Туземцы южной части Нортонова Залива, большею частию роста среднего, большого, то есть за десять вершков я ни одного не видал. Держат себя прямо, вольно, в движениях быстрее Алеутов, сложением довольно складны, телом смуглы, которое от частого паренья и трения уриной лоснится; окладом лица сходны с северо-азиятскими народами, в особенности с Чукчами и Камчадалами, как то видно из рисунков Крашенинникова и Постельса; у некоторых пожилых выростают довольно [72] густые бороды ⁴⁴; многие носят усы; но по телу безволосы исключая присвоенных природою мест; рты и губы имеют довольно большие, зубы вообще ровные и белые, икры средние, ноги прямые, ступни ног замечательно малые. Мужчины на оконечностях рта под нижнею губою прокалывают отверзтия, в которые вставляют корольки и другие костяные и каменные украшения; носовой хрящ продет у немногих.

У женщин я не видал, чтоб борода была шита, как у туземок Кадьяка и Квихпака. Также весьма не многие носят бисера или стеклярус в носу или под нижнею губой. Рано, чтоб тому можно было полагать влияние Русских, из которых охотники до прекрасного пола мало и обращают на то внимания.

Мужчины вообще все или стригутся, что называется под гребенку, или просто бреют головы. Женщины расчесывают ряд по середине головы и задние волосы вместе с передними заплетая в косы, обвивают вокруг уха. Чтоб косы не распадались, их прикрепляют костяной или китового уса иглой, к вершине которой привязывают небольшие обрезки волка или россомахи. Таким образом меха заменяя пукли, придают отцвет лицу. Женщина и на севере умела найти, чем себя выказать.

Подчиненности, основанной на признанной или присвоенной власти, между туземцами не существует, но некоторые считаются семейства почетными, и если старшина рода почетных, умюалик, опытный торговец, искусный охотник и человек благодетельный для своих собратий, то его при общественных совещаниях предпочтительнее слушают. Не на всяком жилье туземцев находятся такие роды: из приморских на двух, в Паштолике и Кикхтагуке. Труд не по воле им тягостен. При заселении редута Святого Михаила мы зачастую имели нужду или в проводниках или в других каких пособиях. Охотники не выискивались и управляющий принужден был вносить дела в общее собрание стариков, которые обсудя, назначали кого-нибудь из молодых, и тот не смел более отговариваться. [73]

Там, где нет начальников и закона, нет и наказаний. Русские при встречавшихся неприятностях наказывали слегка виновных телесно. Окружавшие туземцы приговаривала: Хорошенько, он стоит того: такой он и есть, не слушается стариков. Следственно, в глазах их побои за проступок не приносят бесчестия роду или семье. Между собой у них не случается ни драк, ни бранных ссор. Бранных слов и не существует в их словаре. Обида платится смертью обидчика или кровью в потомстве, если роды не помирятся каким-либо соглашением.

Характер туземцев ложно оценивается по их первоначальным поступкам с чужестранцами. Добродетели их и пороки ни как не могут быть сравниваемы с пороками и добродетелями просвещенных народов, христиан. Дикарь, как человек сотворенный по образу и подобию Божию — добр; дикарь, как человек падший, зол. Но и добродетели его и злоба младенческие. Кто привязал его к себе ласковым обращением, открыл или показал употребление какой-нибудь вещи, полезной для домашнего быта, согрел, одел, накормил во время, при нужде, того он никогда не забудет, но не рассыплется в благодарностях, не знает приветственных слов, потому что взаимная помощь считается у них делом обыкновенным. Мы некоторым образом сами виноваты, что в настоящее время туземцы народа Канг-юлит кажутся нам своекорыстными и неблагодарными: в первые годы, желая привязать их к себе, мы делали подарки без разбору заслуг, а между тем сами не умели приобресть их уважения. Они очень скоро сметили, что мы не дорожим нашими вещами, и оттого быстро возросла ценность на туземные произведения. Заметя, что Русские не гнушаются их дражайшими половинами и не будучи от природы ревнивы, они тотчас начали извлекать из этого свои выгоды ⁴⁵. Заметя что Русские любят вкусно поесть и красиво одеться, они начали доставлять им рыбу, яица, ягоды, птиц, мясо, всякую одежду и получая за все это плату европейскими товарами, поставили редут в некоторого роду зависимость от себя. Не [74] имея случая испытать их умственных способностей при систематическом учении, надобно отдать справедливость, что они сметливы, переимчивы, положительны в соображениях, зорки и одарены свежею памятью.

Гостеприимством славятся необразованные народы; эта добродетель составляет самую отличительную черту характера народа Канг-юлит. Между ними нет бедных, зажиточные, имущество свое употребляют на пользу общую: делая обороты, получая прибытки, они все честолюбие свое заключают в раздаче собранного на празднествах в честь умерших. Не один, не двое, но целое жило, истратя свои запасы каким бы то ни было образом, на игрушках, вечеринках, продажею, наконец, не успев запасти, переселяется на ближайшее жило, в уверенности, что пока там что есть, с ним поделятся соседи. Отсюда обыкновение приносить небольшие подарки тем, которые посещают их в первый раз.

Народ, имеющий в главе нравственного своего учения помощь ближнему, не завистлив, не жаден к прибытку, не жесток сердцем. И точно, такие качества мы замечаем в общности характера тех племен народа Канг-юлит, которые проживают по южному прибрежью Нортонова Залива, Квихпака и Кускоквима. Составляя небольшие племена, разнящиеся наречием, дух народа боязлив и вследствие этого скрытен и мстителен: не имея смелости стать против врага грудью, тактика их основана на нападении врасплох. Страсти, волнующие туземца этих племен, как бы он ни старался их скрыть, всегда выкажет его лицо и движения, — что одно доказывает его невоинственность.

Туземцы приморья, составляя класс исключительно торговцев, хитрее, оборотливее своих соплеменников, проживающих по Квихпаку, но обоюдные их сношения основаны на честности и нет примеров, чтоб один обманул другого. Между туземцами воровство презрительно, но стянуть что-нибудь у Русского и не быть пойманным, становилось в удальство. Доверчивость также составляет принадлежность их характера. При заселении редута, полагая наши рубахи столь же теплыми как свои парки, они охотно менялись ими с служителями. Отрядные начальники партий, имея при себе часы и компас, выдавали эти инструменты за духов и от туземцев считаемы были за шаманов ⁴⁶. Наконец, беспрекословное принятие [75] християнской религии что же выражает, как не чистоту нравов и народную доверчивость! Мы приняли их от купели и на нашей совести лежит обязанность утвердить их в духе истины.

Несмотря на единоплеменность народа Кан-юлит, занимающего остров Кадьяк, Чугацкий Залив и все прибрежье Берингова Моря и Ледовитого Океана, в домашнем их быту есть весьма много особенного и замечательно то, что племя чем южнее, тем было найдено развращеннее в нравах, искуснее в рукоделиях, приверженнее и совершеннее в идолопоклонстве.

Приморским туземцам не известна полигамия. В этом отношении у них нет ничего подобного ни на кадьякских Ахпучиков, ни на Коекчучей камчадальских. При браках я не заметил, чтоб были какие обряды, условия, купля или сватанье: все зависит от отца и матери, которые из любви к своим детям не согласятся отдать дочери, не узнав о ее склонности. Состояния мужа и жены разделены: чаще, муж без жены не решится ничего продать, особенно из съестных припасов, состоящих вполне в ее ведении. При разводах, которые впрочем весьма редки, дети остаются при матери. С мужчиною, от которого отошли две или три жены, не согласится жить четвертая: такой находится в посмеянии или презрении за худой нрав или преждевременное истощение. Брак с кровными не в обычае. Хорошие торговцы или ловкие промышленники содержат по две и по три жены, но из них всегда первая считается старшею. Иные мужчины берут себе на воспитание в жены сироток лет с семи; спят с ними, но полное дело любви оставляется до времени, показанного на то природою. Как потребность природы, нарушение целомудрия девушки не [76] вменяется ей в бесчестие, но обыкновенно такое дело оканчивается соединением любящихся. За нарушение супружеского долга, туземцы между собою взыскательны.

Мне не удавалось видеть драк, ссор или браней между мужем и женою: такое обращение считается предосудительным. Говорят, случается, что муж втихомолку щипнет жену; та, если к нему столько привыкла, что не захочет отойти, — смолчит, если вздумает — отойдет, по никогда не покажет или не доверит другой своих размолвок и печалей.

