-

ПАРТИИ В СЕРБИИ.

Мы думаем, что в настоящее время нет славянина, который не интересовался бы восточным вопросом. От решения его зависит непосредственно решение вопроса славянского. Кроме того, восточный вопрос есть один из важнейших, занимающих в настоящее время европейскую дипломацию. В западной и русской пресе много говорится о важном значении Сербии в решении восточного вопроса, о положении, какое ей, в виду этого, следует занять в югославянстве. Сочувствующие журналы, в особенности русские, удивляются, что Сербия или не умеет, или затрудняется войти в ту роль, какую она должна играть; враждебные газеты, преимущественно венские, восхваляют Сербию за ее мудрое, лояльное, поведение, но под похвалой этой проглядывают скрытая радость и ирония. Русская журналистика, занимаясь серьёзно восточным вопросом и понимая все важное значение Сербии в нем, обратила внимание на внутреннее состояние Сербии, думая найти в нем причину ее настоящей непонятной политики. Русская печать, на сколько она высказалась, винит во всем партии. Насчитывают партии — в правительственных сферах: французскую, руссоманскую, австрийскую и друг., наиболее препятствующие определенному направлению сербской политики; с другой стороны — партии в самом народе: законную (Обреновича) Карагеоргиевича и партию красных или республиканскую и др. Партии эти делают то, что правительство сербское нетолько не может в решительную минуту рассчитывать на объединенные силы всего сербского народа, но, напротив, может опасаться внутренних беспокойств.

Имея в виду интересы сербства и славянства, мы считаем долгом представить русской публике краткий, но верный очерк положения дел в Сербии. В Сербии только две партии. Партия правительственная: ей принадлежат все старшие чиновники, и она держится единственно популярностью князя. [308] Другая партия — оппозиционная: этой принадлежит весь мыслящий слои народа, ей сочувствует весь народ. Как в той, так и в другой партии — полное единодушие. Первую (правительственную) составляют люди, пережившие свое время, люди совершенно неспособные быть вождями будущей Сербии; того больше — люди, сознающие свою неспособность, люди своею бездеятельностию совершенно парализующие волю и энергию патриотического-князя. Другую партию составляют люди с сознанием нужд народа, своей задачи и своей силы, не парализуемые князем, которого они всегда хотели выставить центром, вокруг которого группировались бы все части сербства; они всегда признавали его вождем и даже навязывались ему с этим; они же составили ему ту громкую популярность, какою в настоящее время он пользуется. При всем этом, князь поддерживает людей, которые не в состоянии понять нужд сербского народа. Чтоб доказать существование этих — и только этих двух — партий, и чтобы ясно видеть современное состояние их, достаточно прочесть последние страницы из новейшей сербской истории.

1) Было бомбардирование Белграда (5 июня 1862 года). «Война с турками неизбежна», говорили все сербы, и все добровольно поспешили составлять воинские отряды: призренский, боснийский, студенческий легионы появились в несколько дней. Из Воеводины, Хорвации и даже Крайни прибывали на помощь братья. Проснулись и болгары: гайдучские четы показались в Балканах; в Белграде составился болгарский легион на их собственные денежные средства. Войска сербские стали собираться около крепостей в Сербии и к сербским границам. Было общее воодушевление. «Мы будем обработывать ваши поля, кормить ваши семейства, платить все ваши подати», говорили сербы, оставшиеся на дому, тем, которые шли на войну ¹. «Нет оружия!» объявило правительство; а народ, в своем воодушевлении, и не спросил даже — почему раньше не заготовлялось оно, но поспешил дать и последнюю деньгу на приобретение оружия. Собрана была от народа придача к подати, по два червонца, что составило слишком четыреста тысяч червонцев. Вся Сербия стала военным лагерем, везде происходило упражнение оружием, дети ² обучались владеть им; в Белграде взбунтовались некоторые батальйоны народной милиции из-за того, что [309] ничего не предпринимается против крепости — таково было воодушевление во всем сербском народе к войне с турками!

А Турция?

Полтора года, как 100,000 отборнейшего турецкого войска уж истощалось в борьбе против скал черногорцев и герцеговинцев. Горсть последних с кремневыми ружьями, без всякой артиллерии, без приготовленной аммуниции, кроме той, которую доставляли им тайно от Австрии братья из Далмации, без средств лечить своих больных, а часто даже без хлеба — победоносно отражала в 10 раз сильнейшего и неизмеримо лучше подготовленного неприятеля.

