-

Где и когда было написано «Слово о погибели русской земли»

Литература, посвященная "Слову о погибели Русской земли" довольно обширна и тем не менее история возникновения "Слова о погибели" еще неясна. Правда, все более начинает господствовать мнение, что "Слово о погибели Русской земли" возникло уже после нашествия монголов на Русь. Такую мысль высказывал уже X. М. Лопарев, ¹ открывший текст "Слова" в сборнике Псково-Печорского монастыря XV в. В разных вариациях она повторяется и другими авторами, например, Н. И. Серебрянским ²и В. М. Истриным. ³ Последний прямо пишет, что "Слово" возникло под непосредственным впечатлением "второго нашествия татар и окончательного порабощения ими русской земли".

Та же мысль высказана и в "Истории русской литературы". В. Л. Комарович — автор параграфа, посвященного повестям об Александре Невском, — включил "Слово" в состав этих повестей. При этом автором названной статьи были объединены в одно произведение и "Слово о погибели..." и так называемое особое житие Александра Невского, — памятники различные и в рукописях мало связанные друг с другом. ⁴Надо сказать, что по статье в "Истории русской литературы" крайне трудно судить о "Слове о погибели Русской земли" как литературном памятнике. В конце концов остается впечатление, что "Слово" было заурядным произведением XIII в., чуть ли не компилятивного характера. Даже многочисленные [236] географические

термины "Слова" представлены в виде гиперболизма ("гиперболизм географических перечислений"), причем не делается и попытки анализа этого "гиперболизма". А между тем такой памятник, как "Слово о погибели Русской земли", заслуживает иной оценки, уже в силу того пламенного патриотизма, который звучит во всех строках этого произведения, прославляющего Русскую землю ("о светло светлая и украсно украшена земля Руськая") в годы ее бедствий. Спрашивается, исчерпаны ли все средства литературно-исторического анализа для установления, более или менее точно, времени появления "Слова о погибели" как выдающегося памятника русской литературы, нельзя ли как-нибудь объяснить "гиперболизм географических перечислений" этого произведения, увидеть в этом перечислении не просто сухой перечень, а реальные географические приурочивания, вполне осмысленные автором "Слова"? Нельзя ли, наконец, по-новому поставить вопрос и о происхождении самого "Слова о погибели Русской земли"? Вот те мысли, которые побудили автора данной статьи углубиться в область древнерусской литературы. А как много еще можно сделать в этой области, показывают работы В. И. Малышева, ⁵ открывшего новый список "Слова о погибели". Поэтому и пересмотр вопроса о времени возникновения "Слова о погибели Русской земли" представляется вполне своевременным и законным.

Редко можно найти такое произведение, в котором в нескольких строках было бы дано столько географических названий, как в "Слове о погибели Русской земли". Автор "Слова" точно раскрывает перед читателем карту Русской земли в первой половине XIII в. и последовательно называет ее соседей. Он бросает свой взор на эту карту "отселе", так и не раскрывая перед нами, что это за место, откуда — "отселе" — он ведет свой обзор русских рубежей. Попробуем последовать за автором "Слова" и изучить границы Русской земли, так, как они ему представлялись.

Автор начинает свой обзор "отселе до Угор и до Ляхов, до Чахов, от Чахов до Ятвязи, и от Ятвязи до Литвы, до Немець, от Немець до Корелы, от Корелы до Устьюга, где тамо бяху Тоимици погании, и за Дышючим морем, от моря до Болгарь, от Болгарь до Буртас, от Буртас до Чермис, от Чермис до Мордви". Первая часть этого перечисления почти не нуждается в комментарии. Автор в полном соответствии с действительностью перечисляет западных соседей Русской земли с юга на север. Удивление вызывает только упоминание "чяхов" или чехов в качестве соседей Русской земли, какими они в XIII в. не были. Уже эта неточность заставляет несколько усомниться в возможности южнорусского происхождения "Слова о погибели".

