СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

№ 47

ДОНЕСЕНИЕ К. Д. ПЕТКОВИЧА Н. П. ИГНАТЬЕВУ

Рагуза 12/24 ноября 1862 г.

Секретно

№ 425.

Милостивый государь, Николай Павлович!

Последнюю мою поездку в Цетине я совершил по приказанию г-на посланника в Вене и с целию узнать на месте нынешнее положение дел в Черногории. Прибыв в Цетине 6 дней в кругу княжеского семейства и лиц, игравших первые роли в последней войне, посетив также некоторые из местностей, бывших театром военных действий, и имев случай при этом присмотреться ко многому и прислушаться к разговорам и суждениям черногорцев, спешу иметь честь представить ныне на благосклонное усмотрение вашего превосходительства собранные мною в эту поездку достоверные и возможно подробные сведения об этом предмете.

Несчастный исход последней войны с турками жестоко разочаровал черногорских начальников, показав им, что при скудности своих средств они не в состоянии одни вести долговременную и наступательную войну против сил Турции, что их сила заключается в оборонительных действиях, что при внешним благоприятных обстоятельствах они могут производить весьма опасные для соседей диверсии, но что еще слишком слабы для того, чтобы вызывать на открытый бой государства и претендовать на возможность делать завоевания. Успех граховского дела в 1858 году внушил черногорским начальникам слишком большую самонадеянность, так что они после этого привыкли презирать Турцию и ни во что не ставить ее силы и средства и забывали о том, что она могла иметь штуцера и нарезные орудия й располагать миллионами Англии и услужливою дружбою Австрии. В частые поездки мои в Цетинье я имел случай неоднократно беседовать с сенаторами и с Мирком об отношениях Черногории к Турции, и всякий раз, когда я старался умерить порывы их войнолюбивых стремлений и советовал им терпение и необходимость сообразовать свои поступки и решения с временем и обстоятельствами, отвечали мне, что Черногория и остальные христиане в Турции ждут уже 400 лет. Обыкновенный же ответ Мирка был всегда: »Пускай только дипломатия не мешает нам, а мы сумеем справиться с Отмановичем«.

Последняя война с давних пор готовилась в Черногории. Сербское правительство со своей стороны немало содействовало к возбуждению оной ложными обещаниями, имевшими целью приготовить только успешный исход переговоров, порученных Гарашанину в Константинополе. (Имаиу се у виду преговори српске владе с Отоманском империям, коие водио И. Гарашанин у Константинопольу 1861. године. Циль преговора иe био оциена статуса муслиманског становништва на териториии Српског аутономног кньажества. Преговори су се завршили без резултата) Но она началась безрасчетно и преждевременно [389] потому, что Мирку хотелось доказать славянам, что он не подкуплен Омер-пашою; а перенесена из Герцеговины в Черногорию и окончилась так несчастно для черногорцев потому, что сербское правительство своим двуличным поведением возбудило в Мирке подозрение к герцеговинским главарям.

Черногорский народ был невинною жертвою неблагоразумных и опрометчивых поступков своих начальников, и должно сожелеть, что потеряно столько сил и пролито столько крови не только без малейшей пользы, но и ко вреду и гибели Черногории. Но расчету, сделанному Мирком, в продолжении войны убито черногорцев и умерло от ран до 2000, а всего было раненых 4600 чел., половина почти черногорского войска, участвовавшего в войне. Многие черногорцы получили тяжелые раны по несколько раз, переносили их в Цетине, вылечивались, а потом опять возвращались в войско. Черногорцы имеют своих медиков, не окончивших курсов в академиях или университетах, но умеющих весьма искусно и скоро лечить самые опасные раны. Нередкость теперь в Цетине встретить черногорцев, которых груди были прострелены на вылет одною или двумя штруцерными пулями. Из 4600 раненых ни одному не было сделано операции. Черногорец [390] предпочитает умереть, чем позволить отрезать себе руку или ногу. Многие вылечивались од таких ран, с которыми патентованный доктор не справился бы без операции. В продолжение шестимесячной войны туркам не удалось взять ни одного черногорца в плен. Две тысячи человек убитых составляют большую потерю для Черногории, особенно еще когда возьмешь во внимание, что это были храбрейшие из храбрых, цвет черногорского войска. Каждая нахия принесла этой войне обильную дань людьми, но в особенности много пострадали Белопавличи и Речкая нахия, подвергшиеся занятию турецкими войсками. Негуши потеряли 60 человек, Грахово столько же, Цекличи 70 человек, Цетиняне большее 80 и т.д. Одно братство Вукотичей, из которого происходит черногорская княгиня, лишилось 12 человек. Есть семейства, потерявшие до 4 и до 5 своих членов, и в которых остались только женщины и малолетние дети. Жертвы войны чувствительны для всей Черногории, но в особенности для жителей тех нахий, которые, кроме больших потерь в людях, лишились еще всего, что имели и остались теперь без крова и без всякого средства к существованию. К этой категории принадлежат племя Пешивцы, Белопавличи, Лешанская и Речкая нахии. Во время войны турки сожгли 52 черногорских селения, которые считаю неизлишним поименовать здесь:

