СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЛАМАНСКИЙ В.

ИЗ ЗАПИСОК О СЛАВЯНСКИХ ЗЕМЛЯХ

Сербия и южно-славянския провинции Австрии.

Статья первая.

Результаты моих наблюдений во время путешествия по Сербии и южным славянским провинциям Австрии. — Княжество Сербское. — Южно-славянское движение в Австрии. — Светлыя и темныя его стороны. — Отношение австрийских южных славян и Сербии к России.

Летом 1862-го г., после июньских происшествий в Белграде, Сербия обращала на себя всеобщее внимание, в одних возбуждая нетерпеливыя ожидания и радостныя надежды, в других, собственно в турках и австрийцах — страшныя опасения. При всем горячем желании огромнейшаго большинства сербов оправдать на деле те и другия, правительство сербское нашлось вынужденным принять решение цареградских конференций. Если можно осуждать правительство сербское за его летния распоряжения, то именно за то, что оно не сумело предугадать июньских столкновений сербов с турками-ерлиями в Белграде и заранее не озаботилось о сосредоточении войска, ибо, быть может, во всеобщую суматоху, когда турки, всюду отбитые, бежали из города в крепость, войску можно бы было ворваться в нее по следам убегавших турок. Еще легче можно бы было овладеть турецкими крепостями в Шабце и Смедереве. Тогда бы дипломатии оставалось только признать fait accompli. В настоящее же время турки так укрепились в этих крепостях, что овладеть теперь белградскою сербам едва-ли возможно, а двумя другими будет стоить огромных усилий и потерь, а между тем эти три города едва-ли не самые важные в Сербии, как по относительному богатству, так и по удобству сообщений, по Саве. Эта непредусмотрительность сербскаго правительства, [650] конечно, большая ошибка с его стороны, есть последствие того ложнаго положения, в которое поставил себя князь Михаил Обренович с своими министрами в отношении к народу. Они, к сожалению, держат себя слишком далеко от народа, больше верят в силу своих безпрестанно изменяемых, вновь сочиняемых и копируемых законов и уставов со множеством параграфов, больше полагаются на искусство своей мишурной государственности и дипломатии, нежели на силы и доблесть народа. Пренебрегая его голосом, искажая, по возможности, своими переводными законами и подражательными учреждениями народный быт сербов, правительство естественно мало пользуется народным доверием. Оттого и произошло, что оно ничего не знало заранее о том, что затевал народ.

Упустив удобный случай, правительство должно было покориться приговору европейских держав. В этом случае оно руководилось благоразумием, которое помешало ему ввергнуть страну в напрасное кровопролитие и страшныя несчастия, подобныя, быть может, тем, от которых не могли или не умели избавить Черную Гору князь Николай с Мирком. Сербия вообще в то время была слабо приготовлена к войне, имела большой недостаток в оружии, большие запасы котораго ей нужны, в случае войны, для приготовления правильнаго возстания в Болгарии, Боснии, Герцеговине, Старой Сербии и Македонии. Не следует терять из виду, что нынешняя задача сербов гораздо труднее и сложнее, чем при Георгие Черном. Тогда шло дело собственно об изгнании турок-спаиев, мусульман-помещиков из Сербии; теперь идет вопрос чисто-на-чисто о падении владычества турок в Европе, о возмущении болгар, о присоединении к княжеству Сербскому Боснии, Герцеговины, Старой Сербии. Словом, нынешнее возстание сербов должно повести за собою решение восточнаго вопроса, а в нем заинтересованы все европейския державы, всего же более Австрия, которая уже давно всячески интригует в Боснии и Герцеговине и сильно работает в пользу тамошней католической пропаганды. Императоры австрийские, как короли венгерские (апостолические), имеют в своем титле Раму (Боснию), Сербию, Болгарию. Австрия в своих притязаниях на Боснию и т. д. находит опору в некоторых патриотах мадьярских и особенно хорватских, которые в своем разгоряченном воображении бог знает какие чудные составляют себе планы о будущем величии чудотворных корон св. Стефана или Звонимира. Даже в немецко-славянских землях Австрии, например в [651] чехах, патриотам славянским улыбается мысль об увеличении Австрии насчет славянских провинций Турции. Нечего говорить, что Англия всегда скорее будет за, чем против такого решения турецко-славянскаго вопроса. Австрийско-славянские патриоты-фантасты воображают, что таким образом Австрия сделается государством чисто славянским, тогда как это увеличение может послужить только к укреплению империи Габсбургов, имеющей призванием своих подданных не-католиков, особенно православных, католичить или приводить в унию и немечить все народности не-немецкия. Славянские патриоты, мечтающие о сильной и славянской Австрии, слишком преувеличивают свое собственное значение, недостаточно ценят силу немецкаго элемента самой Австрии и влияние германской образованности, на которую он опирается, вовсе забывают, что многонаселенная Германия легко может колонизировать малонаселенныя восточныя и южныя провинции Австрии. Всякий безпристрастный наблюдатель, знакомый с взаимными отношениями различных народностей и племен Австрии, не может не сознаваться, что немецкий элемент Австрии, несмотря на свою малочисленность, все-таки в ней самый сильный, как своею историею, так и современною образованностью; он всегда служил опорою и основанием империи Габсбургов и всегда господствовал над другими племенами, особенно же славянскими, пользуясь их материальною силою и употребляя ее на свои потребы. Конечно, этим обязан немецкий элемент в Австрии не только своим личным достоинствам, но и римской иерархии и иезуитам, и богатой немецкой образованности и литературе, созданной преимущественно северными протестантскими немцами, а также многочисленному еврейскому элементу Австрии, который уже давно с успехом распространяет германизацию в Австрии. Возьмем ли австрийскую торговлю, промышленость, науку, искусства, литературу, журналистику — везде евреи занимают первыя или довольно видныя места и таким образом способствуют процветанию габсбургской империи. Славяне в Австрии (с XVI в.), должно признаться, всегда в сущности играли роль довольно жалкую: были, так сказать, ингредиэнтом или служебным элементом немецкой народности, в роде того, как у нас в России наши инородцы, в Англии и Франции — кельты и баски. Это несчастное положение славян в Австрии должно приписывать не слабейшим дарованиям славянскаго племени сравнительно с немецким, а тем особенным историческим обстоятельствам, при которых они вошли в состав нынешней Австрии. Несмотря на свою [652] многочисленность, славяне в Австрии чрезвычайно слабы в смысле положительном и деятельном. Они многочисленны, но разделены на несколько различных народностей, резко отличающихся между собою и историческими преданиями, и современным бытом, имеющих каждая свой особый литературный язык, свою словесность; редкая еще не враждует между собою. Так, повидимому, грозная цифра 15 мил. слишком славян обращается в очень скромныя цифры: 4 миллиона с небольшим чехов в Чехии, Моравии и Силезии, 2 миллиона слишком словаков в Моравии, Венгрии и пp., 2 миллиона с небольшим поляков в Галиции, 3 миллиона с небольшим русских (малороссов) в восточной Галиции, Венгрии и Буковине, 1 200 000 словинцев в Стирии, Крайне, Истрии и пр., 1 300 000 с небольшим хорватов, в Хорвации, Военной Границе, Крайне, Истрии и Приморьи с Кварнерскими островами, в Венгрии и пр., 1 400 000 сербов с небольшим, в Венгрии, Славонии, Военной Границе и Далмации, 20 тысяч с небольшим болгар в Банате и Седмиградии. Таким образом эти 15 миллионов славян распадаются на 7 народностей, из коих только чехи, словаки, словинцы и отчасти хорваты представляют собою цельные народы, а остальные суть обломки ветви народов, главный ствол которых находится вне Австрии. Те и другие представляют собою организмы больные, нецельные, ибо чехи и словинцы сильно онемечены и кроме языка мало сохранили характеристических особенностей славянских; все же прочие славянские народы Австрии, как русские и поляки, сербы и хорваты, разделены между собою взаимною неприязнью, которою искусно пользуется немецкий и правительственный элемент, употребляющий сверх того мадьяр в Венгрии, итальянцев в Истрии и Далмации, румын в Банате и Седмиградии, как орудие для ослабления и подчинения себе словаков, сербов, хорватов, словинцев и русских. Отказавшись от такой политики, австрийская монархия пришла бы неминуемо к распадению, ибо только один немецкий элемент может быть в ней заправляющим. Прибавкою же к 15 миллионам еще нескольких сотен тысяч славян турецких Австрия не может стать славянскою державою, ибо и теперь в Австрии славяне слабы, а немцы сильны не числом душ. Итак присоединение турецко-славянских провинций никоим образом не может улучшить очень незавиднаго служебнаго положения славян в Австрии, а между тем отняло бы всякую возможность будущаго, самостоятельнаго развития южно-славянских народностей. От этого присоединения должно страшно пострадать все [653] православие, весь мир славянский. В противном же случае, то есть с усилением Сербии насчет турецких провинций, на которыя посягает Австрия, для самих славян австрийских открывается иное, светлое будущее. Стремясь овладеть Боснией, Герцеговиною, Австрия повинуется и своим историческим преданиям и чувству самосохранения: так еще в 1730-м г. император Карл VI давал диплом герцеговинцам, в котором, в случае присоединения их к Австрии, обещал им полную веротерпимость, право выбора своего воеводы или князя, свое самоуправление и т. д. О присоединении Боснии и Герцеговины помышлял император Иосиф II, когда вступил в союз с Россией против Турции, перед второю нашею турецкою войною при императрице Екатерине II. С тех пор австрийский кабинет никогда не разставался с мыслью об этом. В настоящее же время стремиться к тому заставляет Австрию естественное чувство самосохранения, ибо с усилением княжества Сербскаго насчет Боснии, Герцеговины и Старой Сербии, венское правительство всегда и справедливо может опасаться безпорядков и возстаний между своими сербами, а в случае войны с какою нибудь великою державою, особенно с покровительствующею Сербии, даже отложения Срема, Бачки, Военной Границы и Далмации. Все это, при нынешних натянутых отношениях Вены к Венгрии и при современном положении Италии, желающей не только Рима, но и Венеции, и самой Германии, в которой, как бы ни было, все-таки Пруссия и стремления National Vеrеin’а имеют наибольшую будущность, все это, говорим, было бы равнозначительно с распадением единой, цельной Австрии. Вот почему так испугалась она июньских происшествий в Белграде. Она даже задумала было, с согласия Англии, занять Белград своими войсками, чтобы потушить в Сербии, по ея словам, революционное движение. По счастью, эта штука ей не удалась, как ни ловко была разсчитана. При первом будущем движении против турок, Сербия должна встретить в Австрии самое решительное сопротивление. Таким образом сербское правительство поступило очень благоразумно, принявши условия конференций, ибо не разсчитывая на помощь большой европейской державы, даже и хорошо вооруженная, Сербия не может с успехом вести войны против Турции. Такую помощь Сербии можно оказать прямо или посредственно, движением на Австрию, в войне с которой Италия или другая держава найдут в Сербии очень полезнаго союзника.

Упрекая князя Михаила за принятие цареградских условий в недостатке энергии, славянские журналы обнаружили в этом случае [654] свое непонимание истинных отношений Австрии к Сербии, и даже материальных и внутренних сил этой последней. Про княжество сербское существует мнение, что это — страна очень богатая, удивительно либеральная, и даже очень развитая, в подтверждение чего обыкновенно ссылаются на отсутствие в ней сословий, полное равенство граждан, равномерное распределение поземельной собственности, указывают, наконец, на относительное множество в ней школ и на развитую в ней грамотность. Это мнение, крайне преувеличенное, основано на отрывочно схваченных данных, односторонне понятых. Это мнение повторяется на разные лады не только в брошюрах, писанных самими сербами на иностранных языках, но и некоторыми французскими публицистами, вообще редко знающими меру как в порицаниях, так и похвалах. Быть может, тут руководит ими и желание щегольнуть и порисоваться своею симпатиею к разным народностям и поощрить сербских политиков и французоманов почаще и подобострастнее относиться с просьбами и советами в Париж. Сочувствие русских к Сербии основано на единокровии и единоверии — началах, которых не поколеблет никакая политика, и русский может говорить о сербах без всякой утайки, ибо они не могут предполагать в нас нежелания им добра или тем более зависти. И так, совершенно справедливо, что, по климату своему, Сербия принадлежит к одной из благословенных земель; но не надо забывать, что населена она слабо — приходится около 1 250 душ на милю — и народом более храбрым, воинственным, нежели трудолюбивым и промышленным, соседить с такими землями, как Банат, Срем, Славония, Босния и Болгария, которыя еще богаче Сербии теми же, что и она, естественными произведениями, лишена хороших путей сообщений: есть в некоторых местах хорошия шоссейныя дороги, но нет ни мостов порядочных, ни каналов. Таким образом в экономическом отношении Сербия есть страна очень бедная, что доказывается и цифрами ея ежегодных расходов и приходов. В течение 1834-45 г. доходы Сербии состояли из 910 000 талеров, а расходы из 836 358 т., в 1846-57-м г. дох. — 1 150 590 г., расх. — 1 150 348 т. По бюджету на 1862-й г., доходы простирались до 18 822 685 грошей (наших серебрянных гривенников), а расход — 22 016 773 гр. Вследствие июньских происшествий он значительно возрос, почему и была потом увеличена подать, которая в Сербии, как вообще всякая личная, распределена очень неравномерно. В политическом отношении отсутствие сословий имеет безспорно ту прекрасную [655] сторону, что в сербском народе крепко живет дух равенства и независимости. Это равенство утверждается на том, что огромнейшее большинство сербов владеет поземельною собственностью, и притом очень равномерно, но от этого же, при отсутствии в Сербии общиннаго землевладения с одной, и больших собственников с другой стороны, земледелие и вообще хозяйство находятся на очень низкой степени развития. Главные богачи и капиталисты Сербии: князь Обренович, Миша Анастасевич и Симич имеют большия поместья, но только в Молдавии. От этого же обстоятельства проистекает другое явление, очень вредное для настоящаго развития Сербии, именно недостаток людей образованных и независимых от правительства. В Сербии всякий мало-мальски образованный человек уже непременно чиновник. Вместо различных классов или сословий земледельческих, есть в Сербии целое служилое сословие, которое и по своим понятиям и по своим нравам таки довольно отделяется от земства. Так называемое общество состоит из одних чиновников, посему не может служить верным представителем народных и земских потребностей. Правительство не имеет над собою свободнаго общественнаго контроля; оппозиция ему обыкновенно выражается в осуждениях чиновников же, которые в свою борьбу, обыкновенно против своих начальников, вносят свои личные и семейные, чиновничьи же, а не чисто земские интересы. К сожалению, и народная скупштина подпадала в последнее время под терроризм или сильное руководство чиновников же, как консерваторов, довольных, так и прогресистов, недовольных statu-quo, то есть занимающих места попечителей или министров, или только еще желающих их занять. Что еще хуже, между чиновниками-тузами, советниками (сенаторами) или министрами всегда почти есть личные враги князю, которые при Обреновиче интригуют в пользу Карагеоргиевича, при Карагеоргиевиче в пользу Обреновича, или мечтают с помощью какого нибудь консула самим быть князем, или сделать им своего сына. Простые умные сербы очень верно выражают эту общественную болезнь Сербии, говоря: «у нас та беда, что каждый серб хочет быть министром, а каждый министр князем». Государственный сербский организм, все почти учреждения законодательныя, судебныя, административныя и полицейския сложились в Сербии несоответственно народному быту, скорее наложены и навязаны ему извне. Народ, освободившись от турок, желал покоя и мирнаго развития, с полным доверием повиновался Милошу, который с своим [656] необыкновенным умом и удивительным знанием народа действительно много сделал добра для Сербии, но вместе с тем, был и главным виновником последующих несчастных безпорядков, ибо своею жизнью, своим корыстолюбием и жестокостью сам подавал поводы к заговорам против себя и к чуждому, постороннему вмешательству во внутренния дела Сербии. Молодые патриоты сербские судят очень узко и односторонне, когда обвиняют за всю свою государственную безтолочь одних только швабов и вмешательство России. Нет сомнения, что сербы австрийские, то есть швабы, нахлынувшие в Сербию по ея освобождении, внесли в нее много дурных элементов, так сказать собственный австрийский запах; нельзя точно так же защищать и дурнаго вмешательства Бушманна, Ващенкова и т. д., но справедливость требует сказать, что и между так называемыми швабами были люди с чистыми намерениями, например, Давидович, и Россия принуждена была вмешаться во внутренния дела Сербии самими же сербами, противниками Милоша, в жалобах которых было много справедливаго. Патриоты сербские опускают из виду третье обстоятельство, очень важное: грубое невежество, в котором находилась Сербия, по освобождении от турок, и испорченность нравов самих сербов, ибо Милош, Вучич, все их сподвижники, все последующие заговорщики до Бати включительно, были характеры народные, типически сербские, а их жизнь и разные подвиги во многом напоминают нравы турецкие или хивинские. Вместе со многими добродетелями, сербы, особенно в 30-х годах, имели и пороки, естественно развившиеся в народе, бывшем слишком 400 лет под ярмом турецким. Да и самый гайдуцкий быт, как и казаческий, отличался разными дикими, совершенно нехристианскими особенностями. Доблестный, юнацкий дух нынешних сербов был бы еще достойнее уважения, еслибы он не затемнялся страстью к грабежу (плячканью), которую проявили сербы с своим Кничанином в последнюю войну с мадьярами в 1849-м г. Как бы то ни было, но все толки о Сербии, как о стране либеральной в смысле западно-европейском, конституционной и т. д., крайне смешны и обличают непонимание ея истории и современнаго положения. Что касается грамотности в Сербии, то действительно она хорошо развивается и отношение народных школ и учащихся к народонаселению очень благоприятное.

