СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЖЕРАИЧ М.

ОТСТУПЛЕНИЕ СЕРБСКОЙ АРМИИ ЧЕРЕЗ АЛБАНИЮ

(Из личных впечатлений и переживаний).

I

Говоря об отступлении сербской армии через Албанию, нельзя не указать, хотя бы в самых общих чертах, на некоторые обстоятельства, которые непосредственно предшествовали вторжению австрийцев, немцев и болгар в Сербию. Имея перед глазами эти обстоятельства, легче будет представить себе, с одной стороны, общее нравственное состояние сербского народа и войска, а с другой — станут понятнее и многие явления, которые наблюдались во время самого отступления.

В 1912 и 1913 гг., как известно, Сербия выдержала три войны: балканскую, сербско-болгарскую и албанское восстание.

Австрия, объявляя войну Сербии, рассчитывала, что Сербия достаточно ослаблена, чтобы с ней можно было легко покончить. И вот в 1914 году Австрия предпринимает одно за другим три нашествия на Сербию, объявляя, что она шлет карательную экспедицию в отомщение за сараевское убийство. Враги хоронили Сербию и над ее могилой ставили крест. Но Бог хотел, чтобы правда восторжествовала. Сербия увенчалась славой, а Австрия покрылась срамом.

Блестящие победы сербов имели громадное значение: во-первых, они удержали в руках союзников дорогу: Белград-Ниш-София-Царьград, которую стремились иметь в [203] руках немцы для сообщения с Болгарией и Турцией; во-вторых, дорогу: Салоники-Ниш-Радуевац-Дунай, имевшую значение для сообщения России с Западной Европой, и, в-третьих, Сербия привлекла на себя около миллиона неприятельских штыков, что признает и австрийский генеральный штаб. Победа сербов над австрийцами дала возможность и Сербии и союзникам вздохнуть свободнее и обеспечила со 2-го декабря 1914 года, когда король Петр во главе своего войска вошел в освобожденный Белград, вплоть до сентября 1915 года период затишья на сербском фронте. Победы сербов, наконец, произвели огромный подъем духа у южных славян, мечтавших об объединении с сербами в одно сильное славянское государство.

Но Сербия не могла ни минуты отдохнуть на лаврах побед: пришлось оглянуться на последствия блестящей, но неравной борьбы: не были ли это Пирровы победы? Пришлось лечить открытые, глубокие и зияющие раны после троекратного нападения сильного противника; нужно было пополнить огромные материальные дефекты в составе войск и их снабжении, а равным образом и пойти навстречу нуждам народа, лишенного в значительной степени, в местах вражеского вторжения, хлеба и крова.

При таком положении вещей Сербия употребила все усилия, чтобы пополнить пробелы в соответственных отраслях для встречи нового нашествия австро-германцев, которым они явно грозили Сербии, указывая даже время нападения.

Сербия не могла сама выставить достаточного количества войск для защиты восточных границ, а между тем пришлось принять борьбу с соединенными австро-германскими силами, предварительно отвергнув предложение со стороны Германии, что она оставит Сербию в покое и даст ей впоследствии Боснию и Герцеговину, если только Сербия предоставит ей свободный провоз военных транспортов по дороге Белград-Ниш-София-Константинополь.

Четырнадцать германских дивизий, под командой Макензена, и четыре австрийские дивизии — вот те силы, которые в сентябре кинулись на Сербию при полной военно-технической подготовке.

II

В начале нападения австро-германцев сербы держались мужественно, дорогою ценой уступая каждый шаг родной земли. Нашим войскам, расположенным вдоль болгарской границы, был дан приказ: всякое проявление враждебных отношений к болгарам будет караться смертной казнью.

Болгары между тем двинулись несколькими колоннами против старых наших границ, в направлении Зайчара, Княжевца [204] и Пирота, a в Новой области по дорогам, ведущим к Вранье, Скоплью и Велесу. У сербов было около 20 000 солдат на восточном фронте от Пирота до Гевгели (греческой границы), причем три четверти этих солдат было набрано в Новой области и они были почти без всякой военной подготовки, а многое недоставало и в отношении вооружения: против болгар мы, за небольшим исключением, не имели даже скорострельной артиллерии, а пользовались старыми пушками системы Дебанжа.

Все, что мы имели, было брошено на северный фронт против соединенных австро-немецких войск. При таких обстоятельствах болгарам не трудно было, хотя наши войска и оказывали упорное сопротивление, добраться до нашей главной железнодорожной артерии, — сначала около Враньи, а затем у Велеса и Скоплья. В первых числах октября 1915 года началась эвакуация Скоплья — сперва по направлению к Салоникам, а затем, когда болгары подошли к Велесу, по направлению Коссова поля, по железной дороге Скоплье-Митровица.

Скоплье представлял центр политической и административной жизни Новой области Сербии. Поэтому вопрос об его эвакуации являлся чрезвычайно сложным, а затруднения возрастали, с одной стороны, вследствие недостатка вагонов и транспортных средств, с другой — вследствие быстроты, с которой нужно было совершать эвакуацию.

В Скоплье не было войск, кроме жандармерии и воспитанников под-офицерской школы; эти части и были употреблены на всевозможные службы в городе, как-то: на станции железной дороги, для охраны складов военных запасов, общей безопасности и проч.

