-

ДОГОВОР (КОНТРАКТ) 1740 ГОДА М. Г. ГОЛОВКИНА С ВЫБОРНЫМИ КРЕСТЬЯНАМИ ОБ УПРАВЛЕНИИ ИМИ ИМЕНИЕМ В СЕЛЕ КИМРЫ С ДЕРЕВНЯМИ

(Тихонов Юрий Александрович, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН.)

Все известные до сих пор помещичьи инструкции были адресованы управителям или приказчикам — людям, стоявшим во главе вотчинной администрации ¹. К старостам и общинным властям с письменными наказами, содержавшими инструкции общего порядка, землевладельцы не обращались. Казалось бы, для управления оброчными имениями приказчика можно было заменить выборными крестьянами. Ведь это позволило бы избежать расходов по содержанию вотчинной администрации (а они были значительными). И все же в сознании дворян укрепилось недоверие к сельской общине, что отразилось и в отмеченных золотыми медалями Вольного экономического общества инструкциях А. Т. Болотова и П. И. Рычкова. Приказчик, пусть и запускавший руки в господское добро, считался незаменимым в сфере управления имением.

Тем не менее мне удалось обнаружить предписание помещика, адресованное не приказчику, а выборным крестьянам. Оно сохранилось в фонде Дворцового отдела РГАДА среди бумаг, относящихся к вотчинам гр. Михаила Гавриловича Головкина, назначенного регентшей Анной Леопольдовной вице-канцлером. Вотчины были конфискованы и взяты в дворцовое ведомство в конце 1741 — начале 1742 г. по приказу совершившей переворот императрицы Елизаветы Петровны, а сам граф сослан в Сибирь.

Документ представляет собой договор (контракт) М. Г. Головкина с выборными крестьянами об управлении селом Кимры с деревнями. По форме он подобен другим инструкциям, а написан [147] в середине 1740 г. при необычных для вотчины обстоятельствах. Владелец решил упразднить господское хозяйство и полевую барщину и перевести крепостных с 1 января 1741 г. на повышенный денежный оброк. Возможно, М. Г. Головкин сомневался в том, что приказчик сумеет провести такой перевод без уменьшения доходности имения. Помещик посчитал, что при резком изменении хозяйственного статуса имения сами крестьяне будут заинтересованы в исправном сборе увеличенного платежа.

Скорее всего М. Г. Головкин, как и его отец канцлер Г. И. Головкин, и ранее составляли инструкции по управлению своими многочисленными вотчинами, хотя сведений о них не имеется. Головкины занимали высшие посты в государственном управлении и являлись богатейшими душевладельцами ². Известно, что многие крупные помещики (Шереметевы, А. П. Волынский, П. А. Румянцев, М. М. Щербатов и др.) давали приказчикам наказы ³.

По предписанию М. Г. Головкина в середине 1740 г. крестьяне кимрского имения выбрали для управления 8 человек — троих из пашенных деревень и пятерых из непашенных (преобладание непашенных отражало промысловый характер крестьянских занятий). Они явились в Санкт-Петербург и здесь «с ними учинен договор для облехчения их по нижеписаному, что вы учините». Таким образом, договор-инструкция получил силу юридического документа. После подписания контракта помещиком (9 июня 1740 г.) выборным (пашенных деревень Ивану Алманову, Андрею Иванову и Ивану Фролову, непашенных деревень Дмитрию Соболеву, Дмитрию Иванову, Петру Кобылину, Степану Дякину и Кондратию Пентюхову) вручили копию и отпустили их в тот же день «в домы своя» ⁴.

Кимрская вотчина располагалась по р. Волге, важнейшему транспортному пути Нечерноземья. Она была известна обувными промыслами. По справке Канцелярии конфискации от 13 июля 1744 г. здесь насчитывалось 18 дворовых людей м.п., 1 986 крестьян м.п. и 12 «богаделенных». В селе стоял двор помещика с хоромным строением и каменными палатами, а возле палат две березовые рощи. У двора был копаный пруд. На речках отмечено 5 водяных мельниц; рыбные ловли располагались вверх по Волге до р. Сози на 75 верст, вплоть до вотчины тверского архиерея ⁵.

