-

СУДЕБНОЕ ДЕЛО ДЕНИСА ФОНВИЗИНА

Один из крупнейших советских исследователей русской литературы XVIII века П. Берков отмечал: “Писавшие о Фонвизине нередко жалуются на недостаточность и неполноту литературных и документальных данных для изучения его биографии и творческого пути” ¹. Подобные жалобы высказывал еще первый биограф Фонвизина П. Вяземский. Скудость биографических материалов, безусловно, объясняется прежде всего тем, что, по сути, архив писателя не сохранился. До нас дошли лишь те рукописи, которые были собраны Вяземским в период его работы над книгой о Фонвизине. Вяземский отмечал, что ему удалось отыскать и использовать какую-то часть “разных бумаг деловых, политических и совершенно домашних, которые не менее других любопытны в своем роде и носят на себе живые следы обычаев его и частной жизни” ². Но именно из такого рода бумаг уцелело очень немногое, и это оказалось на освещении последнего десятилетия жизни Фонвизина. Известно, что этот период был осложнен тяжелой борьбой с Екатериной II за право печататься, а также [204] мучительной болезнью писателя. Но жизнь Фонвизина до самой смерти отягощало еще одно обстоятельство, о котором мы знаем очень мало, — тяжба с арендатором его имения бароном Медемом.

Фонвизин стал состоятельным человеком благодаря своему начальнику и покровителю, управляющему коллегией иностранных дел графу Н. Панину. В связи с окончанием воспитания наследника престола Павла Петровича Екатерина II щедро одарила Панина. 22 сентября 1773 года Фонвизин сообщал Я. Булгакову, что Панину среди прочих милостей пожаловано “девять тысяч душ крестьян” ³. Через одиннадцать лет Фонвизин в сочинении “Жизнь графа Никиты Ивановича Панина” рассказал, как распорядился этим подарком Панин: “Беспримерной его щедрости едва ли можно найти подражателей. Из девяти тысяч душ крестьян, пожалованных ему императрицею, он подарил четыре тысячи трем секретарям, кои находились при нем по иностранным делам” ⁴. Этими секретарями были Фонвизин, Бакунин и Убри. Вяземский указал, что “в следствие добровольного и законом утвержденного раздела, на часть Фонвизина досталось 1180 душ” ⁵. Надо полагать, что раздел этот состоялся в конце 1773 — начале 1774 года.

Где же получил имение Фонвизин? В воспоминаниях друга и доверенного лица писателя петербургского купца Германа Клостермана говорится, что его имущество “состояло из деревни в тысячу душ в Витебской губернии и дома в Петербурге на Галерной улице” ⁶. Но где именно в Витебской губернии находилось поместье Фонвизина — об этом ни один из писавших о нем не говорил.

В своей витебской деревне Фонвизин работал над последней комедией “Выбор гувернера”. Рассказывая о чтении этой комедии в петербургском доме Державина, происходившем в последний вечер жизни Фонвизина, 30 ноября 1792 года, И. Дмитриев упомянул, что Фонвизин привез новое произведение “из белорусского своего поместья” ⁷. Девятнадцать лет Фонвизин владел деревней, неоднократно туда наезжал, а какое-то время жил среди своих героев — помещиков и крестьян. В. Ключевский отмечал, что “Фонвизин взял героев Недоросля’ прямо из жизненного омута…” ⁸. Видимо, и в “Недоросле”, и в “Выборе гувернера” в какой-то степени отразились впечатления и наблюдения писателя, связанные с его пребыванием в собственной деревне. [205]

Известно, что после первого раздела Речи Посполитой (1772 год) Екатерина II раздавала своим приближенным секвестрованные земли польских магнатов. В архивном деле “Известия о раздаче конфискованных имений в Белоруссии. Из бумаг графа А. А. Безбородко, с собственноручными заметками Екатерины II” нами обнаружена запись: “1773-го года. Сентября 22-го. Действительному тайному советнику графу Панину… в Смоленской губернии село Дугино с деревнями… да Полоцкой губернии в Себежском ключе три войтовства, в которых 3920 душ” ⁹. По документам Панина в ЦГАДА село Дугино числится принадлежащим ему и его наследникам. Имения же в Полоцкой губернии среди имущественных бумаг Панина не значатся. Это позволило предположить, что 3920 душ в Полоцкой губернии — те округленные четыре тысячи, которые Фонвизин упоминает в сочинении “Жизнь графа Никиты Ивановича Панина” как подаренные трем секретарям. Документы говорят: три войтовства в Себежском ключе — это Нищанское, Лиснянское и Клещинское, бывшие земли виленского воеводы князя Карла Радзивилла ¹⁰. В них находилась 131 деревня. Какая из них принадлежала Фонвизину — на этот вопрос материалы ЦГАДА не отвечают.

