РОВИНСКИЙ П. А.

БЕЛГРАД

ЕГО УСТРОЙСТВО И ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ

Страсть к жуированию, крайний материализм в наслаждениях, бесцельное препровождение времени за чтением газет или за пивом в кофейнях — всё это сильно напоминает Вену и пришлось в Белграде как раз по нравам, потому что совпадает с тем образом жизни, который развивался здесь когда-то под турецким влиянием. <...>

Счастье сербов, что их не коснулась еще язва пауперизма, что они покуда пользуются простором и свежим воздухом, а не скучены, не загнаны в сырые, лишённые света подвалы, в которых живёт рабочее население в больших европейских городах; сравнительно с другими они имеют хорошую пищу и хорошо одеты <...>.

Здесь смешения с чужой национальностью в настоящее время почти не существует, кроме смешения с циннарами ¹, которые уже наполовину сербы или болгары. Вот почему, несмотря на сильное доселение в Белград жителей из других стран, он так невредимо сохраняет свою сербскую физиономию, насколько она выражается языком, одеянием и отчасти образом жизни. Но при этом мы заметим одно: в одеянии и во внешнем образе жизни с давних пор уже вошло много турецкого. Турецкого происхождения их костюм <...>, предметы домашнего комфорта <...>, кушанья <...>. Я не говорю здесь об одних словах турецкого происхождения, но о самих предметах и понятиях, которые оказывают влияние на жизнь <...>. Если строго разобрать образ жизни жителей Белграда, то окажется весьма много такого, что привилось им от турок, и притом на счёт их коренных славянских начал <...>. Так что сильная заботливость сербов (я разумею горожан и людей образованных) сохранить во всём сербский характер не значит ли охранять какие-нибудь начала турецкие или цинцарские? И не выражается ли тем просто отпор прогрессу и цивилизации? <…>

Вообще я нахожу, что Белград не представитель Сербии и в то же время не представитель и западной цивилизации, как, например, у нас Петербург; напротив, в нём больше, чем где-нибудь, отпор западной цивилизации. К сожалению, в последнее время в Сербии система централизации сделала такой громадный успех, так опутала сербский народ сетью полицейской опеки и военной дисциплины, что те начала, которые по сю пору ещё коренятся в провинциальной жизни, вряд ли в состоянии будут развиться, вряд ли в состоянии будут отразить напор сверху. Белград, как приют торговцев, не понимающих другой цели кроме эксплуатации, и гнездо бюрократии, назначение которой быть слепым орудием правительства, при совершенном отсутствии людей других свободных профессий, сделавшись политическим центром Сербии, что, конечно, сильно импонирует ей, оказывает сильное влияние и, к сожалению, весьма невыгодное; он воспитывает, так сказать, Сербию в своём духе, в духе спекуляций, грубого материализма, дерзкого отпора прогрессу, неуважения к идее и науке и самого непримиримого политического консерватизма. После этого странно и грустно вспомнить, как многие образованные и благомыслящие люди Сербии дрожат за какие-то сербские начала, боясь, чтоб они не уступили западной цивилизации. Неужели все это непременные свойства сербского характера? А если б и были, неужели стоят они того, чтоб их свято хранить? <...>

В сербской конституции все подданные княжества называются общим именем сербов и православное исповедание считается господствующим. Другие национальности и вероисповедания совершенно не признаются, хотя они вполне терпимы, и не дозволяется только религиозная пропаганда в духе другой веры <...>.

Между отдельными национальностями, как по численности, так и по давности пребывания в Белграде, первое место занимают евреи. Трудно с точностью сказать, когда они сюда доселились, но, во всяком случае, в очень давнее время и были постоянными спутниками турок. Собственно на Балканском полуострове они живут с начала христианской эры, по берегам [55] и островам Архипелага Большого значения в торговле Сербии евреи не имеют.

По числу за евреями следуют чехи, во всех возможных профессиях. Чеха вы найдёте здесь профессором, лекарем, фотографом, архитектором, артиллеристом, инженером, в войске от солдата до майора, в военном оркестре (где они составляют большинство), на пивоваренном заводе, в типографии, в различных ремёслах, садовником, подёнщиком. Многие живут здесь давно, имеют состояние и оказывают некоторое покровительство своим вновь прибывающим землякам <...>.

