-

БЕЛГРАД

(Путевые наброски).

По дороге из Софии в Белград, куда ни взглянешь, кругом горы. Железнодорожный путь все время идет зигзагами. Иногда раздается гулкий грохот: это поезд проезжает туннель.

Луна светит довольно ярко и я имею возможность созерцать пробегающие передо мной новые места. Удивительное дело! Когда в вагоне места все заняты и протянуться негде, тогда страшно хочется спать. А вот теперь я ехал совершенно один в купе, имел полную возможность протянуться... и сна нет. Любуюсь суровыми видами Западных Балкан.

Но вот Цариброд — последняя болгарская станция. Через 15-20 минут мы были уже в Сербии.

Ко мне в купе явился сербский таможенный солдатик, который упорно искал в моем чемодане табак и папиросы, несмотря на мои уверения, что я — человек некурящий.

Вот замелькали черепичные крыши домов Пирота, города, известного выделкой различных кустарных изделий и ковров. [158]

В 1885 г. здесь был бой между болгарами и сербами, которых втравили в эту авантюру милые друзья славян — австрийцы.

Горный ландшафт теперь оживился серебряными водами речки Нишавы, протекающей вблизи железнодорожного пути.

Начало рассветать. Мы приближались к старинному сербскому городу Нишу. Горы заметно понижаются. Ниш весь утопает в садах.

По платформе разгуливают сербские жандармы в синих мундирах с розовыми погонами и таковыми же околышами на фуражках. Покрой обмундирования очень схож с нашим.

Тут же разгуливают несколько солдат в колпакообразных шапках с вдавленным дном.

От Ниша дорога шла широкой долиной.

У станции Алексинац вагонетки подвесной железной дороги двигались взад и вперед от завода, видневшегося вдали у подошвы горы. У станции Ягодин — большой цементный завод. Далее почти на всех станциях — целые груды свекловицы. В открытых вагонах, на грузовых платформах, на земле, между рельсами, словом, везде вся площадь станций была усеяна свекловицей. Точно свекловичный град выпал! Как я узнал, вся эта свекловица отправляется на Белградский сахарный завод.

Едем теперь долиной р. Моравы. Вдали на севере виднеются силуэты Голубиных и Черных гор.

Иногда поезд пролетает между отвесно стоящими каменистыми скалами. Кое-где виднеются каменоломни. Везде селения утопают в садах. Поля засеяны кукурузой.

Недалеко от Белграда начинаем проезжать сквозь массу туннелей, из которых два были настолько длинны, что во всех вагонах зажгли фонари.

Прокатили мимо гористых парков: справа Топчидер, слева Кошутняк и через 5-10 минут прибыли на Белградский вокзал.

Видно, все сербские железные дороги строили австрийские и венгерские инженеры. Сигнализация — везде по австрийскому образцу; паровозы — с венгерского завода в Араде; вагоны — австрийских и венгерских заводов.

Болгария, та австрийских рук уже давно не подпускает к своей промышленности и железные дороги там строят... немцы. Паровозы — немецкие, вагоны — тоже. [159]

С такими печальными мыслями я вступил в Белград (по-сербски пишется Београд).

Первые впечатления не важны: улицы плохо вымощены и грязны.

Остановился я в «Hotel de Paris», старой гостинице, которая здесь пользуется хорошей репутацией.

Опять старая история! По-русски понимают очень плохо, а по-немецки — свободно. О славяне, славяне!...

Не знаю, анекдот это или факт, но мне рассказывал один консул, что на каком-то славянском съезде члены его долго не могли столковаться между собой из-за различия в наречиях. И когда председатель съезда предложил разговаривать на более всем понятном наречии, то все сейчас же заговорили... по-немецки, продолжая с пеной у рта защищать славянские интересы на языке германцев.

В номере у кнопки звонка висит табличка и на ней обозначено:

До собарицы — 1

До собног келнера — 2

До портира — 3

Момка, што чисти обучи и одело — 4

Русскими буквами написанное, конечно, легко разобрать и понять, но если бы я эту же табличку изобразил сербским алфавитом, состоящим из смешанных букв русских, латинских и кириллицы, то прежде, чем точно уразуметь эту таблицу, надо подумать долгое время. Висящие рядом таблички на французском и немецком языках помогают быстро разобрать эти сербские надписи.

Час был обеденный. Я пообедал внизу в ресторане, где кормят очень хорошо и очень дешево, но опять-таки по-русски ни слова не понимают.

