История материалистической философской мысли в России открывается именем гениального Ломоносова. Созданный в 1755 году по его научному плану Московский университет воспитал для себя первых русских профессоров, продолжавших ломоносовское материалистическое направление в науке. Этим представителям молодой русской науки с самого начала пришлось бороться с реакционной иностранщиной, проявлявшей в Московском университете свои антидемократические и идеалистические тенденции. Молодой магистр Аничков, пытавшийся в 1769 году защитить диссертацию на тему о происхождении религии, встретил жестокое сопротивление со стороны этого реакционного лагеря.

Дмитрий Сергеевич Аничков (1733-1788) был сыном простого подъячего. С самого основания Московского университета Аничков — его студент (Имя Аничкова встречается в списке первых студентов, присланных в Московский университет из духовных семинарий в 1755 году.). Он слушал лекции русских профессоров, воспитанных в Академии Наук под руководством М. В. Ломоносова (Н. Н. Поповского — по философии, А. А. Барсова — по математике) (Первые циклы этих лекций читались уже в 1755 году.). В университете студенту Аничкову ежегодно присуждаются медали за успехи. Еще будучи студентом, он начинает преподавательскую деятельность в университетской гимназии, а с 1762 года читает математику студентам университета. В 1765 году молодому магистру была предоставлена фактически кафедра философии (метафизики и логики) вместо выбывшего из университета профессора Фроммана. Никаких материальных прав, и преимуществ это, однако, ему не дало, и он продолжал числиться магистром с прежним окладом. В 1769 году он выразил желание защитить диссертацию на звание ординарного профессора, что ему и было разрешено.

Эта первая философская диссертация Московского университета Представляет исключительный интерес. «Рассуждение из натуральной богословии о начале и происшествии натурального богопочитания» [152] магистра Аничкова показывает совершенно ясно, что автор не верит в божественное происхождение религии.

В своих «положениях» (тезисах) к этой работе Д. С. Аничков доказывал, что в божественную троицу можно только верить, а естественным разумом понять догматы веры нельзя, так как природе человеческой противно верить тому, чего нельзя представить в мыслях и представлениях.

«Все приписываемые богу совершенства происходят,— доказывал Д. С. Аничков,— от человеческих мыслей... Все веры, за исключением откровенной, суть одни только народные обычаи». Под деистической оболочкой диссертант пропагандировал материалистическую мысль о том, что народы творят своих богов по образу своему и подобию, и что поэтому древность религии не свидетельствует об их истинности. Диссертант осуждал религиозный фанатизм, насилие и страх перед богами. «Древность преданий во многом способствует закоснению народов в суеверии», и «только невежественные народы понимают бога страшным и недоступным для мыслей».

Аничков развивал прогрессивную для того времени, антиклерикальную теорию, которая имела потом широкое распространение в конце XVIII века среди воинствующих французских материалистов и атеистов о том, что религиозные верования возникли из чувства страха, «удивления» перед подвигами героев, от невежества людей и обмана жрецов.

Хотя эта теория происхождения религии просветителей XVIII века основана не на материалистическом и классовом понимании истории, но для своего времени являлась воинствующим антиклерикальным взглядом.

Д. С. Аничков, как Ломоносов и Вольтер, чтобы отвлечь от себя обвинения реакционеров в «атеизме» и «материализме», допускал деистические высказывания. Но этот деизм был лишь ширмой для пропаганды материалистической теории познания. Аничков объяснял происхождение других религий, всех суждений, понятий и умозаключений, а также происхождения человеческой психики естественно-научным («натуральным») методом. С позиций этого метода отрицается врожденность идей, и человек объявляется «продуктом среды». Таким образом, теоретико-познавательные взгляды Д. С. Аничкова были материалистическими и антиклерикальными.

В своих высказываниях Аничков опирается на античных материалистов и в особенности на материалистическую поэму Лукреция «О природе вещей». Диссертация пестрит ссылками на эту поэму, из которой приводится самое большое количество цитат (цитаты из латинских авторов были тогда необходимой принадлежностью всякой диссертации, ибо это свидетельствовало об учености диссертанта). Однако свои основные положения Аничков строит, опираясь не на античную, а на современную науку, и смело использует ее новейшие открытия в качестве своих аргументов.

Научные исследования Ломоносова и Рихмана в области атмосферного электричества стоят в центре внимания автора. Его объяснение внезапной смерти ученого, производившего опыт во время грозы, представляет прямой выпад против церковников, пытавшихся, как опасался Ломоносов, использовать этот случай «противу приращения наук». Таким образом, атеизм автора вытекает непосредственно из его научного знания и опирается на него. В этом отношении Аничков активно продолжал ломоносовскую материалистическую традицию в философии и психологии, независимо от французских материалистов.

Диссертация молодого магистра, смело противопоставившего [153] научное знание «суеверию», под которым подразумевалось религиозное представление о мире, привела в полное негодование реакционных представителей западной науки в Московском университете. Они без различия факультетов, дружно протестовали против распространения столь вредных идей с кафедры Московского университета. За исключением профессора Барсова ни один из русских профессоров не присоединился, однако, к этому реакционному лагерю. Тем не менее восторжествовало мнение большинства. Диссертацию велено было перепечатать с изменениями, а экземпляры первого издания изъять. По свидетельству современника, они были сожжены на Лобном месте рукой палача.

Но этим не ограничилось. По доносу церковников против Аничкова было возбуждено дело в Синоде православной церкви с обвинением в безбожии. Это дело тянулось почти двадцать лет и не мало принесло ему неприятностей. Кафедру ординарного профессора он получил только через несколько лет после защиты этой диссертации.

Из других работ Аничкова можно отметить: «Слово о свойствах познания человеческого и о средствах, предохраняющих ум смертного от разных заблуждений» (1770); «Слово о разных причинах, не малое препятствие причиняющих в продолжении познания человеческого» (1774); латинский комментарий в 3 частях к курсу философии под названием: «Замечания по логике и метафизике различных испытанных авторов» (1782).

Д. С. Аничков был также выдающимся профессором математики. Он является автором первого в России оригинального «Курса чистой математики» и составителем целого ряда учебных руководств, которыми русское юношество пользовалось в течение многих лет.

В настоящей публикации полностью печатается диссертация Аничкова в современном правописании, но с сохранением особенностей языка той эпохи (в точности воспроизведен только титульный лист). Публикация производится по тексту первого издания, экземпляр которого был передан в университетскую библиотеку архивариусом Московского университета И. М. Снегиревым в числе других материалов, сохраненных им от пожара 1812 года.

Звездочками обозначаются подстрочные примечания, как и в подлиннике. Цифры, заключенные в квадратные скобки, всюду в тексте означают ссылки на комментарий, вынесенный в конец.

