СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

О «СУДНОМ СПИСКЕ» МАКСИМА ГРЕКА

В 1525 и 1531 гг. состоялись два собора на Максима Грека, сопровождавшиеся трагической переменой в его судьбе: выдающийся религиозно-общественный деятель, ученый переводчик и талантливый публицист, занявший прочное место в культурной жизни России, он был обвинен в отступлении от православия, враждебности своей новой родине, изменнических сношениях с Турцией и брошен в заточение, из которого вышел лишь через много лет, уже глубоким стариком.

Естественно, что все исследователи жизни и творчества Максима Грека занимались в той или иной степени и судом над ним. Источником, из которого они черпали сведения о суде, является памятник, изданный О. М. Бодянским еще в 1847 г. под названием «Список с суднаго списка. Прение Данила, митрополита московскаго и всеа Руси, со иноком Максимом Святогорцем» (название взято из рукописи) ¹.

Несмотря на исключительное значение памятника как для изучения биографии Максима Грека, так и его мировоззрения, он до сих пор не стал еще предметом специального источниковедческого исследования, благодаря чему остается неясным не только вопрос о достоверности его показаний, но и о его происхождении и характере. По последнему вопросу в литературе существуют две точки зрения.

Согласно одной из них, прочно утвердившейся со времени издания О. М. Бодянского, памятник в соответствии с названием представляет собой «список судного списка», то есть копию (правда, дефектную) официальных протоколов суда. Именно так подходили к нему все исследователи, касавшиеся в той или иной связи суда над Максимом Греком. Официальный характер памятника признавал и С. Н. Чернов, автор единственной специальной работы, посвященной «судному списку», в которой затрагиваются и некоторые вопросы источниковедческого порядка. С. Н. Чернов следующим образом определяет сохранившийся текст: «Что касается судного списка, то он представляет собою, по-видимому, объединенные кем-то официальные протоколы соборного суда над Максимом Греком, — вернее, при настоящем виде списка, обрывки таких протоколов» ². Однако ни С. Н. Чернов, ни его предшественники не приводят никаких доказательств в пользу принадлежности памятника к официальной судебной документации, считая, очевидно, эту принадлежность само собой разумеющейся. [26]

Сомнение в официальном характере памятника высказал лишь Е. Голубинский. По его мнению, до нас дошли не официальные протоколы производства суда на соборах, а чьи-то частные исторические о них записки, «всего вероятнее принадлежащие самому митрополиту Даниилу». В подтверждение своего мнения Е. Голубинский высказал следующие соображения: «Первое, что должно быть сказано против этих записей, есть то, что в весьма значительной части случаев они не приводят ответов Максима на обвинения и что в тех случаях, когда приводят их, мы вовсе не можем положиться на достоверность влагаемого в уста Максиму неизвестным автором. Второе есть то, что по записям нельзя с совершенною уверенностью определить, в чем обвиняем был Максим на первом соборе и в чем на втором. Запись о первом соборе весьма неполная, н какие пункты обвинения были предъявлены против Максима, это мы должны узнать из записи о втором соборе. Но эта последняя запись составлена так, что в ней сливается речь об обоих соборах» ³. Соображения Е. Голубинского, справедливо подчеркивающего тенденциозность сохранившегося текста и неясность его отдельных мест, не являются тем не менее достаточными доказательствами частного происхождения памятника, ибо отмеченные черты могут быть присущи и официальной документации.

Итак, ни одно из имеющихся в литературе определении типа памятника не может быть признано убедительным. А между тем этот вопрос имеет существенное значение для изучения процессов Максима Грека и, в частности, для установления достоверности предъявлявшихся ему обвинений. Уточнению вопроса о том, к какой именно разновидности исторических источников относится «судный список» Максима Грека (в дальнейшем мы будем пользоваться условно этим названием), и посвящена настоящая статья.

* * *

В литературе известны четыре списка «судного списка» Максима Грека. Один из них — из сборника Погодинского собрания № l597, датируемого первой половиной XVII в. ⁴, издан О. М. Бодянским. Три других списка, XIX в., находятся в сборнике № 831 собрания Уварова (Государственный исторический музей), сборнике № 75 собрания Хлудова (Государственный исторический музей) и 30-м картоне собрания кн. Оболенского (ЦГАДА). Научную ценность представляет только Погодинский список, так как список Оболенского является его копией, а списки Уваровский и Хлудовский — копиями издания О. М. Бодянского. Однако Погодинский [27] список имеет большие дефекты: в середине текста пропущена большая часть судебного разбирательства на соборе 1525 г. и приговор собора, в конце — приговор собора 1531 г. и, возможно, какая-то часть судебного разбирательства на этом соборе. С. Н. Чернов высказал предположение, что в распоряжении переписчика Погодинского сборника находился уже дефектный экземпляр «судного списка», так как трудно предположить, чтобы переписчик, имевший перед собой полный текст, мог сделать столь значительные пропуски ⁵.

Предположение С. Н. Чернова подтверждается обнаружением еще одного, ранее неизвестного в литературе, «списка судного списка» Максима Грека. Этот список, находящийся в сборнике № 2736 собрания Барсова (Государственный исторический музей), датируемом началом XVIII в. ⁶, представляет интерес как в силу своей относительной древности, так и благодаря имеющимся в нем разночтениям.