Об этом можно судить по следующей таблице: [657]

В основных школах преподаются закон божий, сербский язик, арифметика, краткое землеописание Сербии и Европейской Турции, краткая сербская история. Число женских школ несравненно меньше; так их было: в 1856/7 г. — 24, а в них учениц — 903, в 1857/8 — 30, учен. — 894, в 1858/9 — 34, учен. 1060, в 1859/60 — 36, учен. 1411, в 1860/1 — 41, учен. 1596.

Кроме этих основных школ, еще находятся в Сербии следующия средния и высшия заведения: два коммерческих училища, одно в Пожаревце, другое в Белграде; пять полугимназий, одна гимназия, военная школа, семинария, лицей. В 1860/1 г. в этих 11 заведениях было учащихся 1 360, преподавателей — 76, содержание их — 53 425 тал.; сверх того, в иностранных государствах было 37 питомцев, на коих издержано 13 494 тал. В последния пять лет прибавилось 23 новых заведения с 2 158 учащимися. По отношению к народонаселению, средним числом приходится по одной школе на 2 935 д. и по одному ученику на 81 жителя. Все эти заведения содержатся на счет так называемаго главнаго школьнаго фонда, основный капитал котораго должен быть неприкосновенным. Он составлен из частных пожертвований и особой подати по 2 цванцигера (40 коп.), от которой не изъяты и лица, свободныя от податей, то есть чиновники, духовенство. Фонд этот постоянно возрастал, как видно из следующей таблицы:

Особенный комитет из 14 членов (без жалованья) при министерстве народнаго просвещения, под названием «Школьска коммиссия», наблюдает за изданием учебников, которых в первыя 8 лет существования комитета до 1857-го г. издано было 80 книг. [658] Лицей имеет 2 факультета — юридический и естественный; курс в нем продолжается 3 года. Лучшие воспитанники лицея и военной школы, по окончании курса, отправлаются на несколько лет, на счет правительства, во Францию и Германию для усовершенствования в науках. Лучшие из семинаристов едут в Россию, обыкновенно в Киев, в тамошнюю духовную академию. Несколько лет тому назад, упомянутая коммиссия составила проект об основании университета в Белграде. Этот проект так и остался на бумаге, в чем, как нам кажется, беды большой нет, ибо улучшение существующаго порядка, составление порядочных руководств, вообще умножение учебных пособий, введение некоторых новых предметов в круг преподавания и особенно образование хороших женских гимназий были бы в Сербии гораздо желательнее и своевременнее, чем основание университета. Все это, конечно, не так громко, но было бы, кажется, существенно полезнее для страны, в которой так называемая интеллигенция вообще несколько грешит своею привязанностью ко всякаго рода громким названиям. Быть может, простому взгляду покажется и самое министерство просвещения в Сербии совершенно излишним, и ректору лицея с советом мог бы быть легко предоставлен надзор за школами и гимназиями. Но тут уже трудно остановиться: так, пожалуй, окажутся излишними в Сербии и военный министр при особом начальнике войска, и особый товарищ министра юстиции, и многия другия места, которыя одному иностранцу, бывшему в Сербии, внушили однажды остроумный вопрос: «отчего нет в Сербии морскаго министерства?». Думать теперь об университете в Сербии, едва-ли уместно, ибо при современной специализации наук не может быть порядочный университет, притом совершенно новый, в стране с мильоном народонаселения, а тем более в Сербии, где и нынешний, далеко не блестящий, лицей не имеет профессоров на все нужныя кафедры. Большая часть преподавателей или остаются на ученой службе недолго, переходя на гражданскую, или соединяют обе вместе, что, при скудости ученых пособий в Белграде, и при отсутствии образованной читающей публики, очень много мешает успешному развитию образованности и литературы. Класса чисто ученаго или литературнаго в Сербии вовсе нет, да и быть не может, ибо при всей многочисленности школ и учащихся, любовь к чтению развита в Сербии очень слабо. В год выходит от 20 до 30 книг в 150-200 печатных листов. Единственное повременное издание Гласник, выходящее в год одною или двумя книгами, печатается на счет [659] правительства и, несмотря на крайне дешевую цену, раскупается очень и очень слабо. В прошлом году выходили в Белграде 4 газеты, из коих две: Србске Званичне Новине и Видов Дан издаются на счет правительства, а прочия две, жидкия и плохенькия до нельзя, едва насчитывали каждая до 500 подписчиков. Одна из них Трговачке Новине, заглавие которой нисколько не соответствовало содержанию, в конце, года прекратила свое существование за недостатком средств. Вообще свобода печати и гласность (ибо в Сербии цензура очень строга, да и вообще полицейский произвол господствует), которых требуют несколько молодых сербов-либералов, воспитанных в России или за границею, останутся неосуществимою мечтою, пока не образуется сербскаго общества и любви к чтению в народе. Мы старались привести к настоящему виду некоторыя данныя о княжестве сербском, которыя, схваченныя отрывочно, порождали бог знает какия преувеличенныя о нем суждения. Верное представление внешних и внутренних сил Сербии и отношений к ней Австрии не допускает ни малейшаго сомнения в том, что она одна, предоставленная самой себе, не может с успехом возстать против Турции и непременно должна разсчитывать и опираться на помощь какой нибудь великой державы, которая бы решилась действовать против Австрии. При таких же условиях Сербия с своим храбрым и даровитым народонаселением является очень важным деятелем в предстоящем решении восточнаго вопроса, ибо при всех слабостях и недостатках ея правительства, оно все-таки народное, служит родному славянскому делу, и в этом отношении все славяне австрийские без исключения, а тем более сербы же в Австрии, справедливо могут завидовать Сербии. Даже и относительно просвещения, сербы в княжестве имеют некоторыя преимущества перед своими земляками и вообще соплеменниками в Австрии. Чувство свободы и независимости, одушевляющее каждаго простаго серба, присущая ему мысль, что он живет в своем родном государстве, управляется своим сербским князем, резко отличают сербскаго крестьянина от всякаго славянскаго крестьянина в Австрии, не исключая и чеха. Мы нарочно взяли последняго, ибо чешские патриоты (властенцы) любят гордиться образованностью своих крестьян. Правда, что чешский мужик гораздо трудолюбивее, промышленнее, образованнее крестьянина серба, но развитость народа, как и отдельнаго лица, измеряется не суммою обладаемых им сведений, а свободою взгляда, самостоятельностью ума и независимостью характера, а в этих отношениях мужик [660] серб в книжестве развитее всякаго мужика славянскаго в Австрии, между прочим и чеха, который все-таки убит духом, как всякой покоренный народ, ибо смутно чувствует, что есть у него родина, а своего отечества нет. То же отличие проявляется еще в бóльших размерах на сербском и австрийском славянине-солдате и чиновнике. Если представим себе, что в Чехии и в других славянских землях в Австрии, надписи на вывесках, рецеписсы в почтамте, серьёзно волнуют умы и составляют предметы национальных агитаций, то легко поймем, что и самая так называемая интеллигенция в Сербии имеет преимущества перед всеми австрийско-славянскими интеллигенциями. Образованный серб, с детства учившийся на родном языке, как гражданин, может шире и свободнее глядеть на вещи любаго образованнаго чеха, которому приходится либеральничать, доказывая, что в чешской гимназии надобно преподавать по-чешски. Образованные сербы княжества превосходят образованных славян австрийских еще в двух отношениях. Они ясно могут видеть всю нелепость мысли об Австрии, как о державе славянской, сознавать ту простую истину, которая очевидна для всякаго иностранца, также и для австрийскаго немца, и только неосязательна для большинства патриотов славянских в Австрии — ту, говорим, истину, что Австрия по своему историческому призванию есть государство немецкое, что славяне в Австрии представляли и представляют собою ингредиент и служебный элемент немецкой национальности, и что таким образом империя Габсбургов никогда не может служить на потребы славянскаго мира, и как таковая, обязана даже всячески противодействовать его развитию, быть против него оплотом для Германии и Западной Европы вообще. Горечь этой истины для самолюбия славянских патриотов Австрии, конечно, есть главная причина того, что они не сознаются в ней, но тем не менее непризнание этой истины вносит в сознание австрийско-славянской интеллигенции страшную путаницу понятий о всех важнейших славянских вопросах и о восточном в особенности, мешает этим патриотам взглянуть безпристрастно на великую силу и всемирно-историческое значение германской образованности и литературы, которая с севера проникла в Австрию и даже наименее способным и развитым изо всех немцев австрийцам дала такую власть над 15 мильйонами славян. Не оценив по достоинству величия и силы немецкой идеи, славяне никогда не будут в состоянии освободиться от противнаго им влияния немецкаго. Против сил духовных надо и бороться духовно. Чтобы [661] освободиться от идеи, покорившей нас, надо ее сознать и подчинить себе, развернувши свою оригинальную идею уже другаго, высшаго порядка. Мы не говорим, что немецкая образованность в княжестве сербском лучше знакома, чем в славянских землях Австрии: мы указываем на то только, что там благоприятнее условия и больше расположения для верной оценки немецкой образованности, чем у славян в Австрии. Это, конечно, происходит от того, что в Сербии чище, чем где либо в Австрии, сохраняется и развивается народность славянская. Так и в Австрии славяне венгерские, наименее онемеченные, глядят иа немцев безпристрастнее, чем наиболее онемеченные чехи и словинцы. Но образованные сербы превосходят австрийско-славянскую интеллигенцию не ученостью, а широтою и ясностью взгляда на Германию, на самое положение славян в Австрии, как на народы покоренные, если не материально, то нравственно, и как на подчиненные немцам. Вообще славянский мир, его идея не известнее ученым образом, а понятнее сербам, чем славянам-австрийцам, ибо славян турецких и Россию они положительно лучше понимают, чем последние. В самом деле, до путешествия моего по славянским землям я никогда не воображал, что славяне западные, именно их интеллигенция, так мало знают Россию, еще менее того понимают особенности нашей народной жизни, нашу литературу, характер нашего внутренняго развития. Правда, они любят русских, с радушием нас принимают, разспрашивают нас о России. Но в этих разговорах с австрийско-славянскою интеллигенциею русскому постоянно приходится слышать такие забавные и странные вопросы, что часто становишься совершенно в тупик: «На каком языке, французском или немецком, ведутся у вас в России большая часть административных и судебных дел? Есть у вас еще журналы, кроме «Дня»? Разве все по-русски преподается у вас в университетах?». Подобные вопросы может слышать русский в Австрии от образованных славян. Конечно, литераторы, ученые, в этих случаях более осторожные, обнаруживают свое полное незнание России другим путем, иными вопросами, хотя один из замечательнейших деятелей славянских (политик и публицист), в разговоре со мною, когда я упомянул ему как-то Вологодскую губернию, пренаивно спросил меня: какая? где это? Я ему стал объяснять, и оказалось, что названия и положение большей части русских губерний ему совершенно неизвестны. Вообще русская история, статистика, русское право, русская церковь, русский народный быт и русская литература западным славянам [662] знакомы так мало, что не только уже с немцем, но даже с англичанином и французом говорить о России гораздо легче, нежели со славянами, которым всегда все приходится объяснять ab ovo. Вообще в Германии, между образованными людьми, русская поэзия и литература и известна и оценена гораздо более, чем у славян австрийских, которые, надо заметить, знакомы с литературою немецкою, не говорим уже о французской и английской, менее, чем мы русские, несмотря на то, что в Австрии многие патриоты славяне говорят и пишут пославянски часто хуже, чем понемецки, и любой половой славянин, никогда не слыхавший о Гёте или Шиллере, говорит понемецки свободнее и правильнее любаго русскаго ученаго, живавшаго в Германии, или даже многих русских немцев. Мы нe говорим здесь об ученых славянах-специалистах, которые, конечно, прекрасно знают немецкую литературу своего предмета. Мы разумеем здесь художественныя, философския, политическия произведения немецкой литературы и степень знакомства с ними большинства образованных славян австрийских, которые то ли из нелюбви к немцам, то ли по недостатку времени и средств, как люди бедные и мало имеющие досуга, очень слабо следят за немецкою литературою и читают постоянно только немецкия политическия газеты, и то преимущественно австрийския, большинство которых состоит на откупу у австрийскаго правительства и издается евреями. Таким образом большинству австрийско-славянской интеллигенции, первым славянским ученым и литераторам в Австрии сочинения Блазиуса, Гактсгаузена, Боденштедта знакомы только по имени. Венгерские славяне и в этом отношении составляют некоторое исключение. Между словаками-протестантами можно найти людей, знакомых несколько с Россиею не только по немецким, но даже и по русским пособиям. Чешские писатели и ученые очень мало читают немцев о России, в смешной уверенности, что они лучше немцев понимают и знают Россию; еще менее читают русских книг, предполагая, что наша литература бедна и ничтожна в сравнения с чешскою и потому особеннаго внимания с их стороны не заслуживает. Так масса русских книг, в разныя времена присланных русскими в чешский музей, валяется на полках с неразрезанными листами. В Сербии можно найти несколько человек, которые живали в России, не только прекрасно говорят порусски, но и довольно знакомы с нашею литературою. В Белграде выписывается несколько русских журналов, как-то «Отечественныя Записки», «Современник», «Северная Пчела» и [663] «Современное Слово», «Морской Сборник», «Журнал Министерства Народнаго Просвещения», «День», посылаемыя редакциями даром, получаются крайне неисправно. При всем том, что у сербов в княжестве ученое образование не в пример слабее развито, чем у австрийских славян, они знают и понимают Россию и разныя наши домашния дела гораздо лучше последних. Разумеется, это знание и понимание, собственно говоря, только относительное. Сербская интеллигенция обладанием указанных преимуществ перед своими земляками и единоплеменниками в Австрии обязана не своими личным заслугам, а своему доблестному народу, котораго православная вера, историческое развитие, этнографическия и географическия условия поставили в такия отношения к России, к славянам турецким и австрийским. Сербская интеллигенция, вообще мало народная, слишком еще слабо умеет пользоваться этими благоприятными отношениями. Тем не менее есть полное основание надеяться, что ближайшия события раскроют эти преимущества осязательно и докажут славянам австрийским, что в интересах всего славянскаго мира, а следовательно и в их собственных, лежит не усиление Австрии на счет славянских областей Турции, а напротив увеличение и возвышение Сербии и Черногории и на счет не однех этих, но и самих австрийских юго-славянских провинций. Верное чувство сербскаго народа в Австрии угадало свою задачу и призвание гораздо лучше образованных сербов, ибо в последних уже сильно проникло так называемое австрийское Gemeingefühl, какая-то гордость гезаммтфатерланда; эти шварцгельбы различных видов нередко поглядывают свысока на сербов княжества и тщеславятся перед ними своим фальшивым образованием и своею австрийскою конституциею. Грустно видеть таких шварцгельбов особенно в рядах высшаго православнаго духовенства, между сербскими епископами, которые уже слишком любят у себя дома разъигрывать роль католических прелатов. Нe таково, слава богу, направление белаго духовенства у сербов австрийских и лучшей, деятельнейшей части сербской интеллигенции в Австрии. Они действуют согласно с истинными влечениями своего народа. Вообще в 1862-м году, когда австрийское правительство так явно действовало против христиан и всячески помогало туркам, сочувствие сербов австрийских к своим братьям черногорцам и шумадинцам (Сербия-Шумадия) высказывалось очень живо. Вообще летом в Среме, Бачке, части Баната, Славонии, Хорватии, Далмации и Военной Границе господствовало в умах такое движение и безпокойство, [664] которое внушало Австрии серьёзныя опасения. При вести о зачинающемся возстании в Сербии, вскипела юнацкая кровь сербов-граничар; солдаты и офицеры стали перебегать в Сербию, и трудно сказать, легко ли бы удалось Австрии потушить пожар, который мог обхватить ея южныя славянския провинции, еслибы в Сербии началось возстание. Сочувствие к княжеству выказалось не только в православном сербском населении, но и между католиками хорватами, из коих также некоторые бежали в Сербию.

