ТУРЦИЯ И МАКЕДОНИЯ

Исторический очерк.

I.

Среди причин, способствующих упадку турецкой империи, есть одна — первая и основная — это ее теократически-мусульманский дух. Он обнаруживается в ее учреждениях, он проникает мировоззрение самого народа, наконец, именно он и исключает для Турции возможность подняться, в близком времени, до высоты современного гражданского строя. Слова Шатобриана, что турки расположились в Европе лагерем, остаются и до сих пор верными. Между ними и христианскими народами существует не только та естественная пропасть, которая обыкновенно отделяет завоевателя от покоренных, но и более глубокая пропасть, вытекающая из различия в культурах. В противоположность застывшему теократическому духу турецкой расы, христиане обнаруживают стремление к новым экономическим, политическим и гражданским формам. Всякий шаг, который сделает турецкое государство по пути реформ, даст новую почву для преобладания христианских элементов в общественно-экономической жизни Турции. Вот почему, под влиянием простого инстинкта самосохранения, турецкая раса сопротивляется нововведениям. Доказательством служит вся история Турции за прошлое столетие: это не что иное, как борьба двух цивилизаций, олицетворяемых двумя расами. Правда, сака турецкая раса не представляет собою однородной массы: в ней наблюдаются те же общественные подразделения, как и среди христиан. Даже больше: то, что можно назвать [667] турецким гражданским классом, в некоторых случаях действует совместно с христианами. Так, напр., года два тому назад, турецкие купцы и промышленники Ускюба подписались вместе с христианами под петицией султану против ускюбского вали Гафиза-паши. Но турецкая «буржуазия» количественно ничтожна, ибо, как увидим, промыслы и торговля находятся главным образом в руках христиан; она поэтому лишена и политического значения. Не скоро еще в состоянии будет она явиться носителем принципов нового гражданского строя.

Пока главным фактором турецкой политической жизни являются: чиновничество, военные и духовенство. Чиновники и офицеры в сущности только органы центральной власти или, правильнее сказать, органы воли султана, — но духовенство пользовалось всегда, как пользуется еще и теперь, большой самостоятельностью. Оно не только политический, но и экономический фактор: в одной Македонии шестая часть всех земель составляет «вакуф», т.-е. принадлежит турецкому духовенству. Последнее черпает свою силу как в учреждениях Турции, в которых еще господствует теократический принцип, так и в религиозном фанатизме массы. О массе мы будем говорить ниже, а теперь остановимся на основных принципах турецкой государственности.

Теократический характер последней проявляется прежде всего в том, что султан одновременно и глава светской масти, и «калиф», — наследник пророка и повелитель всех правоверных. И это не только пустой звук, так как относительно каждого важного государственного акта он должен сообразоваться с религиозным законом. Толкователем религиозного закона является шейх-уль-ислам, представляющий в духовной власти то, что в светской представляет великий визирь. Когда шейх-уль-ислам находит, что данный государственный акт не противоречит корану, он издает так-называемую «фетву». Подобного согласия должны были добиться Мидхад-паша и его друзья для низвержения с престола султана Абдул-Азиса. И теперь одним из аргументов «младо-турок», в их пропаганде среди турецкой молодежи, служит то положение, что конституционный режим не находится в противоречие с догматами ислама. «Ислам по своим основам либерален, — пишет младо-турок Мурад-бей, — и религиозный фанатизм вовсе не вытекает неизбежно из принципов ислама» (Mourad-Bey. La Force et la Faiblesse de la Turquie. Geneve, 1897, pp. 6-7). [668] Тот же автор находить ислам даже революционным, ибо, согласно, корану, «подданные не должны слушаться такого властителя, действия которого не согласны с божеским законом». Искренни или нет «младо-турки» в своих утверждениях, это в данном случае безразлично, — важно только то, что и они должны платить дань теократическому принципу и признавать первенство духовной власти перед светской. Но из этого-то принципа и вытекает одно важное последствие, которое красною нитью проходит через всю турецкую историю: систематическое устранение христиан, как неправоверных, от государственного управления и неустанное сопротивление турецкого духовенства белого и черного, — улемов и дервишей, — против проведения реформ, ставящих христиан в одинаковое положение с турками. В силу же сословного эгоизма сопротивляется реформам бюрократия и военное сословие.

К правящим сословиям Турции нужно еще отнести и турецких поземельных собственников. Если в городах богатства находятся в руках христиан, — в деревнях, наоборот, экономически господствуют турки. Действительно, мы увидим, что почти вся земля в Македонии составляет собственность так-называемых турецких «чифликчи». Но последние не могли бы удержать своей позиции против экономически более сильного противника, каким являются христиане-владельцы движимого капитала, — еслибы не современные политические порядки Турции. Доказательства этому читатель найдет дальше в нашем очерке.

Мы перечислили правящие сословия Турции. Является вопрос, каким образом удается этим последним удержать на своей стороне турецкую народную массу? — В сущности, турецкий народ так же страдает от турецкого политического режима, как и христиане; он так же платит непосильные подати, так же терпит безграничную эксплуатацию турецких «чяфликчи». Правда, как привилегированная раса, турецкие крестьяне избавлены от произвола административных властей; племенные и религиозные связи охраняют их и от нападения турецких разбойников. Но зато на плечи турок всецело падает тяжелое бремя воинской повинности, так что слова: «господствующее племя», для большинства туров были бы полной иллюзией, еслибы турецкое правительство не принимало сторону туров во всех столкновениях с христианами и не предоставляло бы, время от времени, имущества последних в добычу первым. Тогда наступает царство баши-бузуков, т.-е. всякого турка, [669] способного носить оружие. Домашняя утварь, деньги, хлеб, скот, а часто и земли убитых и прогнанных христиан переходят в руки баши-бузуков. Как в средние века, в период крестовых походов, под религиозной идеей скрывались аппетиты обедневших рыцарей и крестьян, которые надеялись найти на Востоке богатую добычу, так и под вспышками турецкого религиозного фанатизма можно открыть причины более реальные. Шесть лет тому назад, когда произошла ужасная константинопольская резня, все отмечали тот факт, что пострадавшие армяне принадлежали главным образом к армянам-носильщикам, работающим на константинопольской пристани. Это становится понятным, если принять в соображение, что улицы Константинополя переполнены, и теперь, и тогда, многочисленными турецкими босяками, пришельцами из Болгарии и Румынии, откуда они, продав за бесценок свое имущество, отправлялись ежегодно в турецкую столицу искать заработка. Но тут они наталкивались на армянскую рабочую массу, главным занятием которой в Константинополе является работа на доках. Турецкие власти искусственно воспользовались этим экономическим антагонизмом в своих политических видах. Несомненно, все эти факты не говорят против самостоятельной роли религиозного фанатизма; они только подчеркивают его значение, скрепляя его, так сказать, печатью экономической необходимости.

Как у всех примитивных варварских народов с замкнутой общественно-экономической жизнью, религиозная идея играет у туров громадную роль. К ней, в сущности, сводится вся идеология турецкого народа; в ней он находит оправдание своего особого семейного быта, являющегося также одним из крупных препятствий для сближения туров с христианами. Нужно быть в Константинополе и присутствовать на проповеди в мечети, когда, по окончании молитвы, имамы, окруженные сидящими на земле мусульманами, начинают толкование корана, чтобы на восторженных лицах слушателей увидеть религиозный энтузиазм, на который еще способны турки. Впрочем, история ислама во всех странах, события наших дней в Аравии, Судане, Алжире и Марокко — говорят о том же самом сильном религиозном прозелитизме, господствующем среди мусульман. Поэтому нет ничего удивительного в том, что «младо-турки» придают своей проповеди теократическую окраску и стараются привлечь на свою сторону более культурные категории турецкого духовенства, так-называемых «софтов», — [670] студентов догматического права. «Софты могут быть очень выгодно использованы, — пишет Мурад-бей, — потому что масса питает к ним больше доверия, чем к кому бы то ни было» (Mourad-Bey. Le palais d’Yildis et la Subllime Porte. Paris, 1895, p. 9).

Не трудно понять, как первобытна должна быть общественная психология народа, у которого место положительных званий занимают догматы и сентенции корана, а место критикующего рассудка — слепая вера в слова улемов. Это исключительное господство одной идеи вызывает и ту баснословную наивность и простоту туров, которая нередко восхищала европейских путешественников-скептиков, и те вспышки религиозного фанатизма, которые испытывают на себе христиане. Как китайским мандаринам удается в глазах массы превращать все поражения китайских войск в ряд побед, точно так же и турецкое правительство превращает свои поражения в материал для своего собственного возвышения. Не напрасно султан Абдул-Гамид после русско-турецкой войны прибавил в другим своим титулам и титул «гаази» т.-е. «непобедимый».

С другой стороны, лишенный того внутреннего содержания, которое составляет человеческую индивидуальность, туров скорее кого бы то ни было поддается посторонним влияниям. Тот же самый туров, который в мирное время живет в дружбе со своим соседом-христианином и даже заступается за него перед турецкими разбойниками, как мы это увидим не раз, — завтра, очутившись в толпе баши-бузуков, делается кровожадным зверем и первый поднимает руку на своего вчерашнего друга.