Где и кому не нравится чужое? Так здесь и между Квихпаг-мютами мужчины завлекают чужих жен, но на ином основании: не красота, но досужество женщины считается обаянием. Соблазнитель переманивает чужую жену к себе на то же ложе, но как от такого поступка легко могла бы возгореться вражда, требующая крови, то искони существует обычай надевать при таких случаях на себя и любезную собольи парки. Оставленный муж, догнав беглецов и увидя обеих в собольих парках, убеждается, что похититель столько богат, что в состоянии одевать жену всегда в соболя, и дело остается оконченным без ссоры.

Туземки приморья не плодородны: я не видал ни одной, у которой было бы четверо детей: по большой части один или двое. Причину этого следует приписать сколько образу домашней их жизни, столько и усиленному поклонению богине любви, в первых годах юности. Редкая туземка в двадцать пятя лет не старуха.

Дети воспитываются на совершенной свободе: нет вещи, которую пожелал бы малютка и отец или мать не постарались бы ему доставить. Кормят грудью до трех или четырех лет; с возрастом мальчик обучается стрелять из лука, сначала в куликов, потом в выхухоль и наконец в оленей; приучается ездить в байдарке, делать нарты, ставить сети на макляков и нерп. Девочка плетет из оленьих жил сети, удит рыбу, собирает ягоды, шьет одежду, и помогает матери в хозяйственных работах.

При родинах, при первоначальной стрижке головы мальчику, при дозволении ему надеть впервые лапки — род лыж — или сесть в байдарку; при прокалывании дыр под нижнею губою — лет пятнадцати и шестнадцати, — в обычае, отцу и матери делать на своем жиле различные угощения. По бедности многое проходит и так, но прокалывание губ откладывается иногда до того [77] времени, пока сам молодой человек промыслит что-либо и сделав угощение из собственной добычи, тем докажет, что он точно мужчина. Окончательно мужем признается только тот, кто промыслил несколько волков, поймал столько оленей, что из передних их челюстей имеет пояс для подарка своей невесте; приобрел много белуг, маклаков, выдр, бобров и все это роздал, так, что сам остался в одной худой парке: общее уважение туземцев сопутствует ему на всю жизнь. Совсем тем таких мужей по всему приморью, я знал только одного.

Повивальных бабок заменяет или мать родильницы, или какая-нибудь знающая старуха. Шаманы, находящиеся при родах, дают новорожденному наговоренную ладонку, в которой зашиты или небольшой ремешок или камешек, и такая ладонка считается талисманом благополучия во всю жизнь. Туземец не разлучается с нею и носит на шее или на руке у плеча. Имена дают в честь знаменитых предков родившегося или, как Калмыки, по первому бросившемуся в глаза предмету.

В течении жизни туземец меняет несколько раз свое имя, смотря потому, сколько он сделал больших поминок по умершим: многие с охотой удерживают данные им от русских прозвища. Соседи с редутами все помнят и называют себя именами, полученными при Святом крещении.

Родильница двадцать суток после разрешения своего от бремени не употребляет ни какой свежей пищи, не выходит из бараборы, сидит в углу задом ко входу и не должна оборачиваться; через каждые пять дней обмывается: последнее исполняют и все ее родственники.

Все племена Канг-юлит, боясь заразы, боятся и покойников, но уважают их память. Случается, что безнадежно больного заживо одевают в лучшую одежду и выносят в пустую барабору, где ему приходится голодом расстаться с жизнью. Приморские некоторых покойников жгут, других просто, завернув в травяную рогожу, относят на кладбище и заваливают дровами. Пред могильной кучей ставят оленью голову, втыкают стрелы или кладут сломанную байдарку покойника. Прочие его вещи разбираются жителями на память.

Жена после мужа или мать после сына, и наоборот, обрезывают себе передние волосы. Впрочем, этот обряд исполняется по желанию и другими. В течении двадцати суток [78] близкие родственники покойника питаются кислым или прошлогодним.

Поминки по умершем совершаются каждогодно по три раза: весною, осенью и зимою. Сверх того мужчины во время ежедневного паренья с воем и плачем вспоминают о своих умерших предках и их славных деяниях. Но главное, окончательное поминовение близких родственников, после которого их уже перестают поминать на годичных поминках, делается туземцами лет через десять или пятнадцать, смотря потому, как соберутся с достатком. При таких-то случаях некоторые роздают все свое имение.

Обыкновеннейшие болезни туземцев — вереда, глазная болезнь и сухотка. С заселением Русских между приморскими открылись и первичные степени сифилитической: благодетельно было бы назначать на службу в дальние отделы людей совершенно здоровых. Штурман Васильев замечает, что этот бич народов занесен и к Аглег-мютам. На Кускоквиме и Квихпаке любострастная болезнь доселе не известна. Все недуги пользуют шаманы, или наговорами или травами, я был так счастлив, что в течении двух лет, проведенных мною в походах, куда мы ни приходили не встречали опасно больных. Рассказ толмачей, каким способом шаманы лечат наговорами или колдовством, сюда не вношу, потому что всякое им непонятное обстоятельство они объясняют по своим понятиям, следственно, большею частию ошибочно. Впрочем, несколько слов о лечении шаманством помещены в материялах о туземцах Квихпака и Кускоквима.

Русские промышленики переняли у туземцев и от ревматизма и грудных болей пользуются с успехом, принимая настоенную на воде или роме бобровую струю, но я видел одного из них, который так неосторожно ею пользовался, что получил желтуху. Уверяют, будто тертый высушенный penis бобра прекращает гоноррею.

У приморцев накалывание больного места столь же употребительно, как у Алеутов и Кадьякцев. Васильев пишет, что к отмороженным членам Кускоквимцы прикладывают свежее сорочье мясо; порезы обсыпают жженой шерстью, — не упоминает какого зверя. Калом выдры лечатся от сыпи или коросты. Он также присовокупляет, что у одного из его гребцов, во время плавания по Кускоквиму распухли яичники до такой степени, что отчаялись за жизнь человека. Шаман за три листа табаку [79] возвратил больному здоровье, наколов и высосав из больного места, при глазах Васильева, какую-то тягучую жидкость.

Одежда приморских туземцев состоит из звериных шкур, в особенности из оленьих. Собольи, выхухольи и еврашчьи парки получаются с Квихпака. Норка по редкости употребляется на перчатки и женские парадные штаны. Покрой парок сходен с камчатскими и ижигинскими кухлянками, только не столь просторны и у приморских Американцев рукава шьются узкие, а сама парка не ниже колен. Мужская имеет круглый подол; женская по бокам с выемками, так, что по произволу женщины бывает видна вся нога, единственная красота, которую она может выставить без опасения раскрыть или заморозить. Мужчины носят одни штаны, всегда шерстью вниз; женщины двое, одни короткие якутские, то есть выше колен шерстью вниз, другие длинные шерстью наружу. Как мужские так и женские ошкуров не имеют и штаны на пояснице затягиваются ремнем. Зимние торбасы или сапоги шьются из оленьих лап или камасов, длиною до половины икры: голенища нарядных торбасов ставятся из россомахи и сверху отарачиваются в узор выдрой и белой оленьей шкурой. Летние торбасы шьются из нерпичьих и маклячьих горл до колен и выше. Подошвы вообще подшиваются из маклячьих лавтаков и собираются на передке и пятке так правильно, что это принесло бы честь любому сапожнику. Зимние парки обыкновенно шьются с башлыком или кулем, который заменяет шапку. Подол, обшлага и куль обвиваются волком. Такая опушка на парку из хребта лучшего выходного волка, ценится в два и три бобра. Лучшие парки, как по достоинству шкур, так и по красоте узоров, получаются от Малейг-мютов: те, имея возможность доставать от Чукчей шкуры домашних оленей ⁴⁷, отделывают одежду с большим вкусом. Женщина в чукотских шитых торбасах, белых из домашнего оленя штанах, малейгмютской парке, узор которой весьма сходен с латами древних рыцарей, и в свежем туземном головном уборе, в покажется отвратительною и глазу ко всему приглядевшегося Европейца. Портит одно: поясом из оленьих челюстей они подвязываются несравненно ниже, нежели показал граф Нулин Наталье Павловне. Рукавицы редко употребляются туземцами, разве в большие холода; перчатки [80] шьются довольно правильно из оленьих и вороньих шкур и оторачиваются выдрой, волком или россомахой.

Выхухоль, соболь, норка, лебедь и прочие небольшие шкуры выделываются женщинами, которые просто-напросто высасывают приставший к мездре жир. Такая работа в голодное время заменяет им пищу. Оленьи шкуры приготовляются мужчинами по камчадальскому способу, то есть намазывая квашеной икрой и выминая перед огнем руками: крашенье вообще не в употреблении.

