СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Путешествие в Черногорию
Соч. Александра Попова. С. Петербург. 1847.

Шесть лет тому назад вышла в свет очень интересная книга «Четыре месяца в Черногории», соч. г. Ковалевского. В предисловии к своему путешествию г. Ковалевский привел слова Гиббона: «Албания, которую можно видеть с берегов Италии, менее извества, чем внутренность Америки». Он был прав, прибавляет автор, особенно применяя слова свои к Черногории, которая и теперь на географических картах носит чуждое ей имя турецкой Албании. Обстоятельство это послужило достаточным поводом для туриста — без претензий — посетить Черногорию и сообщить о ней сведения публике. «Четыре месяца в Черногории» были прочтены с удовольствием: в этой книге, кроме географического и исторического очерка Черногории, заключается много фактов, характеризующих дикий, уединенный и воинственный народ. Рассказ г. Ковалевского жив, прост и увлекателен. Жаль только, что подчас он может раздосадовать читателя неуместным остроумием. Впрочем, это общий недостаток слога тех путешественников, которые разъезжают по белому свету без всякой предварительной идеи об интересе той или другой местности. Для них все равно важно, все равно занимательно, а еще чаще случается так, что они и сами не чувствуют важности описываемых фактов; потому-то и находят они нужным украшать свой рассказ надутым красноречием, сантиментальными или философическими разглагольствованиями, или, наконец, более или менее удачными, но почти всегда неуместными остротами. [99]

Совершенную противоположность такого рода беспечным туристам составляют путешественники-теоретики, приезжающие на место изучения с готовыми взглядами, вырощенными в глуши ученых кабинетов и достигшими последней степени фантастической односторонности на приятельских сходках. Если дагеротипическая непосредственность людей первого рода имеет свои неприятные и смешные стороны, то во сто раз несноснее и смешнее пустозвонное философствование других. Если один раздосадует и рассмешит вас иногда своим чисто механическим восприятием фактов, то что же сказать о другом, который приводит вам факты и подчует вас в тоже время такой теорией, которой самые эти факты совершенно противоречат. В отношении к слогу между этими путешественниками то различие, что непосредственный человек, как мы уже сказали, надоедает вам так называемыми литературными украшениями, а теоретик — туманными фразами и школьными вычурами.

Все это — о путешественниках второго рода — не может не притти в голову при чтении «Путешествия в Черногорию» г-на Александра Попова. Г. Ковалевский издал свое путешествие по причине весьма простой и понятной, именно потому, что этот дикий уголок Европы слишком мало известен остальной Европе. Г. Попов, пожалуй, также может сказать, что он хотел ознакомить нас с неизвестным краем; но он сам же признается в предисловии к своему «Путешествию», что «умысел другой тут был». Но чтоб убедиться в этом, надо пробежать его удивительное предисловие.

«С недавнего времени, — говорит он в самом начале, — пробудился вопрос о Славянах и занимает всю западную (?) Европу»!!!

Что это такое? Какой это вопрос о Славянах? И что это за западная Европа, которая вся занята вопросом — о Славянах. Известно, что западная Европа недавно начала заниматься изучением славянского племени; но чтобы на западе возник какой-нибудь вопрос об этом племени и чтоб этот вопрос получил там всеобщий интерес, — это так ново, так противоречит всем известиям о современных западных вопросах, что нам остается принять слова г. Попова за одну из тех невинных фантазий, которыми, конечно, всякий вправе пополнять свой досуг, но которые нельзя передавать другим, не рискуя услышать то, что говаривали одному веселому герою Мертвых Душ, отходя от него в сторону и махая руками.

Пропускаем всю середину предисловия г. Попова; она не менее любопытна, но не идет к нашему делу. Перейдем к заключению, [100] в котором он опять говорит о «славянском вопросе», как о чем-то совершенно действительном. «Если — говорит он — мы обратим внимание на то, в каком виде признан и понят этот вопрос у нас, то к несчастию (!) должны будем сознаться, что не многие поняли всю его важность и значение, особливо в отношении к нам и еще меньшие выразили свое сознание во всеуслышание. Большая часть так называемого образованного класса равнодушна к этому вопросу, а многие из пишущих прямо враждебны. Без сомнения эта вражда не выражает народного отношения к вопросу и представляет не более как случайное явление, даже не литературное мнение; ибо и литературное мнение должно быть основано на знании дела».

«Причина общего равнодушия — продолжает г. Попов — кажется зависит от того, что мы еще мало знаем прошлую историю и современный быт племен нам однородных».

Прекрасно! Да не значит ли это дуть в тот мыльный пузырь, который сами же вы пустили на воздух! Во-первых, если история и настоящее положение славянского племени вообще еще так мало изучены, как вы утверждаете, то откуда же мог взяться в вопрос о Славянах. Вы скажете, что это относится только к нам, русским, что западная Европа предупредила нас в изучении наших единоплеменников. Да какие же это именно европейские народы так перещеголяли нас в этом деле? Известно, что к нему приступали только немцы и французы; но о первых вы сами говорите не без доказательств, что «славянский вопрос доселе не был понят и оценен германцами» (стр. хvi); что же до последних — на них выдумывать странно: французская литература у нас слишком известна; все знают, что интересоваться изучением Славян во Франции стали очень недавно, да и то не в массе, а в ученом сословии, и что труды французских ученых по этой части еще слишком незначительны для того, чтоб можно было назвать удовлетворительным их изучение славянского племени. Второе, если вы утверждаете, что мы, русские, мало знаем самих себя и своих соплеменников, то зачем же сетуете на равнодушие к вопросу, который может иметь смысл только при условиях совершенно противоположных, зачем вы говорите: «немногие поняли его важность и значение»?

