-

ДИССИДЕНТЫ ИЗ БЕРДИЧЕВА

Показательно изменное дело» 1798 года харьковского дворянина Василия Назаровича Каразина. Он доехал с 16-летней беременной женой Домной Ивановной до Ковно, затем бросил ее, поскольку она оказалась обузой для его замысла, и в ночь на 13 августа пытался тайно перейти границу и переправиться через Неман, но был застигнут военным патрулем — рядовыми И. Васильевым и П. Абалмасовым. Сперва перебежчик пытался их подкупить («клал в карман горсть серебряных денег»), но потом стал угрожать оружием и под пистолетом велел вести его к лодке. Однако в завязавшейся рукопашной бравый дворянчик оказался не на высоте. Он пытался стрелять, но пистолет дал осечку: вспыхнул лишь порох на полке. Каразина арестовали. Незадачливый беглец написал Павлу крайне напыщенное письмо, в котором говорил, что «простер я безумную наглость свою до толикой степени, что покусился близ города Ковны ускользнуть от недремлющего ока блюстителей твоих пределов. Посрамительное взятие под стражу есть следствием сего». Причины сей «наглости» он объяснял следующим образом: он молод (25 лет), учился в Петербурге и получил там воспитание, которое «доставило ему самые лестные понятия о чужих землях». Имел страсть к наукам и философской жизни, которая заключалась в чтении литературы у себя в кабинете и прогулках по местной роще. Как огня, он всю жизнь избегал различной государственной и общественной работы, так как боялся, что «не найдет в ней счастья».

Когда начались павловские строгости по части службы, свободолюбивая душа Каразина не смогла этого вынести. Он вообще-то был приписан к лейб-гвардии Семеновскому полку, но там никогда не был, и сама мысль о службе его ужасала. Поэтому-то дворянин и решился на эмиграцию, будучи убежден, что в России нет применения его уму и таланту. Поскольку официальный отъезд был невозможен, он решил прорваться за границу любыми средствами, как видно, не брезгуя и вооруженным нападением на пограничную стражу: Целью бегства было поселиться в окрестностях Гамбурга среди просвещенного общества и «природы, искусством доведенной до завидного совершенства».

Судьба Каразина заслуживает сожаления: Павел определил ему (вероятно, не без сарказма) самое страшное для этого человека наказание; обязал его вступить на государственную службу... ¹ Еще более колоритно дело, заведенное в 1798 году на бердичевских «диссидентов» Александра Николаевича Овцына и Петра Акинфиевича Тутолмина. Овцын был послан властями Херсона в Волынскую губернию для сбора средств для армии. Он допустил растрату и боялся, что не сможет достать требуемой суммы. Недолго думая, Овцын украл из кассы остатки денег и вместе с бывшим советником упраздненной Брацлавской казенной палаты Военной экспедиции Тутолминым решил бежать за границу. Похищенные казенные средства предполагалось употребить на покупку паспортов. Выправить документы взялся [54] дворянский маршал ² Дубенского повета Волынской губернии генерал-поручик граф Миочинский (в других документах — Мянчинский). Однако при этом он донес на беглецов гражданскому губернатору Каменец-Подольского Янову. Не желавший упустить свою выгоду граф сообщил властям, что получил в качестве взятки сумму гораздо меньшую, чем на самом деле, и следствие потом долго выясняло, сколько же он присвоил себе украденных Овцыным денег.

Арестованных отвезли в Петербург. Следствие вел сам обер-прокурор А. Б. Куракин. Ничего хорошего бердичевским вольнодумцам оно не сулило, поэтому Тутолмин решил не дожидаться развязки. 10 марта 1798 года он выбросился из окна и через пять дней умер в тюрьме, 3 июня Овцыну объявили приговор: его, «яко дезертира, изменника и нарушителя присяги, лишить чести, орденов и живота», бить кнутом, вырвать ноздри и сослать в Сибирь ³.