Известный факт многолетней тяжбы Фонвизина с арендатором Медемом давал повод для розыска соответствующего судебного дела. Но прежде чем рассказать о результатах наших поисков, остановимся на некоторых событиях, которые предшествовали тяжбе и были изложены Г. Клостерманом. Получивший доверенность на управление всем имуществом супругов Фонвизиных, Клостерман подчеркивает, что, желая избавить его “от возможных проволочек и неприятностей”, Фонвизин деревню сдал “в аренду курляндскому дворянину барону Медему, который обязался выплачивать ему по третям 5000 альбертовых талеров ежегодно под залог своей лифляндской деревни” ¹¹. Клостерман не указывает точной даты сдачи имения в аренду, но упоминание о том, что сразу же после этого Фонвизин отправился за границу, говорит, что это была весна 1784 года.

Клостерман рассказывает, что вскоре после отъезда писателя к нему в Петербург явился управитель фонвизинского имения Иван Банкс “с печальным известием, что все крестьяне взбунтовались и не хотят больше повиноваться арендатору, что сей последний тотчас донес о том в Полоцк начальству и отказывается уплатить в срок арендные деньги владельцу… Крестьяне ненавидели арендатора, г-на Медема, и поклялись умертвить его, как скоро представится удобный случай”. Банкс сказал Клостерману, что “он вынужден был бежать из фонвизинской деревни… по той причине, что его теснил арендатор, а крестьяне грозили убить [206] его, утверждая, что из-за него они стали бунтовать и что он виновник всей постигшей их беды, так как он будто уговорил г-на Фонвизина на аренду, столкнувшись с арендатором, и что ему не пройдет даром эта плутня” ¹². Несколько крестьян из деревни Фонвизина пришли в Петербург к Клостерману искать себе “защиты и работы”. Они просили фонвизинского уполномоченного выхлопотать им паспорта, чтобы “наняться рыть начатый в то время канал в Фонтанку”. “Эти бедные люди, без пищи и крова, с смертельною бледностью на лицах, едва прикрытые какими-то лохмотьями, шатались, как привидения, по улицам или осаждали мой дом. Надо было иметь каменное сердце, чтобы не чувствовать к ним сострадания”” ¹³.

Работы на канале были не под силу изможденным крестьянам. Подрядчики отказывались выплачивать им деньги. Некоторые из крестьян попали в госпиталь. Клостерман обратился за помощью к брату Фонвизина Павлу Ивановичу, директору Московского университета, а также к друзьям писателя, “значительным лицам” — советнику губернского правления Пузыревскому, гражданскому губернатору Коновницыну, статскому советнику Моркову, сенатору Алексееву. К Фонвизину полетели письма с просьбой вернуться и уладить конфликт. Это было тем более необходимо, что Клостерман не мог выслать Фонвизину очередную сумму арендных денег, так как арендатор отказался ее выплатить. Фонвизин, рассказывает далее Клостерман, послушался благих советов он поехал… из Рима… в Белоруссию, в Полоцк, где и свиделся с бароном Медемом, но без всякой пользы для дела; потому что г-н арендатор не только не хотел платить просроченных денег, но требовал от Фонвизина значительной неустойки. Обе стороны разошлись в негодовании одна на другую, и тяжба ревностно поведена дальше” ¹⁴.

Клостерман не посвящает в дальнейшие подробности тяжбы, ограничиваясь замечанием, что “при таких обстоятельствах нельзя было ждать доходов с имения” ¹⁵. Историю тяжбы, омрачившей последние годы жизни Фонвизина и разорившей его, воспроизводит обнаруженное нами в Центральном государственном историческом архиве СССР в Ленинграде “Дело действительного статского советника Дениса Ивановича Фонвизина с бароном Федором Антоновичем Медемом о контракте” ¹⁶.

В “Деле о контракте” имеется три документа. Первый представляет собою “доношение” Себежского уездного суда, которое было отослано Полоцким наместническим правлением в сенат 17 января 1797 года. [207] Второй документ — рапорт в сенат Белорусского губернского правления от 29 августа 1798 года. И третий — указ сената от 13 октября 1798 года. Таким образом, дело кончилось лишь спустя шесть лет после смерти Фонвизина.