Море и тундра составляют постоянное богатство туземцев Нортонова Залива. Вот что придумал питомец севера, для удовлетворения своих нужд, прихотей и вкуса: зимою, когда волк становится выходным и глубокие не слегшиеся снега не дозволяют ему гонятся с успехом за оленями, он приближается к жилам и для своего пропитания высматривает собак. Туземец, считая собаку членом своего семейства и высоко уважая волчий мех, берет несколько тонких, плоских китового уса прутиков, около двух футов длиною, заостряет их концы, свивает оборота в три и обмотав маклячьим жиром, бросает в разных местах близ своего жилища. Волк падок на жир: с голоду глотает два, три комка целиком: жир варится скоро, ус выпрямляясь колет его желудок и приводит к верной смерти. Наутро охотник по следам доходит до пропавшего зверя.

Оленей промышляют или петлями, или из лука, или наконец, как сказано мною выше, добывают выпоротков, гоняя стада маток собаками. Петлями ловят следующим образом: заметя в падях тропу, по которой олени ходят пить к ручью, или нарочно для того, прорубая узкую просеку в густом кустарнике, на ближайшие ветви настораживают ременные петли, другие концы которых привязывают к самым деревьям; при проходе табуна чем бы олень ни задел, петля затягивается. Таким образом случается, что один промышленик добывает в ночь два и три десятка оленей. Стреляное, удавленное, падаль, во всем этом туземец видит только пищу. Голод не разборчив. Не однажды и нам случалось отнимать у волка зарезанного им оленя. Совсем тем туземцы племени Канг-юлит не всеедящие, — эпитет, справедливо приданный Алеутам. Охота за оленями с луком и стрелами требует особой ловкости и искусства. Как олень раненный не по месту [81] несет много не только стрел, но и пуль, то такие оленные промышленики особенно уважаются туземцами.

Нет ничего утомительнее в оленьей охоте, как отыскивать его след, и нет приятнее как скрадывать его: забываешь жестокость стужи и неотвязчивость комаров. Олень лениво переступает, оглядывается, щиплет мох там и сям, лежите не шевелясь, олень ест прилежно, ползите, но всегда с подветра. Табун в ходу, бегите к нему смело; табун встал, будьте как вкопанные, имея ружье у ноги: вас легко сочтут за вонь или кокору. Скрали в меру, выпалили, повалили или нет — не ваше дело: патрон в дуло, будьте готовы: табун сделав круг и желая рассмотреть, часто набегает на человека, опять выстрел и случалось из десятка перепятнать или повалить на половину прежде нежели остальные пойдут на утек. Олень дикует, говорят русские промышленная, когда тот начинает бегать кругом.

Промысел рыбы производится сетками и на уду. Макляков ⁴⁸ и тюленей добывают тремя способами: во-первых, из лука стрелой, это охота удалых промышлеников; во-вторых, ременными сетями, которые ставят у берегов точно так же как и на рыбу. Главнейший промысел сетями производится весною и осенью, то есть в то время, когда тюлени, гоняясь за вахней и сельдями, подходят близко к берегам; и в-третьих макляков вышедших на лед колят стрелами. Чтоб скрыть себя вернее от зверя, туземцы близ их продушин громоздят кучи льду и сами одеваются или в белые оленьи парки или в нарочно для этой охоты покупаемые полотняные рубахи.

В сонных макляков и белуг смельчаки кидают стрелки с маутами. Но главнейший белужий промысел производится отгонами в Паштоле. В половине июля в паштолике собираются все приморцы южной части Нортонова Залива. Выбрав тихий день на приливе, выезжают в море, в закрой берега, байдарок до ста и более. Белуги с июля месяца с своими маленькими идя вслед за рыбой, появляются во множестве перед устьями Квихпака. Во все время своего следования вперед, туземцы сохраняют совершенную тишину и молчание, но отъехав на определенное расстояние, по знаку одного из избранных стариков подымают всевозможный шум: бьют в бубны, [82] колотят веслами по байдаркам, не кричат, а ревут и тихо, осмотрительно, при начале отлива, подаются к берегу, стадо белуг, оставленные в покое при проезде в море, как бы оцепленные шумом, спешат к берегу, отмелому на значительное расстояние; вода сбывает; сначала животное перестает нырять, потом выказывает хребет, вслед затем лишается способности двигаться; наконец вовсе обсыхает. В хороший год более ста штук белуг приходит к рукам охотников за один выезд. Во время этого промысла остающиеся на берегу от мала до велика стараются также сохранить возможнейшую тишину. Собак отводят далее внутрь материка.

Несмотря, что туземцы приморья оставили многие свои суеверия и во многом обрусели, колоть белуг еще не решились железом. Металл этот считается нечистым, потому что идет от Русских.

Если не во время погромки удастся кому бросить в белугу стрелку и это случится в виду жила, то все жители обязаны ему помогать. Первый подъехавший на помощь получает правую лопатку, второй левую, третий и четвертый бока с задними ластами, прочие ничего. Промышленику остается голова, хвост и пузырь.

Как в белуге жир, мясо и кожа, по достоинству своему, считаются лучшими для пищи, так макляк важен по пользе, которую доставляет туземцам в их домашнем быту: байдары, байдарки, чавычьи и маклячьи сети, оленьи петли, подошвы, — вот предметы, на которые идут шкуры этого земноводного. Способ их приготовления следующий: сырую шкуру макляка намазывают по шерсти квашеной икрой и, завернув, оставляют суток на трое и более в теплом месте, для того чтобы шерсть отопрела; потом, обмыв икру, шкуру растягивают на палки, вывешивают на воздух и смачивают кислой уриной до тех пор, пока шкура не пропитается насквозь, что примечается по ее прозрачному красноватому цвету.

Жир от шкур морских зверей обрезывается пеколкою, обточенным куском листового железа, всаженным в деревянную ручку. Сталь для этого дела не годится, — скользит или зарезывает мездру.

На морские промыслы старики выезжают как Алеуты, в деревяных шапках, украшенных резьбою из моржовой кости, корольками, стеклярусом и прочим. Форма шапок одинакова с употребляемыми на острове Кадьяке. [83]

Жиры вытапливаются туземцами в железных котлах и наливаются в маклячьи и тюленьи кожи, которые нарочно для того снимаются, так, чтоб сохраняли свой натуральный вид. Белужий редко топится, но вместе со шкурою, которая считается лакомым куском, режется на полоски и набивается в пузыри.

Туземцы Нортонова Залива имеют летние жилища особо от зимних; постройка и устройство как тех так и других следующая: на избранном для зимника месте вынимается земля на аршин и более; по углам ставятся приличной толщины столбы от одного с половиной до двух сажен высоты; стены набираются из колотых плах, которые также ставятся стоймя и вровень с угловыми столбами; сверху, в расстоянии сажени и более от углов, смотря по величине зимника, накатываются на стены толстые бревна, которые составляют первый венец горизонтальных стропил; сверху их врубается второй венец параллельно стенам жилища, но несколько отступя от них внутрь; далее опять венец параллельный первому, но также несколько отступя внутрь. Таким образом пирамидально возводится вся крыша: В отверзтие оставшееся на середине вставляется особый небольшой люк или рама, которая обтягивается кишками морских животных и заменяет окно. Стропила снаружи обставляются досками или карбасником, потом все строение засыпается землею так, что издали зимники туземцев представляются путнику в виде небольших холмов. Для входа в зимники выкапывается в земле узкий и низкий корридор, сажени в полторы или две длиною. Корридоры, или, вернее, сени, обставляются тыном и также обваливаются землею. Проход в зимник через такие сени не иначе возможен, как ползком по нечистоте, невообразимой для просвещенного человека и невыразимый словами: тут собачий кал, замерзшая человеческая урина, пепел, кости, шерсть и прочее, и прочее, и прочее.

Внутреннее расположение зимников очень просто и одинаково у всех туземцев. Выползя из сеней через продолговатую дыру, завешанную куском медвежьей или какой другой шкуры, если поторопишься, попадешь на огнище, — квадратную яму, находящуюся прямо против светлого люка. Остальное пространство застилается досками, составляющими пол. По обеим сторонам от входа в полутора футах от полу, во всю длину зимника настланы нары, не шире четырех футов. Это столы, [84] диваны, кровати туземцев. Травяные рогожи или церелы, развешенные поперег нар, указывают на отделения семейств одного от другого. В передней стороне, на полках и под ними, сохраняются пузыри с жиром, котлы, кондаки, калуги и всякий домашний скарб. Несколько дыр в подовых досках перед нарами, означают места сошек, на которые ставятся жирники.