1. В Никшичской жупе: с. Берсно.

2. В Пешивцах: Повия и Богетичи.

3. В Белопавличах: Ожедриан, Велета, Бочевичи, Лялевичи, Пажичи, Секуличи, Вучина, Групковичи, Еленак, Горица, Донье село, Глизица, Мартиничи, Сладово, Копыто, Чурилац, Ястреб, Главица, Гаршичи и Орья Лука.

4. В Загорче: Расинова Главица, Ново-село, Подсколе и Загорач.

5. В Лешанской нахии: Бери, Ново-село (Фармаки), Корноти, Добротичи, Кокоти, Лешне, Бигор, Брежина, Големади, Бегова Главица, Бражи и Усинац.

6. В Речкой нахии: Додоше, Волач, Превлака, Плоча, Рань, Каручка, Друшичи, Пиперци, Метеризи, Ресани, Шингион, Лецковац и местечко Река Черноевича, сожженное самими черногорцами при отступлении, а разоренное окончательно баши-бузуками, имевшими в нем свой лагерь.

В исчисленных селениях турки сожгли и разрушили также 23 церкви и два монастыря и кроме тово истребили посевы, повырывали из корней виноградные лозы и вырубили все фруктовые и тутовые деревья. Я сам видел своими глазами страшные опустошения, какие произвели турки в Речкой нахии, где существовали до войны богатые и цветущие селения с виноградниками, огородами и фруктовыми садами. Начиная от местечка Река до самой деревни Плочи, недалеко от острова Лесандры, все сожжено и истреблено; нет ни одной хижины с крышею, ни одного фруктового или тутового деревца. Сердце разрывается от жалости при виде несчастных черногорских семейств, которые ищут убежища и прикрытия от ненастной погоды в палатках, в развалинах обгорелых домов или в пещерах. Жителей помянутых нахий ожидают страшные бедствия в предстоящую зиму: они не успеют покрыть своих [391] хижин, а главное — не имеют чем пропитать себя до весны. Князь Николай рассказывал мне, что в нахии Васоевичей наступил уже голод, что жители питаются травою и кореньями и что уже несколько человек умерло. Васоевичи никогда не имели хлеба в достаточном количестве и, занимаясь скотоводством, питались обыкновенно молоком и мясом; но теперь и этих средств не стало у них, так как во время войны они потеряли большую часть своих стад.

Единственная надежда несчастных черногорцев на пособия от их правительства, но и оно само для своего существования нуждается в помощи, истощив все свои средства на закупку хлеба во время прошлогоднего неурожая и на военные расходы в этом году, обыкновенные денежные средства, которыми ежегодно располагает черногорское правительство, небезызвестны императорскому правительству, а чрезвычайные пособия, полученные им в последнее время как из России, так и из других стран, далеко не достаточны для того, чтобы удовлетворить всем потребностям.

Вот какие суммы поступили в черногорскую кассу с января месяца прошедшего года по настоящее время:

На эти деньги князь должен был содержать свой двор и свое правительство; кроме того в прошедшем году закупил и отпустил народу заимообразно хлеба на 60 тыс. гульденов, которые не могут быть уплачены в этом году, роздал бедным семействам до 20 тыс. гульденов, содержал войско в продолжение 6 месяцев, покупал весьма дорого военные припасы, лечил раненых, награждал отличившихся в битвах и помогал щедро сиротам убитых, не говоря уже о других посторонних расходах, как-то: на содержание и путешествие княгини Дариньки, на посылку адъютантов, секретарей и сенаторов по делам службы и пр. и пр.