Подготовка текста к печати, подбор прилагаемой документации и историко-археографический комментарий сделаны Н. А. Пенчко (Научная библиотека им. А. М. Горького). Переводы с латинского там, где это не оговорено, также сделаны ею. [155]

РАЗСУЖДЕНИЕ

Из

НАТУРАЛЬНОЙ БОГОСЛОВИИ

о

НАЧАЛЕ И ПРОИЗШЕСТВИИ НАТУРАЛЬНОГО

БОГОПОЧИТАНИЯ, ¹ которое

по приказанию

ЕГО ПРЕВОЗХОДИТЕЛЬСТВА

ВАСИЛИЯ ЕВДОКИМОВИЧА

АДОДУРОВА ²

ИМПЕРАТОРСКАГО МОСКОВСКАГО УНИВЕРСИТЕТА

ГОСПОДИНА КУРАТОРА

и

по представлению

ЕГО ВЫСОКОРОДИЯ

МИХАЙЛА МАТВЕЕВИЧА

ХЕРАСЬКОВА ³

онаго ж Университета

ГОСПОДИНА ДИРЕКТОРА

с

СОГЛАСИЕМ ПРИТОМ ВСЕХ ГОСПОД

ПРОФЕССОРОВ,

ПРОИЗВОДИМЫЙ ПУБЛИЧНЫМ ОРДИНАРНЫМ ПРОФЕССОРОМ

В ПУБЛИЧНОМ СОБРАНИИ,

на

РАЗСМОТРЕНИЕ ПРЕДЛАГАЕТ

Философии и свободных наук Магистр

ДМИТРЕЙ АНИЧКОВ

1769 года Августа дня.

Печатано при Императорском Московском Университете. [156]

Ваше, почтеннейшие члены! щедрое предстательство в моем деле, равномерно как и ваше единодушное избрание меня в показанное звание, суть такие благодеяния, за которые обязуюсь я доказать себя на сем месте благодарным и достойным вашего обо мне благоприятного мнения. Ибо есть ли я столько могу похвалиться, что под вашим единственным руководством успел, и вашим будучи, так сказать, воспитанником, к участию равномерному ныне с вами удостоиваюсь, то сколько такое попечительное и сердцам вашим природное добротворство служит к украшению наших времен, и сколько оное имени вашему делает чести и учащимся придает ободрения, о том сами рассуждайте. Нынешнее ваше всегдашнее к тому желание и стремление, чтоб насадить и распространить сей наук вертоград собственными плодами и доказать оный свету собственным ваших рук делом, преобратится вашим преемником в подобное желание и стремление, от чего напоследок произойдет в потомках всероссийская ревность и любовь к наполнению училищ достойными и совершеннейшими предводителями природными. И я нимало не сомневаюсь, что вы сему посильному моему рассуждению, как произрастшему от вас плоду, столько же отдадите уважения по благоприятству ко мне, сколько вы уже обыкли отдавать и всякому свое по истине и справедливости. Впрочем никто, разве мой недоброхот и завистник возвышающемуся под вашим предводительством учащемуся юношеству, не может против предприятого мною рассуждения восстать с клеветою или с поношением, но напротив того, я еще уверен, что всяк сделает мне в сем случае всякое снисхождение, и своими на оное благоразумными возражениями поправит мою мысль неукоризненно, есть ли только без пристрастия взойдет в подробность моего винословия, и рассудит неудобность оного по точным причинам и обстоятельствам народным.

По точным причинам исследовать происшествие натурального богопочитания и боготворения есть не иное что, как учинить такое испытание натуры и души человеческой, которая по своим непостижимым и часто сокровенным от разума действиям, заводит испытателей своих в невыходимый лабиринт. Ибо откуда то рождается, что иный облаку безводному и восходящей в превыспренных местах туче всякое благоговение воссылает со трепетом, когда напротив того другий, ставши на холме с жезлом железным, ругается смертоносной молнии, и презирает колеблющий звуком небеса и землю гром (По нынешним опытам, учиненным над электрическою силою, узнано, что ударяющая молния па человека, держащегося рукою за железо, не может вредить, хотя бы железо и растопилось в его руке, ежели только оное будет такой прут или шест, который бы одним концом водружен был в землю, а другим па аршин выше головы его стоял.). Каким образом мучимый под [157] плугом в пределах знойных вол и закаляемый в жертву тучный телец получали себе златое изваяние, олтари и жертву у народов?

(Когда узнает вол, почто в весенний зной
Под плугом мучится для пользы он чужой,
Иль будучи включен в египетские боги,
И лавром, увенчан, приемлет жертвы многи.
Тогда ужё и мы возможем то понять.
Почто творец судил такими нас создать ⁴,

См. Попа. Опыт о человеке.[4 пис[ьмо] I. стр. 6.).

Почему другие премногие пресмыкающиеся на чреве, противные воззрению человеческому твари, и прозябающие на поверьхности земной зелия в лике небесных причтены? И, наконец, каким побуждением человечество, и все, что наидражайшим почиталось в человечестве, принуждено было страдать в угождение рукотворенному божеству? Утвержденных ныне в православном исповедании греков праотцы, от которых Европа получила просвещение, девиц и юнош в жертву приносили идолам. Невест, каких только на услаждение мыслей человеческих истинный бог и натура в супружество даруют, афиняне на олтаре закалали. О! сколь нещастный тот жених, который в их отечестве среди богатств, красот и убранства в чертоге испещрен сидел, ждущий пришествия невесты, как исполнения всем своим желаниям, когда веденная к нему на брак и сопряженная уже душею и единомыслием непорочная дщерь, на средине и на верьху подобных ему желаний, внезапно горестное составлять позорище отводится, и будучи к жениху всесожженная любовию, в свирепом как перо огне вдруг всесожигается телом и пред глазами родительскими за мнимое благополучие морской греческой силы. Толико зол могло воспричинствовать суеверие! вопиет Римский стихотворец (См. Лукрец[ия]. О натуре вещей, кн. I, стих 102.). Но что? одна ли Греция такого заблуждения и суеверия была пример? Египет и Иудея, от которых напоследок вселенныя вождь и великого совета ангел произыде, и от которых всем истинный свет воссиял, были издревле источники всякого многобожия; и в сих странах обитающие народы не только Животных, но и самое былие травное боголепно почитали (См. Ювенал[а]. Сатир[ы]. 15. О суеверии египтян. О sanctas gentes! quibus haec nascuntur in hortis numina.

Сие самое г. Ломоносов на российском языке изобразил следующим образом:

... Коль святы те народы,
у коих полны все богами огороды!

См. Ломонос[ов]. Рит [орика], стр. 134.).

А когда народы, просвещенные учением и имеющие притом самого бога издревле предводителем во всем, подвержены были толикому заблуждению, то в каком суеверии и богонеистовстве должны закосневать варварские народы, на которых еще ни учения ни благодати божией свет не воссиял?