Хотя я не спал всю ночь, но всё же мне хотелось использовать вторую половину дня, прогулявшись куда-либо за город. Как на самую ближайшую и красивейшую местность мне указали на парк Топчидер.

Сел в вагон, на котором красовалась надпись: «трамваи града Београда» и за 20 пара (сантимов) в полчаса докатил до Топчидера.

Если вам приходилось когда-нибудь видеть большой запущенный парк старинной дворянской усадьбы, где давным-давно перестали [160] заботиться о благоустройстве, то мне совершенно не нужно описывать запущенные красоты Топчидера.

Грустно смотреть на вековые деревья, о которых никто не заботится, и на почерневшие статуи и колонны, поросшие мохом. Дорожки и аллеи давно уже не выравнивались и ходить по ним не безопасно: на некоторых местах можно свихнуть ногу. Но воздух здесь — дивный.

Соседний горный парк Кошутняк, где в 1868 г. был убит князь Михаил Обренович, находится в совершенно диком состоянии.

После прогулки я сидел в кафе, около трамвайной станции. Невдалеке по аллее взад и вперед носился галопом на рослом рыжем коне юнкер в красных рейтузах.

Затем в кафе явился офицер в ослепительно красных длинных брюках, синей куртке австрийского покроя и фуражке с синим околышем и огненно-красным верхом.

Сел за столик и потребовал, точно немец, пива.

Вслед за офицером явилась большая компания штатских с дамами. Потом появились офицеры в куртках, шароварах и фуражках защитного цвета. Воротники бархатные всевозможных цветов; везде, где только можно, нашиты кантики на куртках.

Всё это были первые ласточки, за которыми потянулись белградские жители, желающие провести теплый осенний вечер за городом.

На следующее утро я отправился в Народный музей. Около университета я остановился, заинтересовавшись типами сербских студентов. Все смуглые брюнеты с большими носами. В чертах лица — что-то восточное.

Народный музей помещается рядом с университетом, в двух простых каменных двухэтажных домах.

В нижнем этаже одного из домов — масса предметов, добытых при раскопках бывшей здесь когда-то римской колонии. Статуи, вазы, утварь, инструменты, монеты — всё это для любителя археологии чрезвычайно интересно.

В верхнем этаже — картины: копии старых мастеров и оригиналы сербских художников. На многих картинах увековечены эпизоды турецкого владычества и борьбы за освобождение. Тут есть небольшая аллегорическая картина: мать, оплакивающая свое погибшее в реке дитя. Надзиратель музея, удостоверившись, что я — действительно славянин, пояснил мне [161] аллегорию. Мать — славянство; дитя — Босния и Герцеговина, попавшие в австрийские руки.

В одном из зал висели большие портреты всех сербских князей и королей. Не видно было только Милана, Александра и Драги. На мой вопрос, почему же их нет, надзиратель заплевал и выругался. Затем, подумав немного, из какой-то кладовой вытащил два портрета. После убийства Александра и Драги, комитет музея, вероятно, решил снять их портреты и поставить в чулан. А короля Милана, кажется, куда-то на чердак забросили. Вообще эти лица здесь не в почете.

В другом здании музея в нижнем этаже хранится старинная мебель князя Милоша Обреновича. Затем здесь имеется комната, обставленная вещами, оставшимися после смерти этого князя. Простая железная кровать, столы, простые стулья; несколько картин военного содержания, походные ларцы да маленький походный самовар — вот и вся незатейливая обстановка.

В верхнем этаже портреты сербских князей и выдающихся деятелей, одежды, мундиры, старинные посуда и оружие. Между прочими портретами здесь висит портрет нынешнего короля Петра, изображенного 6—7-летним мальчиком.

Наскоро пообедав, я отправился обозревать городской парк Калемегдан и «старую» (как ее здесь называют) цитадель.

Парк расположен на высокой горе, как раз у самого слияния р. Савы с Дунаем. Вот этот парк содержится хорошо. На площадках красуются бюсты сербских поэтов и ученых. Аллеи утрамбованы и вычищены. Словом — полная противоположность парку Топчидеру.

С южной опушки Калемегдана открывается чудный вид на Дунай, Саву и соседний венгерский город Землин (Zimony). По ту сторону Савы зеленеет громадный луг; Дунай течет несколькими рукавами, огибая 2—3 острова; в 2—3 километрах виднеются высокие башни Землинского католического собора и черепичные красные крыши домов; по длинному железнодорожному мосту через Саву тянется длинный товарный поезд, идущий из Венгрии в Сербию. На юге виднеются серые силуэты гор.