«Теперь мы получим лекарств для наших раненых, хлеба для утомленных героев, а что главнее всего, свинцу и пороху для борьбы с неприятелем», говорили черногорцы и герцеговинцы, услышав о бомбардировании Белграда. Кто знает, что в это время Турция не имела на всей сербской границе и 10,000 стянутого войска, кто знает возбужденное состояние в Боснии, Старой Сербии и Болгарии, тот может заключить, какие последствия имело бы для разделенного в Герцеговине и Албании турецкого войска начатие военных действий Сербиею. Но в этот критический момент явился в столицу сербскую спаситель-избавитель Турции (так, по крайней-мере, говорили в то время все европейские журналы), в лице сера Генриха Бульвера. Сербское правительство дало убедить себя английскому дипломату отдать сербский вопрос на решение дипломатии. Мы не готовы для войны — прошел слух в народе. Была ли это отговорка, или убеждение сербского правительства — на это отвечают нынешние факты в Сербии, а именно то, что 1866 год застал Сербию так же «неготовою», как и 1862-й. Сербское правительство, в самом деле, считало себя недостаточно сильным, чтобы с своими 60,000 воинов, вооруженными нарезными ружьями и порядочною артиллериею, вступить в борьбу даже с истощенным турецким войском, которое столько времени не в состоянии было покорить горсть черногорцев и герцеговинцев, вооруженных самым дурным оружием и почти без запасов. Оно не надеялось на воодушевление своего народа, которое (свидетельствует история и в особенности сербская) часто имеет гораздо больше значения, чем лучшие запасы у войска без одушевления, без нравственной силы, каким было турецкое; оно не надеялось на силу революции христианского населения Турции, какая была готова вспыхнуть во всей Турецкой Империи при первом сигнале со стороны Сербии; оно не надеялось на симпатию братьев славян, своих естественных [310] союзников. Всякий, кто подробно не знаком с положением дел в Белграде, не мог бы не удивляться искуству английского дипломата, который в таких стеснительных обстоятельствах спас целость Турецкой Империи. Только тот, кто был в то время в Белграде и знал предшествовавшие бомбардированию происшествия в городе, в состоянии разъяснить политику сербского правительства. Министр Гарашанин отправился в Константинополь добиваться у блистательной Порты исполнения хати-шерифа 1830 г. Он не имел успеха. Тотчас по возвращении его начались мелкие столкновения между турками и сербами в Белграде: переодетые сербские жандармы пели в турецких кофейнях в Дорчоле ³ сербские песни, раздражающие турок; две ссоры сербского жандарма с турецкими солдатами у Стамболканы и, наконец, известное всему Белграду, убийство чорного чауша (унтер-офицерский чин в турецком войске) в одном из переулков Дорчола ⁴ — это все факты, непопавшие действительно на зеленый стол дипломатии, но которые происходили в глазах всех белградцев, сербов и турок. На той и другой стороне умы были взволнованы; турки дважды запирали городские ворота ⁵; обе стороны готовы были сразиться, и столкновения нельзя было избегнуть. Сербы ждали только повода со стороны турок. Турки убили сербского мальчика — этого было достаточно. Ночью 3-го июня их выгнали из города в крепость. Целую ночь бегали переодетые сербские офицеры, воодушевляя народ, как можно скорее завладеть укрепленными позициями турок. Народ хотел напасть на крепость. Гарашанин чуть не погиб, отклоняя его от этого; с величайшим трудом благодаря и министерскому уверению, что крепость добыта будет без боя, народ воздержался от нападения. Ранним утром поспешили сербские министры к консулам, дабы при их посредничестве заключить перемирие. Желание их увенчалось успехом.

Кто в Гарашанине не увидит наследника политики покойного князя Милоша? Что этот сделал с шестью округами ⁶, [312] то Гарашанин хотел сделать с Белградом, то-есть произвести резню в городе, этим очистить город от турок и, по совершившемся факте, представить дело европейской дипломатии, в той надежде, что она признает совершенное дело, тем более, что очищением города от турок ничего больше не сделано, как исполнен хати-шериф 1830 года. Во время первого правления князя Милоша, положение дел в Турции было таково, что в турецком диване можно было добиться всего интригою, деньгами и посредничеством великих держав. Князь Милош умел лучше, чем кто-либо из тогдашних сербов, употребить эти три средства для приобретения независимости нынешнему княжеству сербскому; он, действительно, был для всех тогдашних сербских правительственных лиц образцом умного дипломата. Гарашанин, воспитанник того времени и той школы, считал эту политику образцовою, и тем самым показал, что неспособен быть вождем в будущем перерождении Сербии. Будучи человеком необразованным, он не в состоянии был понять, что прошло 30 лет с той поры, когда этою политикой можно было получить от Порты уступки, что теперь Турцией правят люди с иными, более широкими взглядами и рассчетами, чем за 30 лет назад. Одним словом, он не смел и подумать о решительной борьбе против турок, которая повела бы за собою освобождение всех христиан, подчиненных Турции, а пустился на мелкие интриги, имевшие целью исполнение хати-шерифа 1830 года. Турки поняли его. На резню третьего июня они ответили бомбардированием Белграда и сожжением Ужицы, и стали грозить войной. Сербское министерство встревожилось: оно не рассчитывало на войну, и вот опять «не готово», а война такая страшная вещь! («Мы могли лишиться и того, что отцы наши приобрели после тяжкой борьбы», говорили их официальные органы после того, как мир был уже утвержден). Им оставалось только броситься в объятия дипломатии, что они и сделали. Россия и Франция еще и раньше заступились за христиан на Востоке; раньше уже подумывали, как бы задобрить и Англию, и теперь едва дождались, когда Англия сама предложила себя в посредницы. И в это-то время, когда всеми средствами старались сохранить мир с Турциею, в Белграде «тайно» был наименован «болгарский воевода» и печатались прокламации, призывающие болгарский народ к [312] восстанию; все это имело целью произвести демонстрацию против Турции и склонить ее к уступкам. Болгарские патриоты, находившиеся в то время в Белграде, видя намерения сербского правительства, именем болгарского народного комитета, протестовали против такого небратского и неполитического поступка; но министр внутренних дел приказал им в два дня покинуть Белград. Между тем дипломатия делала свое дело, то-есть затягивала дело, как можно было долее. Черногорцы и герцеговинцы изнемогли в борьбе и приняли такие условия мира, какие предложила Турция; а сербские министры за свою лояльность, за то, «что потушили симпатии своего народа к своим братьям» ⁷ и проч., получили крепостцы Ужицу и Сокол, лежащие внутри Сербии и неимеющие никакого стратегического значения, и добились выполнения хати-шерифа, по которому турки выселялись из городов: Белграда, Шабца и Смедерева; за то крепости должны были быть заняты регулярными войсками, Сербия должна была уплатить 9.000,000 пиастров, а сербы, как верноподданные султана, жертвовать дома свои на расширение района белградской крепости. Официальные органы кричали, что это громадное приобретение добыто дешевою ценою. Жалкие люди и счетчики! они забыли, что стоют разрушенные сербские здания, остановленная торговля; чего стоит то, что в течение четырех месяцев весь народ был на военном положении, то, что Сербия и Черногория стали во враждебные отношения друг к другу, то, что соседние братья в Турции — в особенности болгары — потеряли веру в Сербию!