Сие в тонкость исследовать с показанием точных причин многобожия, у разных народов почитаемого, есть дело не одного меня, но многих ученейших мужей; и хотя не должно сомневаться о том, что нынешний ученый свет довольно в состоянии удовольствовать и во всем почти любопытство человеческое; однако в таком испытании натуры человеческой не меньшая еще предлежит опасность и от неугождения по мыслям человеческим. Для предупреждения от такого приключения я должен здесь напомянуть о некоторых предосторожностях, какие наблюдать прилично по времени и по вкусу народному, дабы в противном случае какой либо суевер не почел моего рассуждения о толь странных души действиях соблазнительным. Сия опасность многих полезных писателей [158] перо преобратила в собственный им страх и трепет. Но мы видим из истории, сколь великое в том неблагополучие рода человеческого, что те самые, которые назывались проповедниками повелений небесных, толкователями божества, и во всем не иными, как богомудрыми богословами, неоднократно доказывали себя наиопаснейшими роду человеческому и столько же вредными обществу, сколько они были неясны и непостоянны в своем учении, и которые сверьх того имели еще сердце столько наполненное ядом и гордостию, сколько они в доброй душе и истинне пусты были. Европе известно, сколько раз они силились привести вселенную во замешательство и заставляли целые государства принимать оружие и пламень на защищение их чести и здорных мыслей. Всякой благоразумный человек, который не держался неосновательного их мнения, почитался безбожником, и всякой вельможа, который безмерно их не жаловал, проклинаем и от церкви ими отлучаем был; кратко сказать: по несправедливости рассуждений в своей богословии, они мучили людей и истребляли знатных и ученых мужей за дела, за которые одному токмо богу оставалось их судить. Блаженны россов предки, что до их пределов не доходило такое коварное учение и враждебное исповедание веры, за которое в одну ночь по тридцати тысяч народа пропадало! (Такое кровопролитие, навеки поносительное, случилось у французов в Париже 1572 года августа 24 дня, в ночь на память св. Варфоломея, которая потому и называется nox cruenta (кровавая ночь.— Н. П.). К сему празднику в Париж по наущению езуитов, приглашены были все протестанты, называемые гугеноты, как на день бракосочетания принцессы Маргариты, тогдашнего короля французского Карла IX сестры, идущей в супружество за короля Наваррского. Десять тысяч людей православного исповедания побито было стараниями оных езуитов в ту ночь в одном Париже, а двадцать тысяч по разным местам французского, государства, и в память такого варварского заколения и бесчеловечия сделана была медаль, изображающая на одной стороне короля, сидящего на троне и попирающего ногами кровавый труп человеческий с дивизом: virtus in rebelles (доблесть против мятежников.— Н. П.), с другой стороны герб увенчан между двумя столбами с дивизом же: pietas excitauit iustitiam (благочестие побудило правосудие.— Н. П.) Rapin, l‘htstoire ⁵, кн. 2, стр. 102.) Но несказанно блаженнейшие мы, их потомки, что в наши времена владычествует и обладает нами премудрая, трудолюбивая и милосердая Екатерина, при которой мы можем, не выходя за пределы благопристойности, несоблазнительно открывать свои мысли и можем свободно доказывать, в чем истинное богопочитание, и в чем прямое блаженство каждого и всех состоит. Такими наслаждаясь благоприятными выгодами и сохраняя притом православное исповедание веры, я приступаю теперь к моему рассуждению, и моя должность состоит в том, чтоб показать причины, какие были побуждением у народов к богопочитанию и боготворению, с некоторым примечанием о многобожии и о разном преуспевании народов в разном исповедании веры.

Итак во-первых надлежит нам утвердить свои мысли в том, что нет почти ни одного из знатных действий человеческих такого, которое бы не имело своей побудительной причины, и нет притом ни одного средства, по которому бы можно было отличать единственные действий человеческих причины от содействующих совокупно с единственными. В физических и неодушевленных телах причины скорее познаются, и удобнее различаются одне от других; напротив того, причины душевных действий иногда случаются столько содействующими в одной, что ни под каким видом не можно бывает узнать, которой из них должно приписывать больше действия; а иные из сих не редко бывают и такого непостижимого свойства, что в тот же час, как начинаем примечать оные, перестаем и чувствовать действие их. В доказательство сего возьми всяк [159] напр., человека воспаленного гневом, который, сколько бы ни старался заподлинно узнать, от чего точно в нем дух приходит в такое треволнение, Когда во гневе не может ни видеть самого себя, ни чувствовать разгневанным, но токмо испытующим гнев, потому что в нем и дух, как скоро прекратится гнев, совсем другим чувством объят бывает и намереваемый им опыт наконец бесплодным остается (Такой опыт могут делать над собою люди горячего и вспыльчивого сложения, и оный столько же им полезен будет, сколько и азбука, которую древние советовали читать неумеренным во гневе.). С другой стороны, есть ли возьмем в рассуждение любовь и пристрастие, как содействующие причины в одном человеке, то и в таком случае не можем мы сказать, которая из сих больше наваждает человека, и утверждать, что один человек любит другого потому, что он пристрастен к нему, будет точно обоюдное об нем утверждение. Равным образом, есть ли возьмем пример из политических причин, то и в таком случае не можем точно определить, от роскоши ли больше или от безмерной обширности во владении Римляне пришли в упадок, ибо как та, так и другая из сих причин действовали совокупно, когда правление Римское преклонялось к падению и разорению. Почему и я заблаговременно должен уведомить, что и натурального богопочитания причины, какие намерен я здесь показать, суть такого же свойства, то-есть содействующие, а не единственные, и главнейшими из оных могут почтены быть страх, привидение и удивление.

I

Чтоб доказать происшествие богопочитания и боготворения от страха, привидения и удивления, то надобно во-первых знать, каким образом натурально человек доходит до понятия о вышшем существе? И для такого намерения следует принять в рассуждение оные первоначальных и варварских народов состояния, в которых непросвещенным людям чиноположения почти неизвестны были, а как скоро являться начали, то больше примечаемы и увеличиваемы быть стали простым народом. Опыт притом и долговременная жизнь в такие времена и у таких народов обыкновенно бывают одними источниками всякого знания и премудрости; того ради, положим напр., что в одном из таких первоначальных семействе (Семействами или обществами, как кто хочет, называй, напредь сего почитались такие первоначальные гражданства, и такими можно оные понимать, какие были колена Иудейские, семя Авраамово, семя Исааково и проч., которые общества и священная история доказывает не иными, как семействами, состоящими нз одноземцов и однофамильцов.) или обществе окажется сперва человек приметным и отменным в знании, по причине долговременного его жития и обращения в свете, то такого человека знание молодым и необращавшимся в свете натурально покажется ужасным и необыкновенным так, что они от такого новоявленного в человеке превосходного знания будут приходить в изумление и недоумение, и по той причине будут отдавать одному такому человеку всякую честь и поклонение со всяким раболепством и трепетом. Но положим, например, что вскоре за таким мудрецом в семействе или обществе появится еще какой герой (Странствовавшие в американских и африканских селениях сказывают, что такие герои обыкновенно бывают у них государями, и почитаются как некоторое божество, на которых, когда они кушают, народ не смеет взирать, но упадши ниц иа землю, пред оными лежит.), и что сей последний в [160] состоянии поднять камень, которого трое или четверо и с места тронуть не могут, и что он один победил неприятеля, которому многие противостоять не могли. Сии два прежде невиданные примеры Бесконечно подадут невежественным народам ужасное понятие о силе и премудрости, несравняемой с смертных силами и премудростию. После сих двух, т. е. силы и премудрости примеров, ежели и еще покажется непросвещенным какое третие действие, которое ниже силою, ниже премудростию, но некоторым неизвестным им манием соделано, то они, имея уже понятие о сильном и премудром существе, без сомнения могут заключить, что еще есть и третне превосходнейшее, нежели два первые, существо. Таким образом, показав степенно восходящее первоначальных народов понятие о вышшем существе, нам не трудно будет доказать, сколь натурально невежественные народы от страха, привидения и от удивления делают себе премножество разных богов из всякого непостижимого явления, собывающегося в натуре. Ибо известно уже из истории варварских народов и довольными примерами засвидетельствовано, что дикие народы в знании вещей почти не многим превосходят животных, от которых они, живучи в натуральном состоянии, и сами еще научаются многому (Напр[имер], употребление лекарств, по признанию самих врачей, взято от животных.). Известно же притом и сие, сколько в превыспренних и преисподних натуры пределах случается чудовищ, страшилищ и смертноносных явлений, каких и ныне простый народ не понимая, как от неприязненных, крестообразно защищается; следовательно человек, которого натура от рождения несмысленным и страдательным в такие бедственные ввергает обстоятельства, не может не подверженным быть великому заблуждению, и не может на ужасное, необыкновенное и непостижимое, в натуре собывающееся, инако взирать, как только с трепетом и восхищением всегдашним. Порывчивое в нем воображение, как необузданный конь, стремится с преткновением на все, и влечет без разума повсюда рассыпанные его мысли в черную тень страшных дум; спаситель разум сих не может успевать за оными, но оставляет все мыслей смертного строение на зыблющемся непрестанно основании. Почему оставленное без такого надзирателя и восхищенное страхом воображение представляет непросвещенному и слабому человеку всякую вещь в страшном виде, от чего он, на подобие зверя, дичится, ужасается и трепещет, и думает, что во всяком встречающемся с его чувствами предмете присутствует некоторое невидимое существо, вооружающее всю тварь и всякую вещь против него. Шумящий от ветра в ночи куст и трясущееся листвием дерево представляются ему некоторым неприязненным духом; сверкнувшая и упадшая с высоты на землю молния кажется ему оным небесным путем, по которому всесильный Юпитер с своим ужасным воинством скорее мыслей человеческих летает; отзывающийся в недрах земных треск и исходящий из тучных гор пламень приводят ему на мысль негодование преисподних богов; восходящие из глубины морской с сверкающими чешуями чудовища на. водят на него новый ужас и в изумлении представляются ему новым и в бездне обитающим божеством. Кратко сказать: от страха у непросвещенных народов произошли богами Юпитер, Сатурн, Марс, Нептун, Сатиры и премножество других небесных и преисподних богов. И что подлинно страх и воображение были первые источники толикого многобожия, тому неоспоримым доказательством суть оставшиеся и доныне находящиеся языческих богов изваяния и изображения, из которых многие [161] точно начертаемы и вырезываемы были предзнаменовательно изображающими действия, к единственному их благоволению принадлежащие, какими и ныне пишутся Церес ⁶, Диана, Минерва, Венера, Купидон, Бахус и подобные сим. Однако почему у них Сатиры, т. е. лешие, изображались вполовину человеком и вполовину скотом, и кто подал понятие смертному о черном демоне в такой ужасной и скаредной ипостаси с багровым носом, с рогами и с хвостом?