Удивительно странные бывают положения! Столица Сербии лежит в таком близком соседстве с венгерским городом. Стоит лишь только перейти железнодорожный мост через Саву... [162]

В 1909 г. австрийская рука уже протянулась к Сербии. В Землине были сосредоточены значительные войсковые части австрийцев; по Дунаю крейсировали австрийские канонерки. Сербский двор и правительственные учреждения уже готовились уезжать в Ниш, подальше от такого неприятного соседства.

А венгерцы до сих пор смотрят на Белград, как на свою собственность, временно находящуюся в славянских руках. Здесь когда-то властвовал Гуниади Янош и это был не Белград, а Нандор Фейервар...

Но вот часы в цитадели пробили пять раз. С 5 часов дня разрешается допуск посторонним посетителям.

Пройдя широкие крепостные ворота, мост через широкий и глубокий ров, затем опять ворота, я вышел на узкую улицу, застроенную по обеим сторонам старинными казематообразными зданиями. Еще ворота — и я очутился на обширном плацу, в левом углу которого был разбит небольшой сквер, окруженный гирляндой старых пушек.

На плацу полное безлюдье. Не у кого спросить о том, где здесь военный музей и какой-то древний колодец, о котором я слышал массу всевозможных легенд.

Наконец, на плацу появилась фигура какого-то солдатика, к которому я и устремился за справками.

На мое счастье это был музыкант, с грехом пополам понимающий по-русски. Он с гордостью объявил мне, что был в Одессе, и затем пригласил меня следовать за ним в военный музей и «римский бунар» — это название знаменитого колодца.

Военный музей — простое, низкое, шестиугольное деревянное здание. У входа стоят две митральезы и две пушки, но двери музея оказались заперты. Долго мне пришлось ждать, пока мой музыкант и присоединившийся к нему денщик какого-то отсутствующего офицера отыскивали заведующего музеем.

Часовой, стоявший против музея, с удивлением поглядывал на меня, ожидающего терпеливо у дверей.

Должно быть редко здесь бывают посетители!

Наконец, мои добровольные проводники привели какого-то штатского, который и оказался смотрителем музея.

Открыли дверь и я мог приступить к осмотру. Доступ свету в музей открыт только через маленькие окна верхнего купола и потому здесь довольно темно. [163]

В музее собраны знамена всех батальонов и дружин, участвовавших в войне 1876 г. Старинные ружья, ятаганы, сабли и кинжалы развешаны по стенам. Ручные горные пушки, деревянный щит какого-то турецкого султана, масса старых небольших пушек и всевозможных артиллерийских снарядов занимают середину музея.

В одной из витрин выставлены модели орудий, военных повозок и образцы сербских винтовок. В другой витрине красуются головные уборы сербских князей и королей и целая коллекция русских эполет.

Около витрин стоит подарок, поднесенный когда-то королю Александру Обреновичу, — резная по дубу фигура орла с распростертыми крыльями, сидящая на довольно объемистом пне; под орлом расставлены фотографические карточки офицеров. Никаких дат и надписей на этом сооружении нет и, как смотритель ни старался объяснить мне происхождение этого подарка, я из его объяснений ровно ничего не понял.

В музее выставлена модель памятника Милошу Обреновичу, который сербы предполагали открыть в этом году. Памятник в виде пьедестала с бюстом князя наверху, а у подножия группа — серб, повергающий турка.

В этом маленьком музее все очень просто и доступно: не только разрешается трогать предметы руками, но даже — поднимать их для осмотра и переставлять с места на место.

Теперь, после победоносной войны, сербы значительно пополнили свои трофеи и, мне кажется, Белградский военный музей должен перейти из своего тесного деревянного помещения в специально построенное здание.

Осмотрев музей, я направился к «римскому бунару». Пройдя небольшой внутренний двор, на котором что-то копали арестанты, я спустился по широкой каменной лестнице в преддверие этого колодца. Большое сводчатое помещение, у стен которого стоит несколько древних обломанных статуй и плит. У входа красовалось объявление, напечатанное по-сербски, по-немецки и по-французски, в котором предлагалось желающим осмотреть колодец уплачивать по 20 пара (сантимов) с персоны за освещение и проводника.

Солдатик-проводник зажег два больших фонаря со стеариновыми огарками, один фонарь вручил мне, а с другим [164] отправился вперед показывать дорогу. Мои случайные попутчики, музыкант и денщик, последовали за мной.