Из вышеизложенного становится очевидно, что князь черногорский в настоящее время не только не имеет достаточных средств, чтобы залечить народу раны, причиненные ему последнею войною, но может найтись еще в затруднении, чтобы покрыть самые необходимые и неотложные правительственные расходы, если не получит скоро внешней поддержки. Беседуя со мною о плачевном [393] положении Черногории и выражая свое глубокое сожаление о том, что не имеет возможности пособить народному горю, его светлость заметил, что черногорский народ давно не находился в такой крайней нужде и опасности и просил меня ходатайствовать у императорского министерства о высылке ему части из черногорских капиталов, сбереженных для таких чрезвычайных случаев народных нужд. »Если Россия вышлет мне что-нибудь из этих капиталов, — прибавил князь — я мог бы простить народу суммы, выданные ему в прошедшем году заимообразно, хлебом и деньгами«.

Насколько плачевным представляется нынешнее положение Черногории с материальной стороны, настолько же оно, к счастию, утешительно в моральном отношении. Достойно удивления, что при столь великих лишениях и бедствиях, какие перенесли черногорцы в последней войне, и при тех стараниях, которые Омер-паша употребил, чтобы возбудить раздоры и несогласия, они оставались постоянно верными своему знамени, слушались безропотно приказаний и шли на смерть с радостию за свободу своего отечества и за славу своего князя, имя которого произносили в предсмертные минуты. Воевода Петр Вукотич, командовавший отрядом в Дуге, рассказывал мне, что его людям случалось часто оставаться без провизии дня два, питаться травою и утолять жажду росою; но не слышал никогда от них ропота и жалоб и в бой все шли послушно и дружно. Тот самый дух покорности и единодушия господствовал и в войске, действовавшем со стороны Албании, несмотря на то, что Мирко очень часто обращался с ним жестоко и безчеловечно. Неудачный результат войны не подействовал на свободный и гордый дух черногорцев так невыгодно, как многие, быть может, представляют себе; они вовсе не считают себя побежденными и униженными; напротив, гордятся громко тем, что в первый раз померялись со всеми силами Турецкой империи, одержали несколько блистательных побед над отборными войсками султана, которыми командовали лучшие его военачальники и которые были снабжены ружьями и пушками новейшего изобретения, отняли у них множество трофеев, держали огромную турецкую армию у своей границы почти 4 месяца, и если наконец допустили турок до Реки, то только потому, что старые черногорские ружья сделались негодными от частого употребления и что не хватило у них пороху, которого не могли достать ни за какие деньги. »Ми воевали, — говорили мне простые черногорцы, с которыми я встречался на дороге, — с тремя царствами; с султаном, который послал на нас первого своего генерала, лучшие свои регулярные войска и баши-бузуков из всей Европейской Турции из и даже глубины Азии, с Англиею, которая дала »Отомановичу« свои миллионы и отпускали его войску из Корфу ружья, пушки, артиллеристов и военные припасы. И, наконец, с самим »Цесарем« (Австрия), который открыл для турок свои порты и свои города, приготовил им на своей земле гошпитали и казармы и перевозил для них в Герцеговину съестные и военные припасы, а нас запер со стороны моря и не позволил купить ни одного фунта пороху. Опет смо добро, Богу фала, а битчемо и болье у здравлье цара Александра и нашега князя.« [394]

Мирко же уверял меня, что Черногория к будущей весне может совершенно оправиться от своих ран и быть вновь готовою к борьбе, лишь бы только можно было доставить народу средства прокормиться до того времени да еще подготовить то, что необходимо для войны. Он уже распорядился о закупке пороху и капсюлей и разослал по нахиям сенаторов, чтобы переписать людей, способных носить оружие, уничтожил также княжескую гвардию и штуцера, которыми она была вооружена, велел раздать по капетаниям, в которых будут образованы особенные стрелковые отряды. Последняя война доказала бесполезность вооружения штуцерами одной только гвардии, потому что она не могла бывать везде, между тем как в каждом турецком отряде имелись хорошие ружья. Кроме того, содержание сотников и десятников в гвардии стоило правительству дороже, чем в обыкновенном войске.