(Вперило людям в ум, что с молнией всегда
снисходят боги к нам от горних мест сюда.
Когда ж рассядется земля, то все чудища
к нам идут в скважины из адского жилища;
что есть на небесах веселия места,
что под землею страх, печаль и теснота.
Страх выдумал бесов и к ним приставил роги.

См. Опыт о человеке г. Попа. Письмо 3, стр. 49

См. также Лукрец[ия], кн. 5. сти[х]. 1160 и след.; той же кн. стих 1216 и след.: кн 6 стих 49 и сл.; и Ови[дия| письм[а]. героические. XIII, стих 130. где изображено следующее:

Nunc quae causa deum per magnas numina gentis
pervulgari! et ararum compleverit urbis
suscipiendaque curarit sollemnia sacra.
quae nunc, in magnis florent sacra rebu'locisque,
unde etiam nunc est mortalibus insitus horror
qui delubra deum nova toto suscitat orbi
terrarum et festis cogit celebrare diebus.

Lucret

[ii]. lib. 5, ver. 1160 et seqq.

Сии и подобные сим мнимые [162] существа суть дело воображения, произведенного внезапным и великим страхом, который во многих, а особливо в слабых, примечается столь сильно действующим и насилующим самую природу, что иногда действительно переменяет и самое зрение натуральное в человеке. Внезапно воскипевшее от страха в артериях кровообращение и сильное притом случившееся биение сердца, соединенное с ужасным трепетанием всего тела, довольно в состоянии воспричинствовать в оптических нервах такую перемену, от которой и глаза человеческие не могут представлять являемых во время страха вещей в собственном и натуральном их виде. Разум в таком случае уступает сам воображению, и, будучи сим преодолен, признает за существо, какого, кроме как токмо в мыслях человеческих, нигде в натуре не обретается. В таких обстоятельствах находясь человек, т. е. будучи обладаемый, во время страха, воображением, и окружаемый отовсюда различными явлениями, удобно может, наконец., уверен быть, что и на всяком месте, где только такие странные натуры действия случаются, присутствует некоторое невидимое и вышнее существо, которого силою вся совершаются

(Quippe ita formido mortalis continet omnis
quod multa in terris fieri caelo que tuentur
quorum operum causas nulla ratione videre
possunt ac fieri diuino numine rentur.

Vid. Lucret [ii], lib. 1, ver. 151 et seqq.

И оттого только страх всех смертных объемлет, что много
видят явлений они на земле и на небе нередко,
коих причины никак усмотреть и понять не умеют, и
полагают, что все это божьим веленьем творится.

См. Лукрец[ия]. кн. 1. стих 151 и сл.),

и которому он, как вышшему смертных, принужден молиться, и почитать оное боголепно, дабы в противном случае оное ему не вредило и призываемое в молитве благодетельствовало. Итак от страха во-первых произошло многобожие, и страх первых в свете произвел богов

(Primus in orbe deos fecit timor, ardua caelo
fulmina cum caderent, discussa que maenia flammis,
atque ictu flagraret athos.

Vid. Petronius ⁹.

Первых в мире богов страх произвел, когда с неба
молнии пали, и разверзлась в пламени твердь, и
от удара Афон запылал.

См. Петроний. ⁹.).

II

Но только ли, что страхом и одним воображением многобожие языческое совершается? Никак. Ибо за одним качеством души следует другое, и воображение однажды вперив в голову, особливо что либо [163] странное и необыкновенное, навсегда предает оное памяти, которая, при встречающихся подобных прежде бывшим случаях и местах,, возобновляет все то, что тревожило человека прежде за несколько лет. От чего и страх, однажды вперенный в ум, напоследок бывает налогом природе человеческой. Истинно удивления достойно, что те самые качества, которыми смертный превышает прочих животных и уподобляется вышнему, служат иногда столько же к пагубе, сколько и к совершенству человеческого существа. Одни мысли рождают в нас другие, а как первые так и последние, питая наши души, прекращают у нас жизнь. Геройских мыслей сила, стоик отваживался в глубокой древности доказать себя непоколебимым против всех неприязненных нашему существу помышлений (Стоики утверждали, что не должно человеку и в самых крайностях унывать духом, но надлежит стараться с посильным напряжением, чтоб не доходить до крайностей, при котором напряжении, есть ли не удастся преодолеть все крайности, то тогда уже и все злополучие должно почитать за ничто, хотя бы от оного последовало потеряние жизни, фамилии, или и целого государства разорение. Словом: для стоиков смерть — копейка, голова —нажитое дело, и все — безделя.); однако всуе все такое было его сопротивление против природы, и может статься, что до такого величества души никто еще из смертных не достиг и не достигнет никогда. Мы чувствуем ежечасно, сколь трудно нам бороться со страстьми, сколь неудобно сопротивляться порывчивому воображению, и сколь не в силах мы выгнать из памяти, что иногда и [164] по пустому воображению в нее вселяется. И напротив того, у нас есть больше охоты и склонности к воспоминанию того, что больше нам странным и неприязненным однажды показалось. Когда ж сие действительно и ежечасно с нами случается, а притом и в такие веки, в которые столько уже средств против худых воображений и против несправедливых рассуждений изыскано, то какому неспокойству души и какому заблуждению в мыслях должны подвержены быть народы, которые, для своей скудости ума, едва ли еще в состоянии и два отличить от трех. В таком недостатке разума человек действительно принимает за истинное существо, что только есть мечта и одно привидение

(Sed quaedam simulacra modis pallentia miris;
unde sibi exortam semper florentis Homeri
commemorat speciem.