Летники строятся прямо на почве. Наружная их форма сходна с нашей деревянной избой, то есть передняя и задняя стены сведены к вершине углом; бока крыши застилаются сплошным карбасником и засыпаются землею. В летниках огня не разводят и потому они сверху не имеют окон, свет самопроизвольно входит через щели и дверь, — элиптическое отверзтие, делаемое на передней стороне жилища. Чтоб знать, что делается в окружности или не быть захвачену врасплох, с передней и боковых сторон прорезывают небольшие окна, затыкаемые или лоскутом шкуры или задвигаемые ставеньками. Полов в летниках не настилают. Остальное внутреннее расположение одинаково с зимними жилищами. Пространнее трех сажен в квадрате ни зимних, ни летних жилищ у туземцев прибрежья мне не удавалось видеть.

Кладовые или кормовые бараборы всех племен народа Канг-юлит утверждают на четырех столбах, футах в десяти от поверхности земли, в предохранение от лисиц, волков, мышей и собак. Передняя стена кладовой разбирается по надобности, и потому доски этой стороны ставятся стоймя. Обшивка остальных стен набирается лежачими плахами. Плоский потолок, засыпанный землею, заменяет крышу. Длина и ширина кладовых не бывает более осьми футов, вышина пяти футов. Отверзтие, заменяющее дверь, заставляется особой доской или закладывается поленьями. Отправляясь с жила, туземцы складывают в кладовые все свои пожитки и нет примеров чтоб кто другой чем-нибудь воспользовался.

На каждом туземном жилье есть общественное здание, известное нам по кадьякскому произношению под названием кажима. Кажимы строются сходно с зимниками, но в больших размерах: иные по десяти сажень в квадрате и четыре или пять высоты; вместо нар и полок, по всем их сторонам протягиваются лавки и в некоторых кажимах на Квихпаке и Кускоквиме в два и три яруса; сверх обыкновенного хода из сеней таких же узких и низких как у зимников, в [85] кажимах устраивается особый, из подпола через яму огнища, которая бывает до четырех футов глубиною. Кажимы свидетельствуют давнее заселение туземцев этого края: плахи лавок, часто слишком два с половиною фута шириною едва заметно, что были колоты и обтесаны каменными топорами так они слажены и вылощены несколькими поколениями жителей.

В кажимах мужчины производят все свои домашние работы: выделывают шкуры, плетут морды, связывают нарты; в кажимах производятся и решаются все совещательные дела жителей; кажим заменяет гостиную при приеме гостей, столовую при угощении их, залу при общественных игрищах, спальни вообще всего мужеского народонаселения, исключая младенцев, наконец бани, которые составляют одно из первейших наслаждений всего племени народа Канг-юлит.

Ни один из путешественников не упоминает, чтоб пища усвоенная туземцами вредила бы их здоровью: так все племена приполюсных стран в главе своей кухни помещают жиры морских животных, которыми, сверх отдельного употребления, приправляют все свои кушанья. Росс, в четырехлетнее свое пребывание между льдами опытом убедился в греющем свойстве жиров. Я не могу сказать о себе, чтоб нужда заставляла прибегать к этого роду пище, но все Русские, служащие в севернейших наших заселениях Америки, удостоверяют, что жир не только греет, но употребленный в толкуше освежает силы: «Как чарка рому, только в голову не бросается», говорил мне один из числа команды экспедиции, который долго крепился, не желая опоганиться туземной пищей, но наконец принужден был уступить времени и привычке. В самом деле, откуда войти простуде к человеку, у которого все поры замазаны маслом, или, как у приморца Северной Америки, залиты жиром и сверх того продублены уриной. В хорошую погоду, то есть при безветрии и морозе до 20° Р., сколько раз и мне удавалось видеть, как до меня другим путешественникам, что туземцы спят мертвым сном, а на обнаженной их спине налегло инею на пол-пальца.

Кухня туземцев не разнообразна. Сырого, исключая мороженной нельмы и другой белой рыбы, они ничего не употребляют и то всегда с юколой; — мясной отвар или рыбную уху своего приготовления отдают собакам; нашу щербу, приготовленную [86] с зеленью и солью, весьма любят. Вообще мяса варят мало; как Камчадалы в Тунгусы любят варить оленину в его желудке не вычищая кал; от такого приготовления мясо не разваривается, становится терпче и сочнее; толкуши любимое свое кушанье, сбивают из различных жиров, оленьего сала или крови, с приправой снегу, свежей рыбы, кореньев в ягод.

Квашеная рыба и икра составляют непременную потребность зимних туземных запасов; первая запасается в ямах, вторая в берестянных коробах. Замечательно, что кислая двухгодовая рыба несравненно сноснее однолетней, можно сказать, выкиснув, она становится крепче и несколько теряет свой едкий запах. В числе лакомых туземных блюд, не последнее место занимают кислые головки рыб лососиного роду, наиболее чавычи и молодая откормленная собака. Мясо или рыбу люди походные или те, которым вздумается есть не в урочное время, жарят на палках.

Степень чистоты приготовления пищи туземцами можно выразить словами Крашенинникова о Каряках: «Котлы и лотки у них, вместо мытья, собаки лижут. Бабы и собак бьют уполовником и в котле мешают». Впрочем опрятность здесь понимают: посуду и руки женщина перед стряпаньем моет в квашеной человеческой урине, потом обливает водою или обтирает снегом. Мы не научили их приготовлять и употреблять мыло и потому не можем осуждать, что от грязи они очищаются по-своему.

Приморцы кухонную посуду, состоящую в медных и железных котлах, кружках, ковшах и прочая, ввели у себя во всеобщее употребление со времени основания михайловского редута, до того лепили горшки, как то и теперь ведется на Квихпаке и Кускоквиме. Деревянную посуду, состоящую в различной величине и формах чаш и лотков, получают от низовых Квихпак-мютов, потому что по непрочности выкидного лесу, пропитанного морскою солью, сами этим производством заняться не могут.

Все племена народа Канг-юлит едят весьма умеренно. Между ними не ведется обычая хвастаться обжорством, как о том упоминает Давыдов в своих заметках о Кадьяках.

Поутру мужу, отцу или брату жена или кто другой из родственников, а за неимением их, какая-нибудь старуха, приносит в кажим по кандаку холодной воды, которая заменяет [87] чай; затем на лотках подается каждому особо по куску юколы и мороженной или вареной рыбы весом всего не более полутора фунта. Позавтракав, мужчины отправляются по своим делам и пред закатом, после бани, таким же порядком получают обед, в количестве несколько большем, потому что сверх означенного, прибавляется или горсть толкушки или кусок квашеной рыбы или икры. Мужчины едят сидя на лавках, а женщины, чтобы не смотреть в глаза, садятся на пол задом к тому, которому принесена пища. Гости получают от жен и дочерей тех, к которым приехали. Таково обыкновение их обедов, впрочем многие из мужчин на вечерний обед уходят к себе на дом. Женщины и дети вообще обедают в своих зимниках.

Байдарка и собака, вот средства употребляемые туземцами при переездах. Не имея надобности пускаться далеко в море за добычей, они не искусные ездоки в байдарках, морские качества которых несравненно ниже алеутских: байдарка жителей устьев Квихпака и Кускоквима остойчива, вместительна, но тяжела на ходу; напротив, их байдары и особенно Малейг-мютов, совершающих нередко переезды из Нортонова Залива к Беринговому Проливу и островам Азияку и Укивоку, отличаются длиною и качеством скорого ходу. Мне удалось видеть одну такую байдару в пятьдесят два фута длиною, с двумя мачтами и фалшбортами, которые опускаются или подымаются, смотря по надобности: на большом волнении к обоим бортам байдары привязываются надутые маклячьи пузыри, которые предохраняют ее от валкости.

Искусство езды на собаках у северо-американских племен — в младенчестве: они не имеют ни передовых собак ни приученых свор и сами никогда не сидят на нартах. У приморцев собаки припрягаются к копыльям; мужчина идет впереди в лямке, женщина помогает, толкая нарту сзади, дети лет с семи следуют за нартою в лапках; совершая свои переходы по убитой ветром тундре или по льду. Для легкости, полозья подшиваются моржовыми или мамонтовыми костями. Общее устройство нарт подробно описано Крашенинниковым и Ф. П. фон-Врангелем, но в частности есть много особенного: так вместо настоящих прямых копыльев вставляются в полоз кривые, которые приготовляются из кокор. Передние концы полозьев головками прикрепляются к тонким шестам, которые наложены по всей длине нарты и [88] прикреплены к кокорам, чтоб те не раздвигались. Для составления верхней части карты, к промежуток между копыльев вдалбливаются в полоз топкие палочки, соразмерной вышины. Шест, который привязывается к их верхним концам, пригибается и скрепляется и с головками полозьев. К задку нарты приделываются креслы. Баран вовсе не употребителен.