Дав перечисление западных соседей Русской земли, автор "Слова" называет и ее северных соседей. Северная граница Руси идет [237] от

Корелы к Устьюгу "где тамо бяху Тоимици погании". Любопытно, что автор пропускает другие народы, жившие на громадной территории между Корелой, обитавшей по берегам Ладожского озера, и Устюгом, сразу же переходя к поганым тоймичам, местожительство которых устанавливается более или менее точно. Известны две реки Тоймы, впадающие с правой стороны в Северную Двину ниже Устюга: это Тойма Верхняя и Тойма Нижняя. Тойма была уже известна в 1137 г., судя по уставу новгородского князя Олега Святославича. ⁶Тойма Нижняя упоминается и в уставной грамоте великого князя Василия Дмитриевича 1397 г. ⁷Какие же причины заставили автора "Слова" упомянуть о "поганых тоймичах"? Кажется, ответ на этот вопрос мы найдем в новгородской летописи. Зимою 1219 г. Семен Емин ходил с 400 людьми походом на Тоймокары, "и не пусти их Гюрги ни Ярослав сквозе свою землю" (речь идет о князьях Юрии и Ярославе Всеволодичах). Семен Емин вернулся в Новгород, где произошла смена посадников. ⁸Несколько ниже мы еще остановимся на этом событии, пока же отметим только, что знание "поганых тоймичей" и связанных с ними событий на далеком Севере изобличает в авторе "Слова" северянина.

Последуем теперь за автором "Слова" и далее в его попытке очертить границы Русской земли. От поганых тоймичей он ведет к дышучему морю, от моря к болгарам, от болгар к буртасам, черемисам и мордве. И в этом случае нас поражает необыкновенная осведомленность автора "Слова". Камские болгары, черемисы (вероятно, чуваши, которых наши источники обычно называют "черемисой"), мордва названы в полном соответствии с географической обстановкой начала XIII в. Автор сохраняет термин "дышучее" море для обозначения Белого моря и Северного Ледовитого океана. В материалах И. И. Срезневского этот термин оставлен без объяснения, приводятся только две цитаты (из послания новгородского архиепископа Василия о рае и из Задонщины). ⁹ А между тем обозначение Северного Ледовитого океана "дышучим морем" характерно, как раз, для новгородских памятников. Кроме послания Василия, оно упоминается, например, в житии Александра Ошевенского, "монастырь составльшаго на реке Чюреге, близ моря дышущаго окиана, в области же града Каргополя". ¹⁰ По объяснению одного моряка, долго плававшего в северных морях, "дышучее море", это море с приливами и отливами, которое вздымается и опускается, как бы дышит, подобно груди человека. Следовательно, [238] этот термин опять изобличает нам в авторе "Слова" если не новгородца, то северянина.

Наши наблюдения над географическими терминами "Слова о погибели" можно продолжить и далее. Среди тех народов, которые бортничали на великого князя Владимира, автор "Слова" называет буртасов, черемисов, мордву. В подлиннике этот текст звучит таким образом: "буртаси, черемиси вяда и мордва бортьничаху на князя великого Володимера". Буртасы очень часто упоминаются в арабских источниках и, как кажется, совершенно неизвестны русским летописям. Во всяком случае их существование засвидетельствовано целым рядом письменных источников, как и черемисов и мордвы. Но кто это "вяда" или "черемиса вяда"? Ответ на этот вопрос находим, по-видимому, в документе XVI в., где упоминается "Ватцкая мордва", жившая по р. Пьяне. ¹¹ Следовательно, это одно из племен, которое автор "Слова" отожествляет с черемисами или мордвой.

Отдельные места "Слова" ведут нас к событиям совершенно определенного времени, хотя на первый взгляд они кажутся только литературными образами. Такова прежде всего приведенная выше фраза о буртасах, черемисе, вяда и мордве, которые бортничали на великого князя Владимира и его потомков. По мнению автора "Слова", это бортничанье черемисы и мордвы относилось к прошлому времени. Действительно, имеются основания думать, что мордва и черемиса находились в зависимом положении по отношению к Всеволоду Большое Гнездо. В 1184 г. Всеволод, возвращаясь из удачного похода на камских болгар, "коне пусти на мордву". ¹² Эти слова можно было бы понимать, как набег на мордву, но тут же сказано, что сам Всеволод возвращался в лодьях, хотя в его рати был и конный отряд. Поэтому вероятнее думать, что княжеская конница шла через подвластные мордовские земли, как это в середине XVI в. сделала русская рать, двигавшаяся на Казань.

