В. Музыка в Ясной Поляне // Раннее утро. 1908. 28 февр.).

14. У Толстого 1904-1910. «Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого. 1908-1909 (январь-июнь) // Лит. наследство. 1979. Т.90. Кн. 3. С.402-403.

15. Одновременно Максимович считается и одним из лучших переводчиков русской поэзии.

16. Значительная часть таких книг сохраняется в яснополянской библиотеке. Направляя Толстому трактат «О присаjедињењу Босне и Херцеговине Аустриjи», Максимович в декабре 1908 года писал: «Присылаю Вам сербский перевод Вашей статьи, сделанный мною... Сербы не особенно привыкли к такого рода сочинениям и рассуждениям» (Гос.музей Толстого в Ясной Поляне).

17. Максимовић. J. Moja посета код Толстоja // Српски књижевни гласник. 1912. Бр. 1-7.

18. Максимовић. J. Moja посета код Толстоjа. Бр.1. С.47-48.

19. Максимович не мог тотчас реагировать на слово «освобождение», ибо слишком был охвачен впечатлением от того, что созерцает «одного из величайших людей подлинной истории человечества», и не осмелился спросить, что подразумевается под этим словом: «В то мое посещение я еще не знал, сколь изначальное место занимает идея “освобождения” в целокупности учения Толстого о природе, сущности, качестве и нужном направлении жизни человека» (Там же. Бр.2. С. 122).

20. Там же. Бр.4. С.278-282.

21. Там же. Бр.5. С.354.

22. По свидетельству Д. П. Маковицкого, тему о назаренах Толстой затронул в начале беседы с Максимовичем. Назарены (назареяне) — название христиан вообще, последователей Иисуса Христа, которого звали Назаретянином по месту рождения. Позднее это название принимали различные христианские секты. Толстой в своих письмах неоднократно интересовался назаренами в Сербии: «Вчера получил письмо от серба с описанием секты назаренов в Венгрии и Сербии» (Письмо Толстого неуточненному корреспонденту от 14 сентября 1887 года // Толстой Л. Н. Поли. собр. соч.: в 90 т. Т.86. С.79). Автор письма Толстому, Дж. Р., по всей вероятности, друг Й. Й. Змая; с ним поэт перевел в 1868 году сборник назаренских стихотворений «Харфа сионска». Этот сборник был прислан Толстому. В письме Бирюкову от 11 июня 1890 года Толстой сообщает: «Есть еще “назарены” в Сербии, основались в 50-х гг. О них есть где-то у меня сведения в письме — очень краткие»(Т.65. С. 127.)

23. Максимовић J. Moja посета... Бр.6. С.361-362.

24. Там же. Бр.7. С.536.

25. Это письмо А. Петрович и еще два ее письма, тоже Толстому, а также письмо к ней от 30 октября 1908 года Д. П. Маковицкого впервые на русском были опубликованы в 1965 году (Лит. наследство. М., 1965. Т.75. Кн.1. С.494-502).

26. Студенты у Л. Н. Толстого // Русское слово. 1908. 31 окт. (13 ноября). Автор корреспонденции не установлен.

27. Анучин Д. Несколько часов в Ясной Поляне // Русские ведомости. 1908. 27 ноября.

28. Сухотин М. С. Толстой в последнее десятилетие своей жизни (по записям в дневнике М. С. Сухотина) // Лит. наследство. 1960. Т. 69. Кн. 2. С.208.

29. Толстой Л. Н. Поли. собр. соч.: В 90 т. Т. 37. С.222-242. (далее трактат цит. по этому изданию).

30. Дневни лист. 14-15 децембар 1908. Одновременно перевод был выпущен отдельною брошюрой (Толстоj Л. Н. С присаjедињењу Босне и Херцеговине Аустриjи. Београд, 1908).

31. Максимовић J. О моjим преводима // Српски књижевни гласник. 1912. Бр.11. С.47.