Разночтения Барсовского списка двух типов. К первому типу относятся разночтения, заключающиеся в наличии в Барсовском списке слов и частей фраз, несомненно имевшихся в архетипе, но отсутствующих в Погодинском списке. Например, в Барсовском списке во вступлении к деяниям собора 1525 г. читается: «В том же соборе был и сам князь великий Василий Ивановичь всеа Руси и со отцем своим Даниилом, митрополитом всеа Русии, и з братнею своею, со князем Юрьем и со князем Андреем, и со архиепископы, и епископы...» (л. 98); в Погодинском списке слова «и со отцем своим Даниилом, митрополитом всеа Русии» отсутствуют (л. 19, стр. 1 изд.). Встречаются и обратные случаи — пропуски в Барсовском списке. Ко второму типу разночтений относятся различные написания одних и тех же слов. Так, например, в Погодинском списке во вступлении к судебному разбирательству на соборе 1531 г. указывается, что члены собора «изобретоша ко многии прежним хулам» Максима Грека «новейшие хулы» (лл. 36 об. — 37, стр. 4 изд.), в Барсовском списке вместо «изобретоша» читается «обретоша» (л. 109 об.); в Погодинском списке в числе ересей, в которых обвинялся Максим Грек, указывается ересь «изстленомнительная» (л. 45 об., стр. 7 изд.), в Барсовском списке она названа «нетленномнительной» (л. 119 об.), что, несомненно, правильно, ибо суть этой ереси заключалась в признании, вопреки ортодоксальному учению, нетленности плоти Христа ⁷. Не умножая примеров, отметим, что оба типа разночтений свидетельствуют о том, что Барсовский список нельзя возводить к Погодинскому: он представляет собой независимую от последнего линию истории текста «судного списка».

Не различаясь по целому ряду чтений, Барсовский и Погодинский списки имеют весьма существенные, свойственные им обоим особенности. Барсовский список, так же как и Погодинский, дефектен, причем его дефекты аналогичны дефектам Погодинского списка: в нем имеются те же пропуски и те же обрывы текста, что и в Погодинском списке. А это означает, что оба списка, несмотря на наличие разночтений, восходят к одному архетипу и что этот архетип, как и полагал С. Н. Чернов, по отношению к предшественнику Погодинского списка представлял собой дефектный экземпляр (что касается разночтений, имеющихся в Погодинском и Барсовском списках, то они могли возникнуть либо в промежуточных между этими списками и архетипом звеньях, если таковые звенья имелись, либо, в случае отсутствия их, при переписке списков непосредственно с архетипа). [28]

К какому же типу исторических источников принадлежал архетип сохранившихся списков «судного списка» Максима Грека? Поскольку в рукописной традиции памятник известен под названием «судного списка», постольку, для ответа на поставленный вопрос, мы должны выяснить, в какой мере он обладает признаками, типичными для судных списков того времени и, в частности, для судных списков дел, проходивших через соборные суды.

К сожалению, в литературе вопрос об особенностях судных списков соборных процессов XVI в. не ставился. Поставить его только на основе документальных материалов соборов XVI в. нельзя, так как их сохранилось очень немного. Поэтому решение интересующей нас задачи мы начнем с сопоставления документальных материалов соборов XVI в. с судными списками дел, проходивших через светские суды, с тем, чтобы выявить специфику судных списков соборных процессов (если таковая имелась), и затем уже решать вопрос о характере памятника.

Д. М. Мейчик, изучая судебные акты XIV-XV вв., определил судные списки как «подробные судебные протоколы, в которые заносилось все судоговорение»; судные списки, как отметил Д. М. Мейчик, входили в состав правых грамот и докладных судных списков, содержавших наряду с протоколом судебного разбирательства и решения суда. Л. В. Черепнин справедливо замечает, что в делопроизводственной практике XV-XVI вв. термины «судный список» и «правая грамота» порою совпадали ⁸.

Остановимся на особенностях судных списков в точном смысле этого слова, то есть протоколов судебного разбирательства. Они состоят из двух частей: вступительной, содержащей сведения о месте суда, его составе, тяжущихся сторонах, и основной, представляющей собой запись судебного разбирательства.

Сохранившиеся судные списки дел, проходивших через светские суды, отражают обычно тяжбы по земельным вопросам. Это обстоятельство наложило, естественно, отпечаток на их формуляр.

Вступление судных списков включает две формулы: в первой — указывается факт судопроизводства, место суда (обычно суд происходил на спорном месте, из-за которого возникла тяжба) и состав суда, во второй — тяжущиеся стороны. Еще Д. М. Мейчик отметил, что первая формула встречается двух типов. Один — начинается с указания на место суда: «Став на земле (или на реке, на озере, у деревень и т. д.) си суд судил (или судили) писец (или тиун, или судья) имя рек», другой — с указания на производство суда по распоряжению княжеской власти: «По грамоте (или по слову) князя (или великого князя) имя рек, си суд судил судья (или писец и т. д.) имя рек, став на земле (или на воде, или на пожне и т. д.)». Вторая формула вступления, содержащая указание на тяжущиеся стороны, во всех судных списках одинакова: «Тягался (имя истца или истцов) с (имя ответчика или ответчиков)» ⁹.