Vid. Lucret [ii], De rerum nat (urae]. lib. 1, ver. 125 et seqq.

Но только призраки их удивительно бледного вида.
Он говорит, что ему появился оттуда Гомера
Вечно цветущего лик...

См. Лукрец[ия], О природе вещей, кн. I. стих 125 и сл.).

И сие приняв во-первых в мысли своей за истинное, после старается хотя простыми, но токмо усердными изобразить начертаниями, к предать оные потомкам от рода в род и на множество веков так, что напоследок ни строгость философии, ни твердость разума, и ниже самое премудрое правление сего богонеистовства прекратить не может. Ибо невежды и непросвещенные действительно услаждаются такими заблуждениями и, придумывая привидения на привидение, умножают и увеличивают многобожие и свое богонеистовство. Ныне всяк довольно уверен, что Юпитера и подобных сему никто руками в самом деле никогда не осязал; однако та же мечта и привидение, которые вскоре, по представлении его в мыслях, и невидимым человеку делают, побудили смертного употребить руки и разум к изваянию и начертанию оного, с находящимся в руке его множеством молний и с другими, ему приписанными, принадлежностями. В православном исповедании нигде не сказано, какой точно и где находится для праведных рай, а для грешных ад; о первом и сам апостол утверждает, что оный есть такое жилище, какого еще око смертных не видало, ухо не слыхало, и которое на сердце человеку еще никогда не всходило. О втором же Златоуст, когда его спрашивали, говорил, что и ведать не нужно, где и каков есть точно ад, а советовал только всячески стараться, чтоб не попасться никому в оный. Однако многие суть и в христианстве столько богонеистовые, которые нас клятвенно и ныне уверяют, что они, особливо в недугах, действительно видели рай и ад, и что первый представлялся им прекраснейшим садом, преисполненным веселия, а другой преужасным котлом, клокочущим несгораемою жирною материею, и что они при всем таком привидении, будучи с душею и телом на сем жилище, видели бога, которого они и в гадании не познают, лицом к лицу, и диаволов также. Равным образом и из древних никто действительно, разве только одними мыслями, не снисходил в преисподние тартара жилища, и не бывал на Елисейских полях; однако предания сих учат, что и в их тартаре есть печаль и теснота, а в раю веселые и пространные уготованы места. И хотя многие мифологи толкуют все языческое многобожие другим образом однако с большею вероятностию можно утверждать, что оное все происходило просто от мечты, привидения и от великого суеверных углубления и закоснения в таких мыслях. Из сего всякому не трудно догадаться, коликому бы неблагополучию [165] род человеческий подвержен был, ежели бы, по прошествии болезни, вскоре забвению предаваемы не были оные невещественные и ужасные привидения, от которых одержимые сильными горячками столько мучатся. Отсюда также можно видеть, сколь нечеловечески поступают те, которые малолетным отрокам дозволяют читать, и сами рассказывают о демонах, о леших и о прочих страшилищах. Ибо от таких, нечувствительно вкрадывающихся в младенческие мысли идей, нежное отрочество страждет безмерно (Когда младенца плачущего чем-нибудь страшным унимают, напоминая ему то, чего уже он и сам ужасается, то сие иногда с таким успехом совершается, что и пришедши в возраст, ребенок не смеет ночью вытти один из покоев, и будучи наполнен и напуган такими страшными идеями, иногда и апоплектическим ударом поражается, что, может статься, в самом деле то же самое есть, что простые говорят, .будто бы в то время некий родимец бьет ребят, при котором приключении есть ли в скорости не будет употреблена такая предосторожность, чтоб закутать ребенка и скрыть его от света, то он по смерть сумошедшим останется. О сем медики основательнее, нежели я, могут рассуждать. Впрочем, опытом сей премудрости наученный простый народ и такое средство в таких припадках с великим успехом употребляет.). От сих також старые напрасно мучатся, и одержимые болезньми сугубо претерпевают. Словом: от невещественных привидений больше суеверия, многобожия и зла рождается в свете, нежели от каких других причин.

III

Что варварские и непросвещенные народы иногда и от удивления к необыкновенным качествам человеческим боготворят подобных себе смертных, о том почти и сомневаться не можно. И сие самое хотя я уже несколько и изъяснил двумя примерами премудрого и сильного существа; однако надобно еще пространнее доказать, в каких обстоятельствах, и в рассуждении каких наипаче качеств человеческих и вещей, непросвещенные восхищаются удивлением и по причине оного богонеистовствуют. Обстоятельства народные, кроме других примет, могут быть нам известными наипаче по натуральному и приобретенному состоянию. Ибо в натуральном [состоянии, то] есть, когда народы скитаются в лесах, степях, и по горам рассыпанные без утвержденного жилища, во-первых телесные качества, .примеченные в человеке, боголепно почитаются превосходными, потому что у таких народов силою и огромным тела движением все почти совершается, а не остротою разума и прозорливостию, а такие качества служат им премного при всяких встречающихся случаях, как напр., на войне, на ловле и во всяких важных предприятиях. Следовательно тот, который превосходил всех сверстников в силах, и оными совершал великие чудодействия, натурально привлекал на себя взор всех зрителей. Непросвещенные зрители в таких обстоятельствах, т. е. от безмерного толикому Героя могуществу и силе удивления в изумление приходят и его одного поставляют выше жребия смертных, будучи в таком мнении, что он не собою, но некоторым невидимо присутствующим в нем существом такие необыкновенные и невозможные дела совершает. Так напр., положим, что одному из варваров удалось свирепого тигра и неприступного льва страшные челюсти растерзать, или одною рукою поколебать какое огромное здание со множеством находящегося в нем народа, то сии его дела будут доказывать, что он Геркулес, Самсон и Атлас. Или положим еще, что и другому удалось одним ударом низвергнуть и [166] обезглавить ужасно вооруженного какого либо Исполина [и Голиафа], то пред таким вскоре [и самые колена Израилевы] все затрепещут, и ему одному [в гимнах] (во 2 изд.: песнях.— И. П.) жертву воссылать станут. И так от удивления произошло новое земнородное божество, которому глубокая древность воздвигла олтари и храмы, и сих, гремящих по вселенной славою, смертных сынов имена в неприступном сиянии написаны были на блестящих златых скрыжалех, им же и изваяния соделаны из неветшаемого металла и твердого мрамора. Потомки, с восхищением взирая на такое рукотворенное существо, напоследок причли их в лик небесных, и веки оных назвали Геройскими (Из мифологии известно, что древние богатыри, наконец, все почти назывались полубогами, или меньшими богами (semidii vel dii minores, nec non dii medioxumi). У древних також Геройским веком (Heroica aetas) назывался оный век, чрез который ныне разумеются первоначальные народов общества в трояком состоянии, то есть, 1) когда они живут ловлею диких животных, 2) когда начинают присвоивать и приучать животных, и живут ордами в изобилии скота, и 3) когда они начинают жить хлебопашеством и на утвержденных жилищах.).