Недалеко то время, когда на юго-востоке Европы начнет разъигрываться великая историческая драма или, лучше, эпилог той драмы, первый акт которой был заключен на Косовском поле падением сербскаго царства. Чтобы дать некоторое понятие о тех чувствах, которыя одушевляют южных славян австрийских, об их восторге и энтузиазме при мысли о борьбе с турками и о новой открывающейся им будущности, я позволю себе привести несколько отрывков из современных поэтов сербских, живущих в Австрии и очень популярных даже между католиками хорватами и далматинцами.

Следующее стихотворение Якшича, одного из лучших теперешних поэтов новой сербской школы, из Н. Сада, вышло в то время, когда в Воеводине и старый и малый с жадностью ловили каждую весть из Белграда, с нетерпением ожидая войны с турками. Я лично имел случай убедиться, что это стихотворение необыкновенно нравилось сербам, выражая общее их одушевление.

Предлагаем его в буквальном переводе.

«Падайте, братья! плавайте в крови! Оставьте села, пусть горит пламя! Кидайте сами детей в огонь! Стрясите с себя рабство и позор! Гибните, братья, юнаки, люди! Пусть знает мир о погибели вашей... Небо будет плакать долго и горько, ибо не станет серба... Мы не братья, мы не сербы. Или вы не родня Неманьина? Кабы мы были сербы, кабы мы были люди, кабы братья — ох, боже мой!... То разве бы (тогда) с голубой Авалы (гора на юго-восток от Белграда), глядели б мы так хладнокровно в это горячее время? То разве бы тогда — о, дорогие братья! мы так пренебрегли вами?... Презрите стыд и клятву (своего) родства! Ругайтесь над тем, что даровало небо! Разве не грешно, разве не ужасно мы глядим на кровь ваших детей! А где помощь или братская слеза? Или: «борьба, родные, за своего брата?». В великой беде, в крови и смерти ныне оставляет вас Бог одинокими!... Но опять я, грешный, грешно пел — о, раненое сердце моего народа! Серб то кипит — кипит и ждет, но не дает дьявол… или не дает Бог!».

Теперь приведем отрывок из большаго стихотворения Нада (надежда), одного западнаго серба, далматинца Казали. Собрались вилы далматинския и оплакивают печальную судьбу своей родины, ибо вот уже пятьсот лет, как погибло их царство, чудное царство [665] на синем море, и ни откуда не видать спасения. И вот вилы морския, от Котора и Дубровника, и горныя, от Велебита, Мосора и Промины, решаются спросить вил небесных, не знает ли которая из них будущее и нашу судьбу, и угодно ли Богу спасти нас. Услыхала небесная вила, прилетела к своим сестрам и так говорила им тихо:

«Ой, любезныя вилы, посестримы, что вы меня так напугали, как будто потеряли голову в жестоком, продолжительном рабстве? Устремите очи на небеса, разглядите указания и знамения; посмотрите, что показывает вам небо: да, настало последнее время горькому чужеземному насилию. Всякий пушок пристает к своему перу, всякое перо к своему крылу, всякое крыло ростет у своей птицы, всякая птица летит к своей стае, всякая стая в свою родину, которую ей определил творец. Такая участь суждена целому свету, такая же суждена и нам. А кто бы когда стал противиться тому, что царь повелевает постоянно и на веки. А вы сами, милыя мои дочери, могли бы догадаться, поглядите вашим зорким оком, что творится кругом вас. Где ныньче забитые народы, что безмолвно падают под ударами, как безсловесный скот незнающие, что и как? Всюду стон, всюду вздохи доходят ныне к небу через облаки, к престолу истиннаго Бога, вместе с ними плачут святители, Бога молят и умолят его, дабы он скинул ярмо со рамен и (вырвал бы) тяжкий бич из руки притеснители (душманина). Горе народу, который не жалуется на зло! Как совершенно мертваго, его и не слыхать. Всякий отталкивает от себя труп, у всякаго ток крови к жизни, что кипит в сердце и теле, бьет все живее, все сильнее. Ныне душа чувствует боль, ныне разсматривает, чтобы лучше было и разсуждает (о том), что и как будет. Слышите ли, милыя посестримы, какия требования возникают у народов, какия желанья и какое упованье? Ныне под ногами (их) трясется вся земля, речи подымаются на облаках, всякий ветерок из каждаго края переносит нами некоторыя таинственныя слова, которыя будят нам сердца и мысли, и предшествуют назначенной поре, а за нею будем ждать спасенья. В пещере, где почивает наш Марко, в глубине ея засверкал его меч, камни (углубления в камнях) наполнились кровью, все скоро нальются через край. А шарм (пегий) бешеный конь только что проснулся от глубокаго сна, скоро услышите его ржанье. Бодрствуйте строго, милыя посестримы, бодрствуйте строго, когда настанет это время, да не погубим и самаго краткаго времени; а если мы будем дремать, то померкнет наша честь и слава, померкнет навеки! Пусть витязи опоясываются саблями, пусть приготовят добрых коней своих, пусть спят при готовых конях, чтобы скорее быть на седле, чтобы скорее учинить нападение, а там что Бог даст и наша десница! Но сестры, скажу вам прямо, не будем только полагаться на мышцы и руки юнецкия; против злобы (хитрости) надо воевать мудро, а наш противник злоба. Да повелевает ум нашею рукою, да умно машет рука наша, но когда начнет, пусть не перестает, покуда не падет или не победит! Если падет, то падет вовремя и отворит тысячи других. Если победит, пусть помилует, помилует, но да не дастся в обман; пусть пощада будет умная, а не небрежностью пустаго лентяя, чтоб на другой день похвастаться своим добрым делом. Так, вилы, наставьте народ по горам и по синему морю; пробудите в сердцах упованье живое, крепкое, которым питается надежда, то упованье, которое ищет желаемаго и не исчезает, пока его не достигает. Кто ждет, дорогия мои сестры, кто ждет, тот и дождется. Сказавши это, небесная вила взглянула вверх на облака, как будто глядела в грядущее. В лицо ея ударило пламя, из очей живой огонь засиял, на ушах скользит легкий смех, все ея тело трепещет от радости. [666] Потом она взлетела на небо в облака. Когда небесная вила поднялась на небо под облака, то махнула рукою земным посестримам, махнула рукой и сверкнула взором. Все мне кажется, что хотела она сказать: «Ваша надежда исполнится скоро!»».

Автор этого стихотворения, Казали, родился в 1815-м году, в Дубровнике. Это один из лучших нынешних сербских поэтов (как между православными, так и католиками сербами и хорватами). Лучшее его произведение — поэма Златка; содержание ея взято из старинной дубровницкой жизни. Сколько мне кажется, в славянском населении Далмации, даже католическом, искреннее сочувствие к турецким славянам, а также к Сербии и Черногории, возбуждено гораздо живее, чем между хорватами. Это происходит оттого, что Далмация присоединена к Австрии сравнительно очень недавно и не успела еще проникнуться Gemeingefühl’eм австрийскаго гезаммтфатерланда, как уже поднялся вопрос народностей, как поняли лучшие далматинцы, что без теснаго союза с Черногорией, Сербией и славянскими областями нынешней Турции для Далмации нет спасения. Этому будущему юго-славянскому союзу и дружному общему приготовлению к нему весьма много мешают домашния ссоры и распри между различными ветвями южно-славянскаго племени, особенно сербами и хорватами, у которых католическое духовенство имеет сильное влияние, а оно, разумеется, издавна очень почитает Вену за благочестие Фердинанда II, Леопольда I, Карла VI и Марии-Терезии, за конкордат, за постоянныя старания объуниатить православных сербов, которых страшно не любит и страшно боится холостое, властолюбивое, испорченное духовенство хорватское. Опасаясь этих распрей, патриоты южно-славянские всегда ратуют за согласие и терпимость. Так очень любимый ныне сербский поэт Сундечич, православный священник в Задре, всегда выступает проповедником согласия и единства. Для примера приведу несколько строк из его замечательнаго стихотворения «Вришдба», написаннаго в подражание «Колоколу» Шиллера:

«Расщепленный народ лишен силы, чтобы освободиться от беды, неволи, злости; расщепленный народ напрасно надеется, что когда нибудь подымется: расщепленный народ есть разломленное целое, сухое дерево и мертвое тело; где больше силы и мощи, там более и истиннаго счастья.

Сюда, братья с Дравы до Балкана, с Дуная до Адриатическаго моря, которым судьба определила жизнь и смерть, славу и неволю, в одном и том же союзе! Сюда, братья!... создадим народное просвещение единодушною волею, сердцем, полным чистой любви. Без просвещения мы бы строили город на земле из зыбучаго песка, где бы мог его разрушить всякий ветер и поровнять с землею. Наша беда от старых времен есть неслога (несогласие), проклятая Богом, равнодушие к развитию ума и себялюбие возлюбленный кумир, и предразсудок, что [667] нас безобразно расщепляет, и зависть, наша старая чума, и скаредность, наша жестокая рана: шесть сестер божьяго гнева, которых мы должны прогнать из нашего круга и бичом и дубиною, если нам серьёзно стало быть народом между народами, которые справедливо так называются и могут называться. Сюда, братья!... создадим просвещение, связанные в одном узле. Просвещение озарит умы, умы породят понятия, понятия освежат мысли, мысли сольются в начала, начала разбудят любовь, любовь приступит к делу, а сознательное и отважное дело одно может нас поднять из праха».

Где не гнездится братская любовь, разве тот народ идет к счастью!... Разве он когда на что надеется, (будучи) совсем в неволе?... Зачем разлучает нас вера, которая ясно учит людей, что они все до одного сыновья единаго Бога. Итак да родные братья своему отцу все милы? Прибавим еще ту же самую чистую кровь, что нас согревает, одно имя, одно племя и один кров под небом. Ну, кто тогда смеет сказать, что вовсе непостыдно, что такие братья друг друга ненавидят, что они могли бы быть сильны, как какой угодно народ, считающийся первым по могуществу, когда бы только были согласны и слились в один дух, в дух патриотической (домородной) любви, плодотворной всяким успехом в народном движении к самостоятельному развитию? Пусть всякий почитает свою веру, держится ея, любит и бережет ее, пока одобряет его совесть, что его вера истинная. Но где касается того, чтобы на пользу своей родины мы дышали одним духом, горели одним чувством, то будем сами единодушны и все послушны одним голосом!... Голосу, что громко призывает каждаго из нас отважно стремиться из пресмыканья к солнцу вечной жизни».

О любви и согласии проповедует хорватам-латынцам и сербам-православным другой современный поэт сербский или южно-славянский, уже католик, граф Медо-Пучич, потомок одной старинной дубровницкой фамилии. Если сравнивать его с старыми поэтами дубровницкими, то едва-ли он не превосходит их всех большею народностию языка, чувств и выражений. В ней нет ни малейшаго следа тех враждебных, неприязненных чувств к православным сербам, которыя так много вредили Дубровнику, а под конец и подкопали его независимость. Пучич совершенно свободен от австрийскаго гемейнгефюля, которым заражены в Австрии даже многие православные сербы, и питает глубокое сочувствие к православным сербам Черногории и княжества и верит в их славное будущее. Следующие отрывки могут познакомить русских читателей с характером его музы. Из послания Елачичу, писаннаго в то время, когда еще он не стал орудием Вены:

«Ох! бедствия несчастнаго народа. Каждый его ненавидит, каждый презирает, каждый от себя его гонит, а он стонет в несчастиях. Милый боже! ужели правда, что ты за грехи стараго деда караешь теперь сына? Много же твоего гнева навлекли отцы на наши головы, когда нас так устроили!... Вот над одними бешенствует блудный турок, крадет именье и цалует девушек, а потом, чтобы извести весь народ, делает из детей наших янычар. Вот других гонит мадьяр, степной кочевник, оскорбляет нашу честь, бьет народ; вот третьих ученый немец, от рождения старый обманщик, хочет всюду нас придавить, и чтобы его орел-птица более развернула свои черныя крылья, [668] сгоняет наших граничар... Только для себя не имеем мы силы, только для себя не имеем славы; знамена разодраны, разорены все твердыни... И ты пал, славный Дубровник, алмаз-камень на морском берегу, теперь рабство написано на твоем знамени, певцы твои замолчали. Но как у змея, разсеченнаго натрое, всякая часть бьется, ползет, ежится, пока не умрет, чтобы соединиться с головою — так и народ наш бежит за слогою, увидел он денницу, засияла ему уже заря, пробил роковой час, вперед, вперед, без отдыху. На тебя, бан, он теперь опирается, на тебя возлагает свои надежды...

... Ударяй, ударяй, о страшное море (Адриатическое, в берега Далмации), пока в земле живет душманин (притеснитель). Далмация, соколиное гнездо, вот я вижу все твое приморье, Задар, чудный Шибеник до Сплиша, все до славнаго Дубровника, моей отчизны. Отовсюду повис над ним мрак, а сквозь него горная вила так вопит, что гора трясется, и говорит, бедная: «Здесь сошлись два брата, лица у обоих одинаковыя, черныя очи, усы до плеч, храбрыя груди, сильная руки, та же душа, тот же прекрасный язык, а когда бы подружились (дали друг другу руку) — чудо! Один хорват, а другой серб, друг друга не хотят они познать. Познайте друг друга, познайте, несчастные, пока вам удобное время... Вы — братья, дети матери одной, одно вас кормило молоко. Что вас ныне разделяет? вера? Но божья никогда не производит раздора; закон? но вы все под чужеземцем... Соединитесь, обнимитесь, братья, и зачните юнацкое коло (наш хоровод)... В тот час побледнеет душманин. Когда бы славяне были согласны, то это был бы наисильнейший народ».

