-

НОВАЯ ПОВЕСТЬ О СМУТНОМ ВРЕМЕНИ XVII ВЕКА.

Эпоха смуты в Московском государстве в начале XVII века представляет одну из самых любопытных и важных страниц нашей истории, как по исключительности и сложности исторических явлений, так и по глубокому их влиянию на последующую жизнь государства. Этим объясняется то большое внимание, с каким наши историки относились к этой эпохе: мы имеем несколько общих обзоров смутного времени (гр. Бутурлина, С. М. Соловьева, Н. И. Костомарова) и много монографий, посвященных той или другой частности или, чаще, личности какого-либо деятеля эпохи (вспомним богатую литературу об Авр. Палицыне). Факты смуты в их последовательности и связи сводились и объяснялись не раз. Общее значение событий смуты, ее причины и следствия занимали многих ученых. При существующих разногласиях однако окончательная историческая оценка эпохи составляет еще дело будущего: она зависит и от общего состояния наших исторических знаний, и от дальнейших успехов в собирании и разработке сохранившихся данных о самой эпохе. Мы далеко не можем сказать, чтобы так называемые источники для истории смуты были все известны: много ценного материала скрыто еще в стенах наших древлехранилищ или вовсе утеряно; например, историю великого посольства под Смоленск сам С. М. Соловьев излагает по “Дополнениям к Деяниям Петра Великого” Голикова; подлинных документов об этом посольстве наука пока не знает. Из того же, что известно и издано, многое издано не научно (так мы не имеем хорошего издания Нового Летописца) и очень многое не исследовано [51] критически ¹. Главною задачей будущих исследователей смуты, по нашему мнению, должно стать именно собирание нового и критика уже известного материала, потому что только точное исследование первых источников смуты поможет сделать новые шаги к уяснению как общего смысла эпохи, так и многих частностей, еще загадочных и темных. С этой точки зрения каждый новый памятник смутной эпохи представляется нам безусловно ценным научным приобретением, и в таком убеждении мы решаемся познакомить читателя с одним документом о смуте, еще неизданным и представляющим собою несколько любопытных для историка черт.

Документ этот находится в библиотеке Московской духовной академии ². Он не совсем неизвестен в ученой литературе: им пользовался уже г. Кедров в своем труде об Авр. Палицыне ³. Приводя выдержку из этого памятника, г. Кедров полагает, что это “послание, писанное из Кремля каким-то женатым лицом, вероятно, под Смоленск ³ в промежуток времени между декабрем 1610 г. и апрелем 1611 г. При описании рукописей Московской духовной академии, архим. Леонид, не определяя времени написания этого памятника, но, очевидно, относя его происхождение к самому времени смуты, кратко замечает о нем, что это - “одно из троицких посланий” ⁴. Таким образом об одном и том же произведении мы имеем два разноречивых отзыва, при чем, на наш взгляд, оба они одинаково неправильны.

В единственном дошедшем до нас списке произведение это называется “повестью” ⁵, хотя не одно повествование о событиях [52] составляет его цель. При внимательном чтении становится вполне ясно, что автор не заботился о полном всестороннем описании событий: он предназначал свое произведение не для потомства, а для современников; его труд имел практическую цель, и рассказ о событиях являлся в глазах писателя только средством доказать свою мысль и добиться исполнения своих желаний. Главная мысль произведения (написанного в самом конце 1610 г. или в самом начале 1611 г.) - необходимость отказаться от подчинения избранному в цари королевичу Владиславу, а главное желание автора - возбудить открытое восстание в Москве против поляков и изгнать польский гарнизон из Москвы. Но так как автор жил в самой Москве и по наружности держал сторону поляков, из боязни за свою жизнь и благополучие семьи, то в своем произведении он не означил своего имени и бросил свою рукопись на улицах Москвы в надежде, что тот, кто найдет и прочтет ее, постарается распространить ее в народе. Все эти обстоятельства объясняются как из общего содержания произведения, так особенно из послесловия к нему: “А сему бы есте писму верили без всякого сумнения”, пишет автор москвичам: “яз вам сказываю и пишу. И аз их думы и мысли слышечи, помнячи свою православную веру, и не хощу души своей грешной до конца погубити и в геене ею быти. Грехом своим великим и слабостию и славою мира сего прельстился и к ним ко врагом прилепился такоже, якоже и прочая братия наша, для ради суетные сея славы и тленного богатества: все мы, того ищучи, в том и погибли; аще бы того не искали, все бы от Бога не отпали и душами и телом не пали и не пропали. И ныне аз сусмотрих, что последуючи им, врагом креста Христова и всех нас православных христиан губителем, и будучи в их во отпадшей от Бога вере и не отстав от них, быти в геене огненей душою и телом. Явно мне [53] не мощно от них о(т)стати и вам про се сказати или бы единому кому от вас втайне рещи: боюся, некли тот человек умом своим поползнется и не утерпит и вам скажет имя мое, и от вас разнесется и до них, врагов и губителей христианских, донесется. Тогда мя взяв злой смерти предадут. Аз же у них ныне зело пожалован. Сами ведаете, что все мы смерти боимся; а се такоже имею жену и дети, якоже и вы; аще мне самому случится умрети, вестно и на Господа надежда, что не умрети, но ожити за ту правду, ино жена и дети осиротити, меж двор пустити, или будет всего того горши, - на позор дати. А вам будет, православнии, втепоры ничего не учинити, понеже ныне врагов воля и сила стала. Для ради того явно вам сам не дръзну (sic) сказати, от них отстати. Сего ради писмом вам потрудихся написати; аще Господь помилует всех нас и избавит нас от тех наших видимых врагов и живи будем все, тогда явно вам будет и про нас про грешных. Аще будет вам и молвити что, - и яз вам ныне враг и наветник; ино Господь зрит тайная моя, что с вами же хощу душу свою положити за православную веру и за святые божия церкви, а ныне, якоже и выше рех, нужда ради не отстану от них. И кто сие писмо возмет и прочтет, и он бы его не таил, давал бы рассмотряючи и ведаючи своей братии православным Христианом прочитати вкратце, которые за православную веру умрети хотят, чтобы им было ведомо, а не тайно; а не тем, которые были наша же братия православные христиане, а ныне всею душою без раскаяния отвратилися от християнства и во враги нам претворилися и с ними со враги соединилися и вкупе с ними вооружилися и хотят нас до конца погубити; тем бы есте отнюдь не сказывали и не давали прочитати” ⁶.