Одно только обстоятельство могло бы сильно поколебать черногорцев и нанести им смертельный удар — это сооружение турками военной дороги чрез Белопавличи. Я уже имел честь доносить вашему превосходительству, что при заключении мира народ не знал об обязательствах, какие князь принимал на себя признанием VI статьи турецкого ультиматума. Его светлость сообщил об этом только сенаторам и притом он подписал мирные условия в надежде, что VI статья не будет никогда приведена в исполнение, как посягающая на самое существование Черногории. Омер-паша, считая Мирка главным виновником войны, требовал тоже его изгнания из Черногории. Но, когда ему намекнули издалека, что, покинув Черногорию, он мог бы легко броситься между восставшими Герцеговины или перебраться в Сербию и поднять народ на оружие, то поспешил объявить, что будто султан смиловался и позволяет Мирку остаться в Цетине. Князь был уверен, что Порта уважит еще больше замечания, которые он сделал, подписывая ультиматум, и, в интересе своих собственных выгод, откажестя от исполнения намерения, влекущего за собою гибельные последствия и находящегося в явном противоречии с ее торжественными обязательствами и с тем, что великие державы постановили касательно Черногории, и поэтому не счел нужным сообщить народу о таковом условии. Черногорцы узнали о проекте турецкой военной дороги только тогда, когда увидели, что турки, вместо того, чтобы перейти в Герцеговину, как об этом говорилось сначала, продолжали оставаться около Спужа и на черногорской территории и приготовляли строевые материалы. Это возбудило в Черногорцах сначала удивление, а потом опасение и сильное неудовольствие. Белопавличи, начавшие возвращаться в свои погорелые деревни, приостановились покрывать свои хижины и объявили, что они не потерпят, чтобы турки строили блокгаузы на их земле. Все черногорцы, с которыми мне случалось вступать в разговор в Негуше, Цетине и на Реке, заняты сильно мыслию о военной дороге, спрашивали меня, может ли подобный проект быть приведен в исполнение и замечали, что, если не дай бог, это сбудется, то приведет за собою конечное разорение Черногории.

В газетах распространяли часто слухи о том, что будто в Черногории существуют разные партии. На эта я считаю долгом [395] отвечать, основываясь на своих личных постоянных наблюдениях и на уверениях влиятельнейших из черногорских старшин, что в настоящее время нет внутри Черногории никаких политических партий и что покойный князь Даниил, введением централизации и абсолютной формы правления, уничтожил почти все элементы, из которых могли бы образоваться подобные партии. В настоящее время нет ни одного воеводы в Черногории, о котором можно бы было сказать, что он имеет свой собственный кружок людей и что смеет, в случае нужды, высказать явно свое мнение и заявить громко какое-либо желание от имени народа и в пользу народа. Последний воевода, имевший в Черногории некоторое независимое положение относительно правительства, был Новица Церович, но и он после войны сошел со сцены общественной деятельности, а его звания сенатора и воеводы переданы его сыну, который еще слишком молод и неопытен. Этим я не могу сказать, что в Черногории нет теперь вовсе людей, которые воодушевлены бескорыстным патриотизмом и которые бы могли иметь свое собственное мнение насчет дел своего отечества; напротив найдется много таких, которые пользуются в народе доверием и уважением, но система Даниила до того сгладила и подавила в Черногории все, что стояло на пути его абсолютной власти, что и они остаются или безмолвными или укрываются в толпе из опасения не навлечь на себя подозрения и благонамеренные, но их роль ограничивается только тем, что они занимаются по очереди разбирательством и решением частных спорных дел между черногорцами, а вовсе не вмешиваются в другие правительственные дела, которые все почти сосредоточены в лице князя ли, лучше сказать, его отца Мирка.

