СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

КТО БЫЛ АВТОРОМ “ИСПОВЕДИ“, ПРИПИСЫВАЕМОЙ ИВАНУ АКИНДИНОВУ

Среди памятников поморской письменности XVIII века особое место занимает своеобразное литературное произведение, известное под названием Исповеди. В этом произведении, продолжающем традиции исповедей и житий древнерусской литературы и использующем ее изобразительные средства, с большой искренностью и художественной силой описаны душевное состояние, чувства и тревоги старообрядца XVIII столетия, стоящего на пороге смерти. Исповедь интересна как памятник, в котором отразилось мировоззрение определенной социальной среды, ценна она и некоторыми бытовыми подробностями, важными для понимания хозяйственной жизни старообрядцев карельского Поморья в первой половине XVIII века.

Во многих энциклопедиях, библиографических справочниках и биографических словарях ¹ это произведение приписывается Ивану Акиндинову (иногда Аикидинову, Анкудинову), видному деятелю поморского старообрядчества.

Версия о написании им этого произведения возникла при следующих обстоятельствах. В 1856 году писатель С. В. Максимов приобрел на Печоре рукопись, в которой находились рядом Повесть о самосожжениях на Мезени в 1743-1744 годах и пространное покаянное сочинение с упоминанием имени некоего Иоанна. Центральное место в Повести занимал рассказ о самосожжении в Печорском Великопоженском ските в 1743 году восьмидесяти шести старообрядцев во главе с их наставником Иваном Акиндиновым. До этого оба произведения в науке не были известны, не были знакомы ученым и упоминаемые в них имена.

В содержании обоих новых произведений имелись некоторые сходные черты. Прежде всего совпадали имена главных действующих лиц (в обоих случаях они выступали под именем Иоанна); замечалось также сходство в отдельных сюжетных ситуациях (оба Иоанна свою карьеру начинали на Выге, были здесь пришельцами и др.), лексике и фразеологии. Между Повестью и Исповедью устанавливалась какая-то кажущаяся взаимосвязь. В Повести описывалось самосожжение, Исповедь рисовала человека, кающегося перед смертью. Были и другие моменты, которые, казалось бы, ставили эти произведения в зависимость друг от друга (соседство в рукописи, обнаружение рукописи в местах, близких от тех, где произошли описанные в Повести события, и др.). Все это, очевидно, и дало основание С. В. Максимову без особых доказательств приписать Исповедь Ивану Акиндинову, так рельефно описанному в Повести в роли вожака великопоженского старообрядчества. ²

Однако С. В. Максимов не обратил внимания на некоторые другие моменты в содержании Исповеди и Повести. А они привели бы его к противоположным выводам, или во всяком случае его выводы не были бы так категоричны.

Суждения С. В. Максимова об Исповеди повторил Н. Я. Аристов в статье об Акиндинове в указанном выше энциклопедическом словаре. А отсюда сведения об Акиндинове как авторе Исповеди перешли во все отмеченные библиографические [193] справочники и пособия. ³ Принадлежавшая С. В. Максимову рукопись пропала вместе со всем его рукописным собранием, а в архивохранилищах других списков Повести и Исповеди не имелось. Это, между прочим, и побудило С. А. Венгерова целиком перепечатать статью Н. Я. Аристова в своем «Критико-биографическом словаре», снабдив, однако, ее оговоркой, что проверить данные этой статьи не представляется возможным, так как иные сведения об Исповеди неизвестны. ⁴

В противоположность С. В. Максимову Е. В. Барсов включил Исповедь в перечень произведений поморского писателя XVIII века Ивана Филиппова, не объяснив, однако, этой атрибуции. ⁵ Кроме того, Барсов не сообщил никаких сведений о рукописи и не раскрыл ее содержание. Поэтому только находка нового списка могла внести ясность в вопрос об авторе.

В 1956 году в собрание древнерусских рукописей Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР поступила с Печоры рукопись XIX века, в которой оказались оба разбираемые произведения. ⁶ Они, так же как в сборнике, принадлежащем С. В. Максимову, находились рядом и были расположены точно в такой же последовательности: сначала шла Повесть, за ней Исповедь.