Необычная мера по замене приказчика выборными крестьянами, естественно, потребовала включения в текст договора всех деталей процедуры перехода к новому порядку управления. Выборные должны были провести избрание в имении старост. М. Г. Головкин распорядился, чтобы в с. Кимры «прикащику не быть, а вотчину править вместо прикащика погодна выбранным от всего миру» трем старостам. Один из них избирался из первостатейных крестьян, второй — из среднестатейных, третий — «из убогих». Сменяемые ежегодно старосты должны были решать всякие вотчинные дела с «согласия и совету мирских людей». Передача управления селом трем старостам совершалась «по росписному списку с рук на руки». «Росписной список» «за отдатчиковой и приемщиковыми руками» выборные должны были «взять <...> к домовым делам для знания, что чего отдано будет в селе, а буде не все, что то отыщете» (л. 63 об. — 64).

Выборным предписывалось: «Нынешняго прикащика Галахова и помощника ево Кирилова генваря с 1 числа 741 г. возмите в Москву совсем из бытия ево, Галахова». При этом им поручалось проверить все денежные дела приказчика («по указом моим сочтите и буде что на нем явитца начету, то с него доправьте; а ежели и от крестьян на него жалобы будут в чем, то иследуйте, и буде в чем по следствию явитца виновен, то учините с ним по указом моим, как и с протчими прикащики за их вины поступлено»).

Итак, выборным передавалось общее управление имением. Повседневное исполнение («править <...> всякие вотчинные дела») функций приказчика поручалось старостам. Однако они избирались оригинальным образом — от трех имущественных групп сельчан. Такое представительство, по мнению помещика, сужало для сельских богачей возможность прибрать все управление к своим рукам.

В трехзвенной цепи (приказчик — старосты — общинные власти) заменялось высшее звено. Первостепенную задачу всех управленческих звеньев помещик видел (как и в обычных инструкциях приказчикам) в обеспечении доходов с имения. Выборные обязывались 1 января нового года собрать в господском доме всех крестьян и новоизбранных старост и «по совету своему разложить» поступление подушных денег по полугодиям, а помещичьего оброка по третям года с каждой окладной единицы — осьмака. Расклад фиксировался в мирском приговоре, а старостами — в приходной книге. Помещик требовал деньги «збирать заранея, до сроку, изподоволь» и «платить, не пропуская сроку, но конечно до сроку за сколько времени возможно». Копии квитанций о плате надо было присылать в Петербург. То же касалось уплаты в «казну» откупных денег за мельницы, перевоз, конскую площадку (место продажи лошадей и сбора пошлин) и др. [148]

«Зборные деньги» предписывалось «содержать в удобном месте в сундуке» вместе с приходорасходной книгой. Во избежание злоупотреблений полагалось «в тот сундук ходить всем оным трем человекам старостам и при них одному земскому». Подчеркивалось, что «в тот сундук ходить» обязательно должны были все старосты вместе («чинить всем обще приход и росход справедливой и из приходу не убавливать, а к росходу лишняго не приписывать»). После проверки выбранными через год новыми старостами и поверенными от всех крестьян приходо-расходные книги отправлялись в домовую канцелярию (л. 64-64 об.).

Основное место в договоре занимает текст о переменах в системе крестьянских повинностей и вытекавших из этого изменениях в господском хозяйстве. Последнее стало теперь занимать довольно скромное место ⁶.