Религиозный дух поддерживает воинственности турецкого народа, и наоборот, воинственные стремления находят в религиозном прозелитизме свое оправдание и свою цель. В этой воинственности, как известно, заключалась причина могущества турок с первых веков их господства в Европе. Истощенным внутренней классовой борьбой — Византии и другим балканским государствам турки противопоставили силу однородной и дисциплинированной орды. Несомненно, что, соприкоснувшись с жизнью земледельческого христианского населения, турки сами приучились и к земледелию, и к ремеслам, но это влияние побежденных на победителей меньше, чем можно предполагать. Обработка земли, и раньше, и теперь, составляет, главным образом, удел христиан. Объяснения этого явления [671] нужно искать не только в том разделении труда, в силу которого на турках исключительно лежала и лежит защита государства, а на христианах — уплата податей, но еще и в самой экономической истории Турции. Очень характерен тот факт, что турецкое правительство заставляло принимать магометанскую веру только тех христиан, которые населяли пограничные места, важные стратегические пункты или жили возле больших дорог. Наоборот, христиане внутренних местностей сохранили отцовскую веру. Это соответствовало интересам турецких феодалов, так-называемых «спагиев», которым гораздо выгоднее было иметь дело с крепостными-христианами, чем с турками (В. Кънчев. «Македония. — Етнография и Статистика». София, 1900, стр. 56-57).Таким образом, и исторические, и экономические традиции сделали из туров преимущественно солдат, а из христиан — производителей. Нужно принять во внимание еще и то, что Турция вообще и теперь еще является самым милитаристическим государством в Европе. Это отметил еще фон-дер-Гольц, четырнадцать лет проживший в Константинополе, указывая на это обстоятельство, как на одну из причин слабости турецкой империи. Милитаризм в Турции усиливался не только потому, что она должна была защищаться от многих внешних врагов, но еще и потому, что между территорией турецкого государства и его населением существует громадная непропорциональность. Тогда как вся турецкая империя имеет население, не достигающее и половины населения Германии, ее территория охватывает пространство, равное площади Германии, Франции и Испании вместе (Freiherr von der Goltz. Die Staerke und die Schwaeche des Tuerkischen Reiches (Deutsche Rundschau, Oct. 1897, S. 119)). На этом пространстве живут племена, которые, несмотря на всю централизацию турецкого управления, не чувствуют себя органически-связанными с центром. И речь не идет здесь только о христианах, составляющих большинство населения турецкой империи, но и о самих мусульманских племенах, напр. албанцах в Европе, арабах в Азии, готовых подняться при первом призыве какого-нибудь шейха, — не говорим уже о тех восстаниях отдельных турецких вассалов, борьбой с которыми полна турецкая история за первую половину прошлого столетия.

Вот в нескольких словах основные причины, способствующие, помимо всяких других внешних влияний, упадку турецкой империи. Пока эти причины будут существовать, все [672] усилия Турции улучшить свой внутренний строй останутся тщетными, даже когда они будут искренни. Нужны были бы еще долгие и долгие годы, чтобы в воззрениях турецкого народа произошли те перемены, которые сделали бы его культурным фактором. Но вряд-ли история поддастся такому эксперименту, ибо тем, чем турки могут сделаться в неопределенном будущем, христиане являются теперь, сейчас.

Замечательно в истории христианских народов в Турции, что, несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, они численно увеличивались в гораздо большей пропорции, чем турки. Например, этнографы Македонии указывают на множество деревень и городских кварталов, которые были заселены раньше турками, а теперь — христианами. Непосредственным объяснением этого факта служит сравнительно более высокая смертность среди турецкого населения, наряду с более низкой рождаемостью. Так, например, по болгарским статистическим данным — турецких данных не существует — рождаемость среди магометан в Болгарии не превышает 23,5 на тысячу, тогда как среди болгар и других христиан она достигает 41,7 на тысячу. Смертность, наоборот выражается следующими цифрами: для турок — 12,7, а для христиан — 20,3 на тысячу. В результате естественный прирост населения у христиан равен 21,4, а у турок — только 8,8 на тысячу (В. Кънчев. Македония и пр.). Таким образом, смертность среди христиан меньше половина рождаемости, а у турок, наоборот, больше половины. Эти два различных закона народонаселения также показывают, что, несмотря на совместную жизнь, обе расы глубоко различаются своим общественным бытом. Христиане — земледельцы, турки — солдаты. Турок должен покидать свое семейство надолго, а часто и навсегда. Это отражается на различном проценте рождаемости. Более высокая смертность турок также находит свое объяснение в турецком быте, в замкнутой жизни турецкого семейства, в которое и теперь запрещен доступ врача, и турецком религиозном фатализме. Тогда как во время эпидемий христиане покидают деревни и ищут спасения в горах, турки-фаталисты преспокойно ожидают смерти возле домашнего очага. Не миновать тому, что предопределено самим Аллахом!

Так или иначе, но раса завоевателей исчезает, тогда как раса завоеванных умножается и ростет. Но на стороне последней — не только численность, но и экономическая, и [673] культурная сила. Тогда как из среды турок выходят чиновники и солдаты, из христиан выделяются купцы и промышленники, а у последних является и стремление к политической самостоятельности. Пока христиане оставались чисто земледельческим народом, они были покорной райей. Нужна была континентальная система Наполеона, чтобы дать греческому мореплаванию и торговле сильный толчок; нужно было открытие плавания по Дунаю и развитие торговых сношений Англии и Австрии с Турцией, чтобы дать аналогичный толчок сербам и болгарам.

Рассматриваемая с этой точки зрения, борьба христианских народов в Турции была и продолжает быть борьбой купцов, промышленников и земледельцев против чиновников и солдат. И чем больше турки чувствуют этот напор изнутри, тем больше они делают усилий сохранить свое господство всеми средствами... Они не могут считать христиан равными себе, несмотря на все султанские гати-гумаюны, не только потому, что это несовместимо с военно-теократическим духом турецкой расы, но еще и потому, что, при новых условиях, они скоро оказались бы почти подчиненными христианам. Ceci tuera cela! Как всякая раса с колеблющимся политическим господством, турки, наоборот, ищут спасения в крайнем шовинизме. Им проникнута и либеральная часть турецкого общества, написавшая, будто бы, на своем знамени: равенство всех оттоманских подданных перед законом. Вот, напр., как выражается Мурад-бей, говоря о преследованиях, направленных Турцией против исследований армянского археологического общества в Венеции. «Не было бы ничего вредного предоставить армянам свободно копаться в их прошлом, если их деятельность не переходит границ чисто-научной работы» (Mourad Bey. La Force et la Faiblesse etc., p. 47). Другими словами, политическое равенство, по понятиям младотурок, исчерпывается для армян свободным печатанием исторических словарей. Дальше их деятельность становится опасной для целости турецкой империи. Мы не хотим входить здесь в подробности, но такие же ультра-турецкие идеи исповедуют и другие младо-турки, что является новым доказательством того нестираемого следа, который оставило на всех слоях турецкого народа его военно-теократическое прошлое и настоящее.

Имея теперь общее представление об исторических факторах современной Турции, читатель легче ориентируется в тех [674] частностях и подробностях, о которых будет говориться ниже.

II.

До «гати-гамаюна» — так называется свод реформ, предпринятых со стороны Турции после парижского конгресса, — в аграрных отношениях Турции господствовал полу-феодальный строй. Земля находилась в руках «спаги». Однако и после реформы, уничтожившей крепостничество и позволившей крестьянам приобретать земельную собственность, фактические отношения между крестьянами и их прежними господами остались те же самые, если даже не ухудшились. «Уничтожение крепостничества, — писал в своем известном циркуляре граф Андраши, 30-го декабря 1875 года, — способствовало только ухудшению быта крестьян. В своем новом положении фермера и половника (metayer), крестьянин подвергается большей эксплуатации, чем когда-либо. Фирман, изданный в 1858 году с целью улучшить положение дел, никогда не применялся в действительности. Нужно отыскать новую комбинацию, которая позволила бы крестьянам сделаться собственниками» (Engelhardt. La Turquie et Le Tanzimat. Paris, 1886, t. II, p. 147).

Со времени этого циркуляра прошло более четверти века, но аграрные отношения в Турции находятся и теперь в той же стадии, что и раньше. Хорошей иллюстрацией этого положения может служить статистика поземельной собственности в Македонии. И поныне, как мы уже заметили, одна шестая всей обработываемой земли в Македонии находится в руках турецкого духовенства. Доходы с этой неотчуждаемой духовной собственности, или «вакуфов», идут на содержание мечетей, турецких школ и равных духовных учреждений. Остальная часть земли находится в руках крупных и средних собственников-землевладельцев. Число этих так называемых «чифликчи» восходит теперь до 15.000, тогда как количество независимых мелких собственников достигает всего десяти тысяч (Dr. Cleanthes Nicolaides. La Macedoine, Berlin, 1899, p. 76. Эта книга греческого шовиниста написана, в общем, снисходительно к турецкому правительству. Больше всего свою ненависть автор изливает на болгар). Все «чифликчи — мусульмане, исключая живущих в окрестностях южных македонских городов — Салоник, Касториа и других, — где статистика указывает на существование двухсот крупных собственников христиан и евреев. Точно [675] также и большинство мелких собственников — все они сосредоточены в Вардарской равнине — принадлежат к господствующему племени. Лишь в северной Македонии, в Ускюбском вилайете, находится несколько сотен христиан — мелких собственников (Там же, стр. 76). Не раз христиане делали попытки приобретать земли, но они наталкивались на открытое противодействие турецких бегов — чифликчи, поддерживаемых турецкой администрацией и турецким населением. Не раз также случалось, что христиане, покупавшие землю, должны были ее бросить в виду враждебного отношения бегов и властей, не дававших им спокойно пользоваться приобретенным имуществом.