Из этого отрывка мы видим, что имеем дело с подметным письмом. Такие письма бывали иногда средством для возбуждения умов в Московском государстве. Котошихин, рассказывая о московском мятеже 1662 г., упоминает о “воровских листах” на И. Д. Милославского, прибитых ночью “по воротам и по стенам”. Сохранился намек и на то, что в 1606 г. Болотников, стоя в [54] Коломенском, поднимал московскую чернь “листами”, разумеется, подметными ⁷. Но, насколько известно, до нас не дошло подобных анонимных произведений, писанных с целью обращения в массе. Поэтому послание осторожного патриота, о котором у нас идет речь, составляет любопытную литературную новинку, тем более, что оно очень пространно, написано хорошим языком и содержанием представляет для историка некоторый интерес. Автор его излагал и обсуждал дела, знакомые каждому москвичу; стало быть, в изложении фактов он не мог давать простор своей фантазии; что же касается взглядов автора, то произведение вполне отражает политическое настроение писавшего, с тою страстностью, какая понятна в человеке, увлеченном в самый разгар происходившей вокруг его борьбы. Этим и обусловливается историческая ценность разбираемого памятника.

Прежде чем определим время его написания и сгруппируем те скудные черты, какие заключаются в произведении относительно лица писавшего, обратимся к содержанию письма и ознакомимся с ним подробнее. Оно начинается обращением к москвичам ⁸ и прямым призывом к оружию против поляков: “Не нерадите о себе”, пишет автор, - “вооружимся на общих сопостат наших и врагов и постоим вкупе креностне за православную веру и за святые божия церкви и за свои души и за свое отечество и за достояние, еже нам Господь дал” (л. 369). В пример москвичам автор ставит граждан осажденного Сигизмундом Смоленска, которые храбро противятся “общему нашему сопостату и врагу королю” и своим мужеством прославили себя не только в России но “и до Рима или будет и дале паки ж ту славу и хвалу пустили, яко же и у нас”. Смольняне, по мнению автора, много вреда нанесли войску Сигизмунда, и если Смоленск отстоится от [55] поляков и прогонит осаждающих, то смольнянам будет принадлежать честь спасения всего государства. Не менее достойный пример являет собою и великое посольство под Смоленск к Сигизмунду от Гермогена, “первенца и главы церковныя всея Руси”, “неложного стоятеля и крепкого поборателя по вере христианской”, а затем “от благородных и великих самех земледержцов наших и правителей, ныне же близь рещи и кривителей” ⁹, также “и от всех людей всяких чинов”. Посольство, по словам автора, было отправлено “на добрейшее дело”: просить у Сигизмунда его сына на московский престол; хотя неправославный род польского короля и подобен горькому и кривому древу, но “за величество рода” этого московские люди хотели “ветвь от него отвратити”, очистить эту ветвь “водою и духом и посадить на высоком и преславном месте”, иначе говоря, обратить Владислава в православие и возвести его на московский престол, чтобы этим водворить порядок в государстве, выгнать из Москвы и из всего царства врагов-поляков “и впредь тихо и безмятежно жити”. Но автор знает, что король Сигизмунд не сочувствует цели посольства и имеет свои замыслы: он, как все его предшественники ¹⁰, желает просто завладеть Московским государством и искоренить в нем истинную веру; поэтому он обрадовался приходу посольства, думая, что теперь ему легко будет забрать Москву в свои руки. Однако нежелание Москвы и других городов быть под властью поляков и, особенно, крепкое сопротивление Смоленска мешают королю в его намерении. За короля стоят и ему служат на Руси только те изменники, которые прельстились его милостями: пользуясь властью, они “мало не до конца” отдали государство врагам и сулят Сигизмунду успех в его стремлении завладеть Москвой ¹¹. Хотя [56] Смоленска король еще не взял, - а без этого он не может идти к Москве, - однако он уверен в успехе и потому удерживает у себя великое посольство и московских послов “всякою нужею, гладом и жаждою конечно морит и пленом претит”. От этого многие из посольства покорились Сигизмунду и большинство разъехалось и разошлось - кто в Москву, а кто “по своим местам”; остались под Смоленском “в мале дружине” только два “вящих самых” посла, то есть, митрополит Филарет и князь В. Голицын, и крепко стоят против замыслов короля на основании договора, заключенного с Жолкевским под Москвой. Поведение этих “вящих” послов автор ставит в пример москвичам и затем переходит к деятельности патриарха Гермогена. Он называет Гермогена “столпом”, держащим все государство, исполином, без оружия побеждающим толпы врагов. Гермоген словом Божиим заграждает уста врагам и поучает народ “страха их и прещения не боятися”, стоять за свою веру и за “свои души” так же крепко, как стоят смольняне и послы под Смоленском. Упоминание о Смоленске и послах заставляет автора снова обратиться к пространному изложению роли и заслуг смольнян и посольства перед всей землей. Автор убежден, что только они да патриарх своим мужеством мешают Сигизмунду и русским изменникам [57] завладеть Московским государством: на краю государства смольняне храбро отбиваются от поляков и этим как бы побуждают москвичей, чтобы и они “тако же крепко вооружилися и стали противу сопостат своих”, а в столице (“зде у нас”, как выражается автор) патриарх “всех нас крепит и учит и тому же граду ревновати велит”. Затем автор снова призывает москвичей вооружиться, освободить царство и “не выдать по бозе спасителей наших” смольнян и Гермогена. “Сами видите”, говорит он о поляках и изменниках, “что они ныне над нами чинят”: творят насилия, грозят смертью, смеются и ругаются над русскими людьми, оскорбляют святыню русскую ¹²; в тоже время сами ходят вооруженными, стягивают в Москву подкрепления, а русских воинских людей рассылают из Москвы, боясь восстания и желая окончательно господствовать в столице. Что же касается до того, что поляки поддерживают порядок в