Собачий хомут или алык, употребляемый туземцами приморья, во всем сходствен с описанным Крашенинниковым при объяснении способа езды Камчадалов, то есть состоит из двух петель, которые надеваются на собаку чрез правую или левую лопатки передних ног, наблюдая, чтоб нахвостник, которым собака привязывается к нарте, всегда был между ею и нартою.

Длина нарт приморцев бывает от осьми до двенадцати футов, но у Квихпах-мютов строят нарты слишком за двадцать футов: на них они перевозят свои байдары и байдарки при отправлении на весенние промыслы.

Лапки, — род лыж, но только лыжи делаются из тонкой выгнутой доски, подшитой снизу тюленьей шкурой или камосами, а лапки сгибаются из четырех трехгранных брусков, связанных по парно; передний конец лапок разводится от семи до десяти дюймов шириною и кверху загибается, а задние концы парных брусков связываются вместе без развода и выгиба; к средине лапки вставляются две распорки, расстоянием одна от другой в меру ноги и пространство между ними оплетается оленьими петлями, для надевания на ногу. Из оленьих же петель привязываются путцы. Чтоб след оставляемый на снегу более уминался, остальное пространство лапок переплетается тонкими сеточными маклячьими ремнями. Длина лапок у приморцев не более трех футов, у соплеменных им Кускоквим и Квихпах-мютов от четырех до четырех с половиною футов. Лапки и нартенные полозья выделываются из березового дерева.

Сверх стрел, употребляемых при промысле белуг и макляков, и кидаемых с руки, поморцы имеют особые стрелы для птиц и оленей, которыми стреляют из луков. Птичьи стрелы делаются с тупыми носками различной формы, с целью, если не убить, то оглушить птицу. Наконечник олений бывает из моржевой кости с зазубринами на одной стороне; самое же копьецо вставляется нынче железное, а прежде [89] вставлялось обточенное из аспида. Для легкости полета стрелы, к противному наконечника концу привязываются ястребиные или орлиные перья, которыми очень дорожат туземцы, так, что за пару крыльев и хвост платят по цене двух бобров. Стрелы выделываются наиболее из лиственичного лесу, добываемого с Квихпака или из глубины Нортонова залива. Длина древка близ 2 футов; костяного наконечника — шести и семи дюймов; копьеца — два дюйма. Луки выгибаются из листвяницы или еловой крени. Для большей упругости в сгибы наружной их стороны подвязывают пластинки моржовой кости и перетягивают по длине китовыми кручеными нитками. Тетивы натягивают из круто свитого маклячьего ремня.

Независимо от больших празднеств, принадлежащих к религиозным обрядам, на которые собираются все жители окружных селений, туземцы поморья коротают вечера глубокой осени и начала зимы на так называемых игрушках или вечерниках. Как во всей поднебесной, так и у них, песни, пляски и угощения составляют предмет таких увеселений, но все это в своем роде: здесь не семья семью приглашает к себе на вечернику, но или все народонаселение жила участвует в игрушке, или женщины приглашают мужчин и потчуют их из своих запасов, или те угощают женщин своими. Для разнообразия бывают переряжанья или своего роду маскерады. В таком случае женщины, делая вечернику, являются в мужских парках, усах, с подвязанными под нижнюю губу корольками и пляшут по мужскому; мужчины наоборот представляют женщин.

По разности повода игрушек, и пляски бывают различны, но напев песен, равно как и такт их единственного инструмента, бубна, всегда одинаковы, именно: один удар или возглас, пауза, потом два удара второй сильнее или выразительнее первого, пауза; опять два удара; пауза и так далее, что весьма утомительно для уха.

Песни в общих игрушках поются женщинами и бубенистами, впрочем и некоторые из плясунов им подтягивают, особенно уставщик пляски, который к избранной песне нередко примешивает речитативом свои импровизации. Уставщиками бывают или шаман или уважаемый всеми старик или промышленик.

Все общественные или частные увеселения устроиваются в кажимах. В общих игрушках плясуны, мужчины и [90] женщины, становятся вокруг ямы огнища и под звуки бубен и песен мужчины делают различные телодвижения с припрыгиванием с ноги на ногу, но не переменяя места — искусство плясуна выражается гибкостью и подвижностью мускулов. Женщины, с потупленными и нередко вовсе зажмуренными глазами, тихими, плавными движениями рук представляют кукол или как бы раму движущейся картины, и чем менее плясунья показывает в себе жизни, тем она считается совершеннее в искусстве. В плясках туземцев поморья ничего нет сладострастного.

Толмачи Михайловского редута, отзываясь непонятием слов, не могли мне передать содержания которой либо из туземных песен. И точно необходимы совершенное познание языка и особый дар, чтоб из туземной песни сложить что либо подобное нашей. Они так вытягивают слоги, что при пении слышится только однообразное Ай... аий... Ай... ай... яий, протягиваемые от одного ударения в бубен до другого. Туземцы сказывают, что сами они некоторых своих старинных песен или перенятых от других племен не понимают, и я этому верю; они наиболее усвоивают пляску, то есть телодвижения, для каждой песни особенные, и которые только человеку, не научившему тайны их искусства, могут казаться однообразными.

Русский человек с своими нравами, привычками, верованием, занес на север и русскую песню. Несколько раз мне удавалось слышать молодых туземок, распевающих чисто «Я по сенюшкам гуляла», «В темном лесе», или «В осемьсот третьем году, на Кадьяке острову», песню сложенную промышлениками былых годов, на возврат Баранова из Ситхи. Конечно, они не все понимают, что поют, но тем объясняются их музыкальные наклонности. Некоторые мастерски отпрыгивают и казачка, но так, частно, не в обществе.

Мужской плясовой наряд состоит в узких коротких штанах из шкур белых оленей и чукотских легких узорчатых торбасах; женщины, сверх нарядных своих парок, надевают все кольца, перстни, браслеты и бисера ⁴⁹, так что на щеголихе всех европейских изделий бывает фунтов [91] по пятнадцати и более.

Невзирая ни на какой жар, ни при каких обстоятельствах, ни в кажиме, на у себя в зимнике, я в видал женщин в натуральном костюме. Напротив, мужчины запросто в кажимах, или при плясках, наиболее являются совершенно в природном виде, но соблюдая условное приличие.

Маски или личины ни при частных игрушках, ни в общественных празднествах между туземцами приморья не в употреблении; лица марают графитом или углем только при религиозных игрищах, как о том сказано в своем месте.

Чтоб познакомить читателя с порядком обыкновенных туземных вечеринок, я здесь прилагаю описание двух, мужской и женской, в том виде, как они были записаны мною в дневнике.

Вечерника женская. 11 октября 1842 года на жиле Агаххляк, близ редута Святого Михаила.

Когда мы пришли в кажим, обыкновенным путем из сеней, гости, то есть мужчины и женщины с других жил, находились в сборе. Хозяек не видали ни одной. По трем лавкам, передней и боковым, горело по жирнику. Яма огнища была застлана досками, но в средине оставалось незакрытым небольшое круглое отверзтие, чрез которое надлежало выходить хозяйкам. Пред ним на полу горело еще два жирника. Гости, составляющие хор, под звук двух бубен, пели различные припевы. Двое туземцев содержали порядок, давая размер или такт небольшими палочками, к которым привязаны были волчий хвост и крылья чайки. Так прошло добрых, полчаса. Из припевов толмачи перевели мне, что один из уставщиков подсмеивается над женщинами, сказывая, что видно у них ничего нет, когда они так долго не показываются; [92] другой, напротив, выхвалял досужество своей жены, ожидал с нетерпением ее появления с толкушей из оленьего сала и морошки, которой ему весьма хотелось отведать. Наконец, когда жена его появилась из-под полу в оставленное отверзтие, он с энтузиазмом припевал, что исполняются его ожидания; что вскоре все убедятся в мастерстве его жены. Жена его точно показалась первая, но силясь выказаться более, по причине своей дородности, завязла, — все захохотали, и та со стыдом скрылась и более не показывалась. Вслед за нею явилась другая. Бубны забили сильнее, голоса затянули свое однообразное яй...я...яй, но слова песни были иные: выставясь по пояс, в пантомимах и мимике, легко, понятно, выразительно, она показывала, как сбивала жир, как клала в него различные приправы, потом, подняв над головой кондак с желанным кушаньем, приглашала жестами всех присутствующих приблизиться; продолжая пляску, внятно изображала пышность, сладость толкуши; наконец, деревянной ложкой начала оделять ею всех мужчин, окруживших подполье, кладя прямо на пол, на котором наросло близ 1/4 дюйма грязи; по окончании раздачи, наклонясь вторично, достала чавычью юколу, похвалила ее вкус, запах, свежесть, потом вышла из подполья, подала юколу мне и отошла к прочим женщинам.