Как видно из вышеприведенных цифр, в Македонии господствует крупная земельная собственность. Все остальное население составляет класс поденщиков, фермеров и половников. Последние владеют на правах собственности только жилищем в деревне. Это одинаково верно и для христиан, и для магометан. Но разница между ними существует в личных отношениях к бегам. Тогда как туров платит своему бегу только условленную арендную плату — обыкновенно одну треть продуктов, — христианин обязав совершать для него еще ряд барщинных работ.

Владельцы чифликов живут обыкновенно в городах или замках, как, например, в северной части Македонии. Более богатые из них имеют своего рода гвардию, состоящую из вооруженных албанцев, которые охраняют интересы своего хозяина. Эти церберы и являются одним из бичей македонских земледельцев. По окончании полевых работ, сам хозяин является в деревню за получением причитающейся ему арендной платы. Окруженный своими албанцами, он заставляет крестьян свезти на определенное место весь собранный хлеб в там забирает свою часть, а чаще всего больше, чем ему следует.

Кроме трети всего продукта, уплачиваемой землевладельцу, македонский крестьянин платит еще 13 1/2 % своего валового дохода государству. Это так называемая десятина. Она является для крестьянства самой несносной и самой убийственной податью, не только благодаря ее несовместимости с правильным сельским хозяйством — крестьянин должен оставлять свой хлеб гнить на поле, пока не явится счетчик, — но еще и потому, что она собирается не прямыми правительственными агентами, [676] а откупщиками. Злоупотребления этих откупщиков, или «илтизанджи», давно вызывали и протесты, и даже кровавые восстания со стороны земледельческого населения Турции. Само правительство, как увидим, не раз признавало несостоятельность этой фискальной системы, давая при этом торжественные обещания ее уничтожить. Уже в Гюльханском акте (1839 года) оно декретировало ряд мер для «правильной постановки распределения и собирания податей» (D’Avril. Negotiations relatives au Traite de Berlin (Paris, 1886), p. 23). После этого, некоторое время десятина была собираема непосредственными агентами власти. Но это мало переменило положение дел. Злоупотребления чиновников при собирании десятины вызвали в сороковых годах кровавые крестьянские восстания в Нишском и Виддинском округах. «Чиновники заставляли крестьян платить два и три раза, — пишет путешествовавший тогда по Болгарии французский экономист, Адольф Бланки. — Так как большинство крестьян не умеет ни читать, ни писать, чиновники их легко обманывали, выдавая им квитанции на меньшую сумму или же с датой прежних лет. Чаще всего они не выдавали и квитанций, а деревянные палочки (нечто подобное деревенским биркам) с нарезками, которые можно было всегда подделать. Вместе с чиновниками являлись отряды солдат, которые в течение долгих дней ели, пили и свирепствовали в деревне. Крестьяне протестовали. Военные отряды были выгнаны из деревень. Тогда Сабри-паша позвал на помощь албанцев, которым представился выгодный случай отдаться своему любимому занятию — грабежу» (Emile de Laveleye. La peninsule des Balcans. Paris, 1886, t. II, pp. 209-210).

Старая система откупов, более выгодная для правительства, так как она избавляла его от хлопот собирания податей, была опять восстановлена. Финансовые реформаторские попытки правительства кончились полным фиаско, что констатируется и высшими турецкими чиновниками. Великий визирь Мехмед-Кепризли-паша, после поездки в Болгарию и Македонию, пишет в своем докладе султану в июне 1860 года: «Собирание десятины, устройство сельской полиции, состояние дорог служат поводом к вполне справедливым жалобам со стороны всех ваших подданных без различия» (Engelhardt, I, 65). В 1861 году выходит новый фирман, опять с обещанием преобразовать податную систему, который не только остался мертвой буквой, но дал [677] повод турецкому правительству в замен предполагаемой услуги населению поднять легальный процент десятины с 10 до 13 1/2. Откупщики продолжали собирать эту возросшую подать, как и раньше. Вот почему мы видим в проекте реформ, предложенном английским посланником в 1867 году, требование «уничтожения откупной системы собирания податей и замещения откупщиков чиновниками, тщательно подобранными и строго контролируемыми» (Там же, I, 190-191).

В 1876 году, после герцеговинского восстания, вызванного также, главным образом, притеснениями бегов и откупщиков, турецкое правительство снова издает фирман о реформе податной системы. Как мало он применялся, показывает то обстоятельство, что, два года спустя, новый султан Абдул-Гамид издает на имя великого визиря Махмуд-Недим-паши новый фирман с той же целью: «Независимо от уничтожения прибавочной трети десятины» (эта треть была установлена султаном Абдул-Азисом), фирман признавал необходимым «принять еще меры к тому, чтобы предупредить произвол со стороны откупщиков при собирании десятины и обеспечить наше земледельческое население от разорения». Однако эта система десятины с прибавочной третью продолжает существовать и поныне точно так же, как и институт откупщиков.

Как отражается эта система на интересах земледелия в Македонии и сколько она содержит в себе несправедливого и возмутительного, можно видеть из следующего письма корреспондента французской торговой палаты в Константинополе, посланного им из Монастира (Битоля). Он описывает собирание десятины с винограда, но тоже самое, только с более сгущенными красками, можно было написать о десятине и с прочих продуктов. «К назначенному откупщиком дню начинается уборка винограда... Женщины и дети, вооруженные ножами и корзинами, рассыпаются по виноградникам; мужчины собирают виноград в сосуды и нагружают их на животных или на повозки. По выходе из виноградников, они все отправляются по одной и той же дороге для более верного контроля. Они останавливаются возле одной ильши. Там, под тенью дерева, расположился на пестром ковре откупщик и его помощник, сопровождаемые неизбежными жандармами и варителем кофе (кафеджи), без которого турок не может обойтись. По мере того, как навьюченные животные подходят, [678] агенты откупщика, как люди, привыкшие обходиться без весов и меры, поднимают руками посудины и определяют вес, стараясь, конечно, никогда не ошибаться в невыгодную для себя сторону. И хотя бы несчастный крестьянин протестовал, в конце концов решающее слово — за откупщиком, который я отмечает своим тростниковым пером какой ему угодно вес.

Когда у него список закончен, он тут же, на месте требует уплаты. Тогда-то и начинаются самые сильные протесты. По закону он имеет право лишь на десятую часть; по так как за виноград приходится платить не натурой, а деньгами, откупщик ловко умеет пользоваться этим обстоятельством. Он отлично знает, что, вследствие хорошего урожая на виноград, он не стоит дороже 20-25 пиастров за 100 турецких ок. Это для него ничего не значит: он оценивает виноград в 35-40 пиастров, что на 2/3 увеличивает его барыши в убыток бедному крестьянину... Произвол может вызвать только недовольство. Поэтому нередко приходятся слышать, как болгарские крестьяне говорят между собою: «мы работаем только для обогащения откупщиков. Придет ли когда-нибудь день нашего избавления”! (Lettre de Monastir (Bulletin mensuel de la Chambre de commerce francaise de Constantinople, 30 Nov. 1892, pp. 12-13))

Решительно то же самое говорит о десятине французский вице-консул того же города Монастира — Шублье. «Плохая система собирания податей часто является причиной гибели продуктов. Крестьянин не имеет права перевозить свой хлеб на гумно, пока не прошел откупщик. Очень часто последний опаздывает на целые месяцы, наступают осенние дожди, хлеб начинает проростать в плохо сделанных скирдах, и урожай пропал (Rapports commerciaux des agents diplomatiques et consulaires de France. (Moniteur officiel du commerce, 1901, № 66)).

Чтобы понять, каким бичом являются для населения откупщики, нужно заметить, что чаще всего они рекрутируются из среды турецких бегов и «чифликчи». Правда, на торгах, которые происходят в административном центре, всякий имеет право конкуррировать. Но так как торг производится устно, христиане избегают участвовать в нем, чтобы не навлечь на себя мщения бегов. Последние заранее распределяют между собою податные участки, и заранее известно, кому какой участок попадется, тем более, что власти всегда находятся в тайном соглашении с откупщиками. От этого страдают, конечно, и [679] интересы фиска: благодаря соучастию властей, назначаются ничтожные цены, — но больше всего страдают интересы населения, которому одновременно приходится терпеть от эксплоатации бегов, и как частных хозяев, и как представителей власти. Сопровождаемые стражей вооруженных албанцев, они переходят из деревни в деревню, живя на счет крестьян, угрожая их жизни и чести их жен и дочерей. Вот один из многочисленных фактов, который мы берем из одной корреспонденции из Тетово, напечатанной в македонском омргане «L’Effort». «Казим-бей, откупщик десятины в деревне Савотинцы, отправился собирать десятину с большой свитой и с Гали-эфенди, поручиком действующей армии в отпуску. После многочисленных насилий и безобразий, они вырвали из рук матери молодую девушку Русску Георгиеву, заперли ее в комнату и, опозорив ее сами, отдали несчастную девушку в руки сопровождавших их солдат. Несчастная четырнадцатилетняя девушка умерла от стыда и боли. Старейшины деревни отправились в Салоники жаловаться вали» (L’Effort (Feuille macedonienne. Geneve, 15 Avril 1900, р. 3). Но с этой мрачной стороной турецкого режима мы обстоятельнее познакомимся ниже, — теперь же приведем несколько фактов, показывающих, как македонские беги делаются собственниками. Мы заимствуем эти факты из книги молодого французского путешественника — д’Эспанья (Pierre d’Espagnat. Avant le Massacre. Paris, 1902, pp. 347-349. В беллетристическом очерке д’Эспанья приводит ряд действительных фактов, собранных им в Македонии в 1901 году. После Македонии д’Эспанья посетил Африку, где и упер 1 августа 1902 г.).