Москве, “сами своих людей казнят”, то автор называет это таким же лицемерием, как и постоянные с их стороны уверения в том, будто Сигизмунд хочет действительно дать сына на московское царство. Все это делается, по словам автора, для того, чтобы москвичей “областити и укротити и великим бы нашим морем не взмутити и им бы самем врагом в нем не потонути” (л. 378). На самом же деле поляки и изменники ждут только того, чтобы пал Смоленск и король явился с войском в Москву; тогда будет русским людям конечная погибель. “Отнюдь ничему тому не бывати, православнии, что сыну зде у нас живати”, решительно говорит автор: король землю Московскую разоряет, воюет Смоленск, на смерть морит послов и в Москве (“у нас зде в великом граде”) чинит притеснения, - “так ли сыну прочити, что все наконец губити?” восклицает автор и прибавляет, что Сигизмунд “не токмо сыну прочить, но и сам зде жити не хочет”: ему нужно только завладеть Русью и управлять ею из Польши. В доказательство этого автор приводит бурную беседу с патриархом Михаила Салтыкова, которого однако прямым именем не называет. Салтыков желал, [58] чтобы патриарх склонился на сторону Сигизмунда и народу повелел целовать крест не Владиславу, а самому королю; когда же патриарх отказался от этого, то Салтыков грубо обругал его, за что Гермоген проклял Салтыкова “со всем его сонмом” ¹³. Удалившись со своими единомышленниками от патриарха, Салтыков испугался того, что обнаружил свои замыслы относительно Сигизмунда и, сверх того, оскорбил патриарха, - и вот, боясь народного негодования, он сперва стал отпираться, будто ничего не говорил, а затем начал лицемерно уверять, что с патриархом “без памяти говорил”, и в конце концов выпросил у патриарха прощение. Но он не оставил своих интриг и стал притеснять Гермогена с помощью “бесовской сонмицы” своих единомышленников. Автор затем пространно рассказывает, что, несмотря на все беды, патриарх Гермоген крепко стоит за русское дело, стоит один, потому что некому ему пособить; его духовные сыны - московская иерархия - вместе с московским боярством преданы полякам ради мирских благ, творят их волю, “государьское свое прирожение пременили в худое рабское служение и покорилися и поклоняются неведомо кому” (здесь автор разумеет, очевидно, Ф. Андронова, хотя “проклятого имени его” еще не сообщает). Всего хуже, по мнению автора, то, что боярство не только само подчинилось полякам, но и всех русских людей им выдало и соединилось со врагами против своих. Те же бояре, которые остались верны родине, не могут ничего предпринять, потому что сила [59] врагов слишком велика, и если не станет Гермогена, то не будет спасения и всему государству. С грустью автор замечает, что патриарх не имеет поддержки в народе: “А вы, православьи, не помогаете ему государю (то есть, Гермогену) ни в чем; говорите усты, а в делех ваших государь (должно быть: Господь) весть, что будет. Паки молю вы с великими слезами и сокрушенным сердцем: не нерадите о себе и о всех нас; мужайтеся и вооружайтеся и совет межу собой чините, како бы нам от тех врагов своих избыти!” (л. 383). Автор призывает народ молить Бога о помощи и подниматься на врагов, грозя погибелью в случае дальнейшего бездействия. “Что стали, что оплошали, чего ожидаете?” спрашивает он, - “али того ожидаете, чтоб вам сам великий тот столп (то есть, патриарх) святыми своими усты изрек и повелел бы вам (на) враги дерзнути и кровопролитие воздвигнута?” Этого, по словам автора, не будет: “сами ведаете, ево то есть дело, что тако ему повелевати на кровь дерзнути? ей, ей, никакоже такова от него государя поущения не будет; и сам он государь велика разума и смысла и мудра ума; мню: мыслит, чтобы не от него зачалося, а ожидает с часу на час божия поможения и вашего тщания и дерзновения на них (то есть, на врагов). Аще и без его государева словесного повеления и ручного писания по своей правде дерзнете на них злых и добро сотворите и их врагов победите, не будет от него на вас клятва и прещение, паче же велие благословение на вас и на чадех ваших” (л. 383 об.-384). После такого решительного призыва автор снова рисует яркими красками насилия поляков в Москве ¹⁴ и считает поведение польского [60] гарнизона вполне достаточною причиной для того, чтобы восстать на оскорбителей: “То ли вам не весть, то ли вам не повеление, то ли вам не наказание, то ли вам не писание!” восклицает автор по поводу поведения поляков. Мало, по его мнению, сокрушаться сердцем и плакать о том, что отечество под властью врагов: надо “сотворить подвиг и радение”, восстать с молитвою на врагов и этим искупить те великие грехи, за которые Господь посылает такие тяжелые испытания на свой народ и отдает его во власть недостойным людям. Автор разумеет здесь известного Ф. Андронова; он раньше еще намекал на него и обещал “объявить его проклятое имя”; теперь он подробно описывает значение и поведение Андронова в Москве, но имени его все-таки не объявляет прямо, а дает понять его язвительными, насмешливыми намеками, на столько ясными, что у читателей не могло остаться никаких сомнений, о ком именно повествует автор ¹⁵. О значении Андронова он прямо выражается, что Андронов “что хощет, то творит, а никто [61] ему не возбранит”; бояре ничего ему не могут сделать из боязни или потому, что вместе с ним преданы врагам. Андронову повинуются люди всяких чинов, ухаживают за ним толпою и ждут его милостей и приказаний ¹⁶. Он завладел “аки Ихнилат” царскими сокровищами и истребляет царскую казну, отправляя драгоценности к Сигизмунду под Смоленск; этим он и его единомышленники хотят подслужиться королю, чтобы обеспечить себе милость его в будущем на тот случаи, если он не завладеет Москвой ¹⁷. Описав беззакония Андронова и еще раз бросив общий взгляд на печальное положение Московского государства, автор снова повторяет призыв к восстанию и оканчивает свое письмо тем послесловием, которое мы привели выше и из которого почерпнули характеристику самого произведения.