Следующая за вступлением основная часть судных списков содержит запись судебного разбирательства — допроса тяжущихся, показаний свидетелей, привлекавшихся по ходу дела документов. Текст этой части составлен в форме записи прямой речи судей, тяжущихся, свидетелей, сопровождаемой лишь лаконичными указаниями на говоривших лиц, например: «И судья спросил Фегнаста старца»..., «и Фегнаст тако рек». Документы, привлекавшиеся по ходу судебного разбирательства, в судных списках не пересказываются, а передаются дословно после фразы, указывающей на привлечение документа, например: «И судья грамоту купчую велел чести; и в грамоте пишет», и далее следует текст грамоты. [29]

Во многих судных списках после записи судебного разбирательства следует запись с перечислением нескольких присутствовавших на суде лиц ¹⁰ (бояр, если суд происходил перед князем, или, в случае, если суд был у низшего судьи, старосты, сотника и просто нескольких поименно названных лиц), являвшихся, как полагают исследователи, свидетелями судопроизводства. В некоторых докладных списках и правых грамотах эта запись помещена не непосредственно после записи судебного разбирательства, а после записи судебного решения в конце правой грамоты или докладного списка ¹¹.

Из всего сказанного следует, что судные списки и по своему содержанию, и по формуляру представляли официальные деловые документы. В качестве таковых они были лишены каких бы то ни было литературных элементов: в них нельзя найти ни дополнительных к судебному разбирательству разъяснений сути дела, ни характеристик (от лица составителя списков) привлеченных к суду лиц и их действий, ничего, что свидетельствовало бы об отношении к разбираемому делу составителей списков и настраивало бы на аналогичное отношение тех, кто получит возможность с ними ознакомиться. Субъективный «авторский» элемент в судных списках гражданских процессов отсутствует.

Обратимся теперь к документальным материалам, оставшимся от соборных судов XVI в.

Помимо «судного списка» Максима Грека, сохранились материалы лишь двух соборных процессов XVI в.: Вассиана Патрикеева и дьяка Ивана Висковатого. Памятник, известный в литературе под названием «Дела дьяка Висковатого», представляет собой, как это прекрасно показал Н. Е. Андреев, позднейшую сводку из отрывков частных записей о соборе, некоторых документальных материалов и составленных кем-то пояснительных замечаний и связующих фраз ¹². Не являясь, таким образом, судебным протоколом, «Дело дьяка Висковатого» не может быть использовано для определения особенностей судных списков соборных процессов.

Используем с этой целью памятник, отражающий ход соборного процесса Вассиана Патрикеева. Он сохранился в единственном списке конца XVI в., не имеющем заголовка ¹³. Произведем сопоставление его вступительной части с началом судных списков гражданских процессов, взяв для этой цели одну из правых грамот.

Как мы видим, вступление судного списка, входящего в состав правой грамоты, состоит из двух формул, вступление соборного памятиика — из трех. Первой формуле судного списка: «Став на (название местности) си суд судил судья великого князя (имя рек)» соответствует первая формула соборного памятника: «Седящу соборне господину (имя рек) митрополиту всея Русии, со... всем священным собором». Обе формулы содержат указание на факт судопроизводства (во второй — роль такового играет указание на заседания собора ¹⁶) и состав суда. Отсутствие в соборном памятнике указания на место суда, обязательное для судных списков, объясняется различным характером процессов: судные списки отражают тяжбы по земельным делам, при которых суд каждый раз происходил на новом месте (из-за которого возникла тяжба), поэтому оно обязательно указывалось; соборные суды, так же как и вообще соборы, заседали в определенном месте — обычно в палатах митрополита, реже в палатах великого князя, поэтому указание места собора было необязательно.

Второй формуле судного списка: «Тягался (имя истца или истцов) с (имя ответчика)» соответствует третья формула соборного памятника: «И поставили на том соборе (имя обвиняемого)». Обе формулы называют лиц, являвшихся объектами суда. Различия между формулами связаны опять с различиями процессов: в первом случае речь идет о тяжбе по гражданскому иску, возбужденному частным лицом (поэтому формула: «тягался...»), во втором — о привлечении церковными властями к суду лица, обвиняемого в тяжких церковных преступлениях (отсюда формула: «поставили...»).

Вторая формула вступления соборного памятника называет лиц, присутствовавших на соборе, но не являвшихся его членами (боярин и дьяки великого князя). Подобной формулы во вступлении судного списка нет, но, как мы отметили выше, указание на лиц, присутствовавших на суде в качестве свидетелей судопроизводства, в судных списках имеется, только помещалось оно в другом месте — либо в конце судного списка, либо в конце правой грамоты или докладного списка после записи судебного решения. Перенесение этого указания в соборном памятнике во вступление возможно объясняется высоким положением присутствовавших на соборе лиц (это были представители великого князя), что опять-таки было связано с характером процесса.

Из сделанных наблюдений явствует, что вступление памятника, отражающего ход процесса Вассиана, аналогично вступлению судных списков. Его формулы типичны (с учетом отличий, зависевших от иного характера процесса) для судных списков того времени.