«Мусса-Чауш заставил крестьян Габровцы построить себе замок. Последние, после нескольких жалоб, добились ареста смелого Чауша. Но брату этого последнего, Руан-Чаушу, удается насилием и побоями заставить крестьян подать прошение в пользу арестованного, где они заявляют, что они добровольно согласились на работу и что за нее им уплачено. Здесь происходит маленький инцидент, свидетельствующий о личной вражде между турками. Каймакам не переносит Руан-Чауша и, получив прошение, разрывает его, как выманенное насилием. Но Руан не считает себя побежденным и еще теперь продолжает свои насилия над крестьянами, чтобы добиться при их помощи освобождения своего брата.

«Другой случай. Исни-бей из Коларово хотел заставить болгарского священника Андона Балджиева вымолотить ему хлеб. [680] После отказа священника, Исни-бей бросается его бить и запарывает его. Спрошенный по этому поводу вади ответил английскому консулу сэру Биллиоти, что распорядился об аресте виновного, но последний и до сих пор разгуливает на свободе. Подобные случаи встречаются на каждом шагу.

«Нередко турок, уверенный в своей безнаказанности, благодаря своему положению и связям, объявляет себя без всяких поводов хозяином той или иной деревни, превращая ее в свой «чифлик». Спокойно усевшись на расстоянии выстрела, поставив свой карабин между ног и с длинным чубуком во рту, он следит за работой своих рабов... Известен скандальный захват деревни Сарай (Струмицкий округ) Джевед-беем. Так же поступил Галил-бей в деревне Робово, Нусси-бей — в Луково, Гамди-бей из Салоник — в деревнях Нарише, Ново-Село, и пр., и пр. Такова история 377 чифликов Солунского санджака».

III.

По оффициальным источникам десятина, или, правильнее, восьмая часть всех земледельческих продуктов, приносит ежегодно турецкому правительству 4.100.000 турецких лир, т.-е., приблизительно, 35 миллионов рублей, что составляет 2/9 всех доходов турецкой империи (Бюджет 1898 г.: доходы — 18 1/2 миллионов турецких лир, а десятина (13% сбора) — 4,1 миллиона турецких лир). Но сумма, забираемая у населения, — гораздо больше, ибо очень значительная часть остается в кармане чиновников и откупщиков.

Один из ускюбских вали, бывший визирь Галил-Рифаат-паша, хотел ввести некоторый порядок в собирание десятины при помощи одной очень простой и в то же время очень действительной меры. Он решил допустить в качестве конкуррентов на торгах по откупу десятины сами деревни в лице их общинных советов, за которыми признавались в данном случае права юридической личности и которым давали известное предпочтение пред другими конкуррентами. Места, где эта мера была проведена, освободились от ненавистных откупщиков. «Деревни вздохнули свободно, — пишет «Le Mouvement macedonien», теперешний заграничный орган македонских организаций. — Для земледелия наступил период относительного благополучия. С другой стороны, и доходы казны заметно [681] повысились. Общинные советы регулярно платили назначенные суммы до последней копейки. Все содействовало тому, чтобы это положение дел осталось постоянным. Но этого не случилось. Реформа затрогивала интересы откупщиков, которые все до одного являются влиятельными бегами. Они работали так ловко, что после двухлетнего существования новый режим был заменен опять старыми вековыми злоупотреблениями. У общинных советов было снова отнято право принимать участие в торгах» (Le Mouvement macedonien, 20 Aout 1902, p. 3).

Кроме десятины, македонскому крестьянину приходится платить подати на дороги, на государственные школы, сбор со скота и, наконец, так называемый «харадж», т.-е. откупной военный сбор. Эта подать, накладываемая исключительно на мужчин-христиан, дала в 1898 году 886.000 турецких лир. По закону ее должны были платить лишь взрослые люди от двадцати до шестидесяти лет, а между тем ею облагают и детей, а часто и мертвых. Если принять во внимание все различные подати, которые приходится платить турецкому и, в частности, македонскому крестьянину, то от валового продукта ему останется всего третья часть. И в самом деле, 33 1/3 % он отдает чифликчи, в качестве арендной платы; 13% составляет десятина; другие налоги и сборы доходят в общем также до 13% (Nicolaides, p. 86).

Среди последних 5% с валового дохода составляет сбор на проведение и содержание дорог. Однако, эти деньги никогда не идут по назначению. Они попадают в «данандину бочку с солидными обручами, но без дна», как Марк де-Жирарден называет турецкий бюджет. «Суммы, собранные в Валлонской каази (округе) только на дороги, — писал французский вице-консул из Валлоны в 1896 году, — восходят до 1.700 тур. лир, т.-е. 40.000 фр. в год. С момента нашего приезда в город, мы напрасно искали следов употребления хоть одного пиастра на эту цель. Деньги истрачены на другие потребности, а дороги остаются в том же положении, как их создала природа и испортили люди». Впрочем, достаточно быть в турецкой столице и ходить по ее узким и грязным улицам, где человек каждую минуту рискует сломать ногу о торчащие камни, чтобы составить себе понятие о том, что должны представлять собою провинциальные города и в особенности деревни. [682]

Так же мало доходят по назначению и другие сборы. Главным образом они идут на непроизводительные расходы. Расходный бюджет 1898 года, восходящий до общей суммы 412 миллионов франков, распределяется так: цивильный лист султана берет 20 миллионов фр., армия — 101 милл., государственный долг — столько же, жандармерия — 23 миллиона, тогда как на министерства народного просвещения, земледелия, торговли, общественных работ, почт и телеграфов и иностранных дел тратится вместе 38 миллионов франков.

Как известно, Турция — одно из государств, чаще других прибегавших к займам, главным образом внешним, но отчасти и внутренним. С глубокой наивностью турецкое правительство верило, что достаточно поставить «туру» (государственную печать) на бумаге, чтобы она принималась за звонкую монету. Когда в 1840 году турецкое правительство выпустило первые ассигнации «кайме», оно обратилось к иностранным правительствам с циркуляром, который остается курьезом в финансовых отношениях Европы. Турецкое правительство просило европейские государства пригласить своих подданных считать турецкие ассигнации «без всякого страха и сомнения за настоящие деньги» (Engelhardt, t. I, р. 72). Несмотря на уверения Турции, финансисты придавали этим бумажным знакам, за которыми не стояло никакого металлического запаса, столько же цены, сколько и обыкновенной бумаге, и Турция, — до устройства правильного европейского контроля над ее финансами, — трижды объявляла государственное банкротство. В настоящее время турецкий государственный долг доходит до почтенной суммы 2.705 миллионов франков (Et. Thery. Les finances ottomanes. Paris, 1901, p. 83).

На что идут эти займы, можно судить по только-что произведенной конверсии так называемого таможенного займа. Она дала 41.400.000 франков остатка, но оказывается, что эта сумма уже распределена заранее. Мы нарочно приводим все подробности распределения этой суммы, потому что они косвенно бросают свет на внутреннее состояние оттоманской империя. Из 41 миллиона 500.000 назначено в уплату некоторым поставщикам армии; 276.000 — на уплату жалованья за прошлые месяцы немецким чиновникам в Турции; 41.400 франков — на жалованье чиновнику-французу, который покидает Турцию; 1.449.000 — на уплату платежей двух сроков по долгу [683] Тубини-Лорандо; 34.500 обещаны одному немецкому археологу, «обиженному» курдами; 920.000 фр. — известному оружейному заводу Армстронга; 1.840.000 — на уплату гарантии железно-дорожной компании Сен-Жан-д’Акр — Дамаск; 1.840.000 франков — старый долг «Deutsche Bank». Таким образом около 7 миллионов франков уже истрачено. Затем идут бесповоротно обещанные суммы: 8.600.000 франк. по долгу Тубини-Лорандо; 1.840.000 — железной дороге Сен-Жан-д’Акр — Дамаск; 4.830.000 — Армстронгу, что составляет в общем 15.720.000, или вместе с упомянутыми выше 7 миллионами — 22.720.000 франков. Остается 19 миллионов, из которых 14 предназначены на уплату жалованья чиновникам перед байрамом; «остальные пять миллионов, — прибавляет финансовый хроникёр «Temps», — будут скоро поглощены усиленной охраной Македонии» (Temps, 31 Nov. 1902. (Semaine Financiere)). Из всей суммы 40 миллионов на экономические потребности страны пойдет только 3 1/2 милл. гарантии железнодорожным компаниям, а остальное назначается на уплату долгов и содержание армии. Турция живет изо дня в день: она должна делать займы, чтобы платить от времени до времени жалованье своим чиновникам. И несомненно, что после рамазана для последних опять наступят голодные месяцы, что у них особенно развивает любовь к взяткам и незаконным поборам с христиан.