Нужно сказать, что жители Скоплья в эти критические моменты, относились к сербским военным и гражданским властям довольно дружелюбно: не произошло с их стороны ни беспорядков, ни непосредственных враждебных проявлений. Напротив, все старались помочь военным и гражданским властям в деле эвакуации и снабжении войск припасами.

Провожая уезжающих, скоплянцы повторяли пожелания «до скорого свидания». Такое поведение скоплянцев являлось для нас тем утешительнее, что в городе действительно было много лиц, принадлежавших к болгарским организациям еще из времени общей болгарской пропаганды в Македонии, а с другой стороны, дало повод многим семействам офицеров, чиновников и граждан — остаться в Скоплье.

В Скоплье находилось около 1 500 раненых и больных воинов. Так как железная дорога Скоплье-Митровица была занята перевозкою боевых и съестных припасов для войск, то многим из больных и раненых пришлось уходить пешком, [205] а около четырехсот солдат с тяжелыми повреждениями и заразными болезнями пришлось оставить в Скоплье. В этих трудных условиях санитарной службы неоценимые услуги оказала нам английская миссия, во главе которой стояла лэди Пэджет, супруга бывшего английского посланника в Сербии. Эта энергичная и храбрая женщина решилась остаться в Скоплье и принять на себя все заботы о раненых и больных воинах, хотя ей представлялась полная возможность заблаговременно уехать в Салоники или в Приштину. Мало того, лэди Пэджет приложила все старания, чтобы отступающие войска могли запастись достаточным количеством санитарного материала и лекарств. Доставляя этот материал на станцию железной дороги на своих автомобилях, она собственными руками бросала в вагоны все, что представлялось необходимым иметь в запасе. 9-го октября когда уходил последний поезд из Скоплья и когда лэди Пэджет должна была уже под шрапнельным огнем возвращаться в больницу, находящуюся в противоположной от Скоплья стороне города, я обратил ее внимание, что она остается в Скоплье единственным хранителем и защитником сербских раненых и больных воинов.

Благородная и гуманная женщина приняла это как священнейший долг, который она за все время пребывания в Скоплье исполняла с такой настойчивостью и энергией, что заботы ее даже импонировали болгарам, дышавшим глубокой ненавистью к сербам.

Впоследствии, когда миссия лэди Пэджет возвращалась в [206] Англию, я узнал, что в больницах в Скоплье, после отступления наших войск было 1 300 раненых болгар и 960 раненых сербов, в числе которых нужно считать и 400 оставленных при эвакуации Скоплья. Эти цифры показывают, скольких жертв стоило болгарами взятие Скоплья.

После упорного сопротивления с нашей стороны Скоплье пало 9-го октября, а войска наши отступили к ущелью Качаник и Коссову полю.

Болгары преследовали нас по пятам. Южно-восточную часть Коссова поля, на линии Качаник-Гилян, нужно было удержать в наших руках во что бы то ни стало, потому что, в противном случае, болгары вошли бы в Коссово поле и, заняв железную дорогу Качаник-Митровица, предупредили бы, с одной стороны, эвакуацию и наше отступление в направлении Призрена и Албании, а с другой — очутилась бы в тылу северных армий, которые действовали против немцев, наступавших также по направлению к Коссову полю, где рассчитывали добиться капитуляции сербских армий..

Задача задержать болгар на юго-востоке Коссова поля и, если возможно, пробиться на юг Сербии, где находилась французская армия, выпала на долю генерала Бойовича, который принял командование накануне падения Скоплья от генерала Дам. Поповича. Задача была и трудная и ответственная, но, благодаря энергии, боевому искусству и незначительной помощи, посланной с северного фронта, генерал Бойович успел задержать и приковать болгар к ущелью Качаник и к ряду гор, опоясывающих юго-восточную часть Коссова поля со стороны Гиляна. После этого в половине октября 1915 года положение представлялось в следующем виде: на севере Коссова поля со стороны старых границ Сербии мы были опоясаны железным немецким полукругом, а с востока и юга болгарами; у противников был общий план и общая цель: бросить сербские армии на Коссово поле, которое неминуемо должно было сделаться их могилой. В железном кольце кругом наших войск оставалось свободное отверстие только на западе Коссова в направлении Албанских гор. На Коссовом поле сосредоточилось все, что могло быть удалено из старых и новых границ Сербии: все дороги с севера, востока и юга заняты были беженцами, военными транспортами и эвакуированным имуществом городов и государства, все тянулось к Коссову полю, как к последнему убежищу, хотя никто не отдавал себе отчета, что дальше будет... [207]

III

Борьба на севере, востоке и юге Коссова поля велась с нашей стороны на жизнь и смерть. В течение второй половины октября и первой половины ноября наши войска с неимоверными усилиями постепенно задерживали стягивание железного кольца, и лишь когда исчез последний луч надежды на чью-либо помощь, последовал приказ нашей верховной команды об отступлении на запад — в направлении Албанских гор.

В течение указанного времени штаб армии Новой области, во главе с генералом Бойовичем, находился на станции железной дороги Феризович, откуда шла шоссейная дорога в Призрен, а затем переместился на следующую станцию Липлян, и, наконец, перешел в Грачаницу, церковь в восточной части Коссова поля.

В Феризовиче и в Липляне штаб помещался в вагонах железной дороги, а от этих станций вели дороги к Призрену и вообще к Албании. Этой-то дорогой на Призрен и началось в конце октября и начале ноября знаменитое сербское отступление, беспримерное в истории народов и войн.