Появилась другая, и у этой была толкуша, но с иными приправами; третья имела кандак с брусникой; наконец последняя оделяла табаком; слова в ее песне содержали похвальное слово Русским, что они дают приморским жителям много табаку. Плясунья с большим искусством представляла все степени упоения или, вернее, одурения курящих и нюхающих. По окончании дележа одни принялись за ужин, другие продолжали петь, но собственно вечеринка была окончена. Все женщины хозяйки были в мужских парках.

Вечеринка мужская, 12 октября 1842 года, на том же жиле.

Порядок убранства и освещение кажима было одинаково со вчерашним. Одна из женщин, шаманьша, управляла хором. Некоторые из них в припевах поминали русских своих знакомых, вызывая их делить табак, кольца и прочее со всем тем, между ними, как и везде между женщинами, приметна была разладица: то не так сидят, то бубен бьет не в надлежащую меру. Пред началом игрушки мужчины в подпольи пели хором: «Что ловы, промысла и торговля худые, что делить им нечем, и что разве пляскою они могут [93] потешить своих жен». На это женщины возражали им, «что они заранее знали, что мужья их лентяи, только парятся, да трубки курят, но ни как не ожидали, чтоб они были такие сидни, что и на первую вечеринку не припасли ничего для угощения, что поэтому не лучше ли разойтись всем спать ⁵⁰. — Мужчины отвечали, что отправляются на промыслы, и вслед за ответом появился один из подполья. Мимика туземцами приморья доведена до nec plus ultra. Плясун, одетый в женскую парку, с продетым сквозь носовой хрящ бисером, в пуклях из россомашьего меху, в браслетах, с неподражаемым искусством и комизмом передразнивал женщин, как те сбивают толкушу, как производят различные женские работы и вместе с тем, как развлекаются посторонними предметами. Гостьи шушукались от удовольствия. Наконец тот, сбросив с себя парку и прочие маскерадные украшения, весьма ловко начал представлять, как промышляют макляков и как перевернувшись справляются с опрокинутой байдаркой. Угощение его заключалось в целом вареном макляке. Я на свою долю получил горло. Другие представляли охоту за оленями, птицею и прочим, и делили белужий жир, выделанные маклячьи кишки для камлеек, оленьи жилы, подошвы. Одному молодому сироте совершенно не чем было угощать, он вынес кондак воды, напился и покусился было остатками окатить женщин, но был теми остановлен. Впрочем случается, что ловкие любезники во время дележки из спрятанного пузырка обливают женщин или жиром или жидкостью, которую туземцы употребляют вместо мыла. На такие фарсы никто не сердится.

Так дикарь севера проводит время, ненужное ему для сыскания пищи и одежды. Это же время посвящено ими на выполнение своих религиозных обрядов: человек сотворен с понятием своей духовности. Нет ни одного племени на земном шаре, которое не сознавало бы своего бессмертия. Одни ранее, другие позже узнают божественное откровение. Туземцы приморья признают верховное существо, сотворившее небо и землю и море; сознают бессмертие душ в поминках своих покойников, в громе и других небесных явлениях. Но как просвещенный мир преклоняется перед духом истины, так они [94] почитают духов мироправителей. В каждой стихии, у каждого народа они разумеют особого главного духа. Русские и в мнениях и в путешествиях своих оставили заметки, что Северо-Американцы поклоняются и призывают дьяволов. Дьявол, как дух тьмы, неизвестен язычникам. Не ведая, что внутри нас бывает и ад и царствие Божие, но чувствуя, что человек во всех своих действиях встречает чаще помехи нежели удачу, туземец обращается к духам жизни, или прося их посредства в своих начинаниях и предприятиях, или молит, чтоб те не мешали ему в исполнении предпринятого дела, как бы веруя, что с устранением зла, должно произойти одно доброе, или наконец благодарит их какими-нибудь жертвами, но собственно религии у них не существовало: мы едва им предложили откровение и всеми оно принято в простоте сердца. Невозможно требовать, чтоб дикарь сразу постиг всю высокость почитания истинного Бога; невозможно требовать, чтоб с первой проповедью слова Божия он оставил все свои суеверия, верования, обычаи, несвойственные с духом христианства, но любить Бога и дикарь может. Русь, при Святом Владимире, конечно, не была столь же тверда в вере во Христа, как в 1812 году, когда отцы наши грудью отстаивали престолы Божии и отечество, или когда католичество тяжко налегло на верные православию Малороссию и Белоруссию!...

Вера в Искупителя посеяна между туземцами приморья, ростки взошли, Царь православия дал отдаленнейшим подданным мудрого, неутомимого вертоградаря в лице преосвященнейшего Иннокентия, плод с упованием предоставим самому Дому владыки.

Племена народа Канг-юлит считают посредниками между собою и невидимым миром тунгаков или духовидцев. Но существует ли истинная связь тунгака с бесплотными духами, кто на это может сказать утвердительно: «да» или «нет»? Мне они показались ловкими обманщиками. Сами тунгаки не пользуются особенным уважением, разве который из них с качеством духовидца соединяет способности искусного торговца или хорошего промышленника. Тунгак сверх собственного духа, гения, называемого «ихчингак», переманивает к себе духов иноплеменных. Так, многие из них при заселении русских в Михайловском редуте хвастались своим землякам, что вошли в сношения с духом русских, который с тех пор [95] почитается сильнейшим. Дух жизни, «ильтхлюагун», призывается во всех случаях, а наиболее при лечении: он, по мнению туземцев, является в пяти различных видах, называемых «ньюхта». Бог, Творец, по-приморски «Нунальюхта», по-квихпакски и кускоквимски «Нуналишта», в переводе — Творец мира.

Здесь помещаю празднества, виденные мною у приморских жителей и отправляемые ими ежегодно в честь духов земли и моря и в память умерших своих родственников.

Двадцать второго октября 1842 года, на жиле Агаххляк.

Поутру меня уведомили, что у туземцев будет вечером игрушка, представление дьяволов, как выразился толмач. С закатом солнца мы отправились в кажим. Мужчины только что выпарились и принимались разрисовывать друг у друга на спине различные фигуры. Двум мальчикам, по именам их, намалевали ворона и ястреба. Вместо краски они употребляли толченый уголь, разведенный на квашенной урине. Когда совершенно смерклось, то вымазав себе окончательно лица, послали нас к женщинам в зимники. Минут десять спустя послышались глухой вой, гуканье, мычанье, и вскоре с тяжким храпением ввалились оборотни, поднимая головы, нюхая и фыркая как тюлени. Поистине невозможно было отличить полной человеческой фигуры: иной тащился ногами вперед, другой полз вверх брюхом, голова третьего выказывалась промеж ног следующего: все перевились как груда змей в зимнее время. Лица выражали зверство. Оборотни хватались за все, но более старались тормошить женщин, которым предстояло только одно средство, — откупаться подарками: сидя перед жирниками, они имели при себе кондаки, толкуши, белужьего жиру и других съестных припасов. Каждому подползающему клали в калуги, которые они таскали с собою. Собрав дань, ватага духов поумаялась, развеселилась и начала мазать друг друга posteriorem, полученными кушаньями. Дети и прежде того забыли свои роли и, чтоб скорее воспользоваться лакомой толкушей, подходили прямо к материм и сестрам. Такие проделки производилась в каждом зимнике минут по пятнадцати, потом мужчины возвратились в кажим, вымылись и принялись доедать остатки. Между ними, во время игрушки, находилась девочка лет тринадцати, девственница, которая ради этой причины и была допущена к представлению духа.

Из путешествия Давыдова ⁵¹ мы видим, что он не [96] досмотрел подобного роду представления, бывшего в обычае у Кадьяков. В «Записках об Уналашкинском Отделе» ⁵² описано также одно из игрищ Алеутов, которое производили они до принятия християнства и прозванное от Русских явлением дьяволов или злых духов. Я обращался к туземцам, прося изъяснения виденного мною представления, и получил в ответ: «Почему мы это делаем, сами не знаем: так приняли от стариков. Женщины представляют все наше племя, потому что они родят и мужчин и женщин. Подарки или приношения, которые они делают, это не нам, духам. Мажем posteriorem для того, чтоб показать изобилие кормов, приобретенных нами в прошедшее лето».

Годичные поминки умерших, семнадцатого ноября 1842 года, на жиле Агахляк.

