(Латиноязычные риторики на Беларуси: Полоцкий трактат «О риторическом искусстве...» 1788, 1799 годов издания / Вступ. ст., подгот. текста, пер. и коммент. И. Б. Кравчук; отв. ред. Т. Е. Автухович; ред. пер. В. М. Волощук, М. В. Волощук. Минск: РИВШ, 2006. 368 с. Тираж 100 экз.)

Рецензируемая книга, изданная благодаря финансовой помощи настоятеля Индурского католического монастыря отца Ежи Карпинского в Беларуси, вышла таким крошечным тиражом, что шансов ее появления на прилавках российских книжных магазинов практически нет.

Это первое исследование о риториках на Беларуси. Книга обладает несомненной научной ценностью и представляет интерес для филологов и историков (включая студентов и преподавателей) разных специализаций: латинистов и славистов, историков русской литературы XVIII века и историков книги, историков школьного образования в России и в Европе (иезуитские школы), не говоря уже о специалистах, занимающихся изучением риторики как самостоятельной дисциплины и изучением разных риторических традиций, культурных влияний и т. д. Книга состоит из вступительной статьи, издания латинского трактата «De Arte rethorica libri quinque lectissimis veterum authorum aetatis aureae exemplis illustrati et ad usum candidatorum eloquentiae accomodati» (c. 24-155), вышедшего анонимно в Полоцке в конце XVIII века, его русского перевода (приведем перевод этого длинного, на старинный манер, названия полностью: «О риторическом искусстве в пяти книгах, украшенных избранными примерами античных авторов золотого века и приспособленных для кандидатов красноречия») и Комментариев. В Приложении приводятся сводные риторические таблицы из этого латинского руководства по искусству красноречия и их перевод.

Во вступительной статье «Об этой книге и ее авторе» (с. 4-23) дан краткий очерк того исторического контекста, в котором мог появиться этот памятник дидактической литературы XVIII века на западной окраине Российской империи. Неожиданный всплеск латинской учености в этом регионе, где языком преподавания был польский, объясняется притоком беженцев, монахов Ордена иезуитов, осевших именно в Полоцке, когда в 1773 году «Общество Иисуса» было ликвидировано папской буллой Климента XIV (фактически изгнание иезуитов из Португалии, Франции, Испании и др. стран началось гораздо раньше, в конце 50-х годов XVIII в.). В композиционном отношении статья эта хорошо организована; в ней выделены следующие параграфы: Орден иезуитов, или «Общество Иисуса» (Societas Jesu); Место риторики в системе иезуитского образования; Об авторстве учебника; Риторическое учение в трактатах Д. Деколонии и П. Эстки. Большая часть статьи (с. 8-23) посвящена обсуждению вопроса об авторстве анонимного учебника «De Arte rethorica», дважды изданного в Полоцке (1788, 1799) в типографии, основанной иезуитами — эмигрантами из разных стран Европы, которые нашли убежище в Восточной Белоруссии, ставшей, после раздела Речи Посполитой, частью Российской империи.

Авторство этих полоцких трактатов традиционно приписывается Доменико Деколонии (Domenicus Decolonia, 1658/60 — 1741). Почти никаких биографических сведений о нем не сохранилось; известно только, что он в течение 10 лет преподавал риторику в Лионе и написал несколько руководств, которые многократно издавались и переиздавались. Одна из его риторик, тоже из пяти книг и с очень похожим — на анонимный полоцкий учебник — названием была издана в Вильне в 1796 году. Ирине Богдановне Кравчук, внимательно изучившей все доступные энциклопедии, библиографические своды и указатели, показалось странным, что все риторики Д. Деколонии (в том числе и изданная в Вильне) неизменно выходили под его именем (Auctore Domenico Decolonia), а два близких по времени полоцких издания — анонимно. Поэтому она высказывает предположение, что традиция приписала авторство обсуждаемого учебника лионскому ритору по инерции, и пытается найти подходящую «кандидатуру» среди местных деятелей, проявивших себя на том же поприще — в сфере образования и преподавания риторики, остановив свой выбор на П. Эстке. Для доказательства своей гипотезы И. Б. Кравчук подробно анализирует виленскую риторику Деколонии и полоцкий трактат, выявляя их принципиальные различия. Сопоставление [195] это проведено достаточно корректно, и выдвинутый тезис, в той его части, где отрицается авторство лионского ритора, выглядит вполне убедительным. Что касается предполагаемого автора полоцкой риторики — П. Эстки, то о правомочности этой гипотезы предоставим судить более сведущим в данной области специалистам, ограничившись замечаниями общего характера: его имя все-таки следовало бы привести полностью, а также сказать, известны ли какие-нибудь другие его сочинения, или же предполагается, что анонимный учебник является его единственным произведением. Отметим при этом, что сам «сюжет», конечно, выходит за жанровые рамки предисловия и заслуживает отдельной публикации (скажем, в виде научной статьи).