Приведенные отрывки дают довольно верное понятие о том внутреннем брожении, которое происходит теперь в пробуждающемся сознании южно-славянских народностей в Австрии. Не случайно эта великая их идея преимущественно, и с успехом, разрабатывается только поэтами, ибо образ цельнаго союза юго-славянскаго носится в их воображении, как такая идеальная задача, для осуществления которой они еще очень мало приготовлены. Если поэтическая разработка этой идеи достигла замечательных достоинств, в некоторых произведениях поэтов сербских и хорватских, например, Иованновича, Субботича, Утешеновича, Мажуранича, Боговича и т. д., то за то все попытки южно-славянских патриотов развить свою идею систематически и облечь ее в какую нибудь реальную политическую форму, обнаруживают такое страшное несогласие относительно самых важных пунктов, часто такую путаницу понятий, такую наивность и непрактичность взглядов, что Австрия не только еще долго может спокойно взирать на распространение этой южно-славянской идеи, но даже вовремя и искусно ею воспользоваться. Не вникая в положение южных славян в Австрии и не замечая этой неясности и невыработанности их сознания, посторонний наблюдатель легко может придти к самым ложным заключениям. Ознакомившись с поэтическими произведениями, увидев тот живой интерес, который принимают австрийские сербы и хорваты в черногорцах и в славянах турецких вообще, особенно слыша их [669] пылкия горячия речи, посторонний человек легко может вообразить, что южно-славянския провинции скоро последуют примеру Тосканы, Ломбардии. Но вникнув в дело глубже, он раскается в своем заблуждении, увидит, что от пылкости ли южнаго темперамента или от недостатка самостоятельнаго просвещения, от того или другаго вместе, только у южно-славянских патриотов вообще очень мало согласия слова с делом, нет твердых, ясных убеждений, которыя ведут человека и общества к прямому и последовательному образу действий. Он найдет потом множество горячих патриотов южно-славянских в рядах австрийской бюрократии, которые нисколько не двуличничают, а просто не сознают никакой внутренней борьбы, никакой коллизии между обязанностями южно-славянских патриотов и австрийских чиновников. Все те противоречия уживаются в их душе очень спокойно, до того, что те же почти проповедники южно-славянской идеи пишут и подобные стихи:

«Н. В. цару и царици Франц Иосифу и Иелисаветы.

Привет тебе, о прекрасная невеста! Мать наша, ясный венец наш! Привет тебе и здоровье, да всегда сопровождает тебя счастье. Осчастливь нашего царя господина, нашу гордость, сердце из недр наших. Будь венцом на его юнацкой голове, пусть одно другим славится. Светлый царь и блестящая царица, жаркое солнце и ясная заря, примите песню, которую поют вам сербы, в ней отдают вам свою душу. Как роза любит весну и ягненку нельзя быть без матери, так за вас всякий серб отдаст свою голову. Как блестит драгоценный камень, так чиста наша верность к вам, и гранитный столб может треснуть, но сербская верность никогда нe прервется» и т. д.

Мы не ставим в вину г. Субботичу его австрийския чувства, но замечаем только, что они не вяжутся с южною и вообще славянскою идеею.

У нас в России австрийских славян знают слишком поверхностно и, основываясь на разных панславистических стихотворениях и разных излияниях любви и уважения к России, многие впадают в ложныя и поспешныя заключения, и смотрят на них с точки зрения мадьяр и немцев, которые в своей подозрительности из мухи делают слона. Не надо забывать, что у славянской интеллигенции в Австрии панславизм очень мирно уживается с чувствами глубокой преданности к габсбургской династии, что Россия обращает на себя внимание патриотов славянских, как государство славянское, обладающее политическим могуществом, котораго лишились их народы и за которым они все гоняются, а не как народ, котораго они вовсе не знают и еще менее уважают. Кто знает глубокия верноподданническия чувства большей части [670] славянской интеллигенции в Австрии, тот признается, что 10-15 лет тому назад в этих литературах славянских, гораздо более являлось статеек и разных стихов о России, с сочувствием к ней, чем в последнее время, и это главнейше потому, что австрийское правительство было тогда очень дружно с русским, а потом в отношениях России к Австрии последовала большая перемена. Мне не раз случалось слышать от славянских патриотов Австрии глубокое сожаление о том, что они, австрийцы, не помогли нам в крымскую войну и таким образом разрушили прежний дружественный союз с Россиею. Получая образование мадьярское или австрийское, неудивительно, что и православные сербы проникаются все более и более воззрениями иностранными, совершенно несогласными с воззрениями православнаго сербскаго народа, который именно благодаря своей твердости вере отцов, из всех народностей славянских в Австрии наиболее сохранил самостоятельности и наименее подвергся разлагающему славянский быт влиянию Австрии. Разница воззрений сербов, народа и передовых его классов, всего заметнее для русскаго во взглядах их на Россию. Ни с одним народом славянским, не чувствует русский так сильно всей святости единокровнаго и единовернаго братства, как в общении с простыми сербами. Всякий русский, бывавший с ними, согласится со мною, что нельзя не быть тронуту до глубины души знаками неподдельной ласки, широкой братской любви, которыми простой православный серб в Австрии окружает своего брата, православнаго Руса. Верный своей служебной присяге, серб граничар не мыслит об измене своему австрийскому кесару, но глядит на него как на иностранца, шваба и латина, служит ему по необходимости; иначе совсем глядит он на царя русскаго, единаго православнаго. «Русы счастливы, у них свой православный царь, как бы мы имели своего, мы бы его на руках носили». Против православной Русии поднять руку не может заставить граничара никакая присяга, никакая сила в мире. Когда во время осады Силистрии, Австрия двинула свои войска нам во фланг, то сербы граничары не только шли с великим ропотом, но даже говорили, что им грех идти против русов, что они все до единаго передадутся им. Вообще простой сербский народ в Австрии остался совершенно верен тому воззрению на Россию и Австрию, русскаго царя и австрийскаго кесаря, которое так поэтически и грозно представлено в одной сербской песне об осаде Вены турками. Царь Отманни собрал, говорит песня, огромное войско со всех концов Турции и повел его под Беч (Вену) [671] на кесара. У Дравы напал он на немецкий лагерь и перерубил его, подошел к Вене и окружил ее с четырех сторон. Но в Вене из пламя послышался голос святителя: «не бойся, Беч, твердый град, придет помощь с трех сторон, навалят три короля и примем турок». Вот госпа кесарица пишет книгу од Москова кралю. Если думаешь женить своего сына на дочери кесара, то пошли своего сына Михаила, да прогонит он турок из Беча... Прочел книгу од Москова краль и разсказывает своему сыну. Королевич Михаил соглашается помочь Бечу, только с условием, чтобы кесар подчинился православному закону и постился бы среду и пяток и четыре поста в год. Кесар согласился и королевич Михаил собрал войско, взял с собою Леха и Поляка, у Ябухе церкви причастил все свое войско и распустив святыя знамена с крестами, пошел к Вене. Когда увидел турок, что идет московское войско, то только ударил себя в грудь и сказал: «жалосно ти сунце од запада! Я три раза воевал против московскаго знамени, три раза бежал от него». Так народ сербский освобождение Вены Собесским приписал русским и немецкий кесар обязан был спасением от турок подчинением требованиям православной Русии. Как глубоко вкоренено в массе сербов австрийских уважение к Русии и ея православному царю, можно судить по следующему случаю, неподлежащему ни малейшему сомнению. Обозревая сельския училища в бывшей Воеводине, экзаменатор, летом 1862-го г., спросил у одного 8, 9-летняго крестьянскаго мальчика в народной школе в Бачке, где он живет, кто его царь, желая услыхать от него имена Австрии и нынешняго австрийскаго императора, и вместо того получил ответ на первый вопрос — «в Воеводине», а на второй — Никола. Мы распространились несколько об этом предмете для того, чтобы указать на разницу воззрений сербскаго народа в сербской интеллигенции в Австрии на Россию, из которой одна часть воспевает Габсбургов, а другая либеральничает по мадьярски и толкует иногда, что мы, дескать, сербы с другими славянами общаго ничего не имеем, нам, дескать, дела нет до хорватов, тем паче до словаков, русских в Венгрии, пусть-де они себе мадьярятся, мадьяры нам, сербам, будут служить оплотом против России, с которою сербы не должны мол вступать ни в какую федеративную связь.