Иные отношения сложились у русских князей после смерти Всеволода. При его сыне Юрии Всеволодовиче война с мордвой приняла большие размеры и не всегда была благоприятна для русских. В 1226 г. войска Юрия победили мордву, но война возобновилась через два года. На этот раз (1228 г.) на мордву ходили Всеволод и Юрий; они вошли в мордовскую землю, разорили Пургасову волость, а мордва убежала в свои городки ("тверди") и глухие леса. Поход на мордву в 1232 г. снова повлек разорение мордовских твердей. ¹³ Эта борьба с мордвой нередко описывается, как непрерывное русское наступление на мордовские земли, ¹⁴но в действительности было иное. В 1229 г. [239] мордва осадила Нижний Новгород, построенный за 8 лет до этого при впадении Оки в Волгу, зажгла пригородный монастырь и приступала к городу. Новгородцы отбили это нападение ("отбишася их новгородци"), ¹⁵ но оно показывает, как далека была мордва от того, чтобы "бортничать" на русских князей.

Определенный политический намек находим и в другой фразе "Слова": "а Литва из болота на свет не выникываху". К началу XIII в. относится заметное усиление литовских набегов на Русскую землю. В 1225 г. литовцы воевали Новгородскую землю, "и около Торопча и Смолиньска и до Полтеска". По образному выражению летописца, была "рать велика зело, ака же не была от начала миру". ¹⁶По Лаврентьевской летописи главным героем отражения литовского нападения был Ярослав Всеволодович. Впрочем, и новгородские летописи приписывают эту победу участию Ярослава Всеволодовича, хотя и говорят о событии в какой-то отрывочной и не вполне ясной фразе. Литовские набеги повторились и дальше, в 1229, в 1233 гг. Отношения новгородцев с литовцами были настолько обостренными, что поражение немецких рыцарей при Сауле в 1236 г. вызвало сочувственный отклик летописца ("и тако, грех ради наших, безбожными погаными побежени быша"). ¹⁷ Как мы видим, географические термины автора и его политические намеки ведут нас опять к определенному времени — ко второму-третьему десятилетиям XIII в., к определенным лицам — князьям Юрию и Ярославу Всеволодовичам.

Но в "Слове" имеются и некоторые черты, которые, как будто, противоречат признание того, что "Слово" возникло на севере Руси; это фразы об уграх, о половцах, о Царьграде.

Нет никакого сомнения, что автор "Слова" пользовался какими-то южнорусскими источниками, причем эти источники не были ему вполне понятны, или, по крайней мере, не были понятны позднейшим [240] переписчикам. Так, в "Слове" появляется неясная фраза о половцах ("деду его Володимеру и манаху, которым то половоци дети своя ношаху в колыбели"). Прозвище Владимира — "Мономах", столь часто упоминаемое в Ипатьевской летописи, было переиначено на более понятного монаха, а текст о половцах, видимо, звучал первоначально так: "которым то половоци дети своя полошаху в колыбели". В Ипатьевской летописи, как раз, и находим параллель к нашему месту о половцах: "воеводы лядьскыи сами полошахуть и, абы не взяти города". ¹⁸ Выражение "абы не взяти города" целиком соответствует фразе "Слова о погибели": "и жюр Мануил Цесарегородскый, опас имея... абы под ним великый князь Володимер Цесарягорода не взял".