Поляков в Белграде всего человек 10, из числа которых один переводчиком во французском консульстве <...>, остальные — медики, давно живущие в Сербии и совершенно устранившиеся от политики; два трубочиста, один слесарь и ламповщик, один сапожник, есть, может быть, ещё между простыми рабочими, но им, конечно, никто не станет приписывать никакого политического значения <...>.

Вот вам и весь национальный состав Белграда. О цинцарах и болгарах не говорю ничего, потому что они составляют с сербами почти одно <...>.

Ещё живут в Белграде 26 семейств цыган, которые занимаются кузнечным и слесарным ремеслом, ловлею рыбы, и они же на всех свадьбах, пирах и других торжественных случаях постоянные музыканты и певцы<...>.

<...> Довольно значительные собрания сербов вы можете видеть только в дни так называемой славы (слава (сербск.) — праздник в честь святого — покровителя семьи, села, церкви, монастыря и т. д.). Всякое семейство имеет патрона своего рода и этот день славит, т.е. празднует. Если кто не посетит родного или знакомого в день славы — это великая обида. А так как в Белграде все почти между собой знакомы, то посетителей на славе бывает великое множество. Это происходит обыкновенно так. С утра служится молебен, при котором освящается особенно для того испеченный колач (плоский хлебец, сдобный, сладкий и с разными пряностями) и коливо (вроде нашей кутьи и риса); затем на столе зажигается восковая свеча аршина полтора в вышину, тут же ставят колач и коливо, и хозяева ждут посетителей. Всякий, войдя, поздравляет хозяина; гостю подают коливо и колач, он съедает того и другого понемногу; потом хозяин и дочь (служанка почти никогда) подают сладкое (от сербск. слатко — варенье) (варенье): вы съедаете ложечку варенья и запиваете водой; тут же подаются рюмочка ракии (ракиjа (сербск.) — фруктовая водка, чаще всего из слив) и чёрный кофе, иногда вместе с ракией или отдельно стакан вина. Выпивая ракию или вино, вы выражаете ваши пожелания дому. Кроме колива и колача остальное подаётся непременно трижды. Тем кончается визит, и вы уходите. Визиты эти делаются утром или после обеда, что всё равно, так что они продолжаются целый день до вечера часов до семи, и перебывает, может быть, в день человек до 100, а то и до 200, если личность более или менее популярная. Людей близких хозяин приглашает если не на обед, то на ужин. Вечером то и дело обносят гостей вином и кофе, подают также разные сласти и закуски: конфекты, пряники, орехи, фрукты. Все пьют чрезвычайно понемногу, потому что нужно рассчитывать иногда на целую ночь. Для увеселения гостей являются непременно музыканты, несколько человек цыган-скрипачей, иногда тут же являются две цыганки, которые забавляют публику пляской. Воодушевившись, и сама публика принимается петь свои любимые песни, а если есть простор, то бывают и танцы. Большею частью играют коло (коло (сербск.) — сербский народный танец, вид хоровода. Играти коло — танцевать коло), взявшись за руки и проходя из комнаты в комнату. За ужином обыкновенно после печенья (от сербск. печете — жаркое, жареное мясо) (жареного) начинаются здравицы (тосты), сначала за хозяина, а потом за гостей, за народ, за славянство.

В другие дни посещение семейных домов довольно затруднительно. Если хозяина нет дома, то хозяйка редко вас примет. Вы только входите, а уж она вам вперёд отвечает: «Господина дома нет»; это значит, вы должны отправляться назад, а господина дома нет обыкновенно целый день. Господин [56] обыкновенно, если чиновник, целый день на службе до обеда и после обеда, а норовит улучить свободную минуту, чтобы сходить в кофейню, выпить известную порцию пива или вина и, пожалуй, прочитать какую-нибудь газетку. Некоторые, как профессора гимназии, страшно заняты всю неделю, имея около 30 часов, а праздники посвящают на приготовление лекций или просматривают какие-нибудь ученические работы; а если он не занят в праздник, то норовит и сам куда-нибудь уйти. Таким образом, если вы желаете с кем-нибудь видеться, то поневоле должны идти в кофейню. Купец, разумеется, целый день в лавке и также в кофейне. Жёны у людей небогатых заняты целый день по-своему: они часто не имеют ни кухарки, ни другой прислуги, так что такой жене некогда заняться и детьми, вследствие чего она торопится сдать их в школу, и в Сербии не редкость, что школу посещает шестилетний ребёнок. У людей зажиточных зато жене уже совершенно нечего делать, и она должна страдать от скуки, если не найдёт каких-нибудь развлечений, потому что чтение и вообще занятие какими-нибудь свободными профессиями здесь ещё очень мало распространены. Впрочем, нужно заметить, что барствовать женам удаётся немногим: мужья сознательно, кажется, не держат лишней прислуги, хотя бы и имели средства, чтоб жена не имела досуга, и жёны людей зажиточных часто целый день проводят на кухне, заботясь, чтобы кушанье вышло непременно во вкусе супруга, а вкус этот иногда довольно причудлив и в требованиях своих деспотичен.