Кто принадлежал к составу штаба южной армии, тот имел возможность наблюдать, как в кинематографе, весь процесс этого отступления и самые разнообразные его картины. Дорога от Липляна к Призрену была завалена автомобилями, лошадьми, мулами, ослами, повозками, военными и частными; этой дорогой следовали: члены Правительства, бывшие министры, депутаты, штаб верховной команды, дипломатический корпус, беженцы, иностранные миссии врачей, санитарные учреждения и, наконец, сам король Петр I.

Совершалось не бегство, но какое-то решительное и холодное переселение в Албанию, как будто бы в этой дикой стране ждали нас с распростертыми объятиями. Во всяком случае, для большинства Албания казалась лучше, заманчивее, чем позорная сдача неприятелю.

Престолонаследник Александр проехал тою же дорогою. Он, впрочем, часто приезжал до последнего момента в штаб армии генерала Бойовича, чтобы осведомиться о положении дел на фронте; при этом он никогда не пропускал случая справиться о числе раненых, больных и о снабжении войск припасами.

В одно из таких посещений, между прочим, он спросил меня:

— А где теперь ваш брат, майор доктор В. Жераич?

— В Приштине, в больнице, как хирург, ваше высочество; туда он перешел из Ниша. [208]

— Передайте ему мой поклон, — сказал престолонаследник ласково.

Я упоминаю этот случай потому, что доктора Ристо Жераича хорошо знали многие петроградцы, а, во-вторых, и потому, что о нем придется еще упоминать в дальнейшем изложении нашего отступления через Албанию.

Менее всего спешил оставить поле Коссово старый король Петр.

В последний раз я видел короля 3-го ноября в церкви Грачанице, куда переехал из Липляна штаб генерала Бойовича.

Маститый, седой монарх вошел во двор церкви такой поступью, что прямо видно было, что его железная воля противостоит и старости, и болезни, и несчастию родной страны. Он вошел в церковь Грачаницу, в которой царь Лазарь в 1389 году приобщал святых тайн войско перед роковою битвою с турками. В этот момент пред глазами окружающих невольно восстали образы давнего и грозного прошлого и невольно навязывались сравнения и удивительное сходство печального былого с настоящим...

Король помолился Богу и, затем, сопровождаемый генералом Бойовичем, поехал на Гилянские позиции, где наши редкие цепи солдат делали последние отчаянные усилия задержать болгар. Король желал лично показаться солдатам и офицерам. Появление короля среди сражающихся имело огромное значение.

Король возвратился в Приштину, главный город на Коссовом поле.

IV

На другой день болгары напали значительными силами. Постепенно они заняли Гилян и приблизились к Грачанице и Приштине. Болгары хотели во что бы то ни стало занять Приштину раньше, чем австро-немцы, которые стояли верстах в тридцати к северу от этого города. Было уже очевидно, что наши удержаться не смогут. Поэтому последовал приказ верховного командования — отступать по направлению Призрена, Дьяковицы и Печи. Штаб армии генерала Бойовича оставался в Грачанице до последней крайности, а я поехал в Липлян с намерением распорядиться об отправке в указанных направлениях раненых, которые были доставлены на эту станцию из Приштины и Митровицы, а затем и о перевозке санитарного материала и лекарств.

Но это было не легко исполнить, ибо все транспортные средства были заняты перевозкой боевых припасов. Мало того, все повозки, военные и частные, которые проезжали через [210] Липлян, задерживали лица, служащие при складах военных запасов, и в каждую бросали по одному или по два ящика патронов.

Когда король Петр, проезжая через Липлян, увидел способ отправки снарядов, он приказал остановить свой автомобиль и положить в него также два ящика патронов. Пример короля подействовал отлично, потому что после этого многие сходили с повозок, чтобы дать возможность нагружать боевые припасы.

Подобным же способом мне удалось обеспечить перевозку значительной части раненых офицеров и солдат, а также и некоторую часть санитарного материала и лекарств.

Не теряя времени, я поехал в Призрен и оттуда послал несколько автомобилей, которые должны были захватить оставшуюся часть санитарного материала, но не успели автомобили доехать до Липляна, как болгары заняли Феризович, и дорога к Липлянской станции оказалась в опасности. Таким образом, громадное количество санитарного материала, находившегося в Приштине, Митровице и Липляне, досталось в руки немцев и болгар.

V

На пути в Призрен я застал в Сухой-Реке русскую миссию доктора Сычева. Хотя эта миссия отступала вместе с нашими тыловыми частями, тем не менее члены ее находили и время и средства устраивать по дороге питательные пункты. Признаюсь, я ни разу не видал более уместной, существенной и благодатной помощи. Проходившие солдаты в Сухой-Реке находили и чай, и горох, и хлеб, приготовленные русской миссией в такое время, когда нужно было думать только о самом себе.

Когда, наконец, последний из членов этой миссии доктор Киселев уехал, оставшийся в этом пункте запас чая, гороха и риса я приказал солдатам забрать в свои сумки.

Военные операции происходили с такою быстротою, что штаб армии Новой области в течение одной недели должен был перемещаться с одной позиции на другую — Грачаница, Липлян, Штимле, Сухая-Река, — пока наконец не прибыл в Призрен 11-го ноября. Части армии остались на позициях, удерживая наступление неприятеля. В то же самое время северные наши армии отступали на Печь (Ипек) и Дьяковицу, задерживая немцев.