За день до празднества, в ближайших жилах собрались гости, числом до семидесяти человек, исключая детей. В день игрушки справлятели поминок ходили на свое кладбище, подновляли памятники и отнесли туда оленью голову с рогами, несколько крашеных калуг и других вещей в память покойников. Ввечеру, когда мы пришли, кажим был полон народу, во глубокое молчание не нарушалось. По числу поминающих семей, вокруг ямы огнища, на сошках, горело семь жирников. Действие началось тем, что совершавшие поминки, мужчины и женщины, одетые в лучшую свою одежду, принесли вещи, назначенные для раздачи в память своих родственников. Предметы эти состояли в стрелах различных видов; кишечных камлейках, байдарочных лавтаках, веслах и обтяжках, ножах, топориках, кольцах, табаке, церелах и других туземных рукоделиях. Каждый поминающий по очереди выкликал громогласно того, кому предназначена была вещь и подавал ее при общем молчании. По окончании раздачи, празднователи поминок разделились на четыре группы по углам кажима: один из приезжих стариков с женщинами-гостями затянул на особый голос рифмованную песню, нарочно для этого случая составленную шаманьшей, совершающей поминки. Голос песни был заунывный, в бубны не били. Помиватели, не сходя с мест и не приподнимая ног, в тихой, плавной, размеренной пантомимной пляске представляли души своих родственников. Я забыл на ту пору грубые обычаи дикарей, видел в них людей и что-то грустное невольно западало в душу. После [97] пляски, продолжавшейся с четверть часа, поминатели вторично удалились. Еще через четверть часа весь пол кажима заставлен был различными яствами: тут были горы толкуши, целые вареные макляки, ворохи различной юколы, но что особенно обратило мое внимание, это были небольшие калужки с чистой водой и различными кушаньями. Пред некоторыми из поминающих таких калужек было до пятнадцати. Вскоре все объяснилось. Осмотрясь и найдя в числе присутствующих имя одинакое с умершим своим родственником, совершающий поминки подавал ему калужку воды, тот взяв и обмакнув пальцы, три раза стряхивал капли в сторону в щель пола, приговаривая тихо: «Пейте, наши умершие»; потом, когда подавали ему другую калушку с пищей, то взяв по частице от каждого кушанья, также бросал в подполье, с приговором: «Примите, умершие из запасов наших и помогайте нам тайно в следующее лето»; после чего начал есть сам и подчивать других. Оспа обезлюдила край и малые калуги наиболее подаваемы были детям. Умильно было смотреть, с каким попечением одна женщина ухаживала за едва начинающим ходить ребенком. По окончании этой церемонии, началось общее угощение из больших калуг, потом обыкновенная пляска.

Выше мною объяснено, что некоторые при таких поминках раздают все свое имение. Случается, что на подобное празднества приглашают гостя, с самых дальних жил, лишь бы он носил имя поминаемого; одевают его с ног до головы, дарят бобрами, выдрами и всем, что ни есть драгоценнейшего для туземцев.

Празднество в честь морского духа, «югъяк», справляется жителями поморья в течении целого месяца. Приготовление к этому празднеству я видел на жиле Агаххляке, начало в Кикхтагуке, конец в Уналаклике. Здесь представляю свод всей игрушки.

Каждый промышленик в продолжении года из всякого животного, добытого исключительно стрелкою, старается сохранить пузырь: мать с заботливостью прячет все пузыри куличков, мышей и других зверьков, которые застрелены их малолетными детьми. В начале декабря все пузыри надуваются, раскрашиваются различными красками и узорами и вешаются в кажиме. Между ними туземцы размещают резвые фантастические фигуры птиц, зверей и рыб. Фигуры эти, как некоторые автоматы-куклы, поводят глазами, кивают головой, [98] хлопают крыльями и прочая что доказывает способность туземцев к механическим искусствам. Пред ямой огнища ставится кол, обвязанный сухою травою, Cyperoides. Во весь день фигуры не оставляются без движения, а вверху после обычной пляски, один из туземцев берет несколько обвитой около кола травы и дымом ее окуривает пузыри и фигуры, которые после того до следующего утра оставляются в бездействии и самый кол отставляется к стороне. Вечером, в день настоящего празднества, после обыкновенной пляски перед пузырями, они снимаются и несутся мужчинами в нарочно для того приготовленные проруби. Женщины с зажженными лучинами и оглушительным воем им сопутствуют. Перед прорубью привязываются к пузырям камни и по опущении их в воду, туземцы прислушиваются и смотрят, как и с какою скоростью те пойдут ко дну. По пузырькам и кругам на воде замечают об успехах улова морских зверей на следующее лето.

Вот все, что собственно мне удалось заметить из религиозных обрядов туземцев приморья Нортонова Залива. Настоящее поколение не помнит и не имеет преданий, что было их основанием.

Народ, проживающий в патриархальной простоте, не ведающий существительных — господин и слуга, не может считать себя в подчиненности у другого народа, и потому туземцам приморья не приходит в голову обсудить, в зависимости ли они от Русских или нет. С 1844 года, некоторые из молодежи начали наниматься работниками в компанию. Достаточно кроткого, отеческого обращения управляющих редутом, чтоб число таких охотников умножалось. Нравственное влияние укореняется исподоволь. Распространение христианской веры послужить действительнейшим к тому средством.

В проживание мое в Михайловском редуте в 1840 и 1844 годах, я имел свидания с туземцами северного берега Нортонова Залива и проживающими на острове Укивок. Некоторые из них и в том числе Утуктак, толмач экспедиции Кашеварова, посещали прибрежье Ледовитого Моря до Мыса Барро. Сведения, собранные мною о топографии того края, с пользою могут послужить руководством тому, кто первый будет избран для основания сношений наших с племенами, занимающими берега к северу, от последнего нашего заселения в [99] Уналаклике. Не ручаюсь, что с показания туземцев, я окончательно верно поместил места туземных жил, по их географическому положению, но убежден опытом, что путнику весьма важно знать заранее, в каком многолюдстве и при каких пунктах он встретит туземцев: поэтому располагаешь и ходом, и провизиею, и бдительностию. К северу от Коцебу-Зунда я руководствовался картой, составленной туземцем Утуктаком и проверенной Кашеваровым, во время обзора берега Полярного Моря в 1838 году.

По берегам значительного полуострова, образуемого заливами Нортом и Коцебу-Зунда, обитает многочисленное племя народа Канг-юлит, называемое от южных их соплеменников Малейг— или Налейг-мютами, то есть жителями одеяльных юрт. К устройству таких жилищ повело безлесье прибрежья, но внутри полуострова и особенно в южной его стороне, сопредельной Нортонову Заливу, растет крупный еловый лес, береза, тополь, осина и кустарниками ольха, различных видов тальники, рябина и калина. Тонкая листвень, преимущественно употребляемая туземцами на стрелки и дротики, составляет отрасль меновой торговли между южными и северными Малейг-мютами.

Южная сторона полуострова изобильно орошена небольшими речками, при устьях которых расположены туземные жилища. Некоторые из них судоходны для байдары: так по речке Икалихвик туземцы, подымаясь до вершины, перетаскивают свои суда в другую, которая вливается в глубину залива Кадьяк: этот путь они считают кратчайшим и удобнейшим при переходах из залива Головнина к Берингову Проливу; в вершины других речек, как-то: Квыгук’а и Квынхак’а, туземцы ездят на байдарках для охоты за оленями и бобрами. Первые при наступлении осени, возвращаясь от севера в лесистые места, окружающие северо-восточную часть Нортонова Залива, добываются во множестве туземцами на плавежах, посредством нарочно устроиваемых загород, близ мест их переправы. Более нежели тысячью шкурами оленей разных сортов, Малейг-мюты снабжают жителей средины и низовья Квих-пака. Море, с своей стороны, представляет им изобильные заловы морских белуг и моржей, жир и шкуры которых, за излишеством в домашнем употреблении, передаются за пушные промысла Улукаг-мютам и жителям южной части Нортонова Залива, по ценам, которые показаны мною выше. [100]

Малейг-мюты отличаясь от южных своих соплеменников особым наречием, отличны и наружным видом. Охота и торговая деятельность развивают в них телесное сложение и умственные способности, а труд и часто опасности, которым они подвергаются при плаваниях на своих утлых кожанных судах, способствуют к приобретению ловкости, смелости и самоуверенности. Малейг-мюта ниже среднего роста я не видал. Все быстры во взгляде и движениях, сметливы и любознательны.

Против нас Малейг-мюты питают вражду, зато что мы отстранили их от непосредственных сношений с Квихпаком. Но если чрез правильную торговлю дать им средства к удовлетворению своих нужд нашими европейскими произведениями, то можно быть уверену, что в них мы найдем надежнейших помощников при собирании промыслов от туземцев, проживающих к северу от Берингова Пролива. Я очень сожалею, что не мог принять на себя подробного обзору местности, занимаемой этим племенем, когда один из их старшин, в 1842 году, приглашал меня посетить его на жиле Кавьяк, вызываясь быть туда проводником.

