П. Милюков. Балканский кризис и политика А. П. Извольского, Спб., 1910. С двумя картами.

В нашем обществе — как справедливо замечает П. Н. Милюков в одном из своих интересных и поучительных этюдов о балканском кризисе — издавна установилось какое-то пренебрежительное отношение к иностранной политике. Многие сомневаются даже, нужна ли вообще какая-нибудь внешняя политика и нельзя-ли [357] ограничиться простым сохранением мирных культурных связей с чужими народами и государствами, без всякого активного участия в общих международных делах и предприятиях.

К сожалению, при современных условиях политической жизни ни одна великая нация не может уклониться от прямого или косвенного участия в международной политике. Если бы мы пожелали добровольно отказаться от политики, то были бы вовлечены в нее против воли: мы можем оставить политику в стороне, но политика нас не оставит. Франция после Седана сознательно избегала всяких внешних политических обязательств и долго не имела никакой внешней политики; из-за этого она вынуждена была периодически выдерживать опасные внешние кризисы, вызываемые воинственными планами и агрессивною предприимчивостью соседних держав. Пока французская республика довольствовалась своим международным одиночеством, она постоянно находилась под страхом нового германского нашествия и терпела сильный ущерб в области своих национальных интересов в разных отдаленных краях, например в Египте и в центральной Африке; но положение сразу изменилось, когда она усвоила определенную внешнюю политику и вступила на путь рассчетливых международных комбинаций. Россия, после несчастной японской войны, также оказалась ослабленною и парализованною в международном отношении, и ей предстояло бы чувствовать свою зависимость от доброй воли Германии и Австро-Венгрии, если бы она не имела за собою обеспеченной поддержки со стороны Франции и Англии — а такая поддержка составляла результат определенной политики, выразившейся в известных дипломатических соглашениях.

Россия, граничащая на суше и на море с целым рядом крупных и могущественных держав, должна так или иначе охранять свои внешние интересы при помощи целесообразных дипломатических мер. Огромная часть нашего государственного бюджета тратится на то, чтобы создать и поддерживать военную силу, как необходимую реальную опору для дипломатии. Нужно только заботиться о правильном и разумном употреблении этих народных затрат для действительной пользы России. Другими словами, русская политика должна соответствовать жизненным интересам и стремлениям русского общества и народа; она не может быть иною, как только национальною в широком смысле этого слова.

Наша внешняя политика до последнего времени вдохновлялась разными случайными мотивами и ставила себе цели, которые признавались национальными только по недоразумению. П. Н. Милюков полагает, что она слишком часто имела завоевательный, [358] наступательный, расширительный характер и что в этом заключается главный ее недостаток в глазах русского общества. «Но вина за это — говорит он — лежит и на русском обществе. Оно грешило именно тем, что бесконтрольно и безраздельно предоставляло своему правительству делать эту политику, само не интересуясь ею». И автору кажется, что «время это прошло», что «русское общество в настоящее время готово и этот вопрос взять в свои руки, что оно во всем своем составе начинает интересоваться внешней политикой. Это, конечно, есть лучший и единственный способ — не давать политике становиться монополиею какого-нибудь отдельного кружка, какого-нибудь отдельного общественного класса, какой-нибудь отдельной политической секты». Ибо «только тогда именно русская политика вступит на настоящий путь, только тогда она будет тверда в своих целях, последовательна в своих приемах, проницательна и дальнозорка в лице своих отдельных представителей, когда за нею будет стоять солидарное с нею и просвещенное общественное мнение».