Интерес к Владимиру Мономаху у автора "Слова" можно было бы объяснить тем, что Владимир был предком "нынешняго" Ярослава и брата его Юрья, но неясно, почему "Слово" вспоминает о далеких уграх (венграх), если предполагать, что оно было написано на севере Руси. Ответ и на этот вопрос мы найдем в новгородских событиях начала XIII в. Знаменитая битва на Липице повела к временному ослаблению двух князей братьев — Юрия и Ярослава Всеволодовичей, действовавших вместе против старшего брата Константина и поддерживавшего его князя Мстислава Мстиславича Удалого. После победы на Липице (в 1216 г.) Мстислав недолго сидел в Новгороде и уже в 1218 г. захотел "поискати Галиця". В Новгороде остался княжить его сын Святослав, при котором и произошел поход Семена Емина на Тоймокары, окончившийся восстанием в Новгороде. Покинув Новгород, Мстислав подошел к Галичу, "и выидоша галицяне противу и Чехове и Ляхове и Морава и Угре", произошел бой, окончившийся победой Мстислава. На некоторое время между Галичем и Новгородом установились оживленные сношения. Сведенный новгородский архиепископ Антоний получил от митрополита епископию в Перемышле в Галицкой земле. ¹⁹Таким образом создались условия, при которых южнорусская письменность легко могла проникнуть на север. Участие же в борьбе против Мстислава чехов объясняет нам, почему "Слово" делает чехов соседями Русской земли.

Уход Мстислава в Галич привел к перемене в новгородской политике, тем более, что Константин Всеволодович уже умер, и великим князем владимирским сделался Юрий. В 1222 г. он посадил в Новгороде своего брата Ярослава. В следующем 1223 г., по новгородской летописи, произошли три печальных события, произведших громадное впечатление на новгородцев. Первым из них было взятие немцами Юрьева. "Убиша князя Вячка Немьци в Гюргеве, а город взяша", — записал новгородский летописец краткое сообщение о падении Юрьева. Ливонская хроника говорит об этом событии, наоборот, очень подробно, сообщая, что до осады Юрьева немцами эсты призвали к себе [241] русских на помощь. Это не помогло, и Юрьев был взят немцами, а все его население вместе с князем Вячко перебито. "Новгородцы же пришли было во Псков с многочисленным войском, собираясь освобождать замок от тевтонской осады, но услышав, что замок взят, а их люди перебиты, с большим горем и негодованием возвратились в свой город", — читаем в ливонской хронике. ²⁰ Таким образом, автор "Слова", как видим, имел основание вспоминать о далеких временах, когда "немцы радовахуся, далече будуче за синим морем". Тогда же произошло и другое несчастье ("не ту ся зло сотвори") — литовцы разбили рушан (жителей Старой Руссы).

В том же 1223 г. по летописи, "по грехом нашим", произошло третье печальное событие — битва при Калке.

К сожалению, изучение редакций и источников повести о Калкской битве до сих пор не сделано.

Нет никакого сомнения, что существовали две повести о битве при Калке — одна, внесенная в Новгородскую Синодальную летопись, другая — в Ипатьевскую.

Повесть о битве при Калке в Новгородской летописи выставляет главным действующим лицом Мстислава Мстиславича Удалого. К нему обращается половецкий хан Котян с просьбой о помощи. Мстислав же и объясняет причины, по которым русские князья решили помочь половцам (боязнь присоединения половцев к татарам). В повести говорится и о бегстве Мстислава Мстиславича и о переправе его через Днепр. Среди русских воевод назван Ярун, который был послан с передовым отрядом против татар. В повести нет ни слова упрека русским князьям, а вся вина за поражение складывается на изменивших половцев и бродников, действовавших вместе с татарами. ²¹ На всей повести лежит отпечаток того, что она была составлена вскоре после описываемых в ней событий. Точно указывается и дата битвы — 31 мая, на святого Ермия. По-видимому, повесть была составлена в кругах, близких к Мстиславу Мстиславичу Удалому. Обратим внимание на то, что упоминаемый в повести Ярун — несомненно, тот же воевода Ярун, который вместе с Мстиславом удачно действовал в 1216 г. против Юрия и Ярослава Всеволодовичей. ²²Постоянные связи Мстислава с Новгородом легко объясняют нам появление повести о Калкской битве именно в новгородском летописном своде.