Вторая часть соборного памятника, передающая ход судебного разбирательства дела Вассиана, соответствует второй части судных списков: допрос митрополитом Вассиана, показания свидетелей переданы, так же-как и в судных списках, в форме записи прямой речи говоривших, предваряемой лишь лаконичными, состоящими из трех-четырех слов, указаниями, кто спрашивал, кто отвечал. Тексты привлекавшихся документов (на процессе Вассиана роль таких документов играли тексты из священного писания, сочинений «святых отцов», Кормчей книги) переданы также не в форме пересказа, а в виде записи цитировавшихся отрывков.

Конец памятника, рисующего судебный процесс Вассиана, не сохранился. Но и сохранившейся части достаточно, как нам кажется, для заключения о том, что и по содержанию, и по формуляру он аналогичен судным спискам гражданских процессов и что перед нами, следовательно, [31] копия судного списка Вассиана. Сделанное заключение влечет за собой второй, важный для поставленной нами цели вывод — о том, что судные списки дел, проходивших через соборные суды XVI в., не имели сколько-нибудь существенных отличий от судных списков дел, разбиравшихся светскими судами. Представляя одну и ту же разновидность судебной документации, они обладали общими дипломатическими признаками.

Обратимся теперь к «судному списку» Максима Грека. Если для судных списков того времени (как гражданских, так и церковных процессов) было характерно, как мы отметили, деление на две части: 1) вступление, сообщающее о составе суда и привлеченных к нему лицах, и 2) запись судебного разбирательства, то в тексте «судного списка» Максима Грека устанавливается иное деление.

Его текст, объединяющий материалы двух соборов, делится на семь частей: 1) Вступление, в котором вне всякой связи с соборным процессом сообщается о «хульном» учении Максима Грека. — Начинается: «В лето 7033 писано сице...»; кончается: «Тако глаголя Максим, не повиновавшеся, и потом божиими судьбами неизреченными, яко же бог весть» (стр. 1 изд.). 2) Второе вступление с сообщением о привлечении Максима к соборному суду и его составе. — Начинается: «Лета 7033 изыскание бысть...»; кончается: «И на том соборе стал инок Максим Грек» (стр. 1 изд.). 3) Запись судебного разбирательства. — Начинается: «И Данил, митрополит всеа Руси, велел его спросити владыке Досифею сарскому и подонскому...»; кончается: «...прочее же седя слуга ем от бесплотных сил» (стр. 1-3 изд., стр. 50-52 статьи С. Н. Чернова: «К ученым несогласиям.....») ¹⁷. Здесь текст, повествующий о соборе 1525 г., обрывается. 4) Помета о начале текста, относящегося к собору 1531 г.: «Другой собор бысть» (стр. 4 изд.). 5) Вступление, в котором рассказывается о решении освященного собора и великого князя предать Максима Грека новому суду, об основаниях этого решения и приведении его в исполнение. — Начинается: «Лета 7039. Божественнаго священнаго собора и христолюбиваго царя и великого князя...»; кончается: «...поставиша пред Данилом, митрополитом всеа Руси, и пред архиепископы, и епископы, и пред всем освященным собором» (стр. 4 изд.). 6) Обвинительная речь митрополита, излагающая «вины» Максима. — Начинается: «И митрополит Максиму говорил: Пошли естя от Святыя горы ис Турского державы...»; кончается: «А ныне на тебя богохульный вины многие явилися» (стр. 4-7 изд.). 7) Запись судебного разбирательства. — Начинается: «Вопрос. И ты скажи нам, что еси с своими единомышленники и советники мудрствовал...»; кончается: «Тако же и мы, приемше святое крещение, и держаще веру правоверную и честную, и святую, но плода добра не имуще есмь» (стр. 7-13 изд.). Здесь обрывается текст.

Уже деление «судного списка» Максима Грека свидетельствует об отличиях его от других судных списков. Чтобы эти отличия были нагляднее, приведем текст его первых двух частей (вступлений):

«В лето 7033 писано сице. Максим инок Святогорец говорил и учил многих и писал о Христе, яко седение Христово одесную отца мимошедшее и минувшее; яко же Адамово селение в рай и прямо рая седение, тако и Христово седение одесную отца мимошедше. Где было в здешних книгах написано: Христос взыде на небеса и седе одесную отца, а инде: седяй одесную отца, и он то зачернил, а иное выскреб, а вместо того написал: седев одесную отца, а инде: седевшаго одесную отца, а в ином месте: сидел одесную отца. Тако глаголя Максим, не повиновавшеся, и потом божиими судьбами неизреченными, яко же бог весть, [32]

Лета 7033 взыскание бысть о той хуле и в прочих великому освященному собору, бывшу в полате великаго князя. В том же соборе был и сам князь великий Василей Иванович всеа Руси, и з братиею своею, со князем Юрьем и со князем Андреем, и со отцем своим Даниилом, митрополитом всеа Русии, и со архиепископы, и епископы, и со архимариты, и со игумены, и весь великий освященный собор, и старцы изо многих монастырей, и многим же боляром, князем и вельможам, и воеводам бывши ту. И на том соборе стал Максим Грек» ¹⁸.

Текст первого вступления не находит никакой, даже самой отдаленной аналогии ни в одном судном списке того времени. В нем вообще нет никаких признаков текста протокола. По своему содержанию и форме — это запись литературного характера, повествующая о «хуле» Максима — его лживом учении, вне всякой связи с судом над ним. Цель записи — внушить читателю убеждение в виновности Максима еще до ознакомления с ходом судебного процесса.