Разумеется, и в рядах нынешней австрийско-сербской интеллигенции находятся несколько человек, которые в воззрениях своих на единоверную Россию не расходятся с сербским народным воззрением, и не глядят на нас с точки зрения австрийской или [672] мадьярской, но при страшном своем незнании нашего отечества, при неимении самых элементарных сведений в статистике, истории, литературе русской, они имеют опору только в личных чувствах и инстинктивных привязанностях, которыя сколько сильны в народных массах, столь же слабы и непрочны в одиноких людях, отделившихся от масс. Стихотворение Францу-Иосифу, написанное одним из новейших сербских поэтов, одушевленных идеею юго-славянскою, может служить резким обличением той неясности и путаницы понятий, которая закрывает густым мраком эту светлую точку в сознании южных славян, эту надежду их на возрождение, эту веру их в будущее. Укажем еще на два примера. Автор одного из лучших поэтических произведений, проникнутых горячею любовью к сербам и верою в их возрождение, поэмы «Неделько», православный австрийский серб г. Утешенович принадлежит к самым почтенным деятелям современной сербской и вообще славянской интеллигенции. В своей поэме, в своем известном сочинении о задруге у южных славян (Ueber die Hauskommunion der Sud-Slawen) он обнаружил даже редкое у славян австрийских стремление понять и представить нравственныя задачи и духовное призвание славянскаго мира. После незабвеннаго Лудевита Штура, некоторых словаков и г. Тканца, Утешенович принадлежит к числу тех немногих славян австрийских, которые почуяли духовную мощь русскаго народа, взглянув на Россию, не только как на силу политическую. И этот же самый Утешенович написал, в 1848-м г., один проект преобразования австрийскаго конгломерата на началах гуманности и полной равноправности всех народностей. Тут он представляет не только общую конституцию, но даже для наглядности нарисовал кабалистическую фигуру большаго круга с маленькими кружками внутри ¹, в заключение между прочим говорит: «Как внутренняя, так и внешняя политика Австрии должна быть исключительно австрийскою, таким образом ни славянскою, ни немецкою, ни мадьярскою, ни итальянскою, ни румынскою... Пока в Австрии при одной пятой немецкаго, в противоположность пяти пятым не-немецкаго народонаселения, идет только речь «об исключительно немецком гезаммштате», а в Венгрии, при одной трети мадьярскаго, без внимания на две трети [673] не-мадьярскаго народонаселения, об одном мадьярском государстве (Madyarorszàg), до тех пор не может быть и монархии никакого счастия, мира и благословения. Австрия должна искать своего центра в самой себе и она вновь обретет себя и свои народы». Но пусть писались такие проекты в 1848-м году, в ту странную пору всеобщаго горячечнаго состояния умов, самых несбыточных ожиданий и дико нелепых утопий. Казалось бы, 13 лет опыта и жизни самой тяжелой могли бы несколько отрезвить славян австрийских. Но ни система Шварценберга и Баха, основанная на начале равноправности всех народностей (Gleichberechtigung), на общем чувстве гезаммтфатерланда, австрийскаго гемейнгефюля и на чисто австрийской политике, на той самой, которую так красноречиво описывал г. Утешенович в 1848-м г., ни система Баха и Шварценберга, вызванная же самими славянами, ни война итальянская и отложение Ломбардии, ни идея юго-славянская и приготовления Сербии не могли отрезвить славян, и г. Утешенович нашел нужным перепечатать свой проект 1848-го г. с новыми объяснениями и подтверждениями верности своих мыслей ². Он до того искренно верит в свою утопию, что даже не усумнился поставить в эпиграф своей записки следующия слова евангельския: «Никто же бо преставляет преставления плата небелена ризе ветсе: возмем бо кончину свою от ризы, и горша дира будет. Ниже вливают вина нова в мехи ветхи: аще ли же ни, то просадятся меси и вино пролиется, и меси погибнут, но вливают вино ново в мехи новы, и обое соблюдется». Автор нисколько не подозревал той глубокой иронии, которая заключается в приведении им того именно текста, содержащаго в себе самое строгое осуждение его собственной и подобных ей фантазий о преобразовании Австрии, с сохранением ея целости, на началах христианской любви, справедливости и равноправности всех народностей. Ибо что такое нынешний агрегат земель, называемых Австрийскою империею, как не политическое тело, сложившееся именно через нарушение всех тех начал, и вольное и невольное порабощение итальянцев, славян и румын немцами и мадьярами? Один из серьёзнейших и образованнейших деятелей из молодаго поколения австрийских сербов, г. Полит издал недавно одну политическую брошюру, которая, свидетельствуя о начитанности [674] автора и любви к своей народности, обличает ту же путаницу понятий, ту же нереальность воззрений, которыя оказались в проекте г. Утешеновича. Г. Полит старается указать Западу в своей немецкой брошюре, как необходимо освобождение христиан oт турецкаго ига, и приводит хотя излишние, но справедливые и всем известные доводы о внутреннем безсилии турецкаго, мусульманскаго элемента. Затем он предлагает на развалинах нынешней Турецкой империи на Балканском полуострове образовать федерацию из нынешних соединенных дунайских княжеств, союзнаго сербо-болгарскаго государства с столицею Призреном (в старой Сербии) и греческаго королевства, усиленнаго насчет Фессалии, части Эпира и Македонии; Цареград должен быть вольным городом. Все это, разумеется, очень верно и основательно, только автор забыл при этом об одном обстоятельстве, что Запад поддерживает Турцию вовсе не потому, что ничего не знает о возможности такой федерации, а напротив понимает это, и всячески противится ея образованию и сознательно поддерживает Турцию. Автор с удивительною наивностию старается доказать Западу, что опасения его за влияние России на эту федерацию совершенно напрасны. Желая погрозить Западу, он стращает его в противном случае обращением турецких христианских областей в русския провинции, именно стращает Запад тем, что было бы для него очень желательно, ибо подобными попытками Россия совершенно бы лишилась своего влияния на христиан турецких и ринула бы их в объятия Запада. Незнакомый вовсе с положением России, ея историею и литературою, автор составил самыя ложныя понятия о России, об ея отношениях к православному Востоку и к Западной Европе. Он решительно не догадывается, что относительно турецких христиан и вообще православных славян для нас, русских, важнее всего, чтобы эти единоверцы и единоплеменники наши развившись как можно самостоятельнее, своеобычнее, оставались бы верными коренным началам своей веры и народности, что мы наконец очень хорошо понимаем невозможность обратить в русския провинцию Валахию, Молдавию, Сербию и Болгарию и ясно представляем себе все вредныя последствия самых попыток на это. Запад поддерживает Турцию и страшится федерации, это значит, что такой способ решения восточнаго вопроса, единственно выгодный для славян турецких, всего желательнее для России. Почтенный автор был очень недалек от уразумения этого, ибо он сам говорит в одном месте: «Россия, как держава славянская, подданные которой исповедают православную веру, имеет [675] своею нравственною обязанностию принимать участие в своих соплеменниках и единоверцах, и в то же время очень естественно, что и они с своей стороны обращаются к России. Если Европа думает истребить в христианах турецких это сочувствие их к России и потребует от них, чтобы они питали к ней сочувствие не более чем ко всякому другому государству, то это значит желать от них чего-то невозможнаго. Быть может, со временем удастся румынам и грекам внушить равнодушие к русским, но нравственное влияние их на сербов и болгар, как на славян, должно всегда оставаться. Подобно тому, как Франция, держава романская, никогда не может утратить своего нравственнаго влияния на Италию, точно так же и Россия на сербов и болгар. Как в Италии могущественно действует французская литература, так точно все более будет распространяться русская литература между сербами и болгарами, для которых по языку она еще ближе, чем итальянцам французская. Здесь мы позволим присовокупить одно замечание, которое может наглядно доказать г. Политу, почему для Европы опасно, а для России единственно желательно образование сербо-болгарской федерации. Распространение русскаго языка, русской литературы между сербами и болгарами пойдет гораздо успешнее, если они будут видеть, что желания и воззрения России относительно их совершенно совпадают с их существеннейшими народными потребностями. Ознакомившись с русским языком, сербы и болгары увидят необходимость принять его языком науки и высшей образованности, с сохранением, разумеется, своих наречий в администрации, в судах, школах и в произведениях поэтических, особенно местнаго содержания, в проповедях, календарях, учебниках и т. д. Г. Полит справедливо замечает, что русский язык для сербов и болгар гораздо ближе, чем французский для итальянцев; но он не обратил внимания на то, что в отношении образованности и литературы, даже по числу народонаселения, Франция и Италия совершенно две равныя величины, тогда как сербы и болгары, соединенные даже во едино, по числу душ, слабее России по крайности в 10-ть раз, что сербы никогда не примут языка болгарскаго, а болгары сербскаго, что таким образом Россия сильнее их не в 10-ть, а в 20-ть раз, а для составления умственнаго, народнаго капитала, образованности и литературы, число душ, рабочих сил имеет громадную важность, ибо нельзя же отрицать одинаковой даровитости русских, болгар и сербов, что, наконец, как ни бедна еще наша литература сравнительно с английскою, немецкою и французскою, однако и теперь [676] уже сравнительно с сербскою и болгарскою она является чем-то громадным. По всем этим соображениям, сербы и болгары, вскоре после освобождения своего от турок, не могут не придти к сознанию необходимости сделать русский язык сначала языком дипломатическим в своих международных сношениях с румынами, греками и даже мадьярами, а потом и вообще принять его с Россией органом науки и высшей образованности. Русский язык (литературный) не только по корням и синтаксису, но даже и по многим грамматическим формам так сходен с сербским, новым и древним, и еще более с болгарским (древним), что принятию его за такой орган сербами и болгарами не может противиться правильно понимаемое чувство племенной автономии, а между тем, с таким орудием они будут не только в состоянии с успехом бороться против напора чуждых им национальностей: греческой, итальянской (в Далмации), румынской и мадьярской, но даже и воздействовать на них своею образованностью и вносить православно-славянское просвещение в Азию, в которой русский язык может и должен распространяться еще более английскаго. Надеяться же на то, что сербы и болгары могут со временем создать свою богатую литературу и образованность на своих собственных наречиях, нет ни малейшаго, строгаго основания, ибо малочисленность их и бедность их нынешней словесности с одной стороны, а с другой современное развитие образованности и нынешняя специализация наук отымает такую надежду даже в самом далеком будущем. В наше время наука стала такою силою, без которой не может удержаться ни одна народность, и сербам и болгарам, освобожденным и соединенным в одну державу (конечно, не без помощи России), предстанет выбор или утратить мало по малу свою народность и принять органом образованности один из иноплеменных языков, или же сохранить свою народную и племенную особенность и принять русский язык, который с каждым, можно сказать, десятилетием все более приобретает себе характер всеобщаго, всемирнаго языка, подобно английскому, немецкому и французскому. Не обратив на это обстоятельство должнаго внимания, г. Полит совершенно ложно взглянул и на отношения России к турецким славянам и этих последних к Западной Европе, которая все более теперь понимает и предчувствует, какого влияния домогается себе Россия на Востоке и в чем состоит ея призвание. Западная публика — а для нея и писал г. Полит — знающая Россию лучше славян австрийских, будет видеть в его брошюре [677] какую-то двуличность и хитрость, тогда как это есть собственно не что иное, как обыкновенная наивность и легковерие всех славянских патриотов австрийских. Так г. Полит пренаивно доказывает, что Австрия не имеет никаких причин желать приобретения Боснии и Герцеговины, что сербо-болгарская держава неопасна для Австрии и ея южно-славянских провинций. Еслибы автор захотел несколько остановиться на отношениях проектируемой им федерации к Далмации, Хорвации, Славении, Срема, Бачки и части Баната, то он бы мог сам увидеть, что разбирая проблемму об обращении турецких провинций в русския, он боролся с ветряными мельницами, и убедиться, что при отношениях русскаго народа к Австрии, для нас ничего не может быть желаннее образования той федерации и ничего, конечно, печальнее, как эта неясность, невыработанность сознания южно-славянской интеллигенции в Австрии, чему брошюра г. Полита вместе с прозаическими стихами г. Субботина и политическою фантазиею г. Утешеновича, служит убедительным доказательством. Все эти три деятеля принадлежат к той сербской партии в Австрии, сочувствие которой к княжеству не подлежит никакому сомнению. Журнал той же партии «Сербский Дневник», оппозиционный орган сербов в Новом Саде, печатал летом 1862-го года такия громовыя статьи против сербскаго правительства, что Австрия не могла, конечно, не радоваться этому. Любопытно, что публицисты новосадские, так громящие Сербию и не упускающие при всяком случае заметить, что они, то есть сербы в Среме, Бачке составляют настоящую езгру сербства, а сервианцы (в княжестве) уже не такие чистые сербы и не так образованы, как они — эти самые публицисты по большей части никогда не бывали в Сербии, а если и были, то только в Белграде, заглянув в него на несколько дней, а иногда на несколько часов, и то однажды в жизни. Первая литературная и ученая знаменитость сербов, несмотря на то, что сам уроженец княжества, в котором уже есть музей и народная библиотека, дарит и продает венской императорской библиотеке старинныя сербския рукописи, из коих некоторыя приобретены им в самой даже Сербии. Это обстоятельство мало делает чести образованному сербскому обществу в Австрии. А что сказать о множестве сербов, как в рядах высшаго духовенства, армии и бюрократии, которые служат самыми покорными орудиями австрийской политики и употребляются ею c успехом в различных интригах против Сербии, Черногории, в Боснии и Герцеговине? О [678] сербах католиках и значительной части хорватов грустно и упоминать, ибо они уже с полным сознанием работают против светлой будущности своих соплеменников зa-савских, с одной стороны распространяя и утверждая унию между болгарами, бошняками и герцеговинцами, как, например, так называемый в Австрии первый славянин дьяковачский епископ хорват Штроссмайер, каноник Рачки и т. д., а с другой стороны в лице Кватерника и подобных людей провозглашая самыя нелепыя притязания каких-то исторических прав короля Звонимира, проповедуя, быть может, самую безсмысленную и исключительную из множества безсмысленных и исключительных славянских теорий, теорию харватизма, насильно навязывая имя хорвата тем, которые не любят его и не хотят о нем слышать, как будто в этом имени действительно заключается какая нибудь чудотворная, магическая сила. Таким образом, не будучи нисколько пессимистом, нельзя без чувства страха и сомнения глядеть на образованное общество южных славян в Австрии, которое при всем том, что оно мало народно и несамодеятельно, имеет уже, однако, влияние на свой народ. Говорю о сомнении, потому что народ, по крайности сербский, хотя и чувствует стремление к независимости и симпатию к Сербии, однако, будучи уже слаб сам по себе, как обломок народа, отделенный от своих земляков в течение двух-трех веков, и уже подвергшийся в своей внутренней жизни разъедающему влиянию Австрии, легко может подчиниться и поддаться своей интеллигенции. Говорю о страхе, потому что сербская и южно-славянская интеллигенция вообще безсознательно и даже сознательно в решительную минуту, легко может стать покорным орудием австрийских интересов в восточном вопросе. Она таким образом может, если не убить будущность княжества сербскаго, то по крайности послужить ему сильною помехою. Великая идея, разработываемая южными славянскими поэтами, отдельныя явления перебежчиков, сербов и хорватов из Австрии в сербское княжество, многочисленные знаки сочувствия Австрии, южно-славянских провинций к сербам и черногорцам еще нисколько не позволяют заключать о будущих успехах турецких славян, ибо во всем этом движении главную роль занимают пылкое воображение и южная, горячая кровь и юнацкая удаль, а не ясное, выработанное сознание и не строгое нравственное чувство долга, без которых общества и народы всегда бывают обречены на жалкую роль чужаго орудия. Австрии же не учиться стать употреблять славян в свою пользу и одних против [679] других. Как мало сербы австрийские понимают интересы своих земляков в Турции, можно видеть из того, что многие из них очень были довольны, узнав, что Австрия переменила в последнее время свою политику относительно Черногории и даже подарила им от лица их кесаря 30 000 гульденов, торжественно потом розданных черногорцам, между которыми есть уже люди, состоящие на откупу у Австрии.

Откровенно представив, по нашему мнению, верную и печальную картину отношений австрийских славян к независимым и турецким славянам, постараюсь теперь указать на причины зла и на возможность его исцеления. Современное состояние южно-славанской идеи указывает в одно и то же время и на болезнь, и на возможность выздоровления. Ея сильная и светлая сторона заключается в духе примирения и общения сербов с хорватами, в стремлении сложиться с турецкими славянами в одно плотное целое, в единую федеративную державу; ея слабая и темная сторона состоит в преувеличенном мнении южных славян Австрии о своем историческом и современном значении, в решительном непонимании характера и миссии Австрии. Только с отстранением темной и слабой стороны и с развитием светлой и сильной, юго-славянская идея может перейти в жизнь и дело из области невинных мечтаний и грез.