Впрочем, это мимоходом; а дело в том, что из приведенных слов предисловия к «Путешествию в Черногорию» нельзя не догадаться, что за путешественник г. Попов: он ездил в Черногорию, имея в виду подтверждение одной из фантастических теорий или вопросов, и потому-то книга его может служить [101] образцом сочинений туристов-теоретиков. Чтоб доказать справедливость этих слов, мы обратим внимание на две главы из этой книги, самые занимательные и важные по заглавию — именно: История Черногории со времени ее отделения от Сербского Царства и до Владыки Петра I; Юридический быт Черногории, очерк государственного, гражданского и семейного права.

Достоверная история Черногории очень коротка. До завоевания Сербии турками она составляла округ сербского царства, управлявшийся, однакож, собственными князьями. Турецкий султан Амурат покорил Сербию в 1389 году. Черногория не поддалась его власти и сделалась отдельным государством, которым сначала управляли князья, а потом духовные сановники, вследствие завещания князя Георгия Черноевича, передавшего свою власть митрополиту Герману. Постоянные войны с турками поддерживали в черногорцах воинственный дух и младенческую грубость; горы и отчаянная храбрость спасли их независимость; и больше — почти ничего, кроме того, что с начала XVIII столетия Черногория управлялась рядом владык, употреблявших все меры для того, чтоб вывести ее из состояния дикости. Меры эти, однакож, до сих пор остаются почти безуспешными, так что, например, между черногорцами кровавая месть и теперь еще явление самое обыкновенное. Вы скажете, что тут собственно говоря, нет никакой истории, потому что нет никакого развития. И мы согласны с вами: эта история, должно быть, впереди. А знаете ли, к какому средству прибег г. Попов для того, чтоб у него в книге непременно была история Черногории? Он составил ее из переложения народных песень, в которых описываются баснословные подвиги черногорских удальцов в борьбе с могуществом турок. Жаль, что знаменитый романист г. Дюма не знает по-русски: то-то бы покупался он в этом источнике на удивление своей бесчисленной публики.

Но настоящий букет философии и языка г. Попова в главе пятой, носящей заглавие: «Юридический быт Черногории» и проч. Сколько можно понять из книг понятных, это быт патриархальный, родовой, но с начала восемнадцатого столетия в борьбе с государственными началами, которые старались и стараются внести в него заботливые владыки. Но как представлено это у г. Попова? Отвечать на этот вопрос можно только выписками. Послушайте:

«Во время Черноевичей мысль о свободе и независимости Черной горы, не только не вошла в общее сознание, но даже не была в инстинкте народа. Искони привыкла Черногория быть одною из областей покорных Сербскому Царству. Она дралась с Турками, за то, что Турки погубили Царя Лазаря и Сербию и за то, что Турки [102] гнали православную веру. Князь был лицем уважаемым или простым предводителем войска, нисколько не сознавая своего Государственного значения. Потому с одной стороны он ищет опоры и покровительства в других Государствах. Во время Черноевичей и последующее за ним нет данных, из которых можно бы заключить, что Черногория останется и окрепнет, как область не зависимая. Напротив легко ей было подчиниться другому Государству, также как подчинялась она Сербии. Мысль об этой зависимости еще не прошла. С другой стороны положение Черногории, оторванной от Сербии, не приставшей ни к какому другому Государству, требовало развития внутри ее понятий государственных. И они развились и вошли в общее сознание в смысле государственного значения каждого Черногорца, мысль, — которая в последствии перешла в понятие о равенстве в братстве всех Черногорцев. Это, если можно так выразиться, только личное сознание государственных понятий, войдя в семейное устройство Черногорцев, произвело понятие о роде, — родовое устройство. Каждый род получил значение Государства. В чем же могло заключаться общее средоточие Черногории, что соединяло эти роды, эти многочисленные государства в одно целое? Единство происхождения, народность; но это единство было им общим и с другими Сербами, покорными власти Турок и Венециян! Вера; — но и Вера Православная принадлежала всем Сербам; однако у покоренных Сербов Православная вера потеряла свое исключительное значение. В областях Турецких Магометанство, в областях Венецианских Латинство, занимали первое место в общественной жизни. И так не собственно вера, исповедание, но ее значение в общественной жизни, ее так сказать государственная сторона, власть церковная — вот что могло сосредоточивать разрозненные члены Черногории. Прекращение Княжеской власти в Черногории представляет любопытное историческое явление. Последний Черноевичь как бы сознавая, что власть Бана вовсе не может иметь государственного значения в Черногории и быть средоточием общественной жизни — добровольно отказывается от власти и удаляется в Венецию. Вместе с тем, тоже как бы подвигнутый тайным сознанием, что единственно Церковная власть может быть средоточием Черногории, ставит на свое место, по общему согласию народа, Митрополита. Так начинается духовная власть в Черногории, власть Владык».

Что это такое? «Князь был лицем уважаемым — или простым предводителем войска, нисколько не сознавая своего государственного значения». Да как же сознавать в себе то, чего не имеешь? Далее — что такое «личное сознание государственных понятий в народе»? Кажется, это значит «сознание государственных понятий каждым членом общества порознь», что однозначуще с сознанием их и массой народа, если каждый из народа сознает [103] государственные идеи, так и весь народ сознает их. Отчего же результат этого всенародного сознания государственных понятий — родовое устройство! Не будем разбирать далее; оставим в покое и дивное объяснение происхождения духовной власти в Черногории и всю остальную главу: предоставляем это охотникам до философических курьёзностей.

За всем тем справедливость требует сказать, что в книге г. Попова все-таки есть любопытные вещи, именно — черногорские песни, Судебник Владыки Петра и сведения об администрации края. — Остается сожалеть, что фантазия и страсть к философским тонкостям увлекают автора далеко за пределы действительности...