Мы сделали бы только одну поправку к приведенным словам П. Н. Милюкова: завоевательная, наступательная политика может в известных случаях оправдываться соображениями здравой национальной рассчетливости, доставляя народу и государству крупные политические выгоды без прямого нарушения интересов элементарной справедливости, но именно такой сознательной, рассчетливой политики у нас не было и в прошлом. Самые ценные земельные приобретения и завоевания производились у нас стихийно, даже отчасти против воли центральной власти. Обыкновенно наши правители, наоборот, щеголяли бескорыстием и нерассчетливостью своих внешних предприятий; они охотно жертвовали кровью и средствами своего народа для оказания великодушной помощи чужим и даже враждебным государствам, во имя уважения или родственной дружбы к той или другой иностранной династии. Из всех наших войн ХІХ-го века самою национальною могла считаться русско-турецкая война 1877 — 78 годов; но она была предпринята без обдуманного политического плана и велась в высшей степени нерассчетливо, с самоотверженным предварительным отказом от возможных выгод для России и с передачей значительной части балканских славян в распоряжение Австро-Венгрии. Оффициальная Россия вела эту войну не по собственной воле, не для себя и даже не для славянства, а как бы по уполномочию Европы, для пользы австрийцев и англичан; она почти ничего не приобретала для себя по праву победы, тогда как не участвовавшая в войне Австрия даром получила Боснию с Герцеговиною, а Англия — Кипр. Для России столковаться [359] с Англиею было тогда столь же возможно, как и с Австро-Венгриею, — но для этого нужно было, чтобы наша политика была не придворно-фантастическою, а трезво национальною, положительною. В сущности у нас не было тогда и равноправного соглашения с Австро-Венгриею, так как не было вообще никакой разумной политики: нельзя назвать сознательным соглашением простую отдачу сопернику тех турецко-славянских земель, судьба, которых столь горячо волновала русское общество со времени герцеговинского восстания 1875-го года. Безответственной русской дипломатии ничего не стоило отречься в пользу Австрии от значительной части исторического наследия России на Балканском полуострове.

В 1897-м году Россия и Австрия взяли на себя ближайшее наблюдение за балканскими и, в частности, македонскими делами от имени всех великих держав, подписавших берлинский трактат. Фактически руководящая роль в сохранении турецкого status quo была предоставлена одной Австрии. Россия пассивно следовала за венским кабинетом во всех его охранительных мероприятиях на ближнем Востоке и закрепила это положение в 1903 г. формальным соглашением, подписанным при свидании двух императоров в Мюрцштеге. На долю русской дипломатии выпала незавидная задача — заодно с австрийцами хлопотать об успокоении злосчастной Македонии при помощи мелких и заведомо бесплодных реформ, и вместе с тем оберегать турецкую власть в этой стране от вмешательства сочувствующих македонцам народностей: болгар, сербов и греков. Главные усилия дипломатии были направлены не на устранение или смягчение турецкого режима, а на обуздание тех недовольных им элементов, которые могли бы нарушить или поколебать его господство. Англия пыталась добиться от Турции более существенных уступок в пользу Македонии, тогда как Россия стояла на австрийской точке зрения status quo. Это жалкое, намеренное ничтожество нашей балканской политики получило оттенок уже вынужденного бессилия после русско-японской войны. Наконец, июльский государственный переворот 1908-го года в Турции заставил Европу радикально изменить прежнее отношение к оттоманскому правительству и отнял у великих держав законное право и возможность прибегать относительно Порты к тем способам действия, какие свободно практиковались раньше.