В тюрьме Овцын потребовал бумагу и чернила и стал подробно описывать свои воззрения на состояние умов в России, особенно в ее западных губерниях. Сперва он излагал их в виде диалога с покойным Тутолминым, а затем сочинил целую «народную диссертацию о перемене правительства в империи нашей» ⁴. Вышедший из-под его пера документ весьма колоритен и характеризует наивные диссидентские взгляды и психологию русских вольнодумцев конца XVIII века (сходные воззрения, впрочем, позже легли в основу идеологии декабристов).

Овцын писал, что целью побега была Франция как образцовая западная высокоцивилизованная страна. Однако они с Тутолминым очень переживали, что имеют «гнусную фигуру», физически неразвиты, а потому боялись, как бы их не выгнали из столь совершенного общества, как людей недостойных. Они были убеждены, что стать подлинными французами смогут, лишь выкинув «из головы страх подданного России».

Жизнь в «тиранической стране» наложила тяжелый отпечаток на их психологию: по словам Тутолмина (в воображаемом диалоге Овцына с ним), «для меня же право все равно, на троне ли сидеть или в тюрьме», ибо в России ты «сегодня генерал, а завтра безмундирная бродяга, которая поступком своим совсем не заслуживает наказания, а [подвергается ему] по капризу деспотизма, и так во избежание всего надобно или родиться, или сделаться республиканцем» ⁵.

Овцын сомневался, являются ли его свободолюбивые воззрения подлинно республиканскими или же легкомыслием, шалостью. По его словам, «государь удержал людей, которые привыкли к необузданной вольности, теперь видят себя в ином положении и не хотят служить, ибо сие я точно по себе знаю, что и я такой же шалун». На что воображаемый Тутолмин возражал: (не шалун, а просто не хочешь сносить [55] капризы деспотического правления. По всему видно, что этого не выдержит никто, и потому не позже чем через два года в России будет республика!) Впрочем, он тут же сетовал, что из-за пассивности и нерешительности русских «людишек» республика может и не состояться: никто не хочет рисковать, как это бывает в цивилизованных странах, а все хотят лишь стабильности, пусть и нищенской. Они готовы пожертвовать всем, лишь бы иметь «броню», а власть такой психологией беззастенчиво пользуется и опускает население до уровня бедной, убогой, зато стабильной жизни ⁶. Право, читая эти строки, написанные двести лет назад, удивляешься и их современному звучанию, и вечности стоящих перед нашим отечеством проблем, и одинаково наивной их трактовке некоторыми российскими мыслителями...

Далее Овцын рассуждал, в чем именно заключается правильность и цивилизованность французских порядков. Видимо, когда-то его крепко обидели какие-то девицы, к которым он безуспешно сватался, ибо наибольший восторг вызывали иностранные брачные обычаи, дающие гарантии жениху: особенно хороши «контракты женитьбы, в которой ни я, ни Тутолмин совершенно щастливы в своем отечестве не были (и тут Отечество виновато! — А. Ф.), ибо ни лицом, ни имением отличиться не могли, а дарованиями ни одна красавица не дорожила». Одной из причин столь трагической ситуации на матримониальном поприще были, по Овцыну, как раз реформы Павла. Устроенная им чистка гвардии и массовый переход из гордых гвардейских офицеров в «протупей-прапорщики» вызвал в русском обществе такой шок, что «название «протупей-прапощик» очень долго ходило в умах у московских бояр, а кольми паче девиц, которых амбиция столь была велика, что лучше век просидеть целомудренною девицею желали, нежели итти замуж за «протупей-прапорщика» или без мундира гуляющего щеголя» ⁷.

