ИНОСТРАННАЯ ПОЛИТИКА

1-е августа, 1876.

Мнение о достигнутом доселе результате военным действий славян против турок может быть различно, смотря по тому, чего мы ожидали. Если мы ожидали, что регулярные, но худо содержимые и худо оплачиваемые, лишенные одушевления турецкие войска неспособны стойко выдерживать в открытом поле натиска полных народного энтузиазма и природной воинственности славянских дружин, а населения Боснии и Болгарии только ожидали первого движения сербов н черногорцев, чтобы восстать поголовно против своих притеснителей, в таком случае мы должны быть недовольны и, как водится в таких случаях, готовы приписать неуспех ошибочному плану славянских вождей. В самом деле, тому взгляду на обстоятельства, который только-что очерчен, соответствовала ба иная, более решительно наступательная система действий. Вместо того, чтобы разделять свои силы на шесть, даже семь отрядов, действующих на западе в Боснии и Герцеговине, на юге у Нового-Базара и Сенницы, на юговостоке и востоке против Ниша и перед Виддином, и принужденных, по необходимости, за шагом вперед, к наступлению, делать шаг назад, к обороне, можно было действовать смелее. Допустим на минуту, что вместо славянских ополчений были бы регулярные войска, сверх того, что босняки н болгары столь же готовы к восстанию, как были некогда венгры и итальянцы против Австрии. В таком случае Герцеговина и Босния могли бы быть предоставлены черногорцам, а в Сербии, в Княжеваце могла быть оставлена одна оборонительная дивизия для наблюдения за турецкими гарнизонами Ниша и Виддина. Все же остальные силы Сербии могли бы быть обращены в наступлению на юг, сперва на Сенницу, чтобы установить прочную связь с Черногориею н отревать все сухопутные пути из внутренних провинций Турции в Герцеговину и Боснию. Затем, делом черногорцев было бы отрезать морские пути туда же, чрез Клек и Антиварн, и движением на Мостар, потом на Сараево, поддержанным всеобщим восстанием герцеговинцев и босняков, уничтожить турецкие силы в Герцеговине и Боснии, совершенно [805] отрезанные от Турции и лишенные возможности получать какие-либо подкрепления. Между тем, главные силы сербов могли обратиться от Сеннидн и Рашки по реке Ибару на Новый-Бав&р и Митровицу, которая служит «головою» салоникской железной дороги. Тогда от внутренних провинций Турции была бы отрезана и Албания, а при помощи поголовного восстания болгар сербские войска могли бы, наконец, генеральным сражением между Софиею и Филиппополем, решить участь войны, угрожая Адрианополю; одним словом, при помощи восстания в Болгарии, не только нейтрализовать турецкие силы Ниша и Виддина, но и произвесть в тылу их такую диверсию, которая заставила бы самого Абдул-Керима стянуть свои войска к Софии и Филиппополю и дать здесь большое сражение, которое или уничтожило бы сербскую армию, или отдало бы в руки сербов ту железную дорогу, которой последняя станция — Константинополь.

Мы начертили этот воображаемый план не потому, чтобы хотели забавляться стратегическим сочинением, но для того, чтобы сгруппировать и привесть в связь все, что можно, в виде сетований, противопоставить тому образу действий, какому следовали славянские вожди в действительности. И однакож, оказывается, что план подобный начертанному мог быть основан только на таких двух данных, которых в действительности не оказывается. Во-первых, турецкие регулярные войска не уступают сербской милиции в стойкости; наоборот, сербские войска нуждаются еще в приучении к правильности действий под огнем; во-вторых, ни Ранко Алимпич в Белине, ни Черняев при Ак-Паланке, ни Лешанин за Тимоком, не встречали еще, повидимому, ни одной вооруженной банды восставших босняков и болгар, стремящихся на соединение с ними, хотя видели обозы безоружных жителей, бегущих от ужасов, совершаемых турками.