В первом пункте договора владелец приказывал крестьянам имения до 1 января 1741 г. «быть на пашне и на работах всяких так, как они прежде были и ныне имеютца». При выполнении полевой барщины в течение года сохранялся прежний порядок. Предписывалось яровые и рожь «зжать, и убрать, и обмолотить». После обмолота зерно надлежало продать в с. Кимры своим крестьянам или посторонним «по тверской настоящей цене» (кроме необходимого для местной богадельни) до прихода с зерном «низовых или шацких стругов». При низкой цене хлеб надо было «перевести зимою на подводах или весною на барках во Тверь» (выбор перевозки зимой или летом отдавался на усмотрение крестьян). Крепостные освобождались от посева озимой ржи на господском поле на 1741 г., а сам барщинный клин приказывалось отдать «им, крестьяном, во весь мир», т.е. всей общине (л. 62).

Сенные покосы требовалось также «подкосить и убрать», а сено продать в Кимрах, Твери или Кашине по настоящей цене, а в Москву не привозить. Крестьяне могли господский укос отдать «внаймы за настоящую цену» (л. 62).

Помещичье скотоводство в Кимрах упразднялось. Господский племенной скот выборные обязывались «разослать» по пахотным деревням («куда усмотрите, туда и разошлите»). Неясно, оставалась ли племенная живность в собственности графа или же передавалась крестьянам.

Господское рыбное хозяйство сохранялось. Рыбу «в улове» требовалось содержать «в прудах и в садках или прорезах». Осенью часть ее, включая стерлядей, «в барочке прислать суда», а прочую по первому пути перевезти в московские пруды и в пруды подмосковных деревень (л. 62 и об.).

В крестьянские обязанности по-прежнему входило обслуживание господских садов («садовников содержать им, крестьяном, на своем коште и обноваживать садовую землю их крестьянским навозом»). Яблоки и прочие фрукты выборным надо было «продавать в Москве ль или где вы заблагоразсудите» (л. 66).

В текущем 1740 г., согласно окладной книге, крестьяне обязаны были сдать сполна денежный оброк и «разные припасы» и «в доимку ничего не запустить». То же касалось сборов с мельниц, перевоза, конской площадки и прочего. В последних числах декабря все должно было быть доставлено в Москву к казначею. «А как 1741 год придет», указано отдать крестьянам «все сенные покосы, пашню, мельницы, пруды и рыбные ловли, волской перевоз, конскую площадку, полавочныя, пчелиныя и протчия все доходы, житницы и анбары и рыбных ловцов» (л. 62 об.).

За все перечисленные и за другие «всякие работы» крестьяне обязывались в течение 1741 г. по третям уплачивать 2 600 руб. (на треть 866 руб. 66.5 коп.). В 1742 г. оброк повышался на 200 руб. В 1743 г. сумма возрастала еще на 200 руб. — до 3 000 руб. (л. 63) ⁷.

Барщинные работы в господском хозяйстве полностью не отменялись. Сверх оброка крестьянам надлежало «изправлять работы в Кимре, что будет при церквах Божьих, при мельницах, и прудах, и при анбарах, и при нашем доме, и скотных и конюшенных дворах починок». Кроме того, надо было ремонтировать своим лесом двор и амбары в Твери, осенью выгружать из низовых и шацких барок хлеб и складывать в амбары тверского запасного двора. Весной «им же самим или наймом» грузить хлеб в барки «для отпуску питербурского». Как и прежде крестьяне должны были «взводить» барки до Вышнего Волочка. Эта повинность рассчитывалась из платежа 3 руб. на лошадь. Однако оговаривалось, что численность людей и время работы зависели от количества перевозимого хлеба (а его по годам «неравна бывает»). При отправке несоразмерного числа работников («со излишеством») и при наличии жалоб от них виновным грозили штраф и наказание (л. 63-63 об.).

