Одни из первых бояр по местническому старшинству (на соборе 1682 г., собранном по поводу уничтожения местничества, О. занимал первое место), он участвовал почти во всех важных делах своего времени: приводил к присяге новому царю Алексею Михайловичу боярскую думу и жителей Москвы, занимался составлением Уложения 1649 г., выступал в роли воеводы и дипломата во время войны с Польшей, участвовал в соборе 1666 г., низложившем патриарха Никона. Несколько раз О. исполнял должность воеводы — в Ржеве (1633 г.), Астрахани (1640–1643 гг.), Ливнах (1646–1647 гг.), Казани (1651–1653 гг.), имел звание астраханского (1655 г.) и владимирского (1677 г.) наместника, был первым судьей в Казанском и Сибирском приказах (с 1643 г.), стоял во главе приказов Большой казны, Земского, Рейтарского (с 1688 г.), Аптекарского (1676 г.), Судного (1681 г.), Разрядной палаты (около 1681 г.). Во время поездок царя Алексея Михайловича по монастырям и подмосковным селам управлял Москвой. (Библиографию источников, в которых упоминается О., см. в статье Е. Лихача: РБС. Обезьянников–Очкин. СПб., 1905, с. 167).

Дипломатическая деятельность О. началась в 1644 г., когда он вместе с князем Ю. А. Сицким вел переговоры с приехавшим в Москву датским королевичем Вольдемаром относительно свадебного договора королевича с царевной Ириной Михайловной. Затем он вел дипломатические переговоры в Москве с польским посланником Альбрехтом Пражмовским (1650 г.) и шведскими послами (1655–1656 гг.). Летом 1656 г. О. занимался дипломатическими переговорами в Вильне, целью которых было избрание на польский престол царя Алексея Михайловича. В 1658, 1660, 1662, 1664 гг. возглавлял посольства в Литву, в 1674 г. вел переговоры с польскими представителями в Андрусово.

Иностранцы ценили образованность и дипломатический талант О. Один из поляков, живший в Москве по какому-то дипломатическому поручению и оставивший описание характеров вельмож и знатных людей царствования Алексея Михайловича, охарактеризовал О. так: «...он имеет основательные познания в славянском языке и некоторые сведения из истории польской... Одного Одоевского можно полагать основателем тридцатилетнего мира» (см.: Северный архив, 1825, № 20, ч. 17, с. 296).

В 1648 г. О. был поставлен царем во главе Комиссии по составлению проекта Уложения 1649 г., важнейшего законодательного памятника России, служившего в течение почти 200 лет в качестве действующего законодательства. Члены Комиссии (кроме О. в нее входили князья С. В. Прозоровский и Ф. Ф. Волконский, дьяки Гаврила Леонтьев и Федор Грибоедов) обнаружили большие знания в византийско-русской правовой литературе, были хорошо знакомы, с одной стороны, со Священным писанием, с другой — с приказной практикой. В качестве источников Уложения ими использованы: Кормчая книга, Литовский статут, русские судебники, указы царей и великих князей, боярские приговоры. Для характеристики высокой эрудиции Комиссии важно обратить внимание на то, что проект обширного законодательного памятника был подготовлен за два с половиной месяца (в дальнейшем в составлении Уложения, кроме комиссии, принимали немалое участие и члены земского собора). В сравнении с прежними русскими законодательными памятниками Уложение значительно систематичнее их, а содержание его гораздо полнее.

В деле патриарха Никона О. играл особую роль. Когда в 1663 г. в Воскресенский монастырь, избранный удалившимся с патриаршества Никоном своей резиденцией, была послана царем особая комиссия, во главе нее был поставлен О. О. имел врага в лице Никона со времен создания Уложения, запретившего духовенству приобретать вотчины и утвердившего новый, Монастырский приказ, сильно ограничивший [142] судебные привилегии духовенства. Сохранилось написанное Никоном «Возражение... против вопросов боярина Симеона Стрешнева», в котором Никон подверг разбору Уложение. Ополчаясь против ненавистного ему Монастырского приказа, Никон адресовался не к царю, не к Стрешневу, не к Паисию Лигариду, но к О. как создателю Уложения, обзывая его «богоборцем», «окаянным», «суемудрым» (см.: Мнения патриарха Никона об Уложении и проч.: (Из ответов боярину Стрешневу). — Записки Отделения русской и славянской археологии имп. Русского археологического общества. СПб., 1861, т. 2, с. 423–408; Ундольский В. М. Отзыв патриарха Никона об Уложении царя Алексея Михайловича. — Русский архив, 1886, кн. 2, № 8, с. 605–620). Назначенный в следственную комиссию, О. вел следствие с враждебностью к Никону и донес в Москву, что Никон ожидает только собора и вселенских патриархов, чтобы «отчесть от христианства великого государя» (см. отписку из Воскресенского монастыря царю Алексею Михайловичу боярина князя О., окольничего Родиона Стрешнева и дьяка Алмаза Иванова). И в дальнейшей своей деятельности О. представлял враждебную Никону сторону. В декабре 1664 г., когда Никон внезапно явился в Москву, О. был послан к нему для переговоров и настоятельно требовал, чтобы он снова удалился в Воскресенский монастырь. На соборе 1666 г. он требовал низложения Никона и присутствовал при обряде совлачения с него сана. При дворе царя Федора Алексеевича и в правление царевны Софьи О. сохранял почетное положение, но был уже стар для того, чтобы оказывать большое влияние на дела. Петр I, будучи ребенком, называл его своим дядюшкой (Долгоруков П. В. Русский родословный сборник. СПб., 1840, кн. 1, с. 25). Погребен О. в Троице-Сергиевой лавре под западным притвором Троицкого собора (см.: Николаева Т. В. Надгробные плиты под западным притвором Троицкого собора. — Сообщения Загорского гос. историко-художественного музея-заповедника, Загорск, 1958, № 2, с. 101).

Связь О. если не с литературой, то с письменностью обусловлена как его работой в Комиссии по составлению Уложения и дошедшей до нас коллективной отпиской о следствии над Никоном в Воскресенском монастыре, так и двумя сохранившимися письмами царю Алексею Михайловичу. Царь Алексей Михайлович, без сомнения, вел с О. большую переписку, из которой уцелело 2 письма, писанные оба в Казань, где О. в 1651–1653 гг. нес воеводскую службу (письма царя Алексея Михайловича к О. опубликованы: Собрание писем царя Алексея Михайловича / Изд. П. Бартенева. М., 1856, с. 217–237; Переписка царя Алексея Михайловича с боярином князем Никитою Ивановичем Одоевским. — Москвитянин, 1851, кн. 2, № 2, с. 199–202; Письмо царя Алексея Михайловича князю Н. И. Одоевскому по поводу смерти его сына князя Федора Никитича / Изд. С. А. Белокурова. — ЧОИДР, 1902, кн. 2, Смесь, с. 33–34). Оба ответных письма О. на послания царя также сохранились. Первое из них писано в ответ на извещение о перенесении в Москву мощей митрополита Филиппа, второе — на утешение в горе, вызванном смертью старшего сына О., комнатного стольника, князя Михаила; оба письма представляют собой выражение благодарности на царское милостивое слово.

В письмах О. уживаются рядом традиционный для жанра посланий русских подданных к своему царю уничижительный, намеренно сниженный стиль («А сынишку, государь, моего Мишку, велел погресть у старого моего дворишка... до меня, холопа твоего») с образцами высокого книжного красноречия («О благочестивые и великие государи цари, отец и сын! Се вам, государям, похвала и слава не от человек, но от бога. Понеже славящих его прославляет вас, великих государей, и обогатил паче онех царей земных. Сие, государь, богатство паче злата, топазия. Где, государь, слышать, не во мнимых христианских государствах, чтоб слепые воочесились, хромые ходили и болящие различными недуги [143] исцелялись? Токмо вам, благочестивым государем, подаровал бог сию славу, честь!»). Это письма интеллигентного и образованного боярина, вполне владевшего эпистолярным жанром и хорошо знакомого с высокой книжностью.

Кроме писем к царю до нас дошла переписка О. с Галицкой вотчиной. Но в ней мы имеем дело с образцами жанра сугубо деловой письменности (см. книгу Ю. Арсеньева). Как человека, связанного с литературной средой своего времени, характеризует О. то, что один из первых авторов нарождавшейся в России стихотворной школы силлабиков, Савватий, был принят в его доме в качестве приходящего учителя юного князя Михаила Никитича. Именно к отроку Михаилу Никитичу Одоевскому обращены два стихотворных наставления Савватия: «Прешение вкратце о лености и нерадении всякому, бываемому во учении» (с акростихом «Князю Михаилу Никитичю чернец Саватии радоватися») и «Азбука отпускная тебе, моему ученику» (см.: Панченко А. М. Русская стихотворная культура XVII в. Л., 1973, с. 64). Поэты приказной школы искали себе покровителей, одним из них был боярин О.

