ИНОСТРАННАЯ ПОЛИТИКА

Решительным словом Россия спасла Сербию. Цепь сербских укреплений на болгарской Мораве, защищающая большую дорогу от Ниша к Белграду, была уже прорвана; Шелеговац, Дюнишские высоты, Алексинац были взяты турками; армия Черняева разрезана, часть ее отброшена на Крушевац, и каждый день можно было ожидать потери Крушеваца. Делиградскую позицию сербам предстояло покинуть; соединение корпусов моравской армии с Хорватовичем предполагалось уже в Чуприи, то-есть в самом сердце Сербии; там должна была быть избрана новая оборонительная линия. Удалось ли бы соединение, долго ли продержалась бы эта новая линия защиты против превосходных средств, регулярных сил неприятеля? Эти тревожные для Сербии вопросы отсрочены теперь на два месяца, то-есть до 18-го декабря, а может быть и совсем устранены, так как в случае необходимости возобновления неприязненных действий Сербия вероятно не будет более предоставлена собственным своим силам.

Черногорцы в последнее время действовали довольно слабо, и хотя имели несомненный успех взятием Медуна и обложением Подгорицы, но успехи эти для общего хода войны имели мало значения. О степени важности Медуна свидетельствовал факт, что в нем черногорцы нашли только четыре осадных орудия, которыми и воспользовались для действия против Подгорицы. Но главное — Медун и Подгорица находятся близ самой границы Черногории, и взятие их могло иметь в сущности значение только для обороны этой границы, а не для отвлечения турецких войск от наступления на Сербию. Силы обеих сторон слишком неравны; это выяснено теперь до очевидности, и дальнейшее ведение войны одними сербскими княжествами против Порты было бы бесполезно.

Сосредоточение войск румынских и распространенные по поводу этого факта слухи, а также приведете в военный состав армии греческой с предположением о сборе греческого ополчения в 200 тысяч человек, сами по себе едва ли могли бы сколько-нибудь обеспечивать важные успехи для оружия турецких вассалов в [432] будущем. Предоставленные самим себе, они стали бы стремиться к разным целям, и трудно было бы ожидать от них согласных действий против турецких армий, руководимых одною волей. Если согласия не оказалось между сербскими княжествами, то как же ожидать его от румынов и греков в соединении с сербами и болгарами? Самое занятие Болгарии составило бы предмет недоверия между славянами и греками, а для румынов представлялось бы совершенно излишним. Такое решение восточного вопроса, при котором Греция могла бы приобрести от Турции территориальное вознаграждение за жертвы, во всяком случае не малые, немыслимо без европейской войны, а в ней греческие войска, которых, в действительности годных, может оказаться всего тысяч двадцать, ничего бы не значили. Что касается Румынии, то если для нее возможно расширение, оно возможно не в границах Турции; в войне с турками румынское правительство, при неудаче, рисковало бы революциею, а в случае успеха могло бы только приобресть полную независимость и, пожалуй, королевскую корону, хотя против этого последнего приобретения легко предвидеть возражение Австрии. Постоянная армия Греции состоит всего из 8 т. чел., это число не может служить даже кадрами для сколько-нибудь значительной милиции. А что такое милиция — это мы видели на примере сербской, при начале войны; греческая милиция наверное будет хуже сербской. Другое дело — Румыния. Ее постоянная армия составляла не более 30 т. чел., но Румыния имеет территориальную армию, кроме милиции и ополчения. Территориальная армия состоит из людей, которые в каждом месяце несли неделю службы, то-есть обучались, и участвовали в общих маневрах. Она теперь мобилизирована и может считаться регулярным войском. В общем составе регулярных войск Румынии заключается около 45 т. пехоты и 15 т. кавалерии. Отзывы о предполагаемом боевом достоинстве румынской армии не особенно благоприятны, но все-таки она представляет нечто, могущее входить в рассчет, а относительная многочисленность ее кавалерии составила бы даже весьма важное дополнение для соединенных христианских армий. Но при нынешнем расстройстве сербского войска, трудно допустить, чтобы одна помощь Румынии могла дать войне счастливый оборот.