Не думайте, что муж, целыми днями не бывающий дома, не был попечительным мужем. Напротив, заботливость о семействе — одна из главных его добродетелей; он заботится, чтоб семейство его ни в чём не нуждалось, и потому входит часто в мельчайшие подробности кухонного хозяйства, костюма жены и детей, любит во всём чистоту и аккуратность. От его зоркого глаза не укроется ни одна пуговка, недостающая в костюме его ребёнка, ни одно новое пятно на стене. Это не только у семейного человека, но и у всякого холостяка: первая потребность быть чисто и порядочно одетым, без роскоши и щегольства и содержать в порядке и чистоте свой дом или квартиру; затем тотчас следует служение желудку и прочим материальным потребностям. При аккуратности и расчётливости эта цель достигается легко, и затем делается экономия и мало-помалу копится капиталец, покупается домик и отдаётся под постой. И все это достигается путём экономии и расчёта и отчасти капитальцем за женой, без чего никто не женится. <...>

«Ми емо сиромаси» (мы бедняки) — ходячая фраза в устах каждого Сербина — богатого и бедного одинаково, и указывает ясно, что главная цель всех — обогатиться, и нет сомнения, что так упорно преследуемая ими цель в непродолжительном времени будет достигнута. Это громко исповедуемое сознание своего сиромашества отнюдь не похоже на что-нибудь вроде нищенского клянченья. Нищенства в Сербии нет: в Белграде есть один нищий увечный, постоянно сидящий близ бывшей Гайдук-Вельковой ² кофейни, и одна цыганка, также как-то больная, близ делийской чесмы (чесма (сербск.) — источник, ключ, родник; здесь — колонка (водопроводная)), которые, однако, не просят, а просто сидят молча, и проходящие иногда им подают. Побираются иногда какие-нибудь странники, и то редко, потому что все они имеют своих земляков, которые и помогают им общиной. Сербы довольно скупы или, вернее сказать, расчётливы, и потому помогать даром не любят и нищих не терпят; зато трудно себе представить, чтобы и сербин из княжества ³ протянул руку за милостыней. <...>

Сербу совершенно чужд идеализм, в смысле преданности какой-нибудь идее, но поидеальничать дешёвым образом, посентиментальничать он не прочь. Он любит часто поговорить о красотах природы, восхищаться звёздным небом и углубляться в непостижимые тайны мирового пространства, отдаваясь притом самым мистическим толкованиям, любоваться нежным цветком, воспевать голубиные чувства, которые даёт семейная жизнь, любоваться идеальной красотой женского портрета на фотографии и т. д. Но в то же время я положительно знаю, что он всем мировым задачам всегда предпочтёт хорошее жалованье, все красоты природы готов отдать за жирные сармы (сарма (сербск.) — голубцы) в виноградном или капустном листе (рубленое мясо) или за хороший кусок молодого барашка, испечённого на рожне (от сербок, ражань — вертел) (вертел), прошпигованного чесноком и посыпанного паприкой, и вовсе не идеальность прельщает его в красоте женщины <...>.

Я уже заметил, что сербская семья собственно состоит только из мужа и жены и из одних кровно родных, семейного же круга почти нет: у мужа свои знакомые (мужчины. — А. Ш.), у жены свои знакомые (женщины. — А. Ш.), и между ними сношений весьма мало. Таким образом, несмотря на то, что у сербов нет затворничества женщин в настоящем смысле, [57] женский круг для постороннего человека малодоступен. Разделение знакомств мужа и жены отчасти происходит от того, что между самими супругами большая разница в образовании, следовательно, совершенно различны должны быть их вкусы и в выборе знакомых. Действительно, вы часто встретите мужа с заграничным образованием, а жена его получила едва первоначальное образование; он занят наукой и политикой, она же не знает ничего кроме своей кухни, шитья, вязанья и других ручных работ. До недавнего времени для женского образования существовали только низшие школы да несколько частных пансионов, в которых у какой-нибудь сербки из прека собиралось девочек 10, и обучались они почти тому же, чему и в низших народных школах. Всё преподавание в них до сих пор ограничивается первыми началами грамотности, выучиваньем наизусть нескольких плохих учебников и отчасти лепетаньем самых обычных фраз на немецком или французском языке и, наконец, рукоделием. О методе здесь и говорить нечего, а вспомогательными средствами служат обычные наказания — за уши, за волосы, на колени и вдобавок сажание на несколько часов в подвал, где ребёнок может натерпеться разных страхов и ещё схватить ревматизм. Такое варварство существует и поныне.