Определить время написания нашего памятника с точностью [62] нет возможности, потому что в нем самом не находится никакой хронологической даты. Сопоставление разных частностей рассказа приводит только к тому точному заключению, что автор писал свое письмо после отправления великого посольства из Москвы под Смоленск (около половины сентября 1610 г.) и ранее сожжения Москвы (19-го марта 1611 г.) ¹⁸. В пределах же этого полугодия приурочить появление письма к тому или другому месяцу возможно лишь гадательно, хотя и с некоторою надеждой на вероятность выводов. Нужно заметить, что автор писал уже после того, как поляк Блинский за святотатство был наказан отсечением рук. По рассказу Маскевича можно заключить, что это происходило в октябре 1610 г.; Буссов же относит это событие к январю 1611 г. Во всяком случае оно было не ранее второй половины октября, уже после отъезда из Москвы Жолкевского, так как дело Блинского разбирал Гонсевский ¹⁹. Автор знает, что Федор Андронов распоряжается царскою казной; назначение Андронова казначеем последовало в конце того же октября ²⁰: Автор описывает ссору М. Салтыкова с патриархом; если отожествлять происшествие, им описанное, с известным нам столкновением этих лиц, то следует отнести его к 30-му ноября и 1-му декабря 1610 года ²¹. Затем, автор знает, что члены посольства стали разъезжаться из-под Смоленска; раскол в посольстве и отъезд его видных членов - думного дворянина [63] Сукина, дьяка Сыдавного и Авр. Палицына - произошел в середине декабря 1610 г. ²². Стесненное положение посольства, о котором говорит автор, началось очень давно - еще с октября ²³. Далее, ни одним словом своего письма автор не упоминает о Тушинском Воре; из этого обстоятельства можно заключить, что Вора уже не существовало в ту минуту, когда писал автор. Он не мог бы совершенно умолчать о Лжедимитрии при том важном значении, какое имел этот последний в отношениях москвичей и поляков: припомним, что смерть самозванца сразу изменила антипатию русских к полякам в активное им сопротивление. Нельзя предположить и того, чтоб автор был тайным сторонником Вора и в его пользу старался возмутить Москву: его преданность Гермогену, врагу Вора, и прямое замечание, что “божиим изволением царский корень у нас изведеся” (л. 373), разубеждают в этом. Остается предположить, что о смерти Вора наш автор уже знал и потому только не упоминал о нем; стало быть, он писал позже 11-го декабря 1610 г. ²⁴. Наконец, рисуя положение дел в Москве, автор говорит, что Гермогена притесняют и желают погубить (л. 380 об.), что поляки творят в Москве насилия, убивают и грабят многих и держат у всех ворот вооруженную стражу (л. 384-385). Подобные этим факты находим мы в грамотах [64] Казанской и Рязанской, писанных в январе 1611 г. ²⁵. Из казанской грамоты узнаем, что 7-го января в Казани уже знали о натянутых отношениях между московским населением и поляками, о строгих караулах, содержимых поляками в Москве, об уличных убийствах, виновниками которых считали поляков, о панике среди торгового населения Москвы. Рязанская же грамота указывает нам, что 12-го января в Нижний пришло известие о притеснениях, какие терпит патриарх от поляков: двор его разграблен, люди взяты, так что у патриарха “писать некому”. Очевидно, что все эти события в Москве происходили в декабре (быть может, даже в конце его). Таким образом, несколько черт разбираемого произведения дают нам некоторое основание думать, что автор знал то положение дел, какое было в Москве в самом конце 1610 г., то есть, писал не ранее второй половины декабря. С другой стороны, существуют и такие черты, которые не позволяют отнести это произведение ко времени позднее января 1611 г. Автор, например, решительно говорит, что Гермоген не желает, чтобы восстание против поляков началось от него (л. 383 об.); между тем как раз в самом конце 1610 г. или в первые дни 1611 г. патриарх начал решительно высказываться против поляков и посылать свои грамоты с благословением на восстание против них. Современники - и поляк Маскевич, и русский кн. И. М. Катырев-Ростовский - прямо свидетельствуют, что патриарх начал действовать непосредственно после смерти Вора; увещевал народ против поляков “мужески... стояти и братися”, писал во все города грамоты об этом и особенно звал Ляпунова на помощь Москве. Маскевич указывает даже, что в конце декабря поляки перехватили гонца с подлинными патриаршими грамотами ²⁶. По грамотам мы достоверно знаем, что нижегородцы получили от Гермогена словесное благословение на восстание в самом начале 1611 г., если не в конце 1610 г. ²⁷; знаем также, что в половине января 1611 г. московскому боярскому правительству было [65] уже известно о восстании Пр. Ляпунова, а Ляпунов, как можно думать, поднялся с ведома патриарха ²⁸. Ни о деятельности Гермогена, ни о народном движении в городах наш автор не говорит ни слова, а между тем для его цели ему было бы чрезвычайно важно опереться на авторитет Гермогена и на пример Рязани и других городов. Против этого могут возразить, что автор, быть может, просто не считал приличным и практически удобным заявить, что патриарх готов благословить москвичей на восстание. Но тогда, по нашему мнению, остается в силе то замечание, что автор ничего не знал о движении против поляков в городах: никакие, кажется, соображения не могли ему препятствовать в том, чтобы сильнее подействовать на патриотизм читателей указанием на восстание их соотечественников. Это обстоятельство заставляет предполагать, что автор писал свое письмо отнюдь не позднее января 1611 г.: он был близок к тогдашнему московскому правительству, от него “зело пожалован” и потому мог довольно скоро узнать то, что было известно приверженцам Сигизмунда уже в середине января 1611 г.