Из первого документа видно, что Фонвизин сдал Медему в аренду на двенадцать лет “состоящие в Себежском уезде Рыково, в Дрязинском уезде Лисно недвижимые имения с деревнями и крестьянами, к оным принадлежащими…”.

Итак, Рыково и Лисно — неизвестные до сих пор имения Фонвизина ¹⁷. Оба эти селения существуют и поныне. Правда, первое теперь называется Руково, оно находится в Себежском районе Псковской области. Переименование произошло сравнительно недавно, в статистических документах конца XIX века село еще называется Рыково, оно было центром Рыковской волости Себежского уезда ¹⁸. Что касается второго имения, Лисно, то село Лисно находится в Верхнедвинском районе Витебской области. Заметим, что это весьма живописные, озерные места северной Белоруссии.

Как явствует из судебных документов, дело против Медема возбудил Фонвизин, обвинивший арендатора в нарушении контракта и требовавший “изгнания сего последнего из имения”. Нарушение же произошло вследствие “угнетений находившихся в содержании барона Медема рыковских и лиснянских крестьян: выбирание непозволенных контрактом от них денег и хлеба… да сверх контракта разными несносными работами, то немилосердными побоями, о которых двух умерло, а четыре человека бежало…”.

Медем решил выжать из полученной аренды все, что только был” можно. Он не только установил более высокий, чем полагалось, денежный оброк, не только заставлял крестьян выполнять непосильные работы, но и приступил к поголовному отбору хлеба “сверх следуемого в казну по одному с каждой души гарцу”. Но и этого показалось арендатору мало, и он ограбил крестьянский хлебный магазин в Рыкове, забрав почти все хранившееся там зерно. Не доверяя фонвизинскому управителю Банксу, Медем привез своего эконома шляхтича Саковича, который стал избивать крестьян, выражавших возмущение. Двое умерли от побоев, четверо сбежали. Видимо, эти сбежавшие и были теми людьми, которые явились в Петербург к Клостерману просить защиты от арендатора. [208]

Обо всех этих событиях Фонвизину было сообщено в Италию. Трудно сомневаться в том, что писатель был возмущен бесчеловечностью Медема. В течение десяти лет до сдачи имений в аренду у Фонвизина не возникало конфликтов с крестьянами. Они, как видно из рассказа Клостермана, считали главными виновниками своих бед арендатора и управителя Банкса, вступивших в сделку за спиной Фонвизина. Видимо, за десять лет аренды крестьяне распознали человеческие достоинства Фонвизина. Да и не могли не сказаться в отношении с крестьянами убеждения Фонвизина — гуманиста, критика крепостнических порядков. Ведь даже возбудив дело против Медема, Фонвизин говорит прежде всего не о собственных убытках, а об издевательствах над крестьянами, об их ограблении арендатором.

Фонвизин начинает процесс задолго до своего возвращения в Россию, в ноябрьские дни 1784 года. Полоцкое наместническое правление специальным указом повелело Себежскому нижнему земскому суду дело “исследовать на месте, решительно поступить на законном основании, деревни Фонвизина всемерно охранить от всякого недозволенного контрактом разорения”. Этот указ был издан по распоряжению белорусского генерал-губернатора Пассека, к которому, видимо, Фонвизин лично обратился с жалобой.

1 марта 1785 года Себежский нижний земский суд “объявил арендового содержателя барона Медема в последовавших на него со стороны Фонвизина жалобах” и вынес следующий приговор:

“1-е. Упоминаемому барону Медему за двух умерших крестьян от побоев у него находившимся за эконома шляхтичем Саковичем двести, за причиненное увечье одной крестьянке пятнадцать, да на прочего убытка сто пятьдесят рублей, а всех триста шестьдесят пять рублей для Фонвизина заплатить.

2-е. Крестьян, убежавших от побоев, четыре человека, сыскать, да оных излишними работами не отягощать…

3-е. Бранного в оброчных деньгах, также излишне по гарцу ржей, в натуре крестьянам возвратить.

4-е. Хлебного крестьянского магазейну в полном количестве, сколько оного находилось, досыпать и к оному не касаться”.

В последнем же, 5-м пункте говорилось о лишении Медема прав на аренду имений Фонвизина.