Договор запрещал выборным под угрозой штрафа помимо вышеописанных работ устанавливать другие «и подвод никаких не спрашивать <...> для того, что они определены на оброк». Помещик был озабочен, чтобы в платеже оброка не было от крестьян «никаких отговорок и <...> прошеней, что они излишнее работали» (л. 63 об.). [149]

Как видно, с 1741 г. в вотчине упразднялись барщинные полевые работы и сенокошение. Сохранялись повинности по рыболовству, садоводству, ремонту конюшенных и скотных дворов. Оставались работы по содержанию и ремонту господских дворов в Кимрах и Твери, церквей, мельниц, амбаров. Крестьяне по-прежнему должны были разгружать «низовые и шацкие барки» с зерном и переправлять их до Вышнего Волочка. Ликвидация полевой и луговой барщины обусловила исключение из договора разного рода наставлений о повышении продуктивности господского хозяйства. В целом договор расширял хозяйственные возможности крестьянского двора. Ликвидация барщины не могла не сказаться в усилении крестьянской заинтересованности в труде на своем наделе, в развитии инициативы и предпринимательстве. Таким образом помещик добился увеличения денежной ренты.

Довольно подробно оговаривалась судьба дворовых людей. С упразднением господского хозяйства многие дворовые люди переводились вновь в крестьянское состояние. Находящихся в Кимрах взятых из местных жителей скотников, конюхов и прочих М. Г. Головкин приказал отдать «всем крестьянам в мир ныне по-прежнему во крестьяня». Тех же, кого мир не примет, или же переведенных из других имений нужно было передать «в другая вотчины, где дворовых не достает». Особо оговаривал ось оставление в Кимрах 9 дворовых: 2 земских, 2 денщиков, 2 садовников, 2 мельников и часовщика, которых крестьяне похотят». Канатчика (если он из дворовых) помещик указал перевести «в тверской запасной двор в дворовыя и для дела канатов». Если же он из крестьян и женат, то «туда, откуда был взят» (л. 62-62 об.).

М. Г. Головкин подробно расписал в договоре денежное и хлебное жалованье дворовым людям. Оно шло от общины («от всего миру»). Земским полагалось каждому по 3 руб. денег, по 6 четв. ржи, по 3 четв. овса и ячменя, по пуду соли, по 3 пуда мяса, по 4 барана. Каждый дворовый получал ежегодно по 1 руб., по 6 четв. ржи, по 1 четв. овса, по 4 четверика круп, по пуду соли, по 3 пуда мяса, по 3 барана. Мир мог заменить продукты деньгами (1 четв. ржи — 50 коп., 1 четв. овса — 36 коп., 1 четв. ячменя — 45 коп., 1 пуд соли — 25 коп., 1 пуд мяса — 30 коп., 1 баран — 25 коп.). Видимо, имеются в виду местные низкие цены. Известно, что в 1744 г. в Москве за пуд соли давали 40 коп. В таком случае весь оклад земского составлял в год 10 руб. 58 коп., дворового — 6 руб. 62 коп. На семью давалось также по 2 сажени дров (л. 66-66 об.).

В 1744 г. Канцелярия конфискации указала другие сведения о дворовых. В списке 25 человек. В их числе 3 подьячих, писарь, 2 дьячка, денщик, 5 садовников, псарь, конюх, гребец, 2 столяра, котельник, истопник, сторож, ученик каменного резного дела. О пятерых нет сведений. Не совпадают и показатели годового «хлебного и протчих запасов и денежного жалованья». Можно предположить, что М. Г. Головкин увеличил число дворовых и снизил их оклады по просьбе выборных крестьян и старост. Они лучше представляли себе, сколько людей требовалось иметь в вотчине и каково должно быть их содержание. Другое предположение заключается в том, что в Канцелярии конфискации перечислены все дворовые, положенные в подушный оклад по кимрскому имению, а часть их, правда очень небольшая, могла проживать в других вотчинах.