Если, таким образом, по указаниям текста нашего памятника мы имеем право отнести время его написания к концу декабря или к январю, то сообразив обстоятельства московской жизни за эти месяцы, в общем течении событий найдем также основания для подобного вывода. Смерть Вора имела громадное влияние на настроение московских людей; много свидетельств сохранилось о том, что тотчас, как Вора не стало, в Московском государстве началось сильное движение против поляков. Первые признаки этого движения относятся, несомненно, еще к 1610 г. Определенные формы это движение получило уже в январе и феврале 1611 г., когда стали собираться в городах дружины и происходили стычки между поляками и городскими ополчениями ²⁹. Разбираемое нами произведение не знает еще о том, что в городах [66] русские люди ополчаются на поляков ³⁰. Нельзя допустить той мысли, чтоб автор хотел умолчать о восстании русской земли против поляков; это обстоятельство должно было бы стать одним из самых главных его аргументов. Поэтому надо думать, что писал он раньше, чем народное движение стало явно обозначаться, то есть, или в конце декабря 1610 г. или в начале января 1611 г. Его произведение кажется нам, было одним из ранних проявлений нового настроения в русских людях; автор был одним из первых выразителей резкого поворота общественного мнения против поляков. Вот почему он так подробно останавливается на объяснении замыслов Сигизмунда, которые, немногим позднее января, стали уже ясны всем московским людям; вот почему он так осторожно говорит о том, что Гермоген сочувствует восстанию; он боится ошибиться, не зная еще, как будет держать себя патриарх: благословит ли он народ на подвиг против врагов, или поставит себя в стороне от этого дела. Все это естественно в произведении, написанном в ту переходную минуту, когда положение дел начинало меняться, но неясно еще было, какой оборот примут события, какого направления держаться, что делать. Таким переходным моментом в Москве были именно конец декабря и начало января. На праздники Рождества и Крещения в Москву стекалось много народу из окрестных мест; весьма возможно, что наш автор думал воспользоваться многолюдством в столице и составил свое письмо именно в это время в видах большого его распространения в народе, тем более, что настроение умов в Москве в те минуты было далеко неспокойно ³¹.

Что касается до личности самого автора, то о ней ничего определенного сказать нельзя: автор старался скрыть самого себя, так как играл в опасную игру. Если то, что он говорит о себе в послесловии, не сочинено им в видах предосторожности, чтобы сбить с толку следователей, на тот случай, если бы письмо попало в руки поляков, - то автор - человек семейный и, вероятно, не духовное лицо, потому что “зело пожалован” у московского [67] правительства, притворялся приверженцем Сигизмунда и вообще принимал участие в политических делах “для ради суетныя сея славы и тленного богатства”. Всего вероятнее, что он принадлежал к служилому слою московского люда, из которого вышло большинство друзей Сигизмунда. Изменниками он называет постоянно московских бояр и дворян, к изменникам причисляет и себя: “славою мира сего прельстился”, говорит он о себе: “и к ним ко врагом прилепился такоже, якоже и прочая братия наша”. Невозможно решить, принадлежал ли автор к старому дворянскому роду, или лично выдвинулся своею службой и практическою сметкой, как выдвигались многие в смутную пору. Автор, судя по слогу его письма, довольно начитан (он знает “Стефанита и Ихнилата”), бойко владеет пером, выражается риторически, умеет подобрать рифму и даже весь свой рассказ покушается сделать рифмованным. Вот и все, что можно сказать о личности нашего автора по данным его произведения.

С. Платонов.