Сохранилась рукопись (ГПБ, F.I.100, сборник XVI в., содержащий Устав лавры св. Саввы, Устав иерусалимский, Типикон, чины разных церковных обрядов), данная О. в его вотчину, со следующей записью: «В 26 день дал сию книгу, глаголемую Устав, в вотчину свою в Бежецкой верх, в село Сулегу боярин князь Никита Иванович Одоевской во веки неподвижно» (в рукописи есть также скрепа князя Ивана Никитича Одоевского Меньшого).

Легенда, переданная Галицко-Волынской летописью, восходит к половецкому эпосу. Помимо самодовлеющей ценности этой летописной повести (сюжет ее лег в основу стихотворения А. Н. Майкова «Емшан»), она представляет значительный интерес тем, что в ней назван по имени «гудец» О. «Гудец» — музыкант, человек, играющий на гудке — музыкальном инструменте типа скрипки. Однако в данном контексте значение этого термина шире — оно означает, что О. был певцом и, вероятнее всего, и автором исполняемых им под аккомпанемент гудка песен (следует напомнить, что «горазным (т. е. искусным) гудцом» назван в «Задонщине» Боян). Таким образом, упоминание в летописи имени О. является летописным подтверждением существования эпических певцов-поэтов типа Бояна в ХІ–ХІІ вв. Исследователи давно обратили внимание на близость повести Галицко-Волынской летописи о Романе Галицком к поэтике «Слова о полку Игореве». В. Ф. Миллер высказывал предположение, что, «быть может, эта повесть была частью известного нам «Слова», вышла из-под пера того же автора и некоторые черты ее до реминисценции занесены летописцем» (Миллер Вс. Взгляд..., с. 141) Отмечая ненужность этого предположения Миллера, И. Н. Жданов вместе с тем подчеркивал «несомненное») «сходство слога рассказа о Романе и «Слова о полку Игореве»» (Жданов Ив. Русский былевой эпос: Исследование и материалы. СПб., 1885, с. 434). Л. В. Черепнин писал, что повесть о Романе «всем своим поэтическим содержанием родственна «Слову о полку Игореве»» (Черепнин Л. В. Летописец Даниила Галицкого. — ИЗ, 1941, № 12, с. 239). А. Н. Робинсон, считающий «Слово о полку Игореве» героическим эпосом, созданным во время воспеваемых в нем событий, «с генеалогической проекцией в прошлое и опорой на творчество Бояна» (Робинсон А. Н. Литература Древней Руси..., с. 310), видит типологическое сходство между «Словом» и повестью о Романе Галицко-Волынской летописи. О., по его определению, — певец-вассал половецкого князя Сырчана, младший современник Бояна.

Послание игумена П. наместнику великого князя в Пскове содержит единственное в древнерусской литературе подробное описание купальных обрядов. Древний языческий праздник в честь Купалы совпал с днем Рождества Иоанна Предтечи. Возмущенный тем, что Рождество великого Иоанна Предтечи встречают по-прежнему бесовскими играми, чародейством и «блудом», П. обращается к псковскому наместнику и напоминает ему об обязанности искоренять остатки языческих обрядов. Послание имеет две редакции — Краткую и Летописную. Летописная редакция помещена под 1505 г. в летописи Псковской I (встречается и в сборниках, например ГПБ, собр. Погодина, № 1571, л. 67–69об.); Краткая редакция читается в сборниках (ГПБ, собр. Погодина, № 1572; ГПБ, Q.XVII.50). Считается, что обе редакции принадлежат П. Первым было написано Послание в Краткой редакции, однако оно не выполнило своей задачи — псковские наместники не приняли мер по борьбе с остатками языческих обрядов. Тогда П. пишет второе Послание (Летописная редакция). Описание купальных игрищ в обеих редакциях почти дословно совпадает, в Летописной редакции оно сопровождается примерами и цитатами из Священного писания, придающими весомость и обоснованность словам П. о тяжких последствиях подобных обычаев и о необходимости искоренять их. В разных списках Летописной редакции Послания великим князем называется то Иван Васильевич, то Василий Иванович, без имени употребляется форма множественного числа «государей великих князей наместнику». Это указывает, что Послание написано в последние годы жизни Ивана III (1502–1505 гг.), когда его сын Василий Иванович был объявлен соправителем с титулом великого князя. Составитель Псковской I летописи поместил Послание под 1505 г. и адресовал его наместнику Дмитрию Владимировичу Ростовскому, жившему в Пскове с 1504 по 1507 г. (в Послании Летописной редакции, когда она находится вне состава летописи, нет заголовка с датой и именем наместника). Датировка Послания в Псковской I летописи принимается всеми исследователями. Краткая редакция Послания была адресована, вероятно, предшественнику Дмитрия Владимировича и написана до 1504 г. При упоминании великого князя в ней также употребляется форма множественного числа, других датирующих данных в тексте Послания Краткой редакции нет.

Житие писалось П. во многом со слов самого Корнилия (что сказывается в частом внедрении в повествование прямой речи от лица Корнилия и в смешении повествования от первого и третьего лица) и имеет значение первоисточника. Как современник многих русских патриархов и десяти царей, от Ивана Грозного до Петра I, Корнилий был свидетелем, а иногда и участником крупнейших событий XVII в., главным среди которых с точки зрения автора-старообрядца была причастность к основанию Выговского общежительства. Житие изобилует именами людей, оставивших след в русской истории. Как в старообрядческом сочинении, в нем отразилось отношение к целому ряду обрядовых и догматических проблем, волновавших старообрядческий мир в первое время его существования. Сочинение П. — типичное раннее старообрядческое житие, которое можно поставить в один ряд с такими памятниками, как Повесть о боярыне Морозовой, Житие Иоанна Неронова. Их роднят такие черты, как историзм, повествовательность, публицистический характер. Язык Жития тяготеет к книжному, но сохраняет при этом просторечный характер, народный склад, напоминающий местами «вяканье» протопопа Аввакума. По-аввакумовски ярки отдельные сцены Жития, как, например, та, где описывается столкновение дьякона Корнилия с никонианским духовенством в Ниловой пустыни (отстаивая старый чин богослужения, Корнилий ударяет никонианского попа разожженным кадилом по голове), или та, что повествует о том, как некая «уединенная вдова» понуждала запоздалого путника-Корнилия, остановившегося у нее на ночлег, «на дело блудное».

Пахомиево житие, написанное в 20-е гг. относительно простым языком и достаточно богатое бытовыми деталями, было вскоре (в 1731 г.) переработано выговским писателем Трифоном Петровым в украшенное житие согласно с принципами выговской литературной школы. Однако, как показывает рукописная традиция, наиболее популярной в XVIII–XX вв. оставалась редакция П., число списков которой значительно превосходит редакцию Трифона Петрова.

В 1309 г. П. прибыл во Владимир и, несмотря на то что был встречен в северо-восточной Руси враждебно, «нача учити заблудшая крестьяны, ослабевшаа нужа ради поганых иноверец», обходя Волынскую, Киевскую и Суздальскую земли. 5 июня 1309 г. он рукоположил новгородского архиепископа Давида. В 1310 г. П. был в Брянске, убеждал князя Святослава, изгнавшего оттуда своего племянника Василия, вернуть ему город или поделиться с ним княжением, но тщетно, и пережил там, укрывшись в церкви, набег ордынцев, с помощью которых Василий вернул себе город и убил Святослава. В 1311 г. П. рукоположил ростовского епископа Прохора. В этом же году в Переяславле Залесском состоялся собор, явившийся результатом какой-то жалобы, поданной на П. тверским епископом Андреем, по происхождению сыном литовского князя Герденя. На этом соборе в присутствии детей великого князя, Дмитрия и Александра Михайловичей Тверских, П. сумел доказать свою правоту, возможно при поддержке московского и ростово-суздальских князей. Доносчика П. простил.

Вскоре после Переяславского собора Дмитрий Михайлович Тверской пошел ратью на Юрия Даниловича Московского, в ответ на что П. отлучил его от церкви. Тверской же епископ Андрей послал в Константинополь к новому патриарху Нифонту монаха по имени Акиндин, а тот, вернувшись, написал великому князю Михаилу Ярославичу резкое по тону послание, в котором сообщил, что патриарший собор всякое взимание платы за поставление священников считает преступлением. Князь написал патриарху Нифонту, тот ответил, веля прислать П. для рассмотрения его дела в Константинополь (этот ответ сохранился). Но в 1315 г. патриарх Нифонт был низвергнут, и П. в Константинополь не пошел.