Южно-славянские патриоты очень любят заниматься политикою, но в своих политических опытах они обнаруживают замечательную незрелость и часто полное незнание различных европейских отношений и дел. Это очень естественно, ибо широкий политический взгляд образуется не в кабинетах, а в жизни и то только у народов больших и сильных, в странах с далеким кругозором. Южные и вообще все славяне в Австрии могут иметь и имели людей с замечательными государственными способностями, но все они были славянами по рождению и австрийцами по направлению и характеру деятельности. Они глядели на европейския события и вопросы и всегда действовали в них с точки зрения Австрии, большой державы, а не какого нибудь Галича, Срема и Далмации, которыя сами по себе никакого политическаго значения не имеют и даже относительно народности являются только обломками. Зыряне, армяне, осетины, киргизы в России, как баски или бретонцы (кельты) во Франции, как валлисские кельты или ирландцы в Великобритании, конечно, всегда могут представить замечательных практических государственных деятелей, но как таковые [680] они уже будут русскими, французами, англичанами. Как ни грустно и ни больно для славянскаго самолюбия, но истина требует заметить, что славяне в Австрии уже слишком три столетия играют почти точно такую же роль. Всегда ли они останутся в таком положении — это еще вопрос. В самом деле корень безсилия и ничтожества славян заключается в том, что они, принадлежа к всемирно-историческому племени, одушевлены и проникнуты честолюбием всемирно-исторических народов, но в то же время лишены двух необходимых условий, без которых ни одна народность не может иметь всемирно-историческаго значения и не заслуживает названия исторической национальности, ибо между понятиями народности и нации есть существенное различие, о котором славяне австрийские как-то позабывают. Не всякая народность есть и может быть нациею. Так наши русские, финские, литовские, татарские инородцы, французские кельты и баски и т. д. не могут быть называемы нациями, ибо народы бывают нациями только при двух условиях — богатой литературе и самостоятельной образованности с одним выработанным письменным языком и при независимом государственном бытии. При одном из этих условий народу нетрудно бывает приобресть и другое. Так достигши государственнаго единства, Франция, Англия, Россия образовали себе один общий литературный язык; так образовавши себе последний, итальянцы и немцы стремятся к единству государственному. Равноправность народностей — прекрасное начало в области отвлеченной, в практической жизни никогда не осуществлялась и не может осуществиться, ибо не все народности равносильны, не у всех и одинаковыя обязанности, следовательно, не все пользуются и могут пользоваться одинакими правами ³. Напротив, даже народности, не [681] имеющия двух упомянутых условий, всегда подчинялись или подчиняются тем народностям, которыя их имеют, то есть нациям. Славяне в Австрии заслуживают только названия народностей и, как таковые, не могут не подчиняться немцам, которые, по всей справедливости, должны быть названы нациею, ибо семь народностей: поляки, малороссы, чехи, словаки, сербы, хорваты, словинцы, составляющие слишком 15 мильйонов славянскаго народонаселения Австрии, сами по себе так слабы и малочисленны, что ни один из них не может теперь образовать независимаго, сильнаго государства и самостоятельной образованности и литературы на своем родном языке. Если польская и чешская литературы иногда называются богатыми, то это совершенно относительно: оне очень бедны и ничтожны в сравнении с литературами немецкою, английскою, французскою, итальянскою и даже испанскою. Не надо забывать, что чешская и польская литературы в ХV-м, ХVI-м, ХVII-м и ХVIII-м веках обработывались на гораздо большем пространстве, чем теперь, ибо чешский язык у словаков в Венгрии, русский литературный или русское наречие и даже литовское в Галиче, на Украйне, в Белоруссии и Литве, а немецкий язык в прусской Польше значительно вытеснили и постепенно все более вытесняют язык польский. Что же касается до южных славян, то мы уже видели, что если Бог благословит их образовать федерацию, то общим органом высшей образованности может быть у них только русский язык. Славяне в Австрии, из чувства патриотизма, не хотят сознаться, что они находятся к немцам в отношении народностей к национальности. Тут вводит их в недоразумение мысль, что они принадлежат к одному великому 80-ти мильйонному племени, но они совсем, кажется, не обращают внимания на то, что из этих 80-ти мильйонов, 50 принадлежат к одному русскому племени, уже выработавшему себе один письменный язык, а остальные 30 мильйонов разделены на 8-мь народностей, имеющих каждая свою особенную литературу, находящихся в самых неблагоприятных внешних обстоятельствах. Между тем, как русский народ приобретает Амур, покоряет и просвещает Кавказ, славяне в Австрии принуждены агитировать в пользу своих наречий на рецеписсах в почтамте, на [682] вывесках, объявлениях публичных мест, а славяне в Турции подвержены самому постыдному рабству. Славянская интеллигенция в Австрии совершенно ошибается, когда силу немецкаго влияния над собою приписывает государственным насильственным мерам. Напротив, насильственное навязывание славянам немецкаго языка всего более вредило самой стихии немецкой, лучшие представители которой в Австрии очень хорошо поняли, как связывает их государственная опека. Такое насилие даже много способствовало пробуждению заснувшаго чувства народности у славян. Чем свободнее, чем либеральнее поступает немецкий элемент в Австрии, тем более выигрывает он в отношении славян, тем легче поддаются они германизации. Обращаясь к словинцам, хорватам и сербам, мы принуждены заметить, что в отношении языка и литературы, они находятся в обстоятельствах еще менее благоприятных, чем поляки и чехи, ибо подвержены влиянию трех иноплеменных языков: немецкаго, итальянскаго и даже мадьярскаго. Про мадьяр славяне любят говорить, что они не имеют никакой будущности в Европе, что они, окруженные славянами, будут ими поглощены. Но славяне тут позабывают, что эта ассимиляция мадьярской стихии может произойти не иначе, как путем нравственным, влиянием славянской образованности, а такой общей образованности нельзя создать восемью литературами, из коих и теперь каждая беднее мадьярской ⁴. Тем менее в состоянии славяне бороться теперь с влиянием итальянским (в Далмации) и немецким. Сербы относительно языка и народности терпят утраты даже от валахов, например, в Банате. Румыны, вообще, в последнее время развили замечательную литературную деятельность, будучи многочисленнее сербов и при своем более благоприятном внешнем положении, могут справедливо надеяться иметь [683] литературу более богатую, чем сербская. Хорваты, сербы и словинцы еще более заблуждаются, если думают вытеснить языки немецкий и итальянский своими литературами, которыя никогда не могут достичь значения всемирно-историческаго. Всякая борьба от борющихся сторон требует равных орудий, а сербо-хорватский и словинский языки и литературы в отношении итальянскаго и немецкаго в строгом смысле названия языков и литературы не заслуживают. Это собственно наречия и словесности, как народы, их употребляющие, суть только народности, а не нации, как по праву называют себя итальянское и немецкое племена, которыя при множестве разных наречий и народностей выработали себе один общий письменный язык. Немецкия и итальянския наречия не только не ближе, но даже гораздо дальше одно от другаго, чем наречия славянския. Не предвидя для южных славян Австрии никакой возможности освободиться от духовной подчиненности итальянской, немецкой и мадьярской образованности, литературам и языкам, мы принуждены указать как на единственный исход из этого печальнаго положения, на необходимость для них принять русский язык органом науки и высшей образованности, языком дипломатическим, с сохранением своих наречий и словесностей для местных потребностей. Мы уже видели, какое будущее ожидает русский язык у славян турецких, по их освобождении. Таким образом, в нем южные славяне Австрии только скрепят свою связь с своими соплеменниками в Турции. Только русский язык может быть общим органом для северных славян австрийских, только он может вытеснить у них из нынешняго их употреблении язык немецкий, с глубокою ирониею, но совершенно справедливо называемый у славян die panslawistische Sprache. Таким образом, южные славяне австрийские могли бы соединиться не только с турецкими и северно-австрийскими соплеменниками, но и с тем 50-ти мильйонным народом, который один из всех народностей славянских в строгом смысле образует нацию и может притязать на всемирно-историческое значение. От поколений ныне действующих у южных славян, надеяться на такое принятие русскаго языка нет никакого основания. От них можно только ожидать, чтобы они постарались поближе узнать Россию и приготовить своих детей к изучению русскаго языка, русской литературы. Мы, русские, в нашем сочувствии к славянам западным и южным, часто слишком увлекаемся грозною цифрою тридцати мильйонов славян; судя об этом с нашей точки зрения, мы нередко забываем, что [684] это вовсе нe одна плотная масса, что славяне, само по себе, название отвлеченное и книжное, что эти 30 мил. славян вне России распадаются на 9-ть отдельных народностей: поляков, чехов, сербо-лужичан, малоруссов (в Галиче, Буковине, Венгрии), словаков, болгар, сербов, хорватов, словинцев, из коих почти каждый находится в самых неблагоприятных политических обстоятельствах, в духовной зависимости от иноплеменных национальностей и народностей: немцев, итальянцев, турок, мадьяр, греков, румынов, что эти 9 народов часто очень враждебно расположены между собою, как от исключительнаго чувства племенной автономии, провинциальной ревности и зависти, так и от различия вероисповеданий, ибо эти девять славянских народностей исповедают православную веру, католическую, унию, лютеранство, кальвинизм, наконец, даже, мусульманство (сотни тысяч босняков и болгар). Чувство ложнаго стыда и пустыя опасения заслужить от некоторых патриотов славянских упреки в стремлении к какой-то игемонии, не должны нам русским мешать высказывать славянам с полною откровенностью наше несогласие с некоторыми их воззрениями и наше мнение об их будущем. Внешнее рабство, внешняя зависимость этих 9-ти народностей от иноплеменников отчасти повели за собою рабство и подчиненность духовную, отчасти сами произошли от них. Вывести их из того служебнаго положения может только просвещение славянское, образованность и литература славянская. При всем нашем сочувствии к славянам, при всей нашей вере в их духовныя силы, мы, русские, не можем быть до того ослеплены, чтобы верить в великое будущее 9-ти литератур славянских. Славяне могут принять или непринять наш русский язык за общий письменный и дипломатический язык, за орган науки и высшей образованности, — мы, русские, должны об этом откровенно высказывать свое мнение, не стесняясь ложными приличиями. Что в таком предложении для этих 9-ти народностей нет и не может быть ничего недобраго и оскорбительнаго, служит самым лучшим доказательством то, что мысль об общем литературном славянском языке, о духовном, литературном соединении всех славян, в течение 20-ти слишком лет работала и постепенно выяснялась в сознании передовых людей различных народностей славянских. Одни настаивали на необходимости искусственнаго образования одного общаго языка из всех наречий славянских, но эта мысль по своей книжной мертвенности легко была отвергнута; потом раздавались голоса в пользу церковно-славянскаго языка. Так, например, серб [685] Евгений Иоаннович, но и он уже предчувствовал другое решение своей задачи. Так, он говорит: «иначе бо, аще вси при своем обычаи останем, река российская течет силно и обилно, и не может покоритися потокам прочим славян; а потоци без реки что суть и что есть тогда славянская взаимность». Наконец, третьи остановились на мысли о принятии общим литературным и дипломатическим языком какое нибудь из живых наречий. Поляки всего менее интересуются общими славянскими вопросами, однако есть и польские голоса в пользу этой мысли. Так автор «Polska», «Europa», «Rossya» 1859 и редактор любопытнаго журнала «Prawda» 1861 и 1862 г. тоже высказывал мысль о необходимости общаго языка, по крайности для славян австрийских. Но, разумеется, как поляк, он и на этот вопрос, чисто культурный, вопрос просвещения глядел, только с политической точки зрения. «Толкуя об общем дипломатическом языке — говорит он — польские представители не обязаны в интересах польскаго самолюбия настаивать о польском языке, но соглашаться на каждый, который всем славянам покажется за наиболее удобный, лишь бы только был языком славянским (следовательно и русский?). Наши надежды обращаются к нашей собственной Речи Посполитой, где никакого не будет затруднения относительно дипломатическаго языка, как и прежде не бывало, нет также и теперь на львовском сейме. Еслибы польский язык был принят славянами за язык дипломатический, то в этом следовало бы видеть безошибочное доказательство, что славяне под жезлом австрийским, обращают свои надежды к нашей прошлой Речи Посполитой и намереваются соединиться с нею в одно государственное тело» ⁵. Автор принадлежит к польским панславистам, упрекая русских или москалей за их панславизм, говорить в другом месте: «nasaém powstaniem jest na czele Slowian stawać» и «nam starszyrn dzieciom Slowiańskiéj rodziny z obowiarku mającym jéj do ziemi obiecanéj przewodniczyc», то есть «наше [686] призвание стоять в челе славян», и «нам, старшим детям славянской семьи, обязанным предводительствовать ею до земли обетованной» ⁶. Чехи, по крайности одно время, также думали о своем чешском языке, как об общем языке для славян, особенно в Австрии. Они страшно возстали против словаков, когда те перестали писать по-чешски и ввели у себя свое славянское наречие. Когда чехи им возражали, что они на своем наречии не могут иметь ни науки, ни образованности, то словаки им отвечали на это очень справедливо: «Мы пишем для нашего народа, чтоб пробудить, воспитать и образовать его. Пусть каждый народец славянский обработывает свое наречие, имеет свою словесность. Так мы все, славяне, скорее придем к сознанию необходимости одного общаго литературнаго языка. Этим языком может и должен быть язык русский, в сравнении с которым чешский язык является таким же наречием, как и наше словенское или всякое другое». Хорваты пишут теперь совершенно одним языком с сербами, но употребляют латинскую азбуку. Есть у них мнение, что 1 200 000 словинцев и около мильйона болгар примут за дипломатический и общий язык их наречие, или собственно сербское, ибо хорваты имеют особое, отличное от сербскаго, наречие, чакавское. Ни болгары, ни словинцы не могут внять советам сербских и хорватских патриотов о принятии сербскаго, или, как говорят хорваты, юго-славянскаго языка, во-первых, потому что таким образом им бы пришлось совершенно пренебречь литературною обработкою своих родных наречий, как то сделали хорваты, приняв с Л. Гаем сербский язык, а во-вторых, они бы оттого очень мало выиграли для своих литературных отношений с немцами и греками и тем бы нисколько не избавились от необходимости принятия русскаго языка, который для словенцев и, особенно болгар, даже ближе в некоторых отношениях, чем нынешний литературный язык сербо-хорватский. Из 10 живых славянских наречий три: польское, чешское и сербское были неоднократно предлагаемы как общий литературный язык; но замечательно, что это предложение всегда исходило во всех трех случаях от самих поляков, чехов и сербо-хорватов и сами предлагатели никогда не думали о возможности стать которому нибудь из этих наречий общим литературным языкам для целаго славянскаго [687] племени. Совершенно иначе было с предложением русскаго языка, мысль о котором впервые пошла нe от русских, а от самих же славян. Правда, эта мысль еще не утвердилась окончательно ни в одной из народностей славянской, однако, быть может, за исключением поляков, она имеет уже приверженцев во всех народностях славянских, не только у православных болгар и сербов, или протестантов словаков, но и католиков-чехов, словаков и хорватов. Говоря здесь преимущественно о южных славянах Австрии, приведем мнения, высказанныя об этом предмете в «Süd-Slawische Zeitung» 1851 года, независимом органе славянском, выходившем в Загребе.

«Наши враги стараются нам доказать невозможность общаго языка для всех славян. Но если оно совершенно невозможно, к чему тогда старый мадьяризм в Венгрии, абсолютизм в Австрии и наконец глубокая ненависть к славянам до-мартовской Германии столько употребляли усилий, столько террористических мер, чтобы уничтожить приверженцев этой идеи и на их деятельность к той цели налагали печать измены и преступления, объявляли и даже, заметьте! приводили в действие возможныя против них наказания. Нет, уже потому самому, что известные враги славянства развивали такое усердие для уничтожения этой идеи, друзья славянства должны ея держаться с тою же последовательностью и ввести ее в общее сознание народа.

Вообще безсмысленно говорить, что различныя славянския народности не могут соединиться литературно и принять один общий язык; немецкия наречия, филологически столь же отдаленныя друг от друга, как и славянский, могли же соединиться в один общий письменный язык; совершенно чуждыя народности в Англии приняли наконец один общий язык и слились в одну нацию. Кто скажет утвердительно, что это абсолютно невозможно для народностей славянских!? Без сомнения, и славянам придет очередь до таких отношений и обстоятельств. Мы твердо убеждены, что даже из внутренней необходимости все славянския народности, по истечении известнаго времени, примут один письменный и образованный общественный язык. Самое дело для нас выше всякаго сомнения, только еще неизвестна форма, которую оно примет. Этому делу никто не может воспрепятствовать: никакое государство, никакой монарх, никакой народ. Форма же может быть в решительную минуту творчески определена одним гением, вторым богом, который вдохнет живое слово в сто мильйонов человеческих душ! Лютеров [688] перевод библии дал господство верхне-немецкому языку; кто может сказать, что во всемирно-исторический момент из среды славян не явится человек, который, нося в себе дух целой эпохи, своею речью овладеет целым племенем.

В непоколебимости нашего убеждения мы глядим еще далее! Вглядимся внимательнее в современное состояние государств и народов на востоке Европы, проникнем в общее направление умов от Одера и Эльбы и до Волги, представим себе неправедную слепоту Запада и свежую юную силу Востока, и по истине можно смело заключить, что Востоку ничего не остается делать, как оставаться верным своей прежней выжидательной политике, пока спелый плод не упадет ему в руки.

1848-й год разорвал плотину, которая сдерживала дико между собою перемешанныя народности Австрии; возвращение к прежней истории уже невозможно; так и славяне на практическом пути все будут теперь стремиться вперед, сквозь все препятствия. По примеру стремления к единству немецкаго народа с 1801-го года, литературный (филологический) унионизм и в славянстве станет развиваться все сильнее и будет укреплять в народе чувство единства. Только, конечно, результаты этих стремлений будут иные, чем в Германии, разорванной между 38 независимыми владетелями. Но плоды этих стремлений само собою будут благоприятны только руссизму, русской национальности и даже русскому языку.

Не следует забывать, что все это будет результатом только чисто духовнаго развития народа, без содействия стихий политических. Но если и политическия обстоятельства, что вообще очень вероятно, сложатся благоприятно для России, даже если сохранится и statu quo, как он образовался после венгерской катастрофы, то указанное умственное движение в славянстве пойдет еще интензивнее и быстрее, и славяне с полным самосознанием станут действовать в одном направлении, ибо тут им возможен один исход».

В другой статье того же журнала таким образом разсматривается путь, который может привести славян к одному общему литературному языку. Автор видит два возможных для того способа: один в политическом соединении всех славян в одно федеративное государственное тело, другой в медленном, но верном развитии у всех славян убеждения в необходимости общаго языка.

Нам кажется, что судьба славянскаго вопроса об общем славянском языке представляет одну из характеристических черт [689] общаго направления современной славянской образованности: подымается вопрос, возбуждается много толков, с необыкновенным жаром высказывают самыя необузданныя желания, за которыми быстро следуют охлаждение, разочарование и апатия. Славянский мир, лишенный независимости и самостоятельности, так полон воображаемою славою своего прошедшаго и будущаго, так привык и сжился с мечтательностию, что принимаясь за решение любимаго прошлаго вопроса, он прежде всего его запутывает и усложняет и вместо того, чтобы начать дело сначала, он уже впадает в грезы и мечтания о том, что выйдет из конца дела, котораго он не начинал. Так поступали славяне и с вопросом о русском языке. Вместо того, чтобы распространить его у себя в обществе и народе, они по большей части фантазировали о том, что может воспоследовать из распространения русскаго языка между ними. Слабосилие славянской интеллигенции в Австрии представляется очень комическим, если принять во внимание, что люди горячо спорят о том, можно или не можно им принять русский язык, какие от того произойдут результаты, позволит ли или не позволит им правительство писать по-русски, а сами между тем стараются выучиться по-русски, ознакомиться с нашею литературою, хотя бы только для того, чтобы в этом знании почерпнуть доказательства в пользу того или другаго мнения, за необходимость или невозможность принятия им русскаго языка общим органом образованности.

Что славянский мир может выйти из своего нынешняго жалкаго, служебнаго и рабскаго положения не иначе, как самостоятельным развитием оригинальной славянской образованности, что никакого сильнаго, мощнаго развития не могут достичь ни в художестве, ни тем более в науках, 9 маленьких литератур, обработываемых народами, которые в совокупности не составляют и полных тридцати мильйонов — в этом не может быть ни малейшаго сомнения, точно так же, как и в том, что русский язык и литература в своем дальнейшем развитии должны достичь колоссальных размеров. В виду этих двух фактов — малочисленности, внешней и внутренней слабости 9 славянских народностей вне России, и многочисленности, внешней и внутренней силы нашего народа, мы, русские, не можем не верить в будущность русскаго языка, как общаго литературнаго языка для всех славян. Чем больше мы будем узнавать славян, тем яснее будет представляться как необходимость и неизбежность такого исхода. Вместо всяких грез и мечтаний, на славянский манер, о значении и последствиях такого [690] явления, которое во всяком случае лежит в довольно далеком будущем, мы, русские, обязаны усердно изучать все народности славянския в их прошедшем и настоящем, знакомиться со всеми господствующими у них направлениями и заботиться о распространении русскаго языка вне пределов России, об устройстве правильных книжных сношений с разными землями славянскими. Для этого было бы всего важнее, чтобы наши книгопродавцы вступили в прямыя связи с лучшими книгопродавцами Австрии, и именно в двух пунктах, в Вене и Пеште, ибо запрос на русския книги, можно сказать, с каждым годом возрастает в Австрии и особенно в Венгрии не только между славянами, но и мадьярами, в среде которых есть уже несколько любителей и знатоков русскаго языка и литературы. Полезно бы было, еслибы одно из наших обществ (например, московское общ. любит. словесности) предложило премию в 600-700 руб. сер. за изложение вопроса об общем литературном языке для всех славян и за то или другое его решение. Программа эта должна быть разослана во все славянския земли, чтобы вызвать различных славянских писателей высказать свое мнение об этом предмете или вопросе, который поныне остается неразрешенным окончательно в сознании южных и западных славян. К соисканию премии приглашаются все славяне, исключая русских.

