СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

1 августа 1899 г.

События в Сербии. — Дело о заговоре против династии Обреновичей в лице экс-короля Милана. — Приготовления к расправе с противниками по поводу покушения Княжевича. — Грубая мера относительно генерала Саввы Груича. — Сообщение канцелярии сербского посольства в Петербурге.

Последние события в Сербии показывают наглядно, к каким печальным последствиям привела политика, устранявшая опеку великих держав над небольшими балканскими государствами, освобожденными усилиями России от турецкой власти. Сербские правители, пользуясь фикциею независимости, распоряжаются в стране в чисто-турецком духе, вводят какой-то нелепый террор под предлогом защиты династии Обреновичей, произвольно заключают в тюрьму самых выдающихся людей королевства и цинично грозят им смертною казнью, а великие европейские державы вынуждены пассивно смотреть на эти беззакония, довольствуясь лишь закулисными дипломатическими советами, которым давно уже привыкли не придавать серьезного значения в Белграде. Сербией правит теперь самовластно не король Александр и не министерство Владана Георгиевича, а дважды удаленный из страны, формально отрекшийся от престола и от всякого участия в сербских делах, бывший король Милан, неоднократно получавший за это отречение крупные суммы от сербского казначейства и ныне вновь водворившийся во власти под видом главнокомандующего сербскою армией. Подвиги этого экс-короля в Париже и в других местах всем хорошо известны, и никто не мог понять, каким образом человек, столь сильно уронивший королевское звание, смело выступил потом в роли руководителя молодого короля и охранителя его династии, которую он сам же едва не погубил своим поведением. Так как Милан во время своего царствования не раз обнаруживал готовность продавать сербские интересы австрийцам и находил поэтому поддержку в Вене, то его замаскированное обратное воцарение в Сербии приписывалось влиянию Австро-Венгрии; однако, на первых порах он не выходил прямо из пределов своих новых функций главнокомандующего и только постепенно стал забирать власть в свои руки, все более вытесняя собою личность короля, за которым остался теперь в сущности только голый титул. [835] Экс-король назначает и отрешает министров, жестоко преследует за неуважительные о себе отзывы в частной переписке и в частных разговорах, как за «оскорбление величества», и восстановляет свое прежнее личное господство без всяких церемоний. Ему не доставало только одного — полной расправы с прежними противниками, сохранившими еще популярность и влияние в народе, и желанный повод к такой расправе нашелся: некий Княжевич, уроженец Боснии, сделал 6 июля (нов. ст.) покушение на его жизнь, выстрелив в него на улице четыре раза без ущерба для его здоровья и ранив только в руку его адъютанта Лукича. Тотчас возвещено было, что неудавшееся покушение задумано и устроено враждебною Милану «радикальною партиею» (не имеющею в себе ничего радикального), к которой принадлежат наиболее видные деятели Сербии; немедленно произведены были многочисленные аресты, как бы по заранее составленному списку; объявлено осадное положение, и все заподозренные преданы военному суду, с применением к ним законов военного времени, при чем приговоры не подлежат апелляции и должны быть исполнены в двадцать четыре часа. В числе арестованных оказываются три бывших министра: Пашич, Таушанович и Веснич, два члена кассационного суда, пять профессоров, четыре директора гимназий, два священника, два полковника, два капитана, четыре адвоката и десять депутатов. Надо заметить, что сербская радикальная партия есть в то же время руссофильская партия, что она стоит за тесное сближение и солидарность с Россиею, и что именно с этой точки зрения она ненавистна Милану, который хорошо понимает, что первый пункт руссофильской программы есть удаление его от власти. Желание покончить с этой партиею одним ударом, истребив ее вождей при помощи военно-полевого суда, обнаружилось слишком откровенно в распоряжениях экс-короля. «Радикалы», занимавшие должности министров при короле Александре, не могли быть врагами его династии, хоти они несомненно были и остаются противниками незаконного владычества его отца, Милана. Никола Пашич был министром-президентом и министром иностранных дел, затем послаником в С.-Петербурге; только недавно он отсидел девять месяцев в тюрьме в Пожаревце за мнимое оскорбление величества (т. е. Милана), и ему не дали даже оправиться от этого испытания: новый приказ об аресте захватил его в дороге, когда ему, вероятно, ничего еще не было известно о происшедшем в Белграде. К делу решились припутать и представителя Сербии при русском дворе, генерала Савву Груича, приобревшего здесь общие симпатии и казавшегося обеспеченным от личной или партийной [836] злобы уже в силу занимаемого им доверенного политического поста; Милан и раньше пытался его устранить, как одного из предполагаемых своих врагов, и ждал только случая, чтобы свести с ним старые счеты, хотя бы от этого пострадали восстановленные Груичем хорошие отношения с Россиею. Внешние и внутренние интересы страны не играют никакой роли для Милана; он всегда готов принести их в жертву своим личным чувствам и выгодам, как он многократно доказывал это на деле. Генерал Груич навлек на себя его неудовольствие еще в восьмидесятых годах, в бытность свою военным министром и позднее министром-президентом; он не мог быть приятен ему уже потому, что ставил интересы Сербии выше интересов Милана и его австрофильских союзников. Сделавшись посланником в Петербурге при министерстве Пашича, Груич не принимал уже участия в борьбе партий и должен был с прискорбием видеть, как отражается на политическом положении его отечества новое появление Милана в сербской столице; но не будучи обязан поддерживать какие-либо непосредственные отношения с «главнокомандующим», он продолжал служить Сербии и королю Александру, тщательно оберегая последние остатки русской дружбы к сербскому королевству. Внезапное удаление его в отставку и вызов в Белград по обвинению в каких-то замыслах против династии поразили всех своею необычайностью; даже корреспонденты немецких и австрийских газет выражали свое удивление по поводу этой крутой меры и находили совершенно неправдоподобным желание связать ее с делом Княжевича. Вскоре выяснилось, что генералу Груичу ставят в вину содержание частного письма его к бывшему министру Весничу, где он высказывает мнение, что политические обстоятельства Сербии и отношения к ней России не изменятся к лучшему, пока в Белграде фактически господствует Милан, — мнение, выражающее лишь в самой мягкой форме общеизвестный факт, о котором сербскому посланнику при русском дворе приходилось, вероятно, и оффициально сообщать королю Александру; притом письмо было писано несколько месяцев тому назад, по поводу одного инцидента, едва не приведшего к отъезду русского представителя из Сербии. Повидимому, само сербское правительство (если оно еще существует вне «главнокомандующего») не нашло возможным исполнить первоначальное намерение Милана и привлечь Груича к делу о заговоре, под столь ничтожным и фантастическим предлогом; но грубое увольнение такого крупного и уважаемого всеми сербского дипломата, совершенно незаменимого на своем посту при данных условиях, [837] представляет печальный симптом неурядицы, созданной в стране произволом экс-короля.