В прении П. победил и проклял некоего еретика Сеита (судя по имени, бывшего у мусульман духовным лицом). В 1312 г. П. лишил сана сарайского епископа Измаила. В следующем году с великим князем Михаилом Ярославичем он ходил в Орду по случаю восшествия на престол хана Узбека. В 1315 г. получил от этого хана ярлык, написанный, как ясно из его содержания, по записке, составленной им в 1313 г. в Орде. Этим ярлыком подвластные митрополиту лица освобождались от княжеского суда.

При П. в 1316–1317 г., в правление императора Андроника II, патриарх Иоанн Глика по просьбе литовского князя Гедемина разделил русскую митрополию, поставив для Литвы отдельного митрополита Феофила с кафедрой в Новогрудке (просуществовала эта митрополия недолго). По-видимому, враждебность Михаила Ярославича Тверского, была причиной того, что П. нашел поддержку у его соперника в борьбе за великое княжение владимирское — Юрия Даниловича Московского и стал сначала останавливаться во время своих обходов Руси в Москве, а затем практически перенес туда из Владимира кафедру митрополитов всея Руси. Весной 1325 г. в Москве он рукоположил новгородского архиепископа Моисея и похоронил убитого в Орде князя Юрия Даниловича. Его преемнику Ивану Даниловичу Калите он выразил пожелание, чтобы тот воздвиг в Москве храм в честь Успения Богородицы. Князь его заложил в августе 1326 г., а П. своими руками сделал в нем себе гроб.

Из описанной в Житии Петра митрополита последней литургии П. ясно, что он прежде имени своего князя поминал в молитвах «благоверных царей», в каковых одни ученые видят золотоордынских ханов, другие — византийских императоров. Перед смертью П. дал московскому старейшине Протасию «влагалище» с деньгами на устройство недостроенной церкви «и на поминание своеа помяти», а также выбрал некоего архимандрита Феодора как наследника своей кафедры (в Константинополе с этим выбором не посчитались). [148]

Умер П. с 20 на 21 декабря 1326 г. Канонизирован как святой сначала на Владимирском соборе 1327 г., где ростовский епископ Прохор прочел записанные по инициативе Ивана Даниловича Калиты посмертные чудеса П., затем в 1339 г. в Константинополе. Таким образом, П. стал первым московским епископом и первым московским святым. В конце XIV в. при митрополите Киприане (авторе второй редакции его жития) П. уже выступал как небесный покровитель города Москвы, в особенности как защитник от нападений «поганых».

Сохранилось шесть связанных с именем П. посланий. Одно из них представляет собой Окружное послание по поводу наступления Великого поста, или «Поучение игуменом, попом и диаконом». В нем говорится о значении священного сана и налагаемых им обязанностей по отношению к себе и к другим. В этом оно схоже с «Поучением к попом» митрополита Кирилла II, но короче того и более просто по стилю. Каждая мысль подтверждается в нем словами Писания. Автор убеждает здесь духовных лиц быть кроткими и смиренными, удерживаться от непристойных дел, страстей, пьянства и смехотворства, регулярно читать подобающие книги, заботиться о духовной пастве, учить своих духовных детей избегать блуда, пьянства, занятий колдовством и ростовщичеством. Сам автор убеждает читателей или слушателей проводить пост в строгом воздержании, трезвости и покаянии, приобщаться святых даров, почитать родителей, крестить не обливанием, а троекратным погружением, строго запрещает поединки, победителей в которых приравнивает к душегубцам; учит стоять в церкви со страхом и слушать чтение и пение, «а хто говорит в церкви, то шепчет диавол во уши ваши», и т. д.

Второе поучение, «игуменом, и попом, и диаконом, и ко мнихом, и ко всем православным Христианом», в единственном известном списке (ГИМ, Синодальное собр., № 222, Кормчая, XVI в.), приписано митрополиту Киприану, но так как московский собор 1503 г., решавший вопрос о вдовых священниках, ссылался на это поучение как на принадлежащее митрополиту П., а кроме того определения Стоглавого собора (см. Стоглав) содержат отрывок из этого поучения под заглавием «Поучение иже во святых отца нашего Петра митрополита всея Русии», больше оснований считать его принадлежащим П. Автор этого поучения говорит, что он молится, чтобы те, к кому он обращается, были «душею чисты и телом добри, здрави, с женами и детми»; он напоминает: «... многажды писах вам, к священником и мнихом, како пребывати», «Писах многажды о сем к вам: аще у попа умрет жена, да идёт в монастырь, имеет священство свое; аще имеет в слабости пребывати и любити мирскыи сласти, да не поет», т. е. вдовый священник должен оставить служение. Далее говорится о том, что «люди Христовы, язык свят, новое достояние», должны иметь страх божий, ходить в церковь и приносить туда дары «на оцищение грехов своих», любить .священников, любить и чтить монахов, жалеть вдов, сирот, пленных и заключенных, помогать им по силе.

Третье «Поучение Петра митрополита всея Руси» по обращению — «к епископом, и попом, и архимандритом, и игуменом, и дьяконом, и ко всем православным крестьяном» — схоже с первыми двумя и тоже посвящено тому, «како ходити по закону крестьянскому». Прежде всего автор учит «лишаться» пьянства и лишних пиров, побуждать духовных детей приходить в церковь, «плакатися о своих гресех», принимать святые дары «с году на год». А если случится человек, который этого не делает, «недароимец», он учит: «на пиру, или в братщину приде, и вы, попове, шлите их вон, а с ними ни пейте, ни яшьте, ни хлебца Богородицына не давайте: то есть не крестьянин недароимец, — дара Христова не приемлет. Лучше бы не родитися тем». Блудников автор поучения называет «супротивниками вере Христове», пишет, что дети должны чтить «родимаго отца и матерь», и тогда «долголетни» будут; «а лая отцу или матери, или бьет, той умрет злою лютою смертию». Третий брак [149] запрещает («...а от правила церковнаго отлучити, а с женою третьей разлучити»), за исключением тех случаев, когда муж «буде добре мал, а детей не будет от них от перваго брака или втораго». Учит бороться со сквернословием, не принимать «лихих баб» и не слушать и не рассказывать «басней», не заниматься ворожбой. Венчать велит после обедни, причем девица должна быть не моложе 13 лет; крестить погружением, причем если ребенок мужского пола, подобает быть одному куму, если женского — одной куме. Попам запрещает торговать и давать серебро в рост; монахам — жить в одном монастыре с монахинями. Тем, кто идет «на поле» (т. е. на дуэль), велит причастия не давать, убитого там не хоронить, а бросить псам, убившего же, (как и в первом поучении) называет душегубцем. Имея в виду, по-видимому, отношения церкви со светской властью, говорит, что «кто церковь божию или слугу церковнаго приобидить, а того бог приобидить. А который иерей святую литургию священствовал, тогда царя честней...». В рукописях встречаются и отрывки из этого поучения, также с именем П.

Четвертое «Поучение Петра митрополита» начинается с убеждения «отца... епискупа ли, священника слушали во всем», а затем идет цитация-пересказ текста (нач.: «Аще в гресех соетаревся, человек положит завет свой к богу, моляся...»), который встречается в рукописях отдельно (ср.: Изборник 1076 г., л. 217; ГПБ, Кирилло-Белозерское собр., № XII, начало XV в., л. 322об.). Заканчивается это поучение рассуждением о евангельских словах Христа относительно блаженных.

Под названием «Поучение Петра митрополита, егда препре тферьскаго владыку Андрея во сборе» встречается текст, первая часть которого представляет собой действительно поучение (к ней, видимо, и относится название), а вторая — похвальное слово митрополиту П. В поучении говорится, что мы призваны «в вечную жизнь», но не должны обманываться, «яко бесмертни ся мняще, предавшись похотем житья сего»; делами сатаны называются здесь идолослужение, клевета, гнев, зависть, ярость, ненависть, разбой, воровство, объедение, пьянство, обида, пение, бесовские плясания, хуления, срамословие, волхвование, детогубление, гордость, ложь, «клятвопреступление, иже клятися именем божиим во лжю». Конец этой части: «... и внидем, радующиеся в бесконечную радость, и в бесмертный живот, и в неизреченную красоту»; начало Похвалы П.: «... ея ж желая святый святитель Христов Петр митрополит и подвигну житья сего сласти попрати...».