При таком положении дел, мы не имеем права упрекать сербских вождей в излишней осторожности и медленности, и если даже в их собственных действиях замечаем некоторое колебание, то можем порицать их план разве только в подробностях, но не в сущности, не в основном его наступательно-оборонительном свойстве. Мы должны пригнать, что более решительный и односторонний, то-есть исключительно рассчитанный на наступление, план был бы сумасбродством. Мы должны иметь в виду, что сербские вожди хотя несравненно лучше нас знали реальные условия, то-есть свойства своей армии и неприятеля, но все-таки знали не все, а именно не могли знать с точностью, какое нравственное впечатление произведет первое движение сербов на христианское [806] население, подвластное Турции. Поэтому, располагая пока только силами малочисленного народа против весьма значительного государства, они должны были иметь в виду оборону Сербии не менее, чем наступление против Турции. Для обороны нужно было дробление сил на запад, юг и восток; для наступления осторожного нужно было также дробление; естественно было устроить по всем сербским границам род лагерей в виде центров, фокусов для предполагаемого общего восстания райи. При таких соображениях Ниш и Виддин получали, очевидно, гораздо большее значение, чем в том смелом, но совершенно гадательном предположении, которое было изложено выше. Если сербские отряды не должны были удаляться много от сербских границ, то им естественно было предметом первых наступательных действий на юго-востоке и востоке избрать—пресечение сообщений этих крепостей с внутренними провинциями Турции. Таков был смысл первого движения отрядов корпуса Черняева по болгарской Мораве, к югу от Ниша и к востоку от него, на Ак-Паланку, между тем как главные его силы направлялись на Бабину-Главу. Что касается вступления в Боснию, сближения сербских войск в Черногории, с пресечением туркам сухопутных сообщений с Герцеговиной и Босниею, наконец, наступления черногорцев на Мостар и вместе на пути сообщения с морскими портами, то и все эти требования баи исполнены, но не без оглядки, а с необходимой по обстоятельствам осторожностью.

Ранко Алимпич перешел границу на северозападе, но остановился там, перед Белиной; Зах и Чоловантич на юге сделали движение на Новый-Базар и на Сенницу, то-есть приближаясь с одной стороны к салоникской железной дороге, а с другой к Черногории, но также не решились значительно удалиться от сербской граница. Все это были указания того самого плана, который изложен выше, но не более, чем указания. Наконец, черногорцы, имеющие, по природе своей страны, наименее причин опасаться быстрого вторжения в нее неприятеля, могли следовать естественному плану наступления более решительным образом — и так и сделали, двинувшись на Мостар, и дойдя до Благая, который всего в 10—15-верстах от Мостара, а вместе направив герцеговинских у статей на сообщения с Клевом.

Теперь спрашивается, в чем же собственно заключаются те неудачи, в которых обвиняют славянских вождей? Если они заключаются в том, что в Болгарии доселе не возникло серьезного восстания, а в Боснии восстание не приняло пока больших против прежнего размеров, то это, конечно, важный неуспех, но [807] это не есть неудачи сербских вождей и не может быть поставлено им в вину. Без серьезного восстания в Болгарии, наступление Черняева внутрь Болгарии, с пренебрежением крепостей Ниша и Виддина, немыслимо. Без поголовного вооружения босняков в тех северных округах, куда выступил Алимпич, движение его внутрь Боснии, на Сараево, невозможно, так как оно открыло бы путь туркам в обход его с запада, из крепости Большого-Зворника. Наконец, Зах и Чолокантич, ныне принявший начальство над всем южным отрядом, не могли захватить салоникской дороги и исполнить ту важнейшую часть всего дела, которая при решительном наступлении должна была бы выпасть именно на долю южного отряда, уже по малочисленности его (до 20-ти тысяч чел.), которая обусловлена дроблением сил, необходимым для оборонительной системы. Что касается Лешанина, действующего из Зайчара против Виддина, то назначение его отряда (12 т. чел.) было уже безусловно оборонительное: Виддин стоит в том углу турецкой территории, который наиболее врезывается в Сербию, и в Зайчаре сосредоточиваются несколько дорог. В виду неоправдавшихся доселе ожиданий восстания в Болгарии, можно, наоборот, сказать, что сербские вожди весьма удачно избрали оборонительный план, ограничиваясь выставлением впереди границ нескольких отрядов, которые должны были служить как для защиты Сербии, так и для вызова наружу восстания, еслибы оно имело произойти.

Турки хорошо поняли всю важность восстания болгар в тылу их передовой, лучшей армии, и это доказывается тем страшным истреблением и жестокостями, которые они стали производить в Болгарии, казня и сожигая все по малейшему подозрению и даже без подозрения; целью их было удержать болгар от восстания террором, и доселе они достигли своей цели.

Нам следовало бы теперь, для полной оценки бывших доселе военных действий, рассказать их с некоторой подробностью и определить боевое положение дел. Но так как эти страницы выйдут в свет дней через десять после составления, то новейшие факты изменят то положение дел, которое мы могли бы очертить. Поэтому мы ограничимся несколькими словами, имея главной целью только показать, что если есть неуспех, то он зависит от неудачи восстания в Болгарии, а не от неудач славянских вождей.