Вторая повесть о Калкской битве, помещенная в Ипатьевской летописи, носит черты более позднего происхождения, хотя и возникла независимо от первой. Главным действующим лицом в ней является Даниил Романович, бывший тогда совсем юным и вовсе не упомянутый [242] в первой повести. Основанная на более ранних источниках, эта повесть не могла возникнуть ранее утверждения Даниила на галицком столе (это случилось, примерно, в 30-х годах XIII в.) и имела задачей прославление Даниила Романовича и его брата Василька, о котором сказано: "бе бо в Володимере млад" (имеется в виду Владимир Волынский). ²³ Замечательнее всего, что повесть о Калкской битве была пропущена в Лаврентьевской летописи, отразившей владимиро-суздальское летописание первой половины XIII в. Впрочем, следы знакомства владимиро-суздальского летописца с повестью о Калкской битве сохранились. Дав рассуждение о неизвестном происхождении татар, согласно новгородской летописи, владимиро-суздальский летописатель сообщает краткие сведения о битве и поражении русских князей, добавляя, что по слухам ("глаголють бо тако") одних киевлян погибло 10 тысяч. В заметке о Калкской битве, помещенной в Лаврентьевской летописи, чувствуется какая-то недоговоренность, точно стремление оправдать бездействие северных князей. Летопись говорит, что Юрий послал на помощь южным князьям своего племянника Василька, но "не утяну Василко прити к ним на Русь". Последние слова заметки о Калкской битве в Лаврентьевской летописи повторяют в сокращении заключительную фразу об общей печали. Более позднее происхождение этой заметки по сравнению с повестью, помещенной в новгородской летописи, обнаруживается в странной ошибке Лаврентьевской летописи, по которой битва произошла 30 мая на мученика Ермия. Между тем память Ермия приходилась не на 30, а на 31 мая, как это и указано в новгородской летописи. ²⁴

Калкская битва для русских людей первой трети XIII в. была крупнейшим и печальнейшим событием. "И тако за грехы наша бог вложи недоумение в нас и погыбе много бещисла людий, и бысть вопль и плач и печяль по городом и селом" — такими словами кончается повесть о битве при Калке в новгородской летописи. Замечательнее [243] всего, что весть о страшном поражении русских при Калке быстро распространилась и по соседним странам. В ливонской хронике Генриха Латвийского говорится о победе татар над половцами (вальвами), которым пришли на помощь русские, о поражении русских и гибели великого короля (князя) Мстислава Киевского, о спасении бегством Мстислава Галицкого и о гибели других 50 князей. Это событие автор хроники не без злорадства сопоставляет с известием о прибытии в Ригу послов смоленского и полоцкого князей, возобновивших мир с немцами. ²⁵ Необыкновенная осведомленность Генриха Латвийского и сходство его сведений с повестью о Калкской битве в Новгородской летописи заставляет предполагать, что русские источники и были использованы ливонским хронистом.

Известно, как битва при Калке отразилась в русской народной поэзии. Калкское поражение представлялось началом бедствий русского народа, грозным предвестием Батыевой рати и порабощения Русской земли татарами. Это отразилось и в той замечательной повести о Калкской битве, которая помещена в Тверской летописи и представляет собой развитие сводной повести. "Зде написахом о них памяти ради рускых князь и беды, яже бысть от них. Но не сих же ради сие случися, но гордости ради и величаниа рускых князь попусти бог сему быти". ²⁶ По-видимому, вскоре же после Калкской битвы сложены были народные сказания, нашедшие отражение в сохранившихся былинах. Напомним здесь, что эпическая цифра 70 русских богатырей, павших в Калкском побоище, аналогична цифре 50 русских князей, убитых при Калке, по ливонской хронике. В этих цифрах отразились представления современников о размерах бедствия, постигшего Русскую землю. Былины о гибели русских богатырей показывают, что заключение "Слова о погибели Русской земли" — "а в ты дни болезнь крестияном от великаго Ярослава и до Володимера и до нынешняго Ярослава и до брата его Юрья князя Володимерьскаго" могли злободневно звучать после битвы при Калке, когда усилились нападения "поганых", т. е. немцев и литовцев, от которых больше всего страдала Новгородская земля.