Новейший фазис политического кризиса на Балканах начинается с речи барона Эренталя, произнесенной в венгерской делегации 27-го января 1908-го года и возвещавшей решимость Австро-Венгрии провести небольшую соединительную железную дорогу в пределах Новобазарского санджака, отделяющего Сербию от Черногории. [360] Новая дорога должна была связать австро-боснийскую железнодорожную сеть с турецкою линиею, идущею от Митровицы до Салоник, чем открывались бы новые горизонты для развития торговли и культурного влияния австро-венгерской монархии в прилегающих к Средиземному морю странах. По берлинскому трактату Австро-Венгрия имела право держать свои гарнизоны и проводить дороги в Ново-базарском санджаке, который, однако, в других отношениях оставался в заведывании турецкой администрации. План проведения дороги от Сераева до Митровицы выработан был австро-венгерскими министрами еще в октябре 1900-го года; часть этой линии, от Сераева до границы санджака, была окончена в 1905-м году. О предстоявшем устройстве прямого железнодорожного сообщения между Веной и Салониками приводятся подробные сведения и соображения в книге Шарля Луазо, напечатанной еще в 1901-м году (Charles Loiseau, «L’Equilibre adriatique». Одна из глав книги посвящена вопросу о балканских железных дорогах (chap. V: Les chemins de fer du Balkan occidental, стр. 155 — 193)). П. Н. Милюков также называет это предприятие «старым планом, который Австрия упорно преследовала уже давно». Тем не менее оффициальное заявление барона Эренталя об этом старом, постепенно осуществлявшемся плане было принято как нечто совершенно новое и произвело впечатление какого-то неожиданного удара, нанесенного Сербии, всему южному славянству и, косвенно, России. «Русская печать всех направлений решительно заговорила против австрийских притязаний. Нельзя, однако, сказать — замечает П. Н. Милюков — чтобы ответ, придуманный русскою дипломатией, был особенно силен». А именно: «русская дипломатия противопоставила одной железной дороге другую; против австрийской дороги с северо-запада на юго-восток она выставила славянскую дорогу с северо-востока на юго-запад, так называемую поперечную линию от Дуная до Адриатического моря» — давно уже придуманный и отчасти уже подготовленный к осуществлению проект железнодорожной линии через Ниш, Старую Сербию и Албанию до Скутари, с разветвлениями до Антивари на черногорской территории и до Медуи — на турецкой. Ничего другого, более внушительного и оригинального, не могла бы, пожалуй, и предложить наша дипломатия в противовес австрийскому «старому плану».

Еще более поразительный эффект произвела перемена названия или титула австрийской оккупации Боснии и Герцеговины, в начале октября 1908 г. Вместо оккупации объявлена была аннексия; полноправное фактическое владение заменено правом собственности. Венский кабинет мог бы устроить эту перемену без всяких [361] затруднений, если бы выбрал для нее подходящий момент — напр. во время русско-японской войны. Балканские дела не существовали для России в тяжелые дни Мукдена и Цусимы; внимание всей Европы было поглощено событиями на дальнем Востоке, и австрийская аннексия прошла бы почти незамеченною под могущественным прикрытием Германии, при тогдашнем бессилии турецкого правительства. Австро-Венгрия пропустила этот благоприятный момент по двум причинам: во-первых, потому, что не придавала значения оффициальному титулу своего бесспорного и фактически ничем не ограниченного владычества над Босниею и Герцеговиною; во-вторых, потому, что не предвидела политического переворота в Турции и преобразования ее в конституционном духе. Введение конституции в Оттоманской империи внезапно выдвинуло на сцену вопрос о политических правах населения обеих турецких провинций, занятых австрийцами. Туземные жители этих провинций, оставаясь номинально подданными турецкого султана, не могли быть лишены тех конституционных благ, которые выпали на долю их турецких соотечественников; они естественно стали заявлять притязание на равноправность с гражданами обновленной Турции, и нельзя было отказать им в этом справедливом требовании. С точки зрения турецких патриотов самая оккупация теряла смысл со времени падения старого режима; мысль о возвращении Боснии с Герцеговиною в состав обновленной турецкой империи находила благодарную почву в общем патриотическом подъеме местных мусульман. Чтобы отвлечь население обеих областей от чрезмерных симпатий к восторжествовавшей в Константинополе младотурецкой партии, нужно было дать боснякам и герцеговинцам какую-нибудь самостоятельную конституцию — а этого нельзя было сделать, пока они считались турецкими подданными. Вот почему для Австро-Венгрии оказалось безусловно необходимым в 1908-м году формально изменить положение обеих провинций и окончательно порвать их фиктивную связь с Турцией.

