ПУТЕШЕСТВИЕ В ДАЛМАЦИЮ

VIAGGIO IN DALMATIO

(Продолжение).

V

Морлакк, живущий поодаль от моря и городов, вообще человек нравственный, довольно от нас отличный. Откровенность, доверчивость и честность сих добрых людей, как в ежедневных делах жизни, как и в общественных сношениях, иногда перерождается даже в излишнее добродушие и простоту. Только Италиянцы, торгующие в Далмации, и сами приморские жители очень часто употребляют во зло это добродушие; от чего доверчивость Морлакков весьма [81] уменшилась, и ежедневно уменьшается более и более, уступая место подозрению и недоверчивости. Они проучены многократными опытами со стороны Италиянцев, и наше вероломство вошло у них в пословицу. Они в величайшую обиду говорят passia vira, как равно и lanzmanzka vira, песья правда и Италиянская правда. Сие худое противу нас предубеждение долженствовало бы быть невыгодно для малоизвестного путешественника, но не то находим на деле. Не взирая на это, Морлакк, рожденный гостеприимным и великодушным, отворяет свою убогую хижину страннику и всячески старается хорошо услужить ему, никогда не требуя платы и часто даже упорно отказываясь от всякой благодарности. Не раз случалось мне в Морлаккии обедать у человека, который меня никогда не видал и не мог, разумеется, думать также, чтоб когда нибудь еще пришлось ему увидеться со мною.

В жизнь не забуду приема и дружеского со мною обращения одного воеводы Первака в Коккоричах. Одно достоинство мое составляло то, что я был другом семейства его друзей. Он выслал ко мне на встречу лошадей и [82] проводников, принял меня со всею утонченностию народного гостеприимства, потом чрез несколько дней, которые я провел в сих местах, дал мне в проводники собственного сына и своих людей до самых полей Нирентских, которые на добрый день езды отстоят от его дома, и так обильно снабдил меня съестными припасами, что я не мог истратить ни гроша в дороге. Когда я выезжал из дома столь доброго хозяина, он и все семейство следовали за мною глазами, и возвратились домой, когда уже совершенно потеряли меня из виду. Сие дружеское расставание пробудило в душе моей такое чувство, какого я никогда еще до сих пор не испытывал и не надеюсь испытать в моих многократных странствованиях по Италии. Я имею портрет сего благородного человека, единственно для того, чтоб иметь удовольствие видеть его хотя издали, не смотря на то, что море и горы нас разделяют. Он позволил мне также нарисовать костюм девочки, своей племянницы, весьма отличный от костюма Морлачек Котары и других земель, которые я посещал. [83]

Стоит только человеколюбиво обойтись с Морлакками: получишь от них все возможные ласки и соделаешь их себе искренними друзьями; гостеприимство у них добродетель как зажиточного, так равно и бедняка. Если богач подаст тебе на стол ягненка или зажаренного барана, то бедный предложит индейку, молока, медовый пряник и другого чего подобного. Эта щедрость оказывается не одним странникам: она простирается на всех, кто только может иметь в ней нужду.

Когда дорожный Морлакк зайдет в дом к своему хозяину или родственнику, старшая из семейства дочь, или жена, если есть, принимает его с поцелуем в то время, когда он сходит с коня, или вступает в дом. Путник другой земли не легко добьется этих ласк женских: напротив того, они закрываются при молодых людях, и стоят чинно. Может быть, нарушение прав гостеприимства соделало их осторожными; может быть также, что и ревнивый обычай соседей Турок простирается частью и на Морлакков.

Пока есть пища в доме зажиточных поселян, которых число, впрочем, [84] ныне поуменьшилось, бедные соседи не терпят недостатка в необходимом пропитании. Посему нет ни одного Морлакка, который бы дожил до того, чтоб просил милостыни у проходящих чрез их земли. Во все странствование, которое я совершал по местам, обитаемым сим народом, никогда не случилось мне встретить человека, который бы попросил гроша. Я же часто имел нужду попросить чего нибудь у пастухов несчастных, но щедрых во всем, чем только служить могут; и еще чаще, проезжая их села в самые большие летние жары, встречал бедных жнецов, которые сами охотно предлагали мне, с трогательным простосердечием, разделить мешок вина и часть их деревенских запасов.