Потерпев такое поражение там, где всякий видел верную победу, министерство Гарашанина обнаружило крайнюю неспособность ко всякому дальнейшему делу. Общественное мнение сербского народа стало открыто восставать против него.

Гарашанин и его министерство сознавали свою неспособность удовлетворять нуждам сербского народа, и им оставалось или подать в отставку, или подавить общественное мнение. Они выбрали последнее. Это министерство запретило издание единственной независимой газеты в Белграде «Купеческих новин»; запретило получать из Австрии «Дневник», в котором общественное мнение подало свой голос против такой бессмысленной политики; наконец, оно закрыло и «общество сербской словесности» — единственное литературное общество в Сербии, потому что все люди, бывшие в то время в этом обществе, сознавали истинные нужды своего народа и не могли, [313] следовательно, идти по одной дороге с министрами; собранные же в одним обществе могли быть для них опасными. Известно, что в Сербии все почти люди, могущие назваться образованными, находятся на государственной службе. Чтобы поставить их в полнейшую зависимость от своей воли, министры издали закон, по которому чиновник мог быть выгнан из службы административным путем, то-есть без суда, по приказанию министра, которому чиновник подчинен ⁸. К тому же времени относится и известный русской публике заговор, из-за которого был обвинен верховный суд с председателем его Ефремом Груичем. Трудно представить себе что-нибудь противоречивее этого обвинения. Группа обвиняют в том, что он сочувствует людям, желающим передать власть князю Карагеоргиевичу, тогда как этого князя свергла скупщина 1858 года, в которой Груич был главным действующим лицом в деле сменения этого князя и возвращения власти династии Обреновича. И кто же обвиняет? Те самые люди, которых помянутая скупщина осудила, как приверженцев того самого князя! Подходила скупщина 1864 года. Это было последнее место, где можно было аппелировать к общественному мнению и самосознанию народному. Министрам нужно было предупредить это. Министерство решилось на величайшее преступление — исказить устав. Оно, министерство, обнародовало закон скупщинский! по которому скупщинарем не может быть ни один чиновник (как мы уже сказали, чиновники были в состоянии критиковать действия министерств); председателя скупщины назначает князь; скупщина имеет право обсуждать только то, что предложат ей министры и т. д. В страхе потерять власть, они попрали святейшее право сербского народа, подчинили своей прихоти свободную народную скупщину (народное вече, собрание) — народный контроль над правительством. Занятия скупщины 1864 г., начавшей заседания свои 15 августа, опубликованы в официальных «Новинах», а позднее министерство перепечатало их особой книжкой. Из всего этого отчота видно одно, что ни один из скупщинарей не имел ни малейшего понятия об обязанности, которую он выполняет. Этого должно было ожидать по составу скупщины, так-как из нее исключен был весь образованный класс. На этой скупщине, происходившей в столь серьёзное время, [314] вместо обсуждения нужд страны и народа, были предложены следующие вопросы: например, один депутат предлагал, ввести снова в гимназиях розги (незадолго перед этим уничтоженные), и нетолько в гимназиях, но и в «высшей школе», для того, конечно, чтобы дети лучше учились; другой опять предлагал министерству устроить в высшей школе кофейную, так-как по его словам, в последнее время стало заметно, что молодёжь часто ходит в кофейные; устройство кофейной в самой школе должно было, по его мнению, облегчить надзор за молодыми людьми; третий предлагал свободу печати и, в то же время, воспрещение законом орфографии Вука Караджича и т. п. Понятно, что такая скупщина не могла быть выражением сербского народа. Она совершенно противоречит скупщине 1858 года. Но такая скупщина была нужна министрам. Понятно, что, после таких действий, министерство должно было еще больше бояться оппозиции и употребило всевозможные средства, чтоб сохранить порядок (как оно выражалось); и вот, вероятно в интересе порядка, оно нарушило автономию и в древней сербской славянской общине, издав закон, которым «община» ставилась в совершенную зависимость от правительства.

В этом состояли все действия и приготовления министерства Гарашанина до 1866 года. Началась война между Австриею с одной и Прусиею с Италией с другой стороны: время было горячее, зашевелился весь народ сербский: «война с Турцией!» — было общим лозунгом на Балканском Полуострове. Настал час освобождения христианского Востока. Зачем не начинает Сербия? спрашивал себя каждый друг сербства и славянства. «Не готовы!» был ответ министерства.