Латинский текст полоцкой риторики, впервые переиздаваемый гродненской исследовательницей, тщательно подготовлен и хорошо вычитан. Подстрочные примечания к тексту (около 600) дают разночтения между двумя изданиями трактата (в виде отдельных латинских словоформ). Все было бы хорошо, если бы не одно — крайне досадное — упущение. И. Б. Кравчук, кажется, так увлеклась проблемой авторства анонимного латинского трактата, что забыла сказать, риторику какого года издания — 1788 или 1799 — она переиздает, чем мотивирован этот выбор и к чему относятся подстрочные примечания. Судя по тому, что на обложке ее книги воспроизведен переплет «De Arte rhetorica» 1799 года, можно предположить, что текст печатается именно по этому изданию, а в подстрочных примечаниях приводятся разночтения по первому изданию (1788 г.). В предисловии, разумеется, все это надо было обязательно оговорить, посвятив этому один заключительный абзац вступительной статьи: сказать эксплицитно, чем отличается одна редакция от другой, и каковы принципы настоящего издания (что значат, например, подчеркивания и курсив в тексте). Получается, что И. Б. Кравчук проделала большую текстологическую работу, результат которой налицо, но умудрилась не сказать об этом ни одного слова.

Не будем подробно останавливаться на русском переводе. Когда имеешь дело с хорошей работой в целом, то все положительное в ней воспринимаешь как естественное и само собой разумеющееся. ¹ Да, переводчик хорошо владеет языком, с которого переводит (в нашем случае — латинским), умеет передать содержание переводимого текста (риторического трактата) средствами другого языка, знает специальную терминологию и переводит латинские (и греческие) технические термины риторики в соответствии с русской риторической традицией, а те, которые не были охвачены этой традицией, адаптирует к ней, грамотно транскрибируя непривычные термины. Так, например, термин энтимема (это риторическое средство убеждения Аристотель называл также риторическим силлогизмом), которого мы не найдем в словарях лингвистических терминов, ² в полоцком учебнике получает подробное толкование: что такое энтимема; каким образом строится энтимема; каков способ ее разработки; почему ораторы чаще употребляют энтимему, чем силлогизм (с. 222-223). Например, выбранная переводчиком форма полисиндетон («многосоюзие») явно удачнее, чем вариант полисиндет, представленный в «Словаре лингвистических терминов» Ж. Марузо (перевод Н. Д. Андреева). Латинский оригинал показывает колебания анонима в написании этого греческого заимствования (с. 103): polysyntheton (I изд.), polysindeton (II изд.), в то время как правильная латинская транскрипция: polysyndeton (греч. ????????????). Но книга нуждается в серьезной технической редактуре, так как если вам понадобится соотнести русский перевод с оригиналом, то сделать это не так-то просто: сначала вам придется долго листать книгу назад, чтобы определить, в какой главе и в какой книге трактата (а их, как мы знаем, пять, но в оглавлении указаны только страницы латинского текста и русского — без деления на книги и главы) встретился интересующий вас термин, а потом проделать ту же работу в обратном направлении, листая вперед русскую часть, чтобы найти нужную книгу и главу, а в ней соответствующий параграф. Если дойдет дело до второго («исправленного и дополненного») издания «Латиноязычных риторик» (о чем мы скажем отдельно), то было бы неплохо составить двуязычный (русско-латинский) глоссарий риторических терминов, который одновременно был бы и предметным указателем — с отсылкой к соответствующим страницам латинского и русского текста трактата.