Наше нравственное состояние было тяжелое и неопределенное.

Приказ об отступлении в Албанию действовал на солдат очень неблагоприятно, в особенности на тех, которые участвовали в албанском походе 1912 года и во время восстания албанцев и которые по личному опыту знали, что значит [211] переход через Албанию в зимнее время, где нет дорог и где их ждут засады албанцев.

Недостаток жизненных припасов, как для людей, так и для лошадей, который ощущался еще на коссовских позициях, отнимал также всякую охоту забираться в Албанские горы. Но все усилия врагов, направленные к деморализации наших армий, остались тщетными: в ужасной душевной борьбе народных масс, вызванной разрешением внезапно возникшего мучительного вопроса, сдаться врагам или обречь себя на изгнание, оставляя семьи без средств и защиты, постепенно побеждала любовь к свободе и независимости. Ядро сербского войска и сербского духа осталось непоколебимым и верным планам верховного командования и обещаниям союзников.

В период созревания и разрешения этой ужасной дилеммы среди жителей Новой области можно было заметить несколько веяний; одни говорили: мы македонцы и можем жить независимо от сербов и болгар; другие уверяли, что им все равно, кто будет владеть Македонией — сербы или болгары; и, наконец, третьи выдавали себя явно за сторонников сербов или болгар. Но все эти политические тенденции в сущности наблюдались в отдельных группах городского населения, а вся остальная масса жителей Новой области, не исключая и магометанского населения, положительно стояла на стороне сербов, потому что их считали не только освободителями от турецкого владычества, но и от гнета болгарско-македонских организаций и комитов, действовавших огнем и мечом для создания болгарской национальности.

При этом нужно иметь в виду, что Новая область принадлежала Сербии всего три года, что все это время прошло в кровопролитных войнах, что вся тяжесть войны и военных налогов падала на Новую область точно так же, как и на области старых границ, и что сербам недоставало времени, чтобы внести в среду своих новых подданных какие-нибудь плоды культуры в более широких размерах или позаботиться об их благосостоянии.

При всех этих неблагоприятных обстоятельствах комплектование армии в Новой области совершалось без всяких затруднений, протестов или возмущений со стороны жителей. Состав армии, боровшейся против болгар, состоял на ¾ из македонцев. Они боролись против болгар так же, как и наши солдаты, хотя вообще они не успели помириться еще с общей и обязательной воинской повинностью. Ни в одном случае затруднений и несчастий, в которых не раз находилась армия, жители Новой области, не считая албанских комитов, не показали враждебных отношений ни к нашей военной, ни к гражданской, ни к полицейской властям. Напротив, многие из жителей Новой области [212] считали своим долгом следовать за армией. Значительная часть солдат-македонцев находится и теперь с нами в Салониках и в Корфу. Для отступления через Албанию не предпринималось никаких насильственных мер, а верховная команда разрешила всем, принадлежащим к последней обороне (ниже 18 и выше 45 лет), остаться в Сербии.

Эти факты, совершившиеся на наших глазах, доказывают, что македонцы имели больше симпатий к сербам, которые владели ими в течение трех самых неблагоприятных лет, чем к болгарам, которые в продолжение 40-летней пропаганды, поддерживаемой различными политическими течениями, стремились всеми силами и средствами сделать из них чистых болгар. Эти же факты, понимаемые в широком смысле, доказывают, насколько жители Новой области связали свою будущность с судьбой Сербии и как глубоко был прав покойный русский посланник при сербском дворе Н. Г. Гартвиг, говоря: «Защищая идеалы сербов, я убежден, что я верою и правдою служу России и славянству».

В Призрене сосредоточились все установления и учреждения Сербии, приготовляясь с лихорадочной поспешностью к переходу через Албанию. Повозки, автомобили, лошади, войска, иностранные миссии, санитарные учреждения заполняли улицы. Голова кружилась в этом бушующем море неволи, горя, слез, холодных приказаний, решительности, малодушия, отчаяния, надежды, эгоизма и всего того, что всплывает наружу, когда народ и отдельный человек ищет опоры для своего существования.

Наконец я узнал, что король, верховный штаб, правительство и штаб армии Новой области пойдут дорогой из Призрена по направлению: Люм-Кула, Визиров Мост, Спас, Скутари.

После этого я отправился в призренский военный госпиталь, где находился начальник санитарного управления верховного штаба — полковник Генчич. Я застал его буквально осажденным врачами, миссиями, сестрами милосердия, санитарами, требовавшими объяснений, распоряжений и транспортных средств. Благодаря его энергичному и решительному образу действий, он справлялся с возникавшими внезапно затруднениями довольно быстро и удовлетворительно.

VI

В этом госпитале я нашел больным и майора Ристо Жераича, состоявшего директором госпиталя в Нише. Огромный и тяжелый переход от Ниша до Приштины, а затем до Призрена, в связи с очень плохим питанием, значительно повлиял на его здоровье. [213]

Личность этого врача сделалась в Сербии очень популярною, известна и петроградской публике и всем иностранным врачебным миссиям и врачам, побывавшим в Нише и Белграде в течение 4-летних войн Сербии.

Поэтому я считаю себя в праве сказать несколько слов об этом редком человеке и враче, так как его последние [214] минуты служения Сербии и страждущему человечеству связаны с отступлением сербов через Албанию.