2) Все действия сербского министерства до 1866 года показывают, что между членами его было полнейшее единодушие. Удержаться на месте было программою внутренней его политики; не предпринимать ничего такого, что могло бы нанести удар интересам нынешнего княжества Сербии — программа внешней политики. Видно также, что первая программа была ими вполне определена и выяснена; это проглядывает в каждом шаге этой политики; другая же совсем неопределенная, но на деле очень ясно, обнаружившаяся: они старались по возможности ничего не делать, но ждать неопределенного времени и неизвестных событий. Одно только очевидно, что во все это время ни одна великая держава не имела исключительного влияния на белградский кабинет. Да и могло ли быть иначе? Все [315] лица, составляющие нынешнее правительство, были убеждены, что Сербии не нужно предпринимать ничего, в чем требовалась бы исключительная помощь той или другой великой державы, и они хлопотали о сочувствии всех держав. Невероятным кажется та истина, что их политика в этом отношении доходила до наивности. Кто в последние четыре года читал официальный «Видов день», мог свыше десяти раз встречать: «Мы признаем, что христиане в Турции неспособны к самоуправлению» (слова западно-европейских журналов), но — ведь видите — нет и сорока лет, как Сербия освободилась, а успела уже воспитать для самоуправления 1.000,000 бывших подданных султана и может считаться вполне цивилизованным государством; почему бы великим европейским державам всем не согласиться дать Сербии на воспитание еще один мильйон христиан (имеются в виду Босния и Герцеговина)? Таким путем, мало по малу, стал бы свободен весь Восток и был бы приобретен для европейской цивилизации без всяких потрясений и без опасности попасть в руки России» (последнее, вероятно, нарочно назначено для произведения более сильного эфекта на Англию и Францию). В своей наивности, бедняжка «Видов день» забыл сказать одно — каким образом взять от Порты этот мильйон подданных. Должна ли Европа предпринять крестовый поход против Турции? Но это связано с некоторым ущербом для цивилизации. Или Турция должна придти к убеждению добровольно уступить Сербии Боснию и Герцеговину, разумеется, опять в интересе европейской цивилизации? Мы не хотим доказывать бессмысленность этой политики, мы хотим доказать только то, что сама эта политика такова, что в кабинете сербском не может быть никаких партий, ни англоманов, ни руссоманов — в нем одно направление: ничего не делать.

3) Рассмотрим партии в самом народе. Скупщина народная 1858 года возвела на престол сербскую династию Обреновича. Ни одна рука сербская не поднялась в защиту престола свергнутого князя Карагеоргиевича. Перемена династии совершилась без пролития капли крови, так ненавистно было владычество свергнутого князя. Старик, князь Милош, был уже близок к могиле. Вся надежда возлагалась на молодого князя Михаила Обреновича. Главные деятели скупщины свято андреевской, позднее — вожди либеральной партии в Сербии: Стаменкович, Ефрем Груич, Милован Янкович, Иван Илиич и друг. были все люди образованные и имели в виду князя Михаила, как человека европейски просвещенного, обладающего [316] волею и энергиею, чтобы совершить дело освобождения всего сербского народа.

Известно, что Сербия имела «устав» ⁹ еще 1839 года. Но устав этот был издан не народною скупщиною, как это требовалось, а Портою; по этому уставу князь был в зависимости от совета. В совет избиралось из каждого округа по одному советнику на всю жизнь, и нельзя было его смесить без дозволения Порты. Сербия только что вышла из-под турецкого ига. Понятие о свободе не могло развиться на столько, чтобы свобода стала началом государственным; но свободным считался тот, кто имел неограниченную власть. Поэтому, первые советники сербские не могли понимать своего положения. Вместо того, чтобы контролировать князя, они хотели разделять с князем неограниченную власть, то-есть самим быть самовластными государями, подобно князю. Такое положение дела вело за собой непосредственно борьбу между князем и советом. Князь Милош, предвидя исход этой борьбы, подал в отставку, лишь только введен был этот устав. Князь Михаил пал в борьбе с советом и в 1842 году должен был оставить Сербию. Советники избрали князя Карагеоргиевича. Он был неспособен привлечь любовь народа, да собственно говоря, и не стремился к ней, а подчинился совершенно совету, сам же удовольствовался пустым титулом. Разумеется, опорою совета была Турция, и совет, если хотел удержаться, должен был жертвовать интересами сербскими Турции; отсюда вытекала вся слабость правления Карагеоргиевича.

Передовые люди в свято-андреевской народной скупщине (1858 г.), свергнув князя, понимали, что это свержение ни к чему не поведет, если в то же время не изменится система, от которой происходило все зло. Они добились того, что скупщина постановила решение, чтоб Турция никаким образом не вмешивалась во внутреннее управление сербов, чтобы народная скупщина собиралась каждые три года на самых широких правах, какие может иметь скупщина; министры ответственны перед скупщиною; свобода печати и т. д.

Сербский народ любит свободу, как и свойственно это народу, свергнувшему собственною мощью 400-летнее рабство; потому и постановления, которые принесла ему свято-андреевская его скупщина, были приняты народом со всеобщим воодушевлением. Но чтобы постановления перешли в жизнь народную, нужна нетолько любовь, но и понимание; а для этого сербский [317] народ был слишком молод, то-есть слишком мало научно образован. Большинство представителей на скупщине свято-андреевской были люди простые, они руководились здравым смыслом; видели, что управление Сербиею плохо, и верили, что причиною этому на сколько неспособность князя, на столько же и негодность системы; они одобрили все мысли Груича, Янковича и друг. Но другое дело с основанием учреждений, которые гарантировали бы начала, утвержденные на свято-андреевской скупщине. Гарантию эту они находили в князе, которому доверяли. Вследствие этого, либеральная партия, стараясь утвердить эти начала постановлениями, хотя и пользовалась сочувствием народа, должна была одна выдержать борьбу с защитниками старого порядка. Причиною же того, что она пала в борьбе, было отсутствие в ней самой организации и то, что она не прибегала к интригам, как ее противники.