Комментарии

1. У нас почти нет исследований об источниках для истории смуты, если не считать замечаний С. М. Соловьева (в IX т. Ист. России, гл. 5), статьи г. Кондратьева “О так называемой Рукописи патриарха Филарета” (в Журн. Мин. Нар. Просв. за 1878 г.) и некоторых мест у А. Н. Попова в его “Обзоре Хронографов”, т. II.

2. Ркп. № 175, в 4-ю д., 561 лл., XVI и XVII вв., полууст. и скорописью. Описание рукописи см. у архим. Леонида “Сведение о славянских рукописях, поступивших из книгохранилища Свято-Троицкие Сергиевы Лавры в библиотеку Троицкой дух. семинарии в 1747 г.” в Чт. Имп. Общ. Ист. и Др. за 1884 г., кн. III, стр. 182. Других списков разбираемого произведения, насколько мы знаем, нет.

3. С. Кедрова, Авраамий Палицын в Чт. Имп. Общ. Ист. и Др. 1880 г., IV, стр. 62.

4. Чтения Имп. Общ. Ист. и Др. 1884 г., III, стр. 196.

5. Полное заглавие произведения таково: “Новая повесть о преславном росийском царстве и великом государстве Московском и о страдании нового страстотерпца святейшего кир Ермогена патриарха всеа Русии и о посланных наших преосвященного (sic) Филарета митрополита Ростовского и болярина князя Василия Голицина с товарищи и о крепком стоянии града Смоленска и о новых изменниках и мучителей (sic) и гонителей и разорителей и губителей веры христианские Федки Ондронова с товарыщи”. Трудно решить, автору или переписчику принадлежит это заглавие; вероятнее, - последнему, потому что автор в самом произведении избегает называть “новых изменников” их собственными именами и, сверх того, он настолько владеет слогом, что не оставил бы слов без должного грамматического согласования.

6. Рукопись Моск. дух. ак. № 175, лл. 387 об. - 388 об. - Дли удобства чтения и в виду того, что в тексте нет темных мест, мы исправляем правописание рукописи, раскрывая титла и расставляя знаки препинания

7. “О России в царствование Алексия Михаиловича” Котошихина, изд. 3-е, стр. 114. А. А. Э. № 57, стр. 129. В Зап. Отд. Русск. и Слав. Археологии Имп. Арх. Общ., т. II, стр. 682, помещено подметное письмо царю Алексею Михаиловичу об административных беспорядках; в Чт. Общ. Ист. и Др., 1860 г. II, находим подметное письмо имп. Петру Великому. Говоря здесь о тайных произведениях, рассчитанных на возбуждение умов, мы не касаемся подобных творений раскольничьей литературы XVII и XVIII вв., в роде тетрадок Григорья Талицкого (Есипов, Раскольничьи дела XVIII ст., I, стр. 4 и след.)

8. “Преименитого великого государства московского матере градовом росийского царства православным храстияном всяких чинов людем”, - так называет автор москвичей.

9. Автор вообще очень не любит боярства, державшего сторону Сигизмунда, и беспощадно называет его “землеедцами”, “изменниками”, “богоотступниками”, “кровопролителями”, “братьями Иуды предателя” и т. п.

10. Намек на предшествовавших Сигизмунду Польских королей мы видим в следующих словах автора: “от давних лет мысля (sic) на наше великое государство все они окаянники и безбожники, иже и преж того были евоже (то есть, Сигизмунда) братия в той ж(е) их проклятой земле и вере, како бы им великое государство наше похитити и вера христианская искоренити и своя богомерзская учинити; но не убе (sic) им было время, дондеже прииде до того нынешнего нашего сопостата врага короля” (л. 372).

11. Вот как автор говорит об этих изменниках: “И те... его (короля) доброхоты и наши злодеи, о именех же их несть зде слова, растлилися умы своими и восхотеша прелести мира сего работати и в велицей славе быти, и инии не сыи (sic) человецы, не по своему достоинству саны честны достигнути; и сего ради от Бога отпали и от православные веры отстали и к нему сопостату нашему королю вседушно пристали, и окоянными своими душами пали и пропали, и хотят ево злодея нашего на наше великое государство посадити и ему служити, и по се время мало не до конца росийское царство ему врагу предали; аще бы им мощно, то единем бы часом привлекли его врага сюде (то есть, в Москву) и во всем бы с ними, (то есть, с поляками) над нами волю свою сотворили” (л. 373-373 об.). В другом месте об этих доброхотах Сигизмунда автор говорит: “И тако те наши благороднии зглупали (sic) и душами своими пали и пропали на веки, аще от того зла и худа на добро не обратятся. Горши же нам всего учинили, что нас всех выдали, да не токмо выдали, ино заедино с ними со враги вооружилися вкупе и хотят нас всех погубити и веру християньскую искоренити. Аще будет и есть избраннии сердцем желаннии по християнстей вере и по всех по нас жалеют и радят от тех же чинов и боярских родов, но не могут ничего учинити и не смеют стати, что не с кем поборати и своего величества отбыти, а им врагом ничего не сотворити, понеже силно обовладели и многих маловременным богатеством и славою прелстили и иных закормили и везде свои слухи и доброхоты поистоновили (sic) и поизнасадили” (л. 382-382 об.).

12. “В вид существа Божия и Пречистыя Его Матере стреляют, яко же ныне свидетельствуют злодейственнеи руце пригвоженнеи к стене под образом Матери Божии”, говорит автор (л. 377). Это - ясное указание на дело поляка Блинского, описанное Маскевичем и Буссовым (Сказания современн. о Дим. Самозванце, Устрялова, изд. 3-е, т. III, стр. 47-48; т. I, стр. 131-132).