Денежное жалованье было определено 17 из 25 человек. Общая сумма 47.5 руб. (на человека от 1 до 6 руб.). По сравнению с договором 1740 г., денежные выплаты каждому были существенно сокращены. Хлебное (не определено троим) состояло из муки ржаной (92 четв. 2 четверика, от 1.5 до 6 четв.) и круп (17 четв., от 2 до 8 четвериков). Ячмень (3 четв.) и овес (7 четв.) получал лишь один из подъячих, видимо, старший. Мясо свиное выдавалось 20 человекам (85 пуд. 37 фунтов, от 2.5 до 6 пуд.), рыба — только четверым (12 пуд. 2.5 фунта). Лишь 3 человека обеспечивались баранами (20 голов). Соль (18 пуд. 4 фунта, от 0.5 до 2 пуд.) доставалась 21 человеку, дрова (18 саж., в основном от четверти до 0.5 саж.) — 16-ти. Раз в 3 года 17 человек получали по 8 овчин на шубу. Кафтаны выделяли только старшему подьячему и ученику каменного дела. Сермяжное домашнее сукно синего цвета на кафтаны, камзолы и штаны имели только пятеро дворовых, посконь на рубахи — двое, шапки и рукавицы — трое. Двое (денщик и сторож) получали по красному покупному картузу; холст на чулки по 20 арш. — только трое подьячих.

Таким образом, на содержание дворовых община тратила немалые средства.

Перевод на денежный оброк способствовал расширению сферы компетенции крестьянской общины. Усилились ее контрольные функции. Записано право общины отдавать на оброк рыбные ловли как своим, так и посторонним. М. Г. Головкин предложил рыбаков «положить в тягло» с предоставлением пашенной земли и сенных покосов. Крестьяне сами всем миром решали, держать ли на вере или сдавать на откуп мельницы, волжский перевоз и конскую площадку «к лутчему и доброму своему прибытку». Плату за помол на мельницах устанавливала община («как они миром похотят»). Община же определяла плату за хранение в амбарах и житницах «купецкого хлеба» (л. 65 об. — 66). В случае отдачи мельниц на откуп община решала, каково должно стать положение мельников: либо они брали мельницы на содержание, либо определялись [150] «во крестьяня» (л. 66 об.) — Крестьянам-отходникам, живущим в Санкт-Петербурге, Москве и в других местах, полагалось «быть под ведением» кимрской общины, которая устанавливала размер оброчных денег. Общине отдано право решать дела о досрочном возвращении отходников в кимрскую вотчину. В обязанность кимрских крестьян входил розыск «своим коштом» беглых. Вернувшимся община давала льготы в оброке на 1-2 года и оказывала помощь в дворовом строении («дворовое им строить миром и скотом ссужать»). Показательна при этом запись: «А на розвод давать с возвратом капитальный хлеб на емена и на семена» (л. 65).

Можно полагать, что большинство перечисленных в договоре функций общинных властей прежде находилось либо в ведении одного приказчика, либо в совместном ведении приказчика и общины.

Договор, заключенный М. Г. Головкиным, существенным образом отличается от других помещичьих инструкций. Однако граф разделял воззрения многих сановников, считавших основным занятием крепостных крестьян сельскохозяйственное производство ⁸ (даже в имениях с развитыми промыслами). М. Г. Головкин не удержался от сентенции о предпочтительности земледельческих занятий своих крепостных. Он писал: «А ежели можно, то б и всякой свою тяглую пашню всю засевал и тем себе сверх своего промыслу прибыток имел первой тот, что бес купки своим хлебом себя содержать мог». Привязанность к дому и наделу, по мнению помещика, не только обеспечивала безбедное существование, но и являлась основой крестьянского трудолюбия («коль крестьянин пристанит к дому, то он и отстать от него не может; а гуляки, то есть непашенныя, всегда бывают лытуны и бездомцы, и для того надобно, чтоб они были пашенныя и домовитыя крестьяня»).