С тем недоверием и презрением к иностранцам, которые красной нитью проходят чрез отношения Турции к Европе, турецкое правительство всячески закрывает двери иностранным капиталам. Получение какой-либо концессии в Турции является целым событием. В начале восьмидесятых годов, в Константинополе, в Топханийском дворце была организована коммиссия, для рассмотрения просьб иностранцев о различных промышленных концессиях. Но она систематически отклоняла все предложения, за что и получила прозвище «коммиссии похоронных процессий». «Мы не хотим создавать великого герцогства Гераклии», — говорил Маник-паша в ответ на предложение одной французской компании поставить на рациональную почву эксплоатацию гераклийских рудников (Gabriel de Charmes. La situation en Turquie (Revue des Deux Mondes, 15 Oct. 1881, p. 756)). Несомненно, европейские капиталисты преследуют, прежде всего, свои капиталистические интересы, но турецкое правительство [684] отказывает, главным образом боясь создавать себе лишние хлопоты. В 1901 году был издан новый, более либеральный устав о концессиях, но будет ли он применяться, — в этом прецеденты заставляют сомневаться.

При этой страшной финансовой анархии и податном гнете, при отсутствии иностранных капиталов и при полной необеспеченности жизни и имущества, экономическое развитие Турция двигается только в тех узко-ограниченных пределах, которые абсолютно необходимы для самого ее существования. Ничтожный шаг вперед стоит невыразимых усилий, громадной затраты труда и средств. Нечего и говорить, что земледелие в Турции находится на самой первобытной стадии, что там нет и тех зачатков индустрии, которые встречаем во всех свободных балканских государствах.

Если мы теперь перейдем к частному случаю Македонии, то увидим, что все оффициальные и неоффициальные представители Запада в этом крае повторяют в один голос: «бедность и разорение отличают этот благодатный, по своему климату и по своим природным богатствам, край». «Фиск убил всякую промышленность», — пишет Бианкони (Carte Commerciale de la Macedoine. Paris, 1888, p. 9). «Страна впадает в бедность и, вместо того, чтобы развиваться, больше и больше погружается в пропасть», — пишет французский консул Валлоны (Moniteur officiel du commerce, 1897, p.p. 471-478). «Повсюду жалуются, как в городе, так и в деревне», — пишет тот же валлонский вице-консул: — «каждый должен обречь себя лишениям и постоянно жертвовать своим будущим. Так, меня уверяют, что многие крестьяне вынуждены съедать хлеб, который назначался у них для посевов. К несчастию земледелие — этот главный источник экономического благосостояния жителей — не находит со стороны правительства ни поддержки, ни внимания. Собирание податей безжалостно» (Там же, 1901, № 77). «Тяжелое бремя податей, откупщиков и ростовщиков парализирует, отчасти, развитие земледелия в нашем округе», — пишет корреспондент французской торговой палаты в Константинополе (Lettre de Monastir (Bulletin etc. 31 Aoot 1893, p. 23)).

Экономическая эксплоатация бегов и откупщиков, гнет административных властей, произвол и бесчинства разбойников — причиной тому, что каждый год десятки тысяч македонцев покидают свою родину, чтобы искать заработка в [685] Болгарии, Румынии, Сербии, Греции, даже Австрии; в то же время плодородные поля Македонии превращаются в пустыни. «Поле между Салониками и Ускюбом, — пишет французский путешественник Милье, — производит то же впечатление, что и изношенная, до последней нитки, куртка стоящего против меня жандарма» (Balgarie et Macedoine (Revue de Paris, 1 Nov. 1902, p. 87)). «Железная дорога проходит, — пишет другой путешественник, Georges Gaulis, — через полупустынную местность. Три четверти Кумановской равнины покрыты травой и тростником. Не более отрадное зрелище представляет и Ускюбская равнина. Культура мака развита в окрестностях самого города, немного дальше — желтеют пшеничные поля, но за полосой в три километра не видно больше ничего. Между тем полноводный в течение всего года Вардар находится к услугам жителей для орошения этого исполинского поля в сорок километров длиною и тридцать — шириною. Окружающие реку со всех сторон горные цепи бывают покрыты снегом до июня, что делает ее полноводной в течение долгих недель. Полная сил, эта чудная страна погибает, убитая разбойничеством и более всего — анархией» (De Salonique a Belgrade (R. des Deux Mondes, 1 Janv. 1888, p. 339)).

Эта крайняя нищета не могла не отразиться и на физическом характере самого населения. «Раса устья Марицы и Вардара истощена больше, чем можно себе представить», — пишет доктор de Sandfort. — Среди этих потомков блестящих македонцев и могучих фракийцев встречаются все признаки физического вырождения» (D-r Barthe de Sandfort. Du service medical dans les travaux de construction de chemin de fer en Macedoine, Paris, 1897, p. 126).

IV.

Знаменитый Гюльханский акт 1839 года, наметивший ряд мер для обеспечения «жизни, чести и имущества подданных, для правильного отправления правосудия и строгого исполнения законов», кончался следующей угрозой по адресу чиновников: «Да падет проклятие неба на тех, которые не будут исполнять новых законов» (L’Effort, 1 Avril 1900, p. 5). Рутина оказалась сильнее платонических угроз. Турецкая канцелярия и теперь остается тем же примитивным учреждением, где отсутствует всякий порядок, [686] где бумаги, без разбору, складываются в висящие на гвоздях мешки, среди которых чиновникам и при добром желания трудно ориентироваться» (G. Stregov. L’intervention europeenne en Turquie. Geneve, 1902). Невежество, продажность и насилия, неуважение к человеческой личности, издевательство над законом остаются и теперь характерными чертами турецкого чиновничества. «Люди, окружающие ваше величество, — писал, в январе 1900 года, зять султана Дамад-Махмуд-паша, — и составляющие класс чиновников, все это — полнейшие невежды» немощные старики, интриганы и обманщики. Они все испорчены до мозга костей, привыкли к лести, взяточничеству, все живут грабежом. Вот почему хорошие и честные люди не могут приблизиться к вам. В какой другой стране существует правительство, подобное тому, каким вы себя окружили? Мыслимо ли, пользуясь такими элементами, обеспечить благоденствие народа? Ваше упорство следовать и далее по этому пути может привести лишь к окончательному разорению нашей страны...» (Реформи (Орган Македонского Комитета). София, 20 января 1900 г.). Иногда, в редкие минуты искренности или же под давлением послов, Высокая Порта сама должна признать деморализацию турецкого чиновничества. В предпрошлом году, константинопольская подцензурная газета, «Levant Herald», напечатала (17 октября 1901 г.) следующее известие: «Чиновники-преступники». Председатель, помощник прокурора и судебный следователь синопского суда смещены с должности за совершенные ими злоупотребления. Подобные же меры строгости приняты против всего судебного персонала Наплузы, в Бейрутском вилайете, за допущенные им незаконные поступки и злоупотребления». Мы могли бы привести характерные сведения о чиновничестве мало-азиатских вилайетов из отчетов английских и французских консулов; но, желая, главным образом, изложить положение Македонии, мы выберем факты из жизни последней страны. К сожалению, о Македонии еще ни разу не публиковалась какая-либо оффициальная переписка, и поэтому мы должны довольствоваться сведениями, собранными случайными путешественниками или корреспондентами иностранных газет. Отметим сначала некоторые распоряжения, свидетельствующие о дикости турецкого правительства. Среди товаров, ввоз которых в Турцию воспрещен, находится порох для охоты, револьверы, пистолеты и пули всех видов. Запрещение этих товаров еще понятно и даже оправдывается страхом перед восстанием; но [687] становится трудным вонять побуждения турецкого правительства, когда оно строго запрещает ввоз всех электрических аппаратов, до телефонов включительно, кроме лишь электрических звонков (Moniteur officiel dг commerce. Paris, 1898, р. 209). Живущим в Константинополе известно, что там нет городской почты: человек абсолютно лишен возможности послать письмо или телеграмму в городе, тем более, что отсутствуют и посыльные. Оказывается, что городская почта уничтожена с 1897 года, так как армянский комитет воспользовался тогда ею для рассылки прокламаций.

Такой же характер дикости носят и действия отдельных чиновников. Болгарский писатель Займов, в мемуаре о болгарском освободительном движении, рассказывает об аресте одного болгарского учителя, на квартире которого полиция нашла «Капитанскую дочку» Пушкина и географический глобус, на котором, к великому негодованию турецкого чиновника, желтая краска Российской империи занимала половину Европы. Эти два факта — книга с военным заглавием и «руссофильский» глобус — были достаточны для ареста учителя. И теперь, нередко, наталкиваемся на такие же факты, свидетельствующие о низком культурном уровне турецких чиновников. «Две болгарские учительницы, — пишет автор статьи в «Revue de Paris», — были брошены в тюрьму, 15 мая 1901 г., потому что полиция нашла у них экземпляр болгарской истории и экземпляр берлинского трактата» (Gaulis, Revue de Paris, 1 Nov. 1902, p. 95).