Распространение русскаго языка, знакомство с русскою литературою могли бы, нам кажется, иметь очень благотворное влияние на современное направление южных славян в Австрии, у которых теперь местные, провинциальные вопросы до того овладели общественным вниманием, возбуждают такую племенную вражду, автономическую ревность и зависть, именно между сербами православными, сербами католиками и хорватами в Славонии, Хорвации, Далмации, поддерживают такое народное и племенное самохвальство, что нельзя наконец не ожидать реакции, то есть другаго, противнаго движения здоровых, лучших, молодых общественных сил, которое может быть точно так же опасно. Все эти безпощадные взаимные попреки, горячия препирания за иоту, за какия-то существующия только на бумаге историческия права, за каких-то чуть не мифических героев и королей X, XI века, не могут под конец не внушить даровитой, лучшей части молодёжи сербской и хорватской отчаяние в своей народности, полное отвращение ко всем родным, даже здоровым интересам. Не находя удовлетворения общим и высшим потребностям в своей домашней образованности, молодыя и даровитейшия силы сербо-хорватов невольно притягиваются к чуждым и [691] враждебным их обществам: мадьярскому, итальянскому и немецкому. В русской литературе южно-славянское общество нашло бы удовлетворение и тем законным потребностям духа, которыя теперь или вовсе остаются неудовлетворенными, или удовлетворяются в ущерб оригинальности их народнаго характера. Тут бы была доля южных славян возвышаться над мелкими, провинциальными интересами своих маленьких родин и в то же время оставаться славянами, чувствовать свою особенность перед мадьяром, итальянцем и немцем, и в то же время быть свободну от пошлаго патриотическаго самохвальства и мелкаго племеннаго эгоизма, которые очень часто у сербских и хорватских патриотов доходят до чудовищных размеров. Теперь образованные сербы и хорваты до такой степени мало знают Россию и соплеменный многомильонный русский народ, что не только немцы, но даже, наконец, мадьяры, умственное превосходство которых они всегда отвергают, имеют в этом отношении перед ними большое преимущество. Между тем еслибы они, пользуясь своим природным, чисто-даровым положением, сходством языков, близостью народных нравов и быта, постарались ознакомиться с языком, литературою и историею России, то в общем образовании имели бы огромное преимущество перед своими противниками: мадьярами, итальянцами и немцами, именно в знании и понимании огромнейшей страны в мире, значение которой в мире постоянно усиливается. Это знакомство с Россиею принесло бы огромную пользу сербам и хорватам, указало бы им на важность сравнительнаго изучения не только языков, но и народной словесности, народнаго быта, истории всех народностей славянских. Мы нисколько не думаем отводить сербов и хорватов от изучения и других славянских народностей и литератур, но все-таки настаиваем преимущественно на изучении русской, потому что в своей гордой исключительности и племенном самодовольстве Россию они уважают по крайности как народ многочисленный и политически независимый, других же соплеменников они считают уже совершенно ниже себя. Они могут таким образом начать учиться русскому языку скорее, чем всякому другому славянскому. Впрочем, по правде сказать, благотворное и отрезвляющее влияние на сербо-хорватский патриотизм может иметь одна только русская литература, ибо все другия славянския литературы более или менее страдают тем же местным провинциальным духом, таким же одуревающим патриотическим [692] самохвальством, тою же племенною исключительностью, такою же мечтательностью, как и сербо-хорватская литература ⁷.

Распространение русскаго языка, знакомство с русскою литературою, вообще духовное общение с Россиею, по нашему искреннему убеждению, всего скорее могут способствовать устранению тех слабых и темных сторон, которыя мы заметили в современном движении южно-славянской идеи. Препятствия к ея осуществлению, к собранию южно-славянских земель, к образованию плотной южно-славянской федерации, не только внешния, но и внутренния. Россия может и должна помогать этому делу. Если русское образованное общество искренно желает пользы славянам, то оно обязано помогать им не только материально, но и духовно, ибо русский народ отличается от своих бедных и слабых соплеменников не только внешнею силою, но и нравственною мощью и богатствами духовных сил.

Разсмотрев светлыя и темныя стороны современнаго южно-славянскаго движения в Австрии, мы приходим к убеждению, что оно далеко еще не так опасно для Австрии и не так полезно для сербскаго княжества, как бывшее национальное движение в Тоскане, Ломбардии по отношению к Австрии и Пьемонту. Но, тем не менее, и оно может принести пользу для славянскаго дела, если сербские и хорватские патриоты перестанут хотя на время враждовать между собою, и, менее раболепные перед Веною, будут более верны своей народности, своему историческому призванию, когда постараются быть верными своей великой юго-славянской идее не только в стихах, но и в суровой прозаической действительности. Австрия поняла всю опасность своего положения на юге. Ея официальные и официозные органы не могли скрыть всей своей злобы и ненависти к России, когда говорили о последнем провозе ружей в Сербию. [693] Простой народ сербский в Австрии, особенно граничары, питает глубокое сочувствие к сербам и черногорцам, с которыми он связан и верою и языком, общими воспоминаниями о сербском царстве, о падении его на Косове, о славных народных богатырях, юнаках, общею ненавистью к туркам, один слух о возстании против которых воодушевляет почти каждаго простаго серба в Австрии, особенно в Границе, глубоким энтузиазмом. Таким образом Австрия может быть принуждена к бездействию, в случае возстания княжества. В современном направлении хорватских и особенно сербских патриотов Австрии мы приметили и светлыя стороны. Можно надеяться на их дальнейшее развитие, которое должно очистить их самосознание и поселить в них твердое убеждение, что в Австрии южным славянам нет никакого будущаго, что центр тяжести южнаго славянства лежит отнюдь не в них, не в мечтательном триедином королевстве, а в славянах турецких и во главе их в княжестве сербском и Черногории.

Мы уже указали на преимущества сербов княжества перед сербами, хорватами и вообще всеми славянами в Австрии. К сожалению, некоторыми из них, Сербия сама очень мало пользовалась, не ценя достаточно их важности. Впрочем, такой недостаток объясняется очень естественно. В Сербии и государство и общество начинают только слагаться, а народ без общества может только чувствовать свое призвание и свои задачи, но строгое и ясное их сознание становится ему доступно уже по образовании в нем общества с самостоятельным народным просвещением. Эти преимущества Сербии даны ей историею. Она счастливее всех славян австрийских без исключения тем, что может развивать свой юридический государственный быт, свое просвещение на началах чисто народных. В этом отношении она разнится от славян австрийских и похожа на Россию. Отсюда проистекает другое ея преимущество перед ними. Она ближе их по всему к славянам турецким, лучше их может понимать общую задачу славянскаго мира, отношения славян к Австрии, внутренний характер и значение России.

До сих пор сербы — и в этом опять их сходство с русскими — не только не пользовались этими преимуществами, но часто совершенно ими пренебрегали. Словом, если можно так выразиться, они также имели свой петербургский период в малом виде. Огромное большинство сербов, устроивавших и поныне устраивающих государственный и гражданский быт Сербии, заправляющих в ней [694] народным образованием, руководились и руководятся воззрениями иностранными, западными, ненародными. Швабы и паризлии стараго поколения, воспитанники Австрии или поклонники бонапартизма в ревности своей доказать Европе, что Сербия способна к самостоятельной государственной жизни, завели в ней многочисленную бюрократию, строгую полицию, перевели и скопировали множество иностранных учреждений и законов, всячески тем ослабляя самостоятельный народный быт, народную скупштину. За этими двумя партиями возникло в последнее время третье направление. Его держатся большею частию молодые люди, воспитанные заграницею или в России. Их можно назвать радикалами. Сами себя они называют народною партиею и слободняками или напределками, то есть, по нашему, прогресистами. Желая самых либеральных и новейших конституционных учреждений с ответственными министрами и так далее, они бы хотели народному собору (как то было на андреевской скупштине 1858-го г.) передать всю власть над страною, а князя сделать лишь простым исполнителем решений скупштины, что вообще совершенно противно славянскому народному праву и воззрениям сербов на взаимныя отношения земли и государства, вообще очень сходным с воззрениями русскаго народа. Нынешний князь Михаил Обренович, уже за одно свое имя любимый и уважаемый народом, к сожалению, сам так слабо стоит на народной почве, что под влиянием тех же иностранных понятий, как и его министры швабы или старые паризлии, глядит и на своих радикалов с каким-то страхом и опасением, старается усилить над ними тайный полицейский надзор, не позволяет им издавать газеты. Нельзя без улыбки вспомнить об одном случае, всем известном в Сербии, который особенно породил неудовольствие князя на радикалов. Впрочем, при всей наружной невинности этих шалостей, постоянное пяленье на западно-европейский образец не осталось и без дурных последствий на Сербию. Усиленная законодательная ревность, доказываемая XVI томами сербскаго Свода Законов, судоустройство и судопроизводство, переведенныя и скопированныя с иностранных образцов, взятых от западных государств старых и развитых, воспитанных в началах романо-германских, имели во многих отношениях вредное влияние на юный православный сербский народ. Иначе и быть не могло. У нас в России громадныя пространства, всегда служили великим препятствием распространению государственной опеки и регламентации. Громадность нашего государственнаго организма не [695] давала возможности иметь исправную и послушную бюрократию, в самых недостатках которой органическая народная жизнь находила себе защиту. Как ни велика в Сербии бюрократия, как ни обширно делопроизводство, но по самой малости страны, она никогда не может достигнуть таких громадно-чудовищных размеров, которые бы лишали сербское чиновничество и силы и значения. По малости страны, сербское правительство легко может наблюдать за строгим исполнением своих указов и предписаний, а сербскому народу очень трудно, часто невозможно обходить их. Таким образом, в своей попечительности сербское государство не пощадило даже задруги и общины. Власть капитана в сразе так обширна и деятельна, что даже выборы общинных сельских старост редко проходит без вмешательства центральной власти. Едва-ли не европейской же, скопированной юстиции, следует приписать постепенное умножение сутяжничества в Сербии, которое дурно действует на народную нравственность. Так в 1847-м году больших процесов в Сербии было 10 111, в 1857 году — 25 884, малых в 1853 году — 43 605, в 1857 году — 53 093. Таким образом в год на мильйон душ приходится процесов больших и малых от 59 310 до 76 290.

Другое преимущество Сербии относительно западных славян заключается, как мы сказали, в том, что она лучше может понимать Россию и задачи и призвание славянскаго мира. Но и этим преимуществом Сербия пользуется еще очень мало. Между тем как некоторые австрийские славяне, например русские и словаки в Венгрии, очень бы хотели ввести у себя в учебных заведениях преподавание русскаго языка и русской литературы, но встречают тому сильное препятствие не только в Вене, но и в мадьярах, сербы, независимые сербы, единоверные России, связанные с нею самыми дорогими воспоминаниями, до сих пор не сочли нужным о введении в свои гимназии или лицеи преподавания русскаго языка, русской истории и литературы. До сих пор русский язык преподается только в семинарии, но нам кажется, что его знание полезно и необходимо не только сербскому духовенству, но и всякому образованному сербу. Желая доказать западным державам свой европеизм, некоторые образованные сербы наперерыв стараются уверить европейцев в том, что к России они не имеют ни малейшаго сочувствия. В самом деле, сербская интеллигенция, особенно из паризлиев, часто готова перед европейцем на самую отчаянную ложь, лишь бы доказать ему, что сербский народ не имеет ничего [696] солидарнаго и общаго с русским. Распинаясь в этом, некоторые паризлии поступают даже совершенно добросовестно, ибо, вовсе не зная России, своим ложным, поверхностным образованием в Париже, совершенно отрываются и от всего народа. Большинство нынешних министров, а во главе их Гарашанин и Маринович, стараются из всех сил доказать свою французоманию, свою преданность Западу и его великому представителю, Наполеону. Их воззрение на Россию можно выразить следующими словами: «отношения Сербии к России определяются отношениями России к Франции: хороша Россия с Франциею — и мы хороши с нею, узы же единоверия и единоплеменности не имеют никакого значении, ни к чему сербов не обязывают». Некоторые сербские дипломаты в крымскую войну до того простерли свою угодливость Западу, что народ сербский, начинавший догадываться об их планах, едва не наказал их уже вовсе не дипломатически. Мы не станем опровергать этой теории, ложной и нелепой, с философской и исторической точки зрения, и безнравственной в практическом отношении; заметим только, что она может служить новым доказательством, что полуобразованность, некоторая наметанность и умелость в делах и особенно в интригах, которыми отличается большинство сербских государственных мужей, не только не дают им преимущества перед простым православным сербом, но и ставят их гораздо ниже его, ибо сербский селяк своим верным нравственным чутьем и здравым смыслом удивительно глубоко понимает громадное значение единоверия и единоплеменности, эти две великия историческия силы в жизни народов, так недавно, и то еще не вполне оцененныя современною наукою. Русский в разговоре с селяком сербом бывает поражен замечательным сочетанием чувства благородной гордости и независимости самостоятельнаго народа и глубокой преданности своему князю вместе с необыкновенным уважением и любовию к русскому царю, как царю православному, который, по его понятиям, обязан соблюдать и защищать интересы православных христиан. Молодые паризлии, сербы-радикалы уже смотрят на Россию несколько иначе, чем старые: они придают большое значение единоплеменности, очень близкой с современным принципом национальности. Но о понимании их России можно судить по тому, что они разумеют под народною русскою партиею, или по забавным мнениям, иногда наивно высказываемым ими, что сербы внесут в Россию чистыя понятия о свободе. Ценя единоплеменность, они, разумеется, как и подобает современным [697] либералам, нимало не уважают начала единоверия. Иные из них даже любят доказывать, что сербский народ вовсе не благочестив, между тем, как у него имя серб, подобно имени русскаго человека у народа русскаго, неразрывно связано с понятием православнаго, так что всякий природный серб, если он католик, уже сербом не называется, а шокцем или буневцем, а напротив всякой православный, без различия народности, есть уже серб. Так мне самому не раз случалось слышать следующее наивное замечание от простых сербов, когда я говорил им, что я русский: «Руси тако су Срби». Один крестьянский мальчик внутри Сербии в разговоре со мною спросил меня даже: «Кажи мени, jecy ли Енглези срби или шваби». Сказанное мною об обращении простых сербов с русскими еще более применяется к княжеству, где народ любит русских, не только как таких же сербов (то есть православных), как и он сам, но и как народ, помогавший ему в освобождении от турецкаго ига, и, следовательно, не обманувший его давнишних ожиданий, так превосходно выраженных в простой сербской песне, которую я напомню читателям, чтобы они могли сами видеть всю ненародность воззрений на Россию, как образованных сербов дипломатов и бонапартистов, так и молодых радикалов. Песня разсказывает, что турецкий царь Муезит получил однажды из Москвы пространной грамоту и драгоценные подарки, которыми царь был очень доволен и перед всеми похвалялся. Одно его занимало, как бы достойно отдарить великаго царя московскаго. У всех, приходивших к нему, спрашивал он, что бы послать в землю московскую. Пришел к нему Соколович-паша и советует лучше всего для этого обратиться к старцу патриарху. Тот сказал ему: «Султан-царь, яркое солнце. Я нe твоей науки, ибо тебя и Бог научил. У тебя, царь, в твоем царстве есть дары за отдаренье, которые тебе непотребны, а им бы были очень дороги. Пошли посох Неманича Савы, золотой венец царя Константина и одежду святаго Иоанна, крестовое знамя сербскаго князя Лазаря. Это тебе, царь, вовсе не нужно, а им будет очень дорого». Царь послушался патриарха и отдал все эти вещи московским послам. Провожая их, патриарх научил их идти другою дорогою: «за вами будет погоня, чтобы отнять у вас христианския знамения, а я уж погубил свою голову, и тело мое уж погибло, но не погибнет, бог даст, душа моя». Пришел к царю Соколович-паша. Он и стал [698] перед ним похваляться, какие он дары послал в московскую землю, по совету старца патриарха. Отвечал ему паша:

«Как послал ты христианские знаки, зачем уж не послал и ключей от Стамбула? После отдашь их на стыд себе, что тебе и держало царство». Послали погоню за московскими послами, чтоб отнять от них дары и убить их самих, но их не догнали. Старцу патриарху отрубили голову. «В целом нашем народе — говорит Вук Степанович — господствует убеждение, что эти драгоценныя и святыя вещи были у турок, а потом отнесены в Россию». В другой песне разсказывается несколько иначе: госпа Иелисавка, московская царица, написала письмо султану Сулейману о том, что у него хранится ея наследье:

Золотой венец царя Симеона
И одежда святаго Иоанна,
Крестовое знамя царя Константина,
Золотой посох святаго отца Савы,
Острая сабля Сильнаго Стефана
И икона отца Димитрия.