Понимание М. Г. Головкиным уравнительного состояния крепостных крестьян оказывается сходным с другими инструкциями: он сторонник равного для всех отбывания тягла. Причем помещик понимал равенство не по дворовому или душевому числу, а по числу окладных единиц обложения — осьмаков, т.е. по площади наделов. М. Г. Головкин писал: «Всем того села Кимры з деревнями крестьяням быть одного звания, что кимерския крестьяня, и быть им в одном оброке всем тяглами уравнителным по мирскому расположению; и со всякого тягла <...> платить им поравну». «Бестолковый» единицы тягла — копейки и полушки он требовал «отставить, а дать им знать, что есть осьмак». «А всю пашенную прежде бывшую нашу, — продолжал владелец, — и их крестьянскую пашню, и сенныя покосы розделить им, крестьяном, поравну каждому, что на осьмак достанеться, а кто хотя и пахать не будет, то он может отдавать внаймы, но только быть всем пашенным и всякому платить подушныя денги и оброк с тягла своего поравну, а не менше и больше одному перед другим <...> не платить» (л. 64 об.).

Как видно, введение оброчных повинностей вместо барщинных вынудило М. Г. Головкина разрешить убогим сдачу надела своим состоятельным односельчанам. Однако сделанная помещиком оговорка не скрывала его желания видеть всех крепостных прежде всего «пашенными» и полностью платежеспособными.

Помещики считали, что все сельские жители должны быть полными тяглецами. М. Г. Головкин также отметил в договоре: «А бобылям не быть никому, а быть всем тяглыми крестьяны». Однако он хорошо представлял имущественную дифференциацию крепостных в кимрской вотчине (вспомним указания о выборе трех старост: одного из первостатейных, другого от среднестатейных, третьего от убогих).

Всевозможные ограничения хозяйственной деятельности крепостных крестьян в инструкциях приказчикам превращали имение в замкнутую, закрытую для посторонних территорию. Помещичьи инструкции включали детально разработанную систему наказаний крепостных крестьян. В договоре М. Г. Головкина бросается в глаза почти полное отсутствие упоминаний о наказании крестьян за леность, кражи, пьянство и др. Можно связать это с переводом кимрской вотчины с барщины на денежный оброк. Контроль за трудовыми занятиями, за соблюдением обычных правил деревенского общежития практически возлагался на общину.

Выдача хлебных ссуд крестьянам с последующим возвратом отмечена лишь в одной инструкции приказчику начала XVIII в. Но, конечно, выдачи ссуд практиковались и позднее. В отдельной статье договора Головкина говорится о выдаче зерновых ссуд (капитального хлеба) из господских запасов. Имевшееся барское зерно в Кимрах выборным следовало оставить на месте. Если крестьянам не хватало его на семена, разрешалось прибавить зерно из урожая 1740 г. Хлеб старосты раздавали до осени, «а в осени, — писал помещик, — збирать обратно в жиницы по указом моим». В случае ненадобности капитальный хлеб из Кимр предписывалось переправить в Тверь крестьянским «коштом» «для того, что они им пользовались; в буде себе пожелают купить, то им продать по настоящей тверской цене». Как видно, помещик, поддерживая крепостных ссудами, не желал терпеть даже небольшой убыток. Он принуждал крестьян покупать выделенный [151] им же в неурожайные годы хлеб. В противном случае крестьянам приходилось самим переправлять его в Тверь. Заботу о стариках и больных М. Г. Головкин разделил между собой и общиной. Крестьяне обязаны были ремонтировать богадельни. Выборным приказывалось «богадельщиков содержать пищею, и одежею, и протчим из нашего и хлеб им и протчее складывать, что надлежит на год, с низовых или шацких стругов» или из других вотчин.

Существенное значение имеет отсутствие в договоре М. Г. Головкина на 1740 г. обычных для многих помещичьих инструкций приказчикам статей об исполнении рекрутской повинности, о наблюдении за поведением крестьян в деревенском общежитии, о благоустройстве деревень, об охране от пожаров, воров и разбойников, о воспитании и обучении детей, о семейных разделах и т.п. Можно полагать, что он считал это делом общины и ее выборных.