Не подлежит сомнению, что гораздо более всех таких армий, вместе взятых, имеет значение одно твердое слово России, имеющей в готовности 800 т. чел. действующей армии, а в случае войны могущей довесть свои силы до никогда еще невиданного состава 1 1/2 милл. чел. Одним ее словом на первый раз уже спасена [433] Сербия от неминуемой иначе гибели. Другое такое слово может разрубить запутанные дипломатические нити, если бы они завязались в гордиев увел. Аллегория эта невольно приходит на мысль при настоящих обстоятельствах, хотя можно еще надеяться, что там, где Александр Македонский должен был прибегнуть к мечу, будет достаточно слова нашего правительства. Переговоры о мире отныне непременно получат более искренности со стороны покровителей Турции, чем имели доселе, так как будут происходить под влиянием глубокого впечатления, какое было произведено ультиматумом России относительно перемирия. Если кто сомневался, что Россия может вдруг принять самое решительное положение, тот должен был отложить такие иллюзии в сторону. Ультиматум, предъявленный по поводу вопроса о перемирии, был не только шагом, необходимым для спасения Сербии, но, и весьма искусным шагом для облегчения переговоров о мире и улучшения его условий. Отвечать отказом на ультиматум по поводу срока перемирия было слишком неудобно для Порты и ее советников; вопрос был, с одной стороны, только о лишних трех-четырех месяцах перемирия, а с другой — о войне с Россиею, войне, казавшейся неизбежною после перерыва дипломатических сношений. Итак, момент для решительного заявления был выбран весьма удачно. Но, однажды поддавшись преобладанию России в ведении всего вопроса, западноевропейская дипломация уже не может освободиться из-под влияния этого момента. Политика отсрочек, отговорок, выигрывания времени потеряла теперь смысл. Англия и Австрия должны теперь сказать себе, что надо дойти до самого крайнего предела уступок, считаемых ими возможными, и искренно заботиться о соглашении в двухмесячный срок относительно оснований мира, иначе, судя по выказанной теперь Россиею решимости, наступит весьма серьезный кризис.

Большое значение шага, сделанного в истекшем месяце нашим правительством, заключается именно в перемещении переговоров на другую почву, возвращении их на ту почву, с которой они не должны были бы, по настоящему, сходить, а именно — на вопрос о злодействах, совершённых в Болгарии, и невозможности возвращения этой области под непосредственное турецкое управление. Английские предложения «административной автономии» для Герцеговины и Боснии, с распространением их на Болгарию, более не соответствуют положению дел. На них английские и австрийские дипломаты могли настаивать, только опираясь на факт турецких побед над сербами, отговариваясь «невозможностью» требовать больших уступов от Порты, которая имела на своей [434] стороне неоспоримый военный успех. Но теперь турецкие победы, заявлением нашего посла в Константинополе о готовности России к разрыву, сметены с той карты, вокруг которой заседают дипломаты в Константинополе. Вопрос поставлен уже не между побеждающею Турцией и побеждаемой Сербиею, но между Турциею и Россиею, которая турецких побед опасаться не может. Итак, вопрос о характере гарантий возвращается в правильной своей постановке: к безусловному обеспечению подвластных еще Турции славян от повторения тех жестокостей, которых жертвою сделалась Болгария, а это и может быть достигнуто не иначе, как образованием двух новых вассальств Порты: Болгарии и Босно-Герцеговины.

Конечно, это не будет окончательным разрешением «восточного вопроса». Такого разрешения посредством предстоящих, двухмесячных переговоров ожидать нельзя. Окончательное решение неосуществимо без войны — по меньшей мере с Турциею. Интересы, которые оно должно обеспечить, выходят уже из одной рамки босно-герцеговинских и болгарских интересов. Взгляды на интересы, в нем заключающиеся, и на естественную формулу этого решения изложены более подробно в помещенной выше особой статье. Но мы не можем не напомнить здесь, что эти взгляды высказывались нами и прежде. Они составляют положительное отношение наше к восточному вопросу, соответствующее отрицательному нашему отношению к тем крайностям и неосторожностям, для которых он послужил предлогом в некоторых газетах. Когда, в половине июня, то-есть в то время, когда Сербия еще не начала войны против Турции, мы писали «Иностранную Политику» июльской книги журнала, мы высказали в той статье те самые взгляды на значение «восточного вопроса» для России и на естественную формулу его окончательного решения, которые теперь подробно излагаются в особой статье, посвященной этому предмету. Не лишне будет документально подтвердить цельность нашего убеждения.