Теперь обратимся к комментариям к русскому тексту. В отличие от примечаний к [196] латинскому тексту, здесь они даются не постранично, а в конце (как самостоятельный раздел, обозначенный в Оглавлении «Комментарии» — с. 306-318). Как нетрудно заметить, предметом комментария здесь является уже не язык анонимного полоцкого автора XVIII века (метаязык риторики), а текст «примеров». Именно в цитатах из античных авторов и встречаются все те реалии, имена собственные, административные термины, топонимы и т. п., объяснение которых занимает большую часть комментария. Это кажется вполне закономерным (и предсказуемым), так как ни одно риторическое руководство, не обходится без «примеров», иллюстрирующих каждую риторическую фигуру. Источники цитат в обсуждаемой книге тоже комментируются, но, как правило, не раскрываются. Рассмотрим, как это делается, на конкретном примере. В первой книге трактата (гл. 1. § Определение) полоцкий аноним, желая проиллюстрировать такой прием, как «нагромождение причин», говорит: «Так Сенека в 76 письме показывает, что в человеке наивысшим из всех благ является разум», и далее следует большая цитата из этого письма, выделенная курсивом (с. 165-166). В примечании (38 на с. 307) читаем: «Письма Сенеки — 20 книг ”Писем на моральные темы”, посвященных вопросам практической морали, среди которых подавление аффектов, преодоление страха смерти, похвала воздержанности, нравственное равенство всех людей, утверждение этической идеи бога, вера в предопределение». Все эти сведения были бы уместны, скажем, в комментарии к трактату о воспитании, здесь же они избыточны, а сноску надо было бы дать к цитате с отсылкой к русскому переводу, если таковой имеется, или к латинскому оригиналу, если цитата переведена специально для этого случая. Не увидев сноски в ожидаемом месте (в конце цитаты), читатель к тому же вправе заключить, что эту цитату, как и весь остальной текст, тоже перевела И. Б. Кравчук. Но как выясняется путем несложной проверки, Сенека здесь цитируется в переводе С. А. Ошерова, и это тоже надо было бы указать в комментарии: Сенека. Нравственные письма к Луцилию. LXXVI. 8 (перевод С. А. Ошерова). Канонический русский перевод Сенеки (М.: Наука, 1977. (Серия «Литературные памятники»)) цитируется здесь точно, что само по себе замечательно, ибо свидетельствует о тщательной редакторской подготовке русского перевода (в выходных данных указаны два редактора перевода: В. М. Волощук и М. В. Волощук), ³ но следующий шаг — соотнести русский перевод конкретного примера с комментарием к этому тексту (а не к «Письмам» Сенеки вообще), сделан не был. Сказанное относится ко всем примерам-цитатам, так что и исправлять это упущение придется passim. Если разобраться, то «механизм» этого упущения, в сущности, тот же самый, что и во вступительной статье: проделана большая и кропотливая редакторская работа, цитаты выверены, а последнего, завершающего шага, когда уже все готово и остается только ввести в комментарий ссылку на источник, — опять не сделано.

Отмеченные огрехи и упущения настолько легко устранимы (они не требуют каких-либо дополнительных исследований и разысканий), что не затрагивают главного в этой работе, и мы с полной уверенностью можем сказать, что рецензируемая книга выгодно отличается от многих новейших изданий (в том числе — переводов с комментариями) по целому ряду других (и гораздо более важных) параметров. ⁴

Остается надеяться, что это фактически препринтное издание (что такое 100 экземпляров!) в недалеком будущем будет издано, как теперь говорят, в формате книги и станет доступным российским и зарубежным исследователям.

Комментарии

1. Кстати, это одна из причин, почему положительные рецензии в большинстве своем так и остаются ненаписанными.

2. В русской традиции он широко использовался в 20-е годы в школе М. М. Бахтина в значении «подразумеваемое» (ср. более поздний термин «пресуппозиция»). Так, в статье В. Волошинова «Слово в жизни и слово в поэзии» читаем: «Каждое жизненное высказывание является объективно-социальной энтимемой. Это как бы ”пароль”, который знают только принадлежащие к тому же самому социальному кругу (...) Тот единый кругозор, на который опирается высказывание, может расширяться и в пространстве, и во времени: бывает ”подразумеваемое” семьи, рода, нации, класса, дней, лет и целых эпох» (Звезда. 1926. № 6. С. 251). Краткая статья об энтимеме есть в «Философской энциклопедии» (Т. 5. М., 1970. С. 565) и довольно подробная — в «Логическом словаре-справочнике» Н. И. Кондакова (М., 1975. С. 689-690).

3. Ответственный редактор книги — Т. Е. Автухович; ее собственная монография вышла в том же издательстве, что и рецензируемая книга: Автухович Т. Е. Поэзия риторики. Очерки теоретической и исторической поэтики. Минск: РИВШ, 2005. 204 с.

4. Ср., в частности, нашу рецензию на перевод «Риторики» Бернара Лами (Критическая масса. 2004. № 2. С. 124-128).

Текст воспроизведен по изданию: О рукописной кантате Н. А. Львова 1775 года // Русская литература, № 4. 2006

© текст - Степанова Л. Г. 2006
© сетевая версия - Тhietmar. 2023
© ОCR - Николаева Е. В. 2023
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская литература. 2006

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info