Несмотря на все его промахи, стоившие так дорого черногорскому народу, Мирко сохранил и после войны свое всемогущество и продолжает править Черногориею именем своего сына не к общему удовольствию черногорцев. Князь Николай объявлял ему уже несколько раз, что не будет слушаться его во всем, но напрасно — он не может еще освободиться совершенно из-под опеки отца, потому что сам не имеет еще достаточной опытности для самостоятельного действования и притом находит удобнее, чтобы другой за него нес бремя власти, а сам наслаждался бы только почестями и преимуществами оной. Мирко со своей стороны также употребляет все средства к тому, чтобы сохранить как можно дольше нынешнее свое положение и для этого старается удалять от князя людей, которых считает для себя опасными. Воевода Петр Вукотич, известный своею честностию и редким благородством характера, в доверительной беседе со мною о делах Черногории, говорил мне, что молодой князь имеет все необходимые природные качества, чтоб быть отличным правителем, что черногорцы любят его искренно за доброту его сердца, за сострадание и милости, оказываемые им народу, и за то, что он не склонен к казням и жестокостям, как его предшественник, но что, к сожалению, портит его много Мирко влиянием своего строптивого и недоверчивого характера, завистию и недоброжелательством ко всем тем, которые безусловно не преклоняются перед ним. »Поступки Мирка, — прибавил он при конце разговора, — бывают иногда до того несносны, что приходила мне часто [396] мысль покинуть Черногорию; и если удерживает меня здесь что-нибудь, то это черногорская княгиня, которая моя дочь. Много раз я хотел объясниться прямо с князем и открыть ему истину во всем, но всегда воздерживался из опасения не возбудить подозрений и раздоров. Положение мое затруднительно и потому еще, что я, получая только 100 талеров в год и будучи принужден проводить большую часть года в Цетине и ездить заграницу для исполнения разных поручений его светлости, не могу держать себя прилично, как тесть правителя Черногории. Я пользуюсь полным доверием и благорасположением князя Николая и уверен, что он желал бы видеть меня и многих других усердных слуг отечества в лучшем положении; но препятствием к этому служит Мирко, который толкает вперед своих льстецов и сыплет им деньги.« Я верю словам Вукотича, ибо не имею причин подозревать его в личной вражде к Мирку, он не способен к подобным чувствам. Верю и потому, что в таком же почти тоне выразился мне об отце князя и его двоюродный брат Крцо Петрович, вице-президент сената.

Открыв в Мирко то, что есть дурного в нем, я бы погрешил против справедливости, не сказав о том, что есть хорошего в его личности. Хорошая и светлая сторона Мирка состоит в его гордом патриотизме, в его врожденной ненависти к туркам и австрийцам, которых он считает естественными врагами своего отечества, в его испытанной храбрости, редкой деятельности и глубоком, всестороннем звании Черногории и черногорцев. Он обладает также, при всей своей необразованности, весьми светлым и гибким умом и никто лучше его не умеет так ловко и так быстро разбирать и решать самые запутанные спорные дела. Ввиду таких немаловажных его достоинств я готов допустить даже, что заключаемые в нем дурные качества не суть принадлежность его природы, и скорее образовались обстоятельствами и испытаниями, которые он пережил до получения нынешней власти. Прибавлю еще, что Мирко, съедаемый огромным честолюбием, слишком чувствителен к внешним знакам отличия и поощрения, и, зная, какую высокую цену имеет в глазах черногорского народа всякое малейшее проявление внимания и благоволения России, он считает себя глубоко униженным и оскорбленным тем, что императорское министерство не соблаговолило доселе уважить представление и просьбу князя Николая об нем.

Я уже имел честь сообщить вашему превосходительству, в предыдущем моем донесении, что Мирко предпринял путешествие в Вену, откуда быть может, он отправится также в С.-Петербург. Можно надеяться, что это временное его удаление из Цетиня принесет пользу как ему, так и князю Николаю, при котором теперь остался главным советником помянутый его тесть Петр Вукотич.