Однако, не такими дикими, но наивными соображениями можно объяснить действия турецких властей. Другие, более основательные побуждения, руководят их политикой, а именно, жажда мести и еще более могучий стимул — желание нажиться грабежом и вымогательством. Каждый год македонская хроника отмечает десятки фактов, когда турецкие власти создают ложные обвинения против совершенно невинных людей для того, чтобы их потом освободить за большие суммы денег. Между прочим, один случай, доведенный до сведения европейских консулов, имел место, осенью 1901 года, в Сересе. Некий Стамбулиев, уголовный преступник в сересской тюрьме, сочинял ложные документы, исходившие, будто бы, от болгарского комитета. В его распоряжении находилась комитетская печать, шифр и другие средства для подделки. А доставлены они были кем? — турецким судебным следователем и начальником [688] полиции, с помощью которых поток сочиненные письма подбрасывались на квартиры болгар. Только благодаря случайности, эта правительственная фабрика заговоров стала известна болгарскому торговому агенту в Салониках, которому удалось спасти одного врача и двух крупных коммерсантов от смерти, тюрьмы или выкупа. Составленная, по его требованию, коммиссия должна была признать, что с половины апреля до ноября было приговорено турецким судом, сознательно или бессознательно, около тридцати человек на основании документов, подделанных Стамбулиевым. Тем не менее, виновные остались безнаказанными (Revue de Paris, р. 161).

Для турецких чиновников все является предлогом к вымогательству: разрешение на постройку церкви, школы, даже жилища. Чтобы пользоваться правами, которые торжественно гарантированы императорскими фирманами, подданные должны дать «бакшиш» или «рушвет» (подкуп в Турции, как общераспространенное явление, имеет несколько названий), и наоборот, давая рушвет, можно обойти закон и избегнуть исполнения судебного приговора. Мы видели уже, что откупщики десятины составляют одно с властями; последние входят также в соглашение с многочисленными разбойничьими шайками, покровительствуют им, чтобы потом делить вместе добычу. Христиане волею-неволею также постоянно прибегают к рушвету. Во многих случаях успех различных националистских пропаганд в Македонии — болгарской, сербской, греческой, румынской, австрийской — зависит от того, кто в состоянии дать больший рушвет местному начальству. Располагая неотразимым аргументом золота, можно провести в Турцию и запрещенные вещи, и бракованные товары, можно одевать солдат в старую одежду и обеспечивать успех сомнительным финансовым предприятиям. По отчету городской лоттереи в Софии, сделанному недавно в городской думе, выходит, что концессионеры этой лоттереи успели спустить массу билетов в Константинополе, — где их продажа запрещена, — подкупив начальника константинопольской полиции, какого-то пашу и других чиновников. Всем этим господам было обещано, кроме того, месячное жалованье (Препорец (орган демократической партии Каравелова). Софии, 27 ноября 1902 г., стр. 3, столб. 2).

Таким стремлением в незаконной наживе отличаются и высшие, и низшие чиновники. Вот, например, как, по словам [689] греческого публициста Николаидес, турецкие чиновники пользуются для эксплоатации крестьян тем, что закон обязывает последних работать несколько дней в году на исправление дорог. Мы уже заметили, что Николаидес относится благосклонно к центральным властям. И действительно, он начинает свою заметку так: «Мы не верим, чтобы в Константинополе были известны приемы, к которым прибегают чиновники. Мютесариф, т.-е. управитель округа, посылает в какую-нибудь деревню две дюжины жандармов, с приказанием собрать всех работоспособных мужчин для исправления дороги, отстоящей на 50 или 60 километров от деревни. Очевидно, перспектива отправиться в такие отдаленные места смущает крестьян: они не хотят слушаться. Начальник жандармского отряда принимает возмущенный вид и угрожает крестьянам, что погонит их на место назначения при помощи штыков. Тогда начинаются переговоры, заканчивающиеся тем, что несколько жандармов возвращаются с 50-ю турецкими лирами для мютесарифа, с предложением со стороны крестьян, чтобы он нанял рабочих из той местности, где нужно поправить дорогу. На другой день жандармы возвращаются с ответом, что мютесариф согласен, но если ему дадут сумму вдвое больше, — что и делается. На следующий год, мютесариф не решается повторить ту же игру, боясь, чтобы на него не пожаловались в Константинополе; но он прибегает к новому средству. С помощью жандармов, он приводит в деревню около тридцати разбойников-албанцев. Начальник жандармов объясняет крестьянам, что на этот год мютесариф не будет их заставлять работать, и что албанцам приказано построить дорогу. Эти предполагаемые рабочие бродят по деревням целый месяц, отдыхая днем и занимаясь грабежом ночью. Свою добычу они делят с жандармами, никогда не получающими жалованья. Крестьяне в отчаянии не знают, как избавиться от этой язвы. Наконец, они отправляют новую делегацию в мютесарифу с новыми пятьюдесятью лирами и с просьбой избавить их от албанцев, обещая, что они сами построят дорогу. Достойный мютесариф соглашается и вызывает обратно албанцев» (С. Nicolaides, La Macedoine, р. 80).

В громадном большинстве случаев эти действия турецких чиновников проходят без всякой кары. Но если когда-нибудь турецкие власти пользуются полной безнаказанностью, то это в [690] тех случаях, когда, под предлогом розысков скрытого оружия или производства следствия по поводу действительных или же предполагаемых заговоров, они набрасываются на беззащитное христианское население и заставляют его платиться за несколько отдельных лиц. Я не говорю здесь о тех кровавых репрессиях, о тех вспышках турецкого фанатизма, которые время от времени, в течение прошлого столетия, орошали кровью тысяч жертв развалины Миссолонг и Сирии, поля Малой Азии и Болгарии и улицы Константинополя, а о тех систематических и частичных преследованиях, которым часто подвергаются отдельные города и деревни. Что тогда творят представители власти — можно судить по следующей телеграфической жалобе женщин нескольких деревень Солунского санджака, посланной султану 12-го января 1900 года, и копия с которой была передана одновременно всем европейским консулам в Салониках. «Вследствие ложных доносов подстрекателей, с целью представить наших мужей опасными для государства, в наши деревни прибыл, две недели тому назад, начальник солунской жандармерии, Махмуд-паша». Затем следуют имена 12 крестьян, которые подверглись жестоким истязаниям со стороны вышеупомянутого офицера. Между прочим, он заставлял их опускать ноги в кипящую воду, с целью заставить их сознаться в участии в заговоре против государства. Чтобы скрыть следы своих преступлений, Мехмед-паша арестовал еще 25 человек, свидетелей его безобразий. Тут же в телеграмме указаны имена всех этих арестованных, а также виды истязаний, которым они подверглись. Их матери и жены кончают свою длинную жалобу просьбой, чтобы султан заступился за их жизнь (Реформи. Орган Македонского Комитета. София, января 1900 г., стр. 3). Вследствие этой жалобы и, главным образом, по настоянию послов, в Константинополе была назначена коммиссия для расследования действий Махмуда-паши. Но ее настоящее назначение, конечно, — «похоронить дело». Во всяком случае, несмотря на эти коммиссии, возмутительные факты повторяются во всех углах Македонии. Описанный выше случай происходил в Солунском санджаке, а вот что говорилось, немного спустя, в Монастирском: «Некий черкес-разбойник Хаджи-Ноюс, из деревни Ново-Село, указал на 25 крестьян из ближней деревни Ракитницы, как на заговорщиков. Мюдир (военный комендант) из Крушево отправляется 23-го прошлого июня с солдатами в Ракитницы. По дороге [691] он забирает с собой баши-бузуков из четырех мусульманских деревень. Прибывши в Ракитницы, эта шайка убивает восемь христиан и четырех забирает в плен. Потом баши-бузуки сожгли треть деревни, предварительно ее ограбив (Gaulis. Revue de Paris, p. 98).

Правда, Порта отрицает грабежи и насилия своих чиновников, отрицает также и пытки, которым подвергаются заключенные в тюрьмах. Но это ее старый прием. Во время армянских ужасов она также уверяла, что в Малой Азии все в порядке, а в это же время французский военный атташе, полковник Виалар, ехавший исследовать дело об убийстве отца Сальватора, заявлял в оффициальном докладе: «Избиения, которые с такой уверенностью отрицаются Портой и приближенными султана, являются предметом всеобщих разговоров на базарах. Мусульмане рассказывают друг другу различные перипетии кровавой драмы и хвастаются награбленной добычей». Также гордятся и хвастаются своими деяниями турецкие чиновники в Македонии, как видно из следующего факта.