Итак, огромная разница в образовании кладёт первую разницу между мужем и женой, а затем эта разница становится ещё больше вследствие совершенно различного образа жизни, о котором мы уже говорили: его никогда почти нет дома, а ей из дома почти никогда нельзя выйти. При всей этой разнице в жизни их вы не найдёте ни малейшего разлада. С одной стороны, муж имеет весьма ограниченные требования от жены; а с другой, нужно отдать справедливость сербской женщине, что она умеет подойти как раз под уровень нравственных понятий мужа, которыми обусловливаются все их семейные отношения, например, к детям, к знакомым и к различного рода житейским потребностям. Мало того, попав за порядочного мужа, она старается вознаградить недостаток образования чтением. Вообще я не встречал здесь, чтобы у хорошего мужа была плохая жена. Детей содержат в своём роде хорошо, по крайней мере чисто, и не преследуют дисциплиной. Они отлично готовят кушанья, особенно хороши у них различные пирожные из теста — паты, штрудли, крофли, ливанцы, миндальные и т. и. и хороши всевозможные варенья. Говорят, что они слишком любят наряжаться; я этого не заметил <...>.

Сербская женщина всё ещё живёт под деспотией мужчины, но в Белграде она значительно эмансипировалась, и разнузданная жизнь мужа не обходится ему даром: жена может развестись. По этому поводу митрополит Белградский имеет множество дел, причём в Белграде и вообще в городах часто требуют развода жёны, а в селах — мужья. Поводом служит большею частью супружеская неверность, а истинные причины, конечно, коренятся глубже, в ненормальных отношениях супругов и в способе женитьбы, не зная почти друг друга.

Действительно, женитьба здесь совершается даже между образованными людьми очень странно. Мужчина совершенно не знает девушку, кроме того, что видит её лицо несколько раз и она ему понравилась лицом; он даже не разговаривал с нею ни разу, а только расспросил людей, справился о приданом и делает предложение. Обручившись, он бывает уже каждый день; но после обручения разойтись неловко. Впрочем, отказ может быть только со стороны мужчины, а со стороны девушки никогда: у неё единственная цель, выйти поскорее замуж, об её женихе говорят хорошо, другого мужчины она не знает, следовательно, выбора с её стороны никакого быть не может. Немудрено, что, женившись, потом каются. Девушки обыкновенно не заперты, но видеть девушку довольно трудно, а поговорить с ней и вовсе нет случая. Если вы пришли в дом в гости, она подаёт вам сладкое, раклю и кофе, подаст и станет перед вами немного поодаль, опустивши глаза в землю, и ждёт только, чтоб исполнить троекратный обряд угощения, затем скроется в другую комнату: она выходит всегда точно напоказ. Молодые люди обоих полов не только не оставляются ни на минуту наедине, но девушка ни на шаг не смеет отойти от матери, отца или какой-нибудь близкой пожилой родственницы. При недостатке общественных собраний и увеселений сербская девушка действительно растёт как затворница. Её не пускают даже в церковь. На вопрос мой одной молодой женщине, почему это так, она мне ответила: «Что делать девушке в церкви? Она не станет молиться, а [58] будет только на молодых мужчин смотреть». «А замужняя?» — спросил я. «Замужняя не станет смотреть на чужих, потому что имеет своего».

Опыт показывает, что часто бывает совершенно не так; но этот принцип вкоренён глубоко, и девушка растёт так, что не видит ни солнца, ни месяца, «нити знаде на чем жито расте» (нити знаде на чем жито расте (сербск.) — Не знает даже, где хлеб растёт), по выражению народной песни.