Что же касается самого князя Николая, то я не могу не подтвердить суждения, произнесенного об нем Вукотичем, т. е. что он добр и милостив для народа, благонамерен й любим искренно черногорцами; но прибавлю также, что он немного ленив, тяготится постоянным и серьезным занятием делами и предпочитает проводить время и пустяках и безделицах. Образование, полученное им в Париже, слишком ограничено и поверхностно. Он сам это сознает, но, к сожалению, не [397] имеет ни воли, ни любознательности, чтобы решиться пополнить оное сколько-нибудь чтением полезных книг. Любимое чтение его сербская поэзия, особенно такие произведения, в которых воспеваются геройские подвиги и войны с турками. Есть замечательная в сербской поэзии песня, сочиненная покойным владыкою Петром II на войну русских с турками в 1829 году. Эту песню, в которой рассказывается о страданиях христиан в Турции, о славе и величии императора Николая, о победах русских над мусульманами и пр. и пр., князь по преимуществу любит читать и то перед сенаторами и прочими главарями. В бытность мою в Цетине приезжал туда адъютант Дервиш-паши, родом из Боснии, и его светлости вздумалось прочитать эту песню и перед ним, сидя у очага вместе с отцом и сенаторами. Всякий раз, когда заводится разговор о России в моем присутствии, князь имеет обыкновение уверять меня, что он любит Россию и гордится ее славою, как настоящий русский, и при этом вспоминает о своем воспитании в Париже, говоря, что боится, чтобы это обстоятельство не давало русским повода считать его французом, и что поэтому сильно желает побывать поскорее в С.- Петербурге. Об этом желании он говорил со мною и в последнюю мою поездку в Цетине и даже просил меня сообщить императорскому министерству.

Остается мне сказать еще несколько слов о княгине Дариньке. Положение этой честолюбивой и умной женщины в Цетине не совсем завидно. Правда, что пристроили ее там точно так, как она жила при покойном своем муже и что князь старается угождать ей во всем, но при всем этом видно, что она неполная хозяйка в княжеском доме, ибо ее желания проявляются в виде просьб, а не приказаний, что разумеется, должно страшно тяготить ее, привыкшую когда-то командовать и требовать безусловного повиновения. Благими советами и своевременными замечаниями она могла бы исправить молодого князя от многих недостатков, но она не решается на это, нежелая раздержить его и опасаясь, чтобы ее пребывание в Цетине не показалось для него неприятным и тягостным, а потому предпочитает часто поддакивать ему, уверенная, что такой образ действий не повредит, и скорее послужит ее интересам. Даринька любит показываться народу как можно чаще и посещать места, к которым муж ее имел обыкновение ездить. Черногорцы уважают ее, как вдову покойного правителя, но к ней никто не приходит говорить о каких бы то ни было делах, и было бы смешно думать о тени какой-либо ее партии в Черногории.

Заканчивая настоящий мой рапорт о положении дел в Черногории, я считаю долгом присовокупить еще, что я всячески старался сохранить и сохранил в Цетине те добрые сношения, которые установились между мною и покойным Даниилом, что встретил со стороны князя Николая и его отца такое же старание и усердие и что остается мне только желать, чтобы его светлость завел еще в своей переписке побольше порядка и аккуратности, образоват бы свою канцелярию на более разумных и более целесообразных началах и стал бы сам побольше заниматься делами вместо того, чтобы поручать [398] таковые всякого рода пришельцам, ищущим службы под именем докторов, секретарей и адъютантов. Здешние мои коллеги, английский, прусский и турецкий консула, не имеют постоянных официальных сношений с князом Николаем, а потому и не бывает важных случаев к нарушению доброго моего согласия с ними. Я встречаюсь в Цетине только с французским консулом, имеющим свое пребывание в Скутари, но не так часто, как бывало с его предшественником Эккаром. (Екар (Hecquard) Ииасент (1814-1866. г.) — Францусхи конзул у Скадру од 1853. до 1862. године. Виет (Wiet) Емил — Французски конзул у Скадру од 1863. до 1868. године) Мои отношения с ним доселе самые добрые и дружественные.

При сем имею честь приложить составленный по моему приглашению г-ном подпоручиком Быковым план военных действий турок в Черногории с обозначением селений и местностей, сожженных и разрушенных ими.

С глубочайшим почтением и неограниченною преданностью имею честь быть милостивый государь, вашего превосходительства покорнейшим слугою

К. Петкович.

АВПР, ГА, V-А₂, 1862 г., д. 724, л. 390-410 об. Подлинник.