Домашнего хозяйства Морлакки вообще не понимают; они похожи в этом на Готтентотов и, лишь бы представился случай дать пир, съедают в одну неделю то, чего бы довольно им было на несколько месяцев. Время свадьбы, праздник Святого Угодника — покровителя семейства, приезд родных или друзей, и другой какой повод к радости — вот случаи, в которых пьют и едят [85] непомерно, сколько есть чего дома! Потом Морлакк скупится и наказывает себя лишениями в употреблении самых необходимых вещей, так, что если у него на голове новая шапка, а захватит его дождь — он ее снимает, желая лучше промокнуть с открытою головою, чем слишком скоро испортить шапку. Таким же образом он скидает и ветхие сапоги, если на дороге встретится грязь.

Точность Морлакка в исполнении данного слова обыкновенно весьма велика, если только нет непреодолимой невозможности. Когда случится, что он не может в назначенное время возвратить занятых денег, то с каким нибудь подарком явится к заимодавцу и просит у него отсрочки. Случается весьма часто, что от срока до срока и от подарка до подарка он, не примечая, выплатит вдвое более противу того, сколько был должен.

Дружба, подверженная у нас, по малейшему поводу, разным изменениям, у Морлакков самая постоянная. Они из нее сделали как бы некоторую [86] отрасль веры, и сие священное звено связывает их у подножие алтарей. У сего Славянского народа есть особый обряд благословения при торжественном сочетании двух друзей или двух подруг, в присутствии целого народа. Я был свидетелем одного такого сочетания двух девушек, которые делались посестрами, (роsestre) в Поруссичской церкви. Радость, которая сверкала в их очах, по совершении сего священного союза, ясно доказывала предстоящим, какая утонченность чувства может вкорениться в душах еще необразованных, или сказать лучше, неиспорченных обществом, которое мы называем усовершенствованным! Друзья, таким образом торжественно соединенные, зовутся pobratimi, а женщины posestrime, т. е. полубратьями и полусестрами.

Дружба мужчины с женщиною не заключается с таким торжеством в наши дни; быть может, в древние времена, в веки невинности, было подобное обыкновение.

Не от этих ли дружеств и полубратств священных у Морлакков и у других одного с ними происхождения народов, получили свое начало и fratelli [87] giurati (присяжные братья), которые часто встречаются у нашей черни и даже во многих еще местах вне Италии? Разница, между нашими и полубратьями Морлаккии, состоит не только в том, что здесь братство заключается без обряда, но также, что в Славянских землях дружатся люди всякого рода для взаимной услуги, между тем как у нас братаются обыкновенно самые порочные и сильнейшие, для нанесения другим вреда и беспокойства народного. Обязанности таковых друзей в Морлаккии — помогать друг другу в нужде или опасности, мстить за обиды товарища, и т. п. Они обыкновенно до того простирают свое усердие, что готовы жертвовать собственною жизнию за побратима: бывают нередкие примеры подобных жертв. Если случится между побратимами раздор, то во всем околотке заговорят о том, как о соблазнительной новости, и в наши времена случается слышать, с каким прискорбием престарелые Морлакки приписывают связям с Италиянцами развращение своих соотечественников. Вино и другие крепкие напитки, которые уже народ начинает употреблять по [88] нашему, производят и между ним, как у нас, ссоры и драки.

Как крепки и священны дружественные связи Морлакков, еще неразвращенных, так неистребимы их неприязненности. Они переходят от отца к сыну, и матери не перестают натверживать юным своим дочерям лежащие на них обязанности мстить за родителя, если случилось, что он убит, и часто показывают им окровавленную одежду или оружие покойника. Мстительность так укоренилась в душе сего народа, что ни какие в свете миссионеры не в состоянии истребить ее. Морлакк от природы готов делать добро своим ближним, и бывает признателен за малейшее благодеяние; но горе тому, кто нанесет ему зло или обиду! Слова месть и справедливость выражают у этих людей одно и то же понятие. В народной пословице, которой они слишком придерживаются, говорится: «ko ne se osveti, on se ne posveti!». «Кто не мстит, тот не благословится». Заметить надобно, что на Иллирийском языке osveta значит равно и месть и освящение; таким же образом и глагол производный osvetiti. Старинные вражды семейств [89] и личные мести в течение многих лет причиняют пролитие крови, а в Албании, как мне сказывали, действия оных еще ужаснее: там раздраженные умы примиряются гораздо труднее. Человек самого кроткого нрава в этой земле способен к жесточайшей мстительности, ибо считает долгом следовать ее внушениям, и сие ложное понятие о ложной чести всегда предпочитает нарушению священнейших прав и казни, на которую преступник идет с твердою решимостью.