Мужчины, впрочем, даже получившие заграничное образование (кроме воспитывавшихся в России), не чувствуют ни малейшей потребности в женском обществе, взгляд их на женщину слишком материальный и односторонний, и покуда не изменятся их понятия, не изменится и положение женщины; от полузатворничества ей будет постоянно только два исхода: быть работницей в тесных границах своего собственного дома или, подобно мужчине, отдаваться самой разнузданной жизни.

В Белграде много красивых женщин, в особенности девушек. Вот вам тип: правильный профиль, тонкие все черты лица, большие глаза чёрные или тёмно-голубые, спокойно глядящие через бархатные ресницы из-под тонких смежных чёрных бровей; лицо белое, как мрамор, и редко увидите на нём игру румянца, как мрамор, оно холодно и неподвижно. Когда молодая женщина, сидя дома, окутает голову лёгким платком так, что он прикрывает и часть подбородка, она напоминает те классические головки в таких же покрывалах, с которых у нас в школе учатся рисовать.

Вечно потупленный взгляд и какая-то неподвижность в лице молодой сербской женщины как будто скрывает тайну её мыслей и желаний и отнимает у него жизнь и выражение. Вся она тонкая и стройная, но грудь впалая, в движении неловкость и вялость. Такая красота проходит очень рано: вскоре после замужества такая женщина теряет всю свежесть лица и прибегает к вспомогательным средствам. Многие из них в молодых годах умирают чахоткой; поэтому у сербов очень много людей, которые женятся два или три раза, а между духовенством в Белграде из 12 лиц четверо вдовцов, людей ещё молодых. Не следствие ли это ненормальной, слишком замкнутой жизни? Им, вероятно, обязано целое поколение сербов стройных, с хорошо развитыми, крепкими мышцами, но с слабою грудью и также, как их матери, часто умирающие от чахотки. Есть, впрочем, и другой тип женщин, более крепких, кряжистых, которые в годах становятся довольно широкими, но всё-таки не столь дебелыми, как некоторые наши женщины, живущие в изобилии и довольстве. Толстых и жирных людей, как у нас, в Сербии вовсе нет <...>.

Я приехал в Великий пост, который здесь, однако, не отличается от обыкновенного времени ни особенным протяжным звоном в церквах, ни прекращением увеселений (первый год не было этих увеселений совершенно по другим причинам, а на второй год продолжался весь пост театр ⁴ ), и пища в большей части гостиниц да и в частных домах продолжалась скоромная. Каждый день можно было видеть, как почтенный сербский гражданин, надев на палец лопатку барашка, торопливо шёл с базара домой, чтобы дать жене пораньше приготовить к обеду его любимое печенье; иные для разнообразия постятся только в среду и пятницу. <...>.

Пришла наконец Страстная неделя. Я всё не замечал поста, — потому что меня в гостинице продолжали кормить скоромным. Однажды утром я схожу вниз в кофейню, чтоб получить свой белый кофе (от сербск. бела кафа — кофе с молоком), сажусь в обычное место и в приятном ожидании читаю газету. Но кельнер решительно обо мне не заботится; а между тем сам преспокойно наслаждается у шкапчика, пропуская рюмочку лютой ракии (от сербск. льаута ракиjа — крепкая водка). Я решился напомнить о себе. «Э! Так господин ждёт белого кофе? — спросил он как бы удивлённый. — Нынче Великая пятница, нынче белого кофе нельзя получать; а если хотите чёрного». «Ну хоть чёрного». «Это можно». Подавши мне чёрный кофе, сам снова приложился к шкапчику; видимо повеселев, он подошёл ко мне и, утирая губы, начал поучительно говорить, какой страшный грех не почитать Великую пятницу. «Завтра суббота — ну тогда можно опять», — заключил он своё поучение. Это был истинный славянин, и вполне был бы добрым русским.

Комментарии

1. Цинцар (сербск.) — фракийский валах; (перен.) — лавочник, мелкий торговец.

2. Гайдук-Велько Петрович (1780-1813) — герой Первого сербского восстания.

3. Имеется в виду житель собственно Сербии (самоназвание — сербиянац).

4. В свой первый приезд в Сербию (1868) Ровинский пробыл в ней полтора года. Отсутствие «увеселений» в тот год объясняется трауром по убитому князю Михаилу Обреновичу.

Текст воспроизведен по изданию: Сербская физиономия Белграда // Родина, № 9. 2006

© текст - Шемякин А. 2006
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
© OCR - Николаева Е. В. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Родина. 2006

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info