СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ФРАНЦУЗСКИЙ ЗАЩИТНИК «УМИРАЮЩЕЙ ТУРЦИИ»

Pierre Loti. Turquie agonisante. Пар., 1913.

Известный поклонник и знаток Востока, автор изящных описаний разных отдаленных стран и народов, французский академик Пьер Лоти выступил с красноречивой защитой «умирающей Турции» и с резкими обвинениями против ее счастливых победителей, балканских союзников. «Бедные турки!» — восклицает он. — «Европа отреклась от них, вопреки всем своим обещаниям и обязательствам; бывшие друзья и покровители равнодушно смотрят, как набросились хищники на безобидное, величаво-спокойное, верующее по старинному мусульманство, с целью завладеть его достоянием и его территориею». Старинные черты патриархальной турецкой жизни, по мнению Лоти, все более разлагаются под влиянием тлетворного культурно-промышленного [378] духа Запада, с его «угольной копотью и фабричным шумом»; но нравственный характер турок, их душевные качества, их добросердечие и гуманность сохранились в полной неприкосновенности, хотя и помрачались неоднократно в моменты национального или религиозного возбуждения.

Лоти старается доказать, что турки гораздо лучше и симпатичнее своих противников и обвинителей, что они заслуживают всякого сочувствия в своих новейших бедствиях и испытаниях; при этом он как будто умышленно упускает из виду самую сущность векового спора между турками и туземными христианскими народностями Балканского полуострова. Никто не мешает османлисам жить по своему и предаваться мечтательному благодушию, вдали от суетных иноземных воздействий; враждебные чувства вызываются лишь упорными притязаниями их на власть над чуждыми им племенами, издавна стремящимися к освобождению от принудительного турецкого гнета. Как ни хороши турки сами по себе, но владычество их невыносимо для балканских славян и греков. Личные и национальные достоинства мусульман не имеют никакого отношения к той системе насилия и бесправия, которая делала имя Турции ненавистным для подвластных ей христиан. Борьба на Балканском полуострове происходит из за-того, что турки хотят сохранить свое положение завоевателей относительно туземных народностей, а последние добиваются самостоятельности и свободы. В течение нескольких столетий мусульманство располагало подавляющим перевесом силы и могло беспощадно истреблять иноверцев огнем и мечом; все протесты Европы против этих варварских массовых избиений и погромов были бесплодны до новейшего времени. А теперь, когда турки ослабели и не в состоянии уже справиться с восставшими народами, они находят сантиментальных друзей, которые жалеют и оправдывают их. Турки расплачиваются за прошлые грехи, и странно выставлять их жертвами вопиющей несправедливости, как это делает Пьер Лоти.

К каким ошибочным заключениям приводят личные симпатии к туркам, при игнорировании их политических и государственных неурядиц и обычаев, можно видеть из истории денежных сборов в пользу погорельцев, пострадавших от страшного пожара в Константинополе летом 1911-го года. Первый из очерков Лоти, напечатанный первоначально в газете «Figaro», заключает в себе подробно мотивированное воззвание к пожертвованиям для спасения от нищеты и голода «тридцати [379] тысяч бедных жителей Стамбула, оставшихся без крова, без одежды, под холодным дождем». «Дети, трясущиеся от холода, старые согбенные женщины, беспомощные старцы, мелкие труженики и торговцы чисто-мусульманской расы, все эти скромные люди, столь покорные, честные и достойные, жившие изо дня в день, счастливые в своих маленьких деревянных домиках, — говорит Лоти, — не имеют ничего общего с турками нового типа, но принадлежат к тем, которые отправлялись в мечеть при пении муэззина и своими живописными группами оживляли тихия площади, где курят наргиле под тенью платанов». Лоти приглашал французскую публику оказать помощь беднякам через посредство министерства иностранных дел, по адресу супруги посланника Бомпара в Константинополе — а месяц спустя он с грустью заявляет, что на его призыв откликнулись в Париже всего три француженки и одна англичанка. В действительности финал был совершенно другой, тораздо более печальный, какого совсем не предвидел Лоти. Пожертвований собрано было среди богатых коммерсантов Стамбула на сумму около восьмидесяти тысяч турецких фунтов — т. е. до восьмисот тысяч рублей на наши деньги; эта сумма передана была правительству для распределения между погорельцами, а правительство, как обнаружилось в начале текущего года, употребило ее на собственные надобности или на нужды младотурецкого комитета «Единение и прогресс». Несчастным беднякам ничего не досталось, и все призывы к состраданию послужили лишь на пользу хищным деятелям администрации, привыкшей не стесняться с чужими правами и интересами. Стоило ли, следовательно, хлопотать о пожертвованиях для турецких погорельцев? Не правы ли были те французы, которые отнеслись равнодушно к сантиментальным воззваниям Пьера Лоти и его единомышленников?