32. В 1908 году вышел в переводах С. Штейна сборник «Славянские поэты», где были представлены стихи Й. Й. Змая, В. Илича, Н. Петровича Негоша, И. Дучича и других. В 1907-1908 годах Дучич опубликовал ряд патриотических стихотворений, а также очерков о Боснии и Герцеговине в журнале «Босанска вила» (Сараево). Этот журнал получал Толстой, здесь было напечатано несколько его рассказов, а также три статьи о нем.

33. Дучич еще 23 сентября 1908 года из дипломатических источников узнал, что самое большее через день-два будет объявлено об аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. Об этом он позднее, в 1924 году, рассказал: «В Европе тогда никто еще не знал, что Босния — сербская и что в 1875 г. Сербия объявила Турции войну за эту сербскую Боснию». Его воззвание имело целью не только привести в движение массы южных славян, но и вызвать протесты по всей Европе: «“Политика” вышла экстренным номером после обеда, и сразу многолюдные толпы вышли на улицы... Европа в один миг увидела, что вопрос Боснии — жизненная проблема Сербии... Это большая страница из истории “Политики”» (Дучић J. Сабрана дjела. Сараjево, 1969. Књ. 6. С.429-430).

34. Дучић J. Отаџбина је у опасности!// Политика. 23 септембар 1908

35. Дучић J. Словени и Босна // Политика. 3 октобар 1908.

36. Наиболее внушительным, мощным протестом против аннексии Боснии и Герцеговины явились скульптуры гениального И. Мештровича, которые словно бы воскресили косовских героев и других выдающихся борцов разных времен против иноземных захватчиков. По логике художественной закономерности скульптуры Мештровича ознаменовали преемственность национального духа сопротивления, торжество возмездия и героизма над любым произволом. В то же время учение Толстого о непротивлении Мештрович воспринимал в духе философии древних индусов, а это означало, что любовь к человеку везде и всегда должна носить действенный характер. В призывах Мештровича, даже самых воинственных, мобилизовавших народ на сопротивление, неизменно звучали его заветные слова о необходимости общечеловеческой гармонии, что глубоко роднит его с Толстым.

37. Даже в юбилейном издании сочинений Толстого имя сербской корреспондентки подано неверно — Анна Петербутева (Т.37. С.439).

38. Петровић М. Финансиjе и установе Србиjе до 1842 г. Београд, 1901. Рукою автора на первой странице посвящение: «Великому философу и ученому его светлости князю Льву Николаевичу Толстому в знак глубочайшего почтения. Мита Петрович. 18 ноября 1908 г. в Белграде».

39. С. Милетич (1826-1901) — выдающийся деятель национально-освободительного и демократического движения южнославянских народов в борьбе против османских и австро-венгерских поработителей. Он выступал организатором вооруженного сопротивления, выдвигал идею конфедерации свободных Балканских государств, основал газету «Застава», которая активно популяризировала русскую литературу; здесь он опубликовал серию статей в защиту Парижской коммуны, пропагандировал учение русских революционных демократов. Он был ближайшим другом Й. Й. Змая, которого с полным основанием называют певцом идей Милетича.

40. Сегодня это художественный музей имени Надежды Петрович, где собрано большинство ее живописных полотен.

41. Напомним, что девятнадцатилетний Мештрович в 1902 году изваял бюст Толстого — одно из лучших скульптурных изображений писателя.

42. Badalic J. Op. cit. S.274.

43. Об этом см.: Fiaker А. Lav Tolstoj i aneksija // Republika. 1960. Br. 11-12. S.19.

44. Дучић J. Сабрана дjела. Књ. 3. C. 351-352.

45. Пempoвuћ В. Сабрана дjела. Београд, 1955. Књ. 6. С.549-551, 555-556.

46. Секулић И. Сабрана дела. Нови Сад, 1962. Књ. 7. С.382.