В данном случае дело шло только о том, чтобы надлежащим образом санкционировать факт, признанный Европою и самим турецким правительством с 1878-го года. Венский кабинет очень просто и бесцеремонно разрешил предстоявшую ему щекотливую задачу: он объявил о распространении верховных прав императора Франца-Иосифа на Боснию с Герцеговиною и довел об этом до сведения великих держав, как о совершившемся факте. Австро-венгерский министр иностранных дел заручился для этого шага предварительными принципиальными беседами и переговорами с своим русским коллегою, А. П. Извольским, имея в виду войти затем в особое соглашение с Портою, для избежания [362] международной европейской конференции, которая была бы необходима для формального пересмотра соответственных статей берлинского трактата. В книге П. Н. Милюкова подробно излагаются и остроумно анализируются все имеющиеся сведения о дипломатических сношениях нашего министра с бароном Эренталем по поводу аннексии, при чем непростительные ошибки русской дипломатии выяснены с исчерпывающею полнотою. А. П. Извольский думал воспользоваться планами и затруднениями Австро-Венгрии, чтобы извлечь из них какие-либо выгоды для России и для Сербии. В своих конфиденциальных записках, и переговорах он отчасти шел на встречу желаниям барона Эренталя, допускал или даже сам предлагал аннексию, но под разными условиями, выставляя требование открытия Дарданелл для прохода русских военных судов и территориального вознаграждения для заинтересованных славянских государств. При свидании в Бухлау, 2 — 3 сентября 1908-го года, эти разнообразные условия были обстоятельно формулированы и обсуждены, хотя и в академическом духе. Некоторые из предъявленных требований не вызывали возражения, как напр., признание независимости Болгарии и возвращение Новобазарского санджака Турции; другие, предполагавшие непременный созыв международной конференции, настойчиво оспаривались австрийским министром. Последний, однако, не отрицал общего европейского характера затронутых вопросов и принципиально соглашался на конференцию, с заранее определенною и точно ограниченною программою. А. П. Извольский твердо надеялся на Европу и на ее будущие дипломатические совещания: он обнадеживал и Сербию, побуждая ее терпеливо ожидать решения великих держав. Между тем барон Эренталь успел заключить полюбовную сделку с Турциею, точно так же как и Болгария, которой помогла в этом отношении русская же дипломатия; а раз само турецкое правительство признало аннексию и болгарскую независимость, можно было уже не созывать никакой конференции. Национально-патриотические протесты Сербии, поощряемые выжидательною политикою России, создали в Боснии и Герцеговине брожение, которому австрийцы решили положить конец; Австро-Венгрия серьезно грозила Сербии военною расправою. Пока между западными кабинетами велись, еще дипломатические переговоры, наше министерство иностранных дел неожиданно сдалось на капитуляцию, выразив свое согласие на аннексию без всяких условий и оговорок, под влиянием категорического заявления Германии о полной солидарности ее с венским кабинетом. Свидание в Бухлау в начале сентября 1908-го года, объявление австрийской аннексии и болгарской независимости в начале октября, хлопоты об [363] европейской конференции и заключительное внезапное отречение русской дипломатии от всех занятых ею позиций — таковы главные последовательные этапы новейшей балканской политики, в которой активно участвовала Россия.

Разбирая отдельные частности этих беспочвенных и нередко загадочных блужданий нашей иностранной политики, П. Н. Милюков не останавливается на оценке одного весьма характерного обстоятельства, о котором ему приходится вскользь упоминать несколько раз в своей книге. Русская дипломатия усердно стремилась поднять вопрос об открытии Босфора и Дарданелл для русского военного флота и высказывала готовность на всякие уступки для приобретения австрийской поддержки в этом вопросе. Спрашивается: зачем может понадобиться России право прохода военных судов через Дарданеллы? Где тот русский военный флот, который будет свободно выходить из Черного моря на мировой простор, на встречу возможным врагам и соперникам? Не вернее ли было бы заботиться о том, чтобы этот флот — когда он будет существовать — мог спокойно держаться в пределах черноморских вод, исполняя свои скромные охранительные функции и избегая опасных внешних авантюр? Притом, какое значение имело бы согласие Австро-Венгрии и других держав на свободу прохода русских броненосцев через проливы, находящиеся фактически в исключительном обладании одной лишь Турции? Против воли Турции ни одно военное судно не пройдет через Босфор и Дарданеллы, хотя бы на это согласилась вся Европа — а Турция всегда будет иметь возможность руководствоваться своими особыми интересами и соображениями при закрытии или открытии проливов для военных судов того или другого иностранного государства. Так как господство на морях и океанах едва ли будет принадлежать России даже в отдаленном будущем, то для безопасности ее черноморского побережья чрезвычайно важно сохранить старое правило о недопущении прохода военных кораблей через Босфор и Дарданеллы. Требуя отмены этого правила в силу какой-то непонятной рутины. Наша дипломатия действовала, в сущности, во вред России, и большую услугу оказала нам Англия, побудив наше министерство иностранных дел исключить вопрос о проливах из программы наших текущих политических забот. Надо только пожелать, чтобы этот вопрос был окончательно сдан в архив и перестал служить предметом напрасных недоразумений и соблазнов для нашего дипломатического ведомства.