Подвергшийся покушению главнокомандующий сербскою армиею, как оказывается теперь, устроил контроль за перепискою частных лиц, — что вовсе не входило в его функции, — и заранее собирал таким способом улики против радикалов, принимая простые суждения за доказательство участия в будущем заговоре; он же потом руководит следствием, назначает военный суд, подчиненный ему же, и с первой же минуты, не дожидаясь допроса Княжевича, возвещает о виновности радикальной партии. Невольно является потому мысль о фиктивности всего покушения и об искусственной подготовке его самим Миланом; предположение такого рода нашло отголосок повсюду в иностранной печати и не могло быть ничем опровергнуто. И действительно, чем объяснить указание на радикалов и последовавшее затем арестование их вождей, когда задержанный виновник покушения не был еще подвергнут допросу и не мог еще выдать никого из участников? Аресты были произведены и над обвиняемыми учрежден военно-полевой суд прежде, чем преступник успел дать те показания, которые были желательны Милану. Назвал ли Княжевич какие-либо имена впоследствии, — неизвестно; но хорошо осведомленные белградские корреспонденты немецких газет решительно отрицали это по отношению к радикалам. «Оффициальное уверение, — телеграфируют, напр., из Белграда от 9 июля в Кельнскую Газету», — что виновник покушения донес на некоторых радикалов, до сих пор не подтвердилось, несмотря на всевозможные усилия, направленные к тому, чтобы выманить у него такое указание». Преступник Княжевич — простой рабочий, занятый в последнее время в военной купальне на р. Саве, где часто бывал и Милан; быть может, он и не имел сведений ни о каких политических партиях, и ему старались навязать разоблачения, для которых у него не было материала. Выходит таким образом, что экс-король Милан сознательно готовился совершить массовое избиение целого ряда политических и общественных деятелей под видом скорого военного правосудия, воспользовавшись для этого преступлением, которое, по всей вероятности, было личным делом одного человека. Подобное злодеяние, если оно в самом деле задумано Миланом, не могло и не может быть допущено Европою, и мы убеждены, что европейские кабинеты должны были бы своевременно остановить сербских правителей на пагубном пути беззакония.