Недостатки реформ проявились не только в ухудшении перспектив дворянской женитьбы. Совершенно безобразные порядки установились в судах: «Брать нониче не велят, да никто и не дает, для того что один за другим примечают. Будеже одному взять, то от страха умриошь без покаянна». Далее Овцын глубокомысленно замечает: «Право, государю мало пользы, что он так взяточников карает, а убыток тот, что он теряет умных людей, ибо кто умеет брать, тот умеет работать» ⁸. Другим тяжелым ударом по дворянству Овцын считает запрет карточных игр: «Право, если считать игроков и лишившихся своих мест, то до миллиона народа соберется, из числа коего ни одного выкинуть нельзя, чтобы не был слуга отечеству». Если Павел не отменит этот глупый запрет, то «наша отчаянность со временем столь велика зделается, что большая часть разделится на партии и пойдет воровать, либо что другое станет придумывать, поживет хоть немного, а как поймают и посадят, то тогда будут и кормить, иного нет способу жить, а умереть вес равно — с голодухи или в тюрьме от позору» ⁹.

В западных губерниях и местностях, недавно присоединенных к России, население особо раздражали введенные ограничения по свободе передвижения без паспорта. Овцын пишет, что он еще не самый радикал по своим воззрениям: однажды, когда он присутствовал при пьяном и весьма резком разговоре на данную тему, то «так горячо говорили, что я боялся худаго со мною следствия, для того и молчал, прижавшись с женщинами в углу».

«Словом, — резюмирует Овцын, — по сие время совершенно все в неудовольствии, а ни один не скажет причины, и страх столь глубоко поселился во всех, что иной во гроб с собой его унесет, кроме молодых безмундирных, кои начинают привыкать и думают, что черное сукно со временем дороже будет красного». Единственные, кто довольны Павлом, — это рядовые солдаты, которым стало легче жить при новых, более справедливых порядках в армии (как тут не вспомнить известное выражение, что при Павле для офицерства настал конец «золотого века грабителей»).

Если император срочно не исправится, то, по мнению Овцына, выход один: «Промотавшееся дворянство, которое уже совсем никуда не годное творение, рассуждает, что иного не остается делать, как, присовокупясь к Иеропам (так! — А. Ф.) и подобрав всякого рода бродяг, в числе коих отставное подьячество и офицерство выключенное (исключенное из службы. — А. Ф.), удариться вдруг по какой ни на есть ближайшей границе, пробиться силою и поступить на службу в иностранном государстве, а более всего к французам» ¹⁰. Овцын, видимо, искренне верил, что опыт его неудачного побега распространится по России, и воображал яркую картину: измученное тиранией и жаждущее республики русское дворянство, идущее на прорыв через границы в свободную Европу. Вот только почему он считал, что их там встретят с распростертыми объятиями и единственным препятствием может быть разве что «гнусная фигура»?

В делах Каразина, Овцына, Тутолмина нашли отражение многие стереотипы мышления российской политической эмиграции как явления общественной мысли. Это идеализация Запада при весьма наивных представлениях о том, что из себя представляет европейская жизнь, трогательная вера в республиканские порядки, о которых опять-таки бытовало весьма смутное понятие. Больнее всего по психологии этих людей били мероприятия «регулярного государства», ограничивающие их трактовку проявлений человеческой свободы: от запрета карточных игр до наказания за взяточничество (в котором почему-то до наших дней некоторые видят проявление особых экономических талантов человека). Схож и инструментарий: главным средством достижения жизненных идеалов считалась эмиграция, сопровождаемая написанием пространных сочинений, подводящих идеологическое обоснование под не очень приглядные поступки перебежчиков.

Александр Филюшкин, кандидат исторических наук

Комментарии

1. РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 3267. Л. 1–27. Н. Я. Эйдельман считал это не наказанием, а проявлением «великодушие Павла», хотя материалы архивного дела говорят об обратном: (ср.: Эйдельман Н. Я. Грань веков // В борьбе за власть. Страницы политической истории России XVIII в. М. 1988. С. 366–367).

2. Так в западнорусских губерниях назывались предводители дворянства.

3. РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 3283. Л. 143.

4. Там же. Л. 172.

5. Там же. Л. 160об.

6. Там же. Л. 161.

7. Там же. Л. 172об.

8. Там же. Л. 173.

9. Там же. Л. 174.

10. Там же. Л. 174об.

Текст воспроизведен по изданию: Диссиденты из Бердичева // Родина, № 5. 1999

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info