Книга Лоти состоит из ряда писем и дополнительных заметок, касающихся итальянско-турецкой войны и позднейших балканских событий. Автор относится отрицательно ко всяким вообще военным предприятиям и решительно осуждает Италию за нападение ее на турецкие области в северной Африке. В ответ на просьбу какого-то итальянского патриота высказать мнение о «славной» итальянской экспедиции, он пишет: «Слава, как и доброе право, находится всецело на стороне геройских защитников родной земли, турок или арабов, которые, будучи застигнуты врасплох неожиданным неприятельским нашествием и располагая лишь жалким вооружением, идут на верную смерть, под [380] пушечный или ружейный расстрел. Истинная, чистая слава, впрочем, никогда не может принадлежать завоевателям и нападающим». На чем же держится — спросит иной читатель — вся прошлая военная слава Франции, слава ее великих полководцев, начиная с Тюрення и Конде и кончая Наполеоном? Предвидя эти ссылки, Лоти признает ответственными за кровопролитие не одних итальянцев и французов, но и остальные христианские народы. «Мы, европейцы, — говорит он — всегда являемся наиболее деятельными убийцами на земле; с нашими словами братства на устах мы каждый год изобретаем все новые адские орудия разрушения, предаем огню и мечу, с целью добычи, старый африканский или азиатский мир, и поступаем с людьми желтой или смуглой расы, как с бесправным скотом». В то время как Турция отчаянно борется за свое существование, около нее волнуются и хлопочут некоторые европейские государства, готовясь требовать «компенсации». Компенсации за что? — спрашивает Лоти. — Не напоминает ли это поведение гиен при виде буйвола, раздираемого пантерой? Но гиены по крайней мере не употребляют формул, не требуют компенсаций, и щелканием своих зубов говорят просто и ясно: «здесь делят и пожирают добычу, здесь пахнет мясом, и нет уже никакой опасности; вот и мы пришли, чтобы наполнить свое брюхо». Автор придает своим взглядам большое принципиальное значение; он знает, что на него «могут обрушиться оскорбления и нападки со стороны фанатиков, заинтересованных или ослепленных, смешивающих цивилизацию с железными дорогами, эксплуатациею и убийствами». «Я приближаюсь — говорит он — к концу своего земного пребывания; я ничего больше не желаю и не боюсь; но пока я в состоянии заставить кого-нибудь слушать мой голос, я буду считать своею обязанностью высказывать все то, что представляется мне бесспорной истиной. Долой завоевательные войны, каковы бы ни были поводы, которыми они прикрываются! Позор человеческой бойне!». «Позор Европе и ее мишурному христианству — восклицает Лоти в другом месте, — позор современной войне!». Однако, когда некоторые читатели усмотрели в его статьях проповедь антимилитаризма, он с негодованием заявил, что сильнее кого бы то ни было чувствует уважение к самоотверженным и скромным чинам армии и флота. «Украсим путь наших солдат музыкой и цветами, дадим им все, что способно возбудить их юный энтузиазм и что лучше приготовит их для геройской смерти; пусть при их проходе толпа приветствует их как благороднейших сынов Франции, и пусть провожает их со [381] слезами на глазах; пусть молодые девушки подносят им букеты»... Далее уже вполне откровенно объясняется истинный смысл радикальных идей автора о войне: дело сводится к тому, что лучшее и самое усовершенствованное оружие должно принадлежать Франции. «Да, — говорит он, — мы должны иметь их для себя, эти быстро убивающие машины, истребляющие людей гуртом, и постараемся, чтобы наши орудия были наиболее разрушительные; это к несчастью необходимо, потому что мы составляем намеченную добычу для наших соседей... Но нам следует ревниво сохранять наши страшные секреты, ибо преступно и отвратительно, в целях наживы, продавать их иностранцам, под предлогом поощрения французской промышленности, и подготовлять таким образом избиения, которые нам не нужны». Другими словами, всякие вообще войны признаются постыдными и недопустимыми, кроме только тех, которые нужны для Франции, и всякий воинственный патриотизм, кроме французского, есть великое зло.