Всеобщее негодование, вызванное приготовлениями сербского экс-короля к кровавой расправе с его политическими противниками, дало себя почувствовать и в Белграде; там сочли нужным отчасти [838] умерить тон и обратить некоторое внимание на заграничное общественное мнение, сохраняющее свою силу и авторитет даже при полном принудительном молчании внутри страны. Цензурные строгости, столь щедро практикуемые относительно туземной печати, не заглушают громких заграничных протестов, с которыми в конце концов обязана считаться такая маленькая держава, как Сербия. Но мы не имеем пока удовлетворительного оффициального разъяснения последних сербских событий. Нельзя считать разъяснением голословное и бессодержательное опровержение, разосланное недавно в русские газеты канцеляриею сербского посольства в Петербурге.

«В виду того, — говорится в этом сообщении (см. «Новости» от 17 июля), — что в последнее время большинство известий из Сербии основаны на крайне неточных сведениях, сербское посольство принуждено заявить:

Покушение на жизнь совершено было не только умышленно, но и с подготовкою. Это факт, которого ничем нельзя опровергнуть. Чрезвычайный, но не военный суд ведет следствие сообразно и строго по закону. Никто из радикальной партии не арестован из-за политических убеждений. Арестованы не радикалы, но люди, которые обвиняются не на основании простых догадок. Лучшим доказательством может служить тот факт, что главные из вождей радикальной партии, как-то: гг. С. Груич, Симич, Вуич, Велимирович, Милославлевич, Уосимович, Андра Николич, Пая Михайлович — не только не арестованы, но и не привлекались ни к какой ответственности. Равным образом не тронут никто из членов бывшего центрального радикального комитета, а также и почти никто из выдающихся вождей радикальной партии внутри страны».

Нам кажется прежде всего, что сербское посольство, лишенное своего главы, перестало быть посольством и не может заявлять что-либо от своего собственного имени, пока нет заместителя, уполномоченного временно исполнять обязанности посланника или самостоятельно заведывать делами посольства. Очевидно, сообщение, напечатанное в наших газетах, исходит от канцелярии посольства, и в таком случае следовало пояснить, что оно основано на сведениях и указаниях, полученных оффициально из Белграда. Затем самый текст «разъяснения» ничего не разъясняет, а только запутывает вопрос, совершенно ясный и простой. Какой суд и по каким законам призван разбирать дело Княжевича и его мнимых сообщников? Почему производством арестов и предварительным следствием распоряжался потерпевший экс-король, главнокомандующий армиею по своему оффициальному званию? Канцелярия посольства отвечает: «чрезвычайный, но не военный суд ведет [839] следствие сообразно и строго по закону». Но какой это чрезвычайный суд, в чем его отличие от военного, и каковы те законы (конечно, тоже чрезвычайные, а не обыкновенные), которых строго держится этот суд, — остается неизвестным. Суд самого Милана или его клевретов, послушных исполнителей его воли, есть несомненно «чрезвычайный суд», и однако не такой, вероятно, суд противопоставляется здесь военному, как более обеспечивающий интересы законности. Предусмотрено ли общими законами учреждение таких чрезвычайных судилищ, или особый суд устроен для данного случая, с целью скорейшего получения обвинительных приговоров? Самое понятие чрезвычайного суда заключает в себе резкое нарушение общепризнанных и коренных основ правосудия. Арестованные по делу Княжевича могли считать себя в праве выражать в своих частных письмах какие угодно мнения о неправильных действиях главнокомандующего экс-короля, ибо это не запрещено законами; а при помощи чрезвычайных судилищ и новых исключительных законов можно те же частные мнения признать преступными и подвергнуть людей смертной казни за прежние их слова, считавшиеся в свое время дозволенными. Нечего и говорить, что такое распространение новых законов и судилищ на действия, относящиеся к прошлому, противоречит элементарным началам права и справедливости, — хотя бы суд действовал при этом «сообразно и строго» по новому закону. Во всяком случае, оффициозное отречение от военно-полевого суда, о котором сообщалось раньше, выигрывает очень мало от неясной ссылки на чрезвычайный суд, характер которого при действии осадного положения не вызывает ни малейшего доверия.