Убийца Морлакка, если этот имеет сильное родство, принужден непременно бежать, скитаться из земли в землю и укрываться долгое время. Если он довольно ловко и счастливо избежит поисков своих преследователей и вновь соберет деньги, то старается получить прощение и покой по истечении срока, положенного на рассмотрение условий его просьбы, и получает охранителя (un salvo-condotto), который приходит к нему по данному слову. Сей уже приискивает посредников, которые в назначенный день примиряют две неприязненные фамилии. Тогда преступник, после некоторых предварительных обрядов, вводится в собрание, простирается [90] крестом на землю, с повешенным на шею ружьем, пистолетом или ножем, которым совершил смертоубийство, и между тем, как он находится в сем униженном положении, один или несколько родственников читают похвалы покойнику, которые часто разжигают ум к новой мести, и подвергают простертого на земле человека неизбежной гибели. Есть в некоторых местах и такой еще обряд, что люди стороны обиженной приставляют ему к горлу огнестрельное или холодное оружие, и только после долгого упорства соглашаются наконец взять деньги за пролитую кровь. Сии мировые стоят Албанцам обыкновенно довольно дорого; у Морлакков также никогда не мирятся без больших издержек, и везде примирения оканчиваются сытым обедом на счет преступника.

Гибкость понятий и некоторый врожденный дух предприимчивости дают Морлаккам способность успевать во всех званиях; и они бывают храбрыми и [91] искусными воинами; счастливо подвизаются на поприще торговли, и т. п., и даже взрослые охотно и скоро учатся грамоте и Арифметике.

Беглость ума сего народа часто обнаруживается в острых ответах. Один Морлакк, из Шина, был при размене пленников после войны Венециан с Турками. Слишком много солдат Оттоманских давали на выкуп за одного нашего офицера. Турецкий депутат, заметя это, с насмешкой сказал, что, как ему кажется, Венециане сладили худой торг. «Знай, — отвечает Морлакк, — что, по моему правилу, всегда должно дать несколько ослов за одного хорошего коня».

Не смотря на отличнейшие свои способности, Морлакки имеют самые несовершенные сведения о земледелии и скотоврачебном искусстве. Сие должно быть необходимым следствием особенной приверженности сего народа к старинным обычаям, и малой до сих пор заботы о преодолении сей страсти показанием им очевидной пользы от нововведений; у них рогатый скот и овцы терпят часто голод и стужу на открытом месте. Употребляемые ими плуги и другие сельские снаряды еще, кажется, [92] первейшего изобретения, и так отличны от наших, как были бы отличны некоторые орудия времен Триптолема от употребляемых в настоящем веке. Они бьют масло, делают сыр, порядочную смятану, но без опрятности. Искусство портных ограничено у них древним и неизменным покроем платья, которое они делают всегда из одних и тех же материй. Кусок сукна больше или меньше против обыкновенного затруднил бы Морлаккского закройщика. Они имеют некоторое понятие о крашении сукон и т. п., и краски их не слишком худы. Черную они делают из ясеневой коры, распускаемой с железными окалинами. Таким же образом получают и прекрасную голубую краску, распустив в тени сухую вайду в самом чистом щелоке. Они добывают еще из желтого деревца, называемого у них rui, краски желтую и кофейную; для получения же первой, употребляют иногда вересклед, известный там под именем puzzalina.

Морлаккские женщины все почти умеют вышивать и вязать. Шитье их довольно замысловато, и совершенно одинаково как на лице, так и на изнанку; и самое [93] вязание у них особого рода, которому никак не умеют подражать наши Италиянки. Таковое вязание употребляют они единственно для обуви, которую носят в папуццах и опанках ¹, известной под именем naznoka. Нередко также ткут сукно и грубый холст; впрочем этим мало занимаются женщины, потому что обязанности их у Морлакков не сообразны с сидячими работами.

В некоторых Морлаккских селениях как-то: в Верлике, есть и гончарни. Хотя посуда, которая там выделывается, работы грубой и выжигается в простых печах, выкопанных в земле, но она гораздо прочнее нашей.

(Окончание впредь).

Комментарии

1. Papuzze и opanche объясняется в конце, где говорится об их обуви.

Текст воспроизведен по изданию: О морлакках. Из записок аббата Фортиса // Сын отечества и Северный архив, Часть 135. № 35. 1830

© текст - Романович В. 1830
© сетевая версия - Thietmar. 2019
© OCR - Strori. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Сын отечества и Северный архив. 1830

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info