Новгород и был тем "отселе", откуда смотрел на Русскую землю автор "Слова о погибели". Поэтому он и называет Ярослава "нынешним", так как Ярослав утвердился на княжении в Новгороде, примерно, с 1225 г. Поэтому и великий князь Владимирский Юрий в "Слове" назван просто князем Владимирским, что опять характерно для новгородских летописей, тогда как Лаврентьевская летопись величает своих князей великими. Понятна и осведомленность автора "Слова" о дышучем море и поганых тоймичах, куда постоянно совершались новгородские экспедиции, о немцах, которые ранее радовались, далече [244] сидя за синим морем, а теперь приблизились к новгородскому рубежу, об уграх, которые после Калкской битвы уже готовились к захвату Галицкой земли, о литве, ранее не смевшей вылезать из своих болот. "Слово о погибели Русской земли" возникло еще до Батыевой рати, поэтому в нем и не упоминается о татарах, возникло при жизни Юрия Владимирского и при княжении в Новгороде Ярослава Всеволодовича, "нынешняго Ярослава", может быть, около 1225 г.

"Слово" получило относительно большое распространение и было использовано одним из редакторов или составителей жития Александра Невского, как подходящее по своему содержанию и настроению к этому произведению. Явное несоответствие упоминания о нынешнем Ярославе заставило составителей жития приписать слова "о смерти великого князя Ярослава". В списке, опубликованном В. И. Малышевым, начало памятника было совсем пропущено ("Слово о погибели Рускыя земли о смерти великого князя Ярослава") и весь текст "Слова" сделался окончательно предисловием к житию Александра Невского. Поэтому замечание В. И. Малышева, что "во всяком случае в XVI в. это «Слово» сознавалось предисловием к житию, а не самостоятельным произведением" ²⁷вполне правильно, но это никак не решает вопроса о связи "Слова" и жития в их первоначальном виде. Несогласованность "Слова" с житием Александра Невского, в котором даже не сказано, что Александр был сыном "нынешняго" Ярослава, может быть объяснена наиболее просто, тем, что "Слово" возникло самостоятельно и безусловно раньше жития Александра. Впрочем, В. И. Малышев считает, что так называемое "Слово о погибели..."является органическою частью (предисловием) именно той редакции Жития Александра Невского, которая известна в двух списках (Псково-Печорском и Гребенщиковском). Последнее исследование Д. С. Лихачева о галицкой литературной традиции в житии Александра Невского ²⁸показывает, как много еще надо изучить в области русской культуры XIII в., богатой памятниками русской литературы и народной поэзии, даже в мрачную эпоху татарского ига. "Слово о погибели Русской земли" было откликом на первую татарскую победу — битву при Калке, при "нынешнем" Ярославе, подобно тому, как "Слово о полку Игореве" говорило о "нынешнем" Игоре.

Комментарии

1. X. Лопарев. "Слово о погибели Рускыя земли", вновь найденный памятник литературы XIII века. Памятники древней письменности, 1, XXXIV. 1892, стр. 9.

2. Н. Серебрянский. Древнерусские княжеские жития. М., 1915, стр. 205 и сл. — По изданию Серебрянского (см. приложение, стр. 109) нами будет цитироваться текст "Слова".

3. В. М. Истрин. Очерк истории древнерусской литературы домосковского периода (XI-XIII вв.). Пгр., 1922, стр. 239.

4. История русской литературы, т. II, ч. 1-я. Изд. АН СССР, М.-Л., 1946, стр. 53.

5. В. И. Малышев. Житие Александра Невского по рукописи середины XVII века. Тр. Отд. др.-русск. лит., т. V, М.-Л., 1947, стр. 185-193.

6. "В Тойме сорочек". Памятники истории Великого Новгорода и Пскова. М.-Л" 1935, стр. 471.

7. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. Под ред. С. Н. Валка. Изд. АН СССР. М.-Л., 1949, стр. 144.

8. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л., 1950, стр. 260.

9. Материалы для словаря древне-русского языка, т. I. СПб., 1893, стр. 766.

10. Рукопись Гос. Ист. муз. Едииов. собр., Хе 218. Сб. XVII в., л. 1.

11. С. Шумаков. Сотницы, грамоты и выписи. Чт. в Общ. ист. и др. Росс., 1902, книга 2-я, стр. 74.

12. Летопись по Лаврентьевскому списку. СПб., 1872, стр. 370.

13. Там же, стр. 426, 428, 429, 437.