Не трудно поверить канцелярии здешнего сербского посольства, когда она заявляет, что «покушение на жизнь было совершено не только умышленно, но и с подготовкою». Нельзя делать в кого-либо четыре выстрела на улице без умысла, а для стрельбы нужно достать револьвер, что и составляет «подготовку». Ничего другого не требовалось для того, чтобы Княжевич совершил свое безыскусственное, обставленное самым первобытным образом покушение. Все дело в вопросе, почему умысел и подготовка отнесены к посторонним лицам и именно к деятелям радикальной партии. «Арестованы, — уверяет сообщение, — не радикалы, но люди, которые обвиняются не на основании простых догадок». Жаль только, что не сказано прямо, в чем они обвиняются и какие именно основания признаны важнее простых догадок. Если они обвиняются в недостатке уважения к заслугам и достоинствам экс-короля, как правителя, то они, разумеется, виновны, но едва ли подлежат за это [840] законному преследованию; притом в виде смягчающего обстоятельства они могли бы сослаться на то, что их отрицательные мнения признаны и подтверждены оффициально самим Миланом в его акте отречения от престола и в его забытом ныне формальном обязательстве проживать вне пределов Сербии и не вмешиваться в ее дела. Очень многие благонамеренные подданные короля Александра остаются при прежнем убеждении Милана о необходимости окончательного удаления его из Белграда для пользы страны и династии; и более чем странно усматривать теперь в этом оффициально одобренном взгляде доказательство вражды к дому Обреновичей или признак участия в государственной измене. Опасно вообще выделять династию, как особую силу, противопоставляя ее народу и государству, и плохую услугу оказывают ей люди, настойчиво толкующие о защите ее от неприязненных чувств значительной части общества, — особенно когда речь идет о династии чисто-туземной, вышедшей из народа и возвысившейся на памяти старожилов. Более могущественные династии, чем дом Обреновичей, теряли власть и значение под влиянием ложной мечты, что династические интересы ограждаются крутыми мерами и произволом. Было бы крайне печально для сербской королевской фамилии, если бы противники Милана были в то же время врагами династии; а между тем, так ставится вопрос в кругу единомышленников экс-короля, заправляющих теперь делами Сербии. Связывать судьбу династии с личностью Милана и насильственно зачислять в лагерь государственных преступников и популярнейших людей страны, бывших министров, в роде Пашича и других, — значит, очевидно, «не только умышленно, но и с подготовкою» толкать Сербию на путь серьезных внутренних потрясений и замешательств, исход которых невозможно предвидеть. Что Пашич, Таушанович и их товарищи по суду, в числе всего 25 человек, суть действительно сообщники Княжевича, — этому не верит никто, не верит даже канцелярия здешнего сербского посольства, как видно из двусмысленных слов ее сообщения о том, что арестованные радикалы «обвиняются не на основании простых догадок». Ясно, что Княжевич не указал на этих мнимых соучастников его покушения и не мог удовлетворить желание судей каким-либо правдоподобным рассказом, — ибо в противном случае об этом не умолчало бы сообщение, и этот важный факт был бы немедленно разглашен по телеграфу. Что касается улик, которые важнее «простых догадок», то к ним относятся, без сомнения, частные письма с неблагоприятными отзывами о Милане, о которых мы говорили выше. Единственное утешительное известие, передаваемое сообщением, — [841] что многие выдающиеся радикалы, между прочим, г. Савва Груич, «не тронуты» правительством, — нуждалось бы в некоторых оговорках и пояснениях; напр., г. Груич «тронут» весьма существенно, — уволен от службы и, по газетным известиям, даже исключен из списка сербских генералов, хотя, по признанию того же сообщения, он «не привлекался ни к какой ответственности». Таким образом, по нынешним оффициально-сербским понятиям, можно внезапно, не будучи даже выслушанным, подвергнуться весьма чувствительным карам и лишиться приобретенных служебных прав, при отсутствии всяких законных поводов к какой-либо ответственности.

Остается только выжидать, чем окончится тягостный кризис, в который вовлечена злополучная Сербия экс-королем Миланом. Европейская дипломатия не может относиться с пассивным равнодушием к сербским и вообще балканским делам; принцип невмешательства имеет свои условия и границы, и если сербские события примут оборот, угрожающий общему спокойствию и миру на востоке, то заинтересованным державам придется так или иначе заняться восстановлением законного порядка в Сербии. Не только в России, но и в западной Европе все более сознается необходимость положить конец произвольному хозяйничанью отставного короля в стране, где внутренние волнения легко создают почву для крупных международных усложнений. Кроме политики, существуют еще интересы человеколюбия, и эти интересы настолько могущественны в современном культурном мире, что они не допустят исполнения каких-либо кровавых замыслов в Белграде, хотя бы и прикрытых внешними формами судебного приговора.