Требуя его себе, она обещала отдарить султана миром на тридцать лет, пшеницею для войска на девять лет, и сверх того соорудить ему золотую мечеть: если же не пришлет ея наследья, то она объявит ему войну. Султан отвечал, что эти вещи не у него, а в Крыму у царя Татарана, который грубо отказал ей. Госпа Иелисавка объявила ему войну, завладела Крымом и своим наследьем.

Эти песни всего лучше рисуют отношения сербскаго народа к России, на которую он, следовательно, глядит вовсе не так, как и на всякую другую сильную державу. По его воззрению, сам патриарх, высший представитель православных, жертвует своею жизнью для того, чтобы вырвать из рук турок лучшия сокровища сербов и отправить их в Россию. То, чем держалось турецкое царство, по воле святителя, отдается Москве. В другой песне сербския христианския святыни называются наследьем, отчевиною (patrimonium) московской царицы. Два указанные нами взгляда, господствующие в некоторой части образованных сербов, так же мало соответствуют народному сербскому воззрению, как и очень сходные с ними взгляды так называемых наших западников, ни мало не согласны с воззрением русскаго народа на наши отношения к соплеменникам и особенно единоверцам. Одни из них полагают, что Россия не должна глядеть на славян иначе, как на всякий другой народ в Европе, что наше духовное [699] общение с ними — пустое требование разгоряченной фантазии и сентиментальнаго направления, что оно не только неполезно нам, но даже и вредно, ибо отклоняет нас от прямых связей с Западом, у котораго есть чему учиться, а славяне — народы порабощенные и слабые — заслуживают только сожаления, а не уважения и не могут возбуждать в нас симпатий более, чем, например, негры и всякий другой несчастный народ. Другие образованные русские признают важность начала национальности, а следовательно и единоплеменности, но отрицают всякое серьезное значение за началом единоверия. Они говорят: наше духовное общение должно быть теснее с западными, чем с восточными славянами: первые образованнее нас, а вторые исполнены различных предразсудков и суеверий, от которых мы начали избавляться только в последние полтора века. Осуждая восточных и восхваляя западных славян и ссылаясь при этом на последние выводы современной науки, наши прогресисты обличают в этом случае полное свое неведение и народов, о которых судят, и науки, на которую опирают свои приговоры, ибо последняя нам доказывает, что восточные славяне, болгары и сербы, хранят в себе гораздо более здоровых стихий и зачатков самостоятельнаго просвещения, чем славяне западные и хорваты, словинцы, чехи, сербо-лужичане и поляки, народный быт которых потерпел сильное искажающее влияние романо-германской стихии, что превосходство западно-славянской образованности перед русской даже чисто с внешней точки зрения подлежит еще сомнению, что даже допустивши это превосходство в некоторых отношениях, надобно признаться, что образованность западно-славянская не отличается самостоятельным характером, достойна нашего изучения скорее в отрицательном смысле, что вообще западные славяне занимательны и дороги России вовсе не цивилизациею, которую мы можем и должны изучать в самом источнике, у самых народов романо-германских. Сходство этих ложных русских воззрений на славян, особенно восточных, с ложными сербскими воззрениями на Россию отнюдь не случайное. Они тесно связаны с столь же ложными мнениями некоторых образованных русских и сербов о гражданском и государственном развитии русскаго и сербскаго народа. Сходство сербов, швабов и паризлиев с русскими западниками происходит от однородности коренных начал русской и сербской народности, отклонение от которых выражается в одинаких, более или менее безобразных явлениях. [700]

Но как, с одной стороны, русский народный организм громаднее сербскаго, то и различныя отправления его достигают таких резких и законченных очертаний, часто таких колоссальных размеров, которые в Сербии, по своей недоразвитости, бывают часто едва заметными, и как с другой стороны в России уже наступила народная реакция против ложнаго направления подражательной образованности и вызвала критику начал западно-европейской, романо-германской и восточно-европейской, греко-славянской образованности, то понятно, почему изучение России, ея литературы в настоящее время особенно необходимо для Сербии, общение которой с Западом с каждым годом становится все теснее и теснее. Если не критическое отношение к Западу имело такия вредныя последствия для России, столь громаднаго организма, то что же оно может произвесть с маленькою Сербиею, которая теперь и без того находится к Западу в отношениях гораздо более невыгодных, чем Россия в ХVIII-м веке. Русский народ вдвинул свою державу в систему больших европейских государств, не только не с помощью Запада, но и против всякаго его желания и ожидания. Он завоевал себе место в мире европейском, вовсе не справляясь, хочет ли его Европа или нет. Сербия должна заискивать себе расположения у Европы, принуждена безпрестанно доказывать Европе, что ея самостоятельность не представляет для нея никакой опасности. В этом заискивании, в этой captationе benevolentiae всегда есть что-то унизительное и тесное для личной и народной самостоятельности. Тут особенно потребно ясное, развитое самосознание, чтобы в излишней угодливости не пожертвовать теми дарами и сокровищами духа, которыя и для честнаго человека и для народов должны быть святынею. Масса даровитаго сербскаго народа на этот счет не допускает никаких сомнений и опасений. Дивным инстинктом он глубоко понял великое различие между свободою духовною и политическою, между внешним и духовным рабством. Это всего лучше доказывается его историей после Косовской битвы 1389-го года и великолепною народною песнью, в которой сербы выразили свое народное воззрение на свою судьбу под игом турецким. Разумею песню: «Пропаст царства сербскога» (Byk. Пjecмe, 2 изд., 2 т., стр. 295). Перед Косовым святитель Илия принес царю Лазарю письмо от Богородицы: «Царь Лазарь, честное колено! Какое хочешь избрать себе царство? Хочешь ли царство небесное, или хочешь царство земное? Если хочешь царство земное, седлай коня, подвяжи колена, вооружитесь витязи саблями и [701] нападайте на турок, все погибнет турецкое войско. Если ж хочешь небеснаго царства, то сооруди на Косове церковь, не клади ей основание из мрамора, но из чистаго шелка и багряницы, потом причести и устрой войско — все твое погибнет войско, и ты князь с ним погибнешь». Царь Лазарь, подумавши, предпочел себе и сербам небесное царство:

Земалско je за малено царство,
А небеско у век и до река.

Эта песня внушена не пустым народным самолюбием, желавшим оправдать гибель и падение Сербии, а удивительно глубоким пониманием исторической истины. В самом деле, еслибы сербы изменили православию, перешли в ислам или приняли унию и католицизм, то они, конечно, были бы теперь свободными от турецкаго ига. Компромиссов и сделок с высшими народными началами, с народною святынею не допустит народ сербский, сознательно, и в настоящее время, но ныне он уже выходит из своей непосредственности, в нем образуется общество, которое легко и безсознательно поддается соблазнам западной цивилизации, не разбирая, что в ней для сербов есть пригоднаго, что часто глубоко противно их народным началам. Для образующагося сербскаго общества оттого так важно и необходимо изучение соплеменной и единоверной России, пережившей этот тяжелый период в жизни всякаго народа юнаго и неразвитаго, вступающаго в близкое соприкосновение с старою, развитою цивилизациею, основанною на иных исторических и народных началах, часто не только противоположных, но и низших в некоторых отношениях сравнительно с историческими началами этого юнаго народа. Такое изучение России важно для сербов не только в отрицательном, но и в положительном смысле. По сходству и однородности исторических начал сербскаго и русскаго народа, сравнительное изучение всех аналогических явлений органической, непосредственной и искусственной (культурной) жизни того и другаго представляется теперь делом первой необходимости для сербской образованности. Русский язык, народная словесность, народный быт и русская история должны быть изучаемы сербами в их собственных интересах так же усердно, как и сербский язык, сербская народная словесность, народный быт и история нами, русскими, для успехов нашего народнаго самосознания. Современная русская литература имеет теперь в Сербии нескольких любителей, но нельзя не пожелать, [702] чтобы легкий дилеттантизм, неумеренное поклонение Белинскому и чтение некоторых газет и журналов сменились бы более строгим и основательным знакомством, особенно с русскою ученою литературою и с русскими историческими и народными памятниками. Для этого прежде всего необходимо введение в высших сербских гимназиях и в лицеях преподавание русскаго языка, русской литературы и истории. Пусть сербское правительство и сербы паризлии перестанут на каждом шагу справляться с тем, что станет говорить княгиня Марья Алексевна, спрашивать, что подумает Европа или Франция или что скажет на это французский консул. Пора им наконец убедиться, что они не только роняют себя, но и оскорбляют народ, котораго представляют, боясь западных упреков и выговоров за сочувствие к России. Пора же им самим понять и смело выказать Европе, что это сочувствие может быть истреблено в сербах только тогда, когда Россия перестанет быть русскою, а сербы сербами. Да не думают они также, что в этом введении в Сербии преподавания русскаго языка, литературы и истории, сербская автономия или независимость потерпит какое нибудь унижение — напротив, чем долее откладывается эта мера, тем более нынешняя солидарность сербов с русскими переходить будет в настоящую зависимость, ибо у нас в России, как отчасти известно самим сербам, изучение их народности подвигается очень успешно, а у них нашей еще и не начинаюсь. Эта мера окажет сербам ту огромную услугу, что вопервых нанесет сильный удар всякому дальнейшему распространению у них швабства и паризлийства, а вовторых положит основание чисто народно-сербскому, православно-славянскому просвещению, которое одно может дать Сербии силу не только освободить, но и притянуть к себе как турецких, так и южных славян Австрии, где, как мы видели, интеллигенция сильно пропитана швабским и мадьярским духом.

В. Ламанский.

Комментарии

1. So würde, прибавляет г. Утешенович, das in offener See non allen Stürmen preisgegebenе Staatschiff-Oesterreichs plötzlich im sichern Port u. obendrein d. Ballast zum politischen Gleichgewicht Europas werden.

2. Aktenstücke zur Gesch. d. kroat. slaw. Landtages u. der nationalen Bewegung V. Jahre 1848. Programm zur Konstituirung des österreich. Kaiserst. nach d. Principe der konstit. Freiheit u. der nation. Gleichberechtigung. Изд. Пеяковича. Wien. 1861.

3. Разумеется, народность или национальность не может или не должна иметь никакого влияния на человеческия или гражданския права отдельных лиц в том или другом государстве. Говорим о правах народностей. Так абстрактно говоря, лопари, гольды, тунгузы имеют право на свою народную литературу, на свои университеты, точно такое же, например, как и русские, но в действительности, ходом истории они лишены этого права. Всякия сожаления о такой неравноправности народностей безплодны, даже нелепы, ибо она есть необходимое условие всемирно-историческаго развития. И где остановиться на этих народностях? Почему, например, нужно поддерживать нынешний их вид, а не развивать тот, что был сто, двести, триста лет тому назад, или отчего не стремиться к новым, будущим, видоизменениям? Вы скажете, например, русский народ есть соединение искусственное: есть великоруссы, малоруссы, белоруссы и т. д. Но ведь по этим же причинам можно заметить, что и малоруссы, например, есть искусственное соединение: есть только поляне, древляне, бужане, тиверичи, дулебы и т. д. Почему, например, второе соединение ниже, хуже третьяго, где в имени русскаго народа сливаются великоруссы и малоруссы, как при втором в имени малоруссов сливаются поляне, древляне и т. д?

4. Это наглядно доказывается австрийским каталогом (Оesterreichischer Katalog), например, за 1860-й и 1861-й год: в первом, библиография немецкая занимает 89 страниц, славянская (то есть чешская, польская, словенская, словинская, сербская, хорватская и русинская) — 32 стран., мадьярская — 42 стр., итальянская — 16 стр,; во втором (за 1861-й год): немецкая — 81, славянская — 39, мадьярская — 48, итальянская — 23 страницы. Также и журналистика мадьярская богаче славянской. Всего в Австрии, в 1863-м году, выходило 342 журнала, из них политических: немецких — 73, чешских — 6, польских — 4, сербских — 2, хорв. — 2, словенск. — 1, русск. — 2, словацк. — 1, итальянск. — 13, мадьярских — 16, рум. — 3, греч. — 2, евр. — 3. Всего 127. Неполитич.: немецких 176, чешск. 13, польск. 14, сербск. 7, слов. 4, хорв. 6, словацк. 4, русск. 2, итальянск. 29, мадьярск 57, греч. 1, евр. 2, франц. 1. Всего 215.

5. Prawda. Pismo Czasowe. Berlin. Poruań 1861. № 4 и 5 стр. 246. Автор принадлежит к самым безпристрастным полякам относительно нас русских. Так он строго осуждает Wiadom Polsk. (№ 34, 1860), в которых было сказано, что каждый добрый поляк, без различия политических мнений, всегда на Востоке окажется приятелем Турции из неприязни к Москве. Он даже говорит, что поляки должны допустить патриотизм и в москалях и весьма верно замечает: «мы до тех пор не достигнем полной зрелости, пока выражение приязненных чувств к москалям и похвалы их добрых сторон не будут возбуждать никакого неудовольствия между патриотами» (№ 2). Впрочем, и этот автор ставит в высокую миссию поляков просветить нас русских и окатоличить.

6. По поводу варшавских демонстраций 1861-гo и 1862-го года, автор замечает, что оне sktaniać będą stowiańskil plemiona do uwazania Polski za prawdriwy środek ciężenia Slowianszczyzny (что они склонят славянския племена почитать Польшу за истинный центр тяготения в мире славянском).

7. Этим характером наименее запечатлены словаки и наиболее поляки, которые свою племенную исключительность, особенно в отношении русских, простирают иногда до комической нелепости. Теория Духинскаго о неславянском происхождении великоруссов, принята большинством польскаго общества, вполне также увереннаго, что малорусское и белорусское наречия точно так же польския, как и мазурское или кашубское, что Слово о полку Игореве, летопись Нестора писаны на польском языке и т. д. Неизвестный автор «Wiadomości z Kraju z lat 1861 i 1862. Lipsk. 1863» подает, между прочим, своим землякам благой совет: «сжечь все русския книги, если какия у кого находятся в библиотеке, или продать их в пользу семейств бедной чиншовой шляхты» (spaliç książki Rossyiskie, jeśli jakie są u bibliothece lub też sprzedać takowe na korzyść dzieci ubogiéj szlachty czynszowéj), стр. 183. После того можно ли удивляться героизму Коняша и других иезуитов, хвалившихся количеством сожженных ими чешских гусситских книг и рукописей.