Но как искусство по природе есть вторый источник совершенств человеческих, и натуральное притом состояние народов по своему течению переменяется в лучшее и возвышается в совершеннейшее; того ради и качества человеческие, оказываемые в возвышающемся смертных состоянии, натурально кажутся еще удивительнейшими несравненно первых. Ибо как скоро народы начинают приходить в познание вещей и самых себя, то они опытом же узнают и то, что хитростию, проворством и подобными сим душевными качествами несравненно щастливее и большие совершаются дела, нежели одним гигантским сложением тела. Почему премудрый законодатель и утвердитель общества в возвышающемся состоянии натурально удивительнейшим кажется, нежели Геркулес и подобные тому богатыри. Ибо в сем случае несравненно большие дела и с большею удобностию производятся. Следовательно, есть ли кто, происшедши от неизвестной породы, сделается напоследок вождем народным, и повлечет за собою тьмы разных народов, разного состояния и разных нравов, такое удачливое дарование души не только самовидца, но и слышащего натурально приводит в изумление, и заставляет думать, что такой человек имеет или непосредственное сообщение с некоторым невидимым существом, или в его ипостаси сам всесильный бог толикие и такие совершает дела. А что такие предприимчивые люди могли случаться особливо в первенствующие веки, о том и сомневаться не должно. Ибо нельзя статься, чтобы все смертные и в какие-нибудь времена были сдинакого сложения, одинакого дарования, или проворства и хитрости; сверьх сего и то надобно знать, что такому произведению великих и представляющихся богу подобными людей не меньше в тогдашние времена споспешествовала оная непросвещенных народов легковерность, по причине которой они аки бы с природы весьма склонны приписывать человеку, превосшедшему в одном, и все качества, какие одному токмо богу приличествуют. В таких (во 2 изд.: каких.— Н. П.) обстоятельствах жрецы, [которые кроме, как только чтоб предстоять олтарю, ни к чему больше не способны] в необыкновенной испещренные одежде ([И одно одеяние необыкновенное на предстоящих олтарю, действительно имеет такой успех в рассуждении простого народа, что непросвещенные, напр., Римляне в первый раз увидев кардинала в блестящей от злата и камней одежде со свещеносными пред ним предтечами, в восторг приходят от удивления, и будучи в изумлении спрашивают друг друга, ест ли то он, и пьет ли, како и прочие люди? Хотя в самом деле он такой же грешник, как и тот самый крестьянин, который от невежества столько удивляется ему, и по своей простоте его обожает].) невеждам [167] казались имеющими непосредственное сообщение с оным существом, к которому и весь прибегает народ. И сей, по несправедливости своих рассуждений, одним аналогическим образом и то еще заключает часто, что жрецам, как ближайшим всегда к богу представителям, натурально следует поручить и все правление. Сходно с таким заключением мы видим из истории варварских веков, что такие жрецы были купно и правителями целого народа, какими примечаются у древних британцев друиды, а у турок Магомет, который и один есть довольным доказательством сея истины. От сего також ослепленного удивления народного, не упоминая других причин политических, и папа римский сделался наместником божиим, и по подобному о себе простого народа разумению, принял меч духовный и гражданский.

Впрочем свободно можно утверждать, что невежественные народы не токмо подобных себе смертных, но равномерно и самые неодушевленные вещи, по причине необыкновенных их действий, боголепно почитали. И таких вещей, о которых и ныне невежды от удивления богонеистовствуют, находится в натуре неисчерпаемое море; почему оставляя многих исчисление и описание, можно только то вообще здесь доказывать, что непросвещенные удивляются вещам и оные от удивления боготворят единственно по незнанию точных причин, производящих странные в вещах действия. Ибо у простолюдимов и ныне самое высочайшее о непонятных им вещах винословие не далее простирается, как токмо до того, что бог ведает о том, чего они не поминают. Здесь все их пространство рассуждений кончится, и за сей предел более они винословствовать не могут. И ежели кто поумнее станет доказывать простому человеку, каким образом точно происходит что в натуре, на такого знатока он еще и вознегодует, и будет желать, чтобы тот, кто инако толкует ему что либо непонятное и необыкновенное, внезапно наказан был тем же самым действием вещи, которое он от удивления и от ослепления за божественное почитает (Когда в Петербурге профессор Рихман ¹⁰ по причине той, что его так называемый кондуктор не имел сообщения с землею, електрическою силой был убит, тогда весь простой народ еще и обрадовался тому, что бог так наказал его за то, что он вышшее своего понятия испытывал. [И многие невежды и пустомели, а особливо дряхлые и престарелые в уме старухи клятвенно уверяли всякого, что они в то время действительно видели ангела с огненною проволокою, которою так ударил профессора по голове, что в мгновение ока и души в нем не осталось, утверждая притом, якобы гром есть такая тайна, коей еще и евангелисту Иоанну своему наперстнику бог не открыл.). Следовательно, есть ли для обмана простых людей и для скверной прибыли выдумает жрец какое-либо изваяние, или образ, плачущий водою сквозь потаенные скважины, или оракул, глаголющий необыкновенным механическим голосом, то к такому месту тотчас толпами пойдут идолопоклонники молиться и удивляться, как новоявленным чудесам. Равным образом, есть ли електрическая сила, стремясь из земли в выспрь, выходить станет, и одерживаемая металлом на гранадерской голове, осветит шишак оного, то римский [солдат] (во 2 изд.: матрос.— Н. П.), увидев сие, без сомнения заключит, что ему явился Кастор либо Поллюкс. [И ежели еще та же електрическая сила, выходя из земли чрез куст, и озаряя оный не повредит, то и в таком случае подле стоящий простодушный пастушок конечно подумает, что ему явился бог в неприступном сиянии, причем, ежели скотина его покажется здоровою и веселящеюся, то он не преминет и сие приписать оному ж явлению, равномерно как и солдат свою победу мнимому Кастору пли Поллюксу]. Премного о таких и подобных сим явлениях баснословит римский историк Ливий. [168] Подобное ж примечается богонеистовство, происходящее от удивления и у нынешних невежественных варваров, как то из Ансонова ¹¹ путешествия известно, что когда его военный корабль приплыл к народам, никогда не видавшим такой величины судна, то зрители, приметя оное движимое некоторою невидимою силою, по выстрелу из одной пушки все пали на колена и оному поклонились. Подобным образом и камчадалы думали, что русские солдаты были сыны Громовы, и никаким их оружием непрепобеждаемые, когда в первый раз увидели от них залп и беглой огонь из ружейного выстрела. Кратко сказать, для невежд всякая необыкновенная вещь кажется божественною. Из всего, что я ни говорил здесь, кажется довольно явствует, что причинами суеверия, многобожия и богонеистовства были главными страх, привидение и удивление. А как сии причины действовали и имели свой успех, то есть совокупно ли все, или порознь каждая, того я доказывать на себя не принимаю, довольно с моего знания прибавить к сим еще одну, как содействующую причину, какою я поставляю оную природную особливо простым народам склонность ко лжи, по которой они столь ревностно всегда увеличивать готовы всякую вещь и всякое явление, какие только им странными и непонятными кажутся. Ибо во всяком человеке, не выключая и просвещенного, действительно примечается столько склонности к тщеславию, самовластию и к самолюбию, сколько и ко лжи. Почему ходящая толпами на поклонение к идолам языческая чернь, и оттуда обратно возвращающаяся, несравненно усугубляет и увеличивает виденное там больше, нежели как оно в самом деле было. Слышащая от нее другая чернь охотно принимает то, и рассказы на рассказы прибавляя, весь наполняет свет многобожием, суеверием и лжею. Отчего напоследок языческая вера во всем бывает не иное что, как введенное преданием обыкновение, и долговременным наблюдением утвержденное богонеистовство, которого без опасных следствий не токмо переменить, но ниже поправить не можно. Ибо все то, что множеством народа принято, и повсеместно наблюдается чрез .множество веков, весьма трудно отменить. Народ за это обыкновенно везде негодует на правление, и в противном случае возъярясь и взбесясь, до крайностей великих доходит, и стоит за свои заблуждения, не щадя ни души ни тела. Доказывать сие примерами излишным покажется.