Наконец, шестым можно назвать небольшое, по словам Е. Голубинского, «загадочное поучение» под названием «Поучение Петра митрополита ко князю великому Димитрию и к смерти его, и к братии его, и к епискупу, и к боляром, и ко старым, и ко младым, и ко всем Христианом». Оно начинается словами: «Дети, были есте от бога в казни»; далее говорится, что того, кто не обращает внимания на наказания, «предаст бог таковаго мучителем и (в) болшую казнь»; затем следует обращение: «Дети, не давайтеся в безстрашие!» — и намек на то, что случилось при великом князе и его смерти: «Старии добре помнять, како было при великом князе и при смерти его, да и вспоминают младым». В заключение молодые призываются к «великому послушанию». Упоминание неизвестной нам грамоты П. содержат грамоты митрополитов Феогноста и Алексея на Черленый Яр, бывший предметом спора между рязанским и сарайским епископами. Возможно, снятие в 1312 г. сана с сарайского епископа Измаила как-то было связано с этой грамотой.

В Ипатьевской летописи под 1152 г. подробно рассказывается о посольстве Петра Бориславича от Изяслава Мстиславича к галицкому князю Владимиру, потерпевшему поражение в борьбе с Изяславом и союзником последнего, венгерским королем Гейзой II. По просьбе Гейзы Изяслав соглашается пощадить Владимира Галицкого, и к последнему направляется посольство (в него входили вельможи венгерского короля и боярин Изяслава П. Б.), которое должно было потребовать от галицкого князя выполнения всех предъявленных ему требований. Владимир целует крест святого Стефана, венгерской святыни, в том, что он сдержит свое слово. Однако, как и говорили с самого начала Изяслав Мстиславич и его сын Мстислав, Владимир не выполняет взятых на себя обязательств (он обманывал послов, уже целуя крест: притворялся изнемогающим от ран, хотя ранен не был). П. Б. вторично едет послом к Владимиру от Изяслава. «Это последнее посольство Петра Бориславича описано особенно подробно, насыщено такими деталями, которые не оставляют сомнения в том, что автором повести о взаимоотношениях Изяслава и Владимира был сам Петр Бориславич» (Лихачев Д. С. Русские летописи..., с. 235). Д. С. Лихачев включает эту повесть П. Б. в особый вид летописных повестей о княжеских преступлениях. Рассказ П. Б. представляет интерес не только с точки зрения отражения в нем целого ряда важных исторических подробностей, но и как произведение литературное: реальные в своей основе события переданы не как перечисление голых фактов, а как эпизоды единого повествования, тесно взаимосвязанные, развивающиеся и усложняющиеся и в психологическом и в сюжетном отношении. Читатель с напряженным вниманием следит за развитием описываемых событий. Перед нами, таким образом, не просто посольский отчет, а рас-. считанное на эмоциональное восприятие повествование.

Впервые предположение о том, что автором летописного рассказа о посольстве к Владимиру Галицкому был сам посол — П. Б., высказал в 1878 г. И. П. Хрущев. Он относил рассказ этот к отдельным, самостоятельным сказаниям «светского характера», написанным приближенными людьми» (Хрущев И. П. О древнерусских исторических повестях..., с. 176) великого князя киевского Изяслава Мстиславича. Хрущев положения эти выдвигал в споре с К. Н. Бестужевым-Рюминым, который за десять лет до того, в 1868 г., анализируя состав Ипатьевской летописи, высказал предположение, что «княжение Изяслава Мстиславича, быть может вместе с событиями, непосредственно следующими за его смертью, описаны одним лицом» (Бестужев-Рюмин К. Н. О составе..., с. 104). Возможно при этом, полагал К. Н. Бестужев-Рюмин, что дошедшее в [151] составе Ипатьевской летописи описание является лишь «частию подробной летописи» (там же, с. 103), которая писалась «современником, сторонником и, вероятно, даже соратником» Изяслава Мстиславича (там же, с. 79).

Дальнейшее развитие предположения о летописце Изяславе Мстиславиче и о боярине П. Б. получили в работах Б. А. Рыбакова. Рассмотрев все дополнительные сведения «Истории Российской» В. Н. Татищева по, сравнению с известными летописями, Б. А. Рыбаков пришел к заключению, что упоминаемая Татищевым «Раскольничья летопись» — не сохранившийся до нас летописный памятник XII в. Он пишет: «Раскольничий манускрипт Татищева, содержащий 85% всех дополнений XII в., представлял собой полную, еще не подвергшуюся сокращению Киевскую летопись двух поколений «Мстиславова племени»: Изяслава Мстиславича и двух внуков Мстислава — Мстислава Изяславича и Рюрика Ростиславича. Летопись на протяжении полувека настолько устойчиво сохраняет единый стиль, единую политическую концепцию и широту кругозора, что должна быть обязательно сочтена произведением одного человека» (Рыбаков Б. А. Русские летописцы..., с. 276). Этим человеком, по мнению Б. А. Рыбакова, был боярин П. Б., занимавший высокие государственные посты при перечисленных князьях, опытный воин и воевода, проживший долгую жизнь и в течение полувека (с 40-х до 90-е гг.) ведший летописные записи. Исследователь так характеризует этого летописца-боярина: «В отличие от большинства летописцев того времени, этот автор... был далек от церкви. В его ясном и точном языке не было церковной витиеватости, в его философии отсутствовал провиденциализм. Светский писатель, полководец и дипломат, он обладал еще одной чертой, выгодно выделявшей его из общей массы средневековых летописцев, — он выражал свои, а не княжеские мысли, он не был придворным поднес вольным летописцем и мог временами, не нарушая феодальной верности, подняться до мудрого осуждения торопливых и необдуманных действий своего князя» (там же, с. 307). Как считает Б. А. Рыбаков, П. Б. был выразителем интересов киевского боярства, а в целом ряде положений (княжеские междоусобицы, борьба с половцами) интересы эти совпадали с общенародными. И политическая позиция П. Б., и его социальное положение, и особенности его литературного творчества, воссозданные Б. А. Рыбаковым, приводят его к заключению, что П. Б. — «один из замечательнейших людей XII столетия, патриот, всегда призывавший к борьбе с половцами, сторонник мира, враг усобиц, талантливый историк и публицист» (там же, с. 392) — был автором и «Слова о полку Игореве». Как считает Б. А. Рыбаков, предполагаемого автора «Слова о полку Игореве» и П. Б. объединяют совпадение времени и места жизни, социальный статус (принадлежность к старшей дружине, к боярству), одинаковые симпатии и антипатии, одинаковое отношение к киевскому великому князю Святославу Всеволодовичу, одинаковая политическая программа.

В свое время В. П. Адрианова-Перетц обратила внимание на то, что в повести об Изяславе Мстиславиче, как она определяет первоначальную основу летописного повествования за 1146–1154 гг. Ипатьевской летописи, «обращают на себя внимание отдельные выражения, напоминающие манеру Слова о полку Игореве» (История русской литературы, т. 1. Литература XI — начала XIII века. М.; Л., 1941, с. 314). В. Ю. Франчук, исследовав лексические и синтаксические особенности тех частей Ипатьевской летописи, которые Б. А. Рыбаков считает принадлежащими «летописи Мстиславова племени», т. е. летописи П. Б., пришла к выводу о том, что в ряде случаев характерные именно для этих частей Ипатьевской летописи лексические обороты и синтаксические конструкции сходны с подобными в «Слове о полку Игореве».

Имя П. Б. реально. С полной уверенностью можно говорить о том, что он занимался литературной деятельностью и был незаурядным [152] писателем своего времени (об этом мы знаем из рассказа о посольстве к Владимиру Галицкому). Поэтому гипотеза о существовании особой летописи, составленной П. Б., вполне вероятна, так же как вполне вероятно и то, что летопись эта была связана с киевским великим князем Мстиславом Изяславичем и его потомками. Эти гипотезы основываются на данных реально сохранившихся летописных текстов. О том же, что представлял собой «Раскольничий манускрипт» Татищева, мы ничего не знаем, а главное — мы не можем быть уверены в том, что дополнительные сведения Татищева — это именно сведения предполагаемого полного летописного текста П. Б., а не добавления и осмысления самого Татищева. Поэтому и образ П. Б. как летописца и представление о написанной им летописи носят гипотетический характер. Если П. Б. действительно был таким человеком, каким его рисует Б. А. Рыбаков, если действительно его авторству принадлежал такой летописный свод, который воссоздается исследователем, то предположение о том, что он мог быть и автором «Слова», допустимо. Но не является ли образ П. Б., воссозданный Б. А. Рыбаковым, идеальным воплощением наших современных представлений о том, каким должен был быть автор «Слова о полку Игореве»? Не случайно поэтому предисловие к своему исследованию Б. А. Рыбаков заканчивает следующими словами: «Был ли этот летописец (П. Б., — Л. Д.) автором «Слова о полку Игореве» или только современным ему двойником, во всем подобным ему, решить нельзя. Да и сам облик этого летописца, составленный из разнородных источников, может вызвать много сомнений и возражений» (Рыбаков Б. А. Русские летописцы..., с. 6).