Доктор Ристо Жераич родился в Невесинье в Герцеговине в 1874 году. Он принадлежал к известной в Боснии и Герцеговине фамилии. Во время турецкого владычества дед доктора Жераича состоял «кнезом» (старшиной) в Невесинье и принимал участие в делах турецкого суда, в качестве представителя сербского православного населения, а отец его погиб в начале герцеговинского восстания в 1875 году.

Доктор Жераич еще мальчиком приехал в Петроград, где кончил вторую гимназию и императорскую военно-медицинскую академию в 1903 году, как стипендиат славянского благотворительного общества.

В том же году он поступил в Мариинскую больницу, где оставался врачом до самого последнего времени, изучая специально хирургию под руководством профессора Троянова, известного хирурга и директора больницы. Будучи, по мнению Троянова, неутомимым тружеником и владея недюжинными способностями, он скоро завоевал себе видное положение среди врачей Мариинской больницы и петроградских медицинских обществ, в которых нередко выступал в качестве докладчика по разным специальным вопросам хирургии.

Несмотря на 25-летнее пребывание в Петрограде Р. Жераич не забывал ни Сербии, ни идеалов сербства, ни своей родни в Невесинье, которой отдал весь свой скромный заработок, чтобы обеспечить ее существование и образование молодежи. Все сербы, приезжавшие в Петроград, из каких бы то ни было концов Балканского полуострова, безусловно находили радушный прием у Р. Жераича.

В начале балканской войны он ни минуты не задумался поехать в Сербию, где остался около года в Нише, в качестве заведывающего хирургическим отделением военного госпиталя, после чего возвратился в Петроград. Сербско-болгарская война заставила его снова поехать в Сербию, где он остался до конца албанского восстания, и опять возвратился в Петроград.

Наконец, когда Австрия объявила войну Сербии, мы видим Жераича снова в Нише, в качестве директора второго военного госпиталя, в котором помещалось до 1 500 кроватей.

Этою последнею поездкой он отдал Сербии свои огромные медицинские познания, свой неимоверный труд и свою жизнь. Его специальная медицинская разносторонняя подготовка и административная деятельность обратили на себя внимание и наших высших санитарных органов и иностранных специалистов.

Он умел непрерывно работать и дать работу персоналу больницы. Он умел внушить любовь к труду и предоставить [215] каждому инициативу в работе по мере его способности. Каждый врач, санитар, сестра милосердия, студент в его больнице работали с наибольшей затратой физических и умственных сил и притом с полным нравственным удовлетворением в работе, а это, несомненно нужно приписать авторитету, такту и педагогическому опыту Жераича, которые он приобрел в Мариинской больнице и искусно пересадил в собственный госпиталь в Нише. В его госпитале царили порядок и дисциплина, а его операционный и перевязочный зал, в котором огромный персонал работал с удивительной гармонией, доставлял специалистам истинное удовлетворение.

Однажды приехал из Ниша в Скоплье профессор Мориссон, главный хирург английской миссии лэди Пэджет, работавший в Скоплье. Он подошел ко мне и с видимым энтузиазмом стал мне объяснять, как он был в Нише, во втором госпитале несколько дней и как он в лице доктора Жераича видел первоклассного хирурга и замечательного врача.

Как знак признания его врачебной деятельности, Р. Жераич имел русские, сербские и черногорские отличие, а до какой степени он полюбил сербского солдата, с которым, в сущности, познакомился на операционном столе, пропустив через свои руки до 30 000 раненых в течение 4-летней войны Сербии, доказывает и тот факт, что он в начале прошлого года поступил на сербскую военную службу в чине майора, оставляя в Петрограде видное и врачебное и общественное положение. По поводу этого он мне сказал: «Считаю, что девятилетней службой в Мариинской больнице для бедных я исполнил свой долг перед Россией за полученное образование, а остальное время я уж посвящу службе сербскому молодцу-солдату, тем более, что в Сербии очень мало врачей».

15-го ноября в составе штаба армии Новой области генерала Бойовича мы оставили Призрен и поехали около полудня дорогой в Люм-Кулу, в Албанию. Ехали мы в закрытом автомобиле, причем я сел с шофером, а брат поместился с остальной компанией.

Не успели мы отъехать от города и 2 верст в направлении к северо-западу, как с левой стороны дороги в горах раздался выстрел, и пуля просвистала мимо моей головы и головы шофера. Этому все до крайности удивились, потому что наши войска задерживали болгар верстах в семи от Призрена.

— Это первый привет албанцев, — сказал я моим спутникам. [216]

VII

Мы доехали до Дрина, и затем дорога вела левым берегом по течению Дрина к западу. Не доезжая верст пяти до Люм-Кулы, мы принуждены были остановиться: дорога была загромождена повозками и другими транспортами. Скоро за нами приехал генерал Бойович. Видя, что дальше невозможно ехать на автомобиле, он вышел, и мы пошли за ним пешком. Генерал сначала подумал, что беспорядок на дороге зависит от недостатка умелого распоряжения. Но когда мы пришли в Люм-Кулу, то увидели, что причиной задержки транспортов является старый римский мост, построенный на реке Люме при впадении в Дрин. Мост имел форму чрезвычайно острого лука и был покрыт льдом, делавшим переход через него очень затруднительным, как для повозок, так и для людей. Солдаты были принуждены, толкая повозки, помогать лошадям и быкам для перехода через этот мост. Наши автомобили едва успели перебраться на следующий день. Люм-Кула — это в сущности одна казарма, предназначенная для помещения стражи, охранявшей безопасность дороги. Никаких других жилых помещений кругом не было, хотя и целый этот край Албании называется — Люма.