Договор не запрещал браки с крестьянами из имений других помещиков. Не оговаривались сборы с женщин, выходивших замуж. Жених уплачивал свадебные деньги в размере 45 коп.

Думается, что основным фактором, усилившим значение общины, являлся не перевод на денежный оброк как таковой, а устранение из имения приказчика (управителя) как главы вотчинной администрации в кимрском имении.

Итак, заключение М. Г. Головкиным договора с выборными крестьянами об управлении имением стало значительным событием в жизни кимрской вотчины. Произошла смена одной системы эксплуатации (полевая барщина) другой (денежная рента), и это открывало новые возможности для крестьян-оброчников. Заметно сужался объем крестьянских работ по обслуживанию барского хозяйства. Вотчинная администрация во главе с приказчиком заменялась выборными крестьянами, а повседневные управленческие заботы перекладывались на избираемых старост и общинные власти. В связи с этим расширялась сфера действий общины и ее контроля за всеми сторонами крестьянской жизни.

Сибирская ссылка М. Г. Головкина и конфискация его кимрской вотчины привели к тому, что уникальный договор помещика с выборными крестьянами к концу 1741 г. утратил свою силу. К сожалению, невозможно проследить, как он реально действовал в жизни оброчного имения.

Комментарии

1. См.: Петровская И. Ф. Об изучении поместно-вотчинных архивных фондов XVIII — первой половины XIX в. // Проблемы источниковедения. Т. 6. М., 1958; Литвак Б. Г. Очерки источниковедения массовой документации XIX — начала XX в. М., 1979.

2. Алефиренко П. К. Крупное вотчинное хозяйство гр. М. Г. Головкина в России первой половины XVIII в. // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы 1959 г. М., 1961.

3. Александров В. А. Сельская община в России. М., 1976. С. 45-46; Прокофьева Л. С. Крестьянская община в России во второй половине XVIII — первой половине XIX в. (по материалам вотчин Шереметевых). М., 1981. С. 18-19.

4. РГАДА, ф. 1239, оп. 1, д. 369, л. 62-66 об. (копия). В конце контракта (он же именуется договором) помечено: «Получен из Манетной канцелярии июня 16 дня 740 году». М. Г. Головкин был ее директором. Ссылки на листы договора даны в тексте сообщения.

5. Там же, л. 40-41 об.

6. П. К. Алефиренко посчитала кимрскую вотчину Кашинского уезда оброчным владением (в действительности, в ней бытовали и барщина полевая, и денежный оброк). В среднем с души м.п. взимался платеж в 1 руб. 51 коп., о продуктовом сборе сведений нет. Крестьяне занимались в основном сапожным промыслом (в 1741 г. отходников в Москву «для прокормления» насчитывалось 89 человек). О земледелии и животноводстве крестьян материалов в фонде Конфискации РГАДА не обнаружено (Алефиренко П. К. Крестьянское хозяйство во владениях графа М. Г. Головкина в 40-50-х годах XVIII в. // Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. Сб. 5. М., 1962. С. 137, 141, 143).

7. В справке Канцелярии конфискации отмечено, что в 1742 г. крестьяне внесли 2 584 руб. 79.5 коп. С зачетом за отбылых, дворовых и богаделенных оброк достигал 2 800 руб. В 1743 г. взнос составил 2 627 руб. 71 коп. (без зачетных денег). В доимке на крестьянах «московских жителях» и на погорельцах оказывалось 97 руб. 79 коп. Видимо крестьяне выплачивали увеличенный оброк (д. 369, л. 41 об. — 42).

8. См.: Алефиренко П. К. Русская общественная мысль первой половины XVIII в. о значении сельского хозяйства // Академику Б. Д. Грекову ко дню семидесятилетия. М., 1952. С. 262.

Текст воспроизведен по изданию: Договор (контракт) 1740 года М. Г. Головкина с выборными крестьянами об управлении ими имением в селе Кимры с деревнями // Отечественная история, № 3. 2003

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info