Тогда же, в 10–20-х гг., в Москве подвизался писатель П. Когда приехавший из Польши и тотчас возведенный на патриарший престол Филарет Романов оправдал и освободил из заточения Дионисия Зобниновского и других справщиков Требника, П. написал сочинение «о просветительном огне», до сей поры не разысканное. Содержание его мы знаем из ответа Ивана Наседки. П. защищал в нем пресловутую прибавку «и огнем» в богоявленской водоосвятительной молитве, против которой выступали Дионисий, Наседка и их сотрудники. П. в этом сочинении оперировал спекулятивными рассуждениями о «божественном огне» и ссылался на русский обряд погружения в воду зажженных свечей, который сохранился в русской церкви до времен патриарха Никона. [153]

В рукописной традиции известно три «слова» П. (все они изданы): «Слово о многопотопном и прелестном пьянстве» (1619–1620 гг.), «Слово о царствии небеснем, богом дарованием и вечнем, и о славе святых, составлено от божественных писаний» (1625–1626 гг.), «Слово о разслабленной и немужественном и изуменном страховании, написано к некоему другу». П. принадлежит также предисловие к Хронографу Русскому (ГБЛ, собр. Ундольского, № 727). Кроме того, В. М. Ундольский,

А. Н. Попов и А. И. Соболевский атрибутировали ему стихотворное «Послание к некоему» (около 630 стихов), которое находится в рукописи собр. Ундольского, № 526. Эта атрибуция основывается на единственном и весьма шатком основании — на том, что «Послание к некоему» следует в рукописи непосредственно за «словами», надписанными именем П. и бесспорно ему принадлежащими. Таким образом, мы имеем дело с произвольной догадкой, хотя пренебрегать ею не следует: по версификации и стилю «Послание к некоему» напоминает «двоестрочные согласия» Ивана Наседки, а 11. был в тесных, хотя и неприязненных литературных отношениях с этим справщиком и ключарем Успенского собора. Зато совершенно невероятным представляется мнение А. И. Соболевского, согласно которому П. был также автором стихотворного предисловия к «Повести о разорении Московского государства» (1654 г.). Не случайно это предположение вызвало резкую критику Л. Н. Майкова.

Писатель П. часто упоминается в общих работах и энциклопедических пособиях прошлого столетия, включая РБС. Обычно в них излагается следующий биографический стереотип: П. был украинским иноком, переселившимся из Подолии в Москву в первые годы царствования Михаила Федоровича. Каковы основания этого стереотипа? Действительно, есть списки «слов» П., в которых автор назван «смиренным иноком» (ГПБ, Софийское собр., № 1428, середины XVIII в., л. 323). Но это поздние списки. Что касается ранних, то заглавия в них, несомненно восходящие к авторским, упоминают лишь о «смиренном (или недостойном)» П. (ср.: ГПБ, Соловецкое собр., № 899/1009, второй четверти XVII в., л. 322; ГПБ, собр. Погодина, № 1952, середины XVII в., л. 27). «Смиренным» и «недостойным» пристало именовать себя не только духовному лицу, но и мирянину. В таком случае слово «инок» могло быть вставкой переписчика. Важно, что ни в полемике Ивана Наседки, ни в собственных сочинениях П. нет никаких намеков на его сан. Социальное положение этого писателя, по-видимому, станет ясным после расшифровки аббревиатур, которыми он обычно сопровождал заглавия своих «слов», типа: а п и в? г? и?. Пока ясно только то, что первые две буквы обозначают имя и фамилию. Что касается украинского происхождения П., то его выводят лишь из прозвища. Между тем еще Л. Н. Майков резонно заметил, что это прозвище не обязательно связывать с Подольской землей. Носитель такого прозвища мог быть родом из какого-нибудь села Подола, например из вотчины Данилова монастыря, которая со временем стала городом Подольском Московской губернии. Необходимо отметить, что в «словах» П. нет ни украинизмов, ни белорусизмов, как и варваризмов вообще. «Слова» написаны на типичном для московских книжников первой половины XVII в. церковно-славянском языке. Нет никаких противопоказаний для отождествления подьячего П. и писателя П. (такое отождествление предложено А. А. Покровским). Специфика русской литературной жизни 10–20-х гг. XVII в. свидетельствует в его пользу. Именно в это время в Москве появляется «приказная школа» поэтов. Большинство ее участников — подьячие и дьяки. Она группируется вокруг Печатного двора, а писатель П., как явствует из полемики с Наседкой, весьма интересовался его деятельностью. С Печатным двором у П. могли быть и служебные связи: одно время он служил под началом дьяка Ефима Григорьевича Телепнева, который с марта 1622 г. ведал Приказом печатного книжного дела. В администрации П., по-видимому, не был случайным [154] человеком. Известны два его современника с тем же редким для Руси «реклом», тоже подьячие. Скорее всего, это одна приказная семья.

Полемическое сочинение Ивана Наседки дает некоторый материал для характеристики И. Наседка пишет, что П. хвастался, будто лучше всех в России знает грамматику и диалектику; что он проповедовал свои мысли о «просветительном огне» публично, на Пожаре (на Красной площади, где располагался главный «московский торг»), беседуя о богословских предметах «в торгу с риторы с колачники, с витеями с пирожники»; что у него было много учеников среди простонародья. Наседка насмехается над «пьяными устами» и «пьяными глазами» П., признаваясь, впрочем, что и сам не чужд хмельного пития: «Не сатана тя выучил мудрствовати, но родной брат и тебе и мне, утопленый в сусле хмель». Это обвинение находит подтверждение в «Слове о многопотопном и прелестном пьянстве» самого П., где, в частности, звучат автобиографические ноты: «И где тя учиню, о подобный мне пиянице, в человецех или в прочих бессловесных животных?»; «Любимицы мои, иже сим недугом, яко же аз, страждущий...».

«Слова» II. носят отвлеченный характер. В них нет никаких реалий, никаких примет места и времени. Два первых, о пьянстве и царствии небесном, — это по жанру именно «слова», т. е. проповеди. Таким образом, П. — наряду с Иваном Нероновым — был одним из первых русских литераторов, возрождавших личную проповедь, притом без оглядки на украино-белорусскую ораторскую практику. Судя по этим «словам», П. не зря хвастался знанием грамматики и диалектики (он имел в виду, конечно, православно-славянскую традицию, Иоанна Дамаскина и «осмочастное слово»), П. — блестящий ритор, мастер «извития словес». Он способен блеснуть фразой, содержащей 56 (!) уподоблений пьянства. Он понимает, что постоянная амплификация утомляет слушателя и читателя, и поэтому заботится о ритмическом и стилистическом разнообразии. Третье «слово» — это послание неизвестному адресату, другу автора, потерявшему душевное равновесие и впавшему в «изуменное страхование». П. старается утешить этого «скорбного главою» человека, противопоставляя «изуменному и немужественному страхованию» единственно допустимый для христианина «страх божий»: «Почто воск еси, а не адамант, почто труп еси, а не меч, бегун, а не воин храбрый, хврастие, а не секира, лежащий, а не стоящий, свет во тму прелагая, еже бога не боятися, а тму во свет, еже стени боятися?». Этот фрагмент, этот риторический вопрос наглядно демонстрирует недюжинное дарование П.

Московские литераторы XVII в. помнили его и ценили его талант. В 60-х гг. известный справщик Печатного двора Никифор Семенов собственноручно переписывает «Слово о пьянстве». Автор знаменитого «Оглавления книг, кто их сложил» включил П. в свою роспись под № 14 и привел заглавия двух его первых «слов».

В 1713 г. С. был арестован новгородским митрополитом Иовом. Более четырех лет он провел в заточении, сопротивляясь усилиям митрополита отвратить своего узника от старообрядчества. Иов возил С. в Петербург для увещания в Синоде, но успеха не имел. В заточении были написаны первые произведения С. — три послания митрополиту Иову в защиту старой веры. Согласно старообрядческому преданию, отвечать на послания было поручено Иоанникию Лихуду, находившемуся тогда в Новгороде. Пребывание в Новгороде явилось значительным импульсом к литературным упражнениям С. Митрополит Иов, Иоанникий Лихуд принадлежали к известному писательскому кругу, отодвинутому петровской эпохой на задний план. С. имел длительную возможность личного общения и полемики с ними. В 1713 г. в Новгороде находился Карион Истомин. Учитывая его опыт и пристрастие к раскольничьим делам, а также близость к Иову и Иоанникию (Карион был учеником Лихудов в Москве), можно предположить, что и он не остался в стороне от увещевания упрямого «раскольника». Таким образом, С. во время новгородского заточения познакомился с целой группой писателей, принадлежащих школе XVII в.