«Основные принципы отношений России к восточному вопросу — говорили мы тогда, — не нуждаются в установлении и уяснении» — и в этом одном мы должны отказаться от прежнего своего мнения. Оказалось, что такое уяснение, среди путаницы суждений, произнесенных по этому поводу, положительно необходимо. «Географические условия очевидны для всех, а история русской политики со времени Петра всем известна. Если государство в течении более чем полутора века неуклонно стремится к исполнению известной задачи, то ясно, что в задаче этой сказывается не произвольная, личная фантазия, но сознание бытовой народной потребности. [435] Восточный вопрос состоит из двух вопросов: как могут быть установлены удовлетворительные отношения между народами, живущими на Балканском полуострове, и кто должен владеть Константинополем? В том и другом вопросе заинтересованы прежде всех — балканские народы, а за ними — Россия. Народы эти должны получить равноправность, будь то в виде обновленного, конституционного турецко-славянского государства (повторяем: тогда не было еще ни сербской войны, ни злодейств в Болгарии), если оно возможно, что подлежит большому сомнению, или в виде федерации самостоятельных народных единиц. Константинополь должен быть по возможности нейтрализован, то-есть оставаться во владении государства или союза местных племен. Но если бы это по ходу дел оказалось невозможным, то Константинополем должна владеть не иная великая держава, как именно Россия. Всесветное значение Босфора и Константинополя в значительной мере преувеличивалось всегда — с целями, враждебными России. Но теперь, после прорытия Суэзского канала и при возможности проведения большой железной дороги чрез Малую Азию, оно до некоторой степени обратилось в миф, поддерживаемый преданиями иных времен. Реальный и первостепенный интерес в Босфоре и в Черном море — интерес славянский. Обе стороны восточного вопроса указывают на то, что, по условиям географическим, историческим, этнографическим, главная роль в его решении должна принадлежат России. Без содействия ее не может состояться освобождение балканских славян, а в решении вопроса собственно о Константинополе, из всех великих держав, она наиболее непосредственно, наиболее реально заинтересована» («Вестн. Европы», июль, 1876 г., стр. 381). Само собою разумеется, что это только русский взгляд на дело, ни для кого не обязательный, и что России невозможно было бы овладеть Константинополем иначе, как после успешной войны с коалициею всей западной Европы, включая и Австрию, и Германию. Без такой войны, Европа, при наших западных границах, не может отдать нам Константинополя. Но и мы без войны на жизнь и на смерть не можем отдать Константинополя ни Англии, ни Австрии. Итак, по отношению к завоеваниям в Европейской Турции стремления великих держав нейтрализуются взаимно; ни для одной из них они невозможны без передела карты самой Европы. А стало быть, единственно возможным и притом вполне естественным решением восточного вопроса, в смысле окончательном, и представляется союз или федерация самостоятельных народных единиц Балканского полуострова, [436] с оставлением Константинополя в виде общего, федерального их владения; то-есть, то очевидное решение, на которое мы указывала в июле, до сербской войны, указываем и в ноябре, после ее, быть может, окончания. Просим извинения читателя за приведение цитаты из своих слов: для него она, пожалуй, излишня, но для нас она необходима.

Итак, тот шаг вперед, который может быть сделан в восточном вопросе в течении настоящего перемирия окончательным быть не может. Тем не менее, он, если только состоится, будет шагом к окончательному решению. Осуществим для себя в мысли наименьшее, что может быть сделано в настоящее время: соглашение держав о предоставлении Герцеговине, Боснии и Болгарии только «административной» автономии, но с занятием этих областей европейскими войсками для действительного применения в них нового положения. В числе этих оккупационных войск будут русские войска, или если даже не русские, а занятие будет предоставлено румынской армии, во всяком случае авторитету Порты в областях, из которых ее войска будут выведены, в которые вступят другие войска и будут там стоять не малое время, будет нанесен решительный удар. Населения — в этих войсках несомненно увидят только авангард русской армии, готовой явиться для их окончательного освобождения, при первом поводе. А поводы к тому непременно представятся, так как при «местной автономии» будет происходить сбор податей с жителей, хотя бы то христианскими чиновниками, а не одновременная уплата дани местным правительством, как то было бы, если бы те области получили вассальное положение. Для столкновений с турецкими властями, которые все-таки будут непосредственно относиться к жителям, хотя и при содействии выборных и под надзором Европы, будет повод и предлог на каждом шагу, тем более, что факт занятия областей войсками не-турецкими, даже и по окончании этого занятия, останется в памяти у всех и сделает самих болгар, столь безответных доселе, гораздо менее склонными к уступкам и терпению. Наконец, присутствие чужих войск и самый надзор европейской коммиссии окажутся для Порты в высшей степени стеснительными и неприятными, так как отделываться обещаниями для нее уже не будет никакой возможности. Неудобства эти столь велики, что было бы непонятно, если бы Порта предпочла их дарованию этим областям автономии «политической», введение которой может очень хорошо совершиться без всякого вступления в [437] те области иностранных войск, лишь с выведением из них войск турецких и образованием местной стражи из жителей, до учреждения затем национальных армий, подобных сербской и румынской. Порта, конечно, очень хорошо поймет опасность образования новых вассальных государств. Но та опасность, какая может со временем представиться с их стороны, будет опасность более отдаленная, а вступление чужих войск в Болгарию будет опасностью настоящего момента.

Вот почему, как нам кажется, при постановке пред Портою и ее покровителями того и другого способа решения, с необходимостью для них серьёзно принять то или другое в двухмесячный срок, можно надеяться, что Порта и ее друзья согласятся на предоставление Болгарии и Босно-Герцеговине автономии «политической», то-есть на образование из них двух новых вассальств, причем уступка для Черногории — гавани, восстановление status quo в Сербии не представят особых затруднений.

Но когда на Балканском полуострове будут уже четыре вассальных государства (Румыния, Сербия, Босно-Герцеговина и Болгария), сверх двух независимых владений — Греции и Черногории, или три вассальных государства (Сербия, Босно-Герцеговина и Болгария) и три же независимых (предполагая обращение Румынии в королевство), — тогда уже, очевидно, будет не только положено начало, но и создана необходимость союза между ними. Союз этот, сперва в виде конвенций, фактически должен явиться уже потому, что иначе они легко могут перессориться. А этим дипломатическим союзом и будет положен фундамент союзу государственному, в который он должен превратиться со временем для принятия всего турецкого наследства в Европе.

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info