Несколько месяцев тому назад, в парижской иллюстрированной газете: «Les Nouvelles Illustrees», появился снимок с фотографии, свидетельствующий о полном отсутствии всяких человеческих чувств у турецких жандармов. Трое молодых и красивых турецких жандармов, в полной форме, с фесками набекрень, стоят вокруг маленького стола, а на нем, на белой скатерти, находятся их кровавые трофеи — обезображенные ударами сабель головы четырех повстанцев. Как теперь известно, этот снимок был доставлен Голисом, корреспондентом газеты «Temps». «В 1902 году, в Монастире, — пишет он, — среди мусульман находилась в обращении карточка, которая убедительнее всяких рассказов и сильнее всяких оффициальных опровержений. Мне удалось получить экземпляр этого красноречивого изображения» (Revue de Paris, p. 99). «Мое путешествие по стране вызвало у меня ужас и глубокое отвращение, — писал тогда же в одной корреспонденции вышеупомянутый публицист. — Я видел деревни, покинутые жителями, которые скрылись в горы от преследований турецкой полиции и турецких солдат. Ужасы, достойные варварских эпох, совершались под предлогом заставить несчастных крестьян сознаться, что они входят в состав комитетов. В лучшем случае, их так отчаянно секли розгами, что в течение месяцев они [692] не будут в состоянии двинуться с места. Другим вколачивали под ногти заостренные куски дерева, третьих — обливали кипящим деревянным маслом; наконец, насиловали женщин на глазах их привязанных к деревьям мужей». Голис сам видел крестьянина с вырванными ногтями (Там же, стр. 99. Газета, — как видно «Temps», — в которую была послана вышеупомянутая корреспонденция, отказалась напечатать ее, боясь вызвать «несвоевременную агитацию»).

«Тиквешский округ волею судеб, — пишет другой французский путешественник, — сделался театром ужасных сцен. Самые ничтожные подозрения являлись предлогом к постоянным истреблениям христиан. Подозреваемому Христо-Хаджи Попову, из деревни Крецов, сжимали голову винтом. Он сошел с ума. Также сошли с ума Коце Кланков и его дочь Петра Кланкова, первый — от неистовых побоев, а вторая — от ужасов, которые творились над ней жандармами. Учитель деревни Извор, Гевгемийского округа, был убит полицейскими, когда выходил из дому. Александр Стоянов, учитель деревни Неготино, убит также агентами правительства на пороге своей квартиры. Сын крестьянина, Кристо Клинчаров, умер в Резово от побоев, а болгарский священник в Разобиле был буквально посажен на кол. Американский миссионер Бир (Beer) видел, как полицейские власти в Килвиче обливали горячим маслом одного молодого человека, который подозревался в переносе почты комитета. В деревне Боянчища двадцать-одного крестьянина полицейские секли розгами, в присутствии он-баши (фельдфебеля) Омера и унтер-офицеров Муса и Селим-Чауша. Одна женщина умерла в Команичево под ударами Селим-Чауша. В Чемерско одна молодая девушка была изнасилована пятнадцатью жандармами и брошена умирающею. Над Митре Пано Янковым была проделана следующая пытка: он был повешен головой вниз, с руками, связанными за спиной в течение нескольких часов»... (D’Espagnat. Avant le massacre, p.p. 350, 351) Мы заканчиваем на этом факте скорбный список д Эспанья и заключим рассказ несколькими словами о турецких тюрьмах. Заметки английского публициста Диллона о состояния малоазиатских турецких тюрем привели в ужас общественное мнение Англии. Не лучше и македонские тюрьмы — старые, мрачные и сырые здания, покрытые грязью и кишащие паразитами, с удушливой, отвратительной атмосферой, как от перенаселения, так и от отсутствия удобств для самых элементарных [693] отправлений заключенных. «Тюрьма переполнена арестантами, — пишет салоникский корреспондент «Mouvement Macedonien». — Больше трехсот человек ждут приговора. Их положение отчаянное: они подвергаются ежедневным пыткам. Несколько дней тому назад, немецкий вице-консул г. Падель добился разрешения посетить вместе с одним пастором тюрьму. Трудно передать весь ужас того, что он рассказывает. Больше всех пыткам подвергались заключенные из Россово, Тегница иТиквеша: некоторым из них жгли ноги. Беременная жена Коне Дарварова, вследствие побоев, родила несколько дней после поступления в тюрьму Эди-Куле и умерла в ужасных муках» (Le Mouvement Macedonien. Paris, 20 Juillet 1902, р. 4). Другим фактом, свидетельствующим об ужасных порядках, господствующих в турецких тюрьмах, является убийство болгарского учителя Михова. Над этим делом стоит остановиться еще и потому, что в его расследовании принял участие и ускюбский французский консул Шублье.

Михов был арестован в Кюпрюли в апреле 1901 г., по обвинению в том, что он состоял председателем местного македонского комитета. Привязанный к хвосту лошади и закованный в кандалы, он должен был пробежать, под ударами солдат, девять часов из Кюпрюли до Ускюба. Здесь он был брошен в тюрьму Куршумли-хан и в течение трех недель подвергался постоянным допросам и пыткам, о чем свидетельствуют его соседи и один друг, который был допущен раз на свидание. Это продолжалось до 5 мая — дня его смерти. 5-го мая, в пять часов утра, когда все еще спали, из камеры Михова донесся шум, раздался выстрел револьвера, и опять вся тюрьма погрузилась в гробовое молчание. В десять часов является судебный следователь с тремя, им же подобранными врачами и составляет акт о самоубийстве. В этом документе констатируется, что у Михова нашли рану от пули по средине лба, пальцы левой руки были покрыты следами пороха, а правой — высохшей крови. Но когда уже труп находился в церкви, французский консул заметил, что рана направлена сверху вниз и что предполагаемые следы пороха — не что иное, как чернила, которые тут-же на месте Шублье снял мокрой салфеткой (Mouvement Macedonien, 6 Juin 1902, pp. 4-5).

Вот — так называемая оффициальная Турция. Но на ряду с представителями закона, или, правильнее сказать, [694] естественным дополнением и продолжением турецкой администрация являются разбойничьи шайки, убийства и грабежи которых парализуют всякое развитие турецкой провинции.

V.

В 1884-1885 году покойный бельгийский экономист и филантроп Эмиль де-Лавелей начал в английской печати кампанию по поводу разбойничества в Македонии. Он указывал, между прочим, на жестокости, совершенные одной разбойничьей шайкой в деревне Зеленище, недалеко от Кастории. Эти сведения были напечатаны в «Pall-Mall-Gazette». В нумере «Times»’а 19-го января 1885 года был помещен ответ турецкого правительства. Оно не отрицало, что было «кое-что», но слагало ответственность за эти шайки на греков и болгар, из которых, будто бы, они состояли.

В другой статье Лавелей указывал на действия другой шайки, заключавшей около трехсот человек, которые напали на деревню Ореше и подвергли пыткам многих жителей, и между прочим двух женщин, Вельховску и Видочку, чтобы узнать, кто — самые богатые жители деревни и где они прячут свои богатства. Снова в «Times», 16-го апреля 1885 года, появилось письмо, на этот раз салоникского вали Гахиб-паши. Он уменьшил число разбойников до ста и заявил, что, по имеющимся у него сведениям, это были болгаре и албанцы, — другими словами, — турки за эти шайки не ответственны (Laveleye. La Peninsule des Balcans, t. II, p. 396).

Это — обыкновенная система защиты турецкого правительства: сначала оно отрицает факты, а когда их очевидность становится вопиющею, — старается сложить ответственность на других. Однако этим его собственная ответственность ничуть не уменьшается, ибо остается несомненным тот факт, что турецкое правительство не в состоянии обеспечить жизнь своих подданных. Даже больше: попытки немногих отдельных управителей положить конец этой язве разбойничества обречены на неудачу. Общественно-политические условия в Турции так сложились, что разбойничество является как бы оффициально признанной привилегией господствующего племени, уничтожить которую правительство не решается из страха сделаться непопулярным. Хорошим доказательством этому является [695] деятельность Галил-Рафаата-паши. Мы уже упомянули выше, что этот разумный администратор, в свою бытность губернатором Монастирского вилайета, совершил удачную реформу собирании десятины, которая затем была отменена ив-за сопротивления бегов. Так же точно он должен быть отказаться и от другой реформы, которая, при проведении до конца, сократила бы разбойничество до минимума. Галил-Рафаат-паша задумал организацию смешанной жандармерии, т.-е. состоящей из магометан и христиан. Власти роздали христианским деревням оружие, по штуке на каждые пять домов. Таким образом, христиане получали возможность защищаться от нападения шаек. С своей стороны, губернатор Монастира энергично взялся за их преследование. Меньше, чем в шесть месяцев, на площади перед монастирским управлением было казнено около восьмидесяти разбойников (G. Stregow. L’Intervention etc., р. 178). Эти две меры — создание полиции из христиан и преследование шаек — привели к тому, что разбойничеству в Монастирском вилайете был положен конец. Но протесты влиятельных туров, интриги чиновников, живших доходами от шаек, наконец, боязнь центральной, власти, чтобы болгары не воспользовались выданным оружием для политических целей, заставило Порту сместить Галил-Рифаата и отнять оружие у христианских деревень, а исчезнувшие шайки опять начали появляться по деревням. В одном 1895 году, по оффициальным данным, турецкая жандармерия преследовала — без успеха, конечно, — около ста пятидесяти разбойничьих шаек. Число же действующих по одиночке разбойников превышает эту цифру. Лишь в 1895 году статистика отмечает для всей Македонии около четырех тысяч вооруженных нападений с убийством и грабежом (Nicolaides, La Macedoine, p. 87), и это в стране, население которой — около двух миллионов! Разбойничьи шайки как бы распределили македонскую территорию на участки; каждая из них действует в своем участке, нападает на деревни, уводить их жителей и выпускает их лишь за большой выкуп. Когда же жители не могут уплатить выкупа, разбойники вновь нападают на деревню, грабят, жгут, позорят женщин и забирают, что попало.