Второе вступление на первый взгляд аналогично вступлению судного списка Вассиана: в нем сообщается о заседании собора, его составе, присутствовавших на нем лицах и подсудимом. Но при более внимательном сравнении выступают различия. В судном списке Вассиана помимо членов освященного собора из присутствовавших названы лишь лица, имевшие официальное значение, являвшиеся представителями великокняжеской власти. В «судном списке» Максима Грека помимо членов освященного собора и великого князя с братьями названы старцы из многих монастырей, многие бояре, князья, вельможи и воеводы. Уже этот перечень отдаляет наш текст от лаконичных деловых формул судных списков (попутно заметим, что термин «вельможа» языку документальных материалов XVI в. чужд) и делает его похожим скорее на информацию представителя прессы (позволим себе эту модернизацию), имевшую целью подчеркнуть тот резонанс и то внимание, какое вызвал происходящий процесс в широких общественных кругах. Явно литературного, а отнюдь не делового, документального происхождения и первая фраза рассматриваемого вступления: «Лета 7033 взыскание бысть о той хуле и в прочих великому освященному собору». Эта фраза рассчитана на то, чтобы связать первое вступление, в котором сообщается о «хуле» Максима вне всякой связи с судом над ним, со вторым вступлением, с которого начинается рассказ о суде. Таким образом, хотя второе вступление некоторыми элементами напоминает вступление судного списка Вассиана, но в то же время оно отличается от него своим литературно-публицистическим характером. Это — скорее публицистическая запись о созыве собора с использованием данных из вступительной части его протокола, нежели текст самого протокола.

Минуя сейчас третью часть «судного списка» Максима Грека (ею мы займемся позже) и не останавливаясь совсем на четвертой, представляющей собой простую помету о втором соборе на Максима: «Другий собор бысть», перейдем к рассмотрению пятой части нашего памятника — вступлению к тексту, отражающему ход второго процесса Максима Грека.

Это вступление в еще большей мере, нежели только что рассмотренные нами вступления к тексту о соборе 1525 г., отличается от обычного типа вступления судных списков и, в частности, от вступления судного списка Вассиана Патрикеева. Вместо трех формул последнего, содержащих указание на заседания собора и его состав, присутствовавших на нем представителей великого князя и подсудимого, вступление к тексту о соборе 1531 г. включает рассказ, повествующий о предании Максима вторичному суду. В нем сообщается, что освященный собор и великий князь узнали о новых «хулах» Максима — «изобретоша ко многим прежним [33] хулам новейшая хулы» («хулы» перечисляются) и о том, что будучи отправлен в Иосифо-Волоколамский монастырь на покаяние, Максим не только не каялся, но и «неповинна во всем себе глаголаше». Поэтому «послаша во Иосифов монастырь... и привезше его... на Москву, поставиша пред Данилом, митрополитом всеа Руси, и пред архиепископы, и епископы, и пред всем освященным собором». По своему назначению рассматриваемое вступление аналогично первому вступлению к тексту о соборе 1525 г., имевшему целью убедить читателя в виновности Максима еще до ознакомления с судебным разбирательством. Возможно, что при составлении его были использованы документальные материалы заседаний собора, на которых рассматривался вопрос о предании Максима вторичному суду, а также судный список второго процесса Максима Грека, но само вступление не является частью текста последнего. Это — составленное позже публицистическое введение, а отнюдь не вступление судного списка.

Шестую часть изучаемого памятника составляет обвинительная речь митрополита, содержащая обзор всех «вин» Максима, начиная от приезда его с Афона на Русь и кончая заключением в Иосифо-Волоколамском монастыре. «Вины» Максима заключались: 1) в сношениях с Турцией и стремлении поднять турецкого султана на войну с Россией, 2) в резких отзывах о великом князе, 3) в отрицательном отношении к независимости русской церкви, 4) в колдовстве и волховании, 5) в ложном учении о седении Христа одесную отца, 6) в критике вотчинных прав монастырей и церквей, 7) в отрицании святости новых русских святых из-за их стяжательской деятельности. Речь митрополита, суммирующая «вины» Максима, является основным источником для суждения о предъявлявшихся ему обвинениях. Поэтому вопрос о происхождении рассматриваемой части памятника особенно важен, ибо от решения его зависит в известной мере и вопрос о степени достоверности обвинений Максима Грека.

Подобной обвинительной речи митрополита, обобщающей все вины подсудимого и предваряющей его допрос, в судном списке Вассиана нет. Согласно его тексту митрополит свои обвинительные тирады и реплики произносил в ходе допроса Вассиана по его отдельным пунктам. Судный список Вассиана представлял собой, как мы установили, копию официального протокола суда, и поэтому отсутствие в его формуляре обвинительной речи митрополита, предшествующей судебному разбирательству, дает, казалось бы, повод для сомнения в реальности подобной речи на одновременном процессе Максима Грека. Но вместе с тем отмеченное различие могло быть вызвано различием обоих процессов. Вассиан впервые привлекался к суду, и его виновность надо было еще доказывать, Максим Грек привлекался к суду вторично, и его «хулы», о которых говорил митрополит, считались уже установленными во время предшествующего процесса 1525 г. Поэтому на процессе 1531 г. обвинительная речь митрополита, основанная на материалах собора 1525 г. (а митрополит, как мы покажем ниже, ссылался на них), могла иметь место до нового судебного разбирательства.