Теперь узнав, от каких причин, и коликому заблуждению в вере подверженным бывает смертный, в следующем внемли всяк православному исповеданию, которое учит почитать истинного бога в любви и простоте сердца; прямому божеству жертва и кадило мерзостны, но жертва оному благоприятна — сердце чисто, и дух сокрушен. Глубока древность от заблуждения и от несправедливости рассуждений понимала бога одним страшилищем, и призывала его с высоты в смертоносном блеске, и из бездны в пламени огненном. Одно христианство признает его источником веяния благости и щедрот (Нигде в историях, ни во стихотворцах языческих не примечается, чтоб бог назывался у них всемилостивым и доброжелательным роду человеческому. Он у них везде описывается страшным и аки бы самым страшилищем, что самое доказывает, что бог происходит у них от страха.), и обуреваемое в напастях, к нему вопиет: Авва отче! и прибегая к нему на всякой час, представляет его родителем веселящимся о всех смертных, аки о своих чадех. Христианство учит любить бога всею душею и всем помышлением, и ближнего своего, аки самого себя. О! когда бы сие одно составляло в самом деле все православие, и сие одно только вперяли бы в ум смертным истинныя величества божии проповедники! на сих, уверяет спаситель сам, основан весь [169] закон христианский, и сие сходно с натуральным рассуждением и с самою строгостию философии. И ежели бы сие ж самое и в действие всемирно произведено было, никогда бы не было в христианстве несогласий, ни расколов. Жили бы все без бранного навета, и всякому бы свое, как должное, отдавалось. Но в том великое смертных неблагополучие, что и самое христианство столько уже превратилось от своей первоначальной сущности, и растогнулось на толикие раздоры, что в оных согласить смертных и множества веков не довольно. [Езуиты, самые пастыри христова стада, которых по достоинству столько ненавидит весь мир, приватный из благочестия делают интерес, простирая алчные руки к ненасытному сребролюбию, и, под именем спасения, раззоряют порученное себе от бога и вверенное от монархов стадо, сделав самую веру завесою мнений своих ложных]. Боже! удали от российский церкви такое злоупотребление, излей от духа благодати твоего на заблуждающих в Бринских лесах ¹², и на непросвещенных в Севере. Соедини всех нас в единомыслие о тебе и утверди по вселенной истинную и одну веру.

[ПОЛОЖЕНИЯ ¹³].

ВЫВЕДЕННЫЕ ИЗ ВСЕГО, ПРИ СЕМ ПРЕДЛОЖЕННОГО РАССУЖДЕНИЯ

I

Бога в троице, без откровения, натурально понимать не можно.

II

Противно натуре человеческой верить тому, чего в мыслях и в воображении представить не можно.

III

Все приписываемые богу совершенства происходят от человеческих мыслей, и потому оные не сообразны его существу и не могут быть доказательными его совершенств.

IV

Простой и непросвещенный народ склонен к многобожию и закосневает в оном.

V

Все веры, выключая откровенную, суть одни токмо обыкновения народные.

VI

Не должно чрез усилие никакой переменять веры, когда пременение оной соединяется с большим возмущением, нежели спокойством народным.

VII

При возвышающемся познании человеческом о вещах, возвышается купно и человеческое понятие о боге.

VIII

В самом высочайшем и просвещеннейшем состоянии народы не понимают бога инако, как токмо всемогущим и премудрым. [170]

IX

Всякой раскол в вере рождается от неосновательных, а особливо предупрежденных мыслей.

X

Древность преданий много споспешествует к закоснению народов в суеверии.

XI

Невежественные токмо народы понимают бога страшным и неприступным в своих мыслях.

ПРИЛОЖЕНИЕ 1-е. ¹⁴

(перевод с латинского)

(Извлечено из «Протоколов университетской конференции» 1768 года, т. 12, стр. 29. (Рукопись Научной Библиотеки им. А. М. Горького, подлинник на латинском языке).)

Присутствовали:

Г-н директор, профессора: Керштенс, Барсов, Рейхель, Шаден, Лангер, Эразмус ¹⁵.

Г-н д[октор] Третьяков ¹⁶ доложил, что у него есть четыре темы, а именно: 1) О происхождении и развитии университетов в Европе; 2) О происхождении государств; 3) Невежество, страх и удивление — вот причины всякого суеверия; 4) Происходит ли наибольшая польза в государстве от рабов или от людей свободного состояния и от уничтожения рабства. Из этих предложенных тем он избирает для диссертации по совету конференции первую — о происхождении университетов и т. д.

Подписи

ПРИЛОЖЕНИЕ 2-е.

(перевод с латинского)

(Извлечено из «Протоколов конференции» 1769 года, т. 13, стр. 172-173 (Подлинник на латинском языке).)

Присутствуют:

Г-н директор, профессора: Дильтей, Керштенс, Барсов, Рост, Рейхель, Шаден, Лангер, Вениаминов, Зыбелин, Третьяков, Десницкий ¹⁷.

1. Постановлено о диспуте г-на магистра Аничкова, что он состоится публично завтра, по программе, розданной сегодня профессорам, и учрежден порядок этого торжественного акта таким образом, что должно начинать с философского факультета, профессора которого являются обыкновенными оппонентами, и затем с самого младшего профессора ¹⁸. [171]

2. Профессоры: Дильтей, Керштенс, Рост, Барсов, Рейхель, Шаден, и Лангер настоящим кратко заявляют, что они не могут поддержать мнений, которые рассеяны повсюду в розданной сегодня 24 августа латинской и русской диссертации «О начале и происхождении натуральной религии» производимого .в ординарные профессора философского факультета г-на магистра Аничкова, и что они здесь торжественно против этих (мнений) протестуют ¹⁹, ибо это предосудительно и позорно для университета.

Подписи

Комментарии

1. Заглавие вторично напечатанной диссертации: «Философическое рассуждение о начале и происшествии богопочитания у разных, а особливо невежественных народов, которое производимый публичным профессором в публичном собрании на рассмотрение предлагает философии и свободных наук магистр Дмитрей Аничков 1769 года Августа 25 дня». Эта дата, на титульном листе первого издания отсутствует. Отсюда видно, что перепечатка была сделана в один день (см. Приложение 2-е, из текста которого ясно, что накануне дня защиты диссертации, 24 августа, существовал только первый вариант). Диссертация не подвергалась коренной переработке: были вынуты только из набора отдельные слова и строки, целиком выпущена последняя страница с тезисами («Положения»), и вновь напечатан титульный лист. Текст, опущенный во втором издании, мы везде обозначаем квадратными скобками.

2. В. А. Адодуров (1709-1780),— литератор и математик, получивший звание адъюнкта в Академии Наук. Куратор (попечитель) Московского университета с 1762 года, ставленник Екатерины.

3. М. М. Херасков (1733-1807) —директор Московского университета с 1762 года. Как писатель, Херасков принимал большое участие в издательской деятельности университета, типография которого находилась в его ведении с самого основания (1756).