26 марта Медем опротестовал решение нижнего земского суда и добился передачи дела в Себежский уездный суд.

8 апреля уездный суд, “основываясь на указе 1773 года, мая 8 числа состоявшимся, коим указано все судные гражданского рода дела в Белоруссии производить и решать по польским законам и на польском диалекте, велел сторонам иметь в своем суде разбор обрядом польских прав”. Решение, принятое уездным судом, естественно, ликвидировало [209] приговор нижнего земского суда. И с этого момента началась тяжелая и многолетняя судебная канитель. Дело в том, что наряду с указом от 8 апреля 1773 года сенат издал 2 июня 1784 года туманный указ о решении тяжебных дел, “сохраняя закон, данный на то и на заключенные контракты”. Это обстоятельство позволило управителю Фонвизина Банксу настаивать на ведении дела по российским законам.

Пока решался этот вопрос, Фонвизин приехал в Полоцк. Здесь состоялась та самая встреча Фонвизина с Медемом, которую описал в своих воспоминаниях Клостерман. Безусловно, судебные перипетии, трагическое положение разоренных крестьян, грубость и неуступчивость арендатора, материальные затруднения — все это сказалось на здоровье Фонвизина. После безрезультатных переговоров с Медемом в Полоцке он приехал в Москву, где его постиг апоплексический удар. Летом 1786 года Фонвизин, находясь, по его словам, “в жестокой параличной болезни”, написал духовное завещание, в котором назначил своим душеприказчиком графа Петра Ивановича Панина. Белорусские имения были завещаны жене Екатерине Ивановне. В июне 1786 года Фонвизин уехал на лечение в Вену и Карлсбад.

Фонвизин, его друзья предприняли некоторые шаги, чтобы спасти имения от разорения, а также от явного намерения арендатора завладеть ими. Специальное прошение по этому поводу направил в сенат П. Панин. И вот явился указ сената, в котором предписывалось: “Как описанный поступок арендатора барона Медема с отданным ему в аренду от статского советника Фонвизина имением не соответствует хозяйству, но разоряет и изнуряет живущих в нем крестьян, то наместническому правлению и генерал-губернатору к укрощению того принять меры соответственно высочайших учреждений 84 и 96 статей…”

Указ недвусмысленно говорил о необходимости решить дело по российским законам, так как действия арендатора выходили за рамки обычных контрактовых разногласий. Но Медем, пользуясь отъездом Фонвизина, вошел в тесные контакты с местными судейскими чиновниками и добился того, что на свет явилось как реакция на указ сената следующее хитроумное предписание Полоцкого наместнического правления Себежскому уездному суду: “1) поскольку от побоев Медема экономом два человека померли, то сей случай взят в особенное уважение; сообразуясь с существом происшествия и со строгостью российских законов, сделать заключение сим определением, 2) относительно нарушения контракта предоставить производство дела формою польских прав”.

Это соломоново решение наместнического правления поставило в тупик себежских уездных судей: как можно было отделить дело о смерти двух крестьян от дела о нарушении контракта? Ведь Фонвизин в качестве основных обвинений против Медема выдвинул именно издевательства над крестьянами. [210]

Дело затягивалось. Это было выгодно арендатору. Имения оставались за ним, он продолжал грабить крестьян, не отсылая Фонвизину денег за аренду. Клостерман, прибывший в январе 1787 года в Вену, не мог сообщить своему другу ничего утешительного о ходе тяжбы. 3 мая Фонвизин писал сестре Федосье Ивановне из Карлсбада, что не имеет “способа, с чем возвратиться. Не знаю, писал ли граф Петр Иванович к наместнику белорусскому и заняты ли деньги в Петербурге” ¹⁹. Фонвизин надеялся, что Панин сможет воздействовать на Пассека, чтобы тот ускорил решение дела в Себеже.

Как рассказывает дневник Фонвизина, 7 сентября 1787 года он, возвращаясь из Карлсбада, заехал в Полоцк, побывал, надо полагать, и в своих имениях. Между тем петербургские друзья Фонвизина добиваются новых распоряжений сената. 20 мая 1791 года из 3-го департамента сената в Полоцк отправляется указ, “чтобы правление не оставило кому следует сделать понуждение к самоскорейшему окончанию решением того спорного дела”.

1 декабря 1792 года разоренный Фонвизин умирает.