Тотчас по приезде князя Милоша, либеральная партия, получив власть, начала вводить реформы, утвержденные на свято-андреевской скупщине. Для этого ей прежде всего нужно было, чтоб высшие места в управлении заняли люди способные. Тут встретилось сильное препятствие. Люди, бывшие в управлении, этим самым уж составляют некоторый авторитет в государстве, в особенности в таком маленьком, как Сербия. С другой стороны, люди, бывшие друзьями князя Милоша, во время первого его правления, и управителями в прежнее время, думали (как и при всяком династическом перевороте), что им по праву принадлежит верховное управление, несмотря на то, что между ними были даже совершенно безграмотные. Нужно было отстранить и тех и других, значит, нужно было поссориться и с темп и с другими. В это время выходит из-за кулис на сцену тот же г. Гарашанин. Его прежняя политическая репутация была весьма незавидна. Он был известен как искусный интригант и друг Турции. Того больше, его подозревали как главное действующее лицо в известном триумвирате, который хлопотал о разделении Сербии на несколько каймакамств, под покровительством Турции. Вокруг его собралась та партия чиновников, которая опасалась потерять места при таких переворотах. Он съумел также убедить друзей князя Милоша, хотевших вступить в управление, чтоб они присоединились к первым и съобща с ними свергли общего врага — партию либеральную. По его инициативе составилась известная дружина дукатовцев (так названная по знаку, под которым она писала), которая, пользуясь временною свободой печати, открыто в «Видове-дне» стала говорить, будто [318] либеральная партия хочет захватить всю власть в свои руки и потом призвать на престол русского великого князя, а на ряду с этим, что она хочет провозгласить республику и т. д., все подобные, несообразные вещи. Душою этой дружны был, когда-то либерал и республиканец, а теперь министр, Цукич; проводником же — Матия Бан, которого прославила его «Ода султану». Но что главнее всего, г. Гарашанин с дружиной своей съумел настроить наследника, а после князя сербского, что либеральная партия стремится основать в Сербии республику. А между тем на наследника этого либеральная партия полагала всю надежду и всеми силами старалась утвердить его популярность во всем сербском народе.

Власть либеральной партии уж поколебалась в правление князя Милоша. Князь Милош умер, а с ним и все влияние либеральной партии на правление. Собралась скупщина 1861 года. Председателем был избран большинством Туцакович из партии либеральной. Но скупщина, составившаяся под влиянием окружных начальников, большею частью чиновников старого порядка, была солидарна с г. Гарашанином, и, противная либералам, была достаточно сильна; либералы произвели шум и вышли из скупщины. Князь вмешался в распрю. Он сослался на доверие, которое оказал ему народ, когда он вступил в правление. Громадная популярность, какою он пользовался, произвела действие после нескольких дней, проведенных в смятении и выжидании: председатель Туцакович заявил, что, по случаю болезни в его семье, он должен покинуть скупщину; так поступили и несколько других; в председатели избрали человека, преданного видам г. Гарашанина, Раденковича. Скупщина немедленно изменила параграф в «Уставе» так, чтобы советников назначал и смещал сам князь, и, кроме того, чтобы министры ответственны были перед князем, а князь — перед народом. Одним словом, Сербия стала государством без «Устава». Дружина Гарашанина пустила в скупщине слух, что предстоит война, и нужно, чтоб власть сконцентрировалась в князе. Действительно, немедленно после скупщины, Гарашанин был отправлен в Царьград домогаться исполнения хати-шерифа 1830 года. Турки как-то вывернулись. Вскоре по возвращении ему поручено было составить министерство — игра была выиграна.

Гарашанин, в самом деле, выиграл саму трудную игру. Добившись, чтобы министерство было ответственно князю, он лишил либеральную партию оружия, хотя бы она и явилась в скупщине; а изменением параграфа «Устава» о советниках, [319] он, действительно, удовлетворил народ; но, что для него было всего важнее, он удовлетворил честолюбие князя. С другой стороны, поставивши князя в ответственность перед народом, он принудил его броситься совершенно в объятия министров.

Последствия преображенской скупщицы обнаружились скоро. Сербские либералы: Милован Янкович, Стоян Башкович и Владимир Иованович, стали виновны в том, что подготовляют революцию против князя. Председатель совета, бывший председатель скупщины свято-андреевской, личный приятель князя Милоша, был отставлен от службы за то, что сочувствовал либеральной партии. Либеральное министерство, в котором были Ефрем Груич и Димитрий Матич, пало. В это время уж началась-было революция в Герцеговине, а вскоре затем Турция начала войну и с Черногориею. Весь сербский народ был занят тамошними событиями и не обращал внимания на перемену министерства в Сербии, так-как в нем был князь Михаил. Самые либералы сербские, имея в виду предстоящую войну, не пытались противодействовать реакции, чтобы народ не дробился на части в минуту, когда ему нужна совокупная его сила. Затем последовало бомбардирование Белграда, и они, того больше, считали обязанностью во всем помогать «сербскому правительству». События 1862 года известны русской публике. Гарашанин был не так счастлив в дипломатии, как в придворной интриге. События, которые за этим следовали, изложены выше. Было бы слишком долго следить за этой борьбой между правительством сербским и оппозициею — задача наша не в этом: мы хотим только определить партии в Сербии и их стремления. Мы рассмотрим эту борьбу вкратце. Сербские либералы были в Сербии очень слабы: их было мало; они не имели никакой организации, и в Сербии не было возможности им организоваться. Самые решительные между ними, Янкович и Иованович, решились эмигрировать. Они нашли поддержку в вожде сербского народа в Австрии — Милетиче, и орган сербских патриотов в Австрии, газета «Сербский дневник», стал и органом оппозиции против министерства в Сербии. Программою их было: «христианский народ на Балканском Полуострове в состоянии без вмешательства какой бы то ни было европейской державы освободиться из-под турецкого ига; югославянская федерация на основании принципа национальности, в которую бы вошли Греция, Румыния и Венгрия; солидарность со всеми славянами». В отношении княжества Сербии они требовали: «осуществления закона 1858 [320] года», доказывая, что «все другие скупщины незаконны, так-как были ограничены законом и указами о скупщине, изданными министерством по его произволу». Эти мысли проводились в органах: «Дневнике», «Свободе» и в самое последнее время в «Заставе». Сербское правительство, вместо ответа, просто воспрещало пропуск этих газет в Сербию. Но за то либеральная партия увеличивалась. В нее вступали все, которые понимали вредные последствия бездеятельности сербского правительства, а в особенности молодые люди, получившие образование в России, Германии и во Франции. Мало-по-малу и вся сербская мыслящая масса стала открыто выражать сочувствие свое либеральной партии. Везде стали составлять общества, с целью пробуждать самосознание в сербском народе, проводить мысль о свободе и единстве его.