4. Аничков цитирует здесь (и ниже) философскую поэму «Опыт о человеке» английского поэта эпохи Просвещения А. Попа (Pope) в русском переводе Поповского, в издании Московского университета. Н. Н. Поповский (1728-1760) — рано умерший даровитый поэт, ученый, любимый ученик М. В. Ломоносова, первый профессор Московского университета, читавший в нем лекции по философии в 1755 году. Перевод Поповского, об издании которого усиленно хлопотал Ломоносов, претерпел жестокие мытарства в духовной цензуре, усмотревшей в поэме «многие сомнительные и вредные места» (см. «Русский архив», 1872, стлб. 1316; Б. Е. Райков. Очерки по истории гелиоцентрического мировоззрения в России, 2-е изд., М.-Л., 1947, стр. 287-294.)

5. Поль Рапен (Rapin Thoyras) — французский историк XVIII века, протестант, переселившийся в Англию после отмены Нантского эдикта, автор многотомного труда «Histoire d‘Angleterre», выдержавшего несколько изданий.

6. Церера.

7. Эта цитата, как и все последующие цитаты из поэмы Лукреция «О природе вещей», приводятся в переводе Ф. А. Петровского (по изданию АН СССР, т. 1, 1946).

8. Цитируется по изданию: Овидий. Героини, перевод проф. Ф. Ф. Зелинского, СПб., 1913, стр. 158.

9. Этот отрывок взят Аничковым из «Фрагментов», приписываемых Петронию.

10. Рихман, Георг-Вильгельм (1711-1753) — профессор физики в Академии Наук, друг М. В. Ломоносова, с. которым он производил исследования над атмосферным электричеством. Трагическая смерть Рихмана, убитого молнией во время опыта, вызвала толки, использованные церковниками в интересах религии. Ломоносов в письме к И. И. Шувалову просил его принять меры, «чтоб сей случай не был протолкован противу приращения наук» (Соч., М. В. Ломоносова, т. VIII, под редакцией С. М. Вавилова, М.-Л., изд. АН СССР, 1918, стр. 131).

11. Джордж Ансон — английский мореплаватель XVIII века.

12. Бринские (Брынские) дремучие леса, росшие в старину по берегам реки Брыни (Калужской губ.), служили надежным приютом для скрывавшихся там раскольников.

13. «Положения» во втором издании полностью выброшены.

14. Публикуемый документ показывает несостоятельность версии, связывающей имя Десницкого с историей диссертации Аничкова, и вместе с тем он разъясняет происхождение этой легенды. По сообщению «Словаря русских светских писателей» (составленного современником Аничкова Евгением Болховитиновым, изданного И. Снегиревым), Аничков «поручил издание своей диссертации одному товарищу своему, тогда недавно только прибывшему из Англии профессору, который включил в оную много вольнодумных и даже дерзких мыслей» (Словарь..., т. 1, М., изд. И. Снегирева, унив. тип., 1838, стр. 14). В научной литературе не раз высказывалось предположение, что «товарищ», имени которого «Словарь» не назвал, это — профессор Московского университета С. Е. Десницкий (см. Н. Коркунов. История философии права. СПб., 1908. стр. 262; М. Загряцков. Статья в «Вопросах истории», № 7, 1949, стр. 103 и др.). Это предложение основано только на недооценке даровитого русского ученого И. А. Третьякова. На основании публикуемого документа можно положительно утверждать, что Десницкий не имел никакого отношения к написанию диссертации Аничкова. Можно также вывести заключение, что Аничков воспользовался только темой профессора Третьякова, которая, как это видно из протокола, была отвергнута конференцией в числе других «опасных» тем, за год до выступления Аничкова. Виновник этого недоразумения — И. Снегирев, которому данный протокол, несомненно, был известен, так как Снегирев был архивариусом Московского университета, и рукописное собрание протокола конференции, спасенное им от пожара 1812 года, поступило в университетскую библиотеку от него.

15. Керштенс и Эразмус — медики. Барсов и Рейхель — профессора философского факультета. Шаден — ректор университетской гимназии. Юрист Лангер — ученый секретарь конференции. Директором Московского университета был тогда Херасков.

16. Иван Андреевич Третьяков (-1779), воспитанник Московского университета, получил докторскую степень в Глазговском университете, куда он был послан в 1761 году вместе с Семеном Ефимовичем Десницким для скорейшего подготовления к профессорскому званию.

17. Дильтей, Лангер, Третьяков и Десницкий — профессора Юридического факультета; Вениаминов, Зыбелин и Керштенс — Медицинского. Остальные (Рост, Рейхель и Барсов)—профессора Философского факультета.

18. Младшим на Философском факультете был Рейхель, получивший звание профессора в 1761 году. Выступив на диспуте с пространной латинской речью против диссертанта, он выразил тем самым мнение реакционного большинства, к которому, как это видно из настоящего протокола, не пожелали присоединиться четыре молодых русских профессора (Вениаминов, Зыбелин, Третьяков и Десницкий).

19. К протесту дипломированных лакеев поповщины присоединились церковники. Священник, преподававший в университетской гимназии катехизис, сделал донос члену синода. В результате «экземпляры этого сочинения были отобраны и по распоряжению начальства публично сожжены палачом на Лобном месте в Москве, а диссертация с исправлениями вновь напечатана» («Словарь русских светских писателей» митрополита Евгения (Болховитинова), т. 1, М., изд. И. Снегирева, унив. тип., 1838, стр. 14). Достоверность этого сообщения оспаривалась до настоящего времени только М. И. Шахновичем, считавшим, что дело, возбужденное против Аничкова в синоде архиепископом Амвросием, не имело последствий, о которых упоминает «Словарь», так как оно было прекращено по требованию обер-прокурора Чебышева («Ученые записки Ленинградского университета», серия философских наук, вып. 2, 1918, стр. 173-174). «Дело Синода о сочинении Дмитрия Аничкова» (в Центральном государственном историческом архиве в Ленинграде, № 796, он. 50, д. 342; и в Центральном архиве древних актов в Москве, ф. 168, д. 113), действительно, представляется неоконченным. Однако следует принять во внимание то важное обстоятельство, что часть документации по делу Аничкова утрачена. Несмотря на самые тщательные поиски, не обнаружена нигде речь Рейхеля, которая была приобщена к делу, как это видно из докладной записки Чебышова. Между тем эту речь цитирует С. П. Шевырев («История имп. Московского университета, написанная к столетнему его юбилею», М., унив. тип., стр. 142). По всей вероятности, были утрачены и другие документы, на основании которых литература того времени упорно утверждала, что «первое издание (диссертации Аничкова) было истреблено» (Биография Д. С Аничкова, написанная современником. В книге «Речи, произнесенные в торжественных собраниях имп. Московского университета русскими профессорами оного...», ч. 2., М., изд. Общества Любителей Российской Словесности, М., унив. тип., стр. 6). Интересно отметить, что на последней странице экземпляра диссертации, поступившего в университетскую библиотеку от И. Снегирева, имеется надпись на латинском языке: Oratio haec valde гага: olim in foro combusta. Alia prodiit editio cum mufationib[usj eodem anno (перевод: Эта речь весьма редка: некогда она была сожжена на площади. Другое издание с изменениями вышло в том же году).

Текст воспроизведен по изданию: Первая философская диссертация, защищавшаяся в Московском университете (Д. С. Аничков, последователь Ломоносова) // Вестник МГУ. Серия общественных наук, Вып. 3. 1952

© текст - Гагарин А. П. 1952
© сетевая версия - Тhietmar. 2025
© OCR - Ираида Ли. 2025
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник МГУ. 1952

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info