Найденная рукопись позволила проверить и опровергнуть выводы С. В. Максимова и Н. Я. Аристова о принадлежности Исповеди Ивану Акиндинову.

Факты, опровергающие авторство Акиндинова, следующие.

В Исповеди автор просил, чтобы после смерти тело его «окаянное, недостойное и скверное, вервицею за ноги задевши», повергли «вне монастыря или где пригодится, в неугодное место и блатное или в ров псом, зверем и птицам на снедение: того оно и достойное» (л. 41). Мог ли так писать о себе Акиндинов «за несколько часов до смерти», приготовившийся к самосожжению, как это утверждает С. В. Максимов? В этой ситуации он в крайнем случае мог бы попросить лишь схоронить его обгорелые кости, если они останутся после пожарища, или развеять по ветру его пепел. Кроме того, что также очень важно, из Повести известно, что великопоженцы всего лишь за два дня до самосожжения были предупреждены о приходе карательной воинской команды. Эти два дня все восемьдесят шесть человек находились в одной тесной, полутемной «храмине» в тревожном ожидании конца. В это время, согласно Повести и сохранившимся документальным материалам, Анкудинов готовил людей к «огненной смерти» и боролся с малодушными, которых оказалось немало. Даже если бы Акиндинов отличался особой одаренностью и литературным талантом (сочинения его неизвестны), то и тогда в подобной обстановке в такое короткое время он не мог бы написать Исповедь, памятник, занимающий сейчас двадцать машинописных страниц, в котором видна опытная рука писателя-старообрядца.

Далее. Исповедь обращена к большому старообрядческому общежительству со сложной и многоступенчатой системой управления, имеющему обширное и разнообразное хозяйство. Это отчетливо видно из ее содержания. Никакого, даже отдаленного намека на предстоящее самосожжение в этом общежительстве в Исповеди не видно. А уж это, если допустить, что Исповедь писалась в обстановке приближающейся «огненной смерти», наверняка нашло бы в ней какое-то отражение. Автор Исповеди, наоборот, с большой душевной горечью и сожалением расстается со своими «братьями» и «сестрами». Он просит их молиться за него и простить за все причиненные им обиды и несправедливости, которые он допустил, будучи их руководителем. Идущему же вместе со всеми скитянами на добровольное самосожжение незачем и не у кого было просить прощения, да еще в письменной форме.

Автор Исповеди предстает перед нами как глава крупной севернорусской старообрядческой общины, которая по структуре и по размаху хозяйственной деятельности могла в то время сравниться только с Выго-Лексинским общежительством в Олонецкой губернии. И уже никак она не похожа на Великопоженский скит, о котором в повести и других источниках имеются достаточно точные сведения. [194] В 40-х годах XVIII века это было всего лишь небольшое поселение, хотя и напоминающее Выговское общежительство по своему устройству.

В самом конце нашего списка Исповеди находится дата написания памятника — 3 декабря 1744 года. Имелась ли она в списке С. В. Максимова, мы не знаем, но она на год разнится от даты смерти Акиндинова, сгоревшего 7 декабря 1743 года.

Можно было бы привести и другие доводы против принадлежности Исповеди Акиндинову, но, мне кажется, достаточно и этих, чтобы заключить, что он никакого отношения к этому произведению не имеет.

Кто же является автором Исповеди? Им был Иван Филиппов, известный поморский писатель XVIII века, историограф Выго-Лексинского общежительства и его глава в 1740-1744 годах. Это видно из сравнения Исповеди с Житием Ивана Филиппова, написанным на Выге сразу после его смерти лицом, хорошо его знавшим. Все факты, изложенные в Исповеди и в этом Житии, совпадают. Что же касается фактов биографии Ивана Акиндинова, насколько они отразились в Повести о самосожжении, Истории о Поморских ответах Ивана Филиппова и в его же Истории Выговской пустыни, то при сравнении их с Исповедью оказывается, что, кроме совпадения имени (Иоанн) и того, что оба лица являлись воспитанниками Выговского общежительства и были главами старообрядческих общин, ни в чем другом они не сходятся. Таким образом, указание Е. В. Барсова об авторе Исповеди следует считать правильным.