Таково было состояние партий в Сербии, когда начались прошлогодние столкновения между Австриею и Прусиею. Все мыслящие люди в сербстве видели потребность собраться и посоветоваться об общих действиях в это серьёзное время. В это время было обнародовано воззвание «Зари» ¹⁰, которым призывалась «сербская омладина» собраться в Новом Саде. К 20-му июня съехалось в Новом Саде больше 500 представителей из всех сербских краев. Открылась первая скупщина «объединенной омладины сербской».

Скупщина омладинская — явление неоценимого значения для всего славянства; поэтому важно точно знать: что такое «сербская объединенная омладина»?

«Сербскую объединенную омладину» составляет не одна учащаяся молодёжь, как казалось это при первом взгляде. Читатель мог из предъидущего заметить, как развилась она. Она развилась из самой жизни Сербии и сербов. Еще на первой омладинской скупщине были представители всей мыслящей массы сербского народа и она тогда же, в первом заседании, постановила, «что членом сербской омладины считается каждый серб — молодой (не летами) сердцем и душой, который стремится к народному прогресу». Политические обстоятельства, в которых находится сербский народ, произвели главным образом то, что «сербская омладина объединилась»; но эти же самые обстоятельства не дозволяли ей ставить в программу своих действии ничего такого, что носило бы характер политический. Она столько же опасалась правительства белградского, сколько австрийского; поэтому, она должна была объявить свою цель чисто [321] научною. «Трудиться об умственном и материальном преуспеянии народа, будить жизнь народную во всех ее отраслях» — вот что написала на своем знамени объединенная омладина. А так-как о прогресе в сербском народе и задумать трудно без свободы и единства его, то и объединенная омладина не могла забыть этого. Окончив заседания свои, омладина органом своим избрала «Заставу», заявив, что программа «Заставы» согласна с целью омладины. В отношении сербского народа, этот факт важен тем, что им омладина, хотя и мимоходом, высказала, что пробуждать все отрасли жизни народией — то же самое, что и проводить идею о единстве и свободе всего сербского народа (потому что это — программа «Заставы»). В отношении княжества Сербии факт этот важен тем, что им вся мыслящая масса в сербском народе очевидно высказалась стоящею за програму оппозиции сербского правительства. Таким образом, оппозиционная или либеральная партия получает другой вид.

Между тем, волнение в Турции становилось все сильнее. Министерство Гарашанина видело, что должно выйти из бездействия, если не хочет окончательно потерять доверие и народа и князя; оно обратилось к султану с просьбой, чтобы Сербии дали крепости, а вместе с тем устроило в Пажаревце маневры, известные русской публике. Но Турция, зная хорошо людей, с которыми имела дело, отказала. Затем наступило восстание на Кандии, движение в Эпире и Фессалии. Греция грозила войной. Турция находилась в самом стесненном положении, а министерство Гарашанина так плохо понимало свое положение, что не осмелилось вторично требовать крепостей. Об этом свидетельствует собственноручное письмо князя Ивану Ристичу, сербскому агенту в Цареграде, напечатанное в оффициальных «Сербских Новинах» в июне месяце. В этом письме князь Михаил, выражая признательность свою Ивану Ристичу, говорит: «занятие крепостей — ваше дело», и в другом месте: «в этом вы были мне правая рука». Кроме того, говорят, что когда князь Михаил читал в совете письмо Ристича, где этот говорит, что время удобно для энергического требования у Турции крепостей, Гарашанин встревоженно вскричал: «это значит объявлять войну туркам!» Настойчивостью Ристича министры, наконец, согласились всенижайшею просьбою представить султану пользу как для Сербии, так и Турции отдачу крепостей на хранение князю Михаилу. Вместе с этим, они, разумеется, употребили все средства, чтобы сильнее подействовать на Порту. Пронеслись известия, что в Сербию привезено [322] до 50.000 игольчатых ружей, что отлито 50 батарей новых нарезных пушек; известия эти — так положительно известно- — пускались из правительственных кругов. В то же время открыты были в Белграде и Крагуевце школы для старшин народного войска. Всякий думал, что требование крепостей один только предлог, а что, собственно на деле, имеется в виду война с Турцией. Оппозиция в самом начале не одобряла поступка сербского правительства, защищая интересы и честь сербского народа. Она говорила в «Заставе»: сербский народ, как и всякий другой, имеет право жить, а потому имеет право на условия, без которых для него существование невозможно. Теперь не время испрашивать несколько крепостей; мы упускаем золотое время, в которое можно бы добыть гораздо более. Сербское правительство не имеет права унижать достоинство своего народа: оно может требовать от Порты крепости, но никак не просить. Наконец, что Сербии следует искать союзника во всей славянской братии, у христиан в Турции и в могущественной России ¹¹; что стыдно сербскому сановнику, который удостоился чести сидеть за одним столом с царем русским, с шапкой под пазухой испрашивать милости в передней Бейста; и что неприлично и неполитично, чтоб князь сербский, владетель «будущей сербской державы», преклонял колена перед султаном ¹². Между тем, оффициальные «Сербские Новины» говорили, что это клевета на правительство и князя, и что сербский народ может только быть признателен мудрой политике Гарашанина, которая добыла ему крепости без боя, выводя из этого громадные выгоды для всего сербского народа. «Заставе» запрещен был пропуск в Сербию. В тоже время народная партия заявила и в газете «Сербия», которая стала выходить в Белграде с начала 1867 г., что Шумадия весьма незначительная часть Сербии и что крепости очень посредственная прибыль для Сербии; но если этим правительству связаны еще и руки для дальнейших действий, то занятие крепостей не принесло никакой прибыли. Гарашаниново министерство, ожидая, не примолкнет ли наконец оппозиция, выразило открыто в «Напредке» (газета, получающая субсидию сербского правительства, издающаяся в Австрии) свое уверение, что Сербия неготова, чтобы вести войну с Турциею. При первой попытке Сербии занять крепости, говорилось в «Напредке», нахлынули бы турецкие войска на всем пространстве от устьев [323] Дрины до устьев Тимока, а где у Сербии та сила, с которою она могла бы отстранить наплыв? И министерство стало теперь опять пускать слухи, что Сербия далеко не так вооружена, как это говорилось раньше, желая этим представить сильнее мудрость своей дипломатии. Народная партия указала на всю бессмысленность и непатриотичность таких заявлений и политики, каковые представило министерство. Сербский народ, совпавший свою силу 50 лет тому назад, восстал, чтобы оружием отвоевать себе свободу, и с той поры никогда не покидала его вера в себя и свою силу; сербское же правительство, которое должно подкреплять в народе такую самонадеянность, подавляет ее, представляя превосходство турок над Сербиею. О «неготовности» Сербии к действиям против турок, народная партия говорила: разделенность турецкой силы гораздо больше значит для победы сербов, чем 50.000 сербских игольчаток, а правительство сербское, дав туркам время, делает то, что против каждой своей игольчатки будет иметь три турецких. Одним словом, политика Гарашанина испрашиванием и занятием крепостей давала туркам возможность выиграть время и потерпела во второй раз решительное поражение; это поражение на столько сильнее поражения 1862 года, на сколько ныне Турция находится в худшем состоянии и на сколько нынешнее положение Европы благоприятнее для решения восточного вопроса, чем в 1862 году.