В конце 1900 года, в Тетовском округе действовала знаменитая своими подвигами шайка под предводительством Газир-Качака. Вот некоторые из его преступлений. В июле [696] он является в деревню Долне-Яговице, призывает в себе старосту деревни и приказывает ему принести 15 турецких лир, угрожая в противном случае смертью. Староста, не найдя этой суммы, вернулся в Газир-Качаку, сопровождаемый несколькими турецкими крестьянами из этой же деревни, которые обещали старосте заступиться за него перед разбойниками. Это заступничество не избавило крестьянина от пули рассердившегося Газир-Качака. Несколько дней после этого тот же разбойник является в деревню Дув и требует у жителей 60 турецких лир. Они принесли ему только 25 и несколько десятков пар мягких кожаных сапогов, деланных самими крестьянами. Газир-Чауш не удовольствовался этим: он заявил, что каждый возвращающийся издалека в деревню македонец должен заплатить ему по пяти турецких лир. Первому возвращавшемуся, некоему купцу Новачову из деревни Леуново удалось избавиться от этого налога, благодаря заступничеству сопровождавших его турок. Менее счастливым оказался, несколько дней спустя, крестьянин из той же деревни, Стоян Андреев. Он возвращался из Константинополя, где пробыл семь лет ради заработка. Когда ему оставалось всего несколько верст до родной деревни, Андреев был схвачен разбойниками Газир-Качака возле деревни Влахиница, ограблен совершенно и уведен в ближайшую деревню Лешница. Отсюда Газир-Качак дал знать матери несчастного Андреева, что если в продолжение трех дней она не принесет ему 25 лир, ее сын будет расстрелян. Когда она, после долгих усилий, нашла часть этой суммы и явилась в назначенному месту, ее сын был уже мертв. В августе того же года Газир-Качак является в деревню Никифорово и требует от крестьян 60 лир, а когда они не могли ему дать их, он в гневе сжег несколько скирд крестьянского сена. Такими же злодействами отличался Газир-Качак и в сентябре, и в октябре. По соседству с ним действовали в том же Тетовском округе шайки под предводительством Ислам-Гаирани, Бале-Качава и др. (L’Effort, Geneve, 1 Janvier 1901, p.p. 12-13).

В Монастирском вилайете прославился другой предводитель шайки, Бильял-Баланца, который уже в течение тридцати лет наводит ужас на жителей. Исчезнув во время правления Галил-Рифаата-паши, он опять явился, после отозвания этого энергичного усмирителя разбойников. «Я помню, что он [697] терроризировал деревни еще в моем детстве, — пишет один македонский деятель. — Месяц тому назад, Бильял-Баланца явился вместе со своими товарищами в деревню, Смилево и, ограбив многие дома и церковь, забрал с собою в плен шестнадцать крестьян. Для их освобождения он потребовал большого выкупа. Оставшиеся в деревне крестьяне отправили депутата к монастирскому вали, требуя его заступничества. Тот им посоветовал, — зная кровожадность Бильял-Баланца, — отнести ему как можно скорее назначенную для выкупа сумму» (S. Vedar. Le mouvement revolutionnaire Macedonien (L’Humanite Nouvelle, Paris, Janvier 1901, p. 6). Подвиги Бильял-Баланца дошли и до европейских консулов; по настоянию последних и вследствие постоянных жалоб христиан, турецкие власти приняли, наконец, меры для преследования его шайки. В начале августа Бильял-Баланца во главе 120 разбойников направился к деревне Пареки, в Дебрском округе. Предупрежденные пастухами, крестьяне покинули деревню, за исключением нескольких стариков. Забрав все, что было в домах, разбойники обратились в оставшимся жителям с угрозой, что если в течение двух дней они не соберут определенной суммы денег, все дома будут сожжены. Но в это время бежавшие крестьяне успели потребовать вмешательства начальника полиции Тагир-Бутко из ближайшей деревни Пейраница. Вооружив крестьян и подождав прихода военного отряда из Дебра, Тагир-Бутко окружил деревню Пареки. Сражение продолжалось несколько часов. Наконец, разбойники успели пробиться через ряд крестьян и солдат, оставив на месте убитыми пятьдесят человек, в том числе самого Бильял-Баланца и еще одного легендарного предводителя шаек, Тагир-Толла (Le Mouvement Macedonien, Paris, 20 sept. 1902, p. 7). Этот-то Тагир-Толла и является автором знаменитого «послания» к жителям деревни Галиченик. Мы его приводим целиком, так как оно может служить характеристикой приемов турецких разбойников в Македонии.

«К знатным людям Галиченика!» — так начинается этот интересный документ. — «Поклон вам всем. Вы мне должны по подписанной вами же записи 1.000 лир. Теперь я требую эту сумму. Постарайтесь отыскать меня и принести деньги, но без шума. В противном случае, предупреждаю вас, вам придется раскаяться: вам известно, кто я такой. Что станется с вашими 50.000 овец и 2.000 голов крупного скота, если [698] вы мне не принесете эти деньги? Как вы осмелитесь тогда показаться вне деревни? Если мне не удастся вас забрать, — убить то я всегда могу. Или вы надеетесь на защиту ваших сторожей? Может быть, вы думаете, что аги и беги вам будут покровительствовать? Наплевать мне на бегов и на аги! Помните хорошенько: вы должны отыскать меня или в лесу, или в моем замке, чтобы со мной рассчитаться. Не воображайте, что от этого долга вы можете избавиться: я вас всегда отыщу» (Le Mouvement Macedonien. (Un document sur le brigandage en Macedoine). Paris, 20 Aout, 1902, p. 1).

Этот турецкий Картуш не подозревал, что, спустя несколько недель после его гордого вызова, он падет от пули одного из этих крестьян. Но на смену убитых или арестованных разбойников являются новые силы. Разбойничество, при той страшной нищете, которая господствует в Македонии среди христианского, как и мусульманского земледельческого населения, является своего рода промыслом. С другой стороны, как мы видели, турецкие власти, за редкими исключениями, покровительствуют и даже способствуют организации этих разбойничьих шаек, как противодействующих распространению революционных македонских дружин.

Многие из разбойничьих шаек, действующих в северной и западной Македонии, состоят из албанцев. Это дикое горское племя, напоминающее своим обычаем, — обычаем кровавой мести («бесса»), — корсиканскую «вендетту «, живет почти независимо в своих неприступных деревнях и замках. Отсюда, под предводительством начальников различных «родов» — у албанцев сохранилось еще родовое устройство, — они спускаются в равнины и грабят города и деревни Старой Сербии и Македонии. Турецкое правительство по отношению к ним еще бессильнее, чем по отношению к самим туркам. Оно даже заискивает перед албанскими бегами, рассчитывая на них в борьбе с христианским элементом. Для него в Македонии они играют роль курдов в Малой Азии. Султан делает им особую честь, держа в своей дворцовой гвардии отряд албанцев; старые разбойники-беги принимаются с большими почестями в Константинополе и награждаются орденами и чинами. Албанцы — всесильны, в чем можно было убедиться недавно, когда консул великой державы, несмотря на поддержку турецкого правительства, не мог занять своего поста в Митровицах, вследствие сопротивления албанцев. [699]

При той постоянной вражде, которую турки проявляют к христианам, трудно провести границу между мирным турецким населением и разбойничьими шайками. Турок, еще с юных лет привыкший смотреть с презрением на христианскую чернь, упражняет свой героизм — «бабайшльк», как говорят турки, — над беззащитными христианами. Молодые турецкие «кабадаи» считают признаком героизма обижать без всякого повода христиан и вызывать их на драку. Когда же у этого обыкновенного мусульманина-обывателя по тем или другим поводам просыпается фанатизм и дикие инстинкты, он делается кровожадным зверем. Д’Эспанья описывает одну из этих мрачных сцен, заставляющих читателя дрожать от ужаса, и в которых жестокость и цинизм смешиваются с какими-то утонченными инквизиторскими приемами. Сцена происходит в сумерках, около одной деревни Лайна, на турецком склоне Родопских гор. Две молодые девушки являются на свидание со своими женихами. Но вместо последних им на встречу выходят два турка из соседней деревни, которые давно ухаживали за красивыми болгарками. Последние сообразили, какую ловушку устроили им оба переодевшиеся турка, только очутившись в их руках. Начинается отчаянная борьба, в которой, конечно, победа остается на стороне сильного. Однако раньше, чем отпустить девушек, один из турок с рассчитанной жестокостью потянул к себе свой плащ, брошенный недалеко от того места, где он находился, и который лежал, казалось, на маленькой куче сухих ветвей. Тогда, в страшном ужасе, обе девушки заметили два человеческих лица с глазами, выходящими из орбит и со ртами, затянутыми большим платком. Два тела лежали одно возле другого, крепко перевязанные веревками, которые не позволяли им двигаться. «Подходи поближе! — сказал, смеясь, Савфет одной из девушек: — Узнаешь ты своего?» — Это были их женихи, место которых заняли, при помощи своей цинической и жестокой ловушки, оба турка.

В чем же заключаются причины того, что, несмотря на реформы, предпринимаемые, время от времени, турецким правительством, анархия в империи не прекращается?

X. Г. Инсаров.

Текст воспроизведен по изданию: Турция и Македония. Исторический очерк // Вестник Европы, № 4. 1903

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info