Оказавшись на свободе (выговцы организовали его побег), С. захотел уединиться и заняться словесными науками. «Провел в келье шесть лет сидя, книги читая и Риторики с Москвы получая, и в тех упражнялся самоукой, время оно препровождая в охоте и тщании книжном», — писал Иван Филиппов об этом периоде жизни С. Первым учителем С. в словесности был брат Андрей. Вскоре С. сам сделался учителем. До нас дошли учебные выговские рукописи (сборник упражнений по риторике — ГПБ, О.ХV.51 и Грамматика — БАН, собр. Дружинина, № 299 (345)), вышедшие из мастерской С. и его учеников. В школе братьев Денисовых штудировали вое общерусские риторики, известные к началу XVIII в. В 3(Те гг. XVIII в. на их основе С. вместе с Мануилом Петровым создал оригинальную выговскую Риторику-свод. В 1730 г., после смерти Андрея Денисова, С. сделался настоятелем общежительства и пребывал им до своей кончины в 1740 г.

В годы управления С. монастырем Выговское общежительство находилось под следствием со стороны церковных и светских властей (с 1732 по 1738 г. — по доносу дьячка Толвуйского погоста Петра Халтурина, с 1738 [156] по 1744 г. — по доносу бывшего выговского общежителя Ивана Круглого). По церковному ведомству выговцы обвинялись в обращении в старообрядчество окрестного населения, по гражданскому — в «немолении» за царя и царствующую фамилию. Последнее дело велось Тайной канцелярией. В общежительство была послана следственная комиссия во главе с асессором О. Т. Квашниным-Самариным. С. был арестован. Выговцы вынуждены были принять моление за царя. В 1740 г. дело Тайной канцелярии закончилось благоприятно для пустынножителей. Но С. вышел из-под ареста больным и вскоре скончался.

С. написал более 100 сочинений. Он помогал Андрею Денисову в написании «Поморских ответов». Помимо произведений деловой письменности (Уставы, соборные уложения), ему принадлежат многочисленные торжественные и проповеднические слова и послания, надгробные слова. Центральные произведения С. — «Виноград Российский», собрание мартириев старообрядческих мучеников (1730–1733 гг.), и «История об отцах и страдальцах соловецких», повествующая об осаде Соловецкого монастыря в 1667–1674 гг., — сделались самым популярным чтением в старообрядчестве всех толков вплоть до XX в. «Виноград Российский» стал источником более поздней выговской литературы, компилятивной по своему характеру; заимствования из него обнаруживаются в анонимных выговских житиях Кирилла Сунарецкого, инока Епифания, Повести о боярыне Морозовой, в «Истории Выговской пустыни» Ивана Филиппова и других произведениях. Помимо прозаических жанров С. подвизался в силлабическом стихотворчестве. Его стихи представлены многочисленными неравносложными виршами к главам «Винограда Российского» и силлабическим отрывком из «Истории об отцах и страдальцах соловецких». Подробный перечень сочинений С. и их списков дан в книге В. Г. Дружинина.

Несмотря на скупость летописной оценки «книжности» С., в науке утвердилось мнение о принадлежности ему пяти поучений. Четыре из них надписаны именем С. в одном из древнейших четьих сборников — «Златой цепи» XIV в. (ГБЛ, собр. Троице-Сергиевой лавры, № 11): Эти поучения следующие:

1) «Слово преподобнаго отца нашего Серапиона» (нач.: «Слышасте, братие, самого господа, глаголюща в евангелии: И в последняя лета будет знаменья...»). Под заглавием «Слово святаго Иоанна Златоустаго о казнех божиих и о ратех» эта статья входит в Игмарагд 1-й редакции, являясь его 37-й главой (см. списки: ГБЛ, собр. Румянцева, № 186; собр. Троице-Сергиевой лавры, № 204 и ГПБ, F.I.233). Эта статья входит в сборник ГПБ, Кирилло-Белозерское собр., № 40/1117, представляющий собой, по наблюдениям В. А. Яковлева (см.: Яковлев В. А. К литературной истории древнерусских сборников: Опыт исследования «Измарагда». Одесса, 1893, с. 278–281), переделку той же редакции Измарагда. Читается это же слово и в сборниках: ГПБ, F.I.915 и Q.I. 312; ГБЛ, собр. Троице-Сергиевой лавры, № 768 и 794 (в первом из них с заглавием «Поучение о потрясении, да отступим от зла и избудем гнева божия»); ГИМ, собр. Уварова, № 77/307 и 740/309; в сборнике Владимирского обл. музея, № 5636/18 и «Златой цепи» из собрания Новгородского исторического музея, № 10960.

2) «Поучение преподобного Серапиона» (нач.: «Многу печаль в сердци своем вижу...»). Помимо Троицкой «Златой цепи» читается в Златоусте во вторник 1-й недели поста, где оно озаглавлено «Поучение Иоанна Златоустаго, да престанем от грех наших», а также в сборниках.

3) «Слово святаго преподобнаго Сирапиона (так!)». Помимо Троицкой «Златой цепи» читается в «Златой цепи» Новгородского музея, в сборниках и регулярно в Измарагде 2-й редакции, где под заглавием «Слово святаго Ефрема о казнях божиих и о ратех» (нач.: «Удивимся, братие, и почудимся человеколюбию и милости бога нашего...») оно составляет главу 148.

4) «Поучение преподобнаго Серапиона» (нач.: «Мал час порадовахся о вас, чада, видя вашу любовь...»). Было известно лишь по списку Троицкой «Златой цепи». В. А. Колобанов обнаружил второй список Поучения в «Златой цепи» Новгородского музея.

5) «Слово блаженаго Серапиона о маловерии» (нач.: «Печаль многу имам в сердци от вас, чада. Никако же не премените от злобы...»). [158] Известно пока в составе одного лишь Паисиевского сборника XV в. (ГПБ, собр. Кирилло-Белозерское, № 4/1081).

В первом из названных слов С. призывает свою паству к покаянию, напоминая ей о грозных божественных «наказаниях» — землетрясении и нашествии иноплеменников. Е. В. Петухов полагал, что речь идет о землетрясении 1230 г., описанном в летописях, и поэтому данное поучение написано С. вскоре после события. Что же касается упоминания в нем «ратей многих» и вражеского нашествия, то исследователь считал его позднейшей вставкой. В. А. Колобанов допускает, что поучение написано уже после монголо-татарского нашествия и что имеется в виду другое землетрясение (например, 1258 г., упомянутое в Густынской летописи). Он отмечает, что в ряде списков поучения его предлагается читать не в мае, когда свершилось землетрясение 1230 г., а «октября в 26 день», в «воспоминание страшнаго трясения». Второе и третье слова О. развивают ту же тему — призыв к покаянию перед лицом постигших страну бед. Несмотря на церковно-учительный характер, все три названных слова С. являются выразительными свидетелями настроений русского общества в тяжкие годы вражеского нашествия: уже к «40 лет приближается томление и мука», говорит С., «исчезла крепость» князей и воевод, в плену соотечественники, поросли сорной травой разоренные села, русское богатство стало «корыстью» врагов, и вся земля «иноплеменником в достояние бысть». При этом С. сурово обличает своих соплеменников, не упускающих случая «пограбить» чужое имение, вслед за автором «Слова о полку Игореве» выступая против феодальных междоусобиц. Четвертое и пятое слова С. посвящены более частным вопросам: проповедник выступает против языческих обычаев, против веры в колдовство, осуждает жестокую расправу над людьми, обвиняемыми в «волхвовании». Поучениям С. присущи высокие художественные достоинства; изысканное мастерство церковного ритора соединяется в них с необыкновенной простотой и ясностью языка. Исследователи отмечали влияние слов С. на другие литературные памятники: на «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского», на Повесть о Псковском взятии, на окружное послание патриарха Иоасафа (1636 г.).

Сложно установить характер участия С. в соборе 1273 или 1274 г., одним из вопросов которого было поставление С. епископом владимирским. Я. Н. Щапов указывал на невыясненность многих обстоятельств проведения собора: когда именно и где он был созван, кто были его участниками и т. д. (см.: Щапов Я. Н. Византийское и южнославянское правовое наследие на Руси в XI–XIII вв. М., 1978, с. 181–184). В. А. Колобанов, основываясь на стилистическом и языковом сходстве, считал, что С. принадлежит «Поучение к попом», входящее в состав кормчих книг вместе с постановлениями собора.