14. А. П. Смирнов пишет о разгроме мордвы-эрзи в 1228, 1229 и 1232 гг. (А. П. Смирнов. Очерк древней истории мордвы. Тр. Гос. Ист. муз., вып. 9, стр. 143 и 145; он же. Очерки по истории древних булгар, стр. 89-92). — В издании Лаврентьевской летописи 1872 г. текст о походе на мордву издан неверно. Следует читать: "Того же месяца в 14 день великый князь Гюрги, и Ярослав, и Костянтиновичи, Василко, Всеволод, идоша на Мордву, и Муромский князь Гюрги Давыдовичь. Вшед в землю Мордовскую Пургасову волость". . . В издании слова "Давыдовичь” и "вшед" не разделены знаком препинания ("Гюрги Давыдовичь вшед" и т. д., см. стр. 428).

15. Летопись по Лаврентьевскому списку, стр. 429.

16. Там же.

17. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 74. — В наших учебниках до сих пор место этой битвы указывается у г. Шавли (История СССР, т. I. Под ред. Б. Д. Грекова и др., ОГИЗ, 1947, стр. 217): "литовцы, жмудь и восставшая земигола нанесли ордену жестокое поражение в битве под Сауле (Шавли, Шауляй)". Между тем историки Прибалтики давно указывают недалеко от Бауска в Латв. ССР приток р. Аа речку Сауле, берега которой и считают местом битвы. (G. Seraphim. Gesehichte Liv- Est- und Kurlands, В. I. Reval, 1897, стр. 98).

18. Летопись по Ипатскому списку. СПб., 1871, стр. 615.

19. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, отр. 60.

20. Генрих Латвийский. Хроника Ливонии. Пер. С. А. Аннинского. Л., 1938, стр. 240.

21. Повесть напечатана в издании: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, стр. 61-63.

22. Там же, стр. 201.

23. Летопись по Ипатскому списку. СПб., 1871, стр. 495-497.

24. Летопись по Лаврентьевскому списку. СПб., 1872, стр. 423-424. — Дальнейшая история повестей о Калкской битве представляла собой развертывание и дополнение сводной повести, составленной из соединения повестей, помещенных в Новгородской Синодальной и в Ипатьевской летописях. Наиболее древний вариант такой повести, как кажется, надо видеть в повести, помещенной в Академическом или Троицком списке XV в. (Летопись по Лаврентьевскому списку, стр. 477-483). Повесть о Калкской битве, помещенная в Воскресенской летописи (ПСРЛ VII, стр. 129-132), продолжает только развитие сводной повести. Поэтому ошибочны рассуждения В. Т. Пашуто (Ист. зап., т. 26, стр. 286-287) о тексте повести в Воскресенской летописи, якобы, восходящем к некоему летописному киевскому своду 1238 г. Источники сводной летописи, а она дошла в малоизмененном виде в Воскресенской летописи, восходят к двум сказаниям, помещенным в Ипатьевской и Новгородской Синодальной летописях. Это чрезвычайно легко установить, дав три параллельных текста, что, конечно, не значит, что мы отрицаем существование киевского летописного свода, устанавливаемого В. Т. Пашуто.

25. Генрих Латвийский. Хроника Ливонии, стр. 222.

26. Эта повесть о Калкской битве (ПСРЛ, XV, стр. 335-343) — явно ростовского происхождения (см. заключительные слова о Васильке Константиновиче Ростовском, который «възратися в свой Ростов съхранень богом»). В нее и вставлен рассказ о ростовском богатыре Алеше Поповиче.

27. Труды Отдела древнерусской литературы, V. Инет. лит. АН СССР, т. V. Изд. АН СССР, М.-Л., 1947, стр. 187.

28. Там же, стр. 36-56, ст. Д. С. Лихачева. — Нельзя только согласиться с автором, что «звеном, связующим Галицкую Русь и Владимиро-Суздальскую » (стр. 49), был митрополит Кирилл. Сношения Новгорода с Галицкой Русью шли и другими путями. О Мстиславе Удалом мы уже говорили. Позже в Новгороде находим Михаила Черниговского. Не забудем, что и Ярослав Всеволодович одно время выступал претендентом на галицкий стол.

Текст воспроизведен по изданию: Где и когда было написано "Слово о погибели русской земли" // Труды отдела древнерусской литературы, Том 8. 1951

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info