Пьер Лоти приводит в своей книжке разные заявления и свидетельства в доказательство несправедливости и жестокости балканских союзников относительно турок. В одном письме ему пишут по-французски: «Я читала ваши трогательные строки (в газете «Gil-Blas»). Я — маленькая гречанка из Румелии, четырнадцати лет, и испытываю живое чувство сострадания к этой бедной Турции, покинутой Европою в момент крайних бедствий» и т. д. И автор не удивляется, что греческая из Румелии девочка читает «Gil-Blas» и бойко рассуждает на французском диалекте об Европе и о великих державах. Такою же усердною читательницей «Gil-Blas» оказывается какая-то испанская еврейка, выросшая и воспитанная в Турции; она умоляет автора писать и писать в том же духе: «пусть ваше сердце подскажет вам не только слова, которые трогают, но и такие, которые убеждают и которые невольно запомнятся людьми, призванными подписать приговор». Третье письмо, подписанное «группою молодых мусульманских девиц», начинается словами: «Как мы счастливы видеть, что в этой Европе, столь реалистичной и вероломной, нашлось доброе сердце, чувствующее к нам сострадание!». Затем «глава дервишей, вертящихся и других» жалуется автору на отречение Франции от славных традиций, делавших ее «покровительницею побежденных», — хотя в глазах дервишей мусульманство едва ли могло когда-нибудь считаться побежденным, нуждающимся в иностранном покровительстве. Все эти французские письма юных турецких девиц и старых дервишей по поводу статей [382] «Gil-Blas» производят впечатление довольно безыскусственной и наивной мистификации; но автору кажется, что они весьма убедительно доказывают существование искренних симпатий к Франции в различных слоях турецкого населения, — симпатий, налагающих на французское правительство соответственные обязательства. Лоти больше всего беспокоится о судьбе Стамбула с точки зрения эстетики. Исключительная красота этого города, мистическая поэзия его мечетей и минаретов может пострадать при насильственном захвате его грубыми балканскими завоевателями; поэтому необходимо было бы, по мнению Лоти, позаботиться о сохранении турецкой власти по крайней мере над Константинополем.