Тяжба продолжается. Почти через два года сенат издает новый указ: “кончить дело сие без малейшего замедления…”. Но себежские судьи, окончательно запутанные противоречивыми распоряжениями, не спешат. Медем же подал на имя Павла I жалобу на полоцкие присутственные места. Арендатор перешел в открытое наступление: он обвинял власти “в оставлении причиненного ему от покойного Фонвизина убытка без решения”. Не Медем разорил Фонвизина, а Фонвизин разорил арендатора — такой оборот приняло дело.

Но наконец 22 июня 1797 года себежские судьи рапортовали в губернское правление, “что в деле Медема с Фонвизиным якобы (подчеркнуто мною. — С. Б.) о нарушении контракта на содержание арендного имения Рыкова ²⁰, в тогдашней каденции, со стороны покойного ст. советника Фонвизина коллежский советник Рысянский с поверенным барона Медема Себежского повета помещиком Адамом Машевским учинили по согласию своему при Акторате запись на полюбовное в оном деле примирение”.

Обращает на себя внимание слово “якобы”. Все предыдущие годы дело шло о явном нарушении контракта. Теперь же появилось это “якобы”, ставящее под сомнение самый факт нарушения. И как следствие — “полюбовное примирение”. Если сопоставить два решения — Себежского нижнего земского суда 1785 года и Себежского уездного суда [211] 1797 года, — то легко увидеть, какую метаморфозу претерпело судебное дело Фонвизина, тянувшееся почти четырнадцать лет.

13 октября 1798 года сенат специальным указом это дело закрыл.

В “Недоросле” Правдин, заявивший во всеуслышание, что “тиранствовать никто не волен”, берет в опеку дом и деревни Простаковых. Но развязка “Недоросля”, как писал Г. А. Гуковский, “это изображение не того, что фактически делает власть, а того, что она должна делать и не делает” ²¹. И так уж вышло, что судебная история самого Фонвизина стала жизненным тому подтверждением.

Комментарии

1. П. Н. Берков, О “Чистосердечном признании” Фонвизина, “Научный бюллетень Ленинградского государственного университета”, 1945, № 5, стр. 29.

2. “Фон-Визин. Сочинение князя Петра Вяземского”, СПб. 1848, стр. 21.

3. Д. И. Фонвизин, Собр. соч. в 2-х томах, т. 2, Гослитиздат, М.-Л. 1959, стр. 398.

4. Там же, стр. 287.

5. “Фон-Визин. Сочинение князя Петра Вяземского”, стр. 248.

6. “Фонвизин. Из неизданных Записок Клостермана”, — “Русский архив”, 1881, кн. 3, стр. 294.

7. См.: И. И. Дмитриев, Взгляд на мою жизнь, М. 1866, стр. 58-59.

8. В. О. Ключевский, Сочинения в 8-ми томах, т. VIII, Соцэкгиз, М. 1959, стр. 271.

9. ЦГАДА, ф. 16, ед. хр. 244, л. 43.

10. Там же, ед. хр. 216, лл. 39 об., 74.

11. “Фонвизин. Из неизданных Записок Клостермана”, стр. 294.

12. “Фонвизин. Из неизданных Записок Клостермана”, стр. 295297.

13. Там же, стр. 296.

14. Там же, стр. 295.

15. Там же, стр. 297.

16. ЦГИАЛ, ф. 1347, оп. 64, ед. хр. 166, л. 8.

17. Фонвизину принадлежало также находившееся в Себежском уезде имение Нище, которое ему продал Н. И. Панин в 1779 году за 10000 рублей. Этот факт отражен в картотеке Б. Л. Модзалевского в Пушкинском доме со ссылкой на указ сената от 23 июня 1780 года и архив конференции Академии наук.

18. “Волости и важнейшие селения Европейской России”, вып. V. Губернии Литовской и Белорусской областей, СПб. 1886, стр. 144.

19. Д. И. Фонвизин, Собр. соч. в 2-х томах, т. 2, стр. 561.

20. За Медемом к этому времени осталось только Рыкове имения Лисно и Нище, под залог которых Клостерман брал для Фонвизина деньги в банке, были проданы с аукциона (см. “Санкт-Петербургские ведомости”, 13 марта 1795 года).

21. “История русской литературы”, в 10-ти томах, т. IV, Изд. АН СССР, М.-Л. 1947, стр. 181.

Текст воспроизведен по изданию: Судебное дело Дениса Фонвизина // Вопросы литературы, № 2. 1979

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info