Исповедь была написана Иваном Филипповым незадолго до его смерти (он умер 4 декабря 1744 года). Косвенное сообщение об этом мы находим в Надсловии к его Истории Выговской пустыни, написанном кем-то из его учеников, в котором сообщается, что Филиппов «пред кончиною своею последнее братии и сестрам целование своеручным писанием назнаменова». ⁷ В самой Исповеди также говорится, что «прежде же пришествия тоя великия скорби ко мне истою своею рукою написах сие, доколе еще служит» (л. 34 об.). Согласно показаниям его Жития, Иван Филиппов до самого последнего дня сохранил способность двигаться и работать, хотя уже и не выходил из своей избы. ⁸ Так что поставленная в конце Исповеди дата — 3 декабря — вполне правдоподобна. Начав, возможно, писать свою Исповедь еще до прихода смертной болезни (он умер от приступа горячки — «огневицы»), Филиппов закончил ее за день до смерти.

Следует также отметить, что соседство в рукописях Исповеди Ивана Филиппова и Повести о самосожжениях на Мезени не случайное. Эта повесть, как нам удалось установить, написана тем же Иваном Филипповым, и является едва ли не последним его литературным произведением. ⁹ Этим объясняется и заметное их стилистическое, фразеологическое и лексическое сходство. Весьма возможно, что оба произведения были присланы на Печору выговцами одновременно, переписанные в одну рукопись, и в таком сочетании получили здесь распространение. Текст единственного известного пока списка Исповеди Ивана Филиппова подготовлен нами к печати в «Трудах Отдела древнерусской литературы».

В. МАЛЫШЕВ

Комментарии

1. Энциклопедический словарь, составленный русскими учеными и литераторами, т. IV, СПб., 1862, стр. 409-410 (статья Н. Я. Аристова); С. А. Венгеров. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых, т. I. СПб., 1889, стр. 581-583 (целиком перепечатана статья Аристова); Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона, т. I, СПб., 1890, стр. 789; Русский биографический словарь, изд. имп. Русского исторического общества, т. II, СПб., 1900, стр. 152-153; С. А. Венгеров. Источники словаря русских писателей, т. I, СПб., 1900, стр. 77; Большая энциклопедия, под ред. С. Н. Южакова, т. I, СПб., 1903, стр. 656; Русская энциклопедия, под ред. С. А. Адрианова, Э. Д. Гримма и др., т. I, СПб., 1911, стр. 374; Энциклопедический словарь «Гранат», т. III, 11-е стереотипное издание, М., 1936, стр. 132, и др.

2. С. В. Максимов. Рассказы из истории старообрядчества. СПб., 1861, стр. 163-164.

3. Список Исповеди встречал на Печоре Н. Е. Ончуков и сообщил о нем краткие сведения, не указав, правда, его владельца и повторив выводы С. В. Максимова (см.: «Известия Отделения русского языка и словесности АН», т. X, кн. 3, СПб., 1905, стр. 227). Автор настоящей заметки тоже ранее придерживался взгляда С. В. Максимова (см.: «Труды Отдела древнерусской литературы», т. XV, стр. 339).

4. С. А. Венгеров. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых, т. I, стр. 581.

5. Е. Барсов. Иван Филиппов выговский историк и настоятель. Памятные книжки Олонецкой губернии на 1867. Петрозаводск, 1867, стр. 97. Местонахождение списка, указанного Барсовым, в настоящее время неизвестно.

6. Рукопись последней трети XIX века, в четверку, 43 листа, полуустав; лл. 1-12 — Повесть о самосожжении на Мезени, лл. 12 об. — 43 — Исповедь Иоанна. Найдена в д. Скитской (Пижма). Хранится в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР (разряд IV, Печорское собрание, № 73).

7. История Выговской старообрядческой пустыни. Издана по рукописи Ивана Филиппова. СПб., 1862, стр. 480.

8. Е. Барсов. Иван Филиппов, стр. 93.

9. Этот вывод подробно аргументирован нами при публикации Повести о самосожжениях на Мезени в нашей книге «Усть-Цилемские рукописные сборники XVI-XX вв.» (Коми областное издательство, Сыктывкар, 1960, стр. 167-185).