Но если у нас нет оснований сомневаться в факте произнесения митрополитом его речи, то вместе с тем мы не можем быть уверены в том, что она была произнесена в том виде, в каком сохранилась в рассматриваемом памятнике. На эту мысль наводят имеющиеся в речи противоречия. Заканчивая перечень «вин» Максима, митрополит указывал, что «о тех же хулах, да и о иных» были «многие соборы», после которых последовала ссылка Максима в Иосифо-Волоколамский монастырь ¹⁹. Таким образом, согласно контексту речи митрополита получается, что все названные им «вины» Максима являлись предметом разбирательства: на заседаниях собора 1525 г. Но это, как отметил еще С. Н. Чернов, в действительности [34] не могло иметь места ²⁰. Так, обвинение Максима во «всеведении» волшебством, относимое, согласно заключительному указании» митрополита, к собору 1525 г., на самом деле на этом соборе не могло-быть предъявлено Максиму, так как в самой же речи митрополита несколькими фразами выше оно связывается со временем заключения Максима в Иосифо-Волоколамском монастыре («а жил еси, — говорил митрополит Максиму, — во Иосифове Монастыре... и... говорил: Аз, Максим, ведаю все везде, где что деется, — ино то волхование елинское и еретическое...»). Далее, укоряя Максима в «хуле» на церкви, монастыри, чудотворцев, митрополит употребляет настоящее время («да ты же, Максим, ...укорявши и хулиши...») ²¹, тогда как в других случаях он использует только прошедшее время. Из этого обстоятельства следует, казалось бы, что митрополит имел в виду не прошлую вину Максима, а настоящую, относящуюся ко времени собора 1531 г. А между тем, несколькими фразами дальше митрополит заканчивает, как мы уже упоминали, перечень «вин» Максима указанием на то, что все они являлись предметом разбирательства на соборе 1525 г. (следовательно, «хула» на церкви, монастыри и чудотворцев также относится к прошлому).

Митрополит Даниил был одним из выдающихся публицистов своего-времени, владевших всеми тайнами писательского мастерства. Поэтому трудно представить, чтобы в своей речи, текст которой, конечно, заранее был написан, он мог бы допустить такие элементарно грубые несоответствия. Более вероятным представляется другое предположение — что эти несоответствия и противоречия появились под пером не очень искусного книжника, который, перерабатывая текст речи митрополита, соединил в один перечень хронологически разные «вины» Максима и отнес их разбирательство к собору 1525 г. Текст обвинительной речи митрополита в том виде, в каком он до нас дошел, носит на себе следы вмешательства чужой руки.

Третья и седьмая части нашего памятника содержат записи судебного разбирательства (третья — на соборе 1525 г., седьмая — на соборе 1531г.). Эти части наиболее близки к формуляру судных списков: допрос подсудимых и показания свидетелей переданы в них, как правило, в виде записи прямой речи, привлекавшиеся документы — в форме прямого цитирования. Но, в отличие от формуляра судных списков, в нашем памятнике наряду с прямой речью довольно часто встречается косвенная речь и суммарная передача показаний нескольких лиц, то есть элементы, являвшиеся результатом последующей обработки текста протокола ²².

Подведем итоги. Из сделанных наблюдений явствует, что первая, вторая и пятая части нашего памятника (оба вступления к тексту о соборе 1525 г. и вступление к тексту о соборе 1531 г.) представляют собой публицистические введения, которыми были заменены вступления судных списков. Шестая часть памятника (обвинительная речь митрополита) хотя и была заимствована, по всей вероятности, из судного списка, но подверглась переработке. Третья и седьмая части (записи судебного разбирательства) являются, судя по всем признакам, частями судных списков. Но возможно, что под пером того лица, которому принадлежит редакция всего памятника, и они подверглись некоторым изменениям (отдельные моменты соборного разбирательства могли быть, например, опущены, другие, напротив, подчеркнуты; во всяком случае, учитывая общий характер памятника, в полном тождестве их тексту судных списков; мы не можем быть уверены). [35]

Все сказанное дает основание для вывода о том, что памятник, известный в рукописной традиции, а также в литературе под названием «списка судного списка», то есть копии официальных протоколов процессов Максима Грека, на самом деле таковым не являетея. Но он не является и «частными историческими записками» о соборах, как это думал Е. Голубинский. Сочетание в нем элементов литературно-публицистических, авторских с элементами, характерными для формуляра судных списков, позволяет рассматривать его как литературно-публицистическую обработку судных списков Максима Грека. Дефектный экземпляр этой обработки и послужил архетипом списков «судного списка» Погодинского и Барсовского сборников.