Турецкие зверства, как уверяет автор, придумываются продажною печатью, получающею за это субсидии от балканских правительств; основательны и достойны доверия только сведения о славянских зверствах, сообщаемые обыкновенно из австрийских и венгерских источников. Так, по словам одной венской газеты, «войска генерала Янковича разрушили множество сел в Албании, и тысячи албанцев были убиты или зарыты в землю заживо»; в Дедеагаче «шайка болгар грабила и убивала в течение трех дней, продолжая кровавое дело прежних комитаджи». В Салониках греки, встреченные враждебными возгласами нескольких турок, стреляли по этому поводу в безоружную толпу и «убили пятьсот человек»; французские офицеры и моряки будто бы видели, как «сербские и греческие солдаты выкалывали туркам глаза». При вступлении болгар в город Серес один турок застрелил двух солдат, и в отместку за это началось беспощадное избиение, продолжавшееся двадцать четыре часа, под снисходительным наблюдением болгарских офицеров; «солдаты грабили, расхищали имущество, насиловали женщин, убивали, упиваясь кровью и добычей», при чем погибло будто бы более полутора тысяч мусульман. В Кавале число жертв было значительно менее, но жестокости и истязания было в таком же роде: австрийский консул спасся лишь удалением на пароход австрийского Ллойда. Ночью трое воевод, с ведома болгарской полиции, захватили шесть богатых табачных торговцев из евреев, в том числе трех больных, и увели их под проливным дождем в соседний город, где несчастных отпустили только на третий день, после уплаты выкупа в двадцать две тысячи турецких фунтов, т. е. более полумиллиона франков» (!?). По удостоверению какого-то корреспондента газеты «Droits de l’homme», в Драме, Демир-Гиссаре и других местах восточной Македонии убито [383] христианскими союзниками «семьдесят тысяч мусульман» (!?). Полтораста болгарских четников ворвались в Дедеагач и устроили страшный погром; мусульмане, преимущественно женщины и дети, искали спасения в мечети, но подверглись там бомбардировке и избиению со стороны болгар; турки, скрывшиеся в доме итальянских монахов, не были выданы явившемуся за ними болгарскому отряду; главный из них, крупный чиновник, для избежания неприятностей, сдался добровольно, но потом, на некотором расстоянии от дома, был убит, а самый дом монахов разграблен. По всему городу, в продолжение целой недели, свирепствовала шайка грабителей и убийц, при участии местных греков, и только с приходом регулярной болгарской армии погром кое-как прекратился. В одном из писем сообщают фантастические, официально опровергнутые впоследствии сведения о нападении сербского военного отряда на австрийское консульство в Призрене, несмотря на протесты консула Прохаски, при чем скрывшиеся в его доме албанские семейства, женщины и дети, а также раненые, были будто бы безжалостно умерщвлены ворвавшимися солдатами. Корреспонденты, на которых ссылается Лоти, принадлежат большею частью к числу представителей католических монашеских орденов, преимущественно иезуитов, и некоторые из них прямо объясняют, что интересам римской церкви на ближнем Востоке грозит роковая, неустранимая опасность в случае окончательного торжества балканских христиан над Турциею. Вопрос о жестокостях солдат и добровольцев во время последней войны сам по себе не может иметь никакого значения, ни практического, ни принципиального, ибо сущность войны именно и заключается в совершении ужасающих массовых избиений и жестокостей, дающих широкий простор худшим инстинктам человеческой природы. Вполне возможно, что в отдельных случаях вооруженные сербы, греки и болгары не щадили турок и вымещали на них накопившуюся злобу за целые века порабощения; но если судить по прошлым примерам, то турки, в случае победы, расправились бы с восставшими врагами несравненно бесчеловечнее. Относительно нынешних победителей указываются только отдельные факты злоупотребления военной силою; но в общем даже корреспонденты Пьера Лоти вынуждены признать, что регулярные союзные войска не принимали непосредственного участия в погромах и в избиениях мирных жителей.

Чтобы подкрепить свою туркофильскую аргументацию, Лоти не брезгает и личными нападками на правителей балканских [384] государств, затрагивая их интимную жизнь разоблачениями довольно двусмысленного свойства. Фердинанд Кобургский известен, будто бы, своею деспотическою суровостью; он в течение пяти лет «держал в заключении свою невестку, несчастную принцессу Луизу Кобургскую, и замучил свою первую жену, принцессу Марию-Луизу Пармскую»; он подчинялся Стамбулову, пока нуждался в нем, а потом устранил его при помощи таинственного убийцы. Откуда автор почерпнул данные для этих чрезвычайно серьезных и явно несправедливых обвинений — неизвестно. Королю Николаю Черногорскому — или «корольку», как пренебрежительно называет его автор — приписывается устройство синдиката с целью биржевой игры на понижение, и игра велась вплоть до момента открытия военных действий; но автор не указывает, какой смысл могла иметь биржевая игра на понижение, когда курс бумаг и без того должен был упасть при объявлении войны. О короле сербском говорится, что у него «нехорошее лицо» и что один из сыновей его обнаружил черты прирожденного преступника. Что касается турецких правителей, начиная с Абдул-Гамида и его приближенных и кончая пресловутыми деятелями младотурецкого комитета, то о них Лоти благоразумно умалчивает. В одном месте (стр. 110) автор проговаривается насчёт реальной подкладки его возвышенных чувств и идей по отношению к Турции: «мы имеем там — напоминает он — два с половиною миллиарда, помещенные французскими капиталистами в турецких процентных бумагах; что сделается с этими деньгами наших сбережений, когда хозяевами станут новые завоеватели?».

Репутация Пьера Лоти, как писателя, всегда казалась нам сильно преувеличенною и раздутою; новая книжка его, полная легкомысленных и наивных рассуждений, не свидетельствует ни о выдающемся уме, ни о художественном таланте.

Л. Слонимский.