Последствия оправдали совершенно мнение народной партии, что занятием крепостей правительство сербское заключило всю свою деятельность. Архимандрит Дучич, бывший посредником между белградским и цетиньским правительствами, должен был оставить Цетивье; два секретаря князя Николая, чиновники из Сербии, нарочно поставленные на эти места, для поддерживания постоянной связи между Сербиею и Черногориею, возвратились назад в Сербию. Добрые отношения с Черногориею нарушились. В это время вспыхнуло восстание в Болгарии. Гарашанин, верный слуга лояльности и умеренности, нетолько не хотел ничем помогать восстанию, но не хотел даже отпустить из Белграда известного предводителя болгарского Илю ¹³. Когда Иля обратился к нему с требованием отпустить его, Гарашанин просто ответил: интересы сербские не дозволяют нарушать добрые отношения с Портою, в то время, как мы [324] только что помирились. На границе сербской собралось 5-6 сотень волонтеров, неуспевших еще перейти границу; слишком 20 из них заперли в Княжевце; засчарского старосту отставили от должности за то, что он содействовал волонтерам, при переходе их через границу. Лояльность сербского правительства простиралась до самых крайних пределов. Известный патриот болгарский Каравелов хотел издавать в Белграде газету на болгарском и сербском языках, под именем «Братский Союз», с програмой, соответствующей заглавию. Сербское правительство не дозволило ему даже напечатать объявление, потому что — говорило оно — заглавие тенденциозно относительно Турции. Факты эти еще яснее характеризуют политику Гарашанина. Он вполне неспособен сознать ни истинное положение Турции, ни задачу Сербии и ее силу в событиях, которые развиваются на Востоке; он верен престарелой политике Милоша; вся его деятельность направлена к тому, чтобы вынудить или испросить хотя бы малейшие уступки от Турции, лишь бы (по его понятию) ничем не рисковать. После этого неудивительно, что выгоды от полученных уступок так малы, что сравнительно с тем, что следовало добыть, в самом, деле они должны считаться за потери.

__________

Князь Михаил отправился за границу. «Zukunft» ¹⁴ объявил, что князь поехал с целью просить европейские дворы уговорить Турцию уступить ему Боснию и Герцеговину на вассальных правах. В Вене приветствовала его депутация «Зари» именем «объединенной омладины сербской»; поздравляя его с приобретением крепостей, омладинская депутация в то же время выразила ему, что эта прибыль весьма незначительна в сравнении с тем, чего ждет от него сербский народ. Князь ответил депутации, что он признает, что занятием крепостей ничего не сделано, что история сербского народа много еще считает ненаполненных страниц, их нужно наполнить как можно скорее, только не следует оставлять пробелов, чтобы не пришлось начинать писать снова (то-есть не потерять бы и того, что имеем). Дружеское отношение князя к представителям «объединенной омладины» произвело сильное впечатление [325] на всю «объединенную омладину» — эту обширную народную сербскую партию. Она была готова протянуть руку примирения партии министерской. Органы ее перестали оппонировать действиям министерства, «Застава» отстаивала достоинство сербского государя вопреки венским газетам, которые стали-было нападать на князя за то, что он, при проезде через Вену, не приветствовал султана. Таковы были обстоятельства, когда наступило время открытия второй омладинской скупщины.