Высказать предположение о том, когда была составлена рассматриваемая обработка, позволяет ее тенденция. Весь текст с его публицистическими введениями, рассчитанными на то, чтобы убедить читателя в виновности Максима еще до ознакомления с судебным разбирательством, с подчеркиванием обвинительной речи митрополита, обосновывающей необходимость вторичного суда над Максимом Греком, имел ярко выраженную иосифлянскую окраску. Вряд ли эта переработка появилась позднее середины XVI в., когда Максим Грек был освобожден из заключения. Скорее всего она возникла в годы, непосредственно примыкающие ко второму собору на Максима, когда иосифлянское руководство русской церковью особенно нуждалось в оправдании своих действий по отношению к одному из видных русских писателей. Автором ее было, вероятно, доверенное лицо митрополита Даниила, имевшее доступ к официальным протоколам суда. Для придания большей убедительности своей обработке автор сохранил за ней название «судного списка», и под этим названием памятник вошел в рукописную традицию.

Что касается самих протоколов процессов Максима Грека — судных списков, то они до нас не дошли. Во второй половине XVI в. они находились, по-видимому, в царском архиве. В описи его дважды названы «списки» Максима Грека, причем в первый раз в контексте, не позволяющем сомневаться в том, что имелись в виду судебные материалы: «Ящик 27-й. А в нем... списки старца Максима и Савы Греков, и Берсеневы, и Федка Жареново» ²³. «Списки» погибли, вероятно, в начале XVII в. с разграблением архива польскими интервентами. Какая-то часть материалов, относящихся к суду над Максимом Греком, находилась еще в 1614 г. в Архиве Посольского приказа: в описи его в числе документов, хранившихся в одном из ящиков, назван «Список Данила митрополита на Максима Грека в 7039 г.», а среди разных «грамот черных и списков» времени Василия III, находившихся в другом ящике, указан «довод на Максима Грека» ²⁴. Но и эти материалы до наших дней не сохранились.

Судные списки Максима Грека, некогда хранившиеся в Царском архиве, не были источником беспристрастным: подобно всем судебно-следственным материалам политических процессов они несли на себе отпечаток интересов тех кругов, в руках которых находился суд. Этот отпечаток определялся не только общей направленностью суда, но и специальным подбором обвинений, а часто и заранее подготовленных свидетелей, дававших заданные им показания.

Что во время процессов Максима Грека последнее имело место, явствует из записи очной ставки между Берсенем Беклемишевым и Федором Жареным, входящей в состав их следственного дела. Вот отрывок из нее: «Февраля 22. Сказывал Иван Берсень: угонил меня, господине, Федко Жареной тому с неделю против Николы, а Максима уже изымали, и учал мне сказывати: “Велят мне Максима клепати; и мне его клепати ли?“ и [36] яз Федку молвил: “Что будешь слышал и ты то сказывай прямо, а что говоришь о лжи, ино то ты ведаешь“; да и прочь от меня пошол; а сказывает, что князь великий присылал к Федку игумена троецкого: “Толко мне солжи на Максима, и яз тебя пожалую“. И Федко с Берсенем очи на очи говорил, что те речи ему говорил, что к нему игумена троецкого присылал, чтобы ему на Максима всю истинну сказал; а лжи Берсеню не говаривал» ²⁵.

В рукописи в показаниях Берсеня во фразе: «Только мне солжи на Максима, и яз тебя пожалую» слово «солжи» написано вместо зачеркнутого «скажешь», а после слов «на Максима» были написаны затем зачеркнутые слова «всю истинну» ²⁶. С. Н. Чернов справедливо отметил, что эта правка была сделана в процессе самого допроса в связи с несомненным, вероятно, вынужденным изменением показания Берсеня в очень тяжелую для Федора Жареного сторону ²⁷. Благодаря правке последний из лица, утверждавшего, что великий князь хотел узнать всю правду о Максиме, превращался в лицо, бросавшее в адрес великого князя упрек в соучастии в фабрикации ложных показаний. Ясно, что это было на руку следователям, получавшим таким образом материал для обвинения подследственного в оскорблении великого князя. Но если слова Берсеня о том, что великий князь склонял Жареного ко лжи на Максима, были вынужденными, то вряд ли это относится к передаче Берсенем начала разговора с Жареным, во время которого последний сказал, что ему велят «клепать» на Максима, не называя лиц, от которых исходило это веление. Здесь в рукописи никакой правки нет, следовательно, показания Берсеня не подвергались изменениям, а что они в этом пункте соответствовали действительности — едва ли можно подвергнуть сомнению: уже простой перечень обвинений Максима ²⁸ показывает, что среди них были настолько нелепые (например, обвинение в злоумышлении волшебством), что они могли быть подкреплены только заранее подготовленными ложными показаниями свидетелей, нашедшими, конечно, свое отражение в судных списках.

Если не дошедшие до нас судные списки Максима Грека были источником тенденциозным, то это тем более относится к литературно-публицистической обработке их, которая под названием «судного списка» сохранилась в рукописной традиции. Тенденциозность, свойственная судным спискам политических процессов в силу их природы, была усилена в ней рукой иосифлянского публициста, стремившегося всеми мерами обосновать виновность Максима Грека. И это обстоятельство должно побудить исследователей с особой тщательностью подходить к проверке показаний «судного списка» и особенно содержащихся в нем обвинений Максима Грека.

Комментарии

1. ЧОИДР, 1847, № 7, отдел II, стр. 1-13.

2. С. Н. Чернов. К ученым несогласиям о суде над Максимом Греком, — «Сборник статей по русской истории, посвященных С. Ф. Платонову». Пг., 1922, стр. 54.