Сначала мы шли по широкому коридору, пол которого с каждым шагом заметно понижался, затем наш проводник юркнул в какую-то темную нишу. Мы последовали за ним и зашагали вниз по бесконечным каменным ступеням лестницы, которая шла винтом между двух каменных стен, сложенных частью из кирпича, частью из больших каменных глыб.

На наружной стене через каждые 8-10 ступеней попадались ниши; на внутренней зияли большие окна. В окнах этих — тьма кромешная. Остановившись у одного из окон, я заглянул туда.

Темно... Густая, черная мгла и больше ничего.

Проводник закивал головой и замахал фонарем, приглашая следовать далее. Снова мы зашагали вниз по этому бесконечному каменному винту. На стенах и сводах показались капли воды; на некоторых ступенях стояли целые лужи. Воздух становился тяжелее. Наши фонари давали очень скудный свет в этом подземелье, где царил вечный мрак. Я насчитал уже сотую ступень и, наконец, сбился со счета. Когда же наконец мы дойдем до конца? Огарки в фонарях очень маленькие и думается мне, что останемся мы здесь во тьме кромешной и будем блуждать без конца...

В этом мрачном вместилище лезут в голову всякие мысли... Вдруг какой-нибудь свод, не выдержав тяжести веков, обрушится и закроет нам обратный выход...

Под ногами лужи, со сводов капает вода. Сырость и мрак действуют на нервы, а эхо наших шагов глухо слышится под сводами. Кажется, будто кто-то незримый идет нам навстречу, поднимаясь по лестнице...

Наконец лестница кончилась. Пройдя несколько шагов в каком-то лабиринте, мой проводник остановился у обрыва, если так можно выразиться.

Солдатик спустил фонарь в открывшееся перед нами громадное отверстие. Трудно в темноте определить сколько, но мне казалось, что одна или полторы сажени отвесной стены отделяют нас от светящейся каким-то мрачным, траурным блеском, при свете наших фонарей, поверхности воды. Бррр... Не желал бы я принять ванну в этом чертовом водоеме.

Колодец этот построен во времена Траяна, как говорят [165] здешние старожилы, и служил чем-то в роде запасного резервуара в крепости, построенной римлянами.

Много веков пережил этот колодец. Сколько людей погибло при его постройке! Сколько жертв он поглотил в мрачную эпоху турецкого владычества. Если бы пошарить на дне его глубоких вод, немало костей человеческих нашлось бы там...

Много мрачных легенд про этот колодец ходит в населении Белграда...

Начали обратное восхождение от тьмы к свету.

Проводник объяснил, что мы поднимаемся теперь по другой лестнице. Оказывается кругом этого громадного каменного «сруба» идут параллельно друг другу, винтом, две каменные лестницы. Опять те же ниши, те же зияющие окна, в которые заглядывать мне уже не хотелось.

Наконец, выбрались наверх, где я свободно вздохнул.

Теперь только я заметил в преддверии колодца на 2 аршина поднимающуюся стену — верхнюю часть этого гигантского «сруба».

Я попросил одного из солдатиков найти камень побольше. Мне дали обломок кирпича фунта в три весом. Подойдя к стене колодца, я перегнулся и бросил камень вниз... раз... два... три... четыре... пять... раздался резкий звук, должно быть камень ударился где-либо о выступ... шесть — гулкое эхо плеска и какой-то шипящий стон огласили своды и стены колодца... затем все стихло в этом царстве мрака.

Я удалялся с глубоким почтением к этому гигантскому сооружению. 18 веков стоит он без всяких ремонтов и все своды целы. Ступени истерлись от времени, а колодец стоит непоколебимо в недрах горы и, Бог знает, сколько времени он еще простоит. Сколько туристов с любопытством и безотчетным страхом будут спускаться по его бесконечным лестницам!

Уже вечерело, когда я вышел из цитадели и, пройдя через парк Калемегдан, пошел по «Мирковой», «Коларитш» и «Краля Миланова» улицам. По пути зашел в некоторые магазины. Товары, большей частью, германской и австрийской выделки. Местных изделий, кроме ковров, да различных вещиц из разноцветного стекляруса, почти не видно.

Побродив еще по улицам Белграда, я отправился в отель, где на ужин получил великолепную свежую рыбу. В ресторане этого отеля (Hotel de Paris) к 9 часам вечера собирается масса [166] штатской и военной публики. Сидят и пьют пиво, а в зале в это время под звуки цимбал, мандолин и еще каких-то инструментов, в роде гуслей, идет кинематографическое бесплатное представление. И дешево, и удобно. Взял себе кружку пива и наслаждайся целый вечер музыкой, кинематографом, пивом и газетой и все это удовольствие стоит 40-50 пара, что на наши деньги будет менее двугривенного.