От Люм-Кулы дорога отступления нашей армии шла в двух направлениях: одна вела к югу, в направлении Дебра и Битоля, а другая к западу по течению Дрина до Спаса, а затем через Фети и Пуки до Скутари.

В этом втором направлении должен был ехать и штаб армии Новой области с генералом Бойовичем; в составе этого штаба находились и мы с братом, я как начальник санитарной части армии, он в качестве младшего врача при штабе.

Штаб выехал из Люм-Кулы 17-го ноября, а отдельные части армии остались между Люм-Кулой и Призреном, защищая отступление, разрушая и уничтожая все средства снабжения войск и транспортов, которые не могли быть взяты и переправлены на лошадях, мулах и ослах.

В Люм-Куле, по берегам Люмы и Дрина остались целые горы материалов: зажженных автомобилей, военных повозок и испорченных пушек. Солдаты и офицеры бросали все, что нельзя было нести на плечах или навьючить на лошадей. Брали только оружие и самое необходимое для жизни в горах.

Я и брат положили на своих верховых лошадей несколько одеял, шинели и часть обмундирования, но принуждены были задержаться часа на два после отъезда генерала Бойовича, пока нашли лошадей для того, чтобы взять хотя бы часть санитарного [218] материала, лекарств и съестных припасов, без которых нам невозможно было двинуться в дикие албанские горы.

О каком-либо нападении албанцев нельзя было и думать, во-первых, потому, что перед нашим штабом ехал король и весь состав верховного штаба, а, во-вторых, потому, что предполагалось, что албанцы во главе с Эссад-пашой дали сербам «бесу», т. е. честное слово в безопасности во время перехода через Албанию.

Дорога от Люм-Кулы вела в гору, и мы пошли пешком (верст 6) до моста у села Брути, который вел на правую сторону Дрина. Дорога была узкая, мерзлая, скользкая. Лошади и люди шли один за другим гуськом. Для облегчения ходьбы я взял две железные лопаты, на которые опирался. Брат посмотрел на этот способ моего передвижения и заметил: «Брось эти лопаты: они очень тяжелые; тебя они больше утомят».

Один из солдат, который слышал это замечание, подошел ко мне и, протягивая мне палку с острым железным наконечником, сказал: «Ради Бога, господин полковник, оставьте эти лопаты, а возьмите эту палку».

По выражению его лица и тону я заметил, что он делает эту услугу, руководимый какою-то суеверною боязнию.

— Разве нехорошо брать лопату в дорогу?

— Не годится: напоминает рытье могилы... — сказал убежденно солдат, почти отнимая из моих рук лопаты.

Я приказал одну из них укрепить на вьюке лошади, а другую, действительно, бросил.

Чем больше мы приближались к мосту Брути, тем больше накоплялось лошадей и частей войск перед мостом, так что наконец сделалось положительно невозможно провести наших лошадей.

Мост через Дрин у села Брути был очень узким и построенным в форме двух высоких, очень узких луков, так что переход через мост представлял большие затруднения и опасности: почти из каждой партии лошадей и людей при переходе через мост кто-нибудь спотыкался и падал в Дрин с высоты 10-15 метров, разбиваясь о речные скалы, где и оставался, или исчезал в шумно-кипящих волнах Дрина.

Я употребил всевозможные усилия, чтобы с нашими лошадьми пробиться до моста, но, к сожалению, это не удавалось, хотя не оставалось до моста и 200 шагов. Справа был Дрин, слева — крутые горы, а впереди — набитые клином военные транспорты, ждавшие с нетерпением переправы. Наконец, после пятичасовых усилий, мы решились перейти пешком через мост и ждать перехода лошадей на правом берегу Дрина, около сторожевой будки, где можно было развести огонь, так как был сильный [219] мороз. Наши вестовые и солдаты развьючили лошадей и перенесли на руках наши вещи, аптеку и съестные припасы. Так нас застала и ночь.

Стоя и лежа у огня перед сторожевой будкой, мы долго смотрели, как лошади и люди спускались, скатывались или сползали с самой высокой точки крутого каменного моста — к нам, на правый берег Дрина. «Чрезвычайно интересная лента для кинематографа», — сказал майор Жераич.

В этот момент с значительной высоты моста один солдат оплошал и полетел в реку.

Такие картины, несмотря на все предупредительные меры, сделались обыкновенными; солдаты с берега каждое такое несчастие сопровождали довольно равнодушным криком: «С Богом, вечная память!»

Каково же было наше изумление, когда этот солдат начал бороться с волнами Дрина и, не выпуская своей сумки и ружья, добрался до берега к нам! Громовое «браво» товарищей раздалось в горах, приветствуя этот единственный случай спасения,

Мы ввели его в будку и предоставили ему самое почетное место у огня, где он мог перевести дух и высушить одежду.

После некоторого времени майор Жераич спросил его:

— Ну, что, каково в Дрине? Ушибся ты?

— Не особенно приятно — сказал солдат, улыбаясь, — я ударился животом о камень, который был под водой, но вода-то подхватила меня быстро, и я воспользовался этим. А, впрочем, скажу вам правду: раз я не погиб в рукопашном бою в Белграде, когда впервые напали немцы, то я знал, что меня не проглотит и Дрин. Вот тогда в Белграде был настоящий ад, а выкупаться в Дрине — ничего...