3. Е. Голубинский. История русской церкви, т. II, первая половина. М., 1900, стр. 712.

4. Погодинский сборник, хранящийся в рукописном отделе Государственной публичной библиотеки им. М. С. Салтыкова-Щедрина, включает три памятника, объединенные интересом к Максиму Греку: а) Выпись о втором браке Василия III, б) Список судного списка Максима Грека, в) Речь Ивана IV к Максиму Греку (Максим Грек в качестве адресата назван ошибочно, на самом деле речь обращена к Яну Роките). О. М. Бодянский, впервые описавший сборник, датировал его по почерку XVI или XVII столетием (ЧОИДР, 1847, № 7, отдел II, стр. III). А. Ф. Бычков склонялся к XVI в. (А. Ф. Бычков. Описание церковно-славянских и русских рукописных сборников императорской публичной библиотеки, ч. 1. СПб., 1882, стр. 75). С. Н. Чернов полагал, что по почерку и водяным знакам, соответствия которых с датированным материалом Н. П. Лихачева и К. Брике он, однако, не устанавливал, сборник относится ко времени не ранее 40-х годов XVII в. и что «осторожнее отодвигать время его написания ко второй половине XVII в.» (С. Н. Чернов. Указ, соч., стр. 55-56). Нам кажется, что водяные знаки сборника позволяют датировать его первой половиной XVII в. (первый знак — сдвоенное «С», пересеченное лотарингским крестом под короной, у Н. П. Лихачева № 3062, 3072 — 1602, 1607 гг.; второй знак — голова шута в двух вариантах: один — с воротником с пятью бубенцами, у Н. П. Лихачева № 2911 из рукописи «Александра-Невской летописи» первой половины XVII в., другой — с воротником с четырьмя бубенцами, в справочниках не обнаружен; третий знак — щит или герб неясного рисунка). Этой датировке не противоречат и данные почерка.

5. С. Н. Чернов. Указ, соч., стр. 52-53.

6. Описание сборника, включающего статьи религиозно-нравственного характера, имеется в неизданном описании Барсовского собрания, находящемся в рукописном отделе Государственного исторического музея. Датировка, указанная в описании, подтверждается водяными знаками — герб Амстердама.

7. Н. А. Казакова. Вассиан Патрикеев и его сочинения. М. — Л., 1960, стр. 97-98.

8. Д. М. Мейчик. Грамоты XIV и XV вв. М., 1883, стр. 25-31; Л. В. Черепнин. Акты конца XIV-XV в., их разновидности и значение в качестве исторического источника. — АСЭИ, т. I, М., 1952, стр. 649.

9. Ср. Д. М. Мейчик. Указ, соч., стр. 29-30. Мелкие отклонения от обычных типов, встречающиеся во вступительной части судных списков, мы не отмечаем.

10. См., например, АСЭИ, т. I, № 326, 589, 590, 607 и др.

11. Там же, № 598, 539, 557 и др.

12. Н. Е. Андреев. О «Деле дьяка Висковатого». — «Seminarium kondakovianum», t. VI. Pragae, 1932, стр. 191-241.

13. БАН PO, Основное собрание, сб. № 17. 13. 11, лл. 341-404. Основания датировки см.: Н. А. Казакова. Указ, соч., Прилож., стр. 285.

14. «Акты юридические или собрание форм старинного делопроизводства», СПб., 1888, А. 4, стр. 7.

15. Н. А. Казакова. Указ соч., Прилож., стр. 285.

16. Отсутствие прямого указания на судопроизводство в соборном памятнике имеет аналогию в сокращенной формуле некоторых судных списков: «став на земле судья (имя рек), тягался...», в которой слова «си суд судил» опущены (Д. М. Мейчик. Указ, соч., стр. 29-30).

17. В издании О. М. Бодянского, благодаря путанице листов в Погодинском сборнике, вместо части текста «судного списка» Максима Грека напечатан кусок текста из речи Грозного к Яну Роките, находящейся в том же сборнике. Пропущенный текст из «судного списка» Максима Грека напечатан С. Н. Черновым в его статье. Поэтому мы делаем на нее ссылку.

18. ЧОИДР, 1847, № 7, отдел II, стр. 1. — Слова «и со отцем своим Даниилом, митрополитом всеа Русии» взяты из Барсовского списка (см. выше, стр. 27).

19. Там же, стр. 6.

20. С. Н. Чернов. Указ, соч., стр. 63-67.

21. ЧОИДР, 1847, № 7, отдел II, стр. 5-6.

22. Суммарная передача показаний нескольких лиц, а также косвенная речь встречаются иногда и в судных списках гражданских процессов, но очень редко.

23. «Описи Царского архива XVI в. и Архива Посольского приказа 1614». М., 1960, стр. 20; см. также стр. 29.

24. Там же, стр. 48, 60.

25. ААЭ, т. I, № 172, стр. 144-145.

26. Сборник князя Оболенского, № 3, 1838 г., стр. 9.

27. С. Н. Чернов. Заметки о следствии по делу Максима Грека, — «Сборник статей к сорокалетию ученой деятельности акад. А. С. Орлова». Л., 1934, стр. 448.

28. См. выше, стр. 33.