Газета «Сербия» напечатала статью: «Пред омладинскою скупщиной». В ней говорилось, что скупщина омладинская — представитель всего сербского народа, что на ней является весь сербский народ, духовно объединенный. «Скупщина объединенной сербской омладины» — единственное ныне собрание, где могут собираться члены народа нашего из всех краев — единственное собрание, в котором национальные стремления могут символизироваться и стать выражением единства и целости нашего народа. Тут призывались сербы из всех краев и всех сословий приехать на это все-сербское собрание. Несмотря на примирительные отношения народной партии, министерство сербское страшилось скупщины, воодушевленной такими мыслями; оно ожидало скупщину учеников, а выходило, что это все-сербский конгрес. И вот, в официальных «Новинах» появилось заявление (писанное, говорят, собственною рукой г. Цукича), что сербское правительство дозволило скупщину омладинскую, полагая по прошлогодней програме омладины, что это общество чисто ученое; но оно никаким образом не может допустить все-сербский конгрес с програмою политической. К «объединенной омладине», как было сказано раньше, примыкает весь мыслящий класс в сербском народе. Она сознала, что сербскому народу, стонущему под немецкой пикой и турецкой булавой, невозможно думать о просвещении и образовании, и что его первая потребность — свобода и единство; она видела в Сербии опору, в правительстве белградском (какое бы оно ни было) — центр, из которого должна исходить двигательная сила в предстоящем деле освобождения. По этим причинам, она хотела, под покровом этого правительства, омладинскую скупщину объявить все-сербским конгресом. Правительство, сознающее свое призвание и дух времени, с распростертыми объятиями встретило бы все-сербский конгрес — народ сербский; но мы сказали, что сербские министры совершенно не понимают сербского народа.

__________

[326] В Преображение собрались в Белграде представители всего сербского народа в лице омладинской скупщины. Председателем был набран вождь скупщины свято-андреевской (1858 г.) Ефрем Груич; в комитете скупщины явились лучшие сербские люди, ученые и политические деятели, между ними Башкович, Василевич, Сретькович. Больше шестидесяти телеграм из всех краев сербских приветствовали скупщину; в них была одна мысль: свобода и единство да будут вашим знаменем; счастливый вам путь к этой цели! Это была самая большая демонстрация против политики министерства (если может назваться демонстрациею заявление всего народа), и оно должно было стараться всеми силами о закрытии скупщины. Силою закрыть ее они не осмелились, а отобрали у нее место для собрания (в здании высшей школы) и запретили своим подчиненным — учащимся и чиновникам — участвовать в заседаниях скупщинских, отговариваясь, будто скупщина приняла демонстративный характер. Между тем, скупщина, сознавая свое призвание, провозгласила, хотя и в форме, дозволенной скупщине омладинской, что сербский народ, если и разделен тремя вероисповеданиями и четырьмя государствами — все же народ единый, проникнут единым духом, и ему следует и он хочет быть и единым телом; далее, что сербский народ член «заедницы» — федерации южно-славянской; наконец, что он член великой семьи славянской. Сербское министерство, дабы ускорить закрытие скупщины, стало жандармами прогонять отдельных замладинских членов из австрийских сербов. Скупщина, чтобы избегнуть столкновения с правительством, которое легкомысленно хотело произвести раздор в народе в такое серьёзное время, каково настоящее, решилась закончить свои заседания. Оставив после себя центральный сербский комитет, который бы выполнил скупщинский проект об организации объединенной омладины, скупщина объявила свои заседания оконченными. Скупщинари разошлись после четвертого заседания с кликами: «живила Сербия!».

__________

Читая последние страницы новейшей сербской истории, приходишь к заключению:

В Сербии, с одной стороны, существует направление народное, то-есть весь народ сербский, полный веры и надежды в себя а в свою будущность, требующий всех условий, нужных [327] для жизни одного народа. Он заявляет прямо и смело, что его не могут более удовлетворить никакие меры, которые бы задержали его в переходном состоянии, в каком до сих пор он был; он выражает, что ему нужна полная свобода и единство, а к этому ведет лишь один путь — война с Турцией!

С другой стороны стоит сербское правительство, опирающееся на князя, который играет своей популярностию — партия, которая своею мелочною политикой довела Сербию до такою положения, что Турция, в минуту распадения от внутренних революций, смеет неуважать сербские паспорты, умерщвлять сербских сторожей на границе и сербских граждан на австрийских пароходах — партия, которая своими бесконечными, дипломатическими комбинациями, никогда нескончаемыми приготовлениями и пустыми обещаниями, обманывает народ сербский.

Исполнит ли, наконец, сербское правительство свою обязанность? Оправдает ли, наконец, князь Михаил громадное доверие, которым его облек народ? Это покажут ближайшие события.

Из Белграда.

Комментарии

1. Заявление сербских «общин» в официальных сербских «Новинах» за 1862 год.

2. В Белграде князь назначил унтер-офицером одного мальчика от 10-ти до 12-ти лет в восторге, что и у детей такое одушевление за войну.

3. Часть города, в которой жили исключительно турки и весьма немногие сербы.

4. В Белграде открыто говорили, что его убили два сербские жандарма, по приказанию одного члена полиции.

5. Нужно знать, что в Белграде вокруг, так-называемого, старого города, где жили сербы и турки, был шанец, на котором стояли и ворота (капи), для сообщения между городом и пригородом, в котором жили исключительно сербы.

6. По хати-шерифу 1830 года, Сербия получила независимость на том пространстве, в котором она заключена в настоящее время; но турки никак не хотели выселиться из 6 округов. Князь Милош вошел в эти округи с войском и занял их, и турецкая и европейская дипломатии признали совершившийся факт.

7. Письмо князя Михаила Лейярду.

8. Этот закон чисто-министерской фабрикации, тогда как в Сербии должны иметь силу только законы, изданные советом с утверждения скупщины, или просто скупщиною.

9. To-есть конституцию.

10. Сербское литературное общество в Вене.

11. Ряд статей в «Заставе»: «Россия, Сербия и южное славянство».

12. Статья в «Заставе» «Белград или сербство».

13. О нем ныньче несколько раз уж извещали в газетах, будто он в Балканах, между тем, как он находится в Белграде под надзором сербских властей.

14. Газета, посредством которой министры выражают свои мнения, которые они не смеют признать своими, или распускают ложные слухи, когда хотят обмануть публику (?).

Текст воспроизведен по изданию: Партии в Сербии // Отечественные записки, № 11. Книга 2. 1867

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info