Пока солдат говорил это, доктор Жераич обратился ко мне:

— Вот тебе тип сербского солдата. Видишь, сколько в нем самоуверенности и нравственной силы. Разве этот юмор его в минуту, когда его жизнь висела на волоске, не ставит его в ряды истинных героев.

Вместо ответа брату, я протянул солдату кусок кукурузного хлеба,

— Спасибо, господин полковник, а то я не ел уже три дня. Мою-то торбу, должно быть, я и вынес из Дрина потому, что она была пустою.

Наши лошади перешли через мост на следующий день, около 9 часов утра, и мы не замедлили двинуться в путь правым берегом Дрина, по направлению Везирова моста. С нами шел, хорошо воооруженный, персонал главного депо военных складов в Скоплье; этот персонал был свободен после того, как он свои магазины и склады аммуниции взорвал или раздал частям [220] войск. Перед нами и позади нас шли разные части войск, так что мы были совершенно спокойны от нападения албанцев.

В полдень 18-го ноября мы перешли Везировым мостом на левый берег Дрина. Этот мост имел также два лука, но стороны его не были так круто покаты, как у моста вблизи Брути.

Тут мы застали 12-й пехотный полк, командир которого сообщил мне, что наш штаб уехал утром дорогой вдоль Дрина и будет на ночлеге в селе Спасе, откуда дорога поворачивает на запад от Дрина — прямо в Скутари.

При этом он предложил мне и брату ехать с его полком в Скутари дорогой, которая ведет прямо от Везирова моста через Петку, Михайну, Пуки — в Скутари.

Предложение это невозможно было принять потому, что дорога через Спас была лучше, на многих местах поправлена нашими войсками для более удобного проезда короля, правительства и штаба верховной команды и, наконец, потому, что эта дорога казалась более безопасной.

Поэтому мы продолжали путь левым берегом Дрина к Спасу.

Нас застала ночь в одном селе, от которого до Спаса оставалось треть дороги. Так как тут мы нашли хлеба, сыра и сена для лошадей, которые несколько недель почти ничего не ели, то мы решились тут ночевать, рассчитывая в течение завтрашнего дня ускорить маршрут. С нами оставались на ночлеге еще некоторые вооруженные части наших войск, и это обстоятельство действовало на нас успокаивающим образом.

VIII

На другой день мы двинулись дальше к Спасу.

Мороз стал слабее, погода прояснилась; Дрин и окружающие его снежные горы сверкали на солнце. Наше общество шло в самом лучшем расположении духа.

— Если нам удастся все время путешествовать через Албанию так, как теперь, то это не будет не бегство, а настоящее путешествие туристов, — сказал майор Жераич, очевидно, восхищенный дикими красотами албанских гор.

Мы дошли до одной сторожевой будки, которая представляла развалины, и тут остановились, чтобы отдохнуть и дать время солдатам и лошадям, шедшим позади нас, собраться.

В этом месте к нам подошел один состоящий у нас на службе военный врач, родом грек, с двумя дамами. Одна из них, одетая в полумужской костюм, была невестою доктора, а другая — его будущая теща. Они пошли из Призрена без всякой предварительной подготовки для путешествия, и доктор просил нас не оставлять их в дороге. [221]

Общество это было нам не особенно приятно, потому что могло замедлять наше путешествие, а, кроме того, теща оказалась словоохотливой, и ее язык не знал отдыха.

— Вы должны принять во внимание, что я приехала со своей дочерью из России помогать и лечить сербских воинов. Я женщина, воодушевленная сербским духом; не хочу сдаваться немцам и болгарам, будучи даже вот такой старой. Вы не имеете права оставлять нас без помощи в дороге... [222]

Пока теща говорила, мы бросили взгляд на правую сторону Дрина, от берега которого почти отвесно возвышались горы, через которые лентой вдоль реки проходила горная дорога. В нескольких местах на этой дороге мы видели оставленных лошадей и быков, а были заметны и солдаты, но невозможно было отличить, какие это солдаты, отставшие, больные, раненые или мертвые. Никому из нас не приходило в голову, что албанцы сделали нападение на одну из наших частей войск, которая шла от Дьяковицы к Везирову мосту, и что рассматриваемое место представляет побоище.

Мы двинулись дальше и, не доходя до Спаса 3-4 верст, принуждены были остановиться: все части войск, шедшие перед нами, стали вдруг возвращаться от Спаса назад.

Прибывшие офицеры объяснили загадку: сегодня утром произошло нападение албанцев, которые заняли вершину гор с правой стороны Дрина; они стреляют по нашим войскам, не только на правой стороне, но и на левой его стороне, не допуская пройти в Спас.

Подошло несколько раненых, которые подтвердили это.

— Еще вчера вечером были слышны крики албанцев с той стороны Дрина: «Эй, сербские командиры! Вы побеждены австрийцами, немцами и болгарами. Они поручили нам добивать вас. Сдавайтесь или все погибнете».

И, действительно, албанцы в разных местах заняли засады. Убитых на левой стороне Дрина грабили жители соседних гор, выдававшие себя за друзей и сторонников Эссад-паши. На правой стороне Дрина из состава Моравской дивизии погибло более 300 солдат и 20 офицеров; из числа последних 12 осталось на месте убитыми. В числе убитых был командир полка и 4 батальонных командира.