Действия Черняева против Ниша, овладение в виду этой крепости одной турецкой позицией были правильны и осторожны. Необходим был первый успех, чтобы произвесть нравственный результат, и первое движение Черняева достигло этой цели, причем понесены ничтожные потери. До какой степени со стороны сербов [808] соблюдается осторожность, ясно, во-первых, из того, что Черняев однажды велел передовому отряду Стратимировича очистить Ак-Паланку, которая всего верстах в 30-ти от Ниша, считая этот пункт слишком выдающимся вперед от главной сербской линия. Потом Ак-Паланка досталась сербам без бою, но впоследствии на военном совете в Парачине, признано было необходимым, чтобы Черняев оставил не только Ак-Паланку, но даже свою позицию на Бабиной-Главе. Неудачи тут никакой не было. Для обороны Сербии совершенно все равно, стоить ли моравский корпус (Черняева) на Бабиной-Главе или еще ближе к границе, если только он находится между Нишем и Виддином. Пока серьезное наступление невозможно, то чем более осторожности, тем лучше.

Менее понятно было движение из Зайчара к Виддину, и то сражение, данное Черняевым, поддерживавшим Лешанина, в котором пал Киреев. Сколько-нибудь прочного успеха здесь быть не могло, так как о взятии Виддина или хотя бы только об обложении такой крепости не могло быть речи, а нового нравственные впечатления не требовалось; это значило рискнуть уменьшить значение первого успеха. Так, к сожалению, и случилось. Это должно быть признано неудачей, но она не имела никакого влияния на положение дел, так как сербы сохранили прежние свои позиции и впоследствии отбили турок от Великого-Извора назад, на турецкую территорию.

Отряды ибарский (Заха и Чолокантича) и дринский (Алимпича) доселе не предпринимали столь наступательных действий, как отряды моравский (Черняева) с тимокским (Лешанина), за исключением успешного движения Чолокантича в Сеннице и Кладнице, которое было, впрочем, только следованием вдоль сербской граница, а не отдалением от нее, каковы были до некоторой степени две попытки Черняева. Главный успех Чолокантича и Алимпича заключался пока в том, что они отразили несколько турецких нападений; неудачи на Ибаре и Дрине, стало быть, никакой не было.

Единственная боевая неудача, постигшая славян, кроме дела на Тимоке, где был убит Киреев, выпала на долю черногорцев, и она отчасти уже поправлена в тот день, когда мы пишем ин строки. Мы уже сказали, что черногорцы, более спокойные насчет своей страны, чем сербы, действовали более решительно в смысле наступления в Герцеговину. Они подошли-было в самому Мостару, который находится уже верстах в 70 от черногорской границы и заняли в виду его Благай. Но затем, по ошибке Радонича, командовавшего авангардом, они проиграли сражение при Бишине 11 (23) Июля, и отступили к Корито, т.-е. приблизились обратно к [809] Черногории более, чем на полпути от черногорской границы до Мостара. Впрочем, турецкий командующий Мухтар-паша не решился немедленно преследовать их, так что черногорцы не были расстроены и потом могли чрез пять дней, а именно 16 (28) июля, выдержать новое сражение, на этот раз при Врбице, в котором разбили Мухтара и взяли много турок в плен, в том числе одного пашу. Однако надо заметить, что Врбица (близ Билека) лежит еще ближе к черногорской границе, чем Корито; стало быть, черногорцы продолжали отступление, преследуемые Мухтаром и, следовательно, первый их поход на Мостар не удался. Понятно, что так как восстание в Боснии не привяло пока размеров больших, чем прежде, то Мухтар мог направить все свои силы на князя Николая черногорского. Затем представлялись здесь два вопроса: должна ли была победа черногорцев прн Врбице послужить поворотом к новому наступлению их на Мостар, или же нет, и если бы Мухтар, получив подкрепления, продолжал идти по пятам дальнейшего отступлении черногорцев, то не вызвало ли бы это оттягивание турецких сил к Черногории усиления восстания в Герцеговине и Боснии?

Что касается дипломатического положения вопроса в настоящее время, то, сколько известно, рейхштадтское свидание устранило весьма важное затруднение. Из оффициальной переписки, сообщенной английскому парламенту, оказывается, что Австрия противилась идее об автономии Герцеговины и Боснии, то-есть о составлении из них нового самостоятельного владения, подвластного Турция. Это разоблачение весьма важно: оно дает ключ к разъяснению бесплодных дипломатических проектов, из-за которых потеряно столько времени. Когда восстание в этих областях продержалось зиму и продолжало возрастать, когда Сербию и Черногорию приходилось уже почти насильно удерживать от вмешательства, было совершенно непонятно, как европейская дипломатия, вместо проектов турецких реформ, не взялась прямо за мысль об автономии Герцеговины и Боснии, тем более, что еще год тому назад о такой комбинации заговорили первые в европейской печати — газеты английские. Можно было думать, что комбинация эта должна была понравиться сент-джемскому кабинету уже потому, что, получив самостоятельность, Босния лишилась бы шанса присоединения к Сербии и, по всей вероятности, подпала бы влиянию Австрии. Но теперь мы узнали, что само австро-венгерское правительство этого не желало, подчиняясь притом, очевидно, уже не внушениям из Берлина, но чисто-мадьярским соображениям своих влиятельнейших государственных людей, так как пример получения самостоятельности пограничной с австро-венгерской монархиею славянской областью был бы «вредным» [810] примером для славян «соединенных частей» венгерской короны.