Здесь прилагаю, с некоторыми замечаниями, список туземных жил по прибрежью к северу от реки Уналаклик до мыса Барро.

1. Тшахтог-мют, в губе Тшахтоль, милях в десяти к северу от реки Уналаклик. Жило не многолюдное.

2. Нуклит, на северной стороне перешейка небольшого полуострова, которого юго-западный мыс назван Куком мыс Денби. Туземцы обыкновенно перетаскивают свои байдары чрез песчаный перешеек и тем взбегают обхода вокруг утесистого мыса.

3. Тапхамикхуаг-мют, большое жилище на восточной стороне Нортонова Залива, при небольшой вдавшейся к северу-востоку бухте; на день хода от жила Нуклит.

4. Унагтулиг-мють, при речке того же имени, летники предыдущего селения.

5. Квыгукг-мют, при речке того же имени. Многолюднейшее. При осеннем переходе оленей через реку производится главнейший их промысел. В двух днях ходу на нартах от жила Нуклит.

6. Квыг-мют, при горном ручье того же имени. Одиночка.

7. Квынхакг-мют, в самой вершине Нортонова Залива, при речке того же имени, в одном дне хода от жила Квыгукг-мют. Посредством удобного переноса с вершины реки Квынхак на [101] Куалюг, впадающую в Коцебу-Зунде в губу Спафарьева южные Малейг-мюты имеют сообщение с северными. По реке подымаются довольно высоко в на байдарках, и по берегам ставят загороды для ловли оленей.

8. Тубухтулиг-мют «Сиговое». Многолюдное. На западной стороне Нортонова Залива.

9. Атныкг-мют, летник того же жила.

10. Икалихввиг-мют «Рыбное». В глубине Зунда Головнина. Многолюдное, с этого жила отправляются в зимнее время главнейшие караваны пушных промыслов к заливу Кадьяк.

11. Чиниг-мют. При входе в Зунд Головнина, на восточной его стороне. Одиночка туземца Ивана, крещеного в Ново-архангельске, в 1838 году.

12. Кныхтакг-мют «Огневое». На западной стороне того же залива. Летники жила Чиниг-мют.

16. Азачагьяг-мют, близ Толстого Мыса. Многолюдное.

17. Ччитакг-мют. Одиночка от того же жила.

18. Азьяг-мют, на острове того же имени. Многолюдное.

19. Кавьяг-мют «Лисье» в глубине залива Кавьяк. Многолюдное.

20. Укивокг-мют, на острове того же имени. Многолюдное.

21. Ныхтаг-мют, на Мысе Принца Валлийского. Летники последующего жила.

22. Имаклитг-мют, на главном острове Святого Диомида, летники последующего жила.

23. Тапхакг-мют, на средине между Мысом Принца Валлийского и губою Шишмарева. Одно из главнейших жил.

24. Кубок, при речке того же имени. В западной части Коцебу Зунда. Жило не многолюдное.

25. Куалюг-мют. Коцебу-Зунда, в губе Спафарьева, при речке того же имени. Многолюдное. Туземцы этого жила вырезали у К. Бичи, осемь человек гребцов, за что он выместил на соплеменниках их, разорением Кавьяка. Мы убили у них одного старшину, при покушении Азьяг-мютов истребить Михайловский редут, в 1836. Смелости креола Климовского одолжены жизнью людей со шлюпки Российской Американской Компании брига «Полифем», посыланных за водою на устье реки, во время пребывания брига в Коцебу-Зунде, в 1838 году.

26. Каныкг-мют. Многолюдное. По речке того же имени, названной [102] капитаном Бичи, «рекою Букланда», и известной у Инкиликов, проживающих по реке Юнна-ка, под именем Коцохотона.

27. Чиливик, по речке того же имени. Многолюдное. Устье реки, значительной по словам туземцев, означено на карте капитана Бичи, «не исследовано», туземцы реки Юнна-ка называют ее Тынье-ка-хотана, и сказывают, что в вершине ее проживающие им соплеменники передают свои промыслы приморским жителям.

28. Кубок, при речке того же имени, не многолюдное.

29. Кикихтаг-юк. На северной стороне полуострова Хориса. Многолюдное. С туземцами имел сообщение бриг «Полифем», в 1838 году.

30. Кивуалинаг-мют, при речке того же имени, близ мыса Гоп, довольно многолюдное.

31. Ттыкигакг, многолюднейшее, близ мыса Лизбурн.

32. Утукакг-мют при речке того же имени. В широте 70° ⁵³ летники.

33. Каяхшиг викг. Многолюдное, на северной стороне Ледяного Мыса.

34. Кылямигта-гвикг в широте 70°, 33'. Не многолюдное.

35. Куык или Атыныкг, не большое у мыса Бельчер.

36. Какмаликг. У Ледяного Мыса, многолюдное ⁵⁴.

37. Уткеагвик. У мыса Смит многолюдное.

38. Нугум-ют, на восточной стороне мыса Барро.

Комментарии

44. Мне кажутся они потомками выходцев народа, проживающего во внутренности материка: как те, они имеют прямые или горбатые носы, открытый лоб, глазной угол не столь наклонный и глаза более на выкате; но она сухощавее и выше ростов.

45. Из записок об Уналаклинском Отделе и путешествия Давыдова мы видим, что в былые годы жены Алеутов и Кадьякцев содержали по два мужа, из которых второй, побочный, назывался половинщиком. Сомневаюсь, чтоб то было их древнем обыкновением, — разве несоразмерное число мужеского пола относительно женского было в начале основанием такой терпимости.

46. Считая такое обращение с туземцами ошибочвым, я никогда не позволял себе подобного. Показывая часы, компасную стрелку, силу пороха и прочее, я старался, сколько то было возможно, ознакомить туземцев с устройством и употреблением этих предметов, объясняя им, что все это есть дело хитрости человека, и что сами они, если захотят, могут научиться делать то же. Бывали и мне, как прежним путешественникам вопросы. Почему ночью один из нас не спит. Я не пробегал к уловкам и отвечал прямо такими словами: Вы люди добрые, но сами говорите, что часто бываете наущаемы злым духом на худые дела. Что, если мы все уснем, а вас злой дух подучит убить вас? Впоследствии сами вы будете сожалеть, что убили людей, не сделавших вам вреда, а между тем другие Русские станут мстить и у вас будет не спокойно. — Да, так, отвечали бывало туземцы, пожалуйста, держи караульщика: ты и нас сохраняешь от худого дела.

47. Дикий олень одноцветен, напротив, домашние бывают различных шерстей, исключая черного.

48. Крашенинников в описании Камчатки называет этот вид тюленей лахтаками. Шкура макляка по плотности предпочитается даже сиучьей. Маклаки к Алеутским Островах не подходят.

49. При описании туземной одежды, я не поместил европейских нарядов, усвоенных вкусом женщин. Ни что блестящее, но ломкое не прельщает их, может быть и потому, что все такое предлагается им по весьма высокой цене. Увидя, что обрезками меди мы не дорожим, они в первое время по заселении редута, скупали их и нашивали на парки, но вскоре бросили или передали во внутрь материка. Гнутые спиралью металлические ручки к ящикам и комодам, предложенные туземкам вместо браслетов, по неудобности, также потеряли скоро свою цену. В настоящее время в моде, или как выражаются в колониях, в ходу, гладкие браслеты красной меди, весом в 1/4 фунта пара, и то только потому, что соседки Михайловского редута имеют возможность доставать их независимо от мены на пушные промыслы. Из бисеров принимаются поморцами единственно голубого цвета, крупных сортов, который, нанизанный на нитки из оленьих жил, они надевают на шею вместо шарфа.

50. Все такие песни — импровизации; слова дает уставщик, прочие если не поймут начального смыслу, тянут один напев.

51. «Путешествие Хвостова и Давыдова», часть I, стр. 207.

52. «Записка об Уналашкинском Отделе», часть II, стр. 309.

53. От этого жила, для точнейшего их определения я сообразовался с экстрактом журнала господина Кашеварова, помещенным в январской книжке Сына Отечества за 1840 год, и самые названия туземных жилищ оставлены по орфографии так, как были мне переданы Малейг-мютом Утуктаком, находившимся толмачом при его экспедиции. Весьма сожалею, что поздно спохватился собранием переводных значений туземных прозвищ, которые, как видно, часто могут служить к пояснению местности края.

54. Об этом селении господин Кашеваров не упоминает.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие и открытия лейтенанта Л. Загоскина в Русской Америке. Статья первая // Библиотека для чтения, Том 83. 1847

© текст - ??. 1847
© сетевая версия - Thietmar. 2022
© OCR - Иванов А. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Библиотека для чтения. 1847

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info