Что наша балканская политика была непростительно плоха, что она без всякой надобности, точно умышленно, впутывала нас в [364] непримиримые противоречия и затруднения, — в этом трудно сомневаться: факты слишком громко говорят сами за себя. Но относительно того, как должна была бы действовать дипломатия и что собственно следовало предпринять в интересах России и славянства, взгляды расходятся. Мы думаем, что полное воздержание от сепаратных переговоров с Австро-Венгриею и добросовестное стремление к постоянной солидарности с Англиею и Франциею были для нас безусловно обязательны при данном международном положении. Опираться на славянское- движение и выступать прямо против аннексии во имя самостоятельных прав сербской народности было бы бесцельно, даже если бы мы располагали прежним военным могуществом. Воевать с Австро-Венгриею и союзною с нею Германиею из-за турецких славян было бы чистейшим безумием — а без риска войны дело не обошлось бы. П. Н. Милюков ставит в вину А. П. Извольскому сказанные им в Бухлау слова, что Россия не станет воевать, так как после этого признания барон Эренталь, быть может, «покинул Бухлау в более определенном настроении, чем туда приехал» (стр. 37). В другом месте П. Н. Милюков замечает, что «ведь с тех пор как русский министр сказал в Бухлау барону Эренталю, что из-за Боснии и Герцеговины Россия не будет вести войны, судьба Боснии и Герцеговины была решена» (стр. 133). Но, разумеется, и без этих слов австрийский министр отлично понимал, что о войне со стороны России не может быть и речи. И сам же П. Н. Милюков подтверждает, что наш министр сказал нечто общеизвестное и бесспорное, что ничего другого не могли предполагать и надеявшиеся на нас сербы. Значит, ошибка А. П. Извольского заключалась не в существе сказанного им, а в том, что он говорил это австрийскому министру и раскрывал пред ним свои карты. Подобное раскрывание общеизвестных карт представляется, однако, довольно невинным занятием, и не им, конечно, была решена судьба Боснии и Герцеговины.

Нам кажется, что в вопросе о судьбе Боснии и Герцеговины П. Н. Милюков несколько умаляет значение реальных фактов и придает слишком большую важность формально-правовым определениям и моральным толкованиям, которыми вообще не принято руководствоваться в области международной политики. Мы позволяем себе утверждать, что судьба Боснии и Герцеговины была решена печальным и постыдным фактом передачи их австрийцам в силу берлинского трактата, по инициативе тогдашней русской дипломатии, и что этот факт имел по существу характер бесповоротный и окончательный. Передача была бессрочная, не обставленная [365] никакими ограничительными условиями или оговорками, кроме чисто фиктивных. П. Н. Милюков напоминает содержание тех сделок и актов, которыми решалась судьба обеих славянских областей и которые все-таки, по его мнению, оставляли еще открытым вопрос об их политической будущности. В июле 1876-го года, при свидании императоров Александра II и Франца-Иосифа в Рейхштадте, состоялось соглашение, один из пунктов которого гласил: «Если будет признана независимость Сербии и Черногории и если окажется, что Турция не способна поддерживать порядок в Боснии и Герцеговине, то Австро-Венгрия получает право занять эти провинции и управлять ими». При начале русско-турецкой войны это соглашение было превращено в формальный договор, подписанный в январе 1877-го года в Будапеште. На берлинском конгрессе, в заседании 22-го июня, после заявлений графа Андраши и лорда Сольсбери предоставлено было Австро-Венгрии взять на себя «оккупацию и администрацию» Боснии и Герцеговины, взамен автономии, предположенной сан-стефанским договором. Граф Андраши от имени своего правительства выразил согласие на занятие двух провинций, но прибавил великодушно, что администрацию третьей провинции — Новобазарского санджака — австро-венгерское правительство принять на себя не желает, так как этот санджак не граничит непосредственно с Австрией и может остаться под оттоманской администрацией; «однако Австро-Венгрия — закончил граф Андраши — должна оставить за собой право держать гарнизоны и иметь военные и коммерческие пути сообщения в санджаке». Представитель России, граф Шувалов, счел долгом возразить против такого великодушия; он заявил, что принимает сказанное к сведению, впредь до объяснения с австрийским представителем. Как видно из позднейшего протокола, от 1-го июля, графу Шувалову удалось уговорить графа Андраши согласиться принципиально и на занятие Новобазарского санджака; в этом протоколе значится, что «вследствие соглашения с графом Андраши русский уполномоченный берет назад свои возражения». Текст этого удивительного соглашения опубликован в ноябре прошлого года нашею министерскою «Россиею», в виде отрывка секретной декларации, подписанной в Берлине 1-го июля 1878-го года князем Горчаковым и графом Андраши. «В виду того, — читаем мы в этом документе, — что австро-венгерское правительство отказалось представить на обсуждение конгресса вопрос о переходе оттоманской администрации к Австро-Венгрии в Новобазарском санджаке... императорское русское правительство обязуется, с своей стороны, не делать никаких возражений, если вследствие неудобств, могущих произойти от сохранения оттоманской администрации в [366] Новобазарском санджаке, Австро-Венгрия была бы вынуждена окончательно занять эту территорию, так-же как и остальную часть Боснии и Герцеговины («occuper definitivement comme le reste de la Bosnie et de l’Herzegovine»).