В 1650 — первой половине 1670-х гг. С. живет еще в нижегородских пределах, однако часто бывает в Москве. Здесь на правах духовного сына протопопа Аввакума он близко сходится с членами московской старообрядческой общины: Ф. П. Морозовой, Е. П. Урусовой, Ксенией Ивановной, Маремьяной Федоровной, Александрой Григорьевной (инокиней Маланьей), сыном дьякона Федора Иванова Максимом, священниками Козьмой и Стефаном и др. С. состоит в активной переписке с заключенным в пустозерской темнице Аввакумом, привозит ему деньги. Известны три письма Аввакума, адресованные на его светское имя (два из них, 2-е и 3-е, были посланы вместе с «Книгой толкований и нравоучений»), послание «игумену» С. (называя С. «игуменом», Аввакум, видимо, имел в виду авторитет его в общине) и несколько писем, направленных С. наряду с другими членами московской общины; С. является также адресатом «Книги обличений, или Евангелия вечного», где Аввакум «себе ж самого и Сергия вообразил в тех письмах в лицах», и, возможно, С. посвящена вторая часть Жития инока Епифания, соузника Аввакума (Робинсон А. Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания: Исследования я тексты. М., 1963, с. 123–124). Письма самого С. не сохранились. В 1675 г. известный расколоучитель, бывший игумен Беседного Никольского монастыря близ Тихвина Досифей постриг С. в монахи Троицкого монастыря в Олонецком уезде. Здесь С. прожил «с полгода, и из того монастыря вышед, ходя по разным пустыням» (Материалы для истории раскола..., т. 4, с. 299). В 1677 г. он, вероятно, был арестован на посаде г. Белева и помещен в оковах в Преображенский монастырь, откуда ему удалось бежать «в нощи и с железами» (Смирнов П. С. Внутренние вопросы в расколе..., с. XXXI, примеч. 42).

В начале 1682 г. с благословения Аввакума (Житие протопопа Аввакума..., с. 291–292) С. «пришел в Москву по жребию и посланию игумена Досифея бить челом государям» об исправлении веры (Материалы для истории раскола..., т. 4, с. 299). Его пребывание в столице совпало с началом стрелецкого восстания. События мая — июля 1682 г. выдвинули «нового Илию, ревнителя по отеческих преданий и догматах, благоговейный инока, во учении и твердого адаманта», как характеризует С. автор «Истории о вере и челобитной о стрельцах» Савва Романов, на одно из первых мест. С благословения С. и, видимо, при его участии в конце мая 1682 г. составляется 1-я челобитная о вере «от лица всех полков и чернослободцев». Один из ее списков был подан «в Верх», а другой, за подписью 9 полков и пушкарей, положили, «запечатав», «в Титове полку». Тогда же С. составляет на имя царей Ивана и Петра 2-ю «большую челобитную от лица всех православных христиан, на 20 столицах писана». Эта челобитная, посвященная обличению «еретических» новшеств, введенных патриархом Никоном, основанная на знаменитой 5-й Соловецкой челобитной 1667 г. и излагавшая аргументы в защиту старых обрядов, зачитывалась 5 июля 1682 г. во время диспута о вере в Грановитой [160] палате. На диспуте вместе с Никитой Добрыниным («Пустосвятом»), Саввой Романовым и др. присутствовал и С.

Вскоре после поражения движения старообрядцев С. был схвачен, допрошен в Крестовой палате и отправлен в заточение в Ярославский Спасо-Преображенский монастырь, откуда в 1684 г. переведен в земляную тюрьму Рязанского Солотчинского монастыря без права пользоваться чернилами и бумагой. Однако С. удалось бежать. Он скрывается в нижегородских керженских скитах, приобретает здесь большой авторитет и прозвище «страдальца». В этот период С. выступает ревностным поборником самосожжений, ссылается при этом на письма Аввакума и занимается их широким распространением (Лопарев X. М. Отразительное писание о новоизобретенном пути самоубийственных смертей: Вновь найденный старообрядческий трактат против самосожжений 1691 г. СПб., 1895, с. 15, 18–20, 89, 110, 114 (ПДПИ, вып. 108)), особенно в конце 1680-х — начале 1690-х гг., когда он обитает в скиту старца Онуфрия. Под влиянием

С. сам Онуфрий и его последователи («зельный любитель и рачитель» аввакумовских сочинений Поликарп Петров, Измаил, Иван Грачев и др.) также начинают распространять писания Аввакума, почитать их «паче Евангелия» и даже изображать протопопа на иконах. Это привело к собору 19 августа 1693 г., организованному Ф. И. Токмачевым, побоищу между сторонниками и противниками аввакумовской «ереси» и последующим раздорам на Керженце (Материалы для истории раскола... М., 1887, т. 8, с. 221, 238–242, 260, 294, 336–337, 346). Наконец на соборе 28 ноября 1708 г. (по другим сведениям — в 1709 г.; у А. И. Журавлева неверно –1699 г.) Онуфрий отказался от аввакумовских писем, которые решено было вернуть их владельцу С. В 1710 г. С. принимал участие в полемике против диаконовщины и подписал жалобу на диаконов (по поводу каждения и формы креста), отправленную на Ветку к попу Феодосию. По сообщению Г. В. Есипова, инок-схимник Сергий состоял в переписке с ветковскими старообрядцами даже в 1717 г., но наш ли это С. — неясно.

Имя «страдальца» С., видимо, долго было популярно на Керженце: «нижегородца» С. упоминает в предисловии к «Пращице духовной» (СПб., 1721) искоренитель керженского раскола епископ Питирим; присутствовавший в 1719 г. на «разглагольствовании» Питирима с дьяконовцами Семен Денисов (Дружинин В. Г. Поморские палеографы начала XVIII столетия. Пг., 1921, с. 59) впоследствии поместил в Краткой редакции Повести о боярыне Морозовой эпизод о чудесном пострижении Морозовой в Боровской тюрьме, якобы рассказанный кому-то «страдальцем» С. (Повесть о боярыне Морозовой / Подгот. текстов и исслед. А. И. Мазунина. Л., 1979, с. 204).

В 1640-е гг. С. создал новую редакцию Жития Сергия Радонежского — «Книгу о новоявленных чудесах чудотворца», неполный текст которой был издан в Москве в 1646 г. Новизна некоторых чудес у гроба Сергия вызвала отказ печатников включить их в книгу, и потребовалось вмешательство патриарха и царя, чтобы в «Службы и жития Сергия и Никона» вошло «чудо о кладезе», напечатанное на добавочных листах. После издания этого сочинения, включившего 35 чудес, С. продолжал вести записи новых исцелений и видений, общим числом 76, по 1654 г. Около 1653 г. он написал обширное предисловие, в котором прославлял Троице-Сергиев монастырь. Здесь же С. изложил необычную историю напечатания своего труда. Характерно признание автором высокого авторитета Сергия Радонежского и его обители в борьбе против монголо-татар, в походе на Казань и во время польско-литовской интервенции начала XVII в. В «новоявленных» чудесах фигурируют реальные исторические лица: Козьма Минин, Иван Наседка, пан Лисовский, окольничий Ф. В. Волынский, кн. Семен Шаховской и др. Еще в XVIII в. это сочинение С. легло в основу двух житийных икон Сергия Радонежского (Ярославский музей и Музей им. Андрея Рублева в Москве).

А. Н. Попов (1881 г.) первым заметил идейное и стилистическое сходство «Книги о новоявленных чудесах Сергия Радонежского» с «Повестью о разорении Московского государства», известной в двух списках (ГБЛ, собр. МДА, № 203 и 201) Эти патриотические сочинения связаны с эпохой Смутного времени, с его героикой и прославлением покровителей русского воинства. Однако по неизвестным причинам Повесть не получила распространения.

Между 1646–1654 гг. С. составил Житие Дионисия Зобниновского. Текст Жития неоднократно публиковался в XIX в. по случайным спискам; Н. М. Уваровой к 1975 г. обнаружено всего 18 списков, некоторые из них с значительными разночтениями. До сих пор Житие Дионисия остается недостаточно изученным. При составлении Жития С. обращался к известиям, полученным от Ивана Наседки. По идейному содержанию Житие Дионисия находится в круге сочинений, утверждающих культ Сергия Радонежского и Троице-Сергиевой лавры. Примечательны главы Жития, освещающие период восстановления монастыря-крепости после осады 1608–1610 гг.; широко известно то место Жития, где характеризуется архимандрит Дионисий как покровитель искусств и ремесел. В [162] целом этому сочинению присущи традиционные черты агиографического жанра XVII в. С. был одним из составителей предисловии к Вкладной книге Троице-Сергиева монастыря 1638/39 г. и к «Копийным книгам» 1641 г. В этих предисловиях мотивируется право церкви на землевладение.