Третий день пребывания в Белграде я посвятил на осмотр города.

Возьмите любой из наших средних губернских городов в роде Чернигова или Воронежа — вот вам и Белград. Мостовые — довольно скверные; извозчики — дорогие; трамваи — грязны и неудобны. Дома, большей частью одно- и двухэтажные, чрезвычайно простой архитектуры. Большие дома, высотой более четырех этажей, здесь — наперечет. Лучшие здания Белграда: дворец (Новый Конак), отель «Москва», офицерское казино, экономическое общество офицеров, кредитный банк (управа фондова) и некоторые только что отстроенные в центральных частях города дома.

Самые оживленные улицы «Краля Миланова», «Князя Милоша» и идущие от Театральной площади к Калемегдану. На этих только улицах и заметно оживление; на остальных же довольно пусто и уныло.

Городской театр здесь маленький и очень старый. Тут же на Театральной площади стоит лучший памятник Белграда князю Михаилу Обреновичу.

В кафе, или как тут называют «в кафане», посетители появляются, главным образом, вечером.

Вообще на улицах здесь не видно такого оживления, как в Софии. Там жизнь кипит ключом, а здесь ходят какие-то сонные.

Но, надо правду сказать, в жизнь Белграда большое оживление вносят офицеры. Формы здесь довольно цветистые. Часто можно встретить офицера в красных «невыразимых» с черными лампасами. Встречаются и просто «красные» без лампас. Все юнкера щеголяют в красных рейтузах. Но часто попадаются здесь офицеры в мундирах и рейтузах защитного цвета. Мундиры австрийского покроя и обильно обшиты цветными клапанами и кантиками. Фуражки похожи на наши.

Но солдаты обмундированы неважно. В своих старых заношенных [167] мундирах эти рослые и здоровенные парни производят впечатление каких-то хлебопеков или рабочих интендантского заведения. Даже часовые у дворца были одеты довольно небрежно и имели не очень бравый вид в своих стареньких мундирах.

Австрийцы одно время злорадствовали над плохим обмундированием сербских солдат и авторитетным тоном заявляли, что сербская армия — никуда не годится.

Но последними победами сербы доказали своим «критикам», что они даже очень годятся на то, чтобы расколотить, когда нужно, врага...

Дипломаты, обитающие в Белграде, жалуются на пыль, грязь и прочие неудобства. В случае устройства каких-либо раутов или обедов наиболее изысканную провизию приходится выписывать из Будапешта или Фиумэ.

Много еще придется поработать сербам над благоустройством своей столицы. Надо правду сказать, Белград расположен очень красиво на высоком берегу при слиянии широких и многоводных Дуная и Савы; высокие горы, покрытые лесом и виноградниками, окаймляют город с юго-востока. Жаль только, что он стоит так близко и на виду австрийцев, которые давно уже пощелкивают зубами, желая его скушать и переварить потом на благо и пользу Дунайской монархии.

На другой день рано утром, отправив свой багаж на пристань, я медленно шагал по кривым и гористым улицам на набережную р. Савы. Сев на пароход, идущий из Землина через Белград на Панчову, я вскоре покинул столицу Сербии. Пароход обогнул цитадель и вошел в Дунай.

Красивый город Белград, когда смотришь на него со средины Дуная. Высоко на горе сверкают купола церквей; неприступной кажется старая цитадель; в живописном беспорядке раскинулись по склонам горы дома, кое-где дымят фабричные трубы...

А почти рядом виднеется Землин, который, как кажется, вот-вот сольется с Белградом и поглотит его. Долгое время были видны эти два города и, наконецъ, за одним из поворотов реки скрылись.

На правом берегу зеленели сербскія горы, на которых кое- где виднелись селения, на левом — далеко расстилалась венгерская равнина. [168]

Вскоре пароход вошел в означенное двумя маяками устье узенькой реки Темеша. Минут 15-20 тянемся мы тихим ходом по этой венгерской Яузе и, наконец, останавливаемся у пристани Панчовы — венгерского города, где только администрация венгерская; большинство жителей сербы, а меньшинство — немцы.

В трясучем венгерском вагоне я удалялся от зеленых гор Сербии, омываемых светлыми водами Дуная.

Кругом расстилается однообразная и скучная равнина...

П-в

Текст воспроизведен по изданию: Белград. (Путевые наброски) // Военный сборник, № 4. 1913

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info