Здесь оккупация Боснии с Герцеговиною мимоходом названа «окончательною», и от воли венского кабинета зависело бы столь-же окончательно занять и Новобазарский санджак. П. Н. Милюков полагает, что слово «окончательно» употреблено тут «довольно неудачно»; но, к сожалению, подобные документы приходится толковать по буквальному их смыслу, хотя бы все содержание их было более чем неудачно — а буквальное значение приведенных слов не нуждается ни в каких комментариях. Очевидно, по намерению участвующих лиц, оккупация с самого начала предполагалась именно окончательною и в сущности была лишь замаскированною аннексиею, от которой ничем фактически не отличалась. Вырвать отданные провинции обратно из австрийских рук ни Турция, ни Россия не могли бы иначе, как путем победоносной войны, т.-е. таким же способом, каким можно отнять у Австро-Венгрии всякую другую часть ее территории. Право Сербии и Черногории на воссоединение с оккупированными Австро-Венгриею землями принадлежит к той же категории прав, как наше право на Галичину или право Италии на южную часть Тироля; это — только право завоевать известную территорию, право, доступное могущественным военным державам, но совершенно не осуществимое для небольших славянских государств. В этом смысле для славянства вполне безразлично, владеет ли Австро-Венгрия Босниею и Герцеговиною по праву оккупации или по праву аннексии, и разница между обоими терминами, на которой так настаивает П. Н. Милюков, не существует для практической политики. Держава, устроившая для Боснии и Герцеговины австрийскую оккупацию, не имела нравственного права протестовать против аннексии, и наша дипломатия, в лице А. П. Извольского, не без основания признавала себя связанною старыми сделками и обязательствами России.

В полемике против этого взгляда нашей дипломатии П. Н. Милюков кажется нам безусловно неправым. Приведя текст документа, в котором оккупация названа окончательною, он не находит в нем ничего компрометтирующего для нашего министерства иностранных дел. «Вот и все содержание сенсационного секрета!» — говорит он. «Нет, если у австрийских дипломатов нет в кармане ничего более серьезного, то можно только удивляться, каким образом наши дипломаты могли хоть на минуту смутиться и счесть себя связанными такого рода обязательствами». По его мнению, [367] «русская дипломатия может с чистою совестию считать свои руки совершенно развязанными. После опубликования документа мы можем спокойно сказать: слава Богу, то был лишь сон, — очень дурной сон о наших прошлых грехах. Но теперь этот сон миновал» (стр. 334 — 335). Уважаемый автор в данном случае судит о наших прошлых грехах с таким необыкновенным оптимизмом, какого нельзя было ожидать от тонкого знатока реальных условий и фактов этого прошлого.