13. О лице, бранившем патриарха автор говорит, что по “его злому делу недостоит его во имя мысленного или святого назвати”, и в тоже время отзывается о нем, как о “начальном губителе” (л. 379). Таким “начальным” сторонником короля, называвшимся во имя “мысленного” (архистратига Михаила; есть и святые с этим именем), мы можем считать боярина М. Г. Салтыкова, о столкновении которого с патриархом сохранились к тому же и другие известия (см. Ник. Лет. VIII, 152-153, и С. Г. Г. и Д. II, стр. 491). О том, чего желал Салтыков от Гермогена, автор выражается темно: Салтыкову хотелось, чтобы патриарх “сдался” в их сторону и “всего бы мира спасение (то есть, крест) злодейцу отцу (то есть, Сигизмунду) усты касатися (то есть, целовать) повелел” (л. 379). Встретив твердый отпор, Салтыков “отверзл свои человекоубиенные уста и начат, аки безумный пес на аер зря, лаяти и нелепыми словами, аки сущий буй камением, на лице святителю метати и великоимянитое святительство бесчестити и до рождьшия его неискусным и болезненным словом доходити” (л. 379 об.). О том, что Салтыков грозил патриарху ножом, наш автор не упоминает.

14. Здесь автор приводит несколько не лишенных значения фактических черт: “Сами вси видите”, говорит он, - “какое гонение на православную веру и какое утеснение всех православным Христианом от тех губителей наших врагов: всегда многим смертное посечение, а иным зедное ранение, а иным грабление и женам бесчести(е) и насилование; и купльствуют не по цене, отнимают силно; и паки: не ценою ценят и сребро платят, но с мечем над главою стоят над всяким православным христианином, куплю деющего (sic), и смертию претят; нашь же брат православный христианин, видя свое осиротение и беззаступление и их врагов великое одоление, не смеет ин и уст своих отверзти, бояся смерти, туне живота своего сступается и толко слезами обливается” (л. 384-384 об.). Далее автор описывает военные предосторожности польского гарнизона в Москве: “которая страна и стена имеет двои врата в ряд по себе, и одни врата (поляки велели) затворити и замки вакрепити, а другие буттося отворити, да и те вполы; и множественного християньского народа не теснопроходными и ускини враты проходити, но и широкими не одними и многими только так было исходити, понеже божиею было благодатию бесчисленно християньска народа расплодилося и умножилося; ныне так за грехи всех нас умалилося: высечено и выгнано в плен от тех же врагов и губителей проклятые их земли и веры; а аще и умалилося, аще и мало зритца, а еще много соберется, и всегда в тех (то есть, воротах) теснити, нелепо рещи, аки мышей давити, и шуму и виску и крику быти для того уского и нужного проеждения и прохождения; и им самем врагом, вооруженым всяким смертным оружием, обапол тех утесненых врат пешим и на конех готовым стояти и противу самех вый наших и сердец то свое оружие в руках своих держати и всем нам живую и явную смерть казати” (л. 384 об.-385). Эти заметки автора напоминают немного краткое описание хода дел в Москве, сделанное в Казанской грамоте 1611 г. (С. Г. Г. и Д. II. № 224. - А. А. Э. II. № 170).

15. “Сами видите, кто той есть, нееси (sic) человек и неведо(мо) кто: ни от царских родов, ни от боярских сынов, ни от иных избранных ратных голов, сказывают, от смердовских рабов. Его же окаянного и треклятого по его злому делу не достоит его во имя Стратилата (то есть, Феодора Стратилата), но во имя Пилата назвати, или во имя преподобного, но во имя неподобного, или во имя страстотерпьца, но во имя землеедца, или во имя святителя, но во имя мучителя и гонителя и разорителя и губителя веры християньские. И по словущему реклу его тако же не достоит его по имяни святого назвати, но по нужного прохода людцкого - афедронов” (л. 385 об.-386). И созвучие насмешливого прозвища с действительною фамилией Андронова, и указание на имя “во имя Стратилата”, и рассказ о поступках Андронова, следующий ниже, вполне ясно показывают, о ком говорит автор.

16. “А сами наши земледержцы и правители, нынеж, якоже и преже рех землеедцы и кривители, те яко ослепоша или онемотеша; паче же рещи, не смеют ни един тому врагу воспретити и великому государству ни в чем пособити, а инии молчат и не говорят и ни в чем ему не претят, понеже с ним же со врагом всех нас погубити хотят. И полцы велицы всяких чинов люди за тем врагом хотят (должно быть: ходят) и милости и указу от него смотрят, не токмо простии и не имянитии люди, но и сами болирские и дворянские дети и сами дворяне доброродни и изрядни всем, иже иному он враг креста Христова и всех православных христиан, и в подножие ног негож” (л. 386). В другом месте, где автор впервые намекает на Андронова (л. 382), он говорит про бояр, что они “смотря(т) из рук и из скверных уст его (то есть, Андронова), что им даст и укажет, яко нищии у богатого проклятого”.