На месте, где мы остановились для разъяснения положения дел, собралось значительное число солдат и 7 офицеров, сопровождавших транспорты отдельных частей войск.

— Что же делать теперь? — спросил я офицеров, как старший по чину между ними.

— Нужно возвратиться обратно к Везирову мосту, а затем прямой дорогой итти в Скутари.

Я сделал попытку склонить офицеров продолжать путь через Спас, указывая, что албанцы после борьбы и грабежа разбрелись и что нигде не слышно стрельбы.

— Было бы безумно итти в огонь, под выстрелы албанцев, когда у нас есть более безопасная, хотя несколько и более длинная дорога, — ответили офицеры, с чем я и согласился.

Мы повернули тоже обратно по направлению к Везирову мосту. [223]

Образовалась целая колонна, имевшая в составе не менее 100 человек вооруженных солдат и жандармов.

Солдаты шли молча, офицеры глядели мрачно, да и нас двух стала угнетать невеселая перспектива перехода через Албанию.

Не успели мы возвратиться до развалин сторожевой будки, где утром делали остановку, как верстах в трех перед нами послышался частый ружейный огонь.

Очевидно, албанцы напали на какую-то часть наших войск, следовавшую за нами в Спас. Мы очутились в ловушке, отрезанными как от Спаса, так и от Везирова моста; с одной стороны был Дрин, с другой высокие непроходимые горы.

— Офицеры на совещание, — скомандовал я, желая удержать вооруженных солдат в группе, чтобы они не разбрелись, и предупредить замешательство в колонне. Оказалось, что один офицер и один солдат, которые участвовали в покорении той части Албании (Люма), где мы находились, знали дорогу от сторожевой будки через горы до села Петки, которое находилось на пути Визиров мост — Скутари.

Зная положительно, что этой дорогой должны проходить многие части наших войск, мы решились одолеть все трудности этого пути в надежде ускользнуть от встречи с вооруженными толпами албанцев. Наша колонна стала подниматься в гору тропинкой, гуськом, один за другим, оставляя Дрин. Мои заботы были больше всего направлены к тому, чтобы удержать вооруженную часть солдат вблизи транспортов нашей колонны, которые сопровождало очень много солдат без оружия, принадлежавших к разным продовольственным частям нашей армии, а было также не мало и раненых.

Затруднения возрастали с каждым часом, потому что офицеры и вооруженные солдаты принадлежали к разным частям войск, и каждый из них спешил, как можно скорее, присоединиться к своей части.

Усилия мои обеспечить нашу колонну охраной, составленной из числа бывших тут вооруженных солдат и офицеров, увенчались до некоторой степени успехом: колонна продолжала путь в известном боевом порядке, соответствовавшем опасностям от албанцев.

Мы взобрались на первый хребет гор, который поднимался от Дрина. Нашим взорам открылись необъятные и мрачные горы Албании, а позади нас, в глубине, широкой и длинной лентой извивался Дрин. На правой и левой стороне Дрина, по направлению к Везирову мосту, слышен был ружейный и пулеметный огонь; от этой пальбы окружающие нас горы дрожали и как-то жалобно стонали, словно каждый выстрел наносил им самим глубокие раны. [224]

Нас встретило несколько албанцев, которые были без оружия. Одному из них мы дали лошадь и одно одеяло, чтобы он провел нас до села Петки.

Теща доктора-грека, запыхавшись от ходьбы, стала звать на помощь, чтобы ее не оставляли в горах.

Один из офицеров уступил ей свою лошадь, и тещу усадили на лошадь. Албанец пошел с нами показывать дорогу.

Сознавая всю опасность пути, я предложил своему брату пойти в одно из албанских сел и там остаться у одного из влиятельных албанцев на «бесу», т. е. на честное слово, в безопасности, пока не пройдет гроза. За хорошие деньги это можно устроить, пока не будет определено положение наших армий.

Я имел некоторый опыт и несколько был знаком с внутренней жизнью албанцев. Предложение это брату не понравилось, а сопровождавшим нас лицам показалось прямо наивным.

Я попробовал осведомиться об этом обстоятельстве у албанца, нашего провожатого.

— В нашем селе у нас все бедные люди, и вас никто не смеет принять на «бесу». Для этого нужно найти какого-нибудь «бега» или старшину племени: только им можно довериться.

Так как вблизи не было ни сел, ни упомянутых лиц, то и я отказался от приведения в исполнение своей мысли.

Преодолевая все затруднения в пути — снег, мороз, лед и страх от внезапного нападения, мы пришли поздно вечером в село Петку и остановились для ночлега под открытым небом.

Провожавший нас албанец возвратился, но, уходя, сказал мне:

— Сегодня дорога хорошая и завтра будет хорошая, а послезавтра наступит оттепель, грязь по колено и разлив рек. Знайте, дорога ваша будет очень тяжелой послезавтра, — прибавил албанец, как мне показалось, подчеркивая каждое слово. Почему он подчеркивал время тяжелого пути именно «послезавтра», я не мог дать себе определенного отчета.

Ночь в селе Петке прошла благополучно. Албанцы только украли у нас несколько лошадей, но мы-то собственно и не горевали об этом, потому что корму для лошадей совершенно не было. Для нас самих единственное кушанье была «мамалыга» (кукурузная каша).

Д-р М. Жераич.

(Продолжение в следующей книжке).