Направляя главные удары своей критики на нашего нынешнего министра иностранных дел, П. Н. Милюков, конечно, не теряет из виду особенной обстановки его деятельности. Вина за нашу «национальную неудачу» в боснийском вопросе падает, по его словам, не на одного А. П. Извольского. «То противоречие между целями и средствами, между нашими претензиями на самостоятельную политику и нашими рессурсами, которое являлось главной причиной нашего поражения, едва ли вытекало только из личных свойств и взглядов нашего дипломата. Если, с одной стороны, противоречивость и неопределенность занятой им позиции и являлась последствием его постоянного лавирования между разными влиятельными течениями в России, то, с другой, очевидно, не в его воле было устранить те «безответственные» влияния, о которых сам он говорил в одной из своих думских речей. Как бы то ни было, главная трудность его личного положения была в то же время и трудностью положения только-что разгромленной и не сумевшей достаточно быстро оправиться от удара России» (стр. 155). Мы сказали бы другое: беда не в недостатке рессурсов и не в недавних тяжких испытаниях на дальнем Востоке, а в свойствах и характере всей нашей ненормальной политической жизни. Еще слава Богу, что «национальная неудача» не вышла из пределов министерских кабинетов и газетных редакций; могло бы быть гораздо хуже, если бы поправившиеся государственные рессурсы и восстановленные военные силы позволили нашим патриотам вновь заняться устройством судеб балканских славян. Мы не знаем в точности, как и почему происходят закулисные перемены и внезапные скачки в нашей внешней политике; но личность министра играет при этом лишь второстепенную и пассивную роль. Покойный граф Ламздорф горько жаловался на то, что иногда важные политические переговоры ведутся помимо него, без его ведома и участия, и он случайно узнает о них от лиц постороннего ведомства; нередко весьма серьезные решения принимаются под влиянием каких-нибудь частных заграничных писем, содержание которых никому неизвестно. Говорили то о настойчивых [368] советах или вмешательстве Вильгельма II, то о дружеских лондонских внушениях, и в результате получалась та неопределенная цепь случайностей и противоречий, которая ставит в тупик иностранного наблюдателя. Трудно предположить, чтобы А. П. Извольский поставлен был в этом отношении в более благоприятные условия, чем его предместники.

Вполне естественно, что при обсуждении славянских дел П. Н. Милюков стоит на национальной точке зрения и относится отрицательно к Австро-Венгрии; но некоторые стороны австрийской политики заслуживали бы более беспристрастной оценки. Не следует забывать, что вся история австрийской монархии теснейшим образом переплетена с судьбами южного славянства и что из того конгломерата народностей, который составляет теперь империю Габсбургов, может выделиться со временем новая славянская федерация, не менее внушительная и жизнеспособная, чем предполагаемый балканский союз. В австрийской специальной литературе давно уже разрабатывается вопрос о правовом положении Боснии, входившей некогда в состав самостоятельного хорватского королевства, которое в свою очередь связано было личною униею с королями Венгрии (См. напр. книгу, подробно доказывающую историческую правомерность аннексии Боснии с точки зрении хорватского государственного права: «Bosnien und das Kroatische Staatsrecht. Eine historisch-juridische Studie, von D-r Petrinjensis» (Аграм, 1898, стр. 261)); поэтому сделанная в австрийском рескрипте об аннексии ссылка на древнюю связь между предками императора на венгерском троне и присоединенными провинциями едва ли имеет тот скрытый задний смысл, который усматривает в ней П. Н. Милюков. Населению дарована конституция «со всевозможными ограничениями дано «лишь провинциальное представительство — ландтаг, и его компетенция определяется делами законодательства и контроля, касающимися управления и юстиции в одной Боснии-Герцеговине» (стр. 330). Это немногое, данное, одновременно с формальною аннексиею, сравнительно малокультурному населению, будет, пожалуй, больше того, что оставлено у нас за культурною Финляндиею спустя сто лет после аннексии. При нашем положении мы должны быть более снисходительны в отзывах о чужих конституционных учреждениях, как и о чужой внутренней политике.

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info