17. “И еще же враг и лютый злодей нашь не в свое достояние вниде, аки Ихнилат, в цареву ризницу въеся казити и губити то великое царское сокровище, от многих лет многими государи самодержьцы великими князи и цари всеа Русии собрано (в рукописи: собраны) и положено; он же окаянный, аки вышереченный Ихнилат, во едином часе или паки не во мнозе времяни, все хочет изъести и расточить и погубить, и ту цареву ризницу хощет пусту до конца оставити, аки пустую и безделную храмину; а уже и оставил, и ныне те великие сокровища, тяжкоценные камыки (sic) и потрища (sic) и всякие вещи, иже нами неведомы и не знаемы, с своими единомысленники разбивает и вещь к вещи прибирает, к тому же злата и сребра и бисерия велия ковчеги насыпает и к тому прежереченному сопостату нашему врагу королю и похитителю под оный заступный наш град посылает” (л. 386-386 об.). Как известно, Андронов был назначен от короля казначеем вместе с В. П. Головиным, почему и имел возможность распоряжаться царскими сокровищами. (Соловьев, История России, VIII, изд. 3, стр. 344-345; Карамзин, Ист. Гос. Росс., XII, прим. 641; Ник. Лет. VIII, стр. 147).

18. В “Повеств. о России” Арцыбашева, т. III, кн. V, прим. 1362-1364, собраны данные о времени этих событий.

19. “Сказ. современников о Дим. Самозванце”, т. II, стр. 47-48; т. I, стр. 132-133. Буссов помещает дело Блинского около 25 января, но точность этого указания нельзя проверить. Жолкевский уехал из Москвы в середине октября: 30 окт. (старого стиля) он приехал под Смоленск. (Русск. Ист. Библ. т. I, стр. 689).

20. Соловьев, Ист. России, т. VIII, изд. 3, стр. 344-345.

21. В исторических трудах иногда повествуется о двух подобных столкновениях на основании Нового Летописца (Ник. VIII, 152) и Казанской грамоты на Вятку (С. Г. Г. и Д. II, № 224. - А. А. Э. II, № 170), писанной не позже 19-го января 1611 г. (А. Э. II, стр. 291). Арцыбашев, различая два случая столкновения патриарха с Салтыковым, как бы с некоторым сомнением относится к их подробностям (Пов. о России, т. III. кн. 5, прим. 1406 и 1424). Такое же сомнение проглядывает и у С. М. Соловьева (Ист. России, т. VIII, изд. 3-е, стр. 350 и 362). Оба историка согласно помещают первый случай ссоры под 30-го ноября и 1-го декабря 1610 г. (С. Г. Г. и Д. II, стр. 491; “перед Николиным днем в пятницу”; так как в 1610 г. 6-го декабря было в четверг, то пятница приходится на 30 ноября); относительно же второй ссоры хронологических указаний нет. Для нас имеет значение первая ссора, потому что если летописец не перемешал событий (Ник. VIII), то вторая ссора произошла довольно поздно, когда уже собиралось вокруг Ляпунова ополчение, не ранее января 1611 г. Между тем наш автор, очевидно, близкий к московской администрации, “пожалованный” поляками, ничего не знает о движении в городах против поляков: иначе он указал бы москвичам на это движение. Раз наш автор описывает первый случай столкновения Салтыкова с Гермогеном, его рассказ подтверждает показание Казанской грамоты, что Салтыков требовал присяги на имя короля, в чем сомневается С. М. Соловьев (Ист. Росс., т. VIII, стр. 350).

22. Сукин и Сыдавный были на прощальной аудиенции у короля Сигизмунда 18-го (8-го) декабря (Русск. Ист. Библ., т. I, стр. 708). Отпускная грамота Новоспасскому архимандриту Евфимию и келарю Палицыну дана Сигизмундом 12-го дек. 1610 г. (С. Г. Г. и Д. II, № 218, стр. 485-486. Арцыбашев основательно думает, что эта дата старого стиля: “Пов. о России”, т. III. кн. 5-я, прим. 1413).

23. Уже в октябре послы были вынуждены тайно переписываться с Москвой (Голиков, Деяния Петра В., изд. 2, т. XIII, стр. 342).

24. О времени смерти Вора см. А. Ист. II, № 307.

25. С. Г. Г. и Д. II, № 224 и 228; А. Э. II, № 170 и 176.

26. Изборник А. Е. Попова, 306 (также Рукопись Филарета, 42-43). Сказ. современников о Дим. Самозванце, изд. 3-е, II, 48-49.

27. С. Г. Г. и Д. II, № 228. - А. Э. II, № 176, стр. 301. Есть некоторое вероятие, что стеснения патриарху, о которых здесь говорится, были следствием того, что поляки перехватили грамоты патриарха, как это рассказывает Маскевич.

28. Из Москвы извещали гетмана Сапегу об измене Ляпунова и многих городов 14-го января 1611 г. (С. Г. Г. и Д. II, № 237). О том, что восстание Ляпунова было вызвано деятельностью Гермогена, находим указание у кн. И. М. Катырева-Ростовского (Изборн. А. Н. Попова, 306), в одной из городских грамот 1611 г. (А. Э. II, № 179) и у Жолкевского (Записки, изд. 2-е, стр. 115).

29. Перечень событий, происходивших в январе и феврале 1611 г., см. у Арцыбашева, т. III, кн. 5-я, стр. 269-274.

30. Лишь в одном месте автор замечает, что ни Москва, ни Смоленск, ни другие города не хотят быть за Сигизмундом (“и иных и всех градов наших не хотящих за него” - л. 373). Но это нельзя, конечно, считать указанием на восстание городов.

31. См. описание святок 1610 г. у Маскевича в Сказ. современник. о Дим. Самозванце, изд. 3-е, II, стр. 49-50.

Текст воспроизведен по изданию: Новая повесть о Смутном времени XVII в. // Журнал министерства народного просвещения, № 1. 1886

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info