Но та же дипломатическая переписка удостоверяет, что «такой взгляд венского кабинета принадлежит уже к области прошлого», иными словами, что Австрия теперь не будет противиться автономия Боснии и Герцеговины. Рейхштадтское свидание должно было укрепить и сделать обязательным для венского кабинета такое изменение в его взглядах. Англия против автономии этих провинций не будет иметь ничего, да и сама Порта охотно купила бы этой ценою мир даже и тогда, если бы ход войны был решительно благоприятен для ее оружия, исключая разве такого крайнего случая, как занятие турками и Цетинья, и Белграда.

Оставив в стороне такой случай, как мало вероятный, мы должны будем признать, что нынешняя война бесплодною для славян остаться не может, хотя бы военные успехи сербов и черногорцев не были значительны. Даже в том крайнем случае, о котором сейчас упомянуто, в случае полного и повсеместного торжества турок, единственным вредным последствием могла бы быть для славян именно только неизбежная при таких обстоятельствах бесплодность принесенных ими тяжких жертв. О лишении же самостоятельности Сербии или о подчинении черногорцев Турции, даже при совершенном поражении славян, никто не заикнется; сам г. Дизраэли не решился бы выступить с такой политикой перед британским парламентом.

Затем, в предположении, что при помощи неожиданных успехов восстания среди райи, сербам удалось бы в непродолжительном времени перенесть театр войны внутрь Болгарии, само собою разумеется, дипломатии не было бы никакого повода выходить из нейтралитета, обусловленного последним сношением кабинетов. В этом предположении, славяне могли бы выиграть очень много, а сколько — это зависело бы уже от размеров их военных успехов: полную независимость Сербии и некоторые территориальные приобретения для обоих княжеств, по меньшей мере.

Наконец, рассмотрим и тот случай, когда вмешательство дипломатии имело бы повод состояться. Это предполагало бы, что война долгое время велась бы так, как она теперь ведется месяц. В том виде, как она ведется доселе, нет причины, чтобы она не велась целые годы. Пока не будет восстания в тылу главной турецкой армии, в Болгарии, сербы не решатся на решительное наступление внутрь этой страны, будут держаться своих границ на которых будет происходить ряд бесплодных сражений. А между тем, турки, несмотря ни на какие обещания и следственные [811] коммиссии, будут поддерживать в Болгарии террор теми злодеяниями, которые в частностях представляя продукт фанатизма и варварства, в общности своей представляют явный стратегический рассчет. Неужели же европейская дипломатия была бы в состоянии, при таком положении дел, сохранять в течении нескольких лет принцип невмешательства, предоставляя туркам резать в Болгарии женщин и детей, как то было с греками в их войну за независимость? Это невозможно, потому что истекшее с тех пор полустолетие дало голосу народов, общественному мнению, гораздо более влияния на действия кабинетов, чем было в двадцатых годах.

Известно, что уже теперь, всего после месяца турецких злодейств в Болгарии, вопрос о необходимости европейского вмешательства, о невозможности держаться до конца принципа laisser-faire, когда он производит такие последствия, возник в дипломатии. Одна телеграмма из Парижа по всей вероятности верно передавала общее настроение кабинетов, сообщая, что они готовы были бы на вмешательство теперь же, но ни один из них не решается первым выступить с предложением о нем. Такая нерешимость не может, однако, продлиться годы. Ясно стало быть, что при продолжительной бесплодности войны, Европа вмешается, придя в какому-либо соглашению, насчет высадки в Клеке итальянских войск, вступление которых было бы наименее подозрительно для обеих сторон, или насчет одновременного вступления войск австрийских и русских в Боснию, Сербию и Болгарию, русских чрез Румынию. В этом случае основанием для замирения, по всей вероятности, и послужило бы предоставление Герцеговине и Боснии автономии, так как против этого плана нам не предвидится серьёзных возражений ни с чьей стороны, и всего менее со стороны подчиненной Англии Порты. В настоящую минуту было бы полезно вмешательство не военное, но дипломатическое, с целью прекратить резню безоружных болгар установлением общего перемирия. А болгарам следовало бы теперь же составить меморию к кабинетам, в смысле автономии, и послать с такой запиской почетных лиц, в качестве депутатов, в столицы великих держав. Итак, все предположения, наиболее вероятные, приводят к такому заключению, что общее положение славянского дела на Востоке стало более благоприятным со времени начала войны. Славяне в лучшем случае могут выиграть весьма многое, а в худшем ничего не потеряют, кроме — легко сказать! — тех потоков крови, которые неизбежно сопровождают всякое восстание и всякий опыт исправить худой мир доброй бранью.

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info