В 1654 г. С. был подвергнут опале (может быть, это определило дальнейшую популярность некоторых его сочинений) и с 1655 по 1657 г. был в ссылке в Кириллове монастыре. Последние 8 лет жизни С. провел в Троицкой лавре, на покое. Незадолго до смерти, в 1665 г., более 100 книг его личной келейной библиотеки были подготовлены к вкладу в монастырь: на каждой была сделана вкладная запись с датой. Для розыска книг С. благоприятную роль сыграла обнаруженная в ЦГАДА опись его библиотеки 1701 г. (найдены более 50 рукописей и старопечатные издания). В составе библиотеки С. богослужебные и противоеретические книги, произведения исторические и литературные, учебные пособия, в том числе на греческом, польском и немецком языках.

После смерти брата, царя Федора Алексеевича, С. А. воспользовалась стрелецким восстанием в Москве (май 1682 г.) и фактически возглавила правительство при малолетних Иване и Петре Алексеевичах. Опираясь на боярскую партию Милославских, на канцлера князя В. В. Голицына, боярина Ф. Л. Шакловитого, правительство С. А. провело несколько [163] важных акций: был несколько ослаблен сыск беглых крестьян, проведены уступки посадам, заключены важные для России мирные договоры со Швецией (1683 г.), с Польшей («вечный мир» 1686 г.), осуществлены походы В. В. Голицына в Крым (1687, 1689 гг.). В 1682 г. С. А. активно участвовала в «прениях о вере» в Грановитой палате Кремля. В 1687 г. С. А. санкционировала открытие первого высшего всесословного учебного заведения в Москве — Эллино-греческой академии на основе школы при Богоявленском монастыре (впоследствии Славяно-греко-латинская академия). В 1689 г. борьба за обладание престолом между Нарышкиными и Милославскими завершилась победой группировки, поддерживающей Петра Алексеевича. Правительство С. А. пало, она была заключена в Новодевичий монастырь, где в 1698 г. под именем Сусанны пострижена в монахини; здесь она и скончалась.

О литературном творчестве С. А. известно очень мало. Предполагают, что она, вероятно, была автором не сохранившейся до нас трагедии «Обручение святыя Екатерины», ставившейся в 1680-х гг. во дворце. Н. М. Карамзин писал о С. А. в «Пантеоне российских авторов» (М., 1820, т. 7, с. 293): «Мы читали в рукописи одну из ее драм, и думаем, что царевна могла бы сравняться с лучшими писательницами всех времен, если бы просвещенный вкус управлял ее воображением». Имеются глухие упоминания о том, что С. А. писала стихи, но более или менее достоверно можно говорить лишь о виршах к портрету В. В. Голицына (1689 г.). Известны (опубликованы впервые Н. Г. Устряловым) два письма С. А. к В. В. Голицыну во время его крымских походов. Письма любовного содержания написаны цифровой тайнописью. Одна из ее рукописей — роскошно украшенное лицевое Евангелие, изготовленное в подарок В. В. Голицыну, — находится в Древлехранилище Пушкинского Дома (Карельское собрание, № 241) С. А. посвящали свои панегиристические вирши Сильвестр Медведев и Карион Истомин.

Думных чинов Т. достиг только в пожилом возрасте, причем не за какие-либо исключительные заслуги, а по той причине, что породнился с царствующим домом. Дочь Т. Анна была второй женой боярина Александра-Федора Петровича Салтыкова (ум. 1702). Их дочь Прасковья Федоровна, внучка Т., 9 января 1684 г. стала женой царя Ивана Алексеевича. Родственники новой царицы получили разные повышения, в том числе и Т., который 24 августа того же года был пожалован в думные дворяне, а через 5 дней — в окольничие. В это время Т. [164] оказывается в ближайшем окружении царя Ивана, постоянно сопровождает его в «походы» в Троице-Сергиев, Воскресенский Новоиерусалимский и другие монастыри. По-видимому, отношения Т. с правительством царевны Софьи Алексеевны не отличались особой близостью, и в 1688 г. он был послан первым воеводой на Двину, где и пробыл до середины декабря 1690 г., пережив вдали от столицы дворцовый переворот 1689 г. Тотчас по возвращении в Москву, 2 февраля 1691 г., Т. был пожалован в бояре, став, таким образом, единственным из всех Татищевых, кто достиг в XVII в. этого высшего думного чина.

В истории русской поэзии Т. известен как автор пространного «относительно силлабического» послания (103 стиха с парной рифмой, последний стих холостой). Это послание адресовано государю (акростих: «Великии господар, благочестивии цар, пощади холопа своего Михалка Татищева, вели, господар, быти при своих царских светлых очах»; число букв в акростишной фразе равно 106; оно на три превышает число стихов послания — по той причине, что в трех случаях — в стихах 27, 76, 98 — в акростишную фразу включаются не одна, а две (первая и вторая) буквы стихотворной строки). В момент составления послания Т. служил где-то в провинции. Он просит царя вернуть его в Москву, убеждает не слушать неких клеветников, «на ны суетнаго слуха и льсти не приймати», дерзает напомнить адресату, что тот некогда дал Т. слово воротить его ко двору:

Все это дает некоторые основания для датировки эпистолии Т. и для отождествления адресата. Таковым скорее всего был царь Михаил Федорович (во-первых, нам известны адресованные ему «относительно силлабические» послания поэтов приказной школы, в то время как царь Алексей адресатом таковых эпистолий не был; во-вторых, уже в самом начало царствования Алексея Михайловича мы находим Т. «при царских светлых очах»; значит, царю Алексею он не мог напоминать о «древнем обещании»). В таком случае эпистолию Т. следует датировать первой половиной 40-х гг., когда он служил в Туле, Мценске и Ливнах. Именно к этому периоду относятся известные нам местнические споры Т., иногда кончавшиеся для него плачевно (так, он был «выдан головой» князю Д. М. Пожарскому). Для Т. было естественно бранить тех, «кто неистинну в царския... ушеса влагает, речей хулных кто глаголати на нас... не срамится».

Круг приказных стихотворцев составляли прежде всего администраторы, дьяки и подьячие, а также духовные лица. Т. — это аристократ, хотя из второстепенного рода. Однако поэтические занятия для аристократа 40-х гг. не кажутся чем-то из ряда вон выходящим. К приказной школе на склоне лет примкнул князь С. И. Шаховской. Справщик Савватий в 40-х гг. обучал писать «относительно силлабические» стихи князя М. Н. Одоевского (умер молодым в 1653 г.). В связи с этим небезынтересно, что Т. в 1655 г. служил под Дубровной в полку князя Н. И. Одоевского, отца ученика Савватия.

По технике эпистолия Т. типична для приказной школы: прозаический акростих, обязательная парная рифма, большей частью грамматическая, даже тавтологическая, и лишь изредка богатая и разнородная (кручины — пучины; богу — многу; самны — на ны). Впрочем, акростишные принципы у Т. индивидуальны (нечто подобное встречаем лишь в альбомном стихотворении А. С. Романчукова). Первые четыре слова в акростихе Т. представляют собой краткую титулярную формулу. Первой букве каждого из четырех слов в эпистолии соответствуют однокоренные слова: «великии» — «великих», «господар» — «государем», «благочествии» — [165] «благочестия», «цар» — «царское». Разумеется, из однокоренных слов легче всего брать буквы для акростиха. Однако в дальнейшем, закончив титулатуру, Т. уже так не работает, соответствие акростиха и слов, начинающих строки эпистолии, его уже не интересует («пощади» — «просит», «холопа» — «хощет» и т. п.). Следовательно, Т. особо стремился выделить титулатуру, как бы «удвоить» ее. По-видимому, стихотворством Т. увлекался только в молодые годы. От зрелого периода его жизни никаких сочинений до нас не дошло.

Текст воспроизведен по изданию: Исследовательские материалы для "Словаря книжников и книжности Древней Руси" // Труды отдела древнерусской литературы, Том 40. Л. Наука. 1985

© текст - коллектив авторов. 1985
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
© OCR - Андреев-Попович И. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Труды отдела древнерусской литературы. 1985

Спасибо команде vostlit.info за огромную работу по переводу и редактированию этих исторических документов! Это колоссальный труд волонтёров, включая ручную редактуру распознанных файлов. Источник: vostlit.info