СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Письмо М. Г. Черняева

Пятигорск, 6-го декабря.

В октябрьской книжке «Отечественных Записок», в статье «Внутреннее Обозрение», между прочим, сказано: «Какие злоупотребления делались в Сербии, какие именно злоупотребления совершались в штабе Черняева, а также различными агентами, расходовавшими русские деньги — это останется для нас навсегда покрыто мраком неизвестности, благодаря усердию, с которым русская пресса прикрывала неисчислимые злоупотребления во время сербско-турецкой войны» (стр. 312).

Еслибы обвинения в неисчислимых злоупотреблениях падали на меня, Черняева, лично, то я устранился бы от всякого ответа, считая его еще преждевременным, но так как анонимный автор обвиняет штаб сербской армии, то я не могу пройти молчанием этого голословного обвинения.

Начну с того, что не вся русская печать была поборницей сербско-турецкой войны; газеты «Голос» и «Биржевые Ведомости» относились совсем несочувственно к этой неравной борьбе, и каждый, кто имел сказать что-либо против самой войны и участников ее, находил на страницах этих газет самый радушный прием. Цензура, как говорит сам анонимный автор, не препятствовала говорить правду. Какие же ужасающие злоупотребления были открыты всеми противниками и недовольными участниками сербской войны? Между тем, всякий мелочной недосмотр, всякий ничтожный промах, в военное время неизбежные, были тотчас же подхвачены и, освещенные с враждебной точки зрения, опубликованы.

Под моим начальством в Сербии, от начала войны до заключения перемирия, было русских добровольцев 646 офицеров и 1 806 рядовых (в ибарской и дринской армиях было немного). Все они, по прибытии в Сербию, вышли из под русских законов и сербским подчинены не были. Сербское правительство смотрело на них, как на русских подданных, и действовало на них только через меня. Что же было в моих руках, кроме нравственного убеждения, для управления этою, ничем не сплоченною массою, прибывавшею мелкими частями, во время самого боя, из всех концов России и из всех слоев общества? Но, к чести русских добровольцев, так много позоренных некоторою частью нашей печати, я могу заявить, что все они, от первого до последнего, как воины, исполняли взятый на себя долг до конца безукоризненно и самоотверженно. Ни одного случая неповиновения или неуважения к начальствующим во все время, до моего отъезда из Сербии, не было.

Единственное исключение из всех добровольцев представил собою в этом отношении майор Хвастов. Но и это единственное исключение было уже по окончании войны, в Белграде. Хвастов в военных действиях не участвовал вовсе.

Перед открытием войны штаб составлен был исключительно из сербов, но, с развитием военных действий и прибытием русских, он пополнялся, и в Делиграде состоял из 45 человек сербов и русских наполовину. Несмотря на свою разнородность и на то, что он составлялся, так сказать, на лету, под огнем неприятеля, штаб вполне выполнял свое назначение. Приказания исполнялись быстро и точно. Никогда не приходилось приказывать два раза или замечать, что приказание не исполнено. Этою исполнительностью я был обязан В. В. Комарову и, по отъезде его, А. Д. [91] Дохтурову, а также начальникам главных отраслей управления, избранным исключительно из сербских штаб-офицеров. Без твердой организации штаба и всего командования, борьба сербской милиции была бы немыслима против превосходной в силах турецкой регулярной армии, против той самой армии, предводимой теми же пашами, с которой мы теперь боремся на Дунае уже восьмой месяц. Действительность говорит сама за себя, и обвинения в нераспорядительности Делиградского штаба падают сами собою.

Следовательно, обвинения эти относятся только к мнимой растрате присланных для войны из России денег. Но известно ли обвинителям и анонимному автору «Отечественных Записок», рутинно повторяющему чужия слова, какие суммы, от начала войны до ее окончания, поступили в штаб?

За неимением под рукою точных данных, я могу привести цифру приблизительно, но ошибусь разве в единицах. Всех пожертвований из России поступило в штаб около 250 000 рублей (двести пятьдесят тысяч). Цифру эту тем легче мне припомнить, что из них 200 000 рублей (двести тысяч) прислано было от двух петербургских банков при письмах И. И. Глазунова. Исключив из общей суммы около 20% курсовых и комиссионных расходов, останется 200 000 металлических рублей, бывших в моем распоряжении. За неимением при себе данных об употреблении этих денег, а могу указать только на главные статьи расходов, а именно:

1) Содержание 646 русских офицеров: обер-офицеры получали по 7, штаб-офицеры по 15 червонцев в месяц. Этим содержанием, назначенным первоначально в добавок только к сербскому, офицеры были удовлетворены от штаба по 1 ноября 1876 г. Сербское правительство, уплачивавшее в начале русским офицерам жалованье наравне с своими, впоследствии, при неожиданном наплыве добровольцев, не могло удовлетворить их, о чем и уведомил меня военный министр, спустя некоторое время. Таким образом, русские офицеры должны были довольствоваться одним только добавочным содержанием, выдававшимся из штаба.

2) Содержание 1 806 рядовых добровольцев — по 1 червонцу в месяц.

3) Покупка в Австрии 5 300 шинелей для войск.

4) Покупка 114 лошадей в Румынии.

5) Пособие раненым, а также семействам убитых сербских офицеров.

6) Пособие болгарским и старо-сербским семействам, бежавшим от турок.

7) Пособие некоторым офицерам при возвращении в Россию.

8) Содержание штаба денежное и общий стол.

9) Выдача войскам, сверх положения, винных порций после усиленных переходов, сражений, в ненастное время.

10) Экстра-ординарные расходы корпусных командиров.

11) Потеряно в дороге между Алексинацем и Зайчаром, казначеем штаба, сербским офицером Мостичем, 1 480 червонцев.

За всеми упомянутыми выше расходами, осталось по окончании войны 40 000 (сорок тысяч) металлических рублей.

Упомянутая выше сумма 200 000 металлических рублей поступала частями, по мере пожертвования, неожиданно, и потому многие потребности были удовлетворяемы несвоевременно, что и возбуждало единичные неудовольствия, а самое расходование сумм производилось с рассчетом иметь в запасе деньги, так как нельзя было предугадать ни продолжительности войны, ни количества пожертвований. Этим объясняется и значительный остаток относительно всей суммы.

По смене Мостича, в самом начале войны, за утрату денег, казначеем назначен был сербский штаб-офицер, который вел книги по правилам, установленным для отчетов в Сербии. Все расходы, до самых ничтожных, делались не иначе, как по приказам, за моею подписью. Штаб непосредственно никаких расходов не мог делать от себя.

И так, от начала войны до моего отъезда из Сербии израсходовано было всего сто шестьдесят тысяч металлических рублей.

Одежду и продовольствие сербское правительство отпускало натурой, [92] госпитали содержались правительством, русским Красным Крестом и самими обществами, приславшими их на театр войны. Никаких подрядов и поставок ни мною, ни штабом не утверждалось.

Спрашивается: много ли осталось места для неисчислимых злоупотреблений, в которых противники сербско-турецкой войны и недовольные участники ее обвиняли меня и ничем неповинный штаб, как будто бы мы злоупотребили сочувствием русских людей, помогавших нам в неравной борьбе?

Ровно одиннадцать лет тому назад, по возвращении моем из Туркестана, на меня сыпались также со всех сторон обвинения в растрате казенных сумм; но никто не задал себе вопроса тогда, как и теперь: сколько всего было истрачено денег? Военное министерство назначило для поверки моих счетов одну за другою четыре комиссии, вероятно, стоившие дороже поверяемой суммы ¹.

Что же оказалось после всех этих поверок? Что, перейдя далеко за пределы начертанной мне программы покорением Ташкента, я, сверх первоначальной сметы в двести тысяч рублей, сокращенной мною же до ста пятидесяти тысяч, передержал восемьдесят пять тысяч, оставаясь в крае, вместо шести месяцев, два года.

Находясь тогда в отставке, с 430 рублями годовой пенсии и внимая сыпавшимся на меня обвинениям, я, в оправдание себя, сравнивал стоимость своей экспедиции в Средней Азии и свое нравственное и материальное положение после нее — со стоимостью почти одновременной английской экспедиции в Абиссинию и положением начальствовавшего ею адмирала Непира.

Правда, десять лет спустя после покорения мною Ташкента, именно в начале 1876 года, после появления статей в «Русском Мире» о положении дел в туркестанском генерал-губернаторстве, с меня последовало взыскание через петербургскую полицию около 5 000 рублей, по начету Туркестанской администрации. Я уехал в скором времени в Сербию, не получив на объяснение мое до сих пор ответа. Но если, по требованию туркестанской администрации, наступит ликвидация моего имущества, то обвинители мои по сербской войне убедятся, что благосостояние мое после этой борьбы нисколько не увеличилось.

Теперь, как одиннадцать лет тому назад, следя за событиями из своего уединения в Пятигорске и сравнивая средства, бывшие в моих руках при покорении Ташкента, с теми, которые даны были моему преемнику, а также и те средства, которые были в моем распоряжении во время сербско-турецкой войны, с употребленными доныне на ее продолжение, я терпеливо ожидаю суда истории.

В заключение позволю себе сказать, что, помимо всех причин, вызвавших войну, к результатам, каких мы достигнем, нельзя будет не причислить и того, что, быть может, эта война заставит нас относиться обстоятельнее к делу и личностям; от этого, без сомнения, мы выиграем все вообще, а «Внутреннее Обозрение» «Отечественных Записок» в особенности.

М. Черняев.

Пятигорск.
23-го ноября 1877 года.

Комментарии

1. Первая поверка была сделана на месте, по распоряжению генерал-адъютанта Крыжановского, делопроизводителем оренбургского военно-окружного совета, подполковником Матвеевым; отчет Матвеева был поверен комиссией под председательством начальника артиллерии оренбургского военного округа; этот отчет, в свою очередь, был поверяем комиссией при главном штабе, под председательством полковника Полторацкого. Для поверки Полторацкого назначена была из Петербурга